Глава 4

Путь был неблизкий, в дороге у путника много времени для размышлений. Хорват думал:

«Второе октября. С самого утра противный осенний дождь. Когда я в дороге, все время дождь... Лошади хлюпают уже по дорожной грязи. Уставшие солдаты на уставших лошадях еле тащатся сзади. Плохое настроение и разбитая дорога. Для размышлений самое время... Кто мог подумать, что та смазливая девчонка, к которой приставал Матиш, когда мы ночевали на хуторе Отто Шварца, и есть Мария... Интересно, зачем она Старику? Кажется, он затеял что-то. Снова подготовка протестантского бунта на славянских территориях Габсбургов, или он опять решил спасать какого-нибудь своего подельника-еретика из застенков инквизиции? Зачем ему безумная девица, в которую, судя по рассказам свидетелей с ярмарки, вселился бес?

Там, в доме Шварца, Мария не казалась ненормальной... Правда, Франко и другой, то ли еврей, то ли цыган, Густав, признались, что отдавали ее на день Старику, и тот якобы изгнал из нее беса... Бред. Изгнать беса не всякий праведный католик-экзорцист сможет. А этот... Если только не он сам этого беса в нее первоначально вселил. Вот оно! Старик и до того случая на рынке хотел забрать Марию себе. Судя по показаниям Густава, подтвержденным и дополненным впоследствии на пытке, Мария была слабоумна... Война, турки. Ее просто до смерти напугали какие-то негодяи, но оставили в живых. Франко сознался, что подобрали они девку три года назад где-то под Бихачем.

Проклятое время! Венгерский король хотя бы давал нам дышать, а теперь любая скотина может жечь и насиловать славянских крестьян. И на военном поприще лишь два пути: к туркам — в рабы, в янычары. Или служить этим толстым немецким свиньям, каждый второй из которых в душе предал и продал Христа... Хоть одна от Старика польза — прирезал этого Шульца. Мало что немец был, так еще и тупица, получивший офицерское звание по протекции лишь потому, что его маму изволил оттрахать епископ. И ему вынужден был подчиняться я, боевой офицер, сын ясновельможного пана, Стефан Карадич.

А лошади все чавкают копытами по тонкому слою грязи, который дождь образовал на плотно утоптанной дороге... Дорога на Грац. Что ж ты раньше, дождь, не пошел?! Три дня дождя, и Старик так завяз бы в своей карете, что мы его легко бы нагнали верхом... Ладно, его видели в Лейбнице, видели в той деревеньке у моста. Там у них карета застряла, и „высокий седой дворянин в шляпе с белым пером" заплатил крестьянам три с половиной талера, чтобы они вытащили карету... Торопится Цебеш. Сорит деньгами. Куда хочет успеть?.. Интересно, не обгонял ли Старик этих солдат? Хотя вряд ли. Они идут только днем. А крестьяне говорят, что подняли их среди ночи. То есть еще ночью, до рассвета он здесь проехал. Ох, как быстро. Не нагоним до Граца».

Семеро всадников в синих кафтанах быстро догоняли большую колонну из людей и обозных телег.

«Наемники, — далее рассуждал сам с собой Хорват. — Итальянцы, тирольцы, швейцарцы, албанцы, венгры, испанцы... Турок еще не позвали! Без них Дампьеру Прагу не взять. Идут. Сотни две, не меньше. И все — пить славянскую кровь. Матвей и Филипп Штирийский, кровожадные идиоты. Могли же все закончить миром.

Братья-иезуиты трудятся изо всех сил, убеждая и наставляя. Скольких сотен, тысяч закоренелых протестантов уже вернули убеждением и лаской в лоно истинной церкви! Школы для детей открывают. Учить надо истинной вере в Христа. Учить и спасать. А безумцев и вольнодумцев сжигать на кострах, тело жечь, чтоб хоть душу спасти от вечных мук в адской геенне. Но короли и герцоги не Господу верят — лишь силе. Для них истинная вера — прикрытие, чтобы было проще угнетать и давить. В барщину всех, в рудники, в немецкий язык. Габсбургам бараны нужны, а не люди. Оскорбляя, ожесточая народ, сами в ересь его загоняют, а потом пишут жалобы Папе. И скачи, Хорват. Лови, вешай зачинщиков, тащи сумасшедших старух на костер — спасай жопу штирийским и крайнским панам, которые на словах лишь католики, а сами не верят ни в бога, ни в черта.

