Заявление было составлено за пять минут, потом Виктор Петрович местный милиционер - с лукавым видом расписался под подписью Мадлены Людвиговны и поставил печать.
      - Летите, голуби! - сказал он. - Вам время дорого. Но, все-таки, подбросьте меня назад в отделение, а?
      - А я вас жду у себя, как только кончится эта ужасная история, сказала Мадлена Людвиговна. - И вас тоже... - обратилась она к милиционерам.
      - Да уж, загляну как-нибудь на днях, - сказал Виктор Петрович. Интересно, знаете, поглядеть на нож, из-за которого вышла такая катавасия.
      - Просто ума не приложу, как такое может быть... Как люди могут быть такими! - всплеснула руками Мадлена Людвиговна. - Но вы бегите, бегите, у вас, и правда, время не ждет.
      И мы помчались назад, через пол-Москвы, в отделение милиции, где ждали своей участи Седой и Пучеглазый.
      По дороге майор молчал и только насвистывал. Мы не сразу поняли, что он насвистывает - а когда разобрались, переглянулись с улыбками.
      Советская "малина"
      Собралась на совет,
      Советская "малина"
      Врагу сказала "нет"!
      Мы взяли того субчика,
      Изъяли чемодан,
      Изъяли деньги-франки
      И жемчуги стакан!
      Потом его мы сдали
      Властям НКВД,
      С тех пор его по тюрьмам
      Я не встречал нигде!..
      - Это точно! - майор весело подмигнул нам через зеркальце заднего вида, увидев взгляды, которыми мы обменивались. - Вот только трудно сказать, в каком смысле этого Червоточенко "нельзя будет встретить по тюрьмам". Неважно. Главное, что на моей территории он больше никогда не появится, факт, даже если где-нибудь в Москве и всплывет. А я... У меня ж тоже отец был летчиком. Истребителем. Его сбили почти в самом конце войны. Поэтому для меня все, что связано с военными летчиками - свято, можно сказать. И Сент-Экзюпери этого я ведь читал, я все читаю, что про военных летчиков издают или что сами военные летчики про себя пишут. Красиво пишет мужик. Все по правде. Это ж чувствуется... Как у него там? Когда летчик, четыре дня после аварии выбиравшийся через снег, говорит: "Ей-богу, я такое сумел, что ни одной скотине не под силу!" - и Сент-Экзюпери пишет, что лучше и благороднее этих слов ничего нет. Что в них все величие человека, если хотите - человека, который все на свете одолеет! Мы ведь тоже, можно сказать, сделали такое, что ни одной скотине не под силу!.. Только, пацаны, вы уж всю жизнь держите язык за зубами о нашем маленьком фокусе. Иначе всем нам головы поотрывают, и вашему другу в первую очередь. Такого борова завалить, как этот... литерный, можно сказать, стукач, этого нам никогда не простят, если хоть что-то неладное учуют. Мы должны делать вид, что мы ни при чем, мы только глазами хлопали, а он сам завалился, по собственной глупости. Вот так. Может, я вам чересчур взрослые вещи объясняю, которые вам, пацанам, знать и не надо, но, раз уж ввязались в эту историю, обязаны если не разумом, то ухом и рылом понимать, что к чему. Так сказать, взялся за гуж... А Сент-Экзюпери был отличный мужик, да. Жаль, он давным-давно в Союзе работал, а не в наше время. Я так понимаю, он из тех людей, с кем можно взять бутыль, сесть, выпить по первой - и понять друг друга с полуслова, даже в языках не кумекая. Вот так.
      Да, майора прорвало. И, завершив свой монолог, он ещё долго улыбался рассеянной улыбкой - не нам улыбался, а вообще. На жизнь и на весеннюю Москву.
      Мы подъехали к отделению, и майор сказал нам:
      - Ждите внизу. Вы свое дело сделали, а видеть и слышать лишнего вам не надо.
      И мы остались ждать, на лавочке у самого входа в здание. Прошло минут пятнадцать. Послышались шаги, из дверей отделения милиции появился Седой, пытающийся сохранять обычную невозмутимость.
