- Ну? - спросил Седой, когда мы остановились перед ним в нерешительности. - Не телитесь, выкладывайте, чего надо. Про марки спросить хотите?
      - Нет, Седой, не про марки, - проговорил Димка. - Хотели спросить, ты не знаешь, как погиб такой Макар Савраскин?
      - Нормально погиб, - буркнул Седой. - В машинном отделении лифта его током ударило, когда он раскурочить что-то там пытался... А что?
      - Да вот, хотели узнать, не было ли среди его друзей парня, который внук генерала Клементьева... - проговорил я.
      - Клим? - Седой вскинул голову. - То есть, вообще-то его Пашкой зовут, но все кличут его Климом. Есть такой. А что? - опять повторил он.
      - Да нет, ничего... - проговорил я. - Просто узнать хотели...
      Мы сделали движение, чтобы уйти, но Седой с неожиданной резкостью сказал:
      - Стоп на месте! Начали - так договаривайте. Чего вы с Климом не поделили?
      - Он... - я сглотнул. - Он одну вещь украл... Точнее, две вещи, но одну мы заставили его сегодня вернуть...
      - Вернуть? - Седой прищурился. - Заставили? Что-то вы больно целенькие, только у тебя морда покарябана.
      - Ну да, мы с ним сцепились немножко, но... - начал Димка.
      - Сцепились? Немножко? - Седой напрягся, потом потянулся, расправляя плечи. - Пацаны, вы в своем уме?
      - А что? - это теперь Юрка спросил.
      - Да то, что вижу вас непокалеченными. Это же недоумок, и без всяких тормозов. Ему на перо вас поднять - раз плюнуть.
      - Он и хотел, - сказал Димка. - Но нас трое было, а Ленька стальным прутом вооружился, и даже огрел его разок. Он больше не рискнул сунуться.
      - Ты его огрел? - Седой смотрел на меня как-то странно.
      - Ну да... - сказал я.
      - Ох, пацаны!.. - Седой встал, затянулся в последний раз и в сердцах выбросил окурок куда-то вдаль. - Вы хоть понимаете, с кем связались? По нему давно тюряга плачет, он полный дебил, по три года в каждом классе сидел, сейчас второй год в седьмом классе тужится... Он вон в той школе учится, - Седой показал рукой в сторону, где далеко за нашим кварталом встречались Бакунинская и Большая Почтовая. - То есть, не учится, потому что на уроках не бывает. Учителя от него стонут и ждут не дождутся, когда дотянут его до восьмого класса, чтобы можно было выпихнуть его в ПТУ. Если бы не дед - герой войны, он бы уже десять раз мотал срок в колонии. Говорят, дед его отмазывает до поры до времени, но сам так зол на него, что велел ему не появляться у него перед глазами... Он же с настоящей бандой связан, мелких таких шпаненков, которые самые опасные, а его друзья-приятели постарше уже все через срока прошли. Кое-кто и сейчас сидит. Улавливаете?
      - Улавливаем... - потеряно пробормотали мы.
      - Так что теперь ходите только вместе, по людным улицам, и никуда не суйтесь, ясно? - сказал Седой. - Полгода должно пройти, не меньше, чтобы он про вас позабыл и перестал искать. А увидите его - сразу бегите на другую сторону улицы, а ещё лучше, прячьтесь, если есть, куда спрятаться. Стальной прут вам не всегда вовремя подвернется, а его финка всегда при нем.
      - Не получится нам прятаться, - хмуро сказал Юрка. - Мы на завтра с ним встречу назначили.
      - Встречу? - у Седого дрогнули губы, словно он собирался то ли рассмеяться, то ли выругаться.
      - Ну да, - объяснил Димка. - Мы с ним должны встретиться, чтобы он вернул нам вторую украденную вещь.
      - И где вы должны встретиться? - полюбопытствовал Седой.
      - На пустыре за Гороховым полем, - ответил я.
      Седой присвистнул.
      - Ценная вещь? - спросил он.
      - Очень, - ответил я. - Нож. Мало того, что сам нож обалденный закачаешься, главное, что он когда-то принадлежал самому Сент-Экзюпери. Любой коллекционер за такой нож удавится.
