- Нет... порядка... Порядка нет...
      - Лежите и не разговаривайте, - говорит ему врач. - Вам это вредно.
      Но Васильич что-то ещё сказать пытается. Врач его уговаривает, а Васильич все меня глазами ищет.
      - Здесь я, - я наклонился к нему. - Говори, только тихо. Тебе сейчас голос напрягать нельзя.
      - Позаботься... - говорит он. - Может, поживешь с ними...
      Это, значит, он свою жену и дочку имеет в виду.
      - Поживу, - отвечаю, - пока ты из больницы не выйдешь. Ни о чем не волнуйся.
      Он опять улыбнулся - и притих наконец, расслабился.
      Приехали мы в больницу, его сразу в реанимацию повезли, я в приемном коридорчике сижу. Полчаса проходит, час. Я сижу, от всего отключился, только картинки перед глазами мелькают. Вот мы в Азербайджане знакомимся, совсем молодыми, вот мы уже на севере, вот мы обедаем с ним два дня назад, вот я из пистолета стреляю и мы подначиваем друг друга, вот рождение его дочери Вальки обмываем, в Средней Азии это было, вот Валька растерзанная... Только картинки, яркие такие, и никаких мыслей. То есть, ничего, что можно было бы чувствами или мыслями назвать.
      "Скорая помощь" ещё раз обернулась, Анастасию и Валюху привезла. Их, значит, тоже по разным палатам, в этом, как его, травматическом отделении. Анастасия меня увидела, ключи мне сунула, перед тем, как её дальше увели.
      - Так и знала, что ты тут будешь... Последи за квартирой, пока мы не вернемся.
      Я ничего ей в ответ сказать не успел, потому как её врачи торопили, чтобы, значит, уложить побыстрей. Может, оно и к лучшему, потому как что тут скажешь?
      Сижу я дальше, времени не чувствую. Вечер наступает, за окном уже не солнце, а густая синь. Ну, зимние дни, они короткие. Тут врач идет, из реанимационного отделения. Я встаю, догоняю его "вковылялочку", как я вот эту свою хромую походку называю.
      - Как там, - спрашиваю, - Васильич?
      Врач в первый момент не понял, потом сообразил. Берет меня под локоток, усаживает на лавку.
      - Вы садитесь, садитесь... Уж простите, что забыли о вас... А Феликс Васильевич Пигарев очень плох. Больше не приходил в сознание. Мы его на капельнице держим, но тут средства посерьезнее нужны, которых у нас нет. Мы с областной центральной больницей связались, завтра утром туда его переправим. Если, конечно, он эту ночь переживет.
      - А что, может не пережить? - спрашиваю.
      Врач, вижу, замялся.
      - Да вы не бойтесь, говорите все как есть, - говорю я ему. - Я офицер по профессии, как и Васильич, мы с ним всякого насмотрелись, и товарищей хоронили, и нет тот у нас возраст, чтобы правды о смерти бояться...
      - Что ж, - говорит врач, - не буду скрывать. Шансов, что он доживет до утра, очень мало, - поглядел на меня внимательно. - Вы где живете?
      - Я, - говорю, - сам-то в Самаре, но эти дни буду жить здесь, за квартирой ихней следить.
      - Хорошо, - говорит врач. - Подождите немного, я договорюсь, чтобы вас на "скорой" отвезли, а пока пойдемте, вас покормят. Вы ж тут, я гляжу, так целый день и просидели, ничего не емши.
      - А к Васильичу пройти нельзя? - спрашиваю.
      - Нет, никак нельзя, - качает он головой. - Так что вы спокойно домой езжайте, вам здесь торчать без толку.
      Отводит он меня на кухню, говорит сестре-хозяйке:
      - Надо бы, вот, человека накормить. Пошуруй ему, что там после больничного ужина осталось.
      Ну, выдали мне тарелку мятой картошки с тушеной капустой и чаю стакан. Только я поел, шофер "скорой" заглядывает.
      - Кому тут в район Лебедино?
      - Мне, наверно, - отзываюсь.