      - Пошли, пацаны, - сказал он. Мы стлали и пошли за ним, а он продолжал говорить, не оглядываясь. - Нам здесь больше делать нечего. Ну, может, разок-другой ещё вызовут для дачи показаний, но, может, и без этого обойдется. И нож при мне, - он похлопал по пиджаку, по тому месту, где был внутренний нагрудный карман. - Под расписку получил, что доставлю владелице...
      Он вдруг резко выдохнул и остановился. Вытащил свои кубинские убойные сигареты - и, когда раскуривал, мы увидели, что у него дрожат руки.
      Он сделал несколько глубоких затяжек, прежде, чем снова заговорить. И, когда снова заговорил, голос у него был подсевшим - то ли от волнения, то ли от того, что он слишком резко саданул по горлу и по легким крепчайшим черным дымом крепчайшего табака, так резко, как, наверно, самое закаленное горло не выдержит.
      - Ну, пацаны, с вам причитается. Особенно за порванный пиджак. ...Впрочем, с меня тоже причитается, - добавил он после паузы. - Вы и не бросили меня и... и вообще, очень вовремя вмешались. Кто-то из вас сказал фразочку, в результате которой у меня в голове что-то щелкнуло и все окончательно встало на места. И я понял, как нам спастись.
      - Это когда ты сказал, что Пучеглазый торгует на валюту?
      - Ага. Что ж это такое было?.. Ах, да! - он повернулся к Юрке. - Когда ты про экспертизу заговорил, а Пучеглазый заерзал, и стало понятно: он чего-то боится, - Юрка покраснел от удовольствия, а Седой продолжил объяснения. - И я подумал - а чего он боится? И понял: если назначат экспертизу, то вся история раскрутится, и его точно зацепят. У него был единственный шанс выйти сухим из воды - настоять, чтобы майор позвонил по нужному телефону и чтобы потом Пучеглазым занимались другие люди. Он считал, он такой ценный работник, что ему все с рук сойдет. А потом... Потом, он ведь трус, это по нему видно. И можно себе представить, чтобы этот трус попробовал меня убить - попробовал очень глупо и бестолково, с почти стопроцентными шансами засыпаться, ведь многие видели, что в туалет мы выходим вместе. Выходит, ему жадность так глаза ослепила, что он совсем голову потерял. Не мог он расстаться с этим ножом, потому что слишком большие деньги были ему за этот нож обещаны, вот что получалось! Иначе бы он под расстрельную статью не полез. Откуда он мог получить такие большие деньги? Только от иностранца, и только в валюте. Но ведь и это тоже расстрельная статья. Он, видно, на что рассчитывал - если вообще рассчитывал хоть на что-то? Он заявит, что я первым на него напал, и что он действовал в "пределах допустимой самообороны". А потом его ведомство его отмажет, что, да, он в пределах самообороны действовал, и даже сажать его нельзя, не то, что расстреливать, и нож останется при нем, и толкнет он этот нож, и уберет "деньги-франки" в тайник, до тех времен, когда можно будет ими воспользоваться, и все будет шито-крыто... В общем, рискнул я обвинить его в попытке продать ножик на валюту, потому что это был наш единственный шанс выкрутиться - и повезло, попал в самую точку. И вся ситуация, как вы видели, сразу поменялась.
      У меня было такое впечатление, что Седой рассказывает все это не для нас, а для себя самого, заново осмысляя все, что с ним приключилось - как бы избавляясь и отряхиваясь от последних ненужных переживаний. А тут мы и до метро дошли.
      - А как... - заикнулся Димка.
      - Все! - Седой решительно бросил окурок и растоптал его. - Все разговоры - потом, когда доедем. В метро, при народе, лишнего трезвонить не буду. И вы не трезвоньте!
      И мы всю дорогу в метро ехали молча. Уже потом, когда мы вышли и через пустыри пошли к Госпитальному Валу, мы некоторое время терпели, прикусив языки. Седой напевал, как ни странно, ту же песню, что и майор - только другой её кусок:
      ...Потом его мы сдали
      Властям НКВД,
      С тех пор его по тюрьмам
      Я не встречал нигде!