      Седой стоял, расставив ноги, и рассматривал нас, словно мы были редкими экземплярами в каком-то музее. Потом он вытащил помятую белую пачку, вытащил оттуда очередную кубинскую горлодерину и стал медленно катать её в пальцах.
      - Ну и влипли вы, пацаны, - сказал он. - Выкладывайте все, до конца.
      Мы замялись.
      - Ну? - грозно сказал Седой.
      - Значит, так... - рассказывать взялся я, ведь именно с меня началась вся история. Я рассказывал, а мои друзья иногда меня дополняли и поправляли. Седой слушал, нахмурясь, не издавая ни звука.
      - Охренеть можно, - сказал он, когда мы закончили рассказ. От чего можно охренеть - от того, что по Москве блуждает нож Сент-Экзюпери или от нашей глупости, он не уточнил. - В общем, так. Есть разные варианты. Первый - мы топаем с самого утра к его папаше или к его деду, Клима призывают на расправу перед предками и заставляют его вернуть вам нож. Но этот вариант не очень хорош, потому что он вам это припомнит и на вас отыграется. А надо сделать так, чтобы он от вас отлез и пальцем вас потом не вздумал тронуть. Да, заварили вы кашу, чтоб вас... Ладно. Завтра в десять на этом месте. Вы ведь школу собираетесь прогуливать, ради этой встречи?
      - Собираемся, - подтвердили мы.
      - Чтоб были здесь, ясно? Вот еще, не хватало мне забот, только таких кретинов, как вы, от ножа отмазывать... - с досадой проговорил он. - И без меня на Гороховое поле не идите ни в коем случае, ясно?
      - Ясно, - пробормотали мы.
      - Вот и хорошо, что ясно. А теперь разбегайтесь по домам. Будете меня слушать - все будет тип-топ. Мне самому интересно на этот охрененный нож поглядеть.
      И, не сказав больше ни слова, он пошел прочь - легким пружинистым шагом, и в каждом его шаге ощущалась такая сила, которая может горы своротить, не то, что справиться с каким-то Климом.
      - Послушайте, а он ведь и в самом деле похож сейчас на принца, - тихо проговорил Юрка, глядя ему вслед. - Не даром ему эту кликуху дали.
      - Не даром, - согласились мы с Димкой. А мне прямо воочию увиделся сверкающий огнем меч, висящий у пояса Седого. Он шел так, как будто этот меч действительно был при нем и как будто он в любой момент был готов его выхватить.
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      ЧЕРЕЗ ПЕРВЫЙ БАРЬЕР КО ВТОРОМУ
      Утром мы честно вышли в школу, с ранцами и в форме, но, не доходя до школы, свернули за гаражи, к набережной. До десяти было почти два часа, и это время нам предстояло как-то проболтаться. Димка был рассеянным, лицо бледное, глаза красные: вчера, перед тем, как идти домой, он заскочил к Юрке и взял у него большой том Сент-Экзюпери, почитать. Судя по его виду, он читал чуть ли не всю ночь, и не выспался, а по его задумчивому и отрешенному выражению можно было предположить, что это чтение навеяло на него какие-то важные мысли. Но этими мыслями он пока не хотел с нами делиться, додумывая их про себя - так сказать, тщательно пережевывая и основательно пробуя на вкус.
      - Ты чего такой смурной? - поинтересовался Юрка.
      Димка только головой покачал.
      - Я все думал... В общем, ребята, нам позарез надо вернуть этот нож.
      - Это мы уже слышали, - сказал я. - Ты можешь объяснить толком, до чего ты дотумкал?
      Димка решился. Наклонившись к нам, он сказал, понизив голос до шепота:
      - Дело в том, что... В общем, я открыл... В общем, в "Маленьком принце" все - правда!
      Мы с Юркой переглянулись. У Димки периодически ехали мозги, когда он увлекался самыми неожиданными идеями - и, надо полагать, это был тот случай!
      - Что - правда? - спросил я. - Что Маленький Принц путешествовал с планеты на планету с перелетными птицами? Или что на астероидах могут жить Пьяницы, Короли, Банкиры, Фонарщики и так далее? Или...
