Глава 1

...Потом привязали ее к столбу возле пылающего костра. За руки, заведя их за спину, за плечи и возле щиколоток, затянув веревки так, что она даже не могла шелохнуться. В костер подбросили дров. Расселись кругом, заунывно, хором затянули странную песню. То ли заклинание, то ли молитву. Но слов не разобрать.

А один, тощий, седой, стал бить в бубен. Ходил кругами, выкрикивая непонятное, и словно некая тяжесть ложилась ей на шею, на грудь... И ее сердце уже билось, кажется, у самого горла. Невозможно пошевелиться, даже вздохнуть. Седой говорил ей Слова. Слова были как искалеченные звери, которые забрались в голову и боятся выйти наружу.

О боже! Пустите меня. Пустите!..

Она открыла глаза. Огонь костра совсем рядом. Но не обжигает. Тощий, седой, с бубном в руке, наклонился совсем близко. Неподвижный зелено-желтый зрачок его правого глаза и искореженное, словно от паралича, в морщинах лицо... Плеснуло чем-то дурманяще-кислым...

Лачуга из дикого камня. За открытой дверью скошенный луг. Охапка сена на полу, под ногами. Колется...

Ольга с ужасом взвизгнула.

«Это не мои ноги. Другие. Стоптанные долгой дорогой. И чуть выше щиколотки красные полосы, словно натерло. Руки тоже не той. Боже! Где я? Так. Стоп. По порядку... Я легла спать. Спокойно легла спать. У себя дома... Ну да. Чуть простыла. Температура, наверное. И потом этот кошмар: шаман, костер... Но сейчас-то я проснулась или все еще сплю?»

Рука касается прохладных серых камней.

Настоящая, грубая кладка из дикого камня и пьянящий запах свежего сена. Одернула грязную рубаху до колен.

«Не моя. И под ней ничего. Совсем!

Кто там у входа? Хорошо. Предположим, что это игра. Как в книжке. Как у Олдей или там у Желязны... Кто-то взял да и бросил меня в этот мир... Кто? Зачем?.. И какого черта?! Я ж не просила... Но ведь это Настоящее Приключение! Как у Алисы в Стране чудес... Жутко интересно. Тот, который у входа, он что — страж?

Ну, хватит. Просто сидит человек. Обычный. Без копыт и рогов».

Ольга осторожно вышла из двери.

— Куда?

Она испуганно обернулась на неприятный, с хрипотцой голос.

— Меня не узнаешь что ли, крошка?

Толстый и наглый. Улыбка такая нехорошая.

— Мария! Ты что, снова оглохла? Сядь.

Схватил ее за руку и посадил рядом с собой на сено:

— Правда не помнишь меня?

— Не помню.

— Вот те на. Может, ты и себя не помнишь?.. Йезус! Была дура-дурой, а стала совсем без ума! И это — святой. Это — вылечил... Испортил он тебя, девка. Как пить дать — испортил. В конвульсиях, говорит, теперь биться не будет, но умом, может, того... Не соврал, значит... Ладно. За водой сходи. Там котелок. — И толстый махнул неопределенно за спину, в сторону дома.

Густав торопился... Утро обещало быть солнечным. Туман вдоль ручья уже стал рассеиваться, и добыча приятно щекотала подмышку.

«Вот и они. Уже жрут что-то. Небось, остатки добытого позавчера сыра... Ну дурочка-то, понятно. Ей скажут, она и ест. Но Франко! Не появись я, так и сожрали бы все сами. Ладно, запомним, толстый дружок».

И, выходя из леса, Густав намеренно наступил на сухую ветку.

Франко дернулся нервно. Зашарил рукой, нащупывая в сене клюку.

«Трусливый слабак. Потому он и жив еще, что я в любой момент могу... — подумал Густав. — А Мария спокойна. В глазах ни тени испуга. Словно не она шарахалась от каждой тени! Словно не трепетала, как курочка, которой сейчас свернут шею, при виде каждого турка... Видно, и правда Старик ее излечил. Был бы толк».

Франко как раз встал, грозно опершись о посох, когда Густав тихо подошел к нему со спины. Сейчас он одним ударом кинжала мог бы прикончить засранца. Обманывать Франко всегда было приятно. Уж больно он прост.

Густав сел на сено и лениво спросил:

— Ну, делиться-то будете? Или так все сами и сожрете?

Ольга размышляла: «Странно. Неловко и дико. Да просто невозможно. Но вот — сижу. Ем. Пью воду из ручья. И ощипываю кур, которых наверняка где-то украли эти бродяги.

У одного — длинный нос и хитрые, с прищуром, глаза. Говорит — не поймешь с каким акцентом. А другой, толстяк, косится на меня плотоядно. В глазах неприкрытая похоть. Почему они называют меня Марией?.. Да, конечно. Когда набирала воду в заводи, я увидела свое отражение... Девчонка лет шестнадцати-семнадцати. Грязная. Нездорового вида. С лицом ангелочка. Странно, непонятно и жутко ощущать себя в чужом теле. В чужом. А где же мое? Где я вообще?.. Только без паники. Разберемся. Постепенно. Сами мне все расскажут. Они думают, что я ничего не помню. Лечил меня кто-то».

— Кто такой этот Старик?

Франко глянул со значением на Густава. Тот удивленно поднял бровь (надо же, заговорила!), но промолчал. Только еще усерднее стал обстругивать кинжалом ветку — вертел для курицы.

Франко пожал плечами:

— Это святой человек. Он тебя излечил. Да ты разве не помнишь его?

— Нет... Не помню.

— Но ты не можешь не помнить! Ведь вчера вечером... Может, ты и ярмарку не помнишь?

— Какую ярмарку?

— Позавчера. Там еще сам пан Лицен с сыновьями...

— Подожди, Франко. — Густав уже обстругал вертел, но еще не спрятал свой страшный кинжал. — Подожди... Мария, откуда ты родом?..

Кинжал недобро покачивался в его правой руке.

— Не знаю. Честно, не знаю... Не помню.

— Врешь-то зачем? Нехорошо обманывать, крошка. Мы и наказать можем. — Кинжал вдруг оказался совсем близко от ее глаз. — Как имя твоей матери?

Она сжалась в комочек.

— Ну?!

— Галина...

— Тьфу ты, пропасть... — Густав раздраженно сплюнул и спрятал кинжал.

— Отстань от нее. Я же говорю, что она ничего не помнит... Но Старик и впрямь святой человек. Излечил ее. Совсем излечил... Раньше, помнишь — как увидит кинжал, ее сразу колотит. Теперь спокойная стала. — Франко сально улыбнулся и погладил ее по голове.

Ольгу аж передернуло.

— Ты полегче, толстяк. Не трожь убогую. Что тебе, простых девок мало?

— Была убогая... А теперь излечилася, — осклабился Франко. Но руку убрал. — Так ты, стал быть, совсем ничего не помнишь?.. Может, рассказать ей, а, Густав? Пусть знает, кто ее благодетели.

— Валяй.

Густав водрузил выпотрошенную курицу над огнем.

Он изредка поворачивал вертел и наблюдал, как девушка слушает брехню Франко. Она ощипывала вторую курицу механически, все свое внимание сосредоточив на толстяке. Почти детский лоб пересекла морщинка.

«Надо же! Думает. Осознанно слушает... Впервые за все годы. Выходит, правда Старик ее излечил...»

Сколько Густав ни смотрел на нее, он так и не увидел того идиотского и испуганного выражения лица, того самого, которое так пугало и одновременно трогало. Встретить такое на миловидном девичьем лице — редкость. И испуг от каждого резкого движения, и затравленный взгляд, наполненный вечной мукой. Все это вызывало жалость, а значит, приносило им деньги. Милостыня — существенный источник дохода для таких бродяг, как Густав и Франко.

Густав обычно представлялся безногим ветераном, демонстрируя миру умело подвернутые ноги, щербатую улыбку и шрамы от ударов, полученных, конечно, не в бою, а после очередного неудавшегося воровства, когда его чуть не до смерти избили кочергой. Франко — этот ублюдок, на самом деле выгнанный из родного хутора за гадкий характер и неимоверную лень, играл калеку с перешибленным хребтом. Единственное, что ему удавалось делать хорошо, так это расслабляться. Мария для них была сущим кладом. Ее, скудоумную бедняжку, жалели. Люди ведь чувствуют, когда не притворно, а по-настоящему. Ей подавали щедро. Сможет ли она теперь хотя бы изобразить то, чем зарабатывала раньше?

На дурочку не покушались ни цыгане, ни бандиты и сутенеры, ни жалостливые, сердобольные бюргеры. А из смышленой девицы кто угодно захочет сделать забаву или услужливую служанку. Уже и Франко смотрит на нее по-другому. А ведь мысль о том, чтобы воспользоваться ей, как женщиной, раньше не приходила в голову даже ему... Нормальную, излеченную, ее у них отнимут. И какого черта этот Старик... Хотя, конечно, он их спас. Если бы Старик не взялся изгнать из нее беса, пан Лицен наверняка бы натравил инквизиторов.

— ...И как подобрали мы тебя, так и таскаемся. Жалко же бросить бедняжку. Вот уж третий год, как кормим и поим тебя, сироту. Защищаем, опять-таки, от лихих людей... Вот. Второй уже раз побывала ты в Мариборе. А скоро в Венецию пойдем. Там, говорят, будет ба-альшой карнавал. Раздолье для бедных людей. Таких как мы. — И Франко плотоядно облизнулся.

— Там своих бандитов хватает. Так что особо губу не раскатывай, толстый, — буркнул Густав и, отобрав у Ольги вторую, уже ощипанную курицу, стал ее потрошить.

— Соли бы сейчас. Погано без соли. — Франко снял обжаренную курицу с вертела... И положил на большой лист лопуха, ни кусочка не отщипнув.

— Жрет и жрет, все не лопнет... Соли ему подавай... Мы и так уже два талера должны. За ее, между прочим, излечение, будь оно неладно. — И Густав с таким хрустом насадил сырую курицу на вертел, что Ольга невольно вздрогнула.

— Кому должны?.. Старику? А как меня излечили?

— Много вопросов теперь задаешь. Перестарался Старик, — нахмурился Густав.

Впрочем, долго молчать он не смог. Было скучно. Да и в голове постоянно вертелись мысли о том, что с ней теперь делать. Ведь по-старому все оставаться уже не могло. Он вздохнул:

— Ладно. Расскажу. Только с вопросами не встревай... Значит, пан Лицен, этот местный кровосос, ярмарку устроил. Все холопы его собрались. И капеллан, и староста. А Старик этот у пана в дому жил!

— Святой человек, одно слово, — встрял Франко. — Он же увязался за нами с самого Марибора, шел пешком... Все про бога да еще про всякое рассказывал. А потом шепнул мне тайком, что скоро конец света. Потому что бесы над Истрией на шабаш собрались.

— Заткнись, — оборвал его Густав. — Так этот Старик как подошел к пану... Сказал ему что-то — тот и позвал его к себе жить: «Живи, говорит, святой человек». Это Лицен, живоглот, ему так говорит, понимаешь? Вот тогда и я тоже подумал — святой. Откуда в простом человеке такая сила? Нас же ведь пан и на порог бы не пустил... А ты, Мари, сразу Старику приглянулась. Он мне и говорит: отдай мне дурочку. Что, мол, маешься с ней. Да я что же, совсем что ль дурак? Такие деньжищи... Привязались мы к тебе за три года, короче... Пошел, ему говорю, прощелыга, к чертям. Он и отстал. Только глянул так. Ох, глаз у него нехороший! Он и пана Лицена, наверное, того... этого, глазом.

— Да ты по порядку давай. Про ярмарку уже говорил! — не выдержала Ольга.

— Я ж говорю, перестарался Старик, — снова встрял Франко.

— Помолчи ты! Ярмарка... Ты и стала на той ярмарке биться. Видно, снова увидела турка или еще кого. И давай наземь. Изо рта пена. Все столпились вокруг. Смотрят. Я было хотел, как обычно, мол, подайте на пропитанье калекам, а ты... Может, сама вспомнишь, чего хоть там орала?.. Ну?

— Не помню.

— Вот. А мне и повторять срамно. И страшно. Слова такие. Голосом, как из склепа. Язык — непонятный. А потом по-славянски. Мол, грядет Сатана и всякое такое... Мороз по коже. Бабы воют. Лицен побледнел, за саблю схватился. «Убью, говорит, змеиное отродье!» И еще: «Костер по вам плачет...» Ну, думаю, все... Тут Старик сказал что-то, ты и затихла. Только воешь так жалостно. А он говорит пану: «Ты девку не трогай. Излечу ее. И этих тоже не трогай. Не виноватые они. В нее бес вселился. Изгнать надо». Вот.

— Так и забрал меня? А вы что же?

— Нас он с собой не позвал. Говорит, дурные токи. Но обещался отдать тебя, как излечит.

— И излечил же! — снова вмешался Франко. — Святой человек, одно слово.

— Излечил. Но не бесплатно... Дадите, говорит, мне два талера за изгнание беса. А не заплатите — в уплату ее заберу... Ну, два дня отсрочки я у него отспорил, — Густав довольно ухмыльнулся, словно хвалился, — а там поглядим.

Одну курицу они все же съели. А вторую Франко завернул в лопухи и сунул за пазуху.

— Вставайте. Пора уходить, — заторопился Густав. Он, пока ели, сидел хмурый, а теперь словно решил что-то. Собранный. Движения скупые.

Толстяк ухмыльнулся, поднимаясь:

— Нищему собраться — только подпоясаться.

Вытер о землисто-серую рубаху жирные руки и перехватил поудобнее свою клюку.

Густав пошел первым. Не берегом ручья, а лесом, по какой-то еле заметной тропке.

Осенний лес. Листья кое-где еще зеленые, зато остальные... Лес был самый настоящий. Дубы и клены.

— Не считай ворон, — пихнул сзади Франко.

«Уставиться себе под ноги и не смотреть, — приказала себе Ольга. — Никуда не смотреть. Господи! Когда же кончится это все. Страх и омерзение. Что я делаю здесь?! Вот ноги в деревянных башмаках. Как у Золушки. Маме сказать — не поверит... Мама... Как же я домой-то теперь вернусь?.. Знать бы наверняка, что если умру тут, то сразу дома, в своей постели проснусь. Уж не струсила бы в ручей. Но если... Если нет?»

Солнце уже пряталось за холмами, когда они вышли из леса к развилке дорог.

— Почему мы все лесом? Обходим? Поместье Лиценов там, да?

Франко устало кивнул, а Густав сплюнул в дорожную пыль:

— Когда курей ела, не спрашивала... Здесь, на хуторе, Старика подождем. Коль нужна ты ему — придет. А нет... Сэкономим, значит, два талера.

Они подошли к добротному домику из камня с деревянным пристроем. Огород большой. Блестит медово в закатных лучах осиновая дранка на крыше. Собака. Огромный злой волкодав за плетеным забором.

— Мир вам, добрые люди! — Густав, подойдя к плетню, земно поклонился. Волкодав оскалился недобро. Человек, что копошился в огороде, выпрямился и, перехватив лопату за середину черенка, подошел к забору.

— Добрые люди теперь по дорогам не шляются, — буркнул он по-немецки.

— Во имя Господа нашего. Неужели вы откажете в крове бедным путникам? — затараторил по-немецки Густав. Ровно, без акцента, словно это и был его родной язык. — Разве Господь не наставлял нас помогать ближнему? В этом диком краю к кому еще мне обратиться?

«Странно, но я все понимаю. Отродясь не знала немецкого», — с удивлением подумала Ольга.

— А кто эти? — указал хозяин на Ольгу и Франко.

— Со мной они. Со мной. Сироты убогие.

— Хорошо. Ночуй, если ручаешься за них.

Вытяжной трубы в доме не было. Сразу защипало глаза. Ольга прислонилась спиной к двери. Густав остался снаружи. Она услышала ровный голос хозяина:

— Меня зовут Отто Шварц. Я родом из Штейера. Свободный колонист... Один здесь, среди славян и прочего сброда... Местный капеллан и фон Лицен не в счет. Я им не ровня. Но остальные-то все вокруг — их холопы. Тут взвоешь. А вы кто такие?

— Густав Везер. Путешественник. Возвращаюсь из турецких владений... Вот всего обобрали, нехристи. А эти двое по дороге прибились. Что ж, гнать их, что ли?.. Как в округе? Спокойно ли? Разбойники? Цыгане?.. Говорят, герцог большую войну затевает?

— Говорят... Днем-то на дорогах того, спокойно. Да ты на пороге не стой. Я ж сказал: располагайтесь. Гретта вам все покажет. А я пока в огороде.

Хозяйка ткнула пальцем на сено в углу, проворчав строго, что, мол, кто не работает, тот не ест. Из-за перегородки высунулись две детские головы. Женщина прикрикнула на них, и головы испуганно нырнули обратно.

— Дети? — удивилась Ольга.

— Наверное, внуки. — Густав, вошедший в полутьму дома позже других, щурился. Он внимательно оглядел обстановку. — Так. Кроме стариков здесь еще человек пять живет.

— Верно, парень, — отозвалась от очага седоволосая Гретта. — Два сынка, дочь и снохи. Все в поле. Хлеб, он ждать не будет.

Сытный запах вырвался из-под крышки томящегося на огне котла. Франко жадно втянул в себя воздух.

— Похлебки-то хотите небось, голодранцы?.. А то у меня дрова не все переколоты, да и в огороде, пока светло, дел найдется.

— Хотим! — встала с сена Ольга. — А что делать-то?

— Поколите дрова, — кивнула старуха на Густава, чему-то про себя улыбаясь.

— Вставай, толстый. Оглох? — засуетился Густав. — Смотри мне, словак. Не сопри тут чего, — добавил он шепотом, берясь за топор.

— Ой ты! Пожалел старичков. Можно подумать, в тебе немецкая кровь взыграла... Да ты такой же немец, как я еврей. — Франко неторопливо ухватил несколько чурбачков и поволок их товарищу на расправу.

— Дурак ты. Смотри — этот Шварц и лопату-то держит как пику. Ты, небось, еще не родился, когда он своего первого убил... Он же единственный тут из крестьян, кому фон Лицен не указ. И родом из Штейра, если не врет... Может, он еще с Грегором Ташем воевал. А ты и не знаешь, кто такой Таш... Ладно. Не стой столбом. Работай, пока солнце не село. Дурочка наша, видишь, уже полет.

И Густав замахал топором так споро и яростно, что подтаскивавший чурбачки и складывающий дрова Франко уже до самой темноты не имел передышки.

— Голодранцы... Почему ты их так, бабушка? Дед вон как уважительно с этим тощим в камзоле.

— Камзол-то весь в дырках.

— Ой! Откуда ты знаешь? Ведь еле видишь.

— Дурашка. Господа нынче пахнут порохом или духами.

— А эти пахнут жареным мясом. Особенно толстый.

— Пахнут-то мясом, а за ночлег денег не предложили. И работать за похлебку готовы. Не свое, стал быть, мясо. Украли или поймали в силки. А деньжат и на хлеб нету... Их бы гнать за порог, а мой — заходите... Сходи-ка, Ганс, посмотри, чтобы они ничего не умыкнули. Только тихонько, а то как с теми цыганами выйдет...

Глава 2

Ужинать стали, когда уже совсем стемнело. С поля вернулась молодежь, шестеро малышей вылезли из-за перегородки, и все семейство Отто Шварца вместе с гостями расположилось за большим длинным столом. Свет очага и пары лучин. На каждого по куску хлеба и по миске похлебки. Короткая молитва отца семейства, и заработали ложки. Мелкий осенний дождь зарядил за окном. Ветер подвывает, пытаясь сорвать дранку с крыши. В пристрое фырчат, словно переговариваются о чем-то своем, корова и кормилица-лошадь. Спокойствие и умиротворенность. Каменные стены и уверенная рука старика Отто, казалось, защищают этот дом от зла, затаившегося снаружи.

— Почтенный Отто, — вполголоса спросил Густав, когда его миска почти опустела, — а почему вы перешли на латынь, ведь начинали молитву на немец...

На дворе испуганно и зло залаяла собака. Отто чуть не поперхнулся. Сидящие за столом нервно переглянулись.

— Кого там черт несет, прости господи? — всплеснула руками Гретта. Женщины резво вскочили из-за стола и исчезли за перегородкой вместе с детьми и со всем ценным, что еще было на столе из еды.

Лошадиный топот и храп за окном. Густав пожалел, что отдал хозяйке топор, которым колол дрова. Этот топор лежал теперь на коленях старшего сына Отто. Сам старик, чуть отодвинув тряпичный полог, схватил пику, недлинную, в рост человека, и вышел за дверь. Младший Шварц оказался у окна. Он открыл ставню и, пристроив на коленях непонятно откуда взявшийся заряженный арбалет, внимательно вглядывался в ночную темень. Старуха суетливо тушила лучины.

— Двое. И еще двое. Верхом. Вряд ли разбойники. Пики у них, — оценил обстановку младший Шварц.

— Приветствую, Отто! — послышалось с улицы.

— А, это ты, Шульц... Что вдруг снова?

— Служба... Никто подозрительный мимо последнее время не шастал?

— Может, и шастал, да мне не рассказывал. Проезжайте мимо. Никаких новостей у меня нет.

— Не груби, старик. Полиция Христа шутить не любит. Если узнаем, что укрываешь кого...

— Господи помилуй, Господи помилуй, — зашептал Густав, нащупывая у себя под мышкой кинжал, — спаси и сохрани, ведь не отмашемся.

Третий голос вмешался в разговор за окном:

— Ты, герр Шульц, все грозишь. Все пугаешь. В своем рвении уже отличать перестал, где враги Господа нашего, а где честные христиане.

И снова голос хозяина хутора:

— А, это ты, Хорват. Поздорову ли?

— Вот, не сдох пока... Не слушай ты Шульца, старик. Господин офицер просто стесняется попроситься на ночлег, вот и лютует. А на самом деле мы промокли, устали, как черти, гоняясь по всей Крайне за врагами Господа, а теперь хотим согреться и выпить.

— Так что ж вы... Заходите, конечно. И коней сюда, в пристрой, зачем коням мокнуть?.. А я уж думал — не лихие ли люди. Вот, пику схватил.

Младший Шварц спрятал самострел, а его брат поставил топор у ножки стола, под рукой. Гретта снова запалила лучинки и принялась раздувать огонь в очаге.

В дом вошли четверо. Шульц — в широкополой кожаной шляпе и кожаном камзоле. Ножны его шпаги тенькнули о каменный очаг. Шевельнув квадратным подбородком, офицер недоверчиво вперил свои рыбьи глаза в Густава, Франко и Ольгу. Неторопливо засунул большие пальцы за шелковый кушак, из-за которого выглядывали рукоятки двух пистолетов.

Следом ввалились еще трое. В синих кафтанах с разворотами, в меховых шапках с высокой тульей, красным околышем и зеленой инквизиторской кокардой. Полиция Христа. Пики поставили у двери. Плащи и шапки повесили сушиться у очага, сабель, однако, отстегивать не стали. Одетый богаче других, гладко выбритый, с сединой в волосах воин, похлопав офицера по плечу, сказал ему по-немецки:

— Успокойся, Шульц. Раз уж старик Отто приютил у себя этих троих, значит, на то есть причины... Сядь-ка лучше к очагу, погрейся... Скажи, Отто, есть ли у тебя для сугреву что-нибудь кроме огня в очаге?

Старик Шварц открыл было рот, но вперед влезла Гретта:

— Бочонок пива в Висе, я слыхала, стоит два талера.

— А хорошее ли пиво? — спросил, улыбнувшись, воин.

— Это деньги его святейшества, Хорват, — пробурчал офицер, но как-то неубедительно. Он тоже повесил плащ и шляпу над очагом и сел поближе к огню, однако глаз с троих бродяг не спускал.

— Так мы их на нужды его святейшества и потратим. Ведь не гоже, если солдаты Святой Инквизиции, промокнув на службе, схватят простуду.

Уверенная улыбка. Тонкие губы и благородный, с горбинкой нос. Чуть припухшие, наверное от постоянной бессонницы, веки и черные, насколько это можно разглядеть в полутьме, глаза.

Откуда это во мне? Ни разу раньше не слышала подобных стихов. И что они значат? Почему только одного взгляда на него было достаточно?»

Увидев, что Ольга смотрит на него, Хорват хитро подмигнул. Отто уже поставил бочонок у очага и, попробовав обе монеты на зуб, стал сбивать с бочонка крышку.

Отхлебнув из первой кружки, Шульц снова вперился в Густава взглядом и спросил по-немецки:

— Имя? Чем занимаешься?

— Рассказывай: кто ты и как здесь очутился, — перевел на славянский Хорват и, достав из поясной сумки шмат копченого сала, стал не торопясь нарезать его.

— Густав Везер. Торговец. Путешествую, — по-немецки ответил Густав.

Офицер удивленно ухмыльнулся и, еще отхлебнув, продолжил:

— Цель путешествия? Какие везешь товары? Уплачены ли пограничные пошлины? Бумаги, какие есть, предъявляй.

— Ограбили меня турки, когда в Сараеве был. Домой возвращаюсь. Вот все, что осталось. — Густав выудил из-за пазухи клочок истрепанного пергамента и аккуратно расстелил его на столе.

Еще раз удивленно ухмыльнувшись, офицер стал читать, усердно водя по пергаменту пальцем.

— Податель сего, Адольф Самуэль Густав Везер, является моим представителем в деле выкупа или обмена плененных христиан... По... Пре... Подпись неразборчива... Значит, работорговлей промышляешь?

— Что вы, сударь мой! Что вы! Здесь же ясно написано. — И Густав стал водить по пергаменту своим грязным ногтем, напирая на неразборчивое «Пре» в конце. — Вот. Господин Алан Портивельде из Магдебурга дал мне эту бумагу и средства для вызволения... Он этот, как его... Филантроп. Человеколюбец то есть. Добрейшей души человек... Эти двое — из плена турецкого. А потом янычары...

«Ну почему он к нам привязался? Что плохого мы сделали? Святая Инквизиция. Словно чует он что-то... Знать бы, что инквизиторы помогут мне разобраться, вернуться домой, а не поволокут на костер... Этот Хорват вроде не такая скотина, как Шульц. Может, рассказать ему про Старика, про то, что я не отсюда?.. Хоть кто-то же должен мне помочь!» — подумала Ольга.

Солдаты тем временем расселись вокруг бочонка и стали кружками черпать пиво. После третьей кружки взгляд офицера подобрел.

— А ты, Хорват, хорошо, это, с пивом придумал... Ну, Везер, рассказывай, как тебя в Сараеве янычары били. — И Шульц придвинул Густаву кружку с пивом. Тот отказываться не стал.

Один из солдат, поглаживая иссиня-черные усы, свисавшие подковой, подсел к Ольге, предлагая ей пива.

— Нет, — закачала она головой.

— Ладно тебе, красавица. Мы ж не турки. Окажи уважение. — Одна рука его уже обхватила Ольгу за талию, а другой он все подсовывал ей кружку к губам, не обращая внимания ни на ее испуганное «нет», ни на удары локтем.

— Матиш!.. Мы и правда не турки, — окликнул его Хорват. — Пей лучше пиво. Или вон того толстяка угости.

Франко жадно смотрел, как пиво вливается в чужие глотки. Но он не был симпатичной девицей, не говорил по-немецки и, судя по виду, вполне мог уговорить пол-бочонка.

— Разве что у почтенного найдется что-нибудь к пиву, — пригладил усы Матиш. — Твое сало, Хорват, мы почти все съели. А Отто... Ик... За добрую закуску наверняка запросит с нас еще талер.

— Была у нас похлебка, но до вас ее всю того. Вот разве что хлеб остался. Да вот, старуха капусты потушит, — развел Шварц руками. — С мясом у нас плохо.

— Угощайтеся, господа. Только пива плесните. — Франко достал из-за пазухи заветную курицу.

За столом произошло заметное оживление. Снова разлили пива, теперь уже взяв в долю и толстяка. Только Густав посмотрел на него, как на предателя.

«Они, кажется, грызутся из-за каждого куска еды. И как еще не прибили друг друга?» — пронеслось в голове у Ольги.

— Так, стал быть, вы ловите кого-то?

— Верно, толстяк.

— Франко. Так меня все зовут.

— Да, Франко, — кивнул головой Хорват и зачерпнул еще пива из бочонка. Сперва себе, а потом и всем остальным, кроме офицера... Бравый Шульц уже спал на сене в углу, опершись спиной о скамью и неестественно запрокинув голову назад. — Да. Мы ищем одного человека. Отто знает уже, мы ему рассказывали в прошлый объезд.