      Нас благодарили власти,
      Жал руку прокурор,
      А после посадили
      Под усиленный надзор.
      Сижу я за решеточкой,
      Одну имею цель:
      Увидеть бы хоть в щелочку
      Ту самую Марсель!
      Где
      девочки танцуют голые,
      Где
      дамы в соболях,
      Лакеи носят вина где,
      А воры носят фрак!
      И кружился над пустырями залихватский мотивчик, пока Седой не допел до конца и не подмигнул вам:
      - Вот так! И за решеточкой посидеть не пришлось, хотя любая помощь власти очень часто только этим и кончается. Влез не в свое дело, понимаешь... а увидеть роскошный город Марсель все равно хочется.
      Тут я не выдержал и сказал:
      - Седой, давай, все-таки остановимся и ты нам ещё кое-что объяснишь. Ведь при Мадлене Людвиговне и Шарлоте Ивановне ты всего рассказывать не будешь, факт, а нам так хочется узнать все побыстрее!
      - Ну? - Седой остановился, вроде бы, недовольный, но в его глазах плясали лукавые огоньки. - Что ещё вы хотели узнать?
      - Во-первых, как ты с Климом справился? - спросил Димка.
      - Нормально справился, - Седой присел на бетонную плиту на пустыре. Говорю ж вам, это было самое простое. Он меня уважает, и знает, что я плохого не посоветую. А до драки дойди - я буду метелить так, что никакая шпана не завалит. В конце концов, за мной тоже сила есть. Слесаря с завода, парни с казарм - с этой силой все считаться должны... Ну, объяснил я ему, что на этот раз он промахнулся. Нож принадлежит герою войны, а он ведь знает, как его дед относится ко всему, что связано с героями войны. Если дед узнает, что он такой ножик попер, чтобы толкануть спекулянтам, да ещё попер практически у члена семьи - дед сам все сделает, чтобы дорогой внучек сел крепко и надолго! Если сам до этого не убьет - или, по меньшей мере, не отмутузит до полусмерти. Дед у него до сих пор ещё тот мужик - быка ударом кулака уложит. И честь свою мужицкую очень чувствует. Вроде, и французских гувернанток детям заводил, и красиво жить старался, посреди всякой старинной мебели и хрусталя - а закваска ещё та осталась! О нем ведь легенда ходит, что он на приеме у Сталина надрался и в драку полез, когда ему показалось, что другой генерал неправильно Сталину о ходе операции рассказывает и его подвиги себе приписывает. Любого другого расстреляли бы за такую выходку, но Сталин, говорят, очень смеялся - очень ему понравилось, как этот русский богатырь стал кулаками махать. Даже в звании его ещё на ступеньку повысил - правда, с этого случая в Кремль приглашать запретил. Так вот... Я, говорю, на тебя стучать не буду, но ведь история такая закручивается, что дед все равно узнает. Ну, Клим и говорит: я, мол, в жизни не рискну этот нож у таких людей назад требовать. Тем более, что и часть денег уже прогулял. Так я, говорю, и не требую, чтобы ты сам нож вызволял - ты мне наводку дай, кто они такие, а уж дальше я разберусь. Так они ж тебя закопают, говорит Клим. Закопают, нет ли, посмотрим, отвечаю я, а только ты будешь чист перед всеми, если мне скажешь. Ну, он и говорит: я время от времени кой-какие вещички сбываю Кривому, но над ним такой Пучеглазый стоит. И очень он опасный человек, этот Пучеглазый. Известно о нем, что он бывший подполковник лагерной службы, а теперь на "черном рынке" на Ленинских горах ошивается. И, вроде, на ГБ вкалывает, потому что ни разу милиция не пыталась его замести, во время любых облав. А там, значит, когда ГБ специально приезжало, чтобы повязать мужика с копировальной машиной, на которой можно книжки размножать, и в другой раз, когда взяли типа, торговавшего футболками со значком хиппи - ну, с запрещенным этим значком то, говорили, Пучеглазого это работа. Мол, он стучит, куда надо, про все антисоветское и запрещенное, что на толкучке появляется, а за это ему позволяют любые делишки вертеть. Так что, смотри, съест он тебя. Ладно, повторяю, не твоя забота, съест или не съест, ты расскажи, как он про ножик узнал, и как подбил тебя за это дело взяться. Да так, говорит, трепались мы с ним, что ещё я могу приволочь, он все дедовские ордена и медали просил, но тут я пас, тут бы мне точно головы не сносить, я и вспомнил, что видел когда-то ножик, принадлежавший такому Сент-Экзюпери, имя которого сейчас у всех на слуху. Он, сначала, вроде, спокойно отнесся, а через два дня связывается со мной, через Кривого, и спрашивает: а можно доказать, что этот ножик лично Сент-Экзюпери принадлежал? Как же, говорю, нельзя! На нем сам Сент-Экзюпери свою надпись и оставил, своим почерком. Тогда, говорит, тащи, как можно быстрее! Я и стал придумывать, как потащить.
