Глава 24

Снова шорох в кустах. Переговариваются о чем-то. Крестьяне. Около дюжины. В их руках дубины и вилы. Один с веревкой. Вышли из-за живой изгороди и цепью растянулись по обе стороны от Ольги. Стали медленно сходиться.

— Что вам нужно?! — крикнула она.

Молчание в ответ.

«Да что же это... Хоть бы освободить руки. Я бы тогда попыталась управлять лошадью, ускакать отсюда...»

Крестьяне шли медленно, осторожно, стараясь отрезать ей путь к бегству.

«Что они будут делать, когда поймают меня? Неужели убьют?.. Что ТЫ молчишь? Ты же слышишь меня!»

«Я уже давно слушаю... Просто надоело первым начинать разговор. Все ждал, когда ты сама меня позовешь».

«Кто эти люди? Зачем они меня окружают?»

«В этих местах есть легенда о дикой охотнице. Она скачет по горам, а когда приближается к какой-нибудь деревне, там начинается мор. Или падеж скота. Или еще какая-нибудь гадость... Они думают, ты — охотница».

«Убьют?»

«Наверняка. Забьют камнями или, если получится, сожгут на костре. Они боятся к тебе прикасаться. Так что...»

Один из крестьян кинул веревку.

«Лассо! — вздрогнула Ольга. — Они хотят поймать в петлю меня или лошадь».

Она закричала, как могла громко, и ударила кобылу пятками по бокам. Лошадь сделала несколько неуклюжих прыжков. Крестьяне чуть отступили. Потом снова придвинулись ближе. Тот, что кидал петлю, теперь подтягивал веревку к себе, чтобы потом снова бросить.

«Лошадь не убежит от них, если я сам этого не захочу».

«Я же нужна тебе! Ты не позволишь, чтобы они меня убили».

«Они и не успеют убить. Но покалечить — вполне... А потом появится Цебеш. Он уже спешит сюда. Местные крестьяне очень его уважают».

Цебеш. Имя ударило как плеть. «Нет, не надо! Я тебя впущу. Только дай мне сейчас уйти от крестьян, а потом ты вселишься в того, в кого я скажу».

«Согласен. Так в кого?»

«В кого я скажу».

Крестьянин снова бросил лассо. Ольга ударила лошадь в бока, но та только устало фыркнула. Веревка скользнула по плечу Ольги.

«Ты должна сейчас назвать имя. И вселение произойдет, как только мы встретим этого человека. Таковы мои условия».

«Да. Я согласна».

«В кого?»

Крестьяне еще на шаг сузили круг.

«Только не Цебеш. И не Ахмет... В Хорвата».

Брошенное лассо охватило бы ее за плечи, но лошадь дернулась вдруг, будто кто ее укусил. Со спины налетел холодный ветер, сыпанув пылью и облетающей листвой в глаза стоящих на пути крестьян. Испуганно заржав, лошадь бросилась на людей. Мелькнула страшная коса возле лица. Кто-то сдавленно крякнул, сшибленный с ног. Прыжок через заросли шиповника, и вперед — снова в сумасшедшую скачку. Кажется, вслед летели камни, люди что-то кричали. Ей было все равно. Все время, пока она говорила с Сатаной, руки делали свою работу — напрягались, терлись, тянули. И теперь она почувствовала, наконец, что петля, стягивающая за спиной кисти, ослабла.

Лошадь успокоилась и двигалась теперь по неширокой дороге медленным шагом. Вокруг — ни души. За спиной злополучная деревня, а где-то далеко впереди — карета. Движется ей навстречу. На таком расстоянии кажется — почти стоит. Ольга, наконец, изловчилась и освободила правую кисть. Сбросила веревку, болтавшуюся теперь на левой. Нагнувшись к лошадиной шее, зацепила пальцами болтавшуюся бесполезно мокрую от пены узду.

— Ну, красавица, теперь другое дело. Теперь я решаю, куда тебе повернуть. Сворачивай с дороги. Надо обогнуть деревню и вернуться туда, откуда пришли. Ты ведь умная лошадка? Мы с тобой вспомним дорогу, по которой попали в деревню.

А где-то глубоко, старательно спрятанная, таилась радость: «Хорват далеко, я выиграла время!»

Читать следы в горах — дело непростое.