      - Да нет! - перебил меня Димка. - Я имею в виду, что и это тоже правда, но в другом смысле. Это - зашифрованная правда!
      - То есть, под видом встречи с Маленьким Принцем Сент-Экзюпери описал какие-то события, которые были на самом деле? И которые, по сути, похожи на всю эту историю? - спросил Юрка.
      - Приблизительно так, - сказал Димка.
      Он открыл ранец и вытащил Юркин том Сент-Экзюпери, который, оказывается, был у него с собой.
      - Вот, смотрите, - сказал он, открывая книгу на одной из закладок (закладки он сделал из промокашки, разорвав её на полоски.) - "...Вопреки всем ожиданиям, мне удалось исправить самолет!" Он пишет об этом как о чуде, но ничего больше не пишет, не пишет, как именно и что он исправил! Но мы-то знаем, что он исправил аварию при помощи ножа! Так почему он ничего не написал о ноже?
      - Не к месту было, - сказал я.
      - Скажешь тоже, "не к месту"! - фыркнул Димка. - Этот нож - сам по себе такая волшебная штука, что написать о нем в сказке было бы только к месту! Выходит, он умолчал о ноже намеренно - но зачем? Пошли дальше. Сент-Экзюпери написал "Маленького принца" незадолго до смерти. Что происходит с Маленьким Принцем? Он, вроде бы, исчезает в пустыне погибает, укушенный змеей - а на самом деле он возвращается на свою планету, и змея помогает ему в этом! Ее укус приносит ему не смерть, а возможность лететь дальше, домой, только для всех это остается тайной! А что потом происходит с самим Сент-Экзюпери? Он отправляется в боевой вылет - и исчезает над Альпами, и все, естественно, считают его погибшим, когда он не возвращается на базу, но тайна его смерти так и осталась нераскрытой, и до сих пор люди бьются, ищут документы и свидетелей, пытаясь её разгадать! И ещё одно - для Сент-Экзюпери это был последний боевой вылет, после этого его должны были минимум на полгода снять с полетов, потому что он уже отлетал все мыслимые и немыслимые нормы, положенные военным летчикам. То есть - он бы больше не летал в бой, потому что война явно шла к концу и через полгода точно закончилась бы! То есть, если он хотел исчезнуть - для него это была самая-пресамая последняя возможность, другой бы не представилось!
      - Ты что хочешь сказать? - недоверчиво спросил Юрка. - Что Сент-Экзюпери не погиб, а где-то спрятался, чтобы жить под другим именем, втайне от всех?
      - Вполне возможно! - сказал Димка. - Главное, что я хочу сказать: что в Маленьком Принце, который якобы погиб, а на самом деле остался жив, Сент-Экзюпери написал самого себя! И то, что он ни словечком не упомянул о ноже, очень показательно. Он намекнул, что существует тайна, и не стал писать про нож, потому что нож эту тайну открывает!
      - Так нож-то он подарил Мадлене Людвиговне задолго до войны, напомнил я.
      - Правильно! И на это в "Маленьком принце" тоже есть намек. Смотрите! Он пишет: "И вот прошло уже шесть лет..." Если вычесть шесть лет от времени, когда был написан "Маленький принц", то получится, что приблизительно в это время Сент-Экзюпери и был в Союзе и встречался с Мадленой Людвиговной и другими французскими гувернантками, о которых написал свой очерк! Кстати, не мешало бы попросить Мадлену Людвиговну и Шарлоту Евгеньевну перевести нам этот очерк слово в слово.
      - Не мешало бы, - согласился Юрка. - Но вообще ты, по-моему, перегнул. Мало ли что можно найти в книге? Так что угодно можно доказать!
      - Вот погодите, вернем нож - тогда убедитесь, что я прав, - сказал Димка.
      - Кстати, нам пора потихоньку двигаться, - сказал я. Уже полдесятого, и лучше мы чуть-чуть подождем Седого, чем он нас будет ждать.
      С этим все согласились, и мы отправились на место встречи. По пути у меня не шли из головы Димкины безумные предположения: а вдруг в них все-таки что-то есть?