— Да, да. — Отто закивал головой и потянул руку с кружкой к бочонку. Седые волосы прилипли к его вспотевшему лбу, а взгляд был уже водянисто-счастливый. Гретта посмотрела на него неодобрительно и ушла за перегородку. Ее сыновья тоже отправились спать, хлебнув лишь по кружке.

— Вот, — Хорват ласково хлопнул хозяина по спине, — не видел, говорит, никого. А этот злодей, Дроуб Фельцах, он же Карл Готторн, он же Жозеф Вальден, он же... совращает невинные души. Проповедует на площадях. Многих уже склонил в кальвинскую ересь. Говорит, конец света, мол, скоро. Пророчествует. Творит колдовство и порчу. Один глаз его зелен, другой — карий. Лицом благообразен, но когда пророчествует, то словно скрючивает лицо ему злая сила. А ходит всегда опершись на посох... Видали ли вы такого? — Хорват отхлебнул пива, чтобы смочить горло, и продолжал: — А коль увидите, то не вздумайте с ним даже спорить... Весьма учен и коварен. И даже многие образованные люди обмануты им. А еще другие зовут его Старый Ходок. Ходит он по стране, сея смуту. А потом чудеса всякие за ним — одно другого страшней.

— Вот и я слышал, — встрял Густав. — На ярмарке у фон Лицена чудо страшное было. Девка одна... Шла, шла и упала. На спину, на площади прямо. Изо рта пена.

— Эпилепсия?

— Нет. Ты слушай... Стала биться в припадке, лепсия, как ты говоришь, а потом как закричит: «Свят господь Саваоф и все демоны Ада! Скачут три всадника бледных на диких конях, имя им Смерть, Война и Чума. Диавол живой спустился на землю, люди же теперь пожрут друг друга живьем, аки дикие звери...» И еще по-латыни потом как-то так: «Хостис генерис хумани, глориам дей!»

— Не сметь! — взвизгнул, проснувшись, офицер, но тут же снова запрокинул голову и захрапел.

— Вот и я говорю. Страшно-то как, — продолжал Густав. — Умный ты человек, Хорват. Вот и скажи мне, дураку, к чему это? Что с нами дальше-то будет? Ежели теперь такое...

— А дальше? Дальше что было? — Хорвата история явно заинтересовала.

«Вот и все, — подумала Ольга. — Выболтал, пьяный дурак. Теперь только и сознаться осталось, что Старик, который лечил меня, и есть искомый злодей, а Мария, что в истерике билась, вот она — напротив сидит... Запомнил-то все слова, видно, точно. Пока говорил, внутри меня словно отозвалось что-то. А ведь не я... Не было еще меня тогда в этом теле».

— Что замолчал-то? Куда потом девку дели? Может, еще что интересное на той ярмарке видел?

— Эх, Хорват... Ждал от тебя утешенья, совета, а ты... Что, если пророчество это? Мир рушится. Люди страшнее зверей лютых! Где спасенье для нас? А? Не знаешь, Хорват? Может, он знает? Или он? — Густав тыкал нетвердой рукой, держащей опустевшую кружку, то в уронившего хмельную голову на стол хозяина дома, то в храпящего офицера.

«Да он пьян в стельку, — снова мелькнуло в голове у Ольги. — Или так придуряется ловко?.. Хорошо хоть Франко быстро отключился. Да и я, кажется, прямо так, на скамейке дремала, пока не разбудил меня этот их разговор. Вот и дремлю. Дремлю... Господи! Хоть бы он как-нибудь отвертелся».

— Исповедаться тебе надо, бродяга. Тогда полегчает... А сейчас ответь мне честно, как на духу: видел ли все то пан Лицен? Куда потом девку припадочную унесли? Не встречал ли ты описанного мной старика?

— Истинно, как пес, вцепился в глотку... Да не знаю я. Не видел. Ничего больше не видел. Как услыхал про это, так со всех ног и бросился вон. Страшно мне стало.

— Верно говоришь. Пес я. Пес Христов. На таких, как ты, и прочих волков. Говори правду, бродяга. — Рука Хорвата за грудки подхватила Густава, а другую он отвел в сторону, демонстрируя свой большой костлявый кулак... Ох, хрустнут ребра!

— Правду. Истинно правду! Грешен я. Бей, терзай меня, друг! — И Густав, выпучив безумные от хмеля глаза, стал лобызать держащую его руку, словно перед ним был епископ. — Не сам. Не сам, турки заставили! В постный день жрал свинину. Грешен есмь. Прости меня, брат. В аду все будем гореть! — Рыдая и цепляясь за держащую его руку, Густав полез к Хорвату обниматься.

Хорват брезгливо поморщился и отбросил его от себя. Прямо на сапоги храпящему Шульцу. Густав после этого еще какое-то время изливал душу грязным сапогам офицера. А Хорват обвел помещение холодным внимательным взглядом. Он был до безобразия трезв. Зачерпнул пива — кружка шкрябнула по днищу бочонка — и вышел в пристрой.

«Нет. Он от них не отстанет. Все вытрясет и из Густава, и из Франко. Что же делать?.. Ведь именно Старик притащил меня в этот мир. Может быть, он единственный, кто может вернуть меня обратно. А сейчас Хорват уже почти вышел на след Старика. С утра он их дожмет, и тогда окончательно все пропало. На одном костре будем гореть...»

На душе у Ольги было совсем не весело.

Через полчаса, решив все-таки, что утро вечера мудренее, Хорват улегся спать. Перед этим он, правда, разбудил одного из солдат и велел тому стоять на часах.

Еще через час Ольга осмелилась пошевелиться. Никто не обратил на нее внимания. Все спали. Тогда она аккуратно встала и тихонько пошла к двери.

— Стой! — Снизу на нее глядел проснувшийся часовой. — Куда?

— По нужде, — как можно более жалобно прошептала она и просочилась наружу.

Дождь уже прошел, и из-за туч тут и там проступали блеклые осенние звезды. Для зарычавшего волкодава она припасла несколько обглоданных куриных костей, и он не стал лаять... Перекресток. В какой же стороне поместье? Кажется, там.

Он возник перед ней совершенно неожиданно. Просто перегородил дорогу. Мужчина. В руке, наверное, посох.

— Куда это ты, девушка, идешь среди ночи?

— В поместье.

— Зачем? — Что-то в его голосе было такое, что не ответить ему было просто невозможно.

— Мне нужно найти одного человека. Ему угрожает опасность...

— Считай, что ты его уже нашла. Пойдем.

Он взял ее за плечи и развернул. Да так и повел под ручку. Назад, к хутору Отто Шварца. Это был Старик, тот самый, из страшного сна.

— Тело без души более не будет жертвой. День смерти заложен с рождения, божественный дух осчастливит душу, узрев Глагол в его бесконечности... — От торжественного шепота Старика у Ольги по спине побежали мурашки. — Это Мишель Нострадамус. Картен 13 из первой центурии. Я чувствую, что Пророчество начинает сбываться. Не просто так мы встретились с тобой лицом к лицу на этой дороге.

— Но нам нельзя назад! Там вас ждут...

— Мы пройдем мимо. Ничего не бойся, Мария. Ничего. Пока я с тобой.

«Он сумасшедший, — подумалось Ольге. — Сумасшедший, считающий себя великим колдуном... или нет? Ведь как-то же он меня сюда вытащил?»

Они подошли к перекрестку. Сердце от страха ушло в пятки. Но волкодав даже не зарычал. В доме было тихо — похоже, ее еще не хватились. Когда хутор Шварца скрылся в темноте, Старик произнес:

— Теперь, Мария, мы будем идти всю ночь.

— Меня зовут не Мария. И вообще, вы должны мне все объяснить.

— Объяснить что? — улыбнулся Старик.

— Зачем вы меня сюда притащили? Зачем вселили в это тело? Что вам нужно от меня и... Как мне вернуться домой?

— Ну, хорошо. Разговор нам скрасит дорогу... Понимаю, что устала, но надо идти, и идти быстро. К утру до Виса дойдем, а там и затеряться недолго...

— Вис, Истрия, Грац... Какая это страна?

— Штирия.

— А солдаты говорили, что Крайна... На самом деле ни то ни другое мне ни о чем не говорит... Кто здесь правит?

— Герцог Фердинанд.

— Его в Сараево, кажется, застрелили... Или нет? — И про себя: «Нет. Это ж не первая мировая. Ох, лучше надо было готовиться к экзамену по Средним векам».

— Что ему делать в Сараево, там же турки? С турками у нас мир уже двенадцать лет... А герцог Фердинанд — наследник престола. Этот иезуитский выкормыш станет императором, когда умрет нынешний император Матвей Габсбург. Вот и будет править миром парочка — Фердинанд Австрийский и Фердинанд Испанский, да еще папа Павел Боргезе. Богомерзкое отродье. Душители всякой свободы...

— А какой тут у вас год? — прервала его Ольга.

— Одна тысяча шестьсот восемнадцатый от рождения Господа нашего. Тридцатый день сентября.

— Понятно.

— Да что, что тебе понятно, девчонка?

— Будет война. Тридцатилетняя война. Я читала...

— А кто в ней победит, случайно не помнишь?

— Нет. По-моему, как обычно, все проиграют.

— Война уже идет. Когда император Матвей объявил, что его наследником будет Фердинанд Штирийский, Чехия заволновалась. Мир уже десять лет катится к огромной страшной войне, и втянутся в нее, кажется, все, кто может держать оружие в руках. Десять лет назад были созданы Евангелическая Уния и Католическая Лига. Мир разделился надвое. Любая христианская держава примкнула к какой-то из сторон... В мае в Чехии собрался протестантский сейм... Император сам спровоцировал их, начав репрессии против протестантов. Потом дворяне в Праге выбросили из окна имперских прихвостней Мартиница и Славату. Чехия стала вооружаться. Кардинал Клезель, заправлявший всей политикой Вены, готов был пойти на уступки бунтовщикам. Но этот год — роковой. Война предначертана звездами. Всех, кто встает у нее на пути, убивают или бросают в темницу. Фердинанд устроил в Вене настоящий переворот. Клезеля арестовали, престарелого императора Матвея отстранили от дел. Тупоголовые кавалеристы и иезуитские приспешники двинули огромную армию — пятнадцать тысяч солдат — на расправу с чехами.

Сейчас граф Турн пытается остановить габсбургских генералов Дампьера и Бюкуа где-то под Чаславом. Но под Вену стягиваются все новые силы. Из Штирии и Баварии, из Бельгии, Италии и Испании. Грядет Армагеддон — Конец света. Все признаки налицо. Пожары, наводнения, мор. Люди, словно дикие волки, уже пожирают друг друга. Польша воюет со Швецией. Турция только ждет удобного момента, чтобы ударить в спину христианам.

А люди? Посмотри — господа презирают холопов, а холопы ненавидят господ. Религиозная вражда и костры инквизиции. Католическая Австрия, в которой каждый второй — протестант, тратит миллион гульденов на наем армии для религиозной войны с протестантской Чехией, в которой каждый третий — католик. Война скоро будет в каждом поместье, в каждой деревне. Ад на земле, вот что ждет этот мир. А люди спешат, сами торопятся прыгнуть в бездонную пропасть, ослепленные ненавистью и жаждой сиюминутной наживы... — Старик умел проповедовать. Его взгляд сверкал, а глаза действительно были разного цвета. Один карий, а другой — желто-зеленый.

— Ну хорошо. Предположим, вы убедили меня, что грядет Армагеддон. От меня-то вам что нужно? Зачем было вселять меня в это тело?

— Ты из какого года, страны?

— Двухтысячный. Россия.

— В Господа веруешь?

— В какого?

— Понятно... Может быть, так даже лучше. Чего я, в самом деле, хотел? Столько столетий. Ты, конечно, хочешь вернуться домой. Но все не так просто. Вызвал я тебя не случайно, и стоило это мне многих сил. Сейчас обратно возвратить наверняка не смогу... Но после нашей победы...

— Победы над кем? — усмехнулась Ольга.

Но Старик сверкнул своим зеленым глазом и повел театрально рукой:

— Победы над ЗЛОМ... Ты все равно не поймешь, так что объяснять бесполезно. Это результат многолетних изысканий, оккультных опытов и вычислений. Просто поверь мне. Армагеддон действительно близок. Князь Мира Сего уже здесь. Он воплотился на земле, и сказано — будет царство зла, и многие поклонятся ему, сказав: «Ты наш господин...» Уже поклонились. И уже он ведет свои неисчислимые полчища в бой. Камилло Боргезе, римский понтифик Павел V — вот под какой личиной скрывается Он. Сотни и тысячи, заживо горящие на кострах! Адское пламя принес он на землю. Иезуиты и инквизиторы наводнили Германию. Людей преследуют и убивают уже только за то, что те осмелились читать Библию на родном языке. Враг всякого знания, всякой свободы, и сильнейшие армии мира у него под рукой. Еще год, может быть, два, и он раздавит Германию, а затем и весь мир, уничтожив всех, кто не подчинится ему. Вот суть этой войны. Не тридцать, а триста тридцать лет продлится она, убивая все, что может мыслить и чувствовать в мире... Так будет, если его не остановить.

Армагеддон — последняя битва добра со злом. И если ЗЛО уже здесь, на Земле, то Господь... Спаситель ждет, когда мы призовем его на Землю... Невинная девушка с чужой душой, в полнолуние, в год одна тысяча шестьсот восемнадцатый Господа нашего сможет его призвать. Эта девушка — ты. Нужно провести специальный обряд. Немного магии, астрология и тонкий расчет. А главное — вера. Вера поможет нам вызвать Спасителя.

— Но я не верю в бога.

— Ничего. Поживешь здесь недельку — поверишь. И в Господа, и в Сатану...

— И как этот ваш Спаситель явится сюда?

— Точно так же... Диавол вселился в тело погрязшего в грехах Римского Папы. Спаситель снизойдет на истинно верующего христианина... А поможешь ему в этом ты.

«Неужели он действительно верит в то, о чем говорит?.. — подумала Ольга. — Дьявола он вызовет, а не Спасителя. Господи, о чем я вообще сейчас рассуждаю? Это же в принципе невозможно — магия не действует ни в двухтысячном, ни в тысяча шестьсот восемнадцатом... Или это не наше прошлое?»

Глава 3

Над лесом показался солнечный диск. Легкий ветерок дул им в спину. Деревянные башмаки натерли Ольге мозоль, а Старик все шагал, как заведенный.

— Куда мы идем?

— Я уже говорил. В Вис. Это ближайший отсюда город. Он скоро уже будет виден.

— А потом?

— Потом? Не знаю наверняка... Мы отправимся на север. Мне нужно на север, туда, где война. Может быть, даже в Прагу... Мне теперь нужно яйцо от черного петуха.

Глаза Старика возбужденно блеснули. «Да он двинулся... — подумала Ольга. — Или я. Или весь мир вокруг, что тоже вполне вероятно».

— И не делай такого лица. Ты что, не слышала про василиска?

— Это такое сказочное существо с головой петуха и змеиным хвостом? Какая-то старинная легенда. Все, на кого посмотрит василиск, превращаются в камень... Западноевропейский фольклор.

— Это для вашего двухтысячного года фольклор. Василиск существует. Я встречал несколько весьма достоверных описаний в манускриптах прошлого века и более ранних... И не смотри на меня, как на сумасшедшего. Я понимаю, ты не веришь ни в бога, ни в магию. Однако же ты оказалась здесь по воле божественного Провидения и благодаря моему магическому искусству. По-моему, это достаточный аргумент как в пользу магии, так и в пользу Того, кто в аргументах никогда не нуждался.

— Ну хорошо, — устало выдохнула Ольга. — Пусть так. Но при чем здесь яйцо от черного петуха? И зачем вам, если на то пошло, сказочное чудовище, взглядом превращающее всех в камень? Найдя его, вы же первый окаменеете!

— Если жаба высидит яйцо, снесенное черным петухом, то из него вылупится василиск. Это известно многим.

— Интересно, почему же ваших василисков не разводят на фермах? — ехидно усмехнулась Ольга.

— Твой сарказм понятен. Эти противоестественные условия считаются заведомо невыполнимыми. Однако я уже заставлял жабу высиживать яйца. Правда, вылуплялись обычные птенцы. Ну так и яйца были простые — куриные. Мне нужно яйцо, снесенное черным петухом. Это огромная редкость... Лишь там, где рекой льется кровь, где людское отчаяние и ненависть переполняют допустимый природой предел, происходит такое. Поэтому-то мы едем навстречу войне... А когда василиск родится, ты сумеешь им управлять. Ибо сказано, что василиск подчинится лишь воле непорочной девицы, предназначенной для великих свершений. Безумная Мария была непорочна — я, уж прости, проверял. А воля твоя достаточно сильна. Кому, как не мне, вселявшему тебя в это тело, об этом судить. Да и предначертанное тебе...

— Я не хочу! Зачем это все? То обряд какой-то, то теперь василиск. — Ольгу аж передернуло от омерзения. — Если у вас вдруг получится — он же меня первую превратит в камень.

— Бред. Никого он в камень не превращает. Мало ли, какие сказки дошли до вашего грядущего... Василиск извергает из пасти всепоглощающий огонь. А тот, кто с ним встретится взглядом, впадает в забытье или даже теряет память... Это будет проверкой. Василиск рождается только в переломное время. Последний раз это произошло в одна тысяча пятьсот двадцать пятом году, когда вся Империя была охвачена кровавой распрей и мятежами. Заставлять людей забыть, что видели нас, — вот для чего мне нужен василиск. И еще: он — страшное оружие, если уж придется сражаться. С его помощью мы сумеем незаметно и почти бескровно собрать нужных людей в нужном месте для проведения Обряда... — Старик запнулся. — Кажется, нас кто-то догоняет... Слышишь?

Полуобъеденный птицами труп раскачивался над головой, а Ольга и Старик, приникнув к земле за помостом, следили за дорогой. Ирония судьбы — за придорожной виселицей прятаться от костра инквизиции.

Двое. Верхом. Едут рысью, постоянно оглядываясь по сторонам.

— Повезло, что поворот близко. Иначе бы нас издалека засекли, — прошептал Старик, когда всадники отъехали на сотню шагов.

— Один из них немец... Этот, офицер, Шульц. Они из инквизиции. Там, на хуторе Шварца, мы вместе укрывались от дождя. Они пиво пили и нас допрашивали. Приметы указали. Ваши приметы... Старый Ходок. Я поняла, что это вы, ну и...

— Вот как? Значит, теперь они охотятся за мной... Ладно, пошли. Нам все равно надо в Вис. Вон, уже видны крыши домов.

Вис — городок небольшой. Собственно, это старый замок, рыночная площадь и дорога. А вокруг — не очень-то густая россыпь домов. Оглядев рыночную площадь, Старик засуетился:

— Слушай, Мария. Иди в тот трактир с зеленой вывеской. Они уже открылись. Подойдешь к трактирщику — спросишь пива и соли. Он спросит: для кого. Ответь: для одного вашего старого знакомого... Тогда он накормит тебя, покажет, где выспаться. Я подойду попозже.

— А сейчас куда?

— Надо поговорить с этим Шульцем. Подробно все разузнаю.

— Нет. Он убьет вас!

— Все, иди. — И, чуть подтолкнув Ольгу в направлении трактира, Старик двинулся к коновязи. Там были привязаны две лошадки — те самые, что обогнали их по дороге.

— ...Для одного вашего старого клиента.

— Сразу бы так и сказала... Голодна, небось.

У нее хватило сил только кивнуть головой.

— Вот, кушай, бедняжка.

«Как я, оказывается, голодна... — подумала Ольга. — Никогда не ела такую гадость с таким удовольствием и так быстро... Куда же подевался Старик? На площади его теперь не видно. Немца тоже. Лошади, вон, стоят... Только бы все с ним было в порядке».

А это еще кто? Оп-па...

Оказывается, бывает так страшно, когда смерть ходит рядом. Живая. Смеется и привязывает узду к коновязи: на площади шесть новых всадников. Первым — Хорват. У двоих, что следом за ним, поперек седла люди: Франко и Густав. Мертвые?.. Нет, Густав шевельнулся. А может, лучше бы мертвый... Хотя он, наверное, уже все им и так рассказал.

— Хозяин!.. Мне бы поспать. Скорее.

— Да что с тобой, деточка? Бледная вся. Ну пойдем. Пойдем. Ты устала... Теперь наверх. На мансарде еще тепло, хоть и осень. Вон одеяло, тюфяк, подушка. Если надо что — ты говори, не стесняйся. С хозяином твоим мы старые знакомцы. Сам-то здесь?

— Да, — слабым выдохом. И упала без сил на набитый душистой соломой тюфяк.

Но как только он закрыл люк, вскочила и — к оконцу. Только шесть лошадей у коновязи. Ни солдат, ни Франко и Густава из окошка не видно. И не высунешься же — заметят...

Откуда в хрупкой девушке взялось столько силы? В одну минуту единственное, что было на мансарде тяжелого, — стол, переволокла, поставив из четырех две ножки на люк. Теперь сразу до нее не доберутся.

И на тюфяк. С замиранием сердца. Чутко прислушиваясь — что там внизу? Ольга и сама не заметила, как провалилась в глубокий отчаянный сон.

Ее разбудил стук. И не просто стук, а прямо-таки грохот.

— Открывай, чертовка! Что это ты еще там удумала? Открывай. Все равно же сломаем, только тебе хуже будет.

Ольгу прошиб холодный пот. Какое-то общее оцепенение, и в голове одна только мысль: «Все. Попалась».

— Открой, Мария. — Голос Старика был как всегда спокоен. — Ты там?.. Мария, никого не слушай. Открой. Это я... Поторопись, а то ведь действительно через крышу полезут.

— Это вы? Все в порядке?

— Да. Все хорошо. Только мы с хозяином тут под лестницей торчим уже полчаса.

— Сейчас. Подождите.

Она отволокла стол чуть в сторону и открыла люк. Старик хромал. Хозяин был чем-то встревожен.

— Вы говорили с немцем?..

— С тобой точно все в порядке? — произнесли они практически одновременно.

— Вы хромаете? Ранены?..

— Ты почему не открывала?

— Да просто спала!

— Так... — Старик уселся на стол и посмотрел на хозяина трактира.

— Ну... я пойду? Принесу, это...

— Добудь нам одежду, подобающую знати. Можно поношенную. Мне и девушке. И как можно скорее... Стой! Может, у тебя есть что в трактирном гардеробе — мало ли, забыли или оставили в залог?..

— Ага. — И трактирщик удалился, забыв закрыть за собой люк.

— Хорошо, — вздохнула Ольга. — Так что у вас с ногой?

— Пустячная рана. Он неплохо владел палашом, — поморщился Старик.

— Немец успел что-нибудь рассказать?

— Угу.

— А потом?..

— Потом утонул в пруду. Ты ведь не ждала, что я отпущу его?

«Как просто… — подумала Ольга. — Я помню, он сидел напротив меня, смотрел, как на дорожную грязь на своих сапогах. И вдруг сам в пруду, с перерезанным горлом... Что же я, жалею его? Мерзкий ведь был человек. Из-за него все... Наверное, так и надо. И Старика он ранил».

Мысли калейдоскопом мелькали в ее голове. Потом она вспомнила про Густава и Франко. И пришло понимание: другого выхода теперь нет. Ожесточиться. Тебя убивают — и ты убивай.

Ольга сжала губы и решительно кивнула:

— Сюда приехал Хорват. Главный после Шульца в их отряде. И с ним еще пятеро солдат... Они захватили Густава и Франко. Те, конечно же, все расскажут.

Старик нахмурился:

— Значит, ехать придется уже сегодня. Хотел отдохнуть тут. Не судьба... Ты должна понимать по-немецки.

— Я понимаю. Хотя это довольно странно. В жизни я немецкого не знала...

— Здесь тоже жизнь! — зло оборвал Старик. — Запомни, моя дорогая. Сейчас, пока ты тут, твое родное тело спокойно спит в постели. И если все у нас получится, ты проснешься дома, с первыми лучами солнца. Но если ты здесь погибнешь, то ниточка оборвется и там. Душа у человека одна. А душа самоубийц, если тебе вдруг ЭТО придет на ум, горит в аду. Ладно. Ты умная. Будем считать, все поняла... Скажи лучше что-нибудь по-немецки.

— Нихт ферштейн, — выпалила Ольга.

— Сойдет.

— Куда сойдет?

— Я престарелый путешествующий дворянин. А ты — моя служанка. Служишь недавно. Акцент у тебя ужасный, манер никаких. Так что с ролью справишься. Сейчас принесут одежду — выберем тебе что-нибудь.

За час до заката у парадного крыльца комендантского дома появились две фигуры. Высокий импозантный пожилой дворянин в расшитом серебром черном камзоле шел, чуть прихрамывая и опираясь на трость. На его благородной седовласой голове красовалась широкополая шляпа с белым павлиньим пером. Следом семенила служанка — в аккуратном сером платьице с саквояжем в одной руке и дорожными плащами — своим и хозяйским — в другой.

Караульный у входа, встретив взгляд дворянина, не посмел его окрикнуть, а тем более остановить. Костяной набалдашник трости несколько раз веско ударил по двери, ведущей в покои коменданта, и по ту сторону раздались торопливые шаги.

— Что угодно вашей милости?

— Увидеть его превосходительство.

— Он занят...

Бровь дворянина удивленно поднялась, взгляд был весьма красноречив.

— ...Но я доложу, немедленно доложу.

— Поторопись, я не привык ждать.

Только сейчас до Ольги дошло, что они могут здесь встретить Хорвата... Но сказать об этом Старику она не успела — слуга уже пригласил его к коменданту.

Прикрыв вслед за вошедшим дворянином дверь, слуга, тучный мужчина с пышными бакенбардами, обернулся к Ольге:

— Ну, что стоишь? Садись. — И приглашающе махнул в направлении резных стульев.

— А можно?

— Ждать-то, похоже, долго. Отчего бы не посидеть? Никто ж не видит. — Усадив Ольгу на стул, он плюхнулся рядом. — Давно ты на службе у этого?..

— Недавно.

— А как попала к нему?.. Понимаю. Прости за нескромный вопрос. Как его зовут теперь?

Внутри у Ольги все похолодело.

— Пан Цебеш. Он дворянин. Валашский боярин... Барон. А вы раньше его встречали?

— Не трусь, крошка. Старый Йован многое в жизни видел, но он не выдает хороших людей. И брось это «вы». Как тебя, кстати, зовут?

— Мария.

— Вот и славно, Мария... Так ты не знаешь ничего про своего господина? — Ольга растерянно кивнула головой. — Что ж. У него свои резоны. Только запомни: если вдруг ослушаешься его или сделаешь ему, не дай боже, какую-нибудь пакость, то будешь проклята... Это воистину святой человек. В каждой пятой деревне, от Граца до Истрии, тебе за него глотку перегрызут, вот какой человек. Все для других. Ничего для себя. Он строг. Порой даже жесток, но всегда справедлив.

— Я уже много раз слышала, что он святой человек, но... чего он хочет, из-за чего постоянно рискует?

— Вам, бабам, этого не понять... Впрочем, если тебе дорога спокойная жизнь, не оставайся у него надолго. Он и правда не дорожит ни собой, ни своими людьми... Вот и сейчас. Что понесло его к этой жабе, капитану Дрангу?

— Пан хочет добиться у него какой-то помощи.

— Бред. Хозяин скорее удавится, чем хоть кому-то даст лишний крейцер.

...Дверь за Стариком закрылась. Навстречу гостю встал тучный шустроглазый немец с двойным подбородком:

— С кем имею честь?

— Барон, Владислав фон Цебеш к вашим услугам, — по-немецки ответил Старик, снял шляпу и отвесил легкий поклон.

— Капитан Эрхард Дранг, — поклонился в ответ комендант. — Чем обязан?

— Видите ли, капитан... — Старик, чуть прихрамывая, двинулся по залу, изысканно-светским взмахом руки приглашая Эрхарда следовать рядом. — Я выполняю одно важное поручение. Еду из Валахии в Вену с письмом для особы столь значительной, что лучше обойтись без имен. Скорость доставки этого письма очень важна... — Он бросил многозначительный взгляд на коменданта.

— Так... — уверенно кивнул головой капитан Дранг, и его ничего не понимающий взгляд, рыскавший до этого по углам, с интересом остановился на лице Старика.