      - Тогда поехали быстрее. Срочный вызов в твой район, мы тебя как раз почти до дома довезем, в одном квартале ссодим.
      Так что до дому я, можно сказать, с комфортом доехал.
      Поднялся я на этаж, отпер дверь, свет в прихожей зажег. Как глянул заново дурно стало. Днем, в суматохе, я только мельком все видел, а сейчас основательно разглядел, какой погром в квартире учинили.
      Ну, поставил я чайник на плиту, стал прибираться помаленьку. Что мог, в порядок привел. Кухонную посуду собрал, по местам разложил, осколки подмел, в комнате что по ящикам шкафов распихал, что в большой картонный ящик складывал - если не знал, на какое место убирать. Через часок попристойней стало. Телевизор хоть и опрокинут был, но, как ни странно, не разбился и работал. Я поставил его, включил, сел в кресло, программу "Время" смотрю. И так мне тошно на душе стало! Будто, знаете, одиночество меня обступает и за горло берет. И даже не одиночество, а вот такое ощущение злого дела, которое тут совершилось. Вынул я пистолет из сумки, сижу, поглаживаю его.
      Неужели, думаю, я все это так оставлю?
      И от этой мысли мне сразу полегчало. Будто сам Васильич мне на ухо шепнул: "Молодец, Григорьич, верно мыслишь!"
      И тут звонок в дверь раздался. Я сперва пистолет хотел в сумку сунуть, а потом думаю: вдруг это дневные гости опять пожаловали? Сунул пистолет за пояс, свитер одернул, пиджак - под пиджаком и свитером незаметно, что у меня за пояс что-то заткнуто, а выхватить, я прикинул, успею быстрее, чем они меня избивать начнут. И пошел к двери.
      - Кто там? - спрашиваю.
      - Свои, - отвечает солидный голос. - Не бойтесь.
      Я открываю дверь, вижу увесистого такого мужика средних лет, хорошо одетого. Он на меня глядит с изумлением и говорит:
      - Эй, вы кто?
      - Я-то, - отвечаю, - давний друг, Соловьев Михаил Григорьевич. А вот вы кто, позвольте полюбопытствовать?
      - Я, - представляется, - Букин Владимир Егорович, директор местного завода резиновых изделий.
      - Это каких резиновых изделий? - спрашиваю. - Тех, которые для безопасного секса нужны?
      Мне эта реклама презервативов, которую по телевидению крутят, уже совсем омерзела, кстати должен сказать. Может, оно и правильно, но когда на тебя все эти парни и девки глядят, глазками хлопают и говорят, что я, мол, выбираю безопасный секс, потому что это уважение к партнеру, то вид у них такой, будто они ни о чем не думают, кроме как чтобы побезопасней перепихнуться да разбежаться, дальше таких же безопасных искать. И что это за слово такое, "партнер"? Это в картах может быть партнер, а тут любовь вроде как к подкидному дурачку приравнивают. Нет, в наше время такого не было. Я вам так скажу, мне бы всех этих бычков и телок, которые аж телом лопаются, под начало, когда я в силе был, я бы их живо в порядок привел. Двух дней на плацу да нескольких нарядов вне очереди хватило бы, чтобы они за ум взялись. Но разве сейчас кто станет порядок наводить?
      А этот Букин смеется, значит.
      - Ну, и эти изделия мы тоже выпускаем. Но больше всякого другого, всего не перечислишь. И шланги, и прокладки для сантехники, и эспандеры словом, все, что людям надо. Я с Феликсом Васильевичем переговоры вел, чтобы через его палатку торговать, по заводским ценам. Он ещё подумывал, что палатки с продукцией нашего завода можно будет и в других городах открыть... Прослышал я о его беде, и о том, что, вроде, вся семья в больницу попала. А тут еду с работы - гляжу, свет в окнах горит. Значит, думаю, кто-то есть. Дай, думаю, загляну к людям, показать им, что не наедине они со своим несчастьем, что мы все готовы их поддержать. Взял бутылку водки - и поднялся.
      - Ну, раз поднялись, заходите, - говорю. - Поглядите, что эти сволочи натворили. Я тут, - говорю, - по поручению Васильича квартиру стерегу и прибираюсь маленько.
