.. Но действовать нужно решительно или не действовать никак. Действовать, не имея определенных инструкций?.. А если там ее ждет не Цебеш, а люди инквизиции? Одно дело подстрелить старика, пусть он даже колдун, и совсем другое — столкнуться с инквизицией или с официальными властями. Черт бы побрал этого Гофур-пашу! Навязал нам проклятые сундуки для Пройдохи Селима. Если бы Ду не сторожил там, в школе, а приглядывал со стороны, я бы мог спокойно обшарить соседние кварталы. Наверняка ведь еще где-нибудь есть проход или удобное место для наблюдений... Ох, не зная города, шпионить в нем — хуже нет. А этот Хасан — перестраховщик. Что ему стоило выделить мне пару людей? Я же здесь, в Граце, как без рук. Плевать ему и на мое задание, и на подвернувшуюся вдруг удачу. Дрожит только за собственный зад. Словно у местных властей других дел нет, только ловить турецких шпионов... Ладно. Кто этот Цебеш, мне хотя бы примерно понятно. Но зачем ему Мария? Он ведь голову ей морочит. Что на самом деле он собирается делать? И почему этот Старик стал вдруг так важен для Секретного Дивана? Чем этот колдун и смутьян лучше прочих, что занесен вдруг в Особый список?»

Фрау Хелен, неторопливо потягивая из кружки теплый куриный бульон, любовалась из своей мансарды на площадь у ратуши. Все замечал ее наметанный глаз. Вот стайка голубей радостно вьется над шпиком-недоучкой, прохаживающимся под часами. Это тот самый усач, что так и не отдал причитающиеся ей десять талеров. Другой недотепа из той же компании корчит из себя нищего. Настоящие убогие над ним, кажется, уже смеются. Вот из мастерской выскочил неугомонный Мориц, небось заработавший сегодня, бегая на посылках, уже полталера. Сейчас он наверняка побежит за леденцами в лавку Гумбольта. А то и еще хуже — к своим новым дружкам. Ох, научат они его, в конце концов, пить кружками пиво и освежать чужие карманы... Тот щеголь в красном кафтане, который проводил свою девицу в мастерскую, наверняка теперь дожидается ее. Интересно, потратив его денежки на готовое платье, она вернется или улизнет от солдатика с черного хода?.. Еще один, одетый как перекупщик краденого, трется прямо под мансардой... И что высматривает?.. Не иначе, найдут кого-то завтра с распоротым брюхом...

Часы за окном пробили пол-одиннадцатого. Трухзес умиротворенно рыгнул и допил последний кубок вина. Цебеш тоже отставил в сторону бокал:

— Ну вот. Спасибо тебе, брат, за гостеприимство. Береги себя. Лучше бы тебе сменить место. Ты, кажется, говорил, что на мастерские есть покупатель? Поторопись с этим. Боюсь, скоро тобой заинтересуются святые отцы из Генеральной Консистории... Теперь проводи нас. Дела не ждут. — Цебеш встал из-за стола и вытер губы тонким батистовым платочком. Надел шляпу. Дорогой красно-коричневый камзол, ботфорты выше колен, шпага на поясе и шелковый, красный с золотом кушак. Он подал руку поднявшейся следом Ольге.

— Что за дела у нас теперь? — взволнованно спросила она.

— Пока ничего серьезного. Надо нам подготовиться к одному мероприятию. Навестить моих старых знакомых... Трухзес, не стой столбом. Проводи нас к ТОМУ черному ходу.

— А? Да, пойдемте.

Толстяк повел их комнатами, в которых дородные портнихи что-то шили, отпаривали, что-то булькало и размешивалось в огромных красильных чанах. Потом ступени вниз. Немец зажег стеклянный фонарь. Какие-то бочки, тюки, коридоры, покрытые плесенью, затянутые паутиной стены, мешки с мукой. Снова вверх. И опять мастерские. Теперь в них что-то строгали, пилили, полировали невыносимо-вонючим раствором.