— В окрестностях вашего города на меня напала банда разбойников. Они застрелили одну из лошадей в упряжке, карета перевернулась. Слава Господу, от удара никто не пострадал, но мне, немолодому уже человеку, пришлось собственноручно сражаться с этой рванью. Благо пистолет и шпага всегда при мне. Меня ранили в схватке, а мой кучер погиб. К тому же у кареты оказалась сломана ось. И вот я, барон Цебеш, как простой крестьянин, пешком полдня тащусь до вашего Виса...

— Ай-ай-ай. Какое несчастье! — всплеснул руками капитан, изо всех сил пытаясь придать своему лицу сочувственное выражение. — Но мы примем меры. Борьба с разбойниками идет у нас постоянно. Вот, с утра захватили двоих... Я отдам приказ. Завтра же... — Цебеш удивленно вскинул бровь. — Нет. Сегодня... немедленно снаряжу комиссара с отрядом солдат на место происшествия. Обещаю, мы поймаем и непременно повесим этих наглецов!

— Да, очень своевременно, учитывая, что это входит в ваши прямые обязанности... Но не это сейчас беспокоит меня, а дальнейшая дорога. Я потому и обратился к вам, сударь, как к представителю австрийской власти, что мне нужны средства для скорейшего прибытия в Вену.

— Средства? — с кислой миной переспросил Дранг.

— Именно. Мне нужна дорожная карета с четверкой лошадей и триста флоринов на дорогу.

— Триста флоринов? — После недолгих мысленных подсчетов у коменданта вытянулось лицо. — Чтобы добраться до Вены?!

— Да. Чтобы как можно скорее добраться до Вены. Я понимаю, что для вашего скромного городка это немалая сумма. Но ваше рвение не останется без награды. Я не премину упомянуть о той неоценимой помощи, которую оказал мне скромный, но честный капитан Дранг, на САМОМ высоком уровне.

Капитан захлопнул отвисшую челюсть.

— Конечно, я дам вам расписку, заверенную своей посольской подписью, чтобы вы могли спокойно отчитаться о потраченных на благо вашего герцога казенных деньгах, и, прибыв в Вену, немедленно распоряжусь, чтобы вам выслали деньги.

Возможность откупиться от свалившегося на голову посла с помощью казенных денег окончательно сломила волю Дранга, и он, отчаянно взмахнув рукой, выдохнул:

— Хорошо. Но...

— Никаких НО, мой друг! — Цебеш одарил его сиятельной улыбкой и покровительственно похлопал по плечу. — Судьба улыбается вам, предоставив возможность оказать важную услугу столь высокопоставленным персонам... На мой взгляд, капитан захолустного городка — это совсем не та должность, какой заслуживает столь... представительный и, главное, расторопный офицер.

— Да-да, ваша милость, вы правы. — Капитан стремительно, почти строевым шагом, двинулся к двери... На полпути остановился. Рванулся к своему столу и, не найдя там колокольчика, истошно закричал:

— Йован!

— Я здесь, ваша милость.

— В мою карету немедленно запрячь четверку лошадей — самых лучших. Сходи... Э, нет. Я сам схожу за деньгами... Расписка! Бумагу и чернила господину послу. — С этими словами он скрылся за дверью, оставив Йована стоять в полном недоумении.

— Ну, что ты встал столбом? — спросил Цебеш, чуть приподняв кончик своей полированной трости над полом. — Перо, бумагу, чернила сюда и распорядись о карете.

— Капитан, что, едет в Грац?

— Нет, идиот. Я еду в Вену.

Через пару часов они уже были в пути. Неуклюжая карета неслась куда-то в ночную тьму. Старик, сидя на козлах, то и дело погонял лошадей, а Ольга сидела внутри. Невыносимая тряска. От нее не спасали ни мягкая обивка сидений, ни полдюжины подушек. Двигаться по дорогам Штирии ночью было небезопасно, так что никто не встречался им на пути. Только изредка мимо занавешенных окон кареты проплывали огоньки и лаяли дворовые псы. Это оставалась позади еще одна деревня, хутор, поместье.

Среди ночи они прибыли в Лейбниц — городок, чуть более крупный, чем Вис. На мосту их окликнула стража, но Старик рыкнул по-немецки:

— Валашский посланник. Срочно в Вену! — кинул в них парой монет, и карета, почти не замедлив хода, загрохотала колесами по доскам моста.

Остановились они у одного из городских трактиров. Спрыгнув с козел, Цебеш открыл дверцу кареты:

— Выходи.

Он был бледен как смерть и еле стоял на ногах.

— Что с вами? Вы выглядите так...

— Как в ту ночь, когда вселял тебя в это тело? — хрипло засмеялся Старик. Потом сунул ей в руку горсть монет. — Пойди купи мешок овса для лошадей, большой кусок хорошего копченого мяса, сыра, хлеба, молока и вина, да пусть нальют в оплетенные лозой кувшины, а то разобьется в дороге. Скажи — для пана Цебеша. И побыстрее. Я не привык ждать.

— Но я же не знаю, сколько тут что стоит!

— А ты не торгуйся.

— А как же вы... Разве можно так раскрываться?! Наверняка же скоро пошлют за нами погоню.

В ответ Цебеш зарычал что-то трехэтажно-нецензурное по-немецки и толкнул ее к трактирной двери.

Через четверть часа они уже оставили Лейбниц позади. Старик изо всех сил нахлестывал лошадей, и карета легко неслась по ровной, утоптанной дороге на Грац.

Хорват был вне себя. Он орал, переходя с немецкого на хорватский, с хорватского на турецкий и с турецкого на латынь, приправляя все это добротным славянским матом.

Капитан Дранг молча слушал. На его лице муки сомнения сменялись томительным предчувствием ревизии и начальственной расправы. Обычно шустрый взгляд коменданта был уперт в одну точку, а руки мяли и терзали кружевной брабантский платок, которым он изредка вытирал вспотевший от умственного напряжения лоб.

Утреннее осеннее солнце тоскливо пялилось на происходящее сквозь решетчатые свинцовые рамы комендантского дома.

— Ну что, что еще он вам говорил?

— Высокопоставленные особы... Обещал похлопотать за меня в Вене... Такой почтенный, благородный дворянин. Не может быть, чтобы это был проходимец и жулик! — развел Дранг руками.

— Да не проходимец, а злодей, еретик и государственный преступник!.. Не знаю, как он вас отрекомендует и где, но уж я не премину доложить своему начальству не только в Вене, но и в Риме о том, кому вы ссужаете казенные деньги... Что еще он вам наплел?

— Расписка! Есть расписка за полученные карету и сто восемьдесят два талера. Больше в казне не было.

Хорват вырвал из его рук расписку и стал читать.

— Пан Владислав Цебеш. — И Хорват с отвращением сплюнул. — Подписал бы уж сразу Дракула или, еще верней, Сатана... Он, значит, в Вену торопился? Ладно. Мне нужно точное описание вашей кареты, лошадей, какими монетами вы ему заплатили, как он выглядел, во что был одет он сам, эта девица с ним... Пишите. Содействие следствию еще может загладить вашу вину. — Затем он закричал по-славянски: — Матиш! Вели всем нашим седлать коней. Через полчаса едем. Вдогон, хоть и до самой Вены.

Они встали где-то на полдороге от Лейбница до Граца. Заднее левое колесо провалилось в щель между досок, которые служили мостом через впадавший в Мур ручеек. Цебеш сполз с козел и бессильно привалился спиной к переднему колесу кареты. Ольга высунулась из окна.

— Мы сильно застряли?

— Могло быть и хуже, — вздохнул Цебеш.

— Куда уж хуже. Вдвоем мы эту колымагу не вытянем... Придется идти пешком?

— Никуда я пешком не пойду. Моей ноге нужно хотя бы несколько дней покоя. Я и верхом-то сейчас не хотел бы... Ничего, отдохну минутку, и мы вместе попытаемся ее приподнять, а лошади потянут, я им скажу. Вырвемся. Главное, чтобы карета с моста в ручей не упала...

Впрочем, попытки оказались неудачными. Они только испачкались в пыли и чуть не перевернули карету на бок, в ручей.

— Ладно, — выдохнул Старик. — Будем ждать, пока кто-нибудь мимо поедет... Путь наезженный. Мы ведь дорогу через мост перекрыли. Вытащат.

— А если этот кто-нибудь будет Хорват? — И Ольга уперла руки в бока.

— Нет. Господь нас не оставит. Там, во владениях Лицена, он сам вывел тебя мне навстречу. Это значит, что ты не можешь не выполнить свое предназначение, как и я... Это был Знак. Добрые люди нам помогут. А мы используем эту неприятность на пользу — отдохнем, пока нет никого. — И Цебеш, расстелив свой плащ на траве возле моста, разлегся на нем, раскинув руки в стороны и устремив взгляд на звезды. — С утра, кажется, будет дождь.

— Вы простудитесь.

— Все в руце Божией.

— Да отдыхайте хотя бы в карете! Хоть защита от ветра и не так, как на холодной земле.

— Карета может перевернуться в ручей, лучше ее не трогать. — Голос Старика был невозмутимо спокоен. Таким голосом пастыри наставляют на истинный путь заблудших овец.

— Но ведь все в руце Божьей! — не выдержала Ольга.

— Сделай все, что зависит от тебя, а уж потом надейся на Господа.

— Вот именно... Там, по дороге, огоньки. Деревня, наверное. Пойду, хоть там попрошу кого-нибудь нам помочь.

— Хорошо, сходи. Только... Хотя нет. С собой я тебе не дам ничего, а то позарятся — отнимут. Скажи: карета застряла. Обещай: пан заплатит. Чем быстрее, тем больше. Пусть возьмут топоры, лопаты. Может, тут и мост чинить надо. Нужно мужиков пять, а то и больше. Ну, иди. С богом.

Глава 4

Путь был неблизкий, в дороге у путника много времени для размышлений. Хорват думал:

«Второе октября. С самого утра противный осенний дождь. Когда я в дороге, все время дождь... Лошади хлюпают уже по дорожной грязи. Уставшие солдаты на уставших лошадях еле тащатся сзади. Плохое настроение и разбитая дорога. Для размышлений самое время... Кто мог подумать, что та смазливая девчонка, к которой приставал Матиш, когда мы ночевали на хуторе Отто Шварца, и есть Мария... Интересно, зачем она Старику? Кажется, он затеял что-то. Снова подготовка протестантского бунта на славянских территориях Габсбургов, или он опять решил спасать какого-нибудь своего подельника-еретика из застенков инквизиции? Зачем ему безумная девица, в которую, судя по рассказам свидетелей с ярмарки, вселился бес?

Там, в доме Шварца, Мария не казалась ненормальной... Правда, Франко и другой, то ли еврей, то ли цыган, Густав, признались, что отдавали ее на день Старику, и тот якобы изгнал из нее беса... Бред. Изгнать беса не всякий праведный католик-экзорцист сможет. А этот... Если только не он сам этого беса в нее первоначально вселил. Вот оно! Старик и до того случая на рынке хотел забрать Марию себе. Судя по показаниям Густава, подтвержденным и дополненным впоследствии на пытке, Мария была слабоумна... Война, турки. Ее просто до смерти напугали какие-то негодяи, но оставили в живых. Франко сознался, что подобрали они девку три года назад где-то под Бихачем.

Проклятое время! Венгерский король хотя бы давал нам дышать, а теперь любая скотина может жечь и насиловать славянских крестьян. И на военном поприще лишь два пути: к туркам — в рабы, в янычары. Или служить этим толстым немецким свиньям, каждый второй из которых в душе предал и продал Христа... Хоть одна от Старика польза — прирезал этого Шульца. Мало что немец был, так еще и тупица, получивший офицерское звание по протекции лишь потому, что его маму изволил оттрахать епископ. И ему вынужден был подчиняться я, боевой офицер, сын ясновельможного пана, Стефан Карадич.

А лошади все чавкают копытами по тонкому слою грязи, который дождь образовал на плотно утоптанной дороге... Дорога на Грац. Что ж ты раньше, дождь, не пошел?! Три дня дождя, и Старик так завяз бы в своей карете, что мы его легко бы нагнали верхом... Ладно, его видели в Лейбнице, видели в той деревеньке у моста. Там у них карета застряла, и „высокий седой дворянин в шляпе с белым пером" заплатил крестьянам три с половиной талера, чтобы они вытащили карету... Торопится Цебеш. Сорит деньгами. Куда хочет успеть?.. Интересно, не обгонял ли Старик этих солдат? Хотя вряд ли. Они идут только днем. А крестьяне говорят, что подняли их среди ночи. То есть еще ночью, до рассвета он здесь проехал. Ох, как быстро. Не нагоним до Граца».

Семеро всадников в синих кафтанах быстро догоняли большую колонну из людей и обозных телег.

«Наемники, — далее рассуждал сам с собой Хорват. — Итальянцы, тирольцы, швейцарцы, албанцы, венгры, испанцы... Турок еще не позвали! Без них Дампьеру Прагу не взять. Идут. Сотни две, не меньше. И все — пить славянскую кровь. Матвей и Филипп Штирийский, кровожадные идиоты. Могли же все закончить миром.

Братья-иезуиты трудятся изо всех сил, убеждая и наставляя. Скольких сотен, тысяч закоренелых протестантов уже вернули убеждением и лаской в лоно истинной церкви! Школы для детей открывают. Учить надо истинной вере в Христа. Учить и спасать. А безумцев и вольнодумцев сжигать на кострах, тело жечь, чтоб хоть душу спасти от вечных мук в адской геенне. Но короли и герцоги не Господу верят — лишь силе. Для них истинная вера — прикрытие, чтобы было проще угнетать и давить. В барщину всех, в рудники, в немецкий язык. Габсбургам бараны нужны, а не люди. Оскорбляя, ожесточая народ, сами в ересь его загоняют, а потом пишут жалобы Папе. И скачи, Хорват. Лови, вешай зачинщиков, тащи сумасшедших старух на костер — спасай жопу штирийским и крайнским панам, которые на словах лишь католики, а сами не верят ни в бога, ни в черта.

От такой жизни скоро не только чехи, но сами немцы восстанут. Тогда что делать? Крестьян, убивших и священника, и пана, разграбивших и поместье, и церковь, уговорами да молитвой не вернуть к мирной жизни и истинной вере. Война. Наемников заранее со всего мира созвать. Все золото им — за работу, землю на разграбление — им... Может, прав Старый Ходок? Конец света скоро, и сам диавол спустился на землю?

Чего же хочет этот Старик? Куда так спешит? Просто от нас удирает или что-то задумал?.. Интересно все же, почему наверху решили, что именно Старика сейчас надо поймать? От всех ведь дел меня оторвали. И других сколько бросили на это... И правда — сколько? Отец Лоренцо, наверное, знает. Буду в Вене — спрошу. И у него, и у епископа, и у кардинала Джеронимо спрошу, почему мы все вдруг Старика ловим — других дел, что ли, нет? Что в нем важного?

Вот еще деревенька. Трактир у дороги. Надо и здесь расспросить — не видел ли их кто».

— Я и двое со мной — в трактир. Остальные — по домам. Четверть часа на расспросы. Носы не вешать, поймаем их — в золоте будем купаться!

Когда Ольга проснулась, шел дождь. Серая хмарь заволокла небо, и было непонятно — то ли утро, то ли уже вечер. Цебеш, подогнув ноги и укрывшись плащом, спал на переднем сиденье. За окном недовольно фыркали уже давно опустошившие свои мешки с овсом лошади.

Вытащив тогда карету, они помчались по дороге дальше на север. Вскоре на востоке заалела заря. С севера наползали черные тучи. Лошади устали. К тому же Цебеш не спал две ночи подряд и уже еле держал вожжи. Так что они свернули со становящегося слишком многолюдным тракта и спрятали карету в небольшом лесочке возле дороги.

Ольга, спавшая на заднем сиденье, поднялась и выглянула наружу.

— Кто здесь! — вскинулся Старик, отбросив край плаща. В его руке был пистолет. Курок взведен. — А, это ты. Как спалось?

— Нормально.

— Надо поесть. Потом опять двинемся в путь.

Они даже не стали разводить костра. Да в такой сырости это было бы и невозможно. Мясо. Хлеб. Сыр. Молоко. Цебеш ел молча, изредка поглядывая на свою спутницу.

— Я все никак не пойму... Нелогичность ваших действий сбивает меня с толку, — произнесла, наконец освободив рот, Ольга. — Если у вас хватило сил, чтобы притащить мою душу из далекого будущего, то почему...

— Что «почему»?

— Зачем было все это делать? Зачем вам вообще этот дурацкий обряд? — Старик непонимающе уставился на нее. — Ну если вы такой сильный маг, почему бы вам просто не навести порчу или там не проклясть Папу и всех этих князей? Вы готовы предпринять для их свержения, уничтожения такие сложные манипуляции... неужели проще нельзя?

— Нельзя.

— Но почему?.. Если, как вы говорите, в этом мире действует магия и вы можете повелевать многими силами, так и примените их напрямую. Прокляните Римского Папу, раз он так плох.

— Ты даже не представляешь себе, девочка, ЧТО ты мне предложила... Проклясть самого Сатану. До такой глупости...

— Ну ладно. Допустим, в этого вашего Папу и правда вселился дьявол... Но почему бы не проклясть, например, Фердинанда? Ведь именно он, как я понимаю, развязал войну и возглавил наступление на протестантов. Прокляните его. Убейте! И ваши враги, оставшись без руководителя, без объединяющего их символа, остановятся. Они же просто передерутся, выбирая себе нового вождя. А вы тем временем и его... и ведущих вражеских генералов — это обезглавит армию противника. По сложности, наверное, эти вещи намного проще, чем призвание Спасителя. Так?

— Так. Порчу навести проще. Но ее проще и снять. От нее легко защититься... Фердинанд II фанатик. Глубоко верующий человек. Да, он ошибается, он льет воду на мельницу Сатаны, но вера его крепка. Любой искренне верующий в этом мире уже защищен от многих злых сил. Любой, отстоявший мессу, получает дополнительную защиту... Даже самый простой нательный крестик — это амулет, в какой-то степени защищающий от любого дурного влияния. Я уж не говорю про святые мощи, чудотворные иконы и прах праведников. К тому же любой уважающий себя властитель прекрасно понимает, что обречен постоянно вызывать на себя чьи-то проклятия. Он держит при себе праведных людей или придворных колдунов. Некоторые — и тех и других.

— И индульгенции, которые продает Папа, — это тоже своеобразные амулеты? — удивленно подняла брови вверх Ольга.

— Да. По крайней мере, какое-то время они действовали, даруя людям прощение грехов и спасение... Собственно, вся Реформация началась с того, что индульгенции потеряли силу. Как и некоторые другие католические святыни.

«Инфляция индульгенций. Оригинальная идея... — подумала Ольга. — Так в чем же тогда разница между священником и колдуном? Только во внешней форме реликвий и ритуалов?»

Дорога была совершенно разбита. Карета переваливалась с ухаба на рытвину. Лошади, скользя копытами по жиже, то и дело кидали комья грязи на одежду и в лицо Старика, а он то нахлестывал, то упрашивал лошадок, то змеей шипел, словно угрожая им чем-то. И лошади шли, волочили, тащили колымагу Дранга все дальше вперед. Щегольская шляпа Цебеша превратилась уже в нечто облезлое, а парадный камзол невозможно было узнать. Людей на дороге попадалось все меньше. Дождь, наконец, перестал. Наступила ночь, и не было видно, очистилось ли небо от туч. Теперь Цебеш не останавливал карету в деревнях у придорожных трактиров.

— Может, стоит отдохнуть? Вы совсем себя измотали.

— Нет. Господь не простит мне задержки. Нам надо завтра быть в Граце, хотя бы под вечер, — прохрипел Старик и выбросил в черную ночь пустую бутылку из-под вина. Следом за ней полетело то, что осталось от его щегольской шляпы.

— Дорога может подсохнуть. Тогда идти будет легче! — не унималась Ольга.

— Или снова пойдет дождь, и ее совсем размоет... Перед нами шел отряд солдат. Это они разбили дорогу. Эти ребята не свернут до Граца, а может, и до Вены.

Ольгу совсем укачало в карете, и она на одной из коротких остановок перебралась на козлы, сев рядом со Стариком. Свежий воздух принес облегчение.

— Зачем нам в Вену, Цебеш?

— Пан Цебеш. Привыкай помаленьку. Нам придется общаться на людях.

— Так зачем, пан... Цебеш? Что вы вообще собираетесь делать? Как именно будете использовать меня? Я хочу все заранее знать, чтобы решить, смогу ли участвовать в этом.

— Хорошо. Слушай. Это будет ритуал. Под звуки органа, в одном из прекраснейших соборов Европы... Своего рода месса. Во время службы ты будешь одним из главных действующих лиц. В присутствии необходимых для Призвания лиц ты должна свершить ритуал — поднести Избраннику Господа чашу с кровью Христа, чтобы он ее выпил.

— А откуда вы возьмете кровь? — нервно дернулась Ольга. — Кто-то будет убит? Ранен?

— Ваша подозрительность и необразованность, сударыня, не знают границ... Церковное вино, налитое в чашу, в ходе Божественной литургии превращается в кровь Христа. Это чудо действительно происходит всякий раз, когда в литургии участвуют лишь те, кто искренно верит. Впрочем, случается подобное все реже. Неверующие, лицемеры, ханжи и нераскаявшиеся грешники никогда не удостаивались чести причащаться кровью Христа. Ибо сказано: каждому воздастся по вере его.

— То есть если я не буду во все это верить...

— Если хоть один из участников ритуала не будет верить, то не свершится не только Пришествие, но и евхаристия, Пресуществление вина в кровь Господа. Поэтому-то Вера очень важна. Вера и есть основа этого ритуала. Остальное — место, время, состав участников, музыка, магия, алхимия и астрология — призвано лишь усилить эффект, сделать чудо, вызванное Верой, Неизбежным и Сильным — Истинным чудом!

— Боюсь, мое участие вам помешает. Я не верю и не сумею поверить ни в вашу магию, ни в возможность пришествия этого вашего Спасителя. Даже если он существует, кто вы такие, чтобы призывать его по своей воле? Почему он вдруг должен именно вам, именно в назначенное вами время явиться? И как, как он будет все это спасать?

— Слишком много «почему», Мария. — И Старик зло ударил хлыстом по спинам замедливших движение коней. — Ты ничего не знаешь про нас, про этот мир, про то, как, что и почему здесь происходит. А вместо того чтобы понять, берешься судить... Гордыня — самый тяжкий грех из всех, которые может совершить человек. У вас, наверное, все там такие. Может быть, я ошибся, забросив невод так далеко вперед... Увы, я не Мишель Нострадамус. Но я читал труды и его, и многих других великих пророков. Сам Кеплер научил меня магии чисел. Я и самостоятельно многого достиг. Математика и божественное озарение дали мне ключ к очень многим вратам. Появление Спасителя неизбежно, как и Армагеддон. Оно предначертано Всевышним еще до появления этого, материального мира. Мы лишь камни великой пирамиды, символы великого пророчества. Нет точной даты. Но мне наверняка известно место — Европа, Альпы, и время, когда все свершится, — одна тысяча шестьсот восемнадцать. Нынешний год. И он уже подходит к концу. Вера. Вот сила, на которую мы только и можем опереться сейчас. И если у нас не получится, то Он явится где-то еще.

На кого снизойдет Его дух? На беззащитного младенца, которого раздавят, словно щенка в кровавом месиве войны? Или на дряхлого старца, не имеющего сил хоть что-нибудь вокруг изменить? Или на женщину — на блудницу, которую отдадут завтра на потеху эскадрону рейтар?! Я не берусь решать за Господа. Но я делаю все, что в моих скромных силах, чтобы помочь осуществлению Его божественной воли. Он открыл мне глаза на Истину. Так неужели же я оставлю в бездействии руки? Сомнения — удел малодушных.

И, раз уж зашла речь, напомню еще раз — для тебя все, что происходит здесь, — прошлое. А значит — случившееся. Для тебя все вдвойне предначертано. Задумайся о том, что будет с тобой, со всем твоим будущим, если ты пойдешь против своего предначертания. Помогать мне — для тебя единственный способ сохранить твой родной мир. Иначе тебе просто некуда будет возвращаться...

Подумай об этом, пока есть еще время. Чувствую, что скоро у нас будет время только для действий.

«Он уверен, что поймал меня в ловушку предопределенности, притащив в прошлое. — Ольга пыталась сосредоточиться и разобраться в том, что только что рассказал ей Старик. — Но это не мое прошлое. Не мой мир. Это какое-то параллельное пространство, альтернативная история... Что бы тут ни случилось, моему миру это никак не грозит. Выход есть. Должен быть. Что угодно, только не ритуал. Ведь если у них получится, если здесь это возможно... Не может, не должно у них получиться! Люди сами выбирают свой путь, без пастыря. Иначе это уже не люди, а стадо... Если все это действительно наше прошлое, то при удачном ритуале того, моего двухтысячного года точно не будет!»

Небо на востоке уже окрасилось в более светлые тона, когда они увидели, что впереди, на дороге, мерцает красная точка. Чем ближе, тем понятней становилось, что это костер у самой дороги, вокруг которого суетятся какие-то фигуры.

— Интересно... уж не стражники ли там нас дожидаются? — заворчал Цебеш и попробовал, быстро ли выходит у него шпага из ножен.

— Вы дворянин? Военный?

— С чего ты взяла?

— Но ведь умеете обращаться и со шпагой, и с пистолетом.

— Научишься тут... Сама-то умеешь стрелять из пистоля?.. Смотри. Отводишь вот этот рычаг, жмешь сюда. А дуло должно смотреть в живот врага, чтобы наверняка. Стрелять надо только в упор, с двух-трех шагов. Тут уж и дите не промажет.

Большой яркий костер вырвал из полумрака широкий круг освещенной земли. Перевернутая на бок телега лежала почти поперек дороги. Между телегой и глубокой колдобиной на дороге оставался довольно узкий и неудобный проход. В проходе, подняв руку, стоял человек.

— Стойте! Стойте, почтенные. Нам нужна ваша помощь.

— Ловко, — прошипел Старик, нащупывая свой пистоль. — Тот, кто не притормозит здесь, наверняка угодит колесом в яму и перевернется. — Зло сплюнув он начал натягивать вожжи. Лошади остановились прямо перед телегой.

— Помоги нам, почтенный. Прояви сочувствие к нашей беде. С тобой тоже такое могло произойти на дороге.

Широкие плечи, основательные жесты и спокойный тон. Говоривший скорее был похож не на просящего помощи путешественника, а на офицера таможни. Красный с золотыми позументами кафтан, баделер в богато украшенных ножнах, красная же ермолка. Он обращался к ним на хорошем немецком, но с сильным южным акцентом. Еще двое, в красных кафтанах и таких же ермолках, стояли, разглядывая их, за перевернутой телегой.

— Турки? — испуганным шепотом спросила Ольга.

— Скорее албанцы, — ответил Старик и, уже обращаясь к остановившему их, произнес по-немецки. — Что за беда у вас приключилась? Перевернулась телега?

— Телега — это полбеды. Недолго ее починить. Да мы уже и починили... У нас пала лошадь.

— Так что вы хотите от нас? По какому праву перегородили дорогу?

— Хотим ваших лошадей. — И албанец широко, даже радостно как-то улыбнулся. — Мы солдаты. Лошадь пала, и мы отстали от капитана, который нас нанял. Нам надо в Вену. Если не явимся, получится, что мы дезертиры.

— Лошадей не дам. Бросайте свою колымагу. По такой грязи вы пешком доберетесь быстрее.

Уверенные жесты, внушительный тон, пронизывающий насквозь взгляд... Ольга уже видела, как подобное поведение Цебеша действует на людей, кого угодно заставляя повиноваться. Кого угодно, но не этого албанца.

— Нет, сударь. У нас ценный груз. Мы не можем его бросить. Еще раз настоятельно прошу одолжить нам своих лошадей. — Он, все так же открыто улыбаясь, подошел к лошадям и схватил руками за вожжи переднюю пару.

— Поди прочь! Не то я вышибу тебе мозги! — вскипел Старик, направив на него пистолет.

— Полегче, сеньор. У моих ребят тоже кое-что есть, и уж поверьте, они не промахнутся.

Ольга оглянулась: два албанца, как по команде, подняли мушкеты. Фитили мушкетов уже дымились, и солдаты целили в Старика, используя в качестве опоры перевернутую телегу.