      Он зашел, огляделся - изменился в лице, аж присвистнул.
      - Да-а!.. - говорит. - Серьезно поработали. И ведь как не испугались, среди бела дня? Ведь и соседи крики слышать могли, и наверняка их видели, как приходили и уходили... Это, - говорит, - "отморозки" какие-то!..
      - Ничего, - говорю. - За такое дело призовут их к ответу, не волнуйтесь.
      - Может, и призовут, - отвечает, - а может, и нет... Раз они так распоясались, значит уверены, что милиция их не достанет. Что за времена! В собственном доме находиться страшно. Вы-то не боитесь сейчас?
      - А чего мне бояться? - пожимаю плечами. - Мы с Васильичем и не в таких переделках бывали.
      Он внимательно на меня поглядел, хромоту мою отметил про себя, спрашивает:
      - Значит, вы тоже бывший офицер? И ветеран, и инвалид, и все, как полагается?
      - Офицер бывшим не бывает, - отвечаю ему. - Офицер бывает в отставке. Призовут - опять погоны надену. Хотя вряд ли я кому-то понадоблюсь. А что до остального - так все правильно.
      - Ну!.. - этот Букин малость оживился. - Так, может, и вы сгодитесь?
      - На что сгожусь? - спрашиваю.
      - Сейчас объясню. Вот только, может, мы бутылочку вскроем? А то глупо её уносить, раз уж прихватил.
      Вскрыли мы бутылочку, сели в комнате перед телевизором. Я баночку соленых огурчиков на кухне нашел, краюху хлеба - закусь, словом, есть. Разлили мы по рюмочке, он и говорит:
      - Давайте, - говорит, - здоровье Феликса Васильевича, и всех его близких! Чтобы оправились они, и чтобы забылась сегодняшняя история как страшный сон!
      - Давайте! - говорю. Хотя понимаю, что такие истории не забываются. И вообще, давайте только их здоровье сегодня пить. Очень им надо!
      Он охотно согласился, и вот мы сидим, телевизор мурлычет, а он мне между рюмками такую историю толкует:
      - Продукция нашего завода большим спросом пользуется, и на складах не залеживается. Но уж больно налоги велики! Мы, вроде, и стараемся, и деньги зарабатываем, а долги по одной зарплате огромные. Народ, конечно, на меня волком смотрит, а что я тут поделать могу? И вот возникла у меня идея создать нечто вроде дочернего предприятия по сбыту нашей продукции, чтобы во главе его военный инвалид стоял и находилось оно под покровительством Союза Ветеранов. Ведь если хозяин предприятия - ветеран вооруженных сил и инвалид к тому же, то налоги он платит минимальные. Вот я и подумал, что, может, вы Феликса Васильевича сумеете заменить.
      - А что я делать должен? - спрашиваю.
      - Да ничего! Фирма будет на ваше имя зарегистрирована, поэтому вам надо будет время от времени всякие бумаги подписывать. Ну, чтобы сделки проводить. Насчет бумаг не беспокойтесь, я сам буду за ними следить, поэтому ничего лишнего подписать не дам. Вам и появляться на фирме не придется, разве что разок в году заехать во время налоговой проверки, чтобы показать, что вы действительно существуете, со всеми вашими льготными документами. А иметь за это вы будете немало.
      - Сколько? - спрашиваю.
      - Три тысячи в месяц вас устроят? По-моему, неплохие деньги за то, что ничего не делаешь, только иногда свою подпись ставишь. Ну, это будет как директорская зарплата идти. Вы ведь генеральным директором числиться будете.
      Я задумался.
      - Не совсем понимаю, - говорю. - Вам людям зарплату нечем платить, а вы мне такие деньжищи предлагаете...
      - Так ведь дело того стоит! - загорячился он. - Ведь если нам удастся таким образом налоги снизить, то мы не только зарплату задерживать не будем, но ещё и всем работникам ставки поднимем, а глядишь, и завод модернизируем! Вы нам очень поможете, а за помощь надо платить, и эти деньги - лишь очень маленький процент от той суммы, которую вы нам сохранить поможете!.. В конце концов, - добавляет он, - ведь звания ветерана и инвалида вами всей жизнью заработаны, и нет ничего стыдного, если вы за них деньги получать будете! Если не от государства, то хотя бы от завода, которому вы нужны!