От такой жизни скоро не только чехи, но сами немцы восстанут. Тогда что делать? Крестьян, убивших и священника, и пана, разграбивших и поместье, и церковь, уговорами да молитвой не вернуть к мирной жизни и истинной вере. Война. Наемников заранее со всего мира созвать. Все золото им — за работу, землю на разграбление — им... Может, прав Старый Ходок? Конец света скоро, и сам диавол спустился на землю?

Чего же хочет этот Старик? Куда так спешит? Просто от нас удирает или что-то задумал?.. Интересно все же, почему наверху решили, что именно Старика сейчас надо поймать? От всех ведь дел меня оторвали. И других сколько бросили на это... И правда — сколько? Отец Лоренцо, наверное, знает. Буду в Вене — спрошу. И у него, и у епископа, и у кардинала Джеронимо спрошу, почему мы все вдруг Старика ловим — других дел, что ли, нет? Что в нем важного?

Вот еще деревенька. Трактир у дороги. Надо и здесь расспросить — не видел ли их кто».

— Я и двое со мной — в трактир. Остальные — по домам. Четверть часа на расспросы. Носы не вешать, поймаем их — в золоте будем купаться!

Когда Ольга проснулась, шел дождь. Серая хмарь заволокла небо, и было непонятно — то ли утро, то ли уже вечер. Цебеш, подогнув ноги и укрывшись плащом, спал на переднем сиденье. За окном недовольно фыркали уже давно опустошившие свои мешки с овсом лошади.

Вытащив тогда карету, они помчались по дороге дальше на север. Вскоре на востоке заалела заря. С севера наползали черные тучи. Лошади устали. К тому же Цебеш не спал две ночи подряд и уже еле держал вожжи. Так что они свернули со становящегося слишком многолюдным тракта и спрятали карету в небольшом лесочке возле дороги.

Ольга, спавшая на заднем сиденье, поднялась и выглянула наружу.

— Кто здесь! — вскинулся Старик, отбросив край плаща. В его руке был пистолет. Курок взведен. — А, это ты. Как спалось?

— Нормально.

— Надо поесть. Потом опять двинемся в путь.

Они даже не стали разводить костра. Да в такой сырости это было бы и невозможно. Мясо. Хлеб. Сыр. Молоко. Цебеш ел молча, изредка поглядывая на свою спутницу.

— Я все никак не пойму... Нелогичность ваших действий сбивает меня с толку, — произнесла, наконец освободив рот, Ольга. — Если у вас хватило сил, чтобы притащить мою душу из далекого будущего, то почему...

— Что «почему»?

— Зачем было все это делать? Зачем вам вообще этот дурацкий обряд? — Старик непонимающе уставился на нее. — Ну если вы такой сильный маг, почему бы вам просто не навести порчу или там не проклясть Папу и всех этих князей? Вы готовы предпринять для их свержения, уничтожения такие сложные манипуляции... неужели проще нельзя?

— Нельзя.

— Но почему?.. Если, как вы говорите, в этом мире действует магия и вы можете повелевать многими силами, так и примените их напрямую. Прокляните Римского Папу, раз он так плох.

— Ты даже не представляешь себе, девочка, ЧТО ты мне предложила... Проклясть самого Сатану. До такой глупости...

— Ну ладно. Допустим, в этого вашего Папу и правда вселился дьявол... Но почему бы не проклясть, например, Фердинанда? Ведь именно он, как я понимаю, развязал войну и возглавил наступление на протестантов. Прокляните его. Убейте! И ваши враги, оставшись без руководителя, без объединяющего их символа, остановятся. Они же просто передерутся, выбирая себе нового вождя. А вы тем временем и его... и ведущих вражеских генералов — это обезглавит армию противника. По сложности, наверное, эти вещи намного проще, чем призвание Спасителя. Так?

— Так. Порчу навести проще. Но ее проще и снять. От нее легко защититься... Фердинанд II фанатик. Глубоко верующий человек. Да, он ошибается, он льет воду на мельницу Сатаны, но вера его крепка. Любой искренне верующий в этом мире уже защищен от многих злых сил. Любой, отстоявший мессу, получает дополнительную защиту... Даже самый простой нательный крестик — это амулет, в какой-то степени защищающий от любого дурного влияния. Я уж не говорю про святые мощи, чудотворные иконы и прах праведников. К тому же любой уважающий себя властитель прекрасно понимает, что обречен постоянно вызывать на себя чьи-то проклятия. Он держит при себе праведных людей или придворных колдунов. Некоторые — и тех и других.