      Мы не прождали и пяти минут, как появился Седой. Убедившись, что мы на месте, он коротко кивнул нам и сказал:
      - Пошли.
      Он шел легкой небрежной походкой, насвистывая по пути, а мы семенили за ним. Надо сказать, что теперь, когда встреча с Климом и его кодлой шпаны (что он приведет свою кодлу, можно было не сомневаться) сделалась непосредственной и близкой реальностью, мы (то есть, я, во всяком случае не берусь говорить за других, но, наверно, и Димка с Юркой испытывали то же самое) почувствовали себя не очень хорошо: возникла дурная тяжесть в ногах, и приходилось прилагать усилие, чтобы сдвинуть каждую ногу, вдруг ставшую свинцовой, и сердце бешено колотилось, и во рту пересохло... Нет, не то, что мы сомневались в способности Седого одолеть все и вытащить нас из любой передряги, но все равно было страшно. Однако мы должны были спасти нож - и я, стиснув зубы, перебарывал свой страх.
      А Седой, будто нарочно, безмятежно насвистывал:
      И с ними
      Лет двадцать
      Кто мог потягаться,
      Как школьнику драться
      С отборной шпаной?
      И, подмигнув нам, пропел дальше:
      Но вот недавно
      Их козырь главный
      Уже не козырь,
      А так - пустяк!
      И их оружьем
      Их бьют не хуже
      И бьют к тому же
      На скоростях!
      Допев эту песенку Высоцкого, он засвистал "Серую юбку":
      Когда в море горит бирюза,
      Опасайся шального поступка,
      У неё голубые глаза
      И английская серая юбка...
      - Чего приуныли, пацаны? - бросил он. - Уж влезли в это дело, так держитесь.
      И, словно бы перестав обращать внимание на нас, стал опять глазеть по сторонам, положив руки в карманы и приминая тротуар своей небрежной походочкой.
      Пару раз он ещё останавливался поболтать о пустяках со встречными приятелями, которые поглядывали на нас с любопытством, явно гадая, какие такие дела связывают нас с Седым, но напрямую вопросов не задавали, и к Гороховому полю мы подошли где-то без десяти одиннадцать.
      А на нужном пустыре оказались без пяти. Клим уже был там - и, естественно, не один. С ним была компания мелкой шпаны, пацанов приблизительно нашего возраста или чуть постарше - штук семь этаких юных шакаленков. Клим верховодил ими - и, вроде бы, делал это с большим удовольствием. Увидев нас, он встал и с глумливой улыбочкой пошел нам навстречу. Но тут заметил Седого рядом с нами - и замер. Замерли и все его волчата.
      - Седой, ты? - спросил он. - Вали отсюда, тут тебе делать нечего.
      - Ошибаешься, - сказал Седой. - У меня тут свой интерес имеется. Давай отойдем, потолкуем.
      - Не нарывайся, Седой, - сказал Клим. - Я бы знал, что ты за этими ребятами - я бы не эту мелкотню привел, а и Рябого, и Шпингаля, и ещё кое-кого. Тебя бы здесь закопали, и никто бы никогда не нашел!
      Седой словно бы пропустил эту угрозу мимо ушей. Да эта угроза ведь сама по себе говорила: Клим признает, что без дополнительной помощи ему с Седым не справиться, даже всю эту свору мелкой шпаны на него выпустив, и готов идти на попятный.
      - Давай поговорим, - спокойно повторил Седой. - Просто поговорим, так, чтобы все они нас не слышали. Чтобы у тебя потом неприятностей не было.
      - Неприятностей?! - расхохотался Клим. Но были в его смехе дребезжащие нотки, которые показывали: он начал поджимать хвост.
      - Угу, - кивнул Седой. - Ты сам не представляешь, во что влип. Давай, отойдем в сторонку.
      И пошел к дальнему краю пустыря, не оглядываясь и не сомневаясь, что Клим потащится за ним следом. И Клим потащился.