      С этим я мысленно согласился. Вроде бы, правильно мыслит мужик. В самом деле, почему мне нельзя пользоваться тем, на что я право имею?
      - Хорошо, - говорю. - Я подумаю. Когда ответ нужно дать?
      - Да чем раньше, тем лучше! - говорит он. - Я понимаю, что не сегодня. Ведь день сегодня такой... Вы извините, что о делах заговорил. И не хотел их касаться, а само вырвалось, потому что все время об этом думаю!
      - Ничего, - говорю я. - Я понимаю. Когда голова болит, как с народом рассчитаться, то поневоле о больном заговоришь.
      - Вот-вот! - поддакивает он. - Рад, что вы это понимаете!
      Ну, покалякали мы ещё немного о том, о сем, потом он заторопился мол, дела зовут - и проводил я его. Бутылку мы где-то на две трети опорожнили, ещё около ста пятидесяти грамм осталось. Сел я перед телевизором, глазею в экран, допиваю остаток.
      Пил я, честно вам скажу, только для того, чтобы вырубиться после кошмарного дня и ничего не чувствовать, провалиться в сон, и до утра в сознание не приходить. Много ли, думаю, мне, старику, надо? Ведь выйдет в общей сложности на мою долю порядка трехсот грамм, я и забыл, когда пил такими дозами. Уже несколько лет не позволял себе больше, чем остограммиться, хотя когда-то крепок был насчет спиртного и ведрами мог глушить. Но старость не радость, сами понимаете. Еще когда мы с директором завода сидели, я почувствовал, что у меня глаза слипаться начинают.
      Но добавка совсем иное действие произвела - будто встряхнула меня всего, схватив за шкирку. Вся сонливость улетучилась, сна ни в одном глазу, и только слышу в тишине, как собственное сердце стучит, и вроде как, того, порыкивает, словно внутри меня моторчик установили, и через сердце в этот моторчик горючее качают, и, понимаю я, пока это горючее во мне не выгорит, не будет мне ни отдыха ни покоя. Такой завод пошел, будто меня в кресле приподнимает и хочется стартовать с такой скоростью, чтобы ракетой дверь прошибить, и на улицу вылететь, и что-нибудь делать.
      Это, конечно, нервное было. Знакомо мне такое состояние, не раз доводилось переживать, и в сложных обстоятельствах в мирное время и... ну да, на тех войнах, которых, вроде, и не было никогда, поэтому и я о них говорить не буду. Только спрошу вас, откуда у меня все эти боевые награды, а? Правильно, за не бывавшие никогда события, про которые только сейчас говорить начали. А когда опасность рядом, то, знаете, все чувства обостряются, и стоит выпить, как по тебе нервная дрожь проходит, словно по чуткой охотничьей собаке, и ты запах этой опасности так ясно улавливаешь, что можешь точно сказать, с какой она стороны и на каком расстоянии... Васильич мне говорил, что с ним то же самое происходит, да и многие другие подтверждали. Без этого инстинкта человек, считай, заранее не жилец, особенно когда война не такая, чтобы окопы против окопов, а и с гор подкрасться может, и с чердака дома, мимо которого проходишь, выстрелить... Ну, да ладно. Это я к тому, чтобы вы поняли, что за чувство мной овладело.