— И индульгенции, которые продает Папа, — это тоже своеобразные амулеты? — удивленно подняла брови вверх Ольга.

— Да. По крайней мере, какое-то время они действовали, даруя людям прощение грехов и спасение... Собственно, вся Реформация началась с того, что индульгенции потеряли силу. Как и некоторые другие католические святыни.

«Инфляция индульгенций. Оригинальная идея... — подумала Ольга. — Так в чем же тогда разница между священником и колдуном? Только во внешней форме реликвий и ритуалов?»

Дорога была совершенно разбита. Карета переваливалась с ухаба на рытвину. Лошади, скользя копытами по жиже, то и дело кидали комья грязи на одежду и в лицо Старика, а он то нахлестывал, то упрашивал лошадок, то змеей шипел, словно угрожая им чем-то. И лошади шли, волочили, тащили колымагу Дранга все дальше вперед. Щегольская шляпа Цебеша превратилась уже в нечто облезлое, а парадный камзол невозможно было узнать. Людей на дороге попадалось все меньше. Дождь, наконец, перестал. Наступила ночь, и не было видно, очистилось ли небо от туч. Теперь Цебеш не останавливал карету в деревнях у придорожных трактиров.

— Может, стоит отдохнуть? Вы совсем себя измотали.

— Нет. Господь не простит мне задержки. Нам надо завтра быть в Граце, хотя бы под вечер, — прохрипел Старик и выбросил в черную ночь пустую бутылку из-под вина. Следом за ней полетело то, что осталось от его щегольской шляпы.

— Дорога может подсохнуть. Тогда идти будет легче! — не унималась Ольга.

— Или снова пойдет дождь, и ее совсем размоет... Перед нами шел отряд солдат. Это они разбили дорогу. Эти ребята не свернут до Граца, а может, и до Вены.

Ольгу совсем укачало в карете, и она на одной из коротких остановок перебралась на козлы, сев рядом со Стариком. Свежий воздух принес облегчение.

— Зачем нам в Вену, Цебеш?

— Пан Цебеш. Привыкай помаленьку. Нам придется общаться на людях.

— Так зачем, пан... Цебеш? Что вы вообще собираетесь делать? Как именно будете использовать меня? Я хочу все заранее знать, чтобы решить, смогу ли участвовать в этом.

— Хорошо. Слушай. Это будет ритуал. Под звуки органа, в одном из прекраснейших соборов Европы... Своего рода месса. Во время службы ты будешь одним из главных действующих лиц. В присутствии необходимых для Призвания лиц ты должна свершить ритуал — поднести Избраннику Господа чашу с кровью Христа, чтобы он ее выпил.

— А откуда вы возьмете кровь? — нервно дернулась Ольга. — Кто-то будет убит? Ранен?

— Ваша подозрительность и необразованность, сударыня, не знают границ... Церковное вино, налитое в чашу, в ходе Божественной литургии превращается в кровь Христа. Это чудо действительно происходит всякий раз, когда в литургии участвуют лишь те, кто искренно верит. Впрочем, случается подобное все реже. Неверующие, лицемеры, ханжи и нераскаявшиеся грешники никогда не удостаивались чести причащаться кровью Христа. Ибо сказано: каждому воздастся по вере его.

— То есть если я не буду во все это верить...

— Если хоть один из участников ритуала не будет верить, то не свершится не только Пришествие, но и евхаристия, Пресуществление вина в кровь Господа. Поэтому-то Вера очень важна. Вера и есть основа этого ритуала. Остальное — место, время, состав участников, музыка, магия, алхимия и астрология — призвано лишь усилить эффект, сделать чудо, вызванное Верой, Неизбежным и Сильным — Истинным чудом!

— Боюсь, мое участие вам помешает. Я не верю и не сумею поверить ни в вашу магию, ни в возможность пришествия этого вашего Спасителя. Даже если он существует, кто вы такие, чтобы призывать его по своей воле? Почему он вдруг должен именно вам, именно в назначенное вами время явиться? И как, как он будет все это спасать?