— Имейте в виду, что это разбой. Это нападение на посла! Я валашский посол, барон Владислав фон Цебеш. Еду в Вену по срочному делу, — грозно зашипел, вращая глазами, Старик. — Если немедленно не пропустите нас, у вас такие неприятности будут, что дыба покажется вам раем! Как имя, титул нанявшего вас капитана?!

— Вот как? — воскликнул албанец, переходя на турецкий. — Если мы не прибудем в Вену к сроку, то за дезертирство нас вздернут. Так что нам особой разницы нет. Мои ребята с пяти шагов не промахнутся. Уберите свою игрушку, а то и вы, и все, кто в карете, превратятся в крупное решето... Повторить по-немецки, боярин, или ты и вправду с юга?

— Это ограбление, и когда-нибудь вас за подобное вздернут, — по-турецки проворчал Цебеш, убирая свой пистолет. — Я и есть посол. В карете никого нет. Кучер умер в дороге, и пришлось самому править... Но имейте в виду. Неприятности, которые вы получите за этих отнятых лошадей, будут велики. Вам было бы дешевле ограбить кого-нибудь другого.

Албанец-офицер и один из его солдат принялись отцеплять четверку лошадей от кареты, а другой солдат держал на мушке Ольгу и Старика.

— Не сердитесь, сеньор — примирительно сказал офицер. — Мы сожалеем, что так получилось, и вовсе не хотим присваивать ваших лошадей. Они нужны нам как средство доставки груза. Все это в рамках здешних законов. Идет война, и лошади конфискованы у первого встречного для военных нужд. Даже если вы и пожалуетесь, вряд ли нас сильно накажут. — За этим разговором они отцепили упряжку от кареты и поставили свою телегу на колеса. — В конце концов, мы ж не звери, — продолжал офицер. — Телега у нас большая, и если вам тоже надо в Вену, то мы с радостью вас подвезем. Уверяю вас, так будет даже быстрее, чем волочь вашу колымагу по разбитым дорогам. А в Вене мы вернем вам лошадок, так что это даже никакое не ограбление, а помощь послу. А ежели вам жалко карету...

— Да пропади она пропадом! — махнул рукой Цебеш. — Помогите-ка убрать ее с дороги... Столкнем, хоть вот в канаву, лишь бы не загораживала проезда. — С этими словами Старик слез с козел и помог спрыгнуть с них Ольге.

— Значит, сеньор надумал ехать с нами? — повеселел офицер.

— Легкая телега, большие колеса. С моей упряжкой, да по такой дороге, на ней действительно ехать быстрее. Будем считать, что я решил воспользоваться вашей телегой. А вас взял с собой. Не бросать же людей на дороге, тем более что нам по пути.

Услышав подобную трактовку событий, албанцы дружно заржали, а офицер восторженно хлопнул Старика по плечу.

— Брависсимо, сеньор дипломат. Это истинное искусство — выворачивать смысл наизнанку, ничего не меняя по сути.

В ответ на подобное панибратство Цебеш смерил офицера внимательным взглядом.

— Как твое имя, албанец?

Офицер смутился. Впрочем, это у него моментально прошло.

— Уно. Зовите меня просто Уно... А это Ду и Тэрцо. Здесь все нас так называют, наши мусульманские имена им нравятся меньше.

— Ладно. Кажется, Ду и Тэрцо уже приспособили моих коней к твоей колымаге. Тащите свой груз и сами садитесь. Поехали. Будешь править лошадьми, Ду. Мне за эти дни работа кучера до смерти надоела.

— Да что вы как малые дети: «Упустили, упустили»! Не могли они в своей карете ехать быстрее нас. Если на рассвете первого октября проехали тот мост, то к вечеру должны были быть в Граце или где-то в пути...

Мы их не обгоняли, так значит, они в городе. Надо протесать еще раз все трактиры и притоны. Пошататься по улицам, разглядывая прохожих и проезжих. Задействовать информаторов... Если вдруг мы обогнали их, даже не заметив...

— Это невозможно, сударь. Мы же в оба смотрели!

— Они могли свернуть с дороги. Могли просто мимо Граца поехать.

— Верно, Матиш. Но вряд ли. Свидетели в один голос твердят, что Цебеш ехал в Вену... Ладно. Даже если мы их и обогнали случайно, мимо города не проедут... Проклятье! Не имея полномочий комиссара Шульца, я даже городской гвардии не могу дать ориентировку. Разве что пообещать денежное вознаграждение тем, кто их заметит?.. Только бы заметили. А возьмем мы их и своими силами. — И широкий, протяжный зевок перекосил рот Хорвата.

— Вот-вот. Поспать бы, господин лейтенант.

— Отставить спать! Сначала озадачьте работой всех, кого сможете. Я позволю вам отдыхать только тогда, когда в городе за вас их будут искать полсотни нанятых соглядатаев. Обещайте десять талеров тому, кто сообщит о них хоть что-то ценное.

— У нас же и пяти талеров на всех не осталось, сударь!

— Я не говорю — платите. Я говорю — обещайте. Заплатит его преосвященство... Если ему будет угодно.

Глава 5

Третьего октября был ветреный день. Ду погонял лошадей, а Уно и Тэрцо вполголоса переговаривались о чем-то своем. При солнечном свете Ольга наконец-то смогла внимательно разглядеть новых попутчиков. Уно явно был старшим. Голос с хрипотцой, загорелое до смуглости лицо. Возраст — около сорока. Он был некрасив, но живое, подвижное лицо и открытая улыбка делали его обаятельным. И еще — сила. Не выставленная напоказ, наоборот — спрятанная куда-то глубоко сила и уверенность в себе. Такой не станет кричать, доказывать что-то, если его обойдут или обидят. Просто пожмет плечами и отвернется... Или оторвет обидчику голову, смотря по настроению. Командовать Уно, видимо, не любил, но умел.

— Не торопись, Саллах. Торопливость только при ловле блох хороша, — негромко сказал он Ду в ответ на какое-то невнятное ворчанье.

— Но это будет только справедливо. Тем более что этот посол нас все равно сдаст властям при первой возможности, — вмешался в разговор Тэрцо. — Такие типы, у которых глаза разного цвета, а один и вовсе зеленый, как у колдуна, всегда очень злопамятны... Гяур припомнит нам свой страх там, у костра, и отомстит. Вот увидишь, Ахмет, он обвинит нас в грабеже и сдаст властям уже в Граце.

— Не сдаст. — Уно поправил торчащий из-за кушака пистоль и покосился на задремавшего Старика. — Он не колдун, а философ, уж я-то вижу.

— Глупо жалеть его, Ахмет, — подал голос Ду. — Ты жалеешь, а он, смотри, уже сел нам на шею. Ведь это он приказал мне управлять лошадьми.

— Разумный приказ. Я его подтверждаю, Саллах. Тебе полегчало?

Ду в сердцах сплюнул и хлестнул лошадей.

— У этого посла наверняка полные карманы золота. И какие-нибудь ценные вещи для взяток... С пустыми руками сейчас в Вену не едут, — не унимался Тэрцо. — Будь у него должная охрана, он бы и разговаривать тогда с нами на дороге не стал, разве что велел бы напасть на нас своим гайдукам. Ты думаешь, Ахмет, у него доброе сердце?

— Он не стал стрелять в меня из пистоля. Грешно покушаться на чужое добро... И еще. Ты не задумывался, Ходжа, о том, почему он едет без гайдуков?.. Это не посол. Скорее, какой-то шпион. Или гонец, везущий важное известие. Если он не соврал и едет из Валахии, то по турецкой земле пробирался наверняка в одиночку. Дрался с кем-то — нога у него ранена. А ты и не заметил, парень? Кто его ранил? Что за известия он везет? Мне бы хотелось сперва узнать ответы на эти вопросы. А убить его мы всегда успеем. Но лучше не торопиться. Этот посол, или кто он там, может быть нам полезен. Умный человек, который едет с тобой в одну сторону, — хорошо.

Албанцы переговаривались между собой на языке, представляющем из себя смесь албанских и итальянских слов, но Ольга почему-то их понимала. И то, что она слышала, не вселяло в нее оптимизма.

Незаметно подсев ближе к Старику, она шепнула ему на ухо по-немецки:

— Будьте осторожны. Они сговариваются вас убить.

— Я и сам не глухой, — буркнул Цебеш по-немецки, поправляя свой пистолет. — Однако я думаю, — продолжил он на итальянском, — что у Ду и Тэрцо хватит ума слушаться во всем своего старшего и более опытного товарища. Тем более что убить меня будет весьма хлопотно, а пользы никакой — богатой казны действительно не имею.

Ду и Тэрцо растерянно заморгали. Уно обернулся к Старику — он улыбался, широко и открыто.

— Какие еще языки знает почтенный посол?

— Латынь, древнегреческий, древнееврейский... С албанским у меня плоховато — многих слов не знаю, но в целом смысл уловить могу. Где вам троим довелось служить, что вы так хорошо знаете итальянский?

— Венеция. Несколько лет в морской пехоте.

— А потом? Мне интересен весь послужной список.

— Сеньор хочет нанять нас на работу? — усмехнулся Уно.

— Почему нет? — пожал плечами Цебеш. — Без эскорта послу действительно негоже. Да и в дороге спокойнее. Или вы торопитесь попасть к нанявшему вас капитану? Это его три ящика вы везете в телеге?

— Нет. Ящики наши. — Уно похлопал по резной крышке самого длинного из них, очень похожего на гроб. — Пока что тот капитан не заплатил нам ни цехина, так что мы не связаны с ним ни принятыми деньгами, ни присягой. Но у нас уже есть с ним договоренность. Однако... — Он вопросительно переглянулся с Ду и Тэрцо, и те утвердительно кивнули. — Однако вы, сударь, заинтересовали меня. Впервые вижу валашского посла, знающего древнегреческий и древнееврейский... Но я бы пошел против своих принципов, если бы согласился служить вам на условиях, худших или даже равных тем, которые нам обещал прежний капитан.

— Вы умеете торговаться, Уно. Что ж, придется мне принять вас на жалованье, вдвое большее, чем то, которое вам пообещали... Как, согласны?

— Хорошо. — И Уно в знак свершившегося договора ударил с Цебешем по рукам. — Однако это немыслимо. Вы, сеньор, пообещали удвоить нам жалованье, даже не спросив, какую именно сумму придется удваивать!

— Честно сознаюсь, я не искушен в том, сколько в наше время стоит труд наемного солдата. Однако вас, скорее всего, наняли на общих основаниях. Спросив вас о жалованьи, которое вам уже обещали, я бы сознательно спровоцировал вас на ложь. Ведь это так естественно — назвать большую сумму... Потом бы мы стали торговаться... Не люблю. Тем более не люблю торговаться, нанимая людей. А теперь мне остается надеяться лишь на вашу врожденную честность. Я уже согласился удвоить обещанное вам жалованье. Так какое же жалованье вам обещал тот капитан на самом деле?

Уно внимательно следил за рассуждениями Цебеша и, услышав вопрос, недовольно и одновременно восхищенно взмахнул рукой.

— Э-эх! Я же говорил вам, ослы, что это не просто посол, а философ. Вместо того чтобы состязаться в жадности, он предлагает мне состязаться с ним в благородстве. Воистину, порой наивность и простота сильнее, чем самое изощренное коварство. Разве у бедных албанцев нет чести? Как теперь я могу солгать человеку, который готов потерпеть убытки ради того, чтобы только не принуждать меня ко лжи?.. Нам обещали всего по два талера в неделю на человека и по четыре талера в неделю, когда выступим в поход. Даже если эту сумму удвоить, получится не так уж и много. Однако мы, сударь, уже договорились, и я, признаться, совсем не жалею об этом.

После того как Цебеш нанял албанцев для охраны, обстановка несколько разрядилась. Уно и Старик завели неторопливые беседы на философские темы, а Ду и Тэрцо изредка отпускали скабрезные шуточки, надеясь, видимо, смутить ими Ольгу. Ольга заметила, что Цебеш с неудовольствием поглядывает на ящики албанцев, подозревая в них контрабанду или еще какую-нибудь грядущую неприятность. Также она заметила и то, как внимательно, даже испытывающе, смотрел на нее иногда Уно.

Дорога тем временем постепенно подсыхала. Они ехали, почти не останавливаясь, весь день и к вечеру оказались на окраине славного своим серебром города Граца.

— Направо. Вот в этот переулочек, — скомандовал Цебеш. Он чувствовал себя в лабиринте улиц так уверенно, словно Грац был его родным домом. Когда телега остановилась у высокого кирпичного забора, за которым темнели двух-трехэтажные постройки, он велел остановить лошадей, аккуратно слез на вымощенную брусчаткой мостовую и, буркнув: «Ждите здесь», скрылся в темноте.

— Непохоже на гостиницу или таверну, — недовольно проворчал Тэрцо по-албански. — Это, случаем, не городская тюрьма?

— Мария, — вполголоса обратился Уно к Ольге, — мне все кажется, что я вас где-то встречал. Вы меня... не помните?

— Нет. А где вы могли меня видеть?

— Нигде, наверное. Похоже, это просто внешнее сходство.

— Ох, не нравится мне это место. Там, за забором, кто-то поет, что ли? — не унимался Тэрцо.

— Монастырь, наверное. Где еще может остановиться на постой наш странный валашский посол, — подхватил Ду.

— Кажется, он вообще не валах... и не посол. Какая, однако, нам разница, коли он уплатил за неделю вперед.

Совсем рядом в каменном заборе скрипнула калитка, и появившийся оттуда Цебеш скомандовал:

— Поехали. Быстро.

Через некоторое время в заборе обнаружились ворота, моментально открывшиеся перед ними. Телега въехала в просторный дворик, окруженный со всех сторон постройками или этим самым забором.

— Позаботься о лошадях, — приказал Старик человеку, появившемуся возле телеги.

У дверей одной из построек их уже кто-то встречал — долговязый человек в рабочем фартуке поклонился Цебешу и сделал приглашающий жест. Цебеш скомандовал, обращаясь к албанцам и Ольге:

— Следуйте за этим человеком. Он покажет, где вы будете спать, пока мы будем находиться под защитой этого славного цеха.

Албанцы, недоуменно оглядываясь, двинулись вслед за провожатым по коридорам, волоча на себе все три ящика, которые они привезли на телеге.

— Что за цех? У кого мы остановились? — беспокойным полушепотом спросила Ольга у Цебеша, который уже собрался куда-то уйти.

— Это вольные каменщики Граца. Их мастер — просвещенный человек. Он иногда помогает скрываться от преследований протестантам и всяким сумасшедшим вроде меня. Не беспокойся. Школа каменщиков живет довольно закрыто, так что на несколько дней я могу гарантировать, что наше пребывание в Граце останется тайной.

— А потом?

— Потом будет видно.

Его преосвященству, Великому инквизитору Австрии, Штирии, Каринтии и Крайны кардиналу Джеронимо, от офицера Крайнской полиции Христа Стефана Карадича

Милостивый государь, сообщаю Вам, что означенный в списке поиска под номером 1 субъект был мной обнаружен после оперативно-розыскной деятельности и работы с агентурой 30 сентября сего, 1618 года Господа нашего, проживающим в поместье Теодориха фон Лицена.

От заслуживающих доверия информаторов мне доподлинно известно, что в ряде владений, а именно в герцогствах Каринтии, Штирии и Крайны, субъект обладает большим влиянием на темные крестьянские массы. Пользуясь антипапскими, а в местах компактного проживания славян и антигерманскими настроениями части населения, он активно вербует себе сторонников. Умело манипулируя фактами, используя как демагогические приемы, так и отдельные реальные случаи несправедливости, необоснованного насилия и произвола со стороны имперских и местных властей и представителей Святой Инквизиции, субъект сумел сформировать на обозначенной территории разветвленную агентурную сеть, занимающуюся сбором информации, контрабандой, торговлей оружием. Ходят упорные слухи о его связях с преступными шайками, похищающими людей. Реальных фактов, подтверждающих эти слухи, мне обнаружить не удалось, однако в целях подрыва авторитета означенного субъекта в среде его сторонников считаю необходимым эти слухи всячески поддерживать.

Тот факт, что субъект был предупрежден о весьма профессионально производившейся слежке и смог безнаказанно ускользнуть из поместья Лиценов, говорит, что либо сам Лицен, либо кто-то из его окружения, слуг предупредил субъекта и оказал ему деятельное содействие. В связи с этим считаю необходимым рекомендовать местному трибуналу Святой Инквизиции провести дополнительное дознание на предмет выяснения сподвижников субъекта в поместье фон Лицена, а также в местечке, именуемом Вис, где субъект получил не только всемерное содействие со стороны местных жителей, но и возможность совершить безнаказанное и дерзкое убийство, напав на уполномоченного комиссара полиции Христа Шульца фон Шицена.

Организация и проведение мероприятий по опросу свидетелей, сбору улик и преследованию субъекта вынудили нас разделить силы. В результате чего, прибыв в Вис вечером 1 октября, позднее, чем произошло убийство, мы уже ничем не смогли помочь комиссару Шульцу. В то же время прошу обратить Ваше внимание на то, что Шульц поехал в сопровождении всего одного солдата в погоню за субъектом вопреки моим настоятельным советам. Далее, Шульц, добравшись до Виса, отправил солдата в увольнение до вечера, а сам отправился по притонам местечка Вис, видимо, в поисках субъекта. За проявленную расхлябанность и отсутствие инициативы солдат, не отправившийся самостоятельно следом за Шульцем и поэтому не сумевший прийти к нему на помощь в необходимый момент, лишен жалованья сроком на месяц.

В результате розыскных мероприятий удалось обнаружить приметы и следы субъекта, направившегося, судя по свидетельским показаниям, из Виса в Вену, прикрываясь титулом валашского посла, под именем Владислав фон Цебеш. С ним вместе с момента встречи в поместье Лицен путешествует некая девица, именуемая Марией. Происхождение неизвестно. Судя по внешним приметам и языку — словенка или хорватка из крестьян. Судя по свидетельским показаниям, страдает приступами безумия, хотя другие свидетели утверждают, что она была от этих приступов субъектом излечена. Цель ее путешествия совместно с субъектом пока непонятна, как непонятны и дальнейшие планы субъекта.

В ходе дальнейшего расследования были обнаружены следы передвижения субъекта и означенной Марии из Виса в Грац. Однако в Граце следов их пребывания обнаружено не было. После одного дня поисков в Граце (2 октября) я не счел возможным задерживаться там дольше и отправился в Вену, разыскивая по дороге следы перемещения в Вену субъекта. Каковых следов обнаружено не было ни по дороге, ни в Вене. Из чего осмелюсь предположить, что Вена не являлась целью перемещений субъекта и сообщение о таковой цели свидетелями было сознательной дезинформацией, чтобы сбить нас с толку.

Однако я оставил трех человек во главе с капралом Матишем Корвином в Граце для проведения дальнейшего наблюдения в городе и, если представится такая возможность, для расследования на дороге из Лейбница в Грац, на которой последний раз нам встречались следы перемещений субъекта.

5 октября 1618 года. Вена

Ольгу разбудил колокол.

— Все на завтрак. Завтрак через полчаса. Поторапливайтесь. Все на завтрак, — монотонно бубнил кто-то, шагая по коридору за дверью.

Четвертое октября. Побеленные известью стены. Кровать, стол и стул. Солнечный свет едва проникает сквозь узкое слюдяное окно. Она торопливо оделась. В дверь уже стучали.

— Кто?

— Я. Вставай, одевайся, пока я бужу своих драбантов. — Цебеш, судя по голосу, с утра был в прекрасном расположении духа... Еще бы — вчера, показав, где их кельи (иначе эти аккуратные, но очень скромные по обстановке и размерам комнатки назвать было сложно), он куда-то исчез и, видимо, неплохо провел время.

Одевшись, торопливо поправив прическу и критически посмотрев на свое мутное отражение в стоящем на столе кувшине с водой (зеркало и даже зеркальце здесь, видимо, считалось невообразимым излишеством), Ольга отодвинула щеколду и вышла в коридор.

Навстречу ей уже шли Ду, Уно и Цебеш — и впрямь слегка припухший, но довольный.

— А где ваш третий?

— Он посторожит сундуки, пока мы едим, — буркнул Уно.

Представив себе, как трое албанцев теснились в комнате, лишь на самую малость большей, чем ее келья, Ольга невольно улыбнулась.

— Ничего смешного тут нет, — пробурчал заметивший это Уно. — Тип, который показывал нам спальню, так заинтересовался ящиками, что сейчас всего можно ожидать. Влезет, пока нас нет, и все распотрошит, если не оставить охрану... А вот, кстати, и он — поджидает нас у входа.

— Сколько раз говорить. Мы не в деревенском трактире. В школе цеха вольных каменщиков подобное просто невозможно. Мало того что воровство против их принципов, так еще и спрятать украденное некуда. А Тэрцо теперь не поест.

— На Аллаха надейся, а осла привязывай, — с умным видом изрек Ду. — А еды я ему с собой принесу.

— Верно, парень, — хлопнул его по плечу Уно. — А в следующий раз он для тебя захватит еды. Сторожить так сторожить.

— А что, разве мы в этой клетке надолго? — сразу скис Ду.

— На сутки, а может, и больше, — посерьезнел Цебеш. — У меня тут дела в городе. А вам лучше не показывать отсюда носа, пока я не вернусь. Братья-каменщики позаботятся о вас. Если вдруг что будет надо — передайте им деньги — купят и принесут все, что попросите.

За этим разговором они вышли из длинного барака, в котором были расположены их комнаты. Во дворе их действительно ждали.

— Добрый день, Эрнест, — кивнул Цебеш.

— И вам добрый день, Мастер. — Тот самый юноша, который показывал им комнаты, почтительно поклонился Старику и кивнул остальным. — Верховный Мастер приставил меня к вам, чтобы показать, что и где здесь находится. Я провожу вас в трапезную, покажу где сесть. — Они уже шли по вымощенному брусчаткой двору по направлению к добротному двухэтажному зданию в готическом стиле. — Сюда. Братья-масоны, а точнее, те из них, кто живет прямо в школе, проводят здесь утреннюю и вечернюю трапезы, а также торжественные собрания.

У закрытых дверей собралась уже изрядная толпа. В основном это были юноши, одетые так же, как и Эрнест, — в некрашеные робы и фартуки. Они с интересом рассматривали гостей. Несколько солидных, можно даже сказать, почтенных мужчин в строгих темных камзолах, стоявшие особняком, уважительно раскланялись с Цебешем.

Тут колокол ударил второй раз и двустворчатая дверь распахнулась. Пирамида с глазом наверху, циркуль и мастерок, еще какие-то символы в витражах окон, на стенах зала... Это была не просто трапезная, а настоящий зал. Каменщики неторопливо рассаживались по своим местам за длинными столами. Что-то горячее уже исходило паром в расставленных заранее мисках. Все расселись, но никто даже не притронулся к еде.

— Во имя Господа... — Из маленькой дверцы в стене в трапезную вошел белобородый и седовласый старец в фартуке. Встав во главе стола, он торжественно воздел руки к потолку. Короткая проповедь, в которой перемежались латынь, немецкий язык и какие-то специальные термины. Все слушали, молитвенно сложив руки перед лицом, и лишь после торжественного «амен» взялись за ложки.

— Бисмилляй рахман рахим. — Уно сделал жест рукой, словно поглаживая свою несуществующую бороду. Ду повторил жест следом за ним. — Надеюсь, эта похлебка не из свинины.

Эрнест, сидевший за столом напротив, уставился на них круглыми от удивления глазами.

— Они что... турки? — спросил он после минутной заминки у сидевшей рядом с ним Ольги.

— Угу... Албанцы.

Впрочем, Эрнест очень быстро нашел с албанцами общий язык. Его живой интерес ко всяческой экзотике совпал с не менее живым интересом албанцев по поводу того, каков тут распорядок, где достать вина и каким образом можно просочиться наружу, за высокий каменный забор.

Цебеш уехал в город, пообещав вернуться если не вечером, то, по крайней мере, завтра утром. В ответ на замечания Ольги о том, что в городе Цебеша наверняка уже ищет инквизиция, Старик только кисло улыбнулся и пообещал, что примет все необходимые меры предосторожности.

Потом Эрнест провел для Уно, Тэрцо и Ольги своего рода экскурсию (а Ду, скрежеща зубами, остался сторожить драгоценные сундуки). Пока юный каменщик с увлечением рассказывая о трудностях постижения масонской науки, Уно улучил момент, чтобы переброситься с Ольгой парой слов:

— Я что-то никак не пойму. Эти масоны — просто цех строителей или какая-то религиозная секта, вроде анабаптистов? Тут все перенасыщено странной символикой.

— Вас это смущает?

— О, нет. Меня, пожалуй, не смутит теперь и сборище исмаиллитов... Вас с Цебешем, как я понял, преследует инквизиция?

— Это долгая история, — смешалась Ольга. — За Цебешем гоняется какой-то фанатик. Пан, собственно, и пошел в город, чтобы все разузнать.

— Я вижу ты, сударыня, темнишь. Ну да ладно... Если у вас нет особой любви с церковной властью, то, пожалуй, я могу вам открыться. Эти сундуки... Мы везем в них святые мощи. Понимаешь, Гофур-паша и раньше-то не отличался особым умом, а тут все одно к одному. Мало того что он приворовывал от солдатского жалованья, так еще и велел сровнять с землей ту часовню... Ну, часовня стояла возле нашего лагеря. Я, конечно, не христианин, но когда вскрыли склепы... За столько столетий мощи действительно не сгнили, только иссохли. Сразу видно — истинно праведный был человек. А на нас, стало быть, ляжет проклятие, раз мы потревожили кости. Ведь кости святых, как я слышал, обладают огромной магической силой. Паша велел кости сжечь и развеять по ветру. Собака. Сам бы взял да и сжег — нет, нам велел. Ну, я с братцами посовещался — здесь, мол, платят жалкие гроши, а у немцев скоро война, там солдаты в цене — и дали мы деру. А дело было на венгерской границе. И оставить-то кости нельзя. Наш идиот еще кому-нибудь их приказал бы спалить. Вот, таскаем их в ящике... Христианский какой-то святой. Не то Стефан, не то Симеон... или Сигизмунд. Пристроить бы его к какой церкви или... Ведь каких денег, наверное, стоит. Только инквизиции мы боимся. Если через подставное лицо или там какой-нибудь секте отдать. Прах праведника должен быть куда-то пристроен, должен быть почитаем, иначе не избежать нам проклятия. Ведь мы же потревожили его, хоть и по приказу. Мы бы за него недорого взяли. А тому, кто возьмется помочь, — законные тридцать процентов. Как думаешь, это будет справедливо?

— Ну... э-э... Даже не знаю.

— Например, эти каменщики. Может, они у нас купят святого? Такие набожные люди наверняка...

— Нет. Эти точно не купят. Я знаю кое-что про масонов. Кости святого им до смерти не нужны.

— А если еще кому-то предложить? Ты подумай. У этого Цебеша, я смотрю, повсюду знакомцы. Может, он поспособствует нам эти мощи пристроить. Не век же с ними таскаться.

— Хорошо. Я его спрошу.

— Значит, договорились. — И, перейдя со славянского на немецкий, он тут же обратился к рассказывающему что-то Эрнесту. — А как тут работает охрана, милейший? Через забор к вам всякие воры не залезают?

На вечерней трапезе Цебеш не появился. Впрочем, все прошло без эксцессов. Миски стояли там же, где и с утра. Присутствие албанцев и Ольги уже никого не взволновало. Ольга, возвращаясь в свою келью, рассеянно слушала, как Эрнест вдохновленно рассказывает Тэрцо о сложностях тригонометрии и степенях посвящения, и только тут заметила, что ужинавший с ними Уно куда-то исчез.

Глава 6

Если начальства вблизи нет, то солдат либо спит, либо пьет. Один век сменяет другой, но это столь же незыблемо, как восход и закат.

Четвертого октября, на закате, одна весьма добропорядочного вида старушка потратила четверть часа, лупя клюкой в закрытую дверь гостевой комнаты на втором этаже известной грацкой харчевни «Два гуся».

Но, несмотря на все потраченные усилия, дверь не открывалась, и старушка, глубоко вздохнув, направилась по коридору к лестнице. На лице ее была смесь разочарования и усталости. Дойдя до ступенек старушка еще раз, с тайной надеждой, оглянулась — так и есть. Из двери торчала всклоченная опухшая рожа.

— Фрау, вы что... ик... что хотели? — спросила рожа с крайнским акцентом.