      Встал я, начал по комнате расхаживать. Потом и в комнате мне стало тесно, нахлобучил я шапку, пальто надел, вышел на улицу. И ноги меня сами к рынку понесли. Прошу заметить, что я и не собирался в ту ночь никого убивать. Да, пистолет у меня был с собой, но я бы в любом случае его не оставил. Это вы понять должны, что такое для такого человека как я получить в руки оружие после многих лет. Да оно само к руке прикипает, и оторваться от него труднее, чем от женщины, вот что я вам скажу. Я собирался разведку местности произвести. То, что я этим кожаным гадам не спущу, это мне заранее ясно было - я не сомневался, что на квартиру Васильича налет совершили те, кто его утром на рынке "в последний раз" предупреждал - но мне надо было как следует всю обстановку изучить, где какое прикрытие и где какие расстояния, потому что все надо было сделать предельно чисто, не засыпавшись. С такой точки стрелять, чтобы я, при моей хромоте, десять раз успел уйти и затеряться, пока смятение будет утихать. А то, что этих гадов надо на рынке подстерегать, и ежику было понятно. Их логов я не знал, а на рынке они каждый день ошиваться должны, если они дань с рынка собирают и следят, чтобы все было по-ихнему.
      В общем, выхожу я на площадь перед рынком, там, где автобусная станция междугородних автобусов, и где чуть ли не единственные в городе круглосуточные киоски работают, по бокам от главных ворот рынка, которые, гляжу, заперты, естественно, и на рынке все пусто и темно. А в киосках свет горит, и музыка грохочет, и всякая молодежь возле них толпится "тусуется", как сейчас говорят. Чуть поодаль, где навес автостанции и дежурный домик с билетной кассой и кафе для водителей, народ стоит, боязливо на эту молодежь поглядывая: ночного автобуса ждет.
      Кто-то из владельцев киосков динамики на полную мощь врубил, и музыка так наяривает, что уши закладывает. И женский голос орет с надрывом: "Тейк ми ап, тейк ми даун, тейк ми ол эраунд ве таун" - без конца эти слова повторяет, да ещё и крутят эту песню снова и снова, так что даже я запомнил, при незнании языка... Впрочем, я всегда был способен к языкам. Вон, и тогда, в молодости, я по венгерски начал калякать, едва месяц в Венгрии проведя - а ведь говорят, что венгерский язык один из самых сложных. Да и азиатские всякие языки... Впрочем, это неважно. Суть в том, что взял я бутылочку пива в киоске и стою, попиваю её под этот голос нехороший голос, со шлюховатой такой хрипотцой. Блядский голос, напрямую говоря. И вообще, поганая картинка всей этой площади, с души воротит.
      Ну, стою я, на меня никто особенного внимания не обращает. Мало, что ли, таких потертых и потрепанных стариков, как я, с которыми приступы памяти случаются - из тех приступов, что иначе, чем водкой, с пивком переложенной, не вылечишь?
      Прикидываю, значит: тут площадь, там переулочек, там стоянка машин... Эти типы, небось, на машине разъезжают, и на стоянке её ставят, когда на рынок заходят. Есть неровности и укрытия, словом, за которые можно уцепиться. Ну, и разговоры слушаю. Естественно, молодежь в своих разговорах сегодняшних событий не обходит.
      - Слыхал, как старикана, который ветеранской палаткой заведует, сегодня сделали? - говорит один.
      - Слыхал, - отвечает другой. - По-твоему, это братьев Сизовых работа?
      - Не знаю, - тот хмыкает. - Они, вроде, самые оторванные.
      - Милиция на них бочку катить будет, факт, - говорит третий.
      - Где покатит, там и оставит, - возражает первый. - На них много дел навесить пытались, ни одно не прошло.
      И опять о своем заговорили.
      И тут - представляете - машина к стоянке подъезжает, и из неё один из этих кожаных гадов выходит. Я, значит, бочком, бочком, да поближе. Никто на меня внимания не обращает. Хорошо быть стариканом зачуханным.
      Они, значит, по одному из машины вылезли, и, вижу, один из них дверцу другой машины отпирает, той, что на пятачке стоит. В дорогу, похоже, собирается, а другие ему что-то говорят, руками даже размахивают. По виду, какие-то наставления дают. Только музыка так грохочет, что ничего не услышишь даже с близкого расстояния, разве что вплотную подойдешь. Но вплотную как подойдешь? По шее накостыляют, если не вообще замордуют.