— Пришли. Прошу в экипаж. — Хозяин открыл дверь на улицу. Легкая дорожная карета с большими колесами, запряженная парой лошадок. Кучер — широкоплечий усатый детина — распахнул перед ними дверцу. В карете было место лишь для двоих.

Цебеш пропустил вперед Ольгу, сел сам:

— Пошел!

Трухзес махнул рукой на прощание. Кучер залихватски свистнул, и лошади рванули вперед. Ольга потянулась отодвинуть плотные занавески, чтобы глянуть в окно, но Цебеш резко перехватил ее руку. Только теперь она заметила, как Старик был взволнован — губы плотно сжаты, в левой руке пистоль. Курок взведен, и палец на спусковом крючке.

— Сиди, не дергайся. Лучше молись, чтобы нас не узнали и не пальнули в карету...

«Ух ты, как интересно! — Фрау Хелен чуть не выронила чашку с уже остывшим бульоном. — Девица солдатика и тот самый старикашка, за десять талеров. Садятся... Я-то все гадала, зачем плотнику Хенсену к черному ходу такой экипаж, комода в нем не перевезешь. Ох, тут что-то нечисто. Надо Морица будет спросить, не к тому ли старику он эту девицу вызывал...

Поехали. О! Вскочил, замахал руками липовый нищий. Усатый под часами задергался, аж переменился в лице. Так тебе, скряге, и надо. Солдатик, видать, тоже что-то почуял. Дернулся было... Все. Укатит твоя любовь со стариком — не догонишь. А этот головорез что вдруг?»

Карета, вынырнув из-за поворота, мчалась почти на него. Что-то знакомое в окне... Цебеш! На миг Старик и Ахмет встретились взглядами. Что можно сказать глазами за долю секунды?.. Много. Ох, много. Столько, что к черту летят конспирация и взаимные реверансы. И уже хозяин и нанятый им охранник скрежещут зубами, подозревая друг друга во всех смертных грехах. И еще одна, пронзившая вдруг, словно молнией, мысль — с ним же Мария! Уедут теперь, канут — ищи ветра в поле. И послушная рука верного солдата Высокой Порты рвет из-за пояса пистоль, палец взводит курок. Объект, помещенный в Особом списке, при полной невозможности продолжать за ним слежку, должен быть уничтожен...

Нет. Рука с пистолем бессильно опускается вниз. Карета с грохотом улетает все дальше по улице и через пару кварталов скрывается за поворотом.

«Так и не выстрелил... Почему, сам не знаю, — в растерянности думал Ахмет. — Испугался гвардейцев у ратуши? Инквизиторов? Да не было вокруг никого, кроме этих двух недотеп — нищего и усатого. Неужели и правда из-за нее опустил пистоль... Мария. Та самая девочка из славянской деревни, уничтоженной три года назад в ходе операции против гайдуков. Сперва я не поверил, что это она. В такие совпадения трудно поверить. Но потом... Это знак свыше. В тот день, нарушив приказ и оставив ее в живых, единственную из всех, я сам начал цепь событий... Судьба. Мы тебя творим, сами этого не понимая, или это ты водишь нас на коротком поводке?

Почему тогда я не смог убить ее? Почему теперь история Ольги так зацепила меня, заставила принять участие... Ведь дело не только в Старике и в том, что имя его включено в Особый список. Охотясь за одним, находить другое. И терять, все время терять, так и не успев понять, разобраться... Где искать тебя теперь, чужая душа в хрупком девичьем теле?»

Лошади стучали еще по камням городской мостовой, когда Ольга услышала вдруг, почувствовала неожиданно ярко:

Оказывается, это очень страшно. Чувствовать, что неумолимая смерть торопится изо всех сил, во весь опор скачет тебе навстречу. И кажется, что уже ничто не может заставить вас разминуться.