      - Все понятно, - сказал Юрка. - За эти два дня Пучеглазый покупателя-иностранца нащупал.
      - Да, - кивнул Седой. - Это и козлику понятно.
      - Скорей всего, француза, - сказал я. - Француз, понятное дело, больше всего заплатит за нож своего родного великого писателя. Это все равно, что русскому цилиндр Пушкина предложить или саблю Лермонтова.
      Седой молча кивнул, соглашаясь со мной без слов.
      - А я вот чего не понимаю, - сказал Димка. - Майор упомянул, что, может, Пучеглазому, по большому счету, ничего и не будет - дадут ему по шапке, в другое место стучать зашлют, и все. Не понимаю, как такое может быть! Он ведь на таких делах засыпался, которые для любого другого на "вышку" потянут.
      - Ну, кто его знает... - сказал Седой. - Есть вариант... Не знаю, поймете вы или нет.
      - Поймем! - возмутились мы.
      - Ну, смотрите. Если чего не поймете, не переспрашивайте. В общем, если Пучеглазый сумеет убедить свое начальство, что просто готовил провокацию против подозрительного иностранца, а деньги-франки присваивать не собирался, то ему многое с рук сойдет. Но вряд ли он убедить сумеет. Там ведь тоже не дураки сидят.
      Мы переглянулись: чего тут было не понять?
      - А нож?.. - проговорил Димка. - Можно на него сейчас взглянуть?
      - Утерпеть не можешь? - усмехнулся Седой.
      - Нет... - Димка замялся. - Тут другое. Хочу одну догадку проверить.
      - Догадку? - вырвалось у нас.
      Седой вынул нож и протянул Димке.
      - На, держи.
      И Димка нас всех ошеломил.
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
      ЕЩЕ ОДНА ТАЙНА НОЖА
      - Смотрите, - Димка вынул нож из футляра и уравновесил его в руке. Помните, я обратил внимание, что у этого ножа центр тяжести чуть сдвинут, а он все равно летит и втыкается? Как такое может быть? Я думал, думал - и понял: центр тяжести может быть смещен только из-за того, что ручка изнутри пустая, поэтому и равновесие нужно другое! Но ведь если ручка изнутри пустая - значит, в ручке должен быть тайник, в котором что-то имеется! Так? Вот я и хочу проверить эту догадку.
      Мы, обалдевшие, молча смотрели, как Димка, взявшись за компас, укрепленный на конце рукоятки, осторожно пытается повернуть этот компас туда и сюда. После нескольких попыток компас подался!..
      - Ну? - выдохнули мы. - Что там?
      Сперва мы были даже разочарованы: внутри оказался совсем маленький полотняный мешочек и прядь золотистых волос. Но через мгновение мы поняли всю потрясающую важность наших находок!
      - Ребята! - возопил Юрка. - Ведь в этом мешочке - песок! Песок Сахары! А эта прядь волос - прядь волос Маленького Принца! Выходит, Сент-Экзюпери действительно встречался с Маленьким Принцем - и сохранил в тайнике доказательства этого!
      Я был сначала потрясен не меньше других, но потом кое-что припомнил и постарался охладить общий пыл.