— Получить свои десять талеров.

— Нет у нас никаких денег. Нет! Приходите завтра! — нервно взвизгнула рожа и скрылась за захлопнувшейся дверью.

— Ну, нет так нет. — Старушка еще раз печально вздохнула и аккуратно поставила ногу на верхнюю ступеньку. — Понастроили, ироды. На первом этаже им не живется...

Сзади опять скрипнула дверь.

— Нет, это не она, — забубнили у двери.

— А я говорю она... Фрау Марта!

Старушка обернулась и грозно потрясла свей клюкой:

— К вашему сведению, меня зовут фрау Хелен, и если у вас нет денег, то мне не о чем с вами говорить.

Отпихнув в сторону двух вцепившихся в дверную ручку небритых молодцев, в коридор выскочил третий:

— Постойте, фрау Хелен. Вас не трактирщик прислал?

— Нет, болван. Меня прислал Йозеф, долговязый Йозеф, если вы знаете такого... Помогите мне лучше спуститься с этого вавилона, у вас же все равно нет ни гроша.

— Это смотря на что, фрау, смотря на что. На хорошее дело всегда найдется заначка. — Третий направился к ней, на ходу стряхивая с кафтана крошки, приглаживая свисающие подковой усы и причесываясь пятерней.

— То-то я и вижу. А Йозеф мне говорил, что вы тут на службе. Фу, разит за версту.

— Так что вы желаете нам сообщить, фрау Хелен? Если пан Йозеф послал к нам, значит, серьезное дело. Пройдемте скорее. Я потом помогу вам спуститься, когда вы расскажете все, что хотели. — Он уже почти волок старушку в комнату.

— Так что вы желаете нам сообщить? — повторил он, заведя ее внутрь и прислонившись к двери спиной.

— Я слышала, вы искали одного. Лицом бледен, волос седой, нос с горбинкой, один глаз карий, другой желто-зеленый, хромает на правую ногу.

— Да, это он, — вскинулись все трое.

— Хорошо. Я знаю, где он. Покажите теперь мои десять талеров, иначе я не издам больше ни звука.

Все трое замолкли. Взгляды солдат как-то самопроизвольно сползли на батарею бутылок в углу. Нет, совесть их была чиста. У них и до пьянки было всего четыре талера. Но что скажет Хорват?

— Вам заплатят, фрау. Потом... Ты латинскую грамоту разумеешь, родная?

— По складам, милок. Да только буквы-то я разбираю не очень. Зрение к старости...

— Вот и прекрасно... Карел. Зачитай бабке пергамент.

Та самая опухшая рожа, что высовывалась из двери в первый раз, достала из-за пазухи истертый кусок пергаментной бумаги.

— Святая Инквизиция, вот, — корявый палец чтеца уперся в неразборчивое «Пре» вместо подписи, — Святая Инквизиция, мамой клянусь, постановила. Не боись, фрау, тебе сам епископ лично заплатит.

Полночи из комнаты Ду и Тэрцо, располагавшейся рядом, Ольге был слышен шум. Видимо, Уно так и не появился, а Эрнест достал-таки албанцам вина. Не спалось.

«Что же дальше? По-прежнему тенью следовать за Цебешем или как его там на самом деле зовут? — размышляла Ольга. — Так хочется бросить его, сбежать, попытаться самой выпутаться из этой заварухи... Но как — не зная толком здешних обычаев, порядков? Нет, это безумие, действуя в одиночку, я скоро попаду в тюрьму или в лапы инквизиции. Неужели же кроме Цебеша нет никого в целом мире, кто бы смог мне помочь вернуться домой? Но безмолвно слушаться старика я уже не могу — уж извините, пан Цебеш, — не получается из меня ни покорной служанки, ни истинно верующей последовательницы. Ну не люблю я, когда за меня что-то решают. Вы во мне не человека видите, а так — атрибут грядущей мистерии, очень ценный, но начисто лишенный права слова. И ведь не объяснишь вам этого, пан, — не поймете. Миссия ваша великая, вами же выдуманная, как стена вокруг вас — не докричишься. Ну что ж, я все равно буду бороться за себя. Вот только посплю...»

Ольге снилось, что она маленькая девочка. Бегает по бескрайнему лугу и собирает цветы. Босиком, в длиннополой холщовой рубашке, с венком на голове. Огромная охапка луговых цветов в руках.

— Мария! — позвали ее с другого конца луга. И она побежала, подбросив цветы над головой и радостно раскинув руки:

— Мама!

Совершенно незнакомая полногубая и синеглазая женщина распахнула объятия:

— Мария, маленькая, куда же ты убежала? Я уже испугалась. Не уходи так далеко, здесь же чужие люди вокруг.

Чужие люди вокруг... И эта девочка тоже не я. Пустите меня отсюда. Зачем я здесь?! Пустите! Маленькая девочка Мария в ужасе бьется в чьих-то цепких руках. Мама!.. На губах горечь гари и пепла. Горечь от слез. Боже, как тяжело одной, все время одной...

Звонит колокол.

— Все на завтрак. Завтрак через полчаса. Поторапливайтесь. Все на завтрак...

Пятое октября. Келья в школе вольных каменщиков.

«Та женщина из сна — как отчетливо я видела ее лицо... — думала Ольга. — Почему она мне приснилась?.. Куда они дели настоящую Марию? Ту, которая раньше, до меня, жила в этом теле? Может быть, это был ее сон, а не мой?»

За стеной. По-турецки:

— Нажрались, свиньи! Такими же хотите стать, как эти тупорылые немцы?! Пейте вино, жрите свинину, скоро сами захрюкаете, забывшие Аллаха ослы!

«Кажется, вернулся Уно», — догадалась Ольга.

— Мы тут и тебе оставляли... Небось нашел за забором себе развлечение в юбке!

— Сам-то где был, сударь?!

— Заткнись, сын козла и ослицы! Здесь я был. Пил с вами, если кто спросит... И давно тут у вас валяется ЭТО?

— Не трожь школяра, он хороший. Это он нам достал...

— Слабак — после первой бутылки срубился.

По-немецки:

— А?.. Уже что ли утро?

— Встать, когда говоришь с офицером! Если еще раз...

По-турецки:

— Уймись, Уно... Ты же с нами пил. Не помнишь?

По-немецки:

— Ну да... Ладно. Но если еще раз увижу их пьяными, тебе голову оторву э... Эдмунд. Давай пошел! Умывайся и веди нас на завтрак... Если еще хоть раз увижу бутылки...

После утренней трапезы Эрнест куда-то исчез. Ду понес завтрак дежурившему на сундуках Тэрцо, да так и остался там отсыпаться после веселой ночи.

Ольга сидела на солнышке, на длинной ученической скамье возле стены. Уно подсел рядом:

— Мои гвардейцы совсем обнаглели. Германия на них плохо действует. Хуже было только на Крите.

— Вы ночью уходили куда-то.

— Вы слышали, — на миг Уно смутился, но потом посмотрел ей прямо в глаза. — Да. Надо было осмотреться. Я ведь в этом городе почти никого не знаю. Цебеш нам заплатил, ладно. Но что будет, если он не вернется, совсем не вернется? Я вынужден думать о будущем, пока эти оболтусы пьют. И чем дольше я думаю, тем ясней понимаю, что все происходящее очень странно.

— Что именно?

— Вот вы, к примеру. Кто вы этому Цебешу? Служанка?.. Нет. Ведете себя с ним на равных. Но и не его... — Он замялся, видимо подбирая нужное слово.

— Не тяну на любовницу пана? — помогла ему Ольга.

— Нет, отчего же. Вполне. — Он мягко улыбнулся. — И внешне, и вообще. Но отношения у вас с ним другие. Я все не могу понять, что же связывает между собой двух столь непохожих людей?

— Так видна непохожесть?

— Мне видна, уж поверьте. — Что-то блеснуло в его карих глазах — то ли усмешка, то ли солнечный блик.

И Ольге вдруг страстно захотелось довериться этому человеку. Довериться, позабыв про осторожность и сомнения.

Человек не может долго один.

— Я же вижу. Вас связывает с ним что-то страшное. Какая-то беда. Вы словно заложница. Я никогда не любил торговлю людьми. Может, я могу вам как-то помочь?

— Откуда такой интерес, сударь? Мне нечем вам заплатить, а Цебеш платит вам деньги.

— Деньги! — Он презрительно скривил губы. — Я и солдатом-то стал из любопытства. Всегда стремился делать то, что мне интересно... А тут какая-то загадка. Как будто я попал в одну из волшебных сказок Шахерезады. В вас тайна и безысходность, которую невозможно терпеть. На вас нет цепей, так почему... Вы даже беспокоитесь о нем. Ждете, когда он появится. Ждете?

— Жду, — устало выдохнула Ольга. — А что еще мне остается?! Никто кроме него мне не сможет помочь.

— Так не бывает.

— Бывает, поверьте мне, сударь.

— Да, Цебеш умен. Он философ, даже мудрец. Он по-своему честен и справедлив. Но вас он растопчет на пути к своей тайной, только ему ведомой цели. Растопчет даже не поморщившись.

— Знаю.

— Так что же вас держит? Заложник? В его власти кто-то, кто вам очень дорог? Или что-то иное? Магия? Страшная клятва? В то, что вы разделяете его взгляды, я, уж простите, поверить не могу.

Ольга благодарно улыбнулась, справедливо восприняв его слова как комплимент.

— Вы верите в переселение душ?

— Странный вопрос... Да. Слышал о таком. Индусы уверены, что... Может, они и правы, как знать? Но как же тогда ад и рай, как быть с воздаянием?

— Но вы не отрицаете, что такое возможно?

— Сам Мухаммед, да и ваш Исса этого, кажется, не отрицали. Но почему...

— Это не мое тело. — Сказала, словно в омут бросилась. — Постойте, дайте мне объяснить... Это тело безумной девушки — Марии. А мое тело спит где-то далеко. Дома. Цебеш вселил сюда мою душу. Он это умеет. Я здесь, словно в клетке. И только он может вернуть меня обратно... Вы считаете меня сумасшедшей?

Рука Уно, игравшая до этого кистями шелкового кушака, замерла, сжав одну из кистей в кулаке. Ольга робко взглянула ему в лицо. Застывший взгляд Уно был направлен куда-то мимо нее. Потом он моргнул и медленно разжал ладонь.

— Я слышал о подобном. Но вижу впервые... Цебеш, выходит, и правда сильный колдун. Что ж, это многое объясняет. Однако почему вдруг только он? Людей, которые знают магию, найти можно. В каждой столице десятки алхимиков и магов, и, поверьте моему опыту, не все они шарлатаны. Вам нужно отыскать свое прежнее тело и колдуна или священнослужителя, который вам сможет помочь.

— Как просто, — горько улыбнулась Ольга.

— Не просто. Но вполне возможно.

— Нет. Невозможно. Как бы вам объяснить... Мое настоящее тело — оно далеко. Очень далеко.

— В другой стране? В Китае? — Ольга грустно покачала головой. — Еще дальше?!

— В будущем. Да, вы зря улыбаетесь — в будущем, или, может быть, в другом мире. В двухтысячном году от Рождества Христова... Видите — только Цебеш мне может помочь. Раз он притащил меня сюда, то сможет и вернуть обратно.

— Он вас обманет. Не будет он никого никуда возвращать... Мне так кажется.

— Может быть. Но он — моя единственная надежда.

— А вам так хочется туда, назад? — В голосе Уно послышалось сожаление.

— Да, конечно. Этот мир — он совсем для меня чужой. Впрочем, к чему весь этот разговор, если...

— Постой! Есть один человек. Мне тогда показалось, что он настоящий святой... Я видел этого человека, говорил с ним. Простой плюгавенький старичок. Дервиш. Говорят, он родом из Пенджаба, это далеко на востоке... Была свадьба, и у хозяйки не хватило масла, чтобы приготовить еды для гостей. И купить негде — до города далеко, а гости уже собрались... Тогда дервиш взял чан, пошел и зачерпнул воды в реке. Когда он принес чан хозяйке — там было масло. Настоящее масло — я сам видел... Он только велел хозяевам, когда будет время, купить чан масла и вылить его в реку, чтобы не нарушать гармонии мира... Такой человек может помочь, я в этом уверен.

— Пенджаб — это очень далеко, — осторожно заметила Ольга.

— Все это произошло в Македонии. Я там его видел два года назад... Понимаю, это все иллюзорно, но нельзя же сидеть и ждать просто так. Тем более что Цебеш, может быть, уже и не вернется. Его по всему Грацу ищут.

— Может, вы и правы... Не знаю. Надо все хорошенько обдумать. — Она боялась спугнуть появившуюся надежду.

Ветер в лицо. Лошадиные подковы стучат по утоптанной сотнями ног дорожной земле. Города, городишки, деревни. В дорожной сумке Карела лежит клочок бесценной бумаги.

«Срочно. Лично в руки. Лейтенанту Стефану Карадичу.

Он в Граце. Хорошо охраняется. Взять сами не сможем, скорей приезжай. Матиш».

Пятое октября. Солнце в зените. Только бы лошадь не сдохла. Несложно догнать врага. Куда сложней догнать время.

— Не думаю, что ты увидишь нечто решающее. Но что-то ты увидеть должна. Что-то, что тебе поможет, подскажет, как дальше быть.

Они сидели в комнате Ольги на жесткой, покрытой соломенным тюфяком кровати. Уно, оказывается, иногда курил кальян и возил его постоянно с собой. Он насыпал сушеной травы, запалил ее от лучины и, пару раз затянувшись, протянул Ольге.

— По крайней мере, попробуешь.

— Хорошо. Я что угодно готова попробовать, лишь бы вернуться домой. — Ольга решительно взяла в руки костяной мундштук.

— Так. Глубже вдыхай, дыши ровно. — Он негромко ударил рукоятью ножа по столу. Еще раз. Ритм был незамысловатый, но неотвратимо-уверенный. — Дыши. Еще. Забудь обо всем. Расслабься. Смотри прямо перед собой и вдыхай. Слушай. Ты вся — слух. Когда барабан замолчит, ты вернешься. Ритм. Задавай свой вопрос. Ты и есть этот ритм...

Ее взгляд, зацепившись за что-то на гладкой противоположной стене, замер. Кальян выпал из расслабленного рта. Уно продолжал выстукивать рукоятью ножа по столу. Он внимательно следил за ее руками, лицом. Всегда интересно — что человек увидит, если осмелится, сможет заглянуть себе в душу и дальше, туда — в запредельное.

«Маленькая трещинка на беленой стене. Трещина, так похожая на ущелье в горах. Она все больше и больше» — думала Ольга. — Внутри ущелья течет ручеек, или нет — речка. С грохотом, пенясь, несет она воды по каменистому дну. Скалы известняка и гранита до самого неба. И я черной точкой иду по тропинке над ревущей водой. Иду и догоняю ту, другую, черноволосую, которая бежит впереди. Ветер, холодный ветер в спину. Он разбрасывает распущенные волосы, задирает белое платье. Бегущая испуганно оглядывается — у нее очень знакомое лицо.

— Постой!

Еще раз оглянулась. Голубые глаза, полные губы, почти ангельское личико — это же мое лицо!..

— Мария?..

— Что тебе надо? Что вы все от меня хотите? — безумие и страх до краев наполняют огромные голубые глаза. Страх...

— Я могу тебе чем-то помочь?.. Мария! Почему ты смотришь мимо меня? — Но в ее глазах страх уже перерос в ужас. Она вцепилась мне в плечи и, словно парализованная невыносимой болью, смотрит куда-то мимо. Губы ее беззвучно шевелятся, пытаясь сказать, крикнуть... какое-то имя? проклятие?»

— Мария! Мария, очнись! — Губы... Это губы Ахмета. Он чем-то напуган?.. Нет, уже все нормально. Улыбается.

— Аллах акбар! — облегченно вздохнул Уно и опустил руки, сжимавшие до этого, словно тиски, ее плечи. — Я уже боялся, что ты не вернешься... Бледная вся. Я прекратил выстукивать ритм, когда ты так побледнела. Испугалась чего-то?

«Свежий ветер дует из распахнутого окна. Лицо почему-то мокрое. Ну да, он старался вытащить меня из транса. Зачем? Я же только-только подошла к разгадке», — пронеслось в голове.

— Кого ты там видела?

— Себя... Нет, Марию, ту девушку, которая... жила в этом теле раньше.

— Хм. И правда, если он вселил тебя в это тело, то ты не Мария. Дома у тебя было свое имя... Какое?

— Ольга.

— Оль-га, — он словно попробовал незнакомое слово на вкус. — Странное имя. Нездешнее.

— Естественно. Там, дома, все иначе, чем здесь... Ахмет, я хочу сейчас же повторить этот опыт с кальяном.

— И не думай. Ты совсем бледная. Эту траву нельзя часто курить. Привыкнешь. И потом — ты ушла слишком далеко. Еще чуть-чуть, и у тебя бы сердце остановилось. Ты что, правда нашла там дорогу домой? Хотела сама по ней...

— Нет. Но я говорила с Марией.

— Что она сказала тебе?

— Ничего. Она ничего не успела сказать. Только остекленевший ужас в глазах — она кого-то очень боится. Потом ты прервал меня... Пусть даже я не найду дороги домой. Мне надо с ней поговорить, разузнать, как Цебеш это сделал. Сама я не помню, но, быть может, Мария... Ну же, Ахмет, зажигай опять свою трубку, — Ольга уже требовала, а не просила.

— Подожди. Так сразу нельзя. Хоть какой-нибудь перерыв... Иначе ты просто надорвешь свою душу. Отвлекись. Расскажи мне о чем-нибудь... Там, в будущем, как это будет?

— Что именно?

— Ну, например, чем кончится эта война? Кто победит?

— Не знаю. Я живу... жила почти на четыреста лет позже. Для нас все ваши страсти — далекая история, которой почти никто не забивает себе голову... Мир совершенно изменится. О вашем, семнадцатом веке напишут множество книг. Одно время я зачитывалась этими приключенческими романами, даже мечтала сама пережить нечто похожее. Роковая любовь, кружева, пистолеты и шпаги. Если бы я знала, как непохожа ваша жизнь на то, о чем пишут в книжках. Здесь все такое... настоящее — страх, горе, боль, усталость... Не знаю, как объяснить тебе, ты к этому привык, а для меня ваш мир слишком... слишком настоящий. Там мы живем как цветы в оранжерее. И вдруг я попала в дикий лес. Необходимость каждый день месить ногами в деревянных башмаках дорожную грязь ради того, чтобы попасть из одной деревушки в другую... Эти ваши, вытрясающие душу на долгих дорогах, телеги. Грязь. Невозможная грязь и каждодневное напряжение сил, чтобы просто остаться в живых. Смерть стоит у каждого за спиной. Наверное, поэтому у вас все в полную силу, как в последний раз. Разбойники, солдаты, инквизиция — кто угодно может схватить, убить. И надо всегда быть готовым убегать... или самому убивать. Все это грубо, зримо, не понарошку... Там, у себя, мы привыкли видеть мир по телевизору или с книжных, газетных страниц. Только окунувшись в вашу теперешнюю дикость и неустроенность, я начала по-настоящему ценить автомашины, горячий душ, телефон, электрический свет... Ты и слов-то таких, наверное, не знаешь.

— Не знаю. Но ты говори. Мне все равно интересно. И потом, надо же тебе кому-то излить свою душу.

— Да. Я просто не представляю, как мне здесь дальше прожить... Даже колдовство у вас настоящее. Цебеш, представь себе, хочет вырастить сказочное чудовище, василиска, и подчинить его себе с моей помощью. Все твердит про яйцо, снесенное черным петухом... Такое здесь что, возможно?

— Ничего подобного раньше не слышал. Некоторые маги умеют видеть то, что находится от них за много дней пути... Говорят, так можно увидеть даже грядущее или поговорить с другим магом.

— Обыкновенный телефон. Или скрытая камера и передатчик телесигнала — чтобы видеть то, что не видно простым взглядом... В нашем мире многие технические средства действуют словно сказочные. Но нет настоящего, дремучего волшебства, со вселением душ, с богом и дьяволом, которые здесь, как и смерть, у каждого стоят за спиной. Порой у меня просто мурашки по коже... У нас вместо магии самолеты, машины, компьютеры и связь через спутник.

— Что за жуткая смесь словенского и испорченной латыни! — Уно недовольно потряс головой. — Но ты говори, рассказывай подробней и нормальными, простыми словами... Как ты там жила? Чем занималась? Я так и думал, что за четыреста лет эти сумасшедшие итальянские механики, вроде Галилея и Леонардо, изобретут какое-нибудь невероятное чудо, например металлических птиц или часы размером с ноготь мизинца... Говори, а я пока опять набью трубку.

«Широкий некошеный луг. Вытоптан почти весь. И люди. Люди лежат там и сям в неестественных позах. Мертвые люди на вытоптанном только что лугу. Гарь. Запах гари во рту. А на краю луга, на фоне горных вершин, к небу валит густыми черными клубами дым. Кто-то сжег деревню и перебил, саблями порубил на лугу всех, кто в ней жил.

Вот лежит, съежившись, хрупкая девочка лет тринадцати. Ветер треплет ее волосы, платье. У нее на бедре что-то темное — словно клеймо выжжено...

— Мария! Это ты?

Она резко повернулась. Жива!

— Мария. Не бойся меня. Скажи что-нибудь.

— Зачем... За что их?.. За что вы меня убили?! Пустите! — Я взяла ее за плечи, но Мария пытается вырваться.

— Успокойся, родная. Чем я могу помочь тебе? Чем? Говори. Я не причиню тебе никакого вреда.

— Нет. Нет! Он уже здесь. Он совсем рядом! Пустите! — Она стала вырываться из рук, царапаясь и кусаясь. На залитом слезами, измазанном гарью лице опять ужас и мука. — Я не хочу... Пустите меня! Будьте вы прокляты. Будьте прокляты все!

Она больно бьет меня по лицу. И еще. Вырывается. Я уже не вижу...»

— Мария!.. Ольга. Ольга, очнись же! — Еще пара пощечин и чем-то холодным в лицо. Это Ахмет.

— Открыла глаза наконец-то... Это была моя ошибка. Курить кальян тебе определенно нельзя.

— Придется еще раз. Я говорила с ней, но так ничего толком и не узнала. Интересно, кого она так ненавидит?..

— Вряд ли это приблизит тебя к разгадке... Ясно одно: Мария жива. Она, как и ты, в этом теле. Тебе канабис дал не путь в мир грез, не выход в запредельное, а возможность увидеть ту часть себя, которую закрыл от тебя Цебеш. Ее сознание не исчезло совсем. Оно спрятано, Цебеш загнал его куда-то глубоко... Мария живет одним днем, тем, когда ее деревня была сожжена и когда помутился ее рассудок. Вряд ли ты узнаешь у нее что-то ценное.

— А вдруг? Я должна попробовать.

— Нет. Хватит... Смотри — солнце уже садится. Ты два часа не приходила в себя. Наверное, связи твоей души с этим телом не очень прочны... И даже не пробуй просить. Третий раз это тебя убьет. Спи лучше. Сон порой открывает такое, что не добыть никаким дурманом. Тебе надо отдохнуть, Ольга. Спи. А завтра мы все-все решим.

Глава 7

Шестого октября с утра все шло как обычно. Цебеш так и не появился. После завтрака Эрнест, пошептавшись о чем-то с Ду и Тэрцо, исчез, а Уно с Ольгой устроились на скамье у каменного забора, намереваясь обсудить подробный план действий.

Впрочем, их милая беседа была прервана, так и не успев начаться. К ним подошел привратник.

— Вы фройлен Мария? — спросил он, обращаясь к Ольге.

— Да.

— Вас спрашивает один человек...

— Кто? — Внутри у нее все похолодело. В голове крутилось только одно: «Цебеш».

— Я провожу вас, сударыня... Это посыльный. Он дожидается там, у ворот.

Ольга нерешительно оглянулась на Уно.

— Пойдем. — Он подбадривающе улыбнулся, поднялся и пошел вместе с ней за привратником.

Их ждал мальчишка лет двенадцати, одетый в какую-то рвань.

— Вот, фройлен, вам письмо. Мне велено дождаться ответа.

— Откуда ты знаешь, кто я, мальчик?

— Господин, который просил передать записку, вас описал.

Ольга кивнула головой. Она уже читала:

«Мне надо тебя увидеть. Прийти сам не могу, боюсь, за мной следят. Мальчишка проводит тебя на площадь с часами. Будь там без четверти десять. В десять к тебе подойдет человек и пригласит с ним отобедать. Пойдешь с ним одна. Там и поговорим».

— Подписи нет.

— Этот господин сказал, что вы поймете от кого...

Ольга оглянулась на Уно:

— Это он.

— Хорошо. Ты, парень, нас точно дождешься?

— Конечно, сударь. Прямо у ворот и буду стоять, только побыстрей, если можно. Мне не терпится получить еще десять крейцеров от того господина.

Уно потрепал паренька по голове и снова отвел Ольгу к скамейке:

— Тут нас наверняка никто не слышит... Так что хочет Цебеш? Почему сам не явился?

Ольга молча протянула записку Уно, и он стал читать.

— Без четверти десять... Колокол бьет первый раз в семь, второй, перед трапезой, в полвосьмого. Значит, сейчас около девяти. У нас четверть часа на сборы и полчаса, чтобы туда добраться. Больше получаса не понадобится, Грац не такой уж большой город.

— А может... не ходить?

— Это глупо. У нас еще ничего не готово. Не явишься — он начнет тебя искать. Сколько у него сторонников в Граце? А сколько из них прямо здесь, в школе... Исчезать надо вдруг. Заранее все подготовив, неожиданно и неизвестно куда. Иначе он нас быстро найдет... Надо его успокоить. Одну я тебя, естественно, в город не отпущу. Мне, как верному гайдуку, и Цебеш бы этого не простил. Но сам пойти с тобой не могу. Это вызовет у него подозрения. Да и слишком большой эскорт помешает. Пошлю с тобой Тэрцо. Он парень резкий. Стреляет навскидку очень неплохо. Будет наблюдать за всем, что вокруг. Если что — подашь ему знак, уронишь платок... Это на крайний случай — после начнется стрельба, и мишенью номер один будет Цебеш.

— Ты так уверен в своих людях?

— Как в самом себе... Я тоже буду прогуливаться по городу — где-нибудь поблизости. Так, на всякий случай. Мы же не знаем, что у этого колдуна на уме.

Хорват шел по анфиладе изысканно обставленных комнат. Он примерял свой шаг к собеседнику — невысокому седеющему толстяку в черной сутане. Внимательно слушал. Толстяк шел неторопливо, уверенно жестикулируя и то и дело переходя с немецкого на латынь.

— Так все-таки, почему именно его? Почему именно Старый Ходок нам всем теперь так опасен? Бросать на него столько сил сейчас, когда ересь и бунт притаились почти в каждом доме...

— Этот еретик очень талантлив, sacer esto![1] Он верно истолковал многие пророчества и именно поэтому все время твердит о грядущем конце света. Этот год, одна тысяча шестьсот восемнадцатый, действительно переломный. Многие святые и великие провидцы предсказывали, и сочетание звезд... Мне было видение. Он хочет призвать в этот мир Сатану.

Это было как озарение. Хорват вздрогнул. Мурашки побежали по его телу. «Так вот откуда это».

— Hostis generis humani, gloriam dei...[2] — прошептал он вполголоса.

И вздрогнул уже верховный инквизитор, кардинал Джеронимо Ари. Вздрогнул и с удивлением уставился на Хорвата:

— Apage, Satanas![3] Что это ты говоришь? — Было в этом вопросе подозрение, страх, догадка...

— Я повторил то, что слышал с чужих слов... Это, по подтвержденному на пытке показанию одного свидетеля, выкрикивала в припадке девица, которую Старик потом якобы излечил.

— Ecce Femina![4] Все сходится... Нам нужна эта Мария. Он теперь бежал из Крайны куда-то на север?

— Она одержима Сатаной?