«Четырнадцать всадников мчатся на юг. Четырнадцать зеленых кокард на ветру. Скорей! Наперегонки с Сатаной. В спешке, снова в спешке, не оглядевшись и не подумав — зачем, во имя чего?..

Проклятые мысли всегда мешали мне убивать... И они же, проклятые мысли, снова кидают меня в самое пекло. Мысли о живых и мысли о мертвых. Скорей! Иначе совсем будет тошно. Так же как тогда, когда, вернувшись из похода, я вместо родного дома нашел пепелище.

Господи! Почему ты позволил им убить всех, кого я любил, и лишь меня оставил в живых? Неисповедимы пути твои, Господи. Я все время оставался жив, хотя вовсе не дорожил собой. Зачем? Господи, из сырого железа моей юношеской души испытаниями и болью ты отковал булатный клинок. Fiat voluntas tua![6] Тебе нужны такие клинки, если мир стал жестоким и страшным... Об одном лишь молю. Среди грядущей всеобщей жестокости сохрани мне рассудок. В руце твоей я послушный клинок. Но не дай мне пронзить невиновных. Довольно пепелищ и безвестных могил. Дай мне сил различать и разить без пощады всех тех, кто творит зло, но не оставь своей милостью обманутых и заблуждающихся...

Мудрые, незапятнанные люди возглавляют теперь бой с язычеством и ересью. Отчего же так свирепы слуги твои, Господи, с простыми людьми? Отчего костры твои пылают и там, где хватило бы одного только Божьего страха?.. Не Сатана ли извращает все постановления и приказы, исходящие сверху, заставляя борцов со злом творить еще большее зло? Если нам, слугам твоим, не хватает своего разуменья — направь нас. Дай понять, зачем встретился мне на пути этот Старый Ходок. Что за опасность скрыта в нем и как ее избежать?

Кардиналу нужна теперь та девчонка. Лицо почти детское, полные губы, голубые глаза. А в глазах испуг, удивление и попытка понять — чего же от нее все хотят... Чего хочет от нее Великий инквизитор Джеронимо? Признаний в колдовстве? Сообщников?.. Для этого больше бы Старик подошел. Но Старика, оказывается, можно убить. Судя по тону, каким это было сказано, убить его даже необходимо... Не нужны им ни заговорщики, ни публичные отречения. Тогда что?..

Кроме бумаг, подтверждающих полномочия, мне досталась еще и кипа донесений. Их должен был обрабатывать Шульц или какой-нибудь чиновник в Вене. Там многое про Старика. О его «научной» деятельности... Чем они в Вене, вообще, занимаются в последнее время? Какой был смысл собирать этот бред? Откуда у них эта проклятая страсть к астрологии, предзнаменованиям и прочей зауми?.. Церковные иерархи что же — во все это верят? И это в то время, когда мы, псы Господни, хватаем и тащим на расправу ведьм, прорицателей, астрологов, колдунов... Господи! Останови нас, если мы не правы.

Скорее! Вон уже шпили Нойштадта. Чую я, чую, что, пока в столице трепал языком, Старик улизнул из Граца. И тогда снова — выспрашивать, вынюхивать, обшаривая каждый темный угол. Это вам, господа инквизиторы, не крестьян беззащитных ловить. Того, кто действительно скрывается, поймать ох как трудно».

Хорват с силой пришпорил коня.

Когда позади остались улицы Граца, Ольга занервничала.

— Пан Цебеш, куда мы все-таки едем? — спросила она, вцепившись в его костлявую руку.

— На север. Сама, небось, видишь по солнцу. — Цебеш был мрачен. — Никому нельзя доверять. Я даже себе теперь не доверяю.

— Так мы что, в Грац не вернемся?

— Не в этом году.

— А как же... Албанцев вы бросили.