      Не доходя до края пустыря, Седой остановился, повернулся и заговорил с Климом. Нам было видно, что позы у обоих достаточно напряженные - у Клима, в первую очередь, но и заметно было, что Седой старается вести беседу в довольно дружелюбном тоне, стараясь вложить в голову этому придурку какие-то важные мысли, а не запугивая его.
      Пока они говорили, семеро шпаненков приблизились к нам.
      - Ты гляди, двое джинсовых! - сказал один из них.
      - Сейчас Клим с Седым договорится, джинсы с них снимем, в трусах домой побегут! - загоготал другой.
      - И ранцы у них классные, тоже пригодятся, - заметил третий.
      У меня и у Юрки были роскошные чешские ранцы - из крупнозернистой грубой кожи, на медных заклепках. У Димки ранец был похуже, но тоже из натуральной кожи.
      Эта сволочь потихоньку брала нас в кольцо. Один из них протянул руку и пощупал материал Юркиных джинсов. Юрка отпихнул его руку, и тот тут же вскинул кулак:
      - Ты!.. Борзый!.. Урою!..
      Седой вдруг повернул голову и гаркнул:
      - Эй, вы! Отойти друг от друга на двадцать метров и не приближаться!
      Шпаненки заколебались, выжидая, что скажет Клим. Клим еле заметно кивнул им - таким кивком, как будто он по собственной воле велит оставить нас в покое, а не подчиняясь Седому - и вся шобла нехотя отошла от нас.
      Седой и Клим разговаривали ещё минут десять, и эти десять минут мы ждали в таком напряжении, что мускулы начало спазмами сводить, и в животе будто кто-то все кишки в тугой узел завязывал. Потом Седой кивнул Климу, будто благодаря его, и неспешно направился к нам. Проходя мимо нас, он не стал притормаживать, а лишь коротко бросил:
      - Пошли.
      Мы заспешили вслед за ним, переводя дух с таким облегчением, как никогда в жизни. Ничего сказано не было, но ведь и без всяких слов мы понимали - без Седого нас бы сейчас измордовали так, что мы бы, как говорится, полгода кровью харкали.
      - Здорово ты их... - сказал Димка, когда прошло, наверно, минут десять, и мы были уже далеко.
      - Да, пустяки, - буркнул Седой. - Вот сейчас задача потрудней будет.
      - Какая? - спросили мы.
      - Нож отобрать.
      - Так нож не у него? - спросил я.
      - Разумеется, нет. Вы ж видели, он мне ничего не отдавал. Но он сказал мне, у кого нож.
      - У кого-то, кто покруче Клима и всей этой мелкой шпаны? - обеспокоено спросил Димка.
      - Вот именно, - Седой хмыкнул и вытащил на ходу мятую пачку своей кубинской отравы. - Так что это была только службишка, служба впереди. Так ведь в сказках говорится?
      - Кто же это? - вырвалось у меня.
      - Узнаете... Хотя, думаю, вам бы лучше не ездить со мной, а разбежаться по домам.
      - Ни за что! - с горячим возмущением воскликнули мы. Хотя на душе у нас опять стало тягостно и нехорошо: что же это за люди, с которыми сам Седой опасается связываться?
      А он привел нас к метро, и ещё спросил, есть ли у нас пятаки на проезд. Пятак у каждого нашелся, и мы проехали до Библиотеки Ленина - то есть, до "Арбатской", а на "Библиотеку Ленина" мы сделали пересадку. Мы несколько раз пытались выяснить у Седого, куда мы едем, но он отмалчивался.
      В итоге, мы сошли на станции "Ленинские горы", под стеклянным куполом над Москвой-рекой, и два выхода с этой станции вели на два берега реки. В общем, над нами было пространство стекла, в которое светило небо, а под нами - широченная асфальтовая платформа над водой. Я никогда не видел ничего подобного. От нас, если пройти не до "Курской" или "Бауманской", а до "Пролетарки", и поехать в сторону "Кузьминок", был участок пути, где метро проходило над землей. Но одно дело - просто над землей, а другое дело - просторная станция над рекой, с обеих сторон которой пути уходили в туннели.