«Наверное, я нашел, где они шли, только потому, что видел из долины три фигурки на склоне и лошадь. Нашел место, где была перестрелка и кого-то ранили. Ясно различима кровь на камнях. Потом только два следа и подковы. Раненого нагрузили на животное? Иначе я бы нашел труп, могилу».

На камнях следов не было, а на твердой почве Саллах мог отчетливо различить только следы подков. Вслед за ними он и поднялся до перевала. Своего коня он вел в поводу.

Холодный ветер в лицо и широкая долина под ногами. Впереди, за долиной, еще один горный кряж.

«Если я что-то понимаю, то за тем кряжем Каринтия, а потом Аджио — территория венецианцев».

До рези в глазах Саллах вглядывался в покрытую синей дымкой даль. Но окрестности были безлюдны — ни лошади, ни путников. Только в долине сверкнули в солнечных лучах стекла домов — город. Небольшой, но все же — центр жизни.

«Ладно. Попробую теперь найти их по следам»

— Он здесь проходил. Вот след. — Бернар ткнул пальцем в отчетливый отпечаток подковы.

— Это хорошо. — Матиш оглядывал лежащую под ногами долину. — Смотри! Это он!.. Направляется к Маутендорфу.

Одинокий всадник и город вдали были отчетливо видны с перевала. Солнце начинало припекать, забираясь все выше на небо.

— Значит, трое, которых мы ищем, тоже там, он ведь идет следом за ними... Поторопимся. У меня с собой грамоты от Карадича. Может быть, имея их на руках, в городе мы добьемся подкрепления.

Она изо всех сил напрягала память, но тщетно. Ни одного четкого ориентира. Никакой уверенности, что взбесившаяся лошадь несла ее именно этой дорогой. Привязанные ноги уже давно затекли. Голова кружилась от голода и от усталости. Перед внутренним взором мелькали какие-то лица, проносились видения.

Знакомый силуэт мелькнул на склоне.

«Бежать? Остаться?»

Долину огласил радостный крик.

— Нашлась! — Ходжа спешил к ней, размахивая здоровой левой рукой. Услышав его, на гребне холма появился Ахмет.

«Сила неумолимо ведет меня к цели. Проскочил прямо перед носом пятерых солдат полиции Христа. А они ведь именно меня искали... — Цебеш хлестнул лошадей. — Откуда здесь эти выродки? Я выбираю дорогу, опираясь лишь на видения. Мария, стреляющая из пистоля на склоне горы. Мария, которую несет по немыслимым кручам испугавшаяся лошадь. ОН сам гонит ее мне прямо в руки. Она уже стреляла по своим друзьям-албанцам, а теперь совершенно одна...

Но в этих диких местах никогда не было солдат инквизиции. А эти пятеро, похоже, собирались перегородить дорогу... Если теперь все дороги будут перекрыты, то я со своей каретой... Неужели кто-то из святош получает те же видения, что и я? И знает Альпы так же хорошо, чтобы по мимолетным признакам определить, на какой перевал взбирались беглецы, где именно Мария промчалась на лошади?.. Невероятно.

Впрочем, им меня все равно не остановить. Видит бог, я не хотел... Но если они жаждут крови... Если инквизиторы действительно наводнили долину своими солдатами, то у меня не остается другого выхода».

Прогрохотав по дороге мимо колючей изгороди из шиповника, карета остановилась. Два десятка крестьян оживленно жестикулировали, что-то обсуждая. В их руках были дубины, вилы и косы.

— Что у вас тут случилось?

Цебеш соскочил с козел и подошел к толпе. Гомон смолк. Воцарилась тишина, которую вскоре нарушил удивленный восторженный шепот:

— Старый Ходок... Это он... Вот кто нам все объяснит.

Из толпы крестьян вышел чернобородый широкоплечий человек. Сняв шляпу, он степенно поклонился, не спуская с Цебеша настороженного и в то же время восторженного взгляда.

— Что привело тебя в нашу долину, Учитель?

«Вот уж кого не ждал здесь увидеть, так это полицию Христа, — подумал Саллах. — Мне всегда казалось, что Маутендорф — тихий город. Неужели кто-то знал, предупредил, вычислил, куда они побегут... Не удивлюсь, если сам Шайтан помогает этим инквизиторам найти Марию.

Вот и их главный. Глаза, словно щели в ад. Он, кажется, уже видел меня. Может узнать... И дернул меня черт снять комнатку с окнами напротив корчмы, где у инквизиторов штаб-квартира!