— Планы изменились. Теперь они мне не охрана, а так — лишняя обуза. Да и не доверяю я им, если что — продадут. Для наемников ведь главное — деньги. А ты что, так к ним привязалась?

— Хорошие ребята. Тэрцо пошел меня охранять... Так и ждет, наверное, у парадного входа.

— Уно тоже тебя охранял? — ухмыльнулся Цебеш.

— А что?

— Я видел его, когда мы уезжали, — переодетый, ошивался в переулке у площади. Я же велел тебе явиться одной! Это самодеятельность такая или...

— Да боялись мы. Страшно боялись, что вас уже инквизиция схватила! — Ольга лихорадочно соображала, как отвести подозрения от Ахмета. — Защищали они Меня. Думали, что это Хорват, что он нас заманивает... Они ж нам всей душой готовы были служить, а вы... Даже не предупредили их ни о чем.

— Вот и хорошо, что не предупредил. Когда их схватят парни с зелеными кокардами да на дыбу подвесят... — Ольга так отчетливо себе представила подвешенного на дыбе Ахмета, что у нее помутнело в глазах. — Это хорошо, что ты такая впечатлительная. На обряде пригодится... Да ты о них не беспокойся особо. Уно выкрутится. Он мужик умный... Зачем только связался с этими мощами, или что у него там в сундуках?

— Откуда вы знаете? — удивленно уставилась на него Ольга.

— Знаю. Так что от инквизиции он бегать будет, живой им в лапы не дастся.

— И вы, зная все это... Подставили их! Ведь там шпионы вокруг...

— Я не просил их тебя провожать, — скривился Старик. — Сами влезли, и поделом... Так даже лучше. Те болваны, что следили за мной, на них отвлекутся.

— И куда же, интересно, мы теперь направляемся? В Вену?

— Сказано в Писании: умножая знания, умножаешь и скорбь...

Ольга возмущенно отвернулась и, чуть отстранив темную занавеску, стала смотреть наружу. С неба снова стало накрапывать, и, судя по тучам, дождь обещал быть затяжным.

«Как мне осточертела эта дорога! И Цебеш тоже. Дура, нечего было раздумывать, нужно было бежать с Ахметом... Ты же видел карету, пойми, догадайся, что меня увезли! Отыщи меня, не бросай снова одну. Боги, если вы есть, если кто-то из вас меня слышит, помогите ему, отведите от него инквизиторов, направьте ко мне! Нельзя же так — поманить надеждой и исчезнуть. Найди меня, Ахмет, пожалуйста, найди!»

Двое вошли в лавку готового платья, сбив с ног посетителя и опрокинув один из дюжины стоящих у стены манекенов. Трухзес, отдававший распоряжения приказчику, осекся на полуслове. «Святые отцы из Генеральной Консистории...» — зазвенело у него в голове.

— Вот этот, — указал на лавочника первый из вошедших, одетый в красный кафтан.

Метнувшийся было к входу приказчик неожиданно упал, да так и остался елозить по полу, корчась от боли и обхватив свою правую ногу.

— Не надо резких движений. — Второй из вошедших, одетый в какую-то рвань поверх шелковой нижней рубахи, лучезарно улыбнулся и приставил к подбородку Трухзеса свой пистолет. — У нас всего несколько вопросов, и если вы, сударь, честно ответите на них, то мы спокойно уйдем. Не вынуждайте нас делать вам больно...

Деревенька на развилке дорог. Одна дорога налево — на запад, в Леобен, другая направо — на северо-восток, в Вену. Лавки, мастерские и постоялые дворы. До Ольги и Цебеша донесся многоязычный пьяный гомон. Кучер стал натягивать вожжи, и движение кареты замедлилось.

— Что там, Томас? — Цебеш высунулся из приоткрытой двери и присвистнул.

Развеселая компания из полусотни солдат, видимо начавшая веселиться в придорожном трактире, высыпала теперь на дорогу. Возбужденные вопли, попытки что-то петь.