— Может быть. А может быть, он это подстроил. Он не раз уже совершал, судя по твоим же отчетам, подобные «вселения», возбуждая толпу на бунт с помощью фальшивых чудес... Наверное, эта Мария — сильный природный медиум. Может быть, даже на ней некое предначертание. Он хочет совершить все с ее помощью! Этому надо помешать... Но девица нужна нам живой. Старика тоже необходимо схватить — он может рассказать много интересного. Однако если проявит сопротивление — не церемонься с ним. А Марию приказываю доставить мне... Нет, лучше епископу — в Зальцбург. Там надежные стены, и все расчеты указывают... Я сам скоро там буду. Она нужна Святой Инквизиции. С ее помощью мы сможем предотвратить много бед... Даю тебе полномочия чрезвычайного комиссара инквизиции, право арестовывать или изымать из-под ареста любого подозреваемого для дальнейшей передачи его суду инквизиции, чин капитана и все силы, выделенные для поиска Старика, в подчинение. Твоя задача арестовать или убить Старика и доставить мне живой и невредимой эту Марию. Живой и невредимой, ты слышишь? Это поможет нам избежать ужаса, который собрался обрушить на мир твой безумец и чернокнижник. Если выполнишь все — полковником сделаю! Ну а если провалишь... Бумаги завтра будут готовы, я прикажу. Все. Иди. Cum Deo.[5]

«Отцу Бендетто Кастелли, профессору математики города Пиза.

Да пребудет на вас благословение Отца нашего. Задуманный нами план приобрел реальные черты. Почти все ингредиенты собраны, и упускать столь прочную возможность было бы преступно, особенно учитывая ту опасность, которая нависла теперь не только над протестантским населением Империи, но и над всеми мыслящими людьми нашего времени, включая и нашего общего гениального учителя и друга сеньора Галилео, лишь по воле Провидения избежавшего не так давно застенков инквизиции и до сих пор находящегося под наблюдением и в постоянной опасности. И сообразуясь с этим, прошу Вас, отложив все дела, немедленно и тайно...»

«..Возлюбленный брат мой Антонио, я надеюсь на тебя, как всегда. Необходимость диктует нам предпринять самые резкие меры. А если ты думаешь, что Они успокоились, то смею тебя заверить, что председатель Верховной Конгрегации кардинал Беллармино хотя и выглядит человеком ученым, разумным и мягким, но на компромисс совершенно не способен, и его теперешние реверансы — лишь отвлекающий маневр. Если же пепел бедняги Джордано, которого они с Мочениго заманили в Венецию обещаниями и после предали, за давностью уже остыл в твоей памяти, то вспомни десятки других и, наконец, прими теперь во внимание, что охота началась и на меня, словно на дикого зверя, и они не остановятся, пока не предадут огню всех нас. В таких обстоятельствах я призываю тебя и всех других наших сторонников действовать решительно, ответив наконец ударом на удар. Ради выполнения нашего плана тебе необходимо, отложив все дела, немедленно и тайно отправиться...»

«...И если Вы, дорогой мой Конрад, все еще сомневаетесь, то знайте, что на его преосвященство Клезеля, единственного человека в Вене, способного на компромисс, на коронации в Братиславе действительно покушались, но Господь отвел арбалетную стрелу. Однако они, не успокоившись на этом, арестовали беднягу, устроив настоящий переворот в Вене. Теперь же Империей, правят инквизиторы и иезуиты, руками своего выкормыша Фердинанда, а настоящий император Матвей отстранен от дел, и боюсь, эти подонки его уже отравили. Таким образом, все внутренние силы, способные хоть как-то предотвратить столкновение, устранены, неизбежное свершилось, и нам теперь медлить уже невозможно. Итак, вам, друг мой, необходимо, отложив все дела, немедленно и тайно отправиться в Зальцбург...»

«...То Вам, пан Сигизмунд, сомневаться и вовсе не пристало, ибо Ваш Силезский сейм, как я слышал, уже послал свой отряд в поддержку чехам, и Вам самому теперь так же надлежит принять участие в судьбе народов Европы не шпагой, ибо шпаг весьма много с обеих сторон, но духовным мечом, участвуя словом и делом в осуществлении нашего плана. Для этого необходимо, отложив все дела, немедленно и тайно отправиться в Зальцбург и ждать там условного сигнала, после которого...»

Цебеш утер пот со лба. Кипа зашифрованных писем. Порядковый номер буквы в алфавите увеличивается на число. В обозначении года на письме четыре цифры. Начиная с первой, крутим их по циклу. Нормальный текст превращается в абракадабру, совершенно непонятную для тупых инквизиторов, у которых случайно может оказаться письмо, но довольно быстро расшифровываемую человеком просвещенным, имеющим гибкий ум и к тому же знающим код. Предупредил, кажется, всех, кто будет нужен ему в Зальцбурге при свершении обряда. Теперь еще одно письмо, очень важное.

«…Прага, Иоганну Кеплеру. Срочно. Лично в руки...»

Задумчиво почесал подбородок пером: «Надо зашифровать письмо поинтересней. Во-первых, я слишком трепетно отношусь к этому человеку, а во-вторых, шифр, столь примитивный, как предыдущий, в секретном письме от одного из его лучших учеников может даже обидеть маэстро... Странно, что, будучи его ровесником, я все же считаю себя его учеником... Впрочем, у каждого своя специализация. У него — математика и небесная механика, а у меня — астрология и оккультные науки... Сам код, год 1618, мы тоже будем смещать, используя как базу для смещения остаток от деления на 10 порядковых номеров в алфавите букв последнего слова письма. Чтобы он сам понял этот код однозначно, использую его оригинальную систему математических обозначений...»

«…Лишь Вам, дорогой мой Иоганн, как своему учителю, я могу доверить эти расчеты. И, надеюсь, Вы не найдете в них ошибок, ибо от их правильности сейчас зависит очень многое. Жду скорейшей, закрытой столь же сильным шифром, оценки моих вычислений. Отправьте ее в Линц, по известному Вам адресу. В свою очередь спешу Вас предупредить, что Ваше дальнейшее пребывание в Праге может стать опасным, так как этот город, не позже чем через полтора года, будет захвачен католиками и подвергнут ужаснейшему террору. Наиболее же безопасным местом для спокойной научной работы теперь на ближайшие годы становится Франция, так как скоро никто не будет чувствовать себя безопасно ни в одном германском городе, что, впрочем, многим видно уже и без астрологических ухищрений. Всегда Ваш, Карл Готторн.

Моему Учителю/10с + 1618с».

Так. Теперь несколько незашифрованных писем.

«Его высочеству пфальцграфу Рейнскому, Фридриху...»

«Его превосходительству, господину генералу, графу фон Мансфельду. Пльзень. Лично...»

«Его превосходительству, полковнику Албрехту Вацлаву Валленштейну. Ольмюц. Лично в руки. Срочно».

И далее одним и тем же текстом, чтобы голову зря не ломать:

«Изучив Ваш гороскоп и зная о гибкости Вашего ума и том высоком общественном положении, которое Вы занимаете, я более чем уверен, что Вы будете играть решающую роль в том конфликте, который разгорается теперь в самом сердце Европы. Осмелюсь предложить Вам чудодейственное средство, которое многократно усилит Ваши природные дарования, дабы Вы направили их на всеобщее благо. Средство это дарует Вам успех в военных делах и несказанный авторитет в вопросах управления людьми. Отказавшись от такого подарка судьбы, каковым является это средство, Вы совершите величайшую ошибку, лишив себя весьма многих грядущих побед. Средство это Вы можете получить, если до 21 октября прибудете в Зальцбург инкогнито, со всеми мерами безопасности, какие сочтете необходимыми, и там обратитесь к хозяйке трактира „Шпиль“ фрау Кларе Зибель, предъявив ей это письмо.

Со своей стороны гарантирую честность и несомненную действенность магического средства, которое я решился доверить Вам, положившись на указания звезд и на свое личное мнение о Вас, как о человеке деятельном и достойном этого единственного и неповторимого Дара.

Моей целью является не личное обогащение, а скорейшее прекращение начавшейся кровопролитной войны. Достичь этого может лишь человек, подобный Вам, получив вышеозначенный Дар и совершив ряд решительных и победоносных действий. Никакой другой платы за использование этого Дара с Вас потребовано не будет, разве что Вы сами захотите вознаградить меня по благородству своей души.

Искренне Ваш, доктор оккультных наук, магистр огненной и воздушной стихий Жозеф Вальден».

«Так. Теперь еще одно. — Цебеш устало вздохнул. — Придется опять шифровать».

«Доктору Морицу Бэйнерду. Брно.

Запрос, сделанный мной, подтверждаю. Как известному специалисту верю Вам на слово. Готов заплатить за это двенадцать тысяч гульденов золотом. По времени я ограничен, и если в срок с десятого по пятнадцатое число в городе Линц не появится известный нам товар, то купить его я не смогу. В Линце меня можно найти, оставив письмо с адресом или местом встречи на мое имя в трактире «Белый камень». Надеюсь, сделка не сорвется.

Искренне Ваш. Дроуб Фельцах».

Часы на площади пробили девять. Цебеш погасил свечи и отдернул шторы. В комнату ворвался утренний свет.

— Ты уже послал мальчишку, Трухзес? — крикнул он в соседнюю комнату.

— Как вы и велели, Мастер. — Тучный, добродушного вида немец, позевывая, появился в дверях. — Все готово... И как вы можете не спать целую ночь, сударь? Три дня писали и все никак не написали...

— Вот. Отправь еще и это. По тем же скорым каналам... Мне нужно еще четыреста флоринов.

— Четыреста? — удивился Трухзес.

— Да. А ты чего ждал?

— Вы, сударь, оговорились тут, пока писали о каких-то двенадцати тысячах...

— Оговорился?

— Да. Вслух проговорили. Вот я и засомневался, только мне за день не собрать.

— Да... Тут начнешь заговариваться. Вот что значит не спать больше суток, — скороговоркой забубнил Цебеш. — Ну ничего. Не бери в голову, старина. Это были не деньги... Эклиптику рассчитывал. Четыреста флоринов мне вполне хватит. И еще вот о чем тебя попрошу... — И Цебеш, доверительно положив руку на плечо Трухзеса, повел его в соседнюю комнату.

Ольга и Тэрцо вот уже пять минут разгуливали по площади под часами. Они были не одиноки: степенно прохаживались по мощеной мостовой еще несколько парочек. Спешили куда-то слуги с корзинами. Проезжали по улице повозки, кареты, телеги. Несколько молодых людей проскакали по площади верхом на породистых, норовистых конях. Два стражника в кирасах стояли у входа в ратушу, зевая и тоскливо разглядывая прохожих. Нищие на паперти, зеваки, собравшиеся поглядеть, как будут бить городские часы, — все эти люди, казалось, шпионят, изредка поглядывая на Ольгу и Тэрцо или, наоборот, делая вид, что эти двое совершенно им безразличны.

«Почему меня не оставляет мысль, что это ловушка? — размышляла тем временем Ольга. — Что-то не так? Мог этот мальчишка работать на инквизицию? Если бы Хорват поймал Цебеша, что бы он стал делать?.. Или все же Цебеш сам так перестраховывается?»

Ударили звучно, даже с каким-то торопливым дребезжанием, часы. Один за другим десять ударов. Вот. Сейчас что-то случится... Но ничего так и не произошло. И минуты вновь потянулись — невыносимо долгие.

— Сударыня! — К ним подошел, радостно улыбаясь, неуклюжий толстяк. — Наконец-то я вас в этой суматохе сумел разыскать... Вы фройлен Мария?

— А что вам, сударь, угодно? — Тэрцо лучезарно улыбнулся и положил правую руку себе на кушак, закрыв ладонью пистолетную рукоять.

— Мне угодно пригласить вас, сударыня, на праздничный обед и от своего имени, и от имени одного нашего общего знакомого. — Толстяк поклонился Ольге настолько учтиво, насколько это было возможно при его комплекции.

Тэрцо взглянул на Марию.

— Если я не вернусь через час, ты знаешь, что делать.

Тэрцо поклонился.

— Позвольте, сударыня, я провожу вас хотя бы до двери. — Тэрцо подал ей руку, и они неторопливо пошли следом за толстяком.

Трухзес (а это был именно он) вскоре привел их к дубовой двери одного из выходящих на площадь домов. Отворив дверь, он отошел в сторону, пропуская Марию вперед. Надпись над дверью гласила: «Трухзес Фихтенгольц. Лавка готового платья».

— Я вас буду дожидаться, фройлен, — еще раз поклонился Тэрцо. Трухзес кивнул и, войдя, захлопнул дверь у него перед носом.

— Прошу вас, Мария. Вот сюда.

Пройдя через несколько комнат, представлявших собой торговый зал, складские помещения и пошивочные мастерские, они оказались в небольшой комнатке, где действительно был накрыт богатый стол — лепешки, жаркое, фрукты, вино. За столом сидел, радостно улыбаясь, Цебеш. Увидев их, он наполнил бокалы вином и поднял свой:

— За удачную встречу!.. Надеюсь, никаких эксцессов не произошло?

— Нет, сударь, — ответил Трухзес. — Только у фройлен был весьма назойливый кавалер. На вид итальянец или даже...

— Албанец?

— Да. Наверное, — кивнул Трухзес и взял свой бокал.

— Это Тэрцо. Он взялся проводить меня. На всякий случай... За встречу! — И Ольга тоже подняла свой бокал с вином.

Чокнулись. Чуть пригубили.

— Налегай на еду, Мария. Когда еще мы так поедим с этой нашей суматошной жизнью... Надеюсь, за вами никто не следил?

— Не знаю. Мне было так... беспокойно. Казалось, что буквально все следят.

— Да нет. Все чисто, Мастер. Уж поверьте, у меня глаз наметанный. Вот вас, по-моему, кто-то дожидается у главного входа. Я и вчера видел эту же рожу.

— Ладно, не будем о грустном, — криво ухмыльнулся Цебеш. — Расскажите-ка нам лучше, мастер Трухзес, как у вас продвигается торговля готовым платьем...

Хорват, выйдя из канцелярии, вздохнул, наконец, полной грудью. Скрип перьев и запах сургуча, бесконечные, нудные, идиотские вопросы, канцелярская латынь и постоянно крутящееся в голове «ну а если провалишь...».

— ...Ваша милость. Да вы что же, не узнаете меня?!

Хорват удивленно оглянулся. Перед ним была цветущая от счастья рожа Карела.

— Ты здесь откуда?

— По срочному делу. Вот. — Карел засуетился, открыл свою сумку, стал там что-то искать.

— Какого черта! — вскипал потихоньку Хорват. — Я тебя где оставил? Стоять смирно! Отвечай внятно, собачий сын, почему покинул вверенный пост?! — Он схватил Карела за ворот. В голове новоиспеченного капитана все отчетливей вертелось проклятое «ну а если провалишь...».

— Да я ж с документом. Вот! — Карел сунул Хорвату под нос найденную наконец-то в сумке бумагу. Рука Стефана Карадича, отпустив солдата, вцепилась в этот крохотный клочок... Он пробежал бумажку глазами и испепеляющим взглядом уставился на Карела.

— Так что ж ты, сволочь, молчал? Вперед! Бегом! Седлать коней!

— Я же... Вы ж сами мне... Я как приехал — сразу вас искать. Ребята знают уже. Они, наверное, уж и еду собрали, и коней поседлали. Вас только обыскались...

— Черт бы побрал этих бумажных червей! В Грац, скорее, пока Цебеш опять куда-нибудь не исчез!

Глава 8

Капрал Матиш внимательно оглядывал площадь.

«Первая четверть одиннадцатого. Все зеваки уже ушли от ратуши. Только я, капрал полиции Христа Матиш Корвин, переодетый в пропившего свою бричку извозчика, стою тут, под часами, как идиот. Милошу лучше — он хотя бы под нищего замаскирован. Делов-то: сиди на паперти и поглядывай — не появится ли кто у черного хода в мастерскую Трухзеса Фихтенгольца. Вот точит лясы с гвардейцами у ратуши какой-то албанский наемник — никак хочет в магистрат на службу наняться. Крытая бричка нырнула в переулок... Эх, на такой бричке мы могли бы перемещаться теперь по осенним дорогам с куда большим комфортом, чем верхом, и почти с той же скоростью. А вот и тот мальчишка, который трется все время у мастерской. Что ему тут, медом намазано, что ли? И когда, черт возьми, снова появится Цебеш? Ведь нельзя же два дня подряд безвылазно торчать в этом доме... Может, он засек нас и, пока мы тут следим, незаметно сбежал через чердачное окно? Вон, как соприкасаются близко крыши домов. Ох, если так, Хорват головы нам оторвет... Да нет, не Цебешу в его возрасте, да еще с больной ногой, прыгать по крышам».

«Интересно, Тэрцо заметил, что этот придурок под часами сторожит парадный вход мастерской? — прикидывал тем временем слоняющийся неподалеку Ахмет. — А за черным ходом наверняка наблюдает кто-то из нищих... Зачем они туда Ольгу потащили? Ох, чует мое сердце — нельзя было ее выпускать... Но действовать нужно решительно или не действовать никак. Действовать, не имея определенных инструкций?.. А если там ее ждет не Цебеш, а люди инквизиции? Одно дело подстрелить старика, пусть он даже колдун, и совсем другое — столкнуться с инквизицией или с официальными властями. Черт бы побрал этого Гофур-пашу! Навязал нам проклятые сундуки для Пройдохи Селима. Если бы Ду не сторожил там, в школе, а приглядывал со стороны, я бы мог спокойно обшарить соседние кварталы. Наверняка ведь еще где-нибудь есть проход или удобное место для наблюдений... Ох, не зная города, шпионить в нем — хуже нет. А этот Хасан — перестраховщик. Что ему стоило выделить мне пару людей? Я же здесь, в Граце, как без рук. Плевать ему и на мое задание, и на подвернувшуюся вдруг удачу. Дрожит только за собственный зад. Словно у местных властей других дел нет, только ловить турецких шпионов... Ладно. Кто этот Цебеш, мне хотя бы примерно понятно. Но зачем ему Мария? Он ведь голову ей морочит. Что на самом деле он собирается делать? И почему этот Старик стал вдруг так важен для Секретного Дивана? Чем этот колдун и смутьян лучше прочих, что занесен вдруг в Особый список?»

Фрау Хелен, неторопливо потягивая из кружки теплый куриный бульон, любовалась из своей мансарды на площадь у ратуши. Все замечал ее наметанный глаз. Вот стайка голубей радостно вьется над шпиком-недоучкой, прохаживающимся под часами. Это тот самый усач, что так и не отдал причитающиеся ей десять талеров. Другой недотепа из той же компании корчит из себя нищего. Настоящие убогие над ним, кажется, уже смеются. Вот из мастерской выскочил неугомонный Мориц, небось заработавший сегодня, бегая на посылках, уже полталера. Сейчас он наверняка побежит за леденцами в лавку Гумбольта. А то и еще хуже — к своим новым дружкам. Ох, научат они его, в конце концов, пить кружками пиво и освежать чужие карманы... Тот щеголь в красном кафтане, который проводил свою девицу в мастерскую, наверняка теперь дожидается ее. Интересно, потратив его денежки на готовое платье, она вернется или улизнет от солдатика с черного хода?.. Еще один, одетый как перекупщик краденого, трется прямо под мансардой... И что высматривает?.. Не иначе, найдут кого-то завтра с распоротым брюхом...

Часы за окном пробили пол-одиннадцатого. Трухзес умиротворенно рыгнул и допил последний кубок вина. Цебеш тоже отставил в сторону бокал:

— Ну вот. Спасибо тебе, брат, за гостеприимство. Береги себя. Лучше бы тебе сменить место. Ты, кажется, говорил, что на мастерские есть покупатель? Поторопись с этим. Боюсь, скоро тобой заинтересуются святые отцы из Генеральной Консистории... Теперь проводи нас. Дела не ждут. — Цебеш встал из-за стола и вытер губы тонким батистовым платочком. Надел шляпу. Дорогой красно-коричневый камзол, ботфорты выше колен, шпага на поясе и шелковый, красный с золотом кушак. Он подал руку поднявшейся следом Ольге.

— Что за дела у нас теперь? — взволнованно спросила она.

— Пока ничего серьезного. Надо нам подготовиться к одному мероприятию. Навестить моих старых знакомых... Трухзес, не стой столбом. Проводи нас к ТОМУ черному ходу.

— А? Да, пойдемте.

Толстяк повел их комнатами, в которых дородные портнихи что-то шили, отпаривали, что-то булькало и размешивалось в огромных красильных чанах. Потом ступени вниз. Немец зажег стеклянный фонарь. Какие-то бочки, тюки, коридоры, покрытые плесенью, затянутые паутиной стены, мешки с мукой. Снова вверх. И опять мастерские. Теперь в них что-то строгали, пилили, полировали невыносимо-вонючим раствором.

— Пришли. Прошу в экипаж. — Хозяин открыл дверь на улицу. Легкая дорожная карета с большими колесами, запряженная парой лошадок. Кучер — широкоплечий усатый детина — распахнул перед ними дверцу. В карете было место лишь для двоих.

Цебеш пропустил вперед Ольгу, сел сам:

— Пошел!

Трухзес махнул рукой на прощание. Кучер залихватски свистнул, и лошади рванули вперед. Ольга потянулась отодвинуть плотные занавески, чтобы глянуть в окно, но Цебеш резко перехватил ее руку. Только теперь она заметила, как Старик был взволнован — губы плотно сжаты, в левой руке пистоль. Курок взведен, и палец на спусковом крючке.

— Сиди, не дергайся. Лучше молись, чтобы нас не узнали и не пальнули в карету...

«Ух ты, как интересно! — Фрау Хелен чуть не выронила чашку с уже остывшим бульоном. — Девица солдатика и тот самый старикашка, за десять талеров. Садятся... Я-то все гадала, зачем плотнику Хенсену к черному ходу такой экипаж, комода в нем не перевезешь. Ох, тут что-то нечисто. Надо Морица будет спросить, не к тому ли старику он эту девицу вызывал...

Поехали. О! Вскочил, замахал руками липовый нищий. Усатый под часами задергался, аж переменился в лице. Так тебе, скряге, и надо. Солдатик, видать, тоже что-то почуял. Дернулся было... Все. Укатит твоя любовь со стариком — не догонишь. А этот головорез что вдруг?»

Карета, вынырнув из-за поворота, мчалась почти на него. Что-то знакомое в окне... Цебеш! На миг Старик и Ахмет встретились взглядами. Что можно сказать глазами за долю секунды?.. Много. Ох, много. Столько, что к черту летят конспирация и взаимные реверансы. И уже хозяин и нанятый им охранник скрежещут зубами, подозревая друг друга во всех смертных грехах. И еще одна, пронзившая вдруг, словно молнией, мысль — с ним же Мария! Уедут теперь, канут — ищи ветра в поле. И послушная рука верного солдата Высокой Порты рвет из-за пояса пистоль, палец взводит курок. Объект, помещенный в Особом списке, при полной невозможности продолжать за ним слежку, должен быть уничтожен...

Нет. Рука с пистолем бессильно опускается вниз. Карета с грохотом улетает все дальше по улице и через пару кварталов скрывается за поворотом.

«Так и не выстрелил... Почему, сам не знаю, — в растерянности думал Ахмет. — Испугался гвардейцев у ратуши? Инквизиторов? Да не было вокруг никого, кроме этих двух недотеп — нищего и усатого. Неужели и правда из-за нее опустил пистоль... Мария. Та самая девочка из славянской деревни, уничтоженной три года назад в ходе операции против гайдуков. Сперва я не поверил, что это она. В такие совпадения трудно поверить. Но потом... Это знак свыше. В тот день, нарушив приказ и оставив ее в живых, единственную из всех, я сам начал цепь событий... Судьба. Мы тебя творим, сами этого не понимая, или это ты водишь нас на коротком поводке?

Почему тогда я не смог убить ее? Почему теперь история Ольги так зацепила меня, заставила принять участие... Ведь дело не только в Старике и в том, что имя его включено в Особый список. Охотясь за одним, находить другое. И терять, все время терять, так и не успев понять, разобраться... Где искать тебя теперь, чужая душа в хрупком девичьем теле?»

Лошади стучали еще по камням городской мостовой, когда Ольга услышала вдруг, почувствовала неожиданно ярко:

Оказывается, это очень страшно. Чувствовать, что неумолимая смерть торопится изо всех сил, во весь опор скачет тебе навстречу. И кажется, что уже ничто не может заставить вас разминуться.

«Четырнадцать всадников мчатся на юг. Четырнадцать зеленых кокард на ветру. Скорей! Наперегонки с Сатаной. В спешке, снова в спешке, не оглядевшись и не подумав — зачем, во имя чего?..

Проклятые мысли всегда мешали мне убивать... И они же, проклятые мысли, снова кидают меня в самое пекло. Мысли о живых и мысли о мертвых. Скорей! Иначе совсем будет тошно. Так же как тогда, когда, вернувшись из похода, я вместо родного дома нашел пепелище.

Господи! Почему ты позволил им убить всех, кого я любил, и лишь меня оставил в живых? Неисповедимы пути твои, Господи. Я все время оставался жив, хотя вовсе не дорожил собой. Зачем? Господи, из сырого железа моей юношеской души испытаниями и болью ты отковал булатный клинок. Fiat voluntas tua![6] Тебе нужны такие клинки, если мир стал жестоким и страшным... Об одном лишь молю. Среди грядущей всеобщей жестокости сохрани мне рассудок. В руце твоей я послушный клинок. Но не дай мне пронзить невиновных. Довольно пепелищ и безвестных могил. Дай мне сил различать и разить без пощады всех тех, кто творит зло, но не оставь своей милостью обманутых и заблуждающихся...

Мудрые, незапятнанные люди возглавляют теперь бой с язычеством и ересью. Отчего же так свирепы слуги твои, Господи, с простыми людьми? Отчего костры твои пылают и там, где хватило бы одного только Божьего страха?.. Не Сатана ли извращает все постановления и приказы, исходящие сверху, заставляя борцов со злом творить еще большее зло? Если нам, слугам твоим, не хватает своего разуменья — направь нас. Дай понять, зачем встретился мне на пути этот Старый Ходок. Что за опасность скрыта в нем и как ее избежать?

Кардиналу нужна теперь та девчонка. Лицо почти детское, полные губы, голубые глаза. А в глазах испуг, удивление и попытка понять — чего же от нее все хотят... Чего хочет от нее Великий инквизитор Джеронимо? Признаний в колдовстве? Сообщников?.. Для этого больше бы Старик подошел. Но Старика, оказывается, можно убить. Судя по тону, каким это было сказано, убить его даже необходимо... Не нужны им ни заговорщики, ни публичные отречения. Тогда что?..

Кроме бумаг, подтверждающих полномочия, мне досталась еще и кипа донесений. Их должен был обрабатывать Шульц или какой-нибудь чиновник в Вене. Там многое про Старика. О его «научной» деятельности... Чем они в Вене, вообще, занимаются в последнее время? Какой был смысл собирать этот бред? Откуда у них эта проклятая страсть к астрологии, предзнаменованиям и прочей зауми?.. Церковные иерархи что же — во все это верят? И это в то время, когда мы, псы Господни, хватаем и тащим на расправу ведьм, прорицателей, астрологов, колдунов... Господи! Останови нас, если мы не правы.

Скорее! Вон уже шпили Нойштадта. Чую я, чую, что, пока в столице трепал языком, Старик улизнул из Граца. И тогда снова — выспрашивать, вынюхивать, обшаривая каждый темный угол. Это вам, господа инквизиторы, не крестьян беззащитных ловить. Того, кто действительно скрывается, поймать ох как трудно».

Хорват с силой пришпорил коня.

Когда позади остались улицы Граца, Ольга занервничала.

— Пан Цебеш, куда мы все-таки едем? — спросила она, вцепившись в его костлявую руку.

— На север. Сама, небось, видишь по солнцу. — Цебеш был мрачен. — Никому нельзя доверять. Я даже себе теперь не доверяю.

— Так мы что, в Грац не вернемся?

— Не в этом году.

— А как же... Албанцев вы бросили.

— Планы изменились. Теперь они мне не охрана, а так — лишняя обуза. Да и не доверяю я им, если что — продадут. Для наемников ведь главное — деньги. А ты что, так к ним привязалась?

— Хорошие ребята. Тэрцо пошел меня охранять... Так и ждет, наверное, у парадного входа.

— Уно тоже тебя охранял? — ухмыльнулся Цебеш.

— А что?

— Я видел его, когда мы уезжали, — переодетый, ошивался в переулке у площади. Я же велел тебе явиться одной! Это самодеятельность такая или...

— Да боялись мы. Страшно боялись, что вас уже инквизиция схватила! — Ольга лихорадочно соображала, как отвести подозрения от Ахмета. — Защищали они Меня. Думали, что это Хорват, что он нас заманивает... Они ж нам всей душой готовы были служить, а вы... Даже не предупредили их ни о чем.