— Слишком много «почему», Мария. — И Старик зло ударил хлыстом по спинам замедливших движение коней. — Ты ничего не знаешь про нас, про этот мир, про то, как, что и почему здесь происходит. А вместо того чтобы понять, берешься судить... Гордыня — самый тяжкий грех из всех, которые может совершить человек. У вас, наверное, все там такие. Может быть, я ошибся, забросив невод так далеко вперед... Увы, я не Мишель Нострадамус. Но я читал труды и его, и многих других великих пророков. Сам Кеплер научил меня магии чисел. Я и самостоятельно многого достиг. Математика и божественное озарение дали мне ключ к очень многим вратам. Появление Спасителя неизбежно, как и Армагеддон. Оно предначертано Всевышним еще до появления этого, материального мира. Мы лишь камни великой пирамиды, символы великого пророчества. Нет точной даты. Но мне наверняка известно место — Европа, Альпы, и время, когда все свершится, — одна тысяча шестьсот восемнадцать. Нынешний год. И он уже подходит к концу. Вера. Вот сила, на которую мы только и можем опереться сейчас. И если у нас не получится, то Он явится где-то еще.

На кого снизойдет Его дух? На беззащитного младенца, которого раздавят, словно щенка в кровавом месиве войны? Или на дряхлого старца, не имеющего сил хоть что-нибудь вокруг изменить? Или на женщину — на блудницу, которую отдадут завтра на потеху эскадрону рейтар?! Я не берусь решать за Господа. Но я делаю все, что в моих скромных силах, чтобы помочь осуществлению Его божественной воли. Он открыл мне глаза на Истину. Так неужели же я оставлю в бездействии руки? Сомнения — удел малодушных.

И, раз уж зашла речь, напомню еще раз — для тебя все, что происходит здесь, — прошлое. А значит — случившееся. Для тебя все вдвойне предначертано. Задумайся о том, что будет с тобой, со всем твоим будущим, если ты пойдешь против своего предначертания. Помогать мне — для тебя единственный способ сохранить твой родной мир. Иначе тебе просто некуда будет возвращаться...

Подумай об этом, пока есть еще время. Чувствую, что скоро у нас будет время только для действий.

«Он уверен, что поймал меня в ловушку предопределенности, притащив в прошлое. — Ольга пыталась сосредоточиться и разобраться в том, что только что рассказал ей Старик. — Но это не мое прошлое. Не мой мир. Это какое-то параллельное пространство, альтернативная история... Что бы тут ни случилось, моему миру это никак не грозит. Выход есть. Должен быть. Что угодно, только не ритуал. Ведь если у них получится, если здесь это возможно... Не может, не должно у них получиться! Люди сами выбирают свой путь, без пастыря. Иначе это уже не люди, а стадо... Если все это действительно наше прошлое, то при удачном ритуале того, моего двухтысячного года точно не будет!»

Небо на востоке уже окрасилось в более светлые тона, когда они увидели, что впереди, на дороге, мерцает красная точка. Чем ближе, тем понятней становилось, что это костер у самой дороги, вокруг которого суетятся какие-то фигуры.

— Интересно... уж не стражники ли там нас дожидаются? — заворчал Цебеш и попробовал, быстро ли выходит у него шпага из ножен.

— Вы дворянин? Военный?

— С чего ты взяла?

— Но ведь умеете обращаться и со шпагой, и с пистолетом.

— Научишься тут... Сама-то умеешь стрелять из пистоля?.. Смотри. Отводишь вот этот рычаг, жмешь сюда. А дуло должно смотреть в живот врага, чтобы наверняка. Стрелять надо только в упор, с двух-трех шагов. Тут уж и дите не промажет.

Большой яркий костер вырвал из полумрака широкий круг освещенной земли. Перевернутая на бок телега лежала почти поперек дороги. Между телегой и глубокой колдобиной на дороге оставался довольно узкий и неудобный проход. В проходе, подняв руку, стоял человек.

— Стойте! Стойте, почтенные. Нам нужна ваша помощь.

— Ловко, — прошипел Старик, нащупывая свой пистоль. — Тот, кто не притормозит здесь, наверняка угодит колесом в яму и перевернется. — Зло сплюнув он начал натягивать вожжи. Лошади остановились прямо перед телегой.

— Помоги нам, почтенный. Прояви сочувствие к нашей беде. С тобой тоже такое могло произойти на дороге.