Куда, однако, подевались Ахмет и Ходжа?.. Теперь мне остается только надеяться, что они решат не заходить в город и незаметно проскочат мимо. Хотя, наверное, это невозможно. Если Хорват в Маутендорфе, то его люди наверняка уже перекрыли все дороги вокруг. А у них всего одна лошадь на троих. И кто-то из трех ранен...

Ну как я мог с ними разминуться! Ни лошадиных следов, ни людских... Никогда не был хорошим следопытом, но чтобы так бестолково...

О! Вот и Матиш пожаловал. Интересно, он так и шел по моим следам все это время?»

Обтрепанные и грязные, шатающиеся от усталости, они вошли в Маутендорф, счастливо улыбаясь.

— Так что мы решили разделиться и идти по обе стороны гребня, высматривая, не лежишь ли ты где-нибудь... Мушкеты и прочую поклажу, даже одежду и запас еды пришлось бросить. Не тащить же все на себе по горам. Тем более что Ходжа ранен... Слава Аллаху, он заметил тебя издали...

— А я петлю на руках все не могла растянуть. Вы ее так крепко завязали... Ведь сама виновата. Сама попросила вас связать меня. И чуть не погибла... — Ольга нахмурилась, вспомнив, что пообещала Сатане в обмен на спасение.

— Ты, кстати, так и не рассказала, что там случилось в деревне и почему крестьяне набросились на тебя.

— Болван! Ты снова их упустил!.. — Стефан Карадич зло ударил кулаком по столу. — Впрочем, — продолжил он, взглянув на бледное лицо и замотанный кровавыми тряпками лоб Матиша, — ты сделал даже больше, чем я от тебя ожидал... Молодец, что решился преследовать их. И дурак, что не сберег в том бою ни одного приличного следопыта. А что до сбежавшего албанца — найдем. И всех их, еретиков, теперь накроем. Я уверен... Чую, что они где-то рядом...

— Ваша милость! — В комнату ворвался всклоченный, мокрый от пота усач Ульбрехт Бибер. — Я поймал его! Он в долине!..

— Молчать! Стоять смирно! Выражайся внятно, болван. Ну?.. Кого ты поймал?

— Старика... Цебеша... — с трудом выдохнул Бибер.

— Где он?! — Дюжина взоров устремились на бывшего лейтенанта полиции Христа города Линца.

— Заступая на пост на дороге в Фонсдорф, мы заметили черную карету. Она показалась мне подозрительной. Проследили... Возница соответствовал приметам Старика... Местные крестьяне приняли его с воодушевлением, стали вооружаться. У меня в отряде всего четверо солдат. Мы не решились атаковать превосходящего силами противника. Однако я произвел вылазку. Убив приставленных для охраны кареты приспешников Цебеша, мы на этой самой карете поспешили сюда... — Ульбрехт подкрутил ус и, лихо улыбаясь, оглядел слушавших его. Встретив его взгляд, Матиш провел рукой по свисающим подковой черным с проседью усам. Ульбрехт запнулся и продолжил уже менее уверенно. — Без средств передвижения Старик далеко не сумеет уйти. Ведь так, герр Карадич? Если сейчас всем напасть...

— Да по сравнению с тобой Матиш не просто герой, но еще и верх сообразительности... Вместо того чтобы лично установить слежку и послать к нам за подкреплением гонца, ты растревожил это осиное гнездо... К черту! — Хорват нервно дернул плечом. — Общая тревога. Всем к оружию. Ульбрехт, покажешь дорогу. Уничтожить Цебеша и всех, кто рядом с ним!

Стефан, затянув на поясе портупею с саблей и накинув на спину плащ, двинулся к выходу. Следом за ним, торопливо вооружаясь на ходу, бросилась дюжина солдат полиции Христа — все силы, какими Хорват располагал сейчас в Маутендорфе.

— ...И я пообещала ему, что впущу его и вселю в тело одного человека. Этот человек... Хорват, солдаты его так зовут. Он и сейчас, наверное, сидит в Граце. Даже если Сатана сумеет направить теперь его на наш след, возможно, время еще есть.

Ахмет с тревогой огляделся вокруг:

— Смешно слушать, Ольга. Неужели ты думаешь, что сумела превзойти в коварстве Шайтана?.. Пока ты не рассказала мне всего, я был уверен, что мы хоть на какое-то время в безопасности. Но теперь...