      - Послушайте! - проговорил я. - Но ведь у Мадлены Людвиговны волосы тоже были золотистыми, вспомните её старые фотографии...
      - Да брось ты! - отмахнулся Димка.
      Но Седой призадумался.
      - В чем-то Ленька, может, и прав... - заметил он. - Хотя... Хотя, я согласен, этот песок может быть только песком Сахары, и связан с каким-то очень значительным событием, с местом, где Сент-Экзюпери чудом спас свою жизнь, или с чем-то подобным. Иначе не имело бы никакого смысла хранить эту горсточку песка. Что касается золотых волос... Да, все мы знаем, что "Маленький принц" - это сказка, но... Но объясните мне... Допустим, Сент-Экзюпери был влюблен в Мадлену Людвиговну, или, вообще, их связывало что-то родное и близкое. Но ведь в таком случае прядь волос дорогого человека забирают с собой, а не оставляют ему самому, да ещё в тайнике! Допустим, это волосы не Маленького Принца. Но, в любом случае, это должны быть, по всей логике, не волосы Мадлены Людвиговны, а какой-то другой женщины.
      - Да чего мучаться! - предложил Юрка. - Давайте аккуратненько этак порасспрашиваем Мадлену Людвиговну! Если она знает о тайнике - она объяснит нам, что это такое, и что все это значит!
      Седой бережно приподнял прядь на ладони. Как раз выглянуло солнце, и в солнечном луче прядь заиграла совсем ослепительным золотом.
      - Давайте уберем все на место, - сказал он. - Не наша тайна, не нам в неё и соваться. Хотя, да, очень хочется верить, что Маленький Принц действительно существовал.
      С этим, мы убрали все содержимое тайника на место, закрыли рукоятку компасом, как и было, и пошли к Мадлене Людвиговне и Шарлоте Евгеньевне.
      Они нас уже ждали, вне себя от волнения. При этом, умудрились накрыть стол к чаю и выпечь сладкий пирог с яблоками и печенье-"хворост" - все из "быстрого теста", как они объяснили.
      - Здравствуйте, - сказал Седой, тщательно вытирая ноги о коврик. - Вы меня не знаете... Меня зовут Андрей. Вот ваш нож.
      - Ах, милые мальчики! - запричитали подруги. - Представляем, что вы пережили! Такая ужасная история! И спасибо вам! Проходите, проходите...
      Потом мы сидели и пили чай, рассказывая старушкам ровно столько, сколько сочли уместным рассказать. То есть, рассказывать мы предоставили Седому, потому что точно знали: он не ляпнет лишнего и подаст всю историю в нужном свете, избегая любых деталей, которые могут слишком напугать или шокировать хозяек квартиры.
      Они все равно ужасно переживали и никак не могли успокоиться. Естественно, они скоро обратили внимание на порванный рукав пиджака Седого.
      - Откуда у вас ЭТО? - спросила Мадлена Людвиговна. - Вы дрались?
      - Да нет, не очень, - смущенно ответил Седой.
      - В любом случае, рукав надо зашить, - заявила Шарлота Евгеньевна. Снимайте пиджак, я залатаю так, что не будет заметно. В любом случае, пиджак вам понадобится новый, но хоть до дому можно будет дойти.
      Седой колебался. Он понимал, что, сними он пиджак, и старушки увидят окровавленную повязку - которую ему совсем не хотелось им демонстрировать.
      - Да с пиджаком, это пока ладно... - сказал он. - Вот я... Мне интересно... И я хотел спросить... То есть, если мои вопросы покажутся вам слишком наглыми, вы не отвечайте на них. Но... Но мне, действительно, безумно интересно, как вы познакомились с Сент-Экзюпери, и почему он подарил вам этот нож, и почему вы храните его фотографию?
      Да, это были вопросы, которые на некоторое время заставили хозяек отвлечься от проблемы пиджака. Они переглянулись, потом покачали головами, потом рассмеялись.