— Маэстро, еще бочонок сюда! Да побыстрей, не то мы разнесем в щепки твою халабуду, — раздалось откуда-то сбоку. И, словно в подтверждение угрозы, в воздух пальнули.

— Нахлестывай, Томас, а то мы тут застрянем! — закричал Цебеш, перекрывая своим поставленным проповедническим голосом вопли пьяной солдатни.

— ...Скажи, сударь, правду скажи...

— ...Резать! Резать их всех, пока не кончится порох...

— ...Нет, ты, неаполитанская сволочь, мне правду скажи...

— ...А об истинном боге не забывайте!..

— ...Твою через все дыры, нахлестывай, Томас!..

— ...А когда будете в Праге...

— ...Чтобы ты, саксонская свинья, про наш Неаполь не выражался...

— С дороги, пьяная мразь! Давно хлыста не видал?

— ...Выпьем, браток. А когда я стану капралом...

— ...Еще ходили под стол, а я уже во всех кабаках от Мантуи до Кракова...

— ...Простил бы, но за саксонскую свинью проткну тебе печень, засранец. Где моя шпага?

— Тише, это уже интересно. Расступитесь, освободите им место.

Когда карета вырвалась наконец из орущей толпы, сзади уже раздавался звон шпаг.

— Налево, Томас, да поскорей, — крикнул уже охрипший Старик. — К вечеру я хочу оставить Леобен за спиной, так что нам недосуг смотреть, чем кончится драка... Да и противно, — и, обернувшись к Ольге, он криво улыбнулся. — Представь себе, Мария, что сделают эти скоты, когда войдут в злату Прагу... Только представь, и тебе сразу захочется верить и в бога и в черта.

— Так что, простите, но мы вас покидаем. Спасибо за приют и всего наилучшего. Эрнест, передай привет Верховному Мастеру!

Ду хлестнул лошадей, и четверка рванулась вперед. Груженная сундуками телега албанцев торопливо загрохотала по улицам Граца. Через несколько минут гона по извилистым городским закоулкам Уно скомандовал:

— Останови. Хвоста точно нет, так что можно и заглянуть, попрощаться с Хасаном.

Он соскочил на мостовую и скрылся за дверью под вывеской «Скобяные изделия. Рупрехт и Рупрехт».

«Дождь. Опять дождь. Он только и ждет момента, когда я в пути... — думал Хорват. — На этом перекрестке налево и прямая дорога на Грац... Что толку от моих полномочий, если у меня с собой всего четырнадцать солдат. Да еще двое там, если ничего не случилось... Впрочем, этого должно хватить, если Цебеша защищает лишь горстка заговорщиков... Если же у него в городе десятки сторонников, то придется задействовать городскую стражу. Только бы он не почуял слежки, не задергался, не скрылся в своих пастушеских деревнях, среди таких же, как он, безумных фанатиков — козопасов.

А это еще что за чертовщина творится тут на дороге?»

Два наемника дерутся на шпагах. Вокруг — толпа из сотни зевак из соседнего селения и столько же пьяных солдат. Вопли и улюлюканье:

— Давай, врежь ему, Нунцо!..

— Руби, Гилберт!..

— Во имя Пресвятой Девы Марии остановитесь!

— Заткнись. Не мешай им выяснять, кто сильнее... Несколько повозок, не сумев проехать, уже остановились с той и с другой стороны от толпы.

— Карел, ты знаешь Цебеша и Марию в лицо. Посматривай. Возьми пятерых и объедь толпу справа. Остальные слева — за мной.

— ...Ну же, Нунцо, вставай!..

— Добей его, немец!

— И эти люди будут стяжать нам победу в войне?.. — скривился Стефан Карадич. — Чудны дела твои, Господи. Куда смотрит их капитан? А вот и он, кстати.