      И тут меня как осенило - если, думаю, музыка так грохочет, что на полшага ничего не слышно, так и выстрела никто не услышит. А я как раз в промежуточке между закрытыми киосками стою, запертыми и со ставнями навешенными. Я, значит, по этому промежуточку до самой бетонной ограды рынка дошел, и вдоль задней стенки киоска двинулся, между стенкой этой и оградой. Выглянул - пятачок стоянки с этими типами передо мной как на ладони, а меня никто не видит. Этот, который уезжать собрался, за ручку дверцы держится, но дверцу пока не открывает, последние слова выслушивает.
      Я и снял его с одного выстрела. Полсекунды понадобилось, чтобы пистолет выхватить и на вскидку его положить. Можно было и двух других зараз прихлопнуть, но я этого по двум причинам не сделал. Во-первых, три выстрела подряд все-таки слишком слышны были бы, несмотря на всю эту ревущую музыку. Во-вторых, думаю, не хрена им всем трем мгновенную смерть принимать, слишком легко отделаются. Пусть походят денек-другой, через плечо в страхе оглядываясь - пришла за ними их смерть или нет. Я им такие адские муки устрою, что все муки Васильича и его семьи игрушками покажутся!
      Так вот, этот гад за сердце схватился и падает. Его братаны, или кто они ему там, ещё расчухать не успели, что произошло, а я уже пистолет за пояс убираю. Никто ничего не слышал - я специально момент подловил, когда эта певица особенно сильно завизжала, под такой гром и грохот, что никто себя бы самого не расслышал.
      Потом выбираться стал. Музыка потише стала, а тут и на стоянке эти гады заорали. Все, кто был на площади - туда. Мимо меня народ снует, и, думаю я, надо как-то поестественней из моей щели выбраться, чтобы потом не припомнили, что старикашка неизвестный тут как-то странно шастал. Ну, а зачем люди за киоски прячутся? Вот именно! Я штаны расстегнул, помочился как следует, вылезаю из своего укрытия, одной рукой штаны застегиваю, в другой бутылку пива держу. Кто-то глянул на меня мимоходом, да и отвернулся поскорее, с брезгливостью на лице.
      Значит, все в порядке. Уловка моя сработала.
      И я, пока все вокруг стоянки сгрудились, тихонько, никем не замеченный, убрался с площади и домой вернулся. По пути бутылку пива допил, и тут мне вправду спать захотелось. Еле доплелся, усталость разом навалилась страшная, ни мыслей никаких, ни чувств, полная пустота в башке, и одно желание: поскорее кости в горизонтальном положении бросить. Что я и сделал, в квартиру Васильича вернувшись."
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      - И копию квитка, пожалуйста, будьте добры, - сказал Андрей кассирше.
      - Как вам будет угодно, - любезно ответила она. - Одну секунду, - она убрала квиток, который протягивала в окошко на подпись Андрею, сделала дубликат, и протянула ему оба квитка разом.
      - Пожалуйста, распишитесь здесь и здесь.
      Андрей взял ручку, стоявшую на стойке в элегантной круглой подставочке с эмблемой банка - подставочка была наглухо закреплена, а ручка привязана к ней леской, "на всякий пожарный", как говорится - и расписался в обоих квитках, что он, Андрей Хованцев, вносит на счет Терентьева Игоря Валентиновича две тысячи рублей... Скользнул по обоим экземплярам приходного ордера рассеянным взглядом...
      - Что с вами? - встревожено спросила кассирша. - Что-то не так?
      - Нет-нет, все замечательно, - Андрей постарался улыбнуться милой девушке. - Простите, я задумался о своем.
      Она вручила Андрею копию, предварительно поставив на бумажку банковскую печать.
      - Вот, пожалуйста!
      Андрей поблагодарил её, убрал копию в бумажник и вышел из банка.
      Теперь он знал, как бандиты узнавали о финансовых делах своих жертв. Узнавали немыслимо просто - и нагло.
      Но его запоздалые знания были, наверно, уже ни к чему. Если все пройдет нормально, то сегодня возьмут одного (а может, и не одного) из членов банды, и раскрутится ниточка... И Федор, и Игорь такие люди, что оборваться ей не дадут. При первом же допросе они узнают...