      - Вы хотите знать, были ли мы влюблены друг в друга? - спросила Мадлена Людвиговна. - И да, и нет. То есть, в нынешних понятиях это совсем не было любовью, потому что в этом не было ничего от романа. Мы были... да, мы, наверно, были людьми других правил и другого чувства собственного достоинства, хотя сейчас сложно сказать. Я была ему благодарна за то, что он привез мне кусочек света, кусочек Франции, в которую я так мечтала вернуться и которую мне так и не довелось больше увидеть. А он говорил, что это я подарила ему кусочек света - что я для него живой пример, как можно сохранять и внешнее и внутреннее изящество в немыслимых условиях, в немыслимой стране, нося в своем сердце боль и тоску по далекой родине. Мне до сих пор приятно вспоминать эти слова, хотя я тогда так к этому не относилась. Я просто жила, хотя многое в этой изменившейся стране казалось мне совершенно непонятным, я просто не постигала и не воспринимала окружающую действительность. Возможно, именно это и помогло мне уцелеть... уцелеть такой, какой я хотела быть, несмотря на все трудности, все очереди за хлебом и возникавших время от времени страшных людей, которые кричали мне, что такие, как я - тунеядцы, которых надо сажать и расстреливать. Просто удивительно, сколько было этих людей, которые хотели сажать и расстреливать. Иногда им просто была нужна моя комната, как я понимала. Но почему-то эти люди, в итоге, всегда исчезали, не причиняя мне вреда. А у Сент-Экзюпери была встреча с французскими гувернантками, которые по разным причинам не смогли выбраться из России и остались здесь жить. Он сам организовал эту встречу, его очень интересовали подобные людские судьбы. Потом он написал об этом очерк в газете, которая у меня хранится, очень хороший очерк, настоящий рассказ. Но обо мне там нет ни слова. Он объяснял мне это тем, что пишет о гувернантках более старшего поколения, которым это не повредит, а мне это может повредить - в смысле, упоминание обо мне в западной прессе. Но мы потом несколько раз гуляли с ним отдельно, вдвоем, и говорили, говорили, говорили... Точнее, я, наверно, просто щебетала, ведь я ещё была молода. А он мне говорил такие чудесные вещи. Он говорил мне, что я похожа на розу, которая считает, будто может защититься от всего мира, раз у неё есть четыре шипа, и что благодаря таким розам, выживающим несмотря на морозы и одиночество, и держится наш свет...
      - Так роза из "Маленького принца" - это вы?! - не выдержал Юрка.
      Мадлена Людвиговна опять рассмеялась - немножко грустно, надо сказать.
      - Да, я немножко узнала себя, когда прочла "Маленького принца". Он прислал мне первое издание книги, вышедшее в сорок третьем или сорок четвертом году. Тогда можно было не бояться, что подведешь того, кому посылаешь книгу, ведь французы считались нашими союзниками в борьбе с нацизмом. И все равно, книга нашла меня просто чудом, ведь я была в эвакуации. Ну вот, я её прочла... Да, наверно, роза - это сколько-то я. Ну, может, и не только я. Скажем, почему у его розы "четыре жалких шипа"? Насколько себя помню и понимаю, мои шипы были совсем не жалкими! И, все равно, это было безумно приятно, и тронуло меня до слез. Так что, если можете узнать во мне прежнюю розу - то вот она перед вами!
      - И это было вашей тайной! - воскликнул я.
      - Да, - кивнула она, - можно, наверно, считать это моей тайной.
      - А ведь миллионы читателей во всем мире дорого бы отдали, чтобы узнать, кто был розой! - вставил Димка.
      - Нет, пусть уж лучше они никогда не узнают, - возразила Мадлена Людвиговна. - Мне совсем не надо лишней суеты. Пусть это останется тайной. Такие тайны - самые чудесные на свете. И, главное, они безобидные.
      - Скажите, а вы никогда не думали, что нож может быть не просто ножом? - спросил Седой.
      - Что вы имеете в виду? - удивилась Мадлена Людвиговна. А Шарлота Евгеньевна - больше молчавшая, как всегда - поглядела на него с вопросом. Мы уже поняли, что "речью" Шарлоты Евгеньевны являются её хлопоты по столу и вообще по хозяйству, чтобы все в доме шло как по маслу.