Широкие плечи, основательные жесты и спокойный тон. Говоривший скорее был похож не на просящего помощи путешественника, а на офицера таможни. Красный с золотыми позументами кафтан, баделер в богато украшенных ножнах, красная же ермолка. Он обращался к ним на хорошем немецком, но с сильным южным акцентом. Еще двое, в красных кафтанах и таких же ермолках, стояли, разглядывая их, за перевернутой телегой.

— Турки? — испуганным шепотом спросила Ольга.

— Скорее албанцы, — ответил Старик и, уже обращаясь к остановившему их, произнес по-немецки. — Что за беда у вас приключилась? Перевернулась телега?

— Телега — это полбеды. Недолго ее починить. Да мы уже и починили... У нас пала лошадь.

— Так что вы хотите от нас? По какому праву перегородили дорогу?

— Хотим ваших лошадей. — И албанец широко, даже радостно как-то улыбнулся. — Мы солдаты. Лошадь пала, и мы отстали от капитана, который нас нанял. Нам надо в Вену. Если не явимся, получится, что мы дезертиры.

— Лошадей не дам. Бросайте свою колымагу. По такой грязи вы пешком доберетесь быстрее.

Уверенные жесты, внушительный тон, пронизывающий насквозь взгляд... Ольга уже видела, как подобное поведение Цебеша действует на людей, кого угодно заставляя повиноваться. Кого угодно, но не этого албанца.

— Нет, сударь. У нас ценный груз. Мы не можем его бросить. Еще раз настоятельно прошу одолжить нам своих лошадей. — Он, все так же открыто улыбаясь, подошел к лошадям и схватил руками за вожжи переднюю пару.

— Поди прочь! Не то я вышибу тебе мозги! — вскипел Старик, направив на него пистолет.

— Полегче, сеньор. У моих ребят тоже кое-что есть, и уж поверьте, они не промахнутся.

Ольга оглянулась: два албанца, как по команде, подняли мушкеты. Фитили мушкетов уже дымились, и солдаты целили в Старика, используя в качестве опоры перевернутую телегу.

— Имейте в виду, что это разбой. Это нападение на посла! Я валашский посол, барон Владислав фон Цебеш. Еду в Вену по срочному делу, — грозно зашипел, вращая глазами, Старик. — Если немедленно не пропустите нас, у вас такие неприятности будут, что дыба покажется вам раем! Как имя, титул нанявшего вас капитана?!

— Вот как? — воскликнул албанец, переходя на турецкий. — Если мы не прибудем в Вену к сроку, то за дезертирство нас вздернут. Так что нам особой разницы нет. Мои ребята с пяти шагов не промахнутся. Уберите свою игрушку, а то и вы, и все, кто в карете, превратятся в крупное решето... Повторить по-немецки, боярин, или ты и вправду с юга?

— Это ограбление, и когда-нибудь вас за подобное вздернут, — по-турецки проворчал Цебеш, убирая свой пистолет. — Я и есть посол. В карете никого нет. Кучер умер в дороге, и пришлось самому править... Но имейте в виду. Неприятности, которые вы получите за этих отнятых лошадей, будут велики. Вам было бы дешевле ограбить кого-нибудь другого.

Албанец-офицер и один из его солдат принялись отцеплять четверку лошадей от кареты, а другой солдат держал на мушке Ольгу и Старика.

— Не сердитесь, сеньор — примирительно сказал офицер. — Мы сожалеем, что так получилось, и вовсе не хотим присваивать ваших лошадей. Они нужны нам как средство доставки груза. Все это в рамках здешних законов. Идет война, и лошади конфискованы у первого встречного для военных нужд. Даже если вы и пожалуетесь, вряд ли нас сильно накажут. — За этим разговором они отцепили упряжку от кареты и поставили свою телегу на колеса. — В конце концов, мы ж не звери, — продолжал офицер. — Телега у нас большая, и если вам тоже надо в Вену, то мы с радостью вас подвезем. Уверяю вас, так будет даже быстрее, чем волочь вашу колымагу по разбитым дорогам. А в Вене мы вернем вам лошадок, так что это даже никакое не ограбление, а помощь послу. А ежели вам жалко карету...

— Да пропади она пропадом! — махнул рукой Цебеш. — Помогите-ка убрать ее с дороги... Столкнем, хоть вот в канаву, лишь бы не загораживала проезда. — С этими словами Старик слез с козел и помог спрыгнуть с них Ольге.

— Значит, сеньор надумал ехать с нами? — повеселел офицер.