— Смотри. Что ты думаешь об этой колымаге? — подмигнул Ходжа Ахмету, указав на только что остановившийся у дверей харчевни экипаж. — И пассажир и возница стремглав побежали в кабак, едва карета остановилась. А нам как раз не на чем...

— Это знак, — кивнул Ахмет. — Ходжа — на козлы, мы с Ольгой — внутрь...

В десяти шагах справа с шумом распахнулась дверь. Уверенным шагом навстречу Ольге шла смерть. Хорват. Удивленно подняв бровь, на ходу вытягивал из-за пояса пистоль...

— Это ОН!.. Ахмет, стреляй!

Выстрелы грянули почти одновременно, грохотом и пороховым дымом забив, словно ватой, уши, глаза. Ахмет разрядил один пистоль, потом второй. Откуда-то сверху, наверное, уже с козел кареты, пальнул по столпившимся в проходе солдатам Ходжа. Инквизиторы тоже начали пальбу. Она хотела бежать, спасаться, но не сумела двинуть и пальцем. Только дрожь в коленях и в голове холодный, злой голос:

«Дрянь! Да как ты посмела?! Ведь мы же ДОГОВОРИЛИСЬ!»

Холодный порыв ветра разметал пороховую гарь, и Ольга увидела совсем близко, сквозь дымку, сжатые губы, нос с горбинкой, припухшие веки и черные, совсем не злые, просто очень усталые глаза... Сжимая в руке дымящийся пистоль, он медленно сползал, и спина оставляла кровавый след на стене.

Кто-то еще стрелял, кричал... Ахмет сорвал ее, оцепеневшую, с места и, словно пушинку, закинул в карету. Залихватский свист Ходжи... Сумасшедшая тряска... Еще выстрелы сзади.

«Боже мой, как я устала».

«И откуда они взялись тут на мою голову? — ворчал вполголоса Саллах, лихорадочно перезаряжая пистоль. — Обрушиться как гром на голову, угнать карету из-под самого носа инквизиторов, подстрелить их главаря и сухими уйти из воды... Ахмет в своем репертуаре. Вот только... Не стал бы он так рисковать. Ведь в перестрелке могли убить его драгоценную Ольгу. Скорее, все сложилось случайно. Просто он молодец — не растерялся. Однако пора и мне бежать».

Взведя спусковой крючок, Саллах подхватил дорожную сумку и выскочил из комнаты вон.

«Теперь главное — унести ноги. Надеюсь, они не заметили, что я тоже пальнул в них из окна. Но вдруг?..»

Краем глаза он заметил, как кто-то бежит по проулку, сжимая в правой руке саблю, а в левой пистоль.

«Засекли! Отрезают от конюшни! — привычным движением он поднял пистоль. — Проклятье! Это же Матиш... И куда он все время лезет?!»

Саллах одним махом перескочил через забор, потом через другой. В соседнем доме тоже была конюшня. Кто-то испуганно шарахнулся от него, заметив в руке оружие. Одна из лошадок была под седлом. «Аллах велик!» — облегченно выдохнул албанец, схватив ее под уздцы.

Матиш ждал, прижавшись спиной к беленой стене амбара. «Ведь точно отсюда стреляли. Отсюда!.. Лишь бы Стефан был жив. А уж там мы догоним... Да где же копаются эти болваны? Неужели так трудно быстро оцепить один двор?»

Всадник возник перед ним, выскочив из соседнего двора.

«Саллах?!» Албанец уже пронесся мимо и скрылся за поворотом. Матиш опустил руку с пистолем и досадливо сплюнул.

— Не успел? — засипел у него над плечом запыхавшийся Карел.

Матиш только молча кивнул в ответ, вздохнув про себя: «И слава Богу. Не знаю, смог бы я его...»

— А мы того... — Карел утер пот со лба. — Капитан... Стефан умер. Так-то, брат... — Ординарец смял в руке шапку с зеленой кокардой. — Что же нам теперь делать?..

И Матиш посмотрел на оседающую в переулке пыль уже совсем другим взглядом. Противным песком пыль заскрипела у него на зубах, и досада на самого себя захлестнула, словно именно он, Матиш, был во всем виноват. Со всего маха он швырнул свой, так и не выстреливший, пистоль, шваркнув им о беленую стену амбара.

Дюжиной безумных смерчей они ворвались в деревню. Верхом. С закрытыми лицами, в темных плащах.