      - Ну... что в нем может быть какой-то иной смысл - тайника, например. Или послания, - Седой старался как можно аккуратней подойти к теме.
      - Ах вы, мальчишки! Всегда такие фантазеры! - Мадлена Людвиговна немножко развеселилась.
      Мы переглянулись. Похоже, ни Мадлена Людвиговна, ни Шарлота Евгеньевна ничего не знали о тайнике. Либо очень искусно скрывали то, что им было известно. Что ж, их право... В смысле, если они знали. Но ведь если они не знают - то такие вещи просто не должны пропасть! Как же быть?
      Ответ мы получили очень неожиданный.
      - Если вы считаете, что в ноже есть тайник, то поищите его, - сказала Мадлена Людвиговна. - Только не сейчас, после моей смерти. Ведь если нож надо передать в музей, то все, что может оказаться вместе с ножом, передавать туда вовсе не обязательно!
      И снова мы увидели содержимое тайника лишь через несколько лет...
      ЭПИЛОГ
      - И как же это было? - жадно спросил мой братец Ванька. - И вообще, что было дальше?
      - Ну... - отец усмехнулся. - Дальше много чего было. Начать с того, что через несколько дней Седой, ухмыляясь, показал нам заметку, обошедшую все центральные газеты. В ней сообщалось, что некий французский журналист... как же его звали? По-моему, Жан-Пьер Мюрже, если не ошибаюсь, но могу и что-то путать... выслан из СССР за действия, несовместимые со статусом журналиста, и объявлен "фигурой нон грато", то есть, ему навеки запрещается въезд в Советский Союз. В статье писали, что этот Мюрже давно поставлял клеветнические материалы в западные издания, в частности, готовил цикл статей о советских "черных рынках", представляя в этом цикле последние уродливые отголоски капитализма как типичное явление для советской действительности. Но терпение Советской власти лопнуло только тогда, когда этот так называемый журналист засыпался на незаконных валютных операциях... В общем, мы более-менее поняли, что произошло. Нашу власть интересовало, конечно, какую "клевету" о "черных рынках" собирается "состряпать" этот "французишка", и КГБ подсунуло ему своего осведомителя, Пучеглазого, который взялся быть основным проводником журналиста по царству "толкучек", как один из главных спекулянтов, знающий все ходы и выходы. Потом он, по случаю, поинтересовался у француза, сколько может стоить нож летчика, принадлежавший такому Сент-Экзюпери. Журналист, человек образованный и, надо полагать, высоко ценящий своего знаменитого соотечественника, прикинул и ответил что-то вроде того, что, если есть твердые доказательства и этот нож действительно был личным ножом Сент-Экзюпери, то... и назвал такую сумму, в твердых франках, что у Пучеглазого крыша поехала. Он ударил с журналистом по рукам... остальное вы знаете. В заметке упоминалось и о советском сообщнике французского журналиста, которого "ждет самый суровый приговор". Так что Пучеглазому не удалось пустить пыль в глаза своим начальникам, хотя, наверняка, он и юлил, и охотно давал любые показания против француза, чтобы его выслали из страны и избавились от него навсегда. Да, думаю, он получил свое, потому что с тех пор ни на одной московской "толкучке" он ни разу не возникал - а ведь толкучки были его "специализацией".
      - А что Мадлена Людвиговна? И нож? - спросил я после паузы.