— Легкая телега, большие колеса. С моей упряжкой, да по такой дороге, на ней действительно ехать быстрее. Будем считать, что я решил воспользоваться вашей телегой. А вас взял с собой. Не бросать же людей на дороге, тем более что нам по пути.

Услышав подобную трактовку событий, албанцы дружно заржали, а офицер восторженно хлопнул Старика по плечу.

— Брависсимо, сеньор дипломат. Это истинное искусство — выворачивать смысл наизнанку, ничего не меняя по сути.

В ответ на подобное панибратство Цебеш смерил офицера внимательным взглядом.

— Как твое имя, албанец?

Офицер смутился. Впрочем, это у него моментально прошло.

— Уно. Зовите меня просто Уно... А это Ду и Тэрцо. Здесь все нас так называют, наши мусульманские имена им нравятся меньше.

— Ладно. Кажется, Ду и Тэрцо уже приспособили моих коней к твоей колымаге. Тащите свой груз и сами садитесь. Поехали. Будешь править лошадьми, Ду. Мне за эти дни работа кучера до смерти надоела.

— Да что вы как малые дети: «Упустили, упустили»! Не могли они в своей карете ехать быстрее нас. Если на рассвете первого октября проехали тот мост, то к вечеру должны были быть в Граце или где-то в пути...

Мы их не обгоняли, так значит, они в городе. Надо протесать еще раз все трактиры и притоны. Пошататься по улицам, разглядывая прохожих и проезжих. Задействовать информаторов... Если вдруг мы обогнали их, даже не заметив...

— Это невозможно, сударь. Мы же в оба смотрели!

— Они могли свернуть с дороги. Могли просто мимо Граца поехать.

— Верно, Матиш. Но вряд ли. Свидетели в один голос твердят, что Цебеш ехал в Вену... Ладно. Даже если мы их и обогнали случайно, мимо города не проедут... Проклятье! Не имея полномочий комиссара Шульца, я даже городской гвардии не могу дать ориентировку. Разве что пообещать денежное вознаграждение тем, кто их заметит?.. Только бы заметили. А возьмем мы их и своими силами. — И широкий, протяжный зевок перекосил рот Хорвата.

— Вот-вот. Поспать бы, господин лейтенант.

— Отставить спать! Сначала озадачьте работой всех, кого сможете. Я позволю вам отдыхать только тогда, когда в городе за вас их будут искать полсотни нанятых соглядатаев. Обещайте десять талеров тому, кто сообщит о них хоть что-то ценное.

— У нас же и пяти талеров на всех не осталось, сударь!

— Я не говорю — платите. Я говорю — обещайте. Заплатит его преосвященство... Если ему будет угодно.

Глава 5

Третьего октября был ветреный день. Ду погонял лошадей, а Уно и Тэрцо вполголоса переговаривались о чем-то своем. При солнечном свете Ольга наконец-то смогла внимательно разглядеть новых попутчиков. Уно явно был старшим. Голос с хрипотцой, загорелое до смуглости лицо. Возраст — около сорока. Он был некрасив, но живое, подвижное лицо и открытая улыбка делали его обаятельным. И еще — сила. Не выставленная напоказ, наоборот — спрятанная куда-то глубоко сила и уверенность в себе. Такой не станет кричать, доказывать что-то, если его обойдут или обидят. Просто пожмет плечами и отвернется... Или оторвет обидчику голову, смотря по настроению. Командовать Уно, видимо, не любил, но умел.

— Не торопись, Саллах. Торопливость только при ловле блох хороша, — негромко сказал он Ду в ответ на какое-то невнятное ворчанье.

— Но это будет только справедливо. Тем более что этот посол нас все равно сдаст властям при первой возможности, — вмешался в разговор Тэрцо. — Такие типы, у которых глаза разного цвета, а один и вовсе зеленый, как у колдуна, всегда очень злопамятны... Гяур припомнит нам свой страх там, у костра, и отомстит. Вот увидишь, Ахмет, он обвинит нас в грабеже и сдаст властям уже в Граце.

— Не сдаст. — Уно поправил торчащий из-за кушака пистоль и покосился на задремавшего Старика. — Он не колдун, а философ, уж я-то вижу.

— Глупо жалеть его, Ахмет, — подал голос Ду. — Ты жалеешь, а он, смотри, уже сел нам на шею. Ведь это он приказал мне управлять лошадьми.