      Андрей поглядел на часы. Начало двенадцатого. Он все ещё думал о захвате курьера в будущем времени, а ведь оно уже произошло - или завершается.
      Почему ни Игорь, ни Федор не обратили внимание на столь очевидную вещь? Ответ мог быть один - все было настолько просто, что им это и в голову не пришло! Но Игорь... Он ведь занимался системой безопасности банков! Так именно поэтому... Он уделял внимание серьезным вещам, а выписывание приходно-расходного ордера к таким не относится, с ним много не помухлюешь... Наверно, так...
      Андрей остановился в том же скверике, который уже проходил, опять полюбовался морозным солнечным днем. И не спеша пошел дальше, выбирая переулки - не столько для того, чтобы срезать расстояния (переулки вились так, что путь по ним получался даже дольше, чем по крупным улицам), сколько для того, чтобы отгородиться от суеты, видеть побольше неба над крышами двух - и трехэтажных домов, с их благородными окнами и обшарпанной лепниной, вдыхать тихо уходящий воздух старой Москвы...
      Его мобильный телефон затренькал, когда он был буквально в дверях конторы. Он поглядел на часы - без четверти двенадцать.
      - Алло? - сказал он.
      - Ничего не вышло, - коротко сообщил Игорь.
      - То есть? Вы их упустили?
      - Неизвестно. Они просто не появились. То ли просто не приехали на встречу, по каким-то причинам, то ли мы где-то прокололись, и они почуяли засаду... Но скорей первое...
      - Мария Аркадьевна с тобой? - быстро спросил Андрей.
      - Да. Сам представляешь...
      Он не договорил, но Андрей понял: "сам представляешь, в каком она состоянии".
      - Значит, нам пригодится то, что я вдруг нарыл.
      Игорь оживился - так утопающий хватается за соломинку.
      - У тебя есть новые данные?
      - Скорее, догадки. Я еду в то отделение КБ "Инициатива", в котором Грибовы держали свои деньги, и буду ждать вас там. Приезжайте туда, и побыстрее.
      - Все вместе? И Федор, и Мария Аркадьевна?
      - Да. Федору надо знать, что произошло. И Мария Аркадьевна очень понадобится. Ведь нам надо будет проглядеть всю финансовую документацию Грибовых - до которой нас могут не допустить, если она, как владелица счета, не подтвердит управляющему, что мы действуем в её интересах... И скажи ей, что ещё ничего не потеряно!
      - Понял, - коротко бросил Игорь. - Едем.
      Андрей заскочил в офис, узнал у Марины, какие были звонки, предупредил её, что дни с Игорем будут отсутствовать ещё некоторое время, и помчался в банк - на сей раз взяв машину.
      До банка он добрался минут на пятнадцать раньше других, и, когда они появились, ждал их в кресле в холле.
      - Выкладывайте, в чем дело, - сказал Федор, едва они поздоровались. Мария Аркадьевна еле кивнула Андрею. На ней лица не было.
      - Садитесь и смотрите сюда, - Андрей выложил на низенький столик перед креслом копию квитка. - Всем видно? Что тут написано?
      - То же, что обычно, - недоуменно заметил Игорь, и остальные согласились с ним.
      - Читайте внимательней. Особенно вот это место... - Андрей указал пальцем.
      Тут им понадобилось меньше доли секунды, чтобы понять.
      - "Внесено две тысячи рублей ноль ноль копеек, остаток - две тысячи семнадцать рублей шестьдесят две копейки"... - вполголоса прочел Федор. Черт! - он поглядел на Игоря. - Но ведь чтобы внести деньги на счет, надо знать номер счета, разве нет?
      Игорь покачал головой.
      - Не обязательно. Я прихожу в банк и говорю: "Вы знаете, мне надо внести деньги на счет такого-то человека"... Называю фамилию, имя и отчество. А эти новые кассовые аппараты, компьютерные, мать их так, они запрограммированы показывать остаток... Для удобства владельцев счетов, чтобы они видели состояние своих дел. Ведь снять деньги может только владелец, да и вносит чаще всего именно он - или кто-то близкий к нему. Это ж трудно представить, чтобы вносить деньги со злым умыслом... Кто мог придумать?