— Вот и хорошо, что не предупредил. Когда их схватят парни с зелеными кокардами да на дыбу подвесят... — Ольга так отчетливо себе представила подвешенного на дыбе Ахмета, что у нее помутнело в глазах. — Это хорошо, что ты такая впечатлительная. На обряде пригодится... Да ты о них не беспокойся особо. Уно выкрутится. Он мужик умный... Зачем только связался с этими мощами, или что у него там в сундуках?

— Откуда вы знаете? — удивленно уставилась на него Ольга.

— Знаю. Так что от инквизиции он бегать будет, живой им в лапы не дастся.

— И вы, зная все это... Подставили их! Ведь там шпионы вокруг...

— Я не просил их тебя провожать, — скривился Старик. — Сами влезли, и поделом... Так даже лучше. Те болваны, что следили за мной, на них отвлекутся.

— И куда же, интересно, мы теперь направляемся? В Вену?

— Сказано в Писании: умножая знания, умножаешь и скорбь...

Ольга возмущенно отвернулась и, чуть отстранив темную занавеску, стала смотреть наружу. С неба снова стало накрапывать, и, судя по тучам, дождь обещал быть затяжным.

«Как мне осточертела эта дорога! И Цебеш тоже. Дура, нечего было раздумывать, нужно было бежать с Ахметом... Ты же видел карету, пойми, догадайся, что меня увезли! Отыщи меня, не бросай снова одну. Боги, если вы есть, если кто-то из вас меня слышит, помогите ему, отведите от него инквизиторов, направьте ко мне! Нельзя же так — поманить надеждой и исчезнуть. Найди меня, Ахмет, пожалуйста, найди!»

Двое вошли в лавку готового платья, сбив с ног посетителя и опрокинув один из дюжины стоящих у стены манекенов. Трухзес, отдававший распоряжения приказчику, осекся на полуслове. «Святые отцы из Генеральной Консистории...» — зазвенело у него в голове.

— Вот этот, — указал на лавочника первый из вошедших, одетый в красный кафтан.

Метнувшийся было к входу приказчик неожиданно упал, да так и остался елозить по полу, корчась от боли и обхватив свою правую ногу.

— Не надо резких движений. — Второй из вошедших, одетый в какую-то рвань поверх шелковой нижней рубахи, лучезарно улыбнулся и приставил к подбородку Трухзеса свой пистолет. — У нас всего несколько вопросов, и если вы, сударь, честно ответите на них, то мы спокойно уйдем. Не вынуждайте нас делать вам больно...

Деревенька на развилке дорог. Одна дорога налево — на запад, в Леобен, другая направо — на северо-восток, в Вену. Лавки, мастерские и постоялые дворы. До Ольги и Цебеша донесся многоязычный пьяный гомон. Кучер стал натягивать вожжи, и движение кареты замедлилось.

— Что там, Томас? — Цебеш высунулся из приоткрытой двери и присвистнул.

Развеселая компания из полусотни солдат, видимо начавшая веселиться в придорожном трактире, высыпала теперь на дорогу. Возбужденные вопли, попытки что-то петь.

— Маэстро, еще бочонок сюда! Да побыстрей, не то мы разнесем в щепки твою халабуду, — раздалось откуда-то сбоку. И, словно в подтверждение угрозы, в воздух пальнули.

— Нахлестывай, Томас, а то мы тут застрянем! — закричал Цебеш, перекрывая своим поставленным проповедническим голосом вопли пьяной солдатни.

— ...Скажи, сударь, правду скажи...

— ...Резать! Резать их всех, пока не кончится порох...

— ...Нет, ты, неаполитанская сволочь, мне правду скажи...

— ...А об истинном боге не забывайте!..

— ...Твою через все дыры, нахлестывай, Томас!..

— ...А когда будете в Праге...

— ...Чтобы ты, саксонская свинья, про наш Неаполь не выражался...

— С дороги, пьяная мразь! Давно хлыста не видал?

— ...Выпьем, браток. А когда я стану капралом...

— ...Еще ходили под стол, а я уже во всех кабаках от Мантуи до Кракова...

— ...Простил бы, но за саксонскую свинью проткну тебе печень, засранец. Где моя шпага?

— Тише, это уже интересно. Расступитесь, освободите им место.

Когда карета вырвалась наконец из орущей толпы, сзади уже раздавался звон шпаг.

— Налево, Томас, да поскорей, — крикнул уже охрипший Старик. — К вечеру я хочу оставить Леобен за спиной, так что нам недосуг смотреть, чем кончится драка... Да и противно, — и, обернувшись к Ольге, он криво улыбнулся. — Представь себе, Мария, что сделают эти скоты, когда войдут в злату Прагу... Только представь, и тебе сразу захочется верить и в бога и в черта.

— Так что, простите, но мы вас покидаем. Спасибо за приют и всего наилучшего. Эрнест, передай привет Верховному Мастеру!

Ду хлестнул лошадей, и четверка рванулась вперед. Груженная сундуками телега албанцев торопливо загрохотала по улицам Граца. Через несколько минут гона по извилистым городским закоулкам Уно скомандовал:

— Останови. Хвоста точно нет, так что можно и заглянуть, попрощаться с Хасаном.

Он соскочил на мостовую и скрылся за дверью под вывеской «Скобяные изделия. Рупрехт и Рупрехт».

«Дождь. Опять дождь. Он только и ждет момента, когда я в пути... — думал Хорват. — На этом перекрестке налево и прямая дорога на Грац... Что толку от моих полномочий, если у меня с собой всего четырнадцать солдат. Да еще двое там, если ничего не случилось... Впрочем, этого должно хватить, если Цебеша защищает лишь горстка заговорщиков... Если же у него в городе десятки сторонников, то придется задействовать городскую стражу. Только бы он не почуял слежки, не задергался, не скрылся в своих пастушеских деревнях, среди таких же, как он, безумных фанатиков — козопасов.

А это еще что за чертовщина творится тут на дороге?»

Два наемника дерутся на шпагах. Вокруг — толпа из сотни зевак из соседнего селения и столько же пьяных солдат. Вопли и улюлюканье:

— Давай, врежь ему, Нунцо!..

— Руби, Гилберт!..

— Во имя Пресвятой Девы Марии остановитесь!

— Заткнись. Не мешай им выяснять, кто сильнее... Несколько повозок, не сумев проехать, уже остановились с той и с другой стороны от толпы.

— Карел, ты знаешь Цебеша и Марию в лицо. Посматривай. Возьми пятерых и объедь толпу справа. Остальные слева — за мной.

— ...Ну же, Нунцо, вставай!..

— Добей его, немец!

— И эти люди будут стяжать нам победу в войне?.. — скривился Стефан Карадич. — Чудны дела твои, Господи. Куда смотрит их капитан? А вот и он, кстати.

— Стоять! Всем стоять! — Седоусый коротышка в огромной шляпе с павлиньими перьями ворвался в круг, где разъяренный Гилберт все никак не мог добить отступающего, подволакивающего ногу Нунцо. Капитана мотало так сильно, что его появление вызвало дружный смех в окружавшей дуэлянтов толпе.

— Их здесь нет... Карел?

— Нет даже похожих, ваша милость. Едем дальше?

— Конечно.

Тем временем капитан наемников, не сумев остановить дерущихся окриком, кинулся на них с кулаками, опрокинул хромающего неаполитанца и теперь, парировав шпагу саксонца, саданул ему в челюсть левой рукой.

— Боже правый. Капитан не лучше всей своей своры. Где он их только набрал?

— Наверное, в Крайне, господин капитан, — радостно откликнулся один из ехавших рядом новичков, присоединившихся к отряду Хорвата в Вене.

Стефан нервно дернул щекой и взмахнул нагайкой.

Незадачливый солдат взвыл, схватившись за обожженное ударом лицо.

— В Крайне капитаны не марают рук о всякую сволочь. Запомните, кто не знает... А если кто еще и дуэлировать вздумает, пристрелю, как собаку. С таких придурков, как эти, в нашем деле все равно проку нет... Вперед! Грац уже совсем радом!

«Ладно. Если этот толстяк не соврал, то у нас еще есть шансы, — размышлял Ахмет. — А он не соврал... Какие эти гяуры все-таки трусы. Если бы на полчаса раньше нам с Ходжой решиться на вторжение в дом, то перехватили бы письма Цебеша... Да — и нарвались бы на тех четверых дюжих молодцев, гонцов, которые по двое, следом за Цебешем, покинули лавку. Благодарю покорно. Вышло так, как вышло, — все к лучшему.

И дернул меня черт сообщить в Ставку, что я обнаружил Старика из Особого списка... Обнаружил, потерял — и взятки гладки. Нечего об этом начальству знать. Начальство любит результат. Процесс начальство никогда не интересовал... А теперь я же крайним окажусь — не уследил за объектом из Особого списка и не уничтожил его...

Ладно. Пусть. Все равно Марию надо искать. И Старика этого тоже. Двенадцать тысяч, Линц... Хоть какая-то зацепка. Заодно отдам, наконец, эти треклятые мощи и казну Пройдохе Селиму. Какая все же удача, что Цебеш от усталости стал заговариваться, а наш лавочник подслушивал. Надеюсь, что от инквизиции этот Трухзес смыться успеет, иначе ведь он и им разболтает... Ну вот, вспомни только о них, и сразу...»

Навстречу выехавшей из Граца телеге албанцев на полном скаку неслась кавалькада. Одни в синих кафтанах и венгерских шапках с красным околышем, другие в немецких камзолах и широкополых кожаных шляпах. Зеленые кокарды полиции Христа трепетали на головных уборах тех и других.

Цепкий взгляд черных, припухших от усталости глаз ехавшего впереди офицера скользнул по лошадям, телеге, албанцам. Рука Уно как-то сама собой нащупала спрятанный под накрывавшей ноги дерюгой пистоль. Ни те, ни другие не замедлили хода и, обдав друг друга брызгами дорожной грязи, разлетелись в разные стороны.

— Если это те, кто я думаю, то считайте, братцы, что Аллах нам сегодня помог, — выдохнул Уно и аккуратно поставил на место курок пистолета.

— Думаешь, эти люди ловят нашего нанимателя? — удивился Ду.

— Боюсь, у слуг святого Петра тоже есть Особый список, и в него наверняка внесено имя нашего благодетеля, чтоб его Шайтан задушил... Думаю, что лошадки Цебеша, останови нас эти вояки, сослужили бы недобрую службу. Наверняка ведь Старик их где-то украл, а может быть даже, ради этих лошадок и той, сброшенной в канаву, кареты кого-то зарезал. По дороге в Линц надо поменять лошадей.

Глава 9

Вечер Цебеш и Ольга встречали в горах. Дождь моросил не переставая, и лошади с трудом тащили карету все выше по каменистой дороге. Еще одно селение впереди. Усталые пастухи гонят овец с альпийских лугов. Солнышко, перед тем как кануть за вздыбившимся на западе кряжем, на пару минут выглянуло из-за туч и осветило горы, деревню, поля, луга и одинокую карету.

«Как просто. Просто солнечный луч. И уже верится, что все будет хорошо, что никто не умрет и все-все когда-нибудь окажутся дома. Только бы на самом деле так было», — с грустью вздохнула Ольга.

Откуда-то со стороны селения донесся радостный крик петуха.

— Вот когда я добуду яйцо черного петуха, мы действительно повеселимся. — Лицо Цебеша озарила мечтательная улыбка.

— Черт бы побрал всех петухов, а особенно черных! — вспылила Ольга. — Вы что же, так и не оставили идею про василиска?

— А что плохого в этой идее? Кроме яйца, у меня есть все ингредиенты. Времени до полнолуния еще много. Вреда от этого опыта нам никакого не будет, а в случае успеха он нам только поможет.

— Да чем нам может помочь это существо?

— Во-первых, удачный опыт окончательно уверит тебя в действенности моего колдовства. Во-вторых, если у тебя хватит сил совладать с василиском, то хватит сил и на обряд Сошествия Спасителя. Ну а в-третьих, с твоей помощью я буду им управлять, и мы сможем обезвредить охрану, инквизиторов — всех, кто осмелится посягнуть на нас и наших друзей.

— Каких друзей? — удивилась Ольга.

— Тех, кого я пригласил на обряд... Пока что не беспокойся и отдыхай. Тебе надо набраться сил... Кстати, ты совершенно не умеешь себя вести. Служанка из тебя никудышная, даже не спорь. Все считают, что ты моя любовница, настолько свободно и вызывающе ты себя ведешь. Это же надо — постоянно спорить со мной, не стесняясь ни слуг, ни...

— В своем мире я не работала прислугой, не собираюсь и здесь. Женщины у нас по правам и возможностям с мужчинами наравне, и вообще, если следовать всем вашим безрассудным планам, пан Цебеш...

— Помолчи, — поморщился Старик. — Перевоспитывать тебя бесполезно, тем более что у меня времени нет на подобную ерунду... Значит так: будешь моей племянницей. Я — торговец мануфактурой Жозеф Вальден. А ты — моя донельзя избалованная племянница Мария Вальден. Девица на выданье. Я везу тебя к тетушке, в Баден. Запомнила?

— Да. — Ольга кивнула. — А все же, может быть, обойдемся без этого василиска?.. Даже если у нас все получится — куда мы его потом денем? С собой, что ли, будем в клетке возить?..

Старик скривился, как от зубной боли:

— Чтобы в голову тебе не лезли дурацкие мысли, дорогая племянница, читай-ка лучше умные книги... Вот хоть эту. — Цебеш достал из своего саквояжа маленький томик и бросил его Ольге на колени. — Псалмы еще никому не повредили. Как полезут тебе в голову глупости — читай. Можно даже вслух. Здесь на латыни и на немецком. Заодно попрактикуешься в языках. Это нам еще пригодится.

«С каретой, на которой они удрали из Граца, напрямую по горам не полезешь, — думал Ахмет. — Какой же дорогой они направились в Линц? Через Вену или через Леобен?.. Было бы неплохо наверняка разузнать. Может быть, удастся настигнуть их в пути.

Хорошо. Догоним. Что дальше? Первый же вопрос, который возникнет у Цебеша: почему они увязались за мной?.. Значит, догнав, придется сразу же бить, не дав ему даже опомниться... Вот и развилка. Толпа у дороги. Надо расспросить, не видел ли их кто, в какую сторону...»

— Ба! Какие люди! — Радостно улыбаясь, чуть пошатываясь и сплевывая кровавую слюну изо рта, им навстречу шел саксонец Гилберт Шофхаузер. Солдат из тех, с кем они подружились, нанявшись в имперскую армию в Загребе. — Вернулись, братцы мои. А мы тут с капитаном такое... В пух и прах итальяшек...

Первой реакцией Уно было — обняться со старым знакомым. Второй — ударить его с ноги по зубам. Потому что их узнали и обступили. Билл Веревка, Шнапс и Подлиза. Все были рады их видеть, совали недопитые бутылки. Но никто из подошедших, естественно, не помнил кареты, на которой проехал Цебеш, или просто не хотел вспоминать. Все были благодушны и в стельку пьяны.

— Пора нам линять отсюда, Ахмет, а то увидит нас капитан, — зашептал ему на ухо Тэрцо. Но было уже поздно.

— Вот и они! Какая радость. Явились — не запылились. А я уж подумывал — не записать ли вас в дезертиры? — К телеге подходил, размашисто шагая и сверля их глазами бешеного таракана, капитан Коротышка Дюпен. — Право не знаю, радоваться мне или плакать? Нашлись со своей треклятой телегой! И где только успели украсть лошадей? — Он уже похлопывал лошадок по крупам, радостно, по-хозяйски разглядывал их холеные спины и здоровые зубы.

— Ну, что встали? Уж ладно. Идите за мной. Выдам вам положенное за неделю... Но зарубите себе на носу — здесь вам не Турция! Еще раз пропадете — ни жалованья вам не видать, ни своей головы... Эх, наградил меня бог отрядом. Жулики, головорезы, пьяницы... Слыхали уже, небось, как Гилберт проколол ногу Нунцо Бродяге?.. Ладно. Не расслабляться. У меня приказ. Завтра с обеда двинем на Вену.

«Собственно, этого я и ждал. Все решили часы, а быть может, минуты. Господи, за что мне все это?.. Сидел бы себе в Крайне, горя не знал. — Хорват с досадой тряхнул головой. — Зачем мне попался этот Старик на пути? Шестнадцать головорезов под моим началом, вот и все полномочия. Еще полсотни разбросано по всем владениям Фердинанда. Мало, что ли, мне было шести человек? Тут хоть тысяча — это ж не с турками воевать...

Старика я опять потерял. Конечно, школу каменщиков и лавку Трухзеса мы оцепили — для слежки теперь людей хватит. Но Мария, скорее всего, уехала с ним в той проклятой карете. Прочесывания окрестностей Граца ничего не дадут... Можно с курьерами разослать их словесное описание с пометкой «разыскиваются еретики и государственные преступники». Сколько уже было послано таких описаний — всем на них просто плевать. Пусть. Разошлю и назначу награду. Вдруг сработает. Но надеяться на подобное просто глупо. Скорее всего, в результате какие-нибудь не в меру ретивые стражи схватят дюжину-другую похожих. И придется потом ездить, опознавать... Кто у нас Старика знает в лицо? Кто вообще его видел?» И садистская улыбка озарила его измученное лицо.

— Матиш! Милош!

Они вошли и остановились у роскошно инкрустированного стола красного дерева. Потупив взгляд, переминаясь с ноги на ногу. С опаской посмотрели на своего шефа — Хорват улыбался.

— Все ваши оправдания я уже слышал. Ваши показания записаны. Так что теперь вы мне, собственно, не нужны. — Матиш пошатнулся. В его глазах застыло удивление и неописуемый ужас. — Не бойтесь. Я вас прощаю. Я даже даю вам возможность оправдаться в моих глазах... Я разошлю составленный по вашим показаниям словесный портрет Старика, а также словесный портрет Марии, тут уж сам напишу — видел ее. Установлю награду в сто гульденов тому, кто поймает хотя бы одного из них. Вы, конечно, понимаете, что стражники будут хватать всех подозрительных, кто на них хоть отдаленно похож. А вы будете ездить по Австрии, Штирии, Каринтии, Крайне, другим землям, где только схватят подозреваемых. Будете ездить и искать Старика и Марию среди тех, кого там похватали. И если схваченный стражей невиновный просидит из-за вас в тюрьме хотя бы лишние сутки, я с вас шкуру спущу... А если вы, сукины дети, мне их не найдете, то я отдам вас Венскому трибуналу инквизиции, как пособников еретика и чернокнижника! Вам понятен приказ?

— Да, капитан, — ответили они в один голос.

— Тогда ступайте в канцелярию — писать словесный портрет. А потом отдыхайте. Попытайтесь выспаться впрок. Потому что, когда к нам поступят донесения о первых задержанных, об отдыхе вам придется забыть. Команды, сопровождающие вас, будут сменяться по мере усталости. А вы сменяться, понятно, не будете, так как других, кто бы видел этого Старика в лицо, у меня, по вашей милости, нет... Прекратятся эти разъезды лишь тогда, когда Мария и Старик будут схвачены... Кругом. Шагом марш!

— Так ты, Альберт, что — передумал?.. Не тяни кота за хвост, умоляю. Покупаешь, так покупай.

Тускло светила масляная лампа, и в глазах ростовщика Альберта горел нездоровый азарт. Он, конечно, хотел обстряпать выгодное дельце, но его терзали сомнения.

— Откуда вдруг такая спешка, Трухзес! Я ж тебя столько лет знаю! Никогда ты в таких делах не спешил. В прошлом году я предлагал тебе хорошую цену. Торговался также месяц назад. Ты что мне тогда ответил?.. А теперь у меня нет этих денег. Хочешь продать? Хорошо. Я дам тебе ту цену, которую и предлагал. Через месяц.

— Да даже если и завтра, мне уже это будет не надо. Пойми, дурья башка, я сегодня ее продаю.

— Лавка твоя завтра сгорит что ли, что ты так торопишься?

— Почти... Ну так что, Альберт? Не томи.

— Нет, ты мне расскажи все начистоту. Я должен знать, почему ты продаешь лавку так скоро и так неожиданно.

— Ты что, не доверяешь мне, что ли?

— Пойми, дружище. Сейчас такое время, что я бы и у родного отца спросил, если бы он вдруг так решения менял.

— Ну хорошо. Тебе одному я по секрету откроюсь. — Трухзес тяжко вздохнул, мысленно подмигнув сам себе. — У меня есть родственник. В Бадене. Дядя моей покойной жены. Он, понимаешь ли, очень богат. И бездетен. Ты чувствуешь, куда я клоню?

— Наследство?

— Да, Альберт. Такое наследство, что... Но это уже не твое дело. Ты уж прости, но сейчас время такое...

— Конечно, дружище. Я понимаю... Но при чем здесь твоя лавка?

— Пойми. Мне сейчас нужно отлучиться. Уехать. Пришло письмо — бедняга болен и боится, что долго не протянет. Без меня эти его содержанки растащат наследство, а там одного серебра… Я бы оставил лавку на приказчика...

— Ну?

— Что ну?.. Ты же мне сам тогда говорил... Он ворует!

— Но ты мне не верил!

— Поверишь тут... Стал я за ним наблюдать и...

— Что?

— Ты не выгоняй его. Пользы от него куда больше, чем он украдет. Парень шустрый... Но если я уеду, оставив все на него... Ох, растащит он лавку. Шустрый парень, я ж тебе говорю. А деньги эти, за лавку, мне сейчас ой как нужны. Не знаю, что дядюшка там в завещании своем указал, но боюсь, что, если он до моего приезда помрет, придется ходить по судам, чтоб законное, свое получить... Ну так что, Альберт? Поможешь мне, как старому другу? Другому бы я за такую цену ни за что не продал. Не оставь, присмотри за торговлей. Тебе одному я могу свою лавку доверить. Если повезет и мой дядюшка быстро того... Я ж в Граце привык. На черта мне Баден?.. Ну?

— Шесть тысяч. Больше у меня все равно нет, — произнес Альберт, довольно щурясь.

— Это куда ж ты две тыщи за месяц потратил?.. Нехорошо. Ох, нехорошо наживаться на чужом горе.

— Каком, к черту, горе? Разве это горе — наследство?

— Горе. Дядюшка мой умирает... Вдруг не хватит мне этих двух тысяч на взятки суду? Останусь тогда один, с голым задом. А тебе — гореть за это в аду.

— Да пропади ты со своей лавкой! До смерти она мне не нужна.

— Ах, не нужна?

— Да. Не нужна.

— Ну ладно. Пусть мне будет хуже. Пойду к Овербаху.

— Шесть с половиной.

— Это смешно.

— Хорошо. Семь, кровопийца.

— А если мне той тыщи на взятки не хватит?

— Нет, это невыносимо...

— Побойся бога! В Бадене жадные судьи.

— Это немыслимо. Получать наследство и торговаться из-за каждого гульдена!

— А если дядя сбрендил на старости лет и отписал все этой своей Ангелине?.. Тогда я пойду по миру, а ты будешь гореть в аду из-за каких-то пятисот гульденов.

— Разве я сказал «семь с половиной»?

— Еще нет, но ты к этому близок.

— Ну хорошо. Хорошо, пусть так, но ни гульденом больше.

— Так я пойду к Овербаху?.. Пусть он еврейская сволочь, пусть даже мой конкурент, но он сумеет понять мое горе.

— Трухзес, это же глупо. Он купит лавку, чтобы ее закрыть!

— А я останусь в Бадене. Зачем мне Грац, когда тут такие друзья?.. Все равно все пропадет без хозяйской руки.

— Ты что? Мне не веришь? Думаешь, я дам твоему приказчику все развалить? Да пропади пропадом эти твои восемь тысяч!

— Ты то есть согласен?

— Согласен. — Альберт выдохнул и устало плюхнулся в кресло...

Когда, оформив купчую, заверив сделку у нотариуса и получив свои восемь тысяч гульденов, Трухзес ушел, Альберт вытер со лба пот:

— Теперь я понимаю, почему Трухзесу в торговле готовым платьем удалось потеснить Овербаха... Ладно. Месяц торговаться буду, но Овербах купит у меня лавку за одиннадцать тысяч. Три тыщи я наметил, так три с этой сделки и получу. А там — пусть закрывает ее или пусть дальше торгует. Мое дело — прибыль, а не готовое платье.

Трухзес Фихтенгольц возвращаться в свою лавку не стал. Вместо этого он шмыгнул куда-то в подворотню и изменился почти до неузнаваемости, переодевшись в простую крестьянскую одежду. Затем, спрятав под плащом кошель с золотом, пистоль и длинный разделочный нож, он не торопясь пустился в дорогу. Было у него на примете несколько мест вдали от столбовых дорог. С чистым альпийским воздухом и спокойными соседями. Уж очень его напугали эти два ухаря с пистолями и жутким южным акцентом. А там, в тихом домике среди альпийских лугов, его не достанут ни Генеральная Консистория, ни этот гениальный безумец Цебеш, про которого ему пришлось-таки кое-что рассказать тем двоим.

«Что тут еще можно сделать? Обыск в лавке не дал почти ничего. Пепел от сожженных писем, какие-то обрывки, бухгалтерия этого Фихтенгольца. Ладно. Все равно придется во всем этом разбираться. Задержали всех служащих лавки, привратника и нескольких подмастерьев из имевших контакт со Стариком и Марией, пока они жили в школе масонов... Верховного Мастера мне арестовать не дадут. Магистрат уперся. Не сражаться же мне теперь с городской стражей! Хорошо, если Мастер явится ко мне для дачи показаний... Явится. Пригрожу, что отдам Трибуналу нескольких его учеников, — прибежит... Хозяин лавки, Трухзес, канул куда-то. Словно кто предупредил их всех. Кто?.. Первые сведения о задержанных уже поступают. И что еще интересно — албанцы. Откуда они на мою голову? Что у них общего с Цебешем? Связные? И тоже пропали. Уехали в этот же день.

Стоп! Это те трое, на телеге... Красные кафтаны, смуглые лица. Четверка лошадей. Наверное, та самая четверка, еще с кареты коменданта Дранга... Почему этот Старик все время уходит от меня, просачивается, словно вода между пальцев?

Ладно. Мне нужен специалист по шифрам. Может, по тем обрывкам от писем хоть что-то можно восстановить... А остальное, как всегда, через заплечных дел мастеров».

Хорват в сердцах стукнул кулаком по столу.

В доме, хозяин которого приютил их на ночлег, было довольно уютно: камин, меловая побелка, оленьи рога на стене. Цебеш пил горячее молоко и мечтательно смотрел в окно, на вынырнувшую из облаков луну.

— Двадцать первого будет полнолуние... Времени пропасть... Как думаешь, хозяин, кто победит в этой войне?

— Наши победят. — Хозяин, местный помещик, полный господин с бакенбардами, пил теплое пиво и недоверчиво оглядывал луну, Цебеша, Ольгу и горящие дрова в камине. Он пустил их на ночлег не столько по доброте, сколько из-за денег. Старик обещал ему за ночлег и еду четыре флорина.

— А кто это, наши? — не унимался Старик.

— А вот, кто победит, те и наши. Уж так повелось. Не мое это дело решать, кто там наши, кто нет.

— Стало быть, вам все равно? — удивился Старик.

— Отчего ж все равно? — обиделся помещик. — Вовсе нет. Победят евангелисты, значит, буду продавать шерсть от своих овечек на север, голландцам. Католики — значит, шерсть будут лучше покупать на юге.

— У вас странные политические воззрения, сударь.

— Единственно возможные в этом сумасшедшем мире... У меня нет армии, казны, толпы царедворцев и слуг. Нет никакой основы для политических убеждений, отличных от того, что я вам уже изложил. Всерьез заниматься политикой — это роскошь, доступная лишь королям и князьям. А моя политика — овцы.

— До тех пор пока вас самого не коснется война.

— Не коснется. Кому нужны эти горы? Тем, в долинах, конечно, труднее. Они принуждены выбирать. А значит, и рисковать — выберешь, кого поддержать, а он проиграет. Но тот, кто владеет лакомым куском, всегда больше рискует. Это, можно сказать, справедливо...

Утро седьмого октября было хмурым. Дождь, прекратившийся было накануне под вечер, опять зарядил и, видимо, не собирался кончаться. Наемники похмелялись, приводили в порядок амуницию и оружие. Коротышка Дюпен непрестанно рыскал по селенью, где был расквартирован его отряд, торопя солдат и все время пытаясь чем-то руководить.