— Разумный приказ. Я его подтверждаю, Саллах. Тебе полегчало?

Ду в сердцах сплюнул и хлестнул лошадей.

— У этого посла наверняка полные карманы золота. И какие-нибудь ценные вещи для взяток... С пустыми руками сейчас в Вену не едут, — не унимался Тэрцо. — Будь у него должная охрана, он бы и разговаривать тогда с нами на дороге не стал, разве что велел бы напасть на нас своим гайдукам. Ты думаешь, Ахмет, у него доброе сердце?

— Он не стал стрелять в меня из пистоля. Грешно покушаться на чужое добро... И еще. Ты не задумывался, Ходжа, о том, почему он едет без гайдуков?.. Это не посол. Скорее, какой-то шпион. Или гонец, везущий важное известие. Если он не соврал и едет из Валахии, то по турецкой земле пробирался наверняка в одиночку. Дрался с кем-то — нога у него ранена. А ты и не заметил, парень? Кто его ранил? Что за известия он везет? Мне бы хотелось сперва узнать ответы на эти вопросы. А убить его мы всегда успеем. Но лучше не торопиться. Этот посол, или кто он там, может быть нам полезен. Умный человек, который едет с тобой в одну сторону, — хорошо.

Албанцы переговаривались между собой на языке, представляющем из себя смесь албанских и итальянских слов, но Ольга почему-то их понимала. И то, что она слышала, не вселяло в нее оптимизма.

Незаметно подсев ближе к Старику, она шепнула ему на ухо по-немецки:

— Будьте осторожны. Они сговариваются вас убить.

— Я и сам не глухой, — буркнул Цебеш по-немецки, поправляя свой пистолет. — Однако я думаю, — продолжил он на итальянском, — что у Ду и Тэрцо хватит ума слушаться во всем своего старшего и более опытного товарища. Тем более что убить меня будет весьма хлопотно, а пользы никакой — богатой казны действительно не имею.

Ду и Тэрцо растерянно заморгали. Уно обернулся к Старику — он улыбался, широко и открыто.

— Какие еще языки знает почтенный посол?

— Латынь, древнегреческий, древнееврейский... С албанским у меня плоховато — многих слов не знаю, но в целом смысл уловить могу. Где вам троим довелось служить, что вы так хорошо знаете итальянский?

— Венеция. Несколько лет в морской пехоте.

— А потом? Мне интересен весь послужной список.

— Сеньор хочет нанять нас на работу? — усмехнулся Уно.

— Почему нет? — пожал плечами Цебеш. — Без эскорта послу действительно негоже. Да и в дороге спокойнее. Или вы торопитесь попасть к нанявшему вас капитану? Это его три ящика вы везете в телеге?

— Нет. Ящики наши. — Уно похлопал по резной крышке самого длинного из них, очень похожего на гроб. — Пока что тот капитан не заплатил нам ни цехина, так что мы не связаны с ним ни принятыми деньгами, ни присягой. Но у нас уже есть с ним договоренность. Однако... — Он вопросительно переглянулся с Ду и Тэрцо, и те утвердительно кивнули. — Однако вы, сударь, заинтересовали меня. Впервые вижу валашского посла, знающего древнегреческий и древнееврейский... Но я бы пошел против своих принципов, если бы согласился служить вам на условиях, худших или даже равных тем, которые нам обещал прежний капитан.

— Вы умеете торговаться, Уно. Что ж, придется мне принять вас на жалованье, вдвое большее, чем то, которое вам пообещали... Как, согласны?

— Хорошо. — И Уно в знак свершившегося договора ударил с Цебешем по рукам. — Однако это немыслимо. Вы, сеньор, пообещали удвоить нам жалованье, даже не спросив, какую именно сумму придется удваивать!

— Честно сознаюсь, я не искушен в том, сколько в наше время стоит труд наемного солдата. Однако вас, скорее всего, наняли на общих основаниях. Спросив вас о жалованьи, которое вам уже обещали, я бы сознательно спровоцировал вас на ложь. Ведь это так естественно — назвать большую сумму... Потом бы мы стали торговаться... Не люблю. Тем более не люблю торговаться, нанимая людей. А теперь мне остается надеяться лишь на вашу врожденную честность. Я уже согласился удвоить обещанное вам жалованье. Так какое же жалованье вам обещал тот капитан на самом деле?