      Седой быстро сориентировался и повел нас к нужному выходу. Мы вышли на Ленинские горы и пошли по утоптанной дорожке между зеленых холмов над Москвой-рекой и над приречными прогулочными аллеями, с их лавочками и красивыми оградами. По мере того, как мы шли, народу становилось все больше, народ оживленно переговаривался, рассматривал что-то, передаваемое из рук в руки.
      К нам подскочил мальчишка с ищущими глазами - приблизительно нашего возраста, ну, может, чуть постарше.
      - Жвачка не нужна? - быстро спросил он, протягивая упаковку мятной жевательной резинки.
      - Сколько? - на ходу прищурился Седой.
      - Пять рублей пачка, - и торопливо добавил. - Но можно отдельными пластинками, по рублю пластинка.
      Мы, что называется, "тихо прибалдели". Пять рублей! Да это ж больше двух недель школьных обедов!
      Но Седой не смутился.
      - Возьму, пожалуй, - сказал он, доставая пять рублевых бумажек. Кстати, - осведомился он, когда парень вручил ему жвачку, - ты Пучеглазого, случайно, не видел?
      - Кого-кого? - недопонял парень.
      - Пучеглазого. Неужели не знаешь, кто это такой?
      Парень моргнул, задумался.
      - Погоди... - проговорил он наконец. - Это такой толстомордый, с пузом? Ну, и глаза навыкате, все точно...
      Седой небрежно кивнул. Парень поглядел на него с каким-то новым уважением.
      - Вообще-то... Вообще-то он так не вертится, как другие. Ты вон у того спроси, у Кривого, они ж с Пучеглазым по одному и тому же товару спецы. Он, наверно, знает, появился Пучеглазый или ещё нет. А если появился, то в каком пивняке с покупателем переговоры ведет.
      - Угу, - кивнул Седой и направился в сторону того, кого парень назвал Кривым. Мы пошли за ним, несколько оробело оглядываясь вокруг и держась метрах в двух позади: мы так поняли, Седому надо пока действовать самостоятельно, чтобы мы не висели на нем лишним грузом.
      Да, мы попали на одну из крупнейших "толкучек" - или "черных рынков" Москвы, в одно из тех мест, где правили свои законы. Не могу передать, как мы были ошеломлены этим первым свиданием с совершенно неведомым нам миром. Мы, вроде, и не так спешили, тащась вслед за Седым, но, казалось, все проносится мимо нас на огромной скорости и вертится бешеной каруселью, сливается в огромный калейдоскоп, где не успеваешь схватывать целое, привлеченный то одним, то другим цветным осколком, меняющим весь узор.
      Вот пристроился чуть в стороне от основного движения инвалид, на тряпице разложивший ценные значки и медали - и, кажется, даже ордена. Рядом с ним стояла сумка, из которой он извлекал пиво, бутылку за бутылкой, и потихоньку потягивал. Вот мужик в застегнутом наглухо пиджаке, он двигался навстречу главному потоку, с каким-то почти болезненным тщанием шаря по лицам - пытался угадать покупателей. Время от времени - видимо, решив, что именно этот человек может клюнуть - он быстро отгибал полу пиджака, показывал товар, что-то бормотал, а то и просто вскидывал вверх несколько пальцев, и, убедившись, что опять промашка, двигался дальше.
      Мы, из любопытства, стали подбираться поближе к нему, и только успели разглядеть брелки в виде черепов, гробиков и скелетов, как рядом с нами возник другой тип и протянул нам кляссеры:
      - Марки, пацаны! Танзания по тридцать копеек штука!
      А наше внимание уже привлек другой мужик, державший под мышкой стопку новеньких книг. Одну из книг - "Марсианские хроники" Рея Бредбери - держал в руках покупатель и внимательно просматривал.
      Нам и это было интересно, но Седой уже исчезал вдалеке. Он успел перехватить Кривого - насколько мы поняли, Кривого прозвали Кривым не из-за того, что у него не было одного глаза или что его глаза косили (оба глаза у него были на месте, и смотрели вроде бы нормально), а из-за того, что вся его худая высокая фигура была какой-то искривленной, будто кочерга - и теперь Седой и Кривой удалялись на одну из боковых аллеек, беседуя о чем-то.