      - Однако, кто-то додумался... - сухо сказал Федор. - Хорошо, допустим, кто-то рассчитывается за купленный кирпич...
      - Не пройдет, - возразил Игорь. - Такой квиток человек может получить лишь тогда, когда приезжает в конкретное отделение и лично вносит деньги. А если он платит по телеграфу или через поручение своему собственному банку, то, естественно, никакой приходный ордер ему не пробивается... У него на руках остается только извещение, что его деньги чин чином отправлены в такой-то банк на такой-то счет. Тут есть другая закавыка... Впрочем, давайте поговорим с управляющим отделением. Мария Аркадьевна, банковская книжка у вас с собой?
      - Да, разумеется, - ответила она.
      - Тогда вы сможете подтвердить, что мы действуем в ваших интересах и что нас можно допустить ко знакомству с вашим счетом... Вперед!
      Управляющий оказался довольно молодым человеком, приятным и обходительным.
      - Надеюсь, никаких претензий к работе нашего банка? - обеспокоено спросил он, когда все представились, а Мария Аркадьевна предъявила банковскую книжку.
      - Нет-нет, что вы!.. - ответил Игорь. - Нам надо знать только одно не вносил ли на этот счет кто-нибудь деньги за последние дни? Я имею в виду, кто-нибудь посторонний?..
      - Ну, банковские переводы, наверно, были... - с легким недоумением сказал управляющий.
      - Я имею в виду, лично, - уточнил Игорь.
      Управляющий ещё раз поглядел на банковскую книжку и покачал головой.
      - Это ведь долларовый счет... А мы соблюдаем правило, принятое сейчас большинством банков. Любые операции с долларовым счетом, требующие личного присутствия, может совершать только сам владелец. Или человек, имеющий нотариально заверенную доверенность от владельца.
      - Даже на внесение денег? - спросил Федор.
      - Даже на внесение, - подтвердил управляющий. - Мы ведь понимаем, что долларовые счета - это слишком лакомый кусок для мошенников и негодяев, поэтому они нуждаются в дополнительных мерах защиты. Внести на них деньги можно только банковским переводом с точным указанием всех реквизитов. Отправляющий деньги никак не сможет узнать, сколько денег на счету, как давно он открыт и прочие подробности.
      - Так я и думал, - удовлетворенно кивнул Игорь. - Ведь сам приложил руку к разработке этой системы. И все-таки... вы не можете проверить, не вносил ли кто-нибудь деньги за последние дни по доверенности от владельца?
      - Проверить очень легко, - улыбнулся управляющий. Он нажал клавишу переговорника. - Катя, будьте добры, зайдите ко мне со всей документацией Грибовых.
      Через две минуты подошла кассирша, с бумагами, аккуратно собранными в пластиковый конверт.
      - Спасибо, Катенька, - кивнул управляющий. - Итак, смотрим... Вот оно!
      У него аж глаза на лоб полезли.
      - Вы были правы... Доверенность...
      Федор выхватил доверенность у него из рук.
      Доверенность от Грибова Николая Александровича, проживающего Москва и так далее, Пигареву Феликсу Васильевичу, проживающему Самарская область, город Имжи и так далее, тридцать девятого года рождения, дающая право Пигареву Феликсу Васильевичу внести деньги на счет Грибова Николая Александровича в КБ "Инициатива", заверена государственным нотариусом города Самара Владыкиной Татьяной Сергеевной пятнадцатого января тысяча девятьсот девяносто девятого года.
      - Но ведь пятнадцатого января мой муж был уже похищен! - вырвалось у Марии Аркадьевны.
      Андрею показалось, что управляющий и кассирша прямо чуть не подпрыгнули. Во всяком случае, побледнели они здорово. Они, конечно, и так догадывались, что происходит нечто очень нехорошее, но и предполагать не могли, что дело столь серьезно.
      - Скажите, Екатерина Дмитриевна, - сказал Федор, быстро взглянув на карточку с именем и фотографией на груди кассирши, - сколько денег внес этот человек?