Кавалерийский палаш, вспоровший живот схватившегося за вилы слуги. Пистоль, разряженный в голову старосты — еще пять минут назад счастливого деда. Отец, посмевший схватить косу и забитый солдатами насмерть. Мать, бьющаяся в истерике, выплевывая выбитые ударом сапога зубы...

Солнце клонилось к закату, когда полковник Дальт принес архиепископу завернутый в тряпицу, жалобно пищащий сверток. Некрещеного младенца. Девочку.

Самый богатый дом в деревне пылал, и спаслась из него только жена старосты. Еще вчера не такая уж и старая, но теперь — совершенно седая, в обгорелой одежде, с безумным от горя взглядом. Она шла, шатаясь, бормоча непонятные, страшные слова, жалобно протягивая к людям почерневшие руки. А люди в ужасе расступались. И оглядывались затравленно, ибо не в силах были понять: за что? Почему?

Страх и унижения, несправедливость и подлость, спрессованные народным терпением, за годы превращаются в смесь, куда более страшную, чем порох в мушкетах усмиряющих бунты солдат. И первая же искра эту смесь может взорвать.

Цебешу нетрудно было высечь искру. Восстают не потому, что жалко отдать лишний кусок угнетателю. Жизнь куда дороже любого жирного куска. Восставшие почти всегда идут на верную смерть и прекрасно знают об этом. Даже самое последнее человек отдаст скрепя сердце, если это последнее должно отдать по закону, по обычаю, по справедливости. Но позор унижения, нарушение исконных прав, вопиющая несправедливость... Когда стыдно смотреть соседу в глаза, потому что не выдержал, сдался, уступил наглости и грубой силе, бессовестному произволу присвоивших власть подлецов. И тогда достаточно пары брошенных слов. Простых и хлестких, называющих вещи своими именами.

И коса превращается в страшную пику. И не умеющие сражаться мирные люди грудью идут на мушкеты и шпаги. И дорвавшись до глотки обидчика, режут и рвут без пощады.

— Хватит!

— Свободы!

— Убивай вурдалаков!

Сотни крестьян, сжимая в руках топоры и косы, цепы и вилы, ворвались в Маутендорф, сметая на своем пути всех, кто смел им сопротивляться. Слишком долго спорили о старшинстве оставшиеся без своего командира солдаты полиции Христа. Слишком мало было времени у городских буржуа, чтобы собрать отряд самообороны, не готов к бою и слишком мал был регулярный гарнизон Маутендорфа. Их убивали на узеньких улицах, не дав в полную силу использовать ни мушкеты, ни шпаги, давя яростным напором и превосходящим числом.

Головы коменданта, помещиков, солдат — на базарной площади на кольях. Поднятый на пики судья. Зарубленный косами, со всей своей семьей, управляющий. Процентщик, сожженный в собственном доме…

Горожане, закрыв ставни и заперевшись на все замки, дрожали в своих домах, а победители уже громили торговые склады и винные лавки. Свобода? Завтра, протрезвев от выпитого вина, они посмотрят вокруг. И чернобородый и широкоплечий, с уверенным взглядом и свежим шрамом во все лицо деревенский староста захочет спросить, сняв шляпу и степенно поклонившись, не сводя с благородного профиля восторженный взор: «Что нам теперь делать, Учитель?»

Вот только ни он, ни другие не смогут найти старика, вовремя бросившего в толпу пару простых, хлестких слов. Старый Ходок раскаленными клещами вырвал у попавшего в плен Карела то, что хотел узнать о трех беглецах. И ушел, прихватив с собой трофейных лошадей, мушкеты, пистоли и три десятка самых боеспособных крестьян.

Завтра, узнав о судьбе Маутендорфа, полковник Дальт по приказу архиепископа направит в город два эскадрона аркебузиров, а наместник герцога в Каринтии завернет с марша пятьсот солдат неаполитанской пехоты. И край будет выжжен дотла — так в походе, когда нет других средств, прижигают рану, чтобы не загноилась.

Дым от подожженных домов черными клубами поднимался к небу, закрывая закатное солнце. Вечер. Двадцать первое октября 1618 года.

Солнце уже касалось западных пиков, когда они увидела впереди крупный обоз. Телеги, влекомые ломовыми лошадьми, неторопливо взбирались на крутой подъем.

— Там, за перевалом, уже Каринтия. А потом Аджио, Венеция… — Ходжа мечтательно зажмурился.