      - Скорей! - поторопил я друзей. - Нам нельзя их потерять!
      И мы заторопились мимо всего, что ошарашивало изобилием и казалось сказкой, пещерой Али-Бабы: мимо потрясающих "дисков" - по-моему, и у Юрки, со всеми его "битлами" и "роллингами", таких не было - мимо американских сигарет, японских магнитофонов, ярких целлофановых пакетов с эмблемами иностранных фирм, женской косметики, футболок и водолазок с иностранными надписями, цветастых журналов, продавцы которых предпочитали свой товар показывать очень исподтишка, лишь порой, на уголке журнала, специально выставленном из-под полы, можно было различить обнаженную женскую грудь, мимо "объемных" открыток, мимо шариковых ручек с фигурками - паровозиками и русалками - плавающими в прозрачном корпусе ручки вверх и вниз, мимо всего, о чем мы только слышали, но никогда не видели.
      Седой и его собеседник свернули на боковую аллейку и вели напряженный разговор. При нашем приближении Седой сделал нам незаметный его собеседнику знак: мол, не очень высовывайтесь. Мы покорно остановились в начале аллейки.
      - Выходит, Клим сдал нож барыгам? - пробормотал Юрка.
      - А чего ещё от него ждать? - отозвался Димка.
      - Как вы думаете, Седой сможет отобрать нож у барыг? - спросил я.
      На это ни у кого ответа не было. Мы очень верили в Седого, но понимали, что барыги, вцепившиеся в свой товар - это будет в сто раз похлеще Клима и всей его шпаны.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      АРЕСТ
      Здесь, наверно, надо сделать небольшое отступление, чтобы вы лучше почувствовали вкус той эпохи, в которую прошло мое детство. Нам потом не раз доводилось бывать на "черных рынках", и опыт общения с публикой на них годам к пятнадцати-шестнадцати усваивался крепко.
      Да, все эти спекулянты... "форца", как ещё их тогда называли. Люди, которые могли предложить нам если не то, о чем мы мечтали, то хотя бы хорошую подделку под мечту. Потому что мечтали мы о дальних странах, о поисках сокровищ, о том, как пальмы шелестят или о том, как кровь запекается на губах в безводной пустыне, когда последними патронами отстреливаешься от дикарей-людоедов. Или, наоборот, о полюсе холода, о собачьих упряжках, о плевках, замерзающих, не долетев до земли. Или - о прокопченных кварталах Лондона и Берлина, где великий сыщик, вроде Шерлока Холмса, глядит, задумавшись, в окно, а где-то в полуподвале корпит изобретатель, и пахнет у него магнитной стружкой, и через обмотки его реле и трансформаторов проходит заряд электричества, и от этого заряда аппарат испускает синеватый луч, обладающий волшебными, доселе не виданными, свойствами. Или, еще, мечталось увидеть боксерский поединок настоящих профессионалов, о профессиональном боксе тогда ходили легенды, которые, в итоге, оказались намного красивее действительности. А может, это мы устали ждать, и, когда спустя двадцать лет впервые увидели профессиональный бокс, со всем его антуражем, то были уже не те. Словом, мы мечтали о распахнутом мире, а на "черных рынках" мир немного приоткрывался, потому что туда стекались товары со всего света, и можно было ходить и глазеть, и сами слова "Это сделано в Малайзии", "Это сделано в Мексике" звучали совсем иначе, чем сейчас. Сейчас мы, чаще всего, понимаем это только в одном смысле: товар - барахло, который долго не проживет, а тогда даже потрогать было приятно, потому что от одного прикосновения на твоих руках, казалось, навеки остается колдовская пыль неимоверно далекой и неимоверно прекрасной страны, будто радужная пыльца с крыльев бабочки.
      Собственно, обо всем этом и писал Сент-Экзюпери - почему в те годы, годы самых первых его изданий, в него так и влюбилась вся страна.