— Стоять! Всем стоять! — Седоусый коротышка в огромной шляпе с павлиньими перьями ворвался в круг, где разъяренный Гилберт все никак не мог добить отступающего, подволакивающего ногу Нунцо. Капитана мотало так сильно, что его появление вызвало дружный смех в окружавшей дуэлянтов толпе.

— Их здесь нет... Карел?

— Нет даже похожих, ваша милость. Едем дальше?

— Конечно.

Тем временем капитан наемников, не сумев остановить дерущихся окриком, кинулся на них с кулаками, опрокинул хромающего неаполитанца и теперь, парировав шпагу саксонца, саданул ему в челюсть левой рукой.

— Боже правый. Капитан не лучше всей своей своры. Где он их только набрал?

— Наверное, в Крайне, господин капитан, — радостно откликнулся один из ехавших рядом новичков, присоединившихся к отряду Хорвата в Вене.

Стефан нервно дернул щекой и взмахнул нагайкой.

Незадачливый солдат взвыл, схватившись за обожженное ударом лицо.

— В Крайне капитаны не марают рук о всякую сволочь. Запомните, кто не знает... А если кто еще и дуэлировать вздумает, пристрелю, как собаку. С таких придурков, как эти, в нашем деле все равно проку нет... Вперед! Грац уже совсем радом!

«Ладно. Если этот толстяк не соврал, то у нас еще есть шансы, — размышлял Ахмет. — А он не соврал... Какие эти гяуры все-таки трусы. Если бы на полчаса раньше нам с Ходжой решиться на вторжение в дом, то перехватили бы письма Цебеша... Да — и нарвались бы на тех четверых дюжих молодцев, гонцов, которые по двое, следом за Цебешем, покинули лавку. Благодарю покорно. Вышло так, как вышло, — все к лучшему.

И дернул меня черт сообщить в Ставку, что я обнаружил Старика из Особого списка... Обнаружил, потерял — и взятки гладки. Нечего об этом начальству знать. Начальство любит результат. Процесс начальство никогда не интересовал... А теперь я же крайним окажусь — не уследил за объектом из Особого списка и не уничтожил его...

Ладно. Пусть. Все равно Марию надо искать. И Старика этого тоже. Двенадцать тысяч, Линц... Хоть какая-то зацепка. Заодно отдам, наконец, эти треклятые мощи и казну Пройдохе Селиму. Какая все же удача, что Цебеш от усталости стал заговариваться, а наш лавочник подслушивал. Надеюсь, что от инквизиции этот Трухзес смыться успеет, иначе ведь он и им разболтает... Ну вот, вспомни только о них, и сразу...»

Навстречу выехавшей из Граца телеге албанцев на полном скаку неслась кавалькада. Одни в синих кафтанах и венгерских шапках с красным околышем, другие в немецких камзолах и широкополых кожаных шляпах. Зеленые кокарды полиции Христа трепетали на головных уборах тех и других.

Цепкий взгляд черных, припухших от усталости глаз ехавшего впереди офицера скользнул по лошадям, телеге, албанцам. Рука Уно как-то сама собой нащупала спрятанный под накрывавшей ноги дерюгой пистоль. Ни те, ни другие не замедлили хода и, обдав друг друга брызгами дорожной грязи, разлетелись в разные стороны.

— Если это те, кто я думаю, то считайте, братцы, что Аллах нам сегодня помог, — выдохнул Уно и аккуратно поставил на место курок пистолета.

— Думаешь, эти люди ловят нашего нанимателя? — удивился Ду.

— Боюсь, у слуг святого Петра тоже есть Особый список, и в него наверняка внесено имя нашего благодетеля, чтоб его Шайтан задушил... Думаю, что лошадки Цебеша, останови нас эти вояки, сослужили бы недобрую службу. Наверняка ведь Старик их где-то украл, а может быть даже, ради этих лошадок и той, сброшенной в канаву, кареты кого-то зарезал. По дороге в Линц надо поменять лошадей.