      - Мадлена Людвиговна умерла через несколько лет. Мы поддерживали с ней очень хорошие отношения, часто ходили гулять с Гизом вместо нее, часто у неё чаевничали. Она ещё немало интересного рассказывала нам о своей жизни, да и Шарлоту Евгеньевну удалось разговорить. Глядя на Мадлену Людвиговну, я часто думал - может, верил в это, потому что маленьким был - что она самая настоящая Роза Маленького Принца, и в старости не утратившая своей красоты. Потом, повзрослев, я стал думать и о другом. Я перечитывал "Маленького принца", и... - отец встал, подошел к книжной полке, достал томик Сент-Экзюпери, открыл нужное место и прочел. - "Но вот что поразительно. Когда я рисовал намордник для барашка, я забыл про ремешок! Маленький принц не сможет надеть его на барашка. И я спрашиваю себя: что-то делается там, на его планете? Вдруг барашек съел розу?" Да, Сент-Экзюпери очень хорошо понимал, как могут съесть людей. Это видно и из тех его очерков про Советский Союз, которые мне удалось прочесть, спустя очень много лет. Потому что он видел не глазами, а сердцем. Это ж подумать: в те годы, когда арестовывали просто за знание французского языка, объявляя французским шпионом и приговаривая к расстрелу или к колоссальным срокам лагерей, гувернантка-француженка уцелела! Словно это Сент-Экзюпери провел вокруг неё магический круг, написал "Маленького принца" - и ни один барашек уже не мог войти в пределы этого магического круга, чтобы сжевать розу! - отец положил книгу и задумался на некоторое время. - А нож... надо сказать, милиция сделала подарок Мадлене Людвиговне. Майор несколько раз навещал её, с удовольствием с ней беседовал, а где-то через год привез ей её заявление. Мол, исчезло из дела, и все, и концов не видать, буркнул он. А чего в музей передавать, все равно, мол сопрут, и ещё неизвестно, в какие руки попадет, так вы уж сами распорядитесь. И она распорядилась - завещала ножик самому майору.
      - А потом? - спросил Ванька.
      - А потом майор отдал ножик Седому. Он как-то старался тянуть парня, интересовался им после произошедшей истории - понравился ему Седой. Кажется, и в офицерское училище Седой не без помощи майора поступил водились там у майора друзья, которые могли похлопотать... В общем-то, сколько-то стал седому заместо погибшего отца. И когда Седому дали короткий отпуск после первых месяцев боев в Афганистане, майор вручил ему этот нож. "Там смерть по пятам ходит, - сказал он. - Так лучше этого ножа тебя ничто не сбережет. Талисман, который любую пулю отведет. А мне, в мирной жизни, он, вроде, и ни к чему." Но майор ошибся.
      - То есть, когда Седой погиб, ножик пропал? - спросил я.
      - Да, - коротко ответил отец.
      - И песок из Сахары, и золотой локон? - Ванька чуть не плакал.
      - Все, разумеется, пропало, - сказал отец. - Вот видите, я вас уже и расстроил. Но... но это, знаете, "печаль моя светла". Во-первых, все эти замечательные люди так и живут во мне. А во-вторых... Потом мы всего раз открывали тайник в рукоятке ножа, и опять все положили на место. Если хотите, нам было совестно лишний раз трогать эти памятки о неведомом нам прошлом. Я согласен с Седым: это вряд ли мог быть локон Мадлены Людвиговны. Но тогда чей? Другой женщины? Какой? Почему? Мне все-таки до сих пор хочется верить, что это был локон Маленького Принца. Что Маленький Принц и в самом деле существовал и путешествовал с перелетными птицами. И тогда, получается, прав был Димка, доказывавший, что Сент-Экзюпери не погиб, а улетел на встречу с Маленьким Принцем. И тогда, получается, Седой тоже не погиб - этот нож унес его подальше от пуль, и всем только показалось, что он умер, а на самом деле он сейчас на одной планете с Маленьким Принцем и Сент-Экзюпери... Выпалывает баобабы, чтобы они не засорили всю планету! рассмеялся отец. - Все, спать. Вы и так засиделись.
      - А что стало потом с Димкой и Юркой? - совсем сонно осведомился Ванька. - И ваш союз "Три Ботфорта" расследовал ещё какие-нибудь детективные дела?
      - Ну, это совсем другая история, - отозвался отец. - Вернее, другие истории. Спать, живо, я сказал!
      И нас погнали спать. А потом...
      В общем, я проснулся ночью, и мне показалось, что до сих пор в гостиной горит свет. Я аккуратно выглянул. Отец все ещё сидел со своей сестрой, с нашей тетей Женей. Тетя Женя весь вечер молчала, слушая отцовский рассказ, и загадочно улыбалась.