      Разумеется, люди, предлагавшие нам все эти чудеса, были совсем не похожи на волшебников. Они играли в свою игру - в игру, которые предлагали условия нашей жизни, нашего существования, и не было бы этих игроков, пришли бы другие, и игра эта была достаточно грязной, но грязь тоже входила в правила. Точнее, правило было одно: делай, что хочешь и что можешь ради того, чтобы получить несколько лишних монет. И основным атрибутом этой игры были звенящие монетки и шелестящие бумажные деньги, их холодный неживой блеск, их равнодушное позвякивание и шуршание в разных ладонях. Казалось, что и в жилах тех, кто правили бал на "черных рынках", не кровь, а металл, жидкий металл, наподобие перекатывающихся шариков ртути. И стальной блеск был в их глазах, а потертые черные шляпы и кепки не первой свежести, застегнутые черные пиджаки или (смотря по погоде) пальто напоминали закрытые футляры дешевых кошельков из тусклой искусственной кожи. Нередко от них можно было уловить запах перегара, и это тоже входило в условия игры: холодный блеск монет преображался в холодный блеск бесцветных бутылок водки. Эти люди обладали колоссальной изворотливостью. Они так и вились, так и кружились вокруг каждого нового человека, и вечная ненадежность их положения - сегодня ты здесь, а завтра в тюрьме за спекуляцию - и к тому же, наверно, сама мелочность их бизнеса превращали их характеры в странную смесь злости, наглости, и трусости, и все это было спаяно между собой, переварено в единый сплав, если хотите, глумливым азартом нелегальных сделок, сделок исподтишка и с оглядкой, и при этом с вечной мыслишкой, как бы облапошить покупателя. Они бывали и назойливыми, и пугливыми, при первом обвинении в мошенничестве они выставляли руки вперед ладонями: мол, вы не так поняли, не надо шума, сейчас все уладим. Но в их глазах читалась готовность, если шума будет слишком много или если покупателя "обули" на такую сумму, что можно и рискнуть, начать орать, что их самих обидели... А подвернется случай - и нанести удар ножом в спину. Их злили любые вопросы, не касающиеся цены и качества. Один вопрос "А где вы это достали?" задаваемый всего лишь с намерением прикупить еще, если ещё можно достать доводил их чуть не до белого каления. "Где достали - там нет!" - вот самое мягкое, что они могли ответить. Случалось, сделки заключались не на самом "черном рынке", а в "более приятной" обстановке - в ближайшем пивбаре-"стояке", где опилки на полу, как будто впитывают в себя пивной угар, запах креветок, запах втихую добавленной в кружки с пивом водки и дым табака и потом потихоньку отдают все это в мутный, тяжелый воздух... В воздух, затоптанный голосами, сказал бы я, если вы поймете, что я хочу сказать. Народу полно, всяк талдычит о своем, и каждый старается перекричать других.
      Вот приблизительно в такую пивную Седой и Кривой в итоге и направились. То есть, не совсем в такую, рангом повыше. Заглянув, мы смогли убедиться, что там и столики относительно чистые, и места сидячие были. Но, все равно, впечатление по непривычке было жуткое. Может быть, из-за того, что лица у всех были уже обрюзгшие и нездорового оттенка. Возможно, всего лишь вина тусклого освещения, кто знает, но вот такими в советских детективах нашего времени изображали злачные притоны, где бандиты, мимоходом шпыняя официанта, чтобы тот порезвее обслуживал, сговариваются кого-нибудь удить или ограбить. Если сейчас, взрослым умом, попытаться осмыслить то тягостное ощущение, которое я тогда пережил, то, наверно, можно сказать: это было внезапно возникшее ощущение близости беды. Если не убийства, то, все равно, чего-то очень страшного и подлого. Примерно такое же ощущение, которое вызывали у нас осклизлые манящие улыбки продавцов непристойных журналов и карточных колод - улыбки, по которым сразу можно было определить, чем они торгуют. Да, страшно становилось, и хотелось бежать от них.
      Мы только быстренько заглянули и увидели, что Седой садится напротив человека, который вполне заслуживает прозвище Пучеглазый. Кривой присел за соседний столик, а Седой заговорил с Пучеглазым... Но тут мы отпрянули от дверей - нам казалось, нас прогонят или по шее надают, если мы ещё задержимся - и, отойдя от пивной метров на двадцать, стали ждать, места себе не находя.