Уно медленно закипал изнутри.

— Надо ж было так вляпаться... Болваны, придурки. Попасть на глаза собственному капитану, уже занесшему нас в список дезертиров. Он же теперь глаз с нас не спустит.

— Хватит сокрушаться, Ахмет. Это не наша вина, — утешал его Ду. — Кто же знал, что они будут двигаться медленней полусдохшей черепахи. Я думал, что Коротышка Дюпен уже в Вене... Теперь придется идти с ними, пока не подвернется удобный момент...

— Которого не будет, пока он не доведет нас до Вены, — безнадежно махнул рукой Уно и стал проверять, легко ли выходит их ножен его баделер. — Капитан наверняка кого-то уже приставил приглядывать за нами... Недельное жалованье мы получили. Стало быть, теперь если попытаемся сорваться, то уж наверняка попадем в дезертиры.

— Что поделаешь? — пожал плечами Ду. — Фатум. Бессмысленно бороться с тем, что сильнее нас... До Линца ведь можно и через Вену доехать. В Вене, при общей неразберихе, наверняка представится момент, чтобы тихонько слинять. А пока будем двигаться вместе с отрядом.

— Со скоростью полусдохшей черепахи? А в это время она там... Они... — Уно просто захлебывался от злости. — Скорее уж я раскрою Коротышке голову своим баделером.

— И по всей Империи нас уже будут разыскивать не как дезертиров, а как опасных бунтовщиков, да?

— Саллах, не трави душу. Я просто не знаю, что делать. Время уходит, а мы тут прохлаждаемся...

Дверь сарая, в котором квартировали вместе со своими сундуками, телегой и лошадьми албанцы, распахнулась со скрипом, и внутрь ворвался мокрый, слегка пьяный и радостный Тэрцо:

— Что, прохлаждаетесь? А я вот что разузнал: Нунцо, тот самый итальяшка, что дрался вчера, он их видел!

— Что?!

— Говори!

— Так я и не молчу. — Он перевел дух, смакуя, как самое дорогое вино, напряженное внимание друзей. — Нунцо все горюет, что саксонец его ранил в ногу, да так и не получил никакой отметины в ответ... И вот, наш горе-фехтовальщик нашел тому оправдание. Говорит, что его сглазили.

— Это все твои новости? — возмущенно зашипел Уно.

— Нет... Я расспросил подробнее: сглазил его проезжавший мимо на какой-то двуколке старик. Кучер у него — косая сажень в плечах, усатый, как наш Коротышка, лошади все черные, камзол красный, нос горбинкой, а глаза разного цвета — один карий, а другой желто-зеленый... Ну, что скажете, братцы?

— Молодец, парень. — Уно покровительственно похлопал его по плечу. — Горжусь... А мы тут изводимся. В какую сторону, ты говоришь, повернула эта двуколка?

— Не знаю... Нет, я спрашивал, честно, Ахмет. Но эта неаполитанская свинья не помнит, он пьяный был в стельку. И когда эта двуколка проехала мимо, сразу стал драться.

— Вот так всегда. Стоит тебя похвалить, и... — Уно встал и, еще раз проверив, хорошо ли выходит из ножен его баделер, направился к двери.

— Ахмет, ты куда?

— Стой! Что это ты задумал?

— Сам спрошу у этого Нунцо. Он, наверное, очень дорожит своей второй, пока здоровой, ногой, так пусть напряжет память.

— Да это же ничего все равно не изменит! — всплеснул Ду руками. — Сам подумай...

— Думать будем, когда узнаем хоть что-то определенное. А вот если бестолково просидим целые сутки в этой мокрой дыре...

Дверь сарая вновь неожиданно распахнулась, и внутрь влетел Александр Шнапс, бывший продавец индульгенций и похабных картинок, а ныне солдат третьей мушкетерской роты Второго, его высочества Фердинанда, Имперского Штирийского полка.

— Alarm, братцы!.. Слышали новость?

— Какую?

— Турн надрал жопу нашим под Чаславом. Теперь он наступает на Вену. Только что оттуда гонец... Нам велено выступить в течение получаса и через два дня быть под Веной... Уно, Часлав далеко, а?

— Черт его знает. Я в Чехии не был еще. Но за два дня до Вены, это... — Уно просто подпрыгнул от счастья. — Это прекрасно, дружище! Запрягайте, ребятки.

Шнапс ошарашенно поглядел на радостные лица друзей, закашлялся и, попятившись, вышел вон.

— От, сотворил бог народ. До драки жадные, словно до пьянки... Нашли тоже радость. С похмелья до Вены, в два дня, по такому дождю и грязище! Эдак мы и без помощи Турна все сдохнем.

«Принять все меры к задержанию государственных преступников, язычников и еретиков, именуемых Уно, Ду и Тэрцо. Приметы: называют себя албанцами. Уно — коренаст, нос картошкой, усы на немецкий манер, глаза карие, лицом смуглый, говорит с хрипотцой. Ду — роста выше среднего. Грузен. Нос прямой. Глаза карие. Лицом смуглый. Характер сварливый. Тэрцо — роста среднего. Худощав. Нос с горбинкой. Глаза черные. Передвигаются на открытой телеге, запряженной четверкой гнедых коней.

За поимку указанных трех албанцев награда 100 гульденов. Арестовав подозреваемых, немедленно сообщайте в Грац.

Комиссар по особым поручениям Великого Инквизитора Австрии, Штирии, Каринтии и Крайны, капитан полиции Христа Стефан Карадич.

7 октября 1618 года».

Стряхнув с бумаги впитавший чернила мелкий песок, Хорват еще раз перечитал написанное. Задумался. Потом решительно поставил печать и отдал бумагу секретарю:

— Переписать предписание и послать во все австрийские города, где действуют трибуналы Святой Инквизиции, а также всем самостоятельно ведущим поиски отрядам полиции Христа, находящимся под моим началом.

— Ваша милость, — в комнату заглянул Карел. — Верховный Мастер гильдии каменщиков Граца просит его принять.

Стефан радостно потер руки:

— Проси.

Седьмое октября. Полдень. Дождь. От черных лоснящихся лошадиных спин идет пар. Солнце поглядывает на все это безобразие из-за туч, словно напроказивший школьник. Ольгу уже тошнило от псалмов, от качки и от четкого, словно высеченного в мраморе, профиля Старика.

Старик, созерцая бурные воды Энса, мчавшиеся в ту же сторону, что и карета, как будто прислушивается. За окном стук копыт. И шум дождя. И что-то еще. Как шепот... Как тогда — десятки потных лиц у огня и слова, похожие на измученных зверей, теснятся в голове... Спеши... не спеши — шипением и шлепаньем грязи под колесами. Ольга вдруг остро почувствовала луну — где-то справа и снизу. Нет никого. Никого в целом мире. Только этот, идущий из глубин неизвестного, шепот. Невнятный и противно-холодный, как дождь. Ее бил озноб.

Он зажег еще одну свечу и, поставив ее на место, замкнул пентаграмму. Круг, вписанный в квадрат. Козлиная голова. Трижды три — девять — священное число. Отчетливый запах человеческого сала. Капля воска, разбивающая гладкую поверхность освященной в соборе воды.

Селим выдохнул, и весь мир окутался клубами прекраснейшего в мире дыма. Красные огоньки глаз взглянули на него из темноты. Радостным попискиванием и шипением они встречали своего господина.

— Что? Что угодно тебе, о великий?.. Дай нам узнать твою волю. Дай! Не мучай нас больше!

— Вперед. Вперед! Идите вслед за мечом...

И при свете свечей блеснул чуть искривленный, сверкающий переливами дамасской стали древний клинок.

— Именами Адама, Ноя и Ибрагима призываю тебя, великий Сулейман! Мудрейший из мудрых! Укажи путь. Ты знаешь, чего я хочу. Знаешь... Не будем же зря сотрясать воздух. Дай... Дай мне знать!

Еще одна капля воска упала в кубок, вырезанный из слоновой кости.

— Всадники. Они мчатся вперед...

И еще одна.

— Усатый. Бойся усатого, Перевозчик Костей!.. Сожми свою волю в кулак, пусть волос не упадет у него с головы... Спеши. У тебя впереди много работы. Грязной работы. Все. Прочь! Ты мне не интересен. Другого! Кто там мчится во тьме?.. Проклятая луна слепит мне глаза.

До пояса голое тело Селима тряслось мелкой дрожью, склонясь над столом. Согнутые, словно он был в седле, ноги напряжены. Меч устремлен вперед, а глаза закатились. Из трясущихся губ срываются странные, сырые, как необожженная глина, слова.

Скрипит в дальнем углу тростниковое перо. Секретарю немного страшно, но он привык за все эти годы. Не отвлекаясь ни на секунду, он записывает все, что слышит.

— Хватит, Сулейман. Благодарю тебя — ты дал мне надежду на то, чего я, казалось, уже не дождусь... Но не это мне нужно. Другое... — мука была в голосе. Мука невыразимо-страшная. — Другое... Дай мне тех двоих. Дай мне тех, кто посмел... Дай!

Одна из его напряженных ног поскользнулась, и меч, дернувшись в неловкой руке, упал, уронив несколько свечей. Плошка со святой водой опрокинулась на разрисованную каббалистическими символами поверхность стола.

Ноги Селима бессильно подломились, и он рухнул грудью на стол. Уверенные руки подоспевшего секретаря не дали хозяину упасть на пол.

Глава 10

— Слушай ты, албанская свинья, если я велю отдать лошадей, то это закон! Ты что, плохо понимаешь по-немецки?

Влага на полях широкополой шляпы капитана постепенно собиралась в большую каплю.

«Интересно, кто из нас успеет раньше выдернуть пистоль?»

— Так ты отойдешь или мне тебя силой подвинуть? Совсем слова перестал понимать?

«Второй день дождь. Порох отсырел. Этот болван, конечно, дернется за пистолем. Так и норовит рукой... Но баделером вернее».

— Эй, саксонец! И вы двое. Распрягайте... Да что ж вы все стоите, собачьи дети?!

— Это мои лошади. Если ты прикоснешься к ним...

— И что ты сделаешь? Ну? — Капитан сверлил Уно глазами, уже вцепившись в рукоять пистолета.

«А если порох все-таки не отсырел? Аллах, зачем ты создал этого идиота?»

— Купи у меня лошадей, капитан. А потом будешь ими распоряжаться. В договоре ни слова не было о том, чтобы отдавать тебе моих лошадей. Возьмешь их сейчас, и я поступлю с тобой так, словно ты взял мои деньги.

— В договоре действительно ничего нет про лошадей, — подтвердил толстый увалень в кирасе откуда-то из задних рядов столпившихся солдат.

— Вот именно. Купи их, Дюпен. А то сегодня ты возьмешь у албанцев, завтра у Ноло, а потом и на саксонцев замахнешься, — влез Гилберт, почесывая поставленный ему вчера капитаном фингал.

— Верно, Дюпен, — загудели солдаты.

— Ну хорошо. Хорошо, чтоб вам треснуть! — Коротышка Дюпен глубоко вздохнул и полез в свой огромный кошель. — Вот вам четыре талера разменной монетой. — Он стал старательно отсчитывать.

— Не торопись. Мои лошади стоят дороже.

— Что? Тебе мало четырех талеров?

— Одна моя лошадь стоит триста цехинов. Ты, кажется, хотел взять всех четырех? — И Ахмет улыбнулся так радостно, словно капитан уже купил у него лошадей за эту сумасшедшую цену.

— Да ты... Как ты смеешь торговаться... Издеваться над своим капитаном?! — Дюпен выхватил пистолет и направил его прямо в лицо Уно.

«Точно. Порох у него сырой. Полка мокрая. Ну, только дернись теперь, капитан».

— Эй! Да вы что, сдурели все, что ли? — замахал руками Гилберт.

— И правда, Уно, — снова вмешался толстяк в кирасе. — Не гневи бога. Капитан, конечно, был не прав. Это твои лошади. Но ведь мы без них вовремя не успеем прибыть на место назначения.

— Что скажет император, если мы опоздаем? — поддакнул кто-то сбоку.

— Вот именно! — оживился Дюпен. — Что скажет император... Что скажет полковник!!! Что мы последние засранцы и никуда не годимся?

«Прозевал момент. Ох, пожалел дурака. Надо было бить сразу, как только он назвал меня албанской свиньей. Ну ладно. Я не спешу».

— Вы что же, считаете, что я скряга? — удивленно развел руками Уно. — Да мне не жалко для вас ничего. Если так нужно, если задета честь роты... Да я готов и задаром везти этот груз на собственных лошадях, даже на собственной телеге!

— Вот человек! — радостно взмахнул руками толстяк в кирасе. — Щедрая душа — как все уладил!

— Вот это по-нашему. Молодец. — Солдаты уже дружески хлопали Уно по плечам. Гилберт втолковывал что-то Коротышке Дюпену.

«В конце концов, быстрее, чем ротный обоз, мы сейчас все равно ехать не можем. Не велика беда, если, удирая, придется кое-что сбросить с телеги... А за албанскую свинью мы еще сочтемся, мой капитан».

Эрнст Мансфельд был доволен. Почти счастлив. Еще бы — грохот орудий не смолкал уже третьи сутки. Мятежный чешский город Пльзень, не захотевший, вместе со всей остальной Чехией, восставать против императора и впустивший под защиту своих стен имперских солдат, был теперь плотно осажден. Апроши подведены почти к самым стенам. Один, последний натиск, и крепостная стена, уже неуклюже просевшая в двух местах, рухнет, открыв путь для его доблестных саксонцев, нанятых на деньги Евангелической унии, Венеции и Савойи... Беспорядочный огонь пльзеньцев подавлен меткой стрельбой с контрбатарей.

Незаконнорожденный сын испанского генерала, присвоивший себе титул графа, Эрнст Мансфельд, генерал Евангелической лиги, прижав к глазу подзорную трубу, впился взглядом в городские стены, заметив на них подозрительное оживление.

— Так и есть! Они опять готовят вылазку! Проклятые чехи! Если им удастся, как и в прошлый раз, добраться до брешь-батареи... — Он сплюнул, оторвавшись от окуляра, и окинул взглядом близлежащую местность.

— Капитан! Что вы стоите, как столб? Видите — они уже открывают ворота. Вперед, чтоб вам треснуть! Если католики прорвутся на правом фланге, я вам лично голову снесу!

Капитан, отдав честь, бросился к своим, расположившимся поблизости, на травке, словно на пикнике, солдатам.

— Встать! Ордер баталии! Мушкетеры — пали фитиль! За мной, скорым шагом! — Споро построившись, солдаты двинулись вперед. — Если католики прорвутся на правом фланге, я с вас шкуру спущу. Пошевеливайтесь, свиньи! Или вы хотите жить вечно?!

Видя такое рвение, генерал улыбнулся.

— Жакоб, коня мне! Я сам поведу рейтаров в атаку! Хочу отрезать горожанам путь к воротам, когда они побегут от моих орлов!.. Да передай приказ, еще двум дежурным ротам придвинуться к правому флангу, а то как бы мои орлы сами не побежали.

— Конрад! — В ее глазах был немой упрек. — Не уходи.

Он обнял ее за плечи.

— Так надо. Я получил письмо. Сегодня утром. Ты не поймешь. Это важно... Если я теперь останусь, то потом этого себе никогда не прощу.

— Ты меня разлюбил, да? Скажи правду...

— Я постараюсь вернуться... Дурочка. Я люблю только тебя. Тебя одну в целом свете.

— Не уходи! — Она крепко обхватила его руку, лицом уткнулась в плечо.

— Я не могу... объяснить тебе не могу. Тебе лучше об этом не знать... Но я всегда буду помнить тебя. Прощай, — на секунду он прижал ее к себе, поцеловал в лоб и оттолкнул... Вниз с холма, почти бегом, по пыльной дороге.

— Нет! — Она кинулась было за ним, споткнулась, упала. — Нет... — уже бессильным шепотом. И слезы отчаяния падают в нагретую утренним солнышком дорожную пыль. — Стой... Не смей уходить. Они же тебя убьют, Конрад...

Солнце в ее полных слез глазах, пылало, как тысячи костров аутодафе.

— Д-доктор Мориц Бэйнерд?

— Он самый... — Почтенный пожилой человек в черном немецком камзоле, открывший дверь, внимательно изучал неожиданного гостя и его стоявшую рядом взмыленную лошадь. — Какими судьбами?

— Ю-южным ветром занесло, — улыбнулся дюжий молодец, не менее внимательно изучая лицо доктора.

— Да, — кивнул Бейнерд. — На юге сейчас, наверное, жарко.

Радостно выдохнув, посыльный вынул из рукава и вручил доктору запечатанный свиток:

— Один в-ваш старый друг просил передать.

Мориц Бэйнерд, взяв сверток, торопливо спрятал его в рукав и улыбнулся:

— Не зайдете? Вам отдохнуть бы с дороги.

— Да я с-спе...

— Торопитесь?

Парень стеснительно улыбнулся.

— Ну тогда счастливого пути.

Вежливо кивнув, доктор захлопнул дверь. Посыльный, не вставая в стремя, запрыгнул на коня и помчался дальше, на север... Южный ветер все еще дул ему в спину.

«Вечер. Седьмое число. Полный подвал подозреваемых. — Хорват устало провел ладонью по лицу. — Голова пухнет от допросов, в ушах свербит от их жалобных воплей... И ничего. Трухзес пропал. Албанцы эти пропали. От масонов никакого проку... Будь моя воля — всех бы их на один костер. Но кто будет строить для Господа храмы? Хотя вся эта их геометрия так близка к каббалистике и сатанизму, что отличить почти невозможно... Ладно. Чтоб отличать, есть святые отцы. Моя цель — найти Цебеша и Марию. Деву Марию, которая родит на этот свет не Господа, а Сатану? Видимо, это имел в виду отец Джеронимо. Или что-то еще?.. Прибить адское семя, каленым железом жечь надо, а не тащить ее живой к святым отцам на расправу... Может быть, они хотят эту девчонку спасти? Хороший экзорцист действительно изгонит из нее беса, а если она наделена какими-то способностями от природы, то использовать ее на благо церкви будет только разумно. Отцы-иезуиты и не из таких делали праведных, истинно верующих католиков...

Ладно. Будем ждать. Искать. Надо составить список всех объектов, возле которых могут появиться эти двое, и установить за ними слежку. Алхимики, ученые, неблагонадежные, подозреваемые в ереси — все, кто под наблюдением инквизиции, должны быть проверены. Наверняка Цебеш выйдет с кем-то на контакт. Нужно разослать шпионов по всем крупным городам — пусть ищут. Назначить награду. И ждать. Во всеоружии ждать. Пока Старику везет, небывало везет. Но не будет же ему везти вечно.

И да поможет нам Бог остановить это исчадие ада».

Он поджег еще одну восковую свечу и, поставив ее на место, замкнул пентаграмму. Распятие, покрытое каббалистическими знаками. В чашу, сделанную из черепа клятвопреступника, налита святая вода. Черная шелковая сутана. Холеные пальцы сжимают жировую свечу. Фитилек тлеет, распространяя сладковатый смрад человеческого сала. Капля воска, разбивающая гладкую поверхность святой воды.

Отец Джеронимо сделал еще несколько глотков. Колдовской настой наконец подействовал. Мир, казалось, сместился, стены кельи раздвинулись, и за ними открылась бескрайняя темнота. Оттуда на него смотрели сотни немигающих глаз. То ли ветер, то ли смрадное дыхание тех, чьи это были глаза... Словно сдавленный стон:

— Что? Что еще тебе надо?! Спроси! Спроси скорее и отпусти нас... Не мучай — нам невозможно глядеть на распятие, но начертанные знаки не дают нам оторваться...

— Следуйте за клинком!..

Святой отец обнажил тонкое прямое жало старинного меча толедской работы. При свете свечей грани клинка жадно сверкнули.

— Именем Адама, Ноя и Авраама! О царь Соломон, отец всех мудрецов! Заклинаю тебя мне ответить...

Клинок прочертил дугу над столом и вонзился в гладкую черную доску, на которой был ровно рассыпан пепел девяти сожженных ведьм.

— Возьми их силу, мудрейший из мудрых, и помоги мне найти Того, о ком я думаю все это время... Дай знак, Соломон! Дай только знак!..

Утро восьмого октября застало Ольгу и Цебеша в дороге. Несмотря на то, что в Штейре они останавливались в весьма приличной гостинице, Ольге так и не удалось отдохнуть. Всю ночь ее мучили какие-то кошмарные сны.

Ей снилась война. Бесконечной колонной идущие куда-то пехотинцы, всадники, телеги. Грохот барабана. И она идет вместе с ними. По бескрайнему вытоптанному пустырю. А по сторонам от колонны тела, как на том поле, где она видела Марию. Они идут, а полю трупов все не видно конца. Барабан гремит, заставляя ступать в ногу, и ритм сам собой складывается в странные строки:

И закованные в сталь всадники, размахивая длинными палашами, летят навстречу другим, размахивающим саблями, одетым в кафтаны и венгерские шапки. За какую-то секунду до сшибки раздается треск, и пороховой дым окутывает их, и оттуда уже выскакивают лишь единицы, охваченные ужасом, мчащиеся, не разбирая дороги, в неизвестном направлении — туда, куда несут их испуганные кони.

Одна картинка сменяет другую. Седой старик, размахивая рукой, сжимающей подзорную трубу, рассылает в разные стороны ординарцев. А вдалеке, за рекой, люди в блестящих кирасах, с длинными, в три человеческих роста, копьями, построенные в огромные квадраты, неторопливо, но неумолимо забираются вверх по склону горы. Там, на вершине, уже гремит и сверкает железом...

Карета уже ехала вперед, оставив у себя за спиной гостеприимный Штейр, и по сторонам мелькали луга, возделанные поля, какие-то уютные деревеньки.

Но сквозь дробь лошадиных копыт в ее голове еще бился этот барабанный ритм из страшного сна. И когда они остановились вдруг, потому что дорогу им перегородила кажущаяся бесконечной река из лошадей, телег, копий, камзолов, кирас, она восприняла это удивительно спокойно, как продолжение своего страшного и странного сна.

Они шли с запада на восток, устало и неудержимо. И барабан снова гремел, то ли у нее в голове, то ли откуда-то из проходящей мимо колонны.

Ольга в пол-уха слушала, как какой-то кирасир делится с Цебешем новостями: Часлав, Турн. Чехи идут на Вену... А в голове звенели новые строки из сна:

— Жакоб!

Генерал Эрнст фон Мансфельд остановил взмыленного коня и поднял забрало. Его вороненые рейтарские доспехи были забрызганы кровью, а лицо сияло от счастья.

— Как мы им дали! Ты видел?

— Да, ваше превосходительство. Это было великолепно! Дым, лязг! — Жакоб схватил генеральского коня под уздцы. — Но вам бы не следовало так рисковать.

— Ерунда. Если я сам не буду вести их на бой, эти свиньи дадут побить себя даже простым горожанам... Впрочем, скоро рухнет стена, и вот тогда мы по-настоящему ударим!.. А сегодняшние потери надолго отобьют у них охоту от подобных эскапад.

— Ваше превосходительство, вам письмо. Посыльный велел передать лично в руки.

Мансфельд слез с коня, снял перчатки, шлем и привычным движением сорвал со свитка печать.

— Так... — Генерал уселся на раскладной стул. — «...Зная о гибкости Вашего ума и том высоком общественном положении» — интересно — «...средство это дарует Вам успех в военных делах и несказанный авторитет в вопросах управления людьми» — очень интересно — «...если до 21 октября прибудете в Зальцбург инкогнито» — нет, ты только подумай! — «...доктор оккультных наук, магистр огненной и воздушной стихий Жозеф Вальден». — Генерал задумчиво почесал подбородок. — А как выглядел посыльный?

— Такой здоровый детина. Кажется, славянин. Кафтан, усы, сабля на боку. Глаза голубые.

— Он, конечно, меня не дождался?

— Сказал, что спешит... А что случилось?

Мансфельд восхищенно хмыкнул и хлопнул рукой себе по колену.

— Такой изобретательности от этих бестий я не ожидал. Вот — почитай. Зная о моем пристрастии к подобного рода наукам, эти проходимцы сфабриковали и подбросили мне... Сколько ухищрений! Возвышенный стиль, печать с каббалистическими знаками! И все только ради того, чтобы оторвать меня от осады. Они, что же, считают меня идиотом? Думают, что я, уже схватив их за горло, брошу все ради какого-то мифического оккультного дара? Когда я возьму Пльзень, Жакоб, позаботься о том, чтобы найти в городе шутника, написавшего мне это. Быть может, я оставлю его безнаказанным и даже велю наградить за остроумную идею.

Восьмое октября. Они так спешили тронуться в путь, что не успели даже позавтракать. Ду жевал копченую говядину, Уно запивал сухари вином. Их телега тащилась в отрядном обозе, скрипя от напряжения, нагруженная сверх всякой меры. Дождь то прекращался, то начинался вновь.

— За два дня мы не успеем до Вены, — задумчиво изрек Тэрцо. — Не велика радость служить в армии, которую бьют в хвост и в гриву.

— Если мы не застанем их в Линце, то я просто не знаю, что делать. — Уно снова отхлебнул вина.

— Ты в нее втрескался, да? — ухмыльнулся Ду. Уно напряженно глянул на соратника, но не нашел в его лице ни презрения, ни издевки.

— Не знаю... Помните ту зиму в Боснии, когда нас бросили на борьбу с гайдуками Драшича? Под Бихачем мы разгромили одну деревеньку...

— Мы тогда три десятка деревень разгромили, — буркнул Тэрцо. — Мало радости в такой войне... Даже находиться рядом противно, когда эти уроды режут, как скотину, мирных, ни в чем не повинных людей.

— Эти твои «неповинные люди» кормили гайдуков и наводили их на наши обозы, разъезды. Работать на зачистке мерзко, но это война. Единственный способ борьбы с партизанской войной — уничтожить материальную базу партизан, так, Ахмет?

— Так-то так, Саллах. Но они могли просто похватать этих жителей и отселить их куда-нибудь в глубь страны. Только это немного дороже, чем просто всех перебить. Мы участвовали в этих убийствах не потому, что иначе было нельзя, а потому, что кто-то наверху решил сэкономить пару тысяч цехинов. — Губы Уно исказила злая кривая усмешка.

— Так что там, в этой деревне, под Бихачем? — напомнил Тэрцо.

— Спаги поймали там одну девчонку, лет тринадцати. Она так визжала, так испугалась их...

— А, ты вон про что вспомнил, — улыбнулся Ду. — Да. Это был ловкий ход. У них был приказ всех перебить, а насиловать им никто приказа не давал. Хороший способ свести счеты с тем наглецом в синем кафтане. Да и капитану это однозначно показало, что лучше нас на такие операции не брать,

— Нет, — нахмурился Уно, — это потом я стал все рассчитывать по ходам. А сначала просто... Ну не мог я терпеть ТАКОЕ... А тот тип в синем был урод, каких земля носить не должна. И я благодарю Аллаха, что он дал мне возможность и повод... Но я не об этом сейчас.

— О чем же?

— Та девчонка... Я ее тогда отпустил.

— Отпустил? — У Ду удивленно вытянулось лицо. — Я думал, ты ее просто быстро того...

— Отпустил. Может быть, даже на свою беду. — Уно окончательно опустошил бутылку и бросил ее в придорожную канаву. — Я хорошо запомнил ее лицо. Та девочка... это наша Мария.

Ду удивленно присвистнул.

— М-да... — Тэрцо даже перестал на какое-то время жевать. — И какой мы делаем вывод?

— А черт его знает! Дай-ка лучше и мне мяса. А то аппетит разыгрался с вина.

— А она узнала тебя? — Ду тоже потянулся за едой.

— Нет... То есть она и не могла. У нее с памятью какая-то ерунда, — неохотно буркнул Уно. — Ладно. Прекратим-ка этот разговор. Зря я завел его. Нам все равно нужно ловить ее и этого Цебеша. Просто... не стреляйте по ней... без крайней нужды. Мне она живая нужна.

Ду и Тэрцо понимающе переглянулись и дружно кивнули. Сказать что-либо им помешали набитые рты.

— ...И вы, отец Скультетус, считаете все эти инсинуации безосновательными? — Фридрих Пятый, курфюрст империи, граф Пфальцский взял с подноса еще одну золотистую виноградину и, повертев ее в тонких ухоженных пальцах, отправил в рот.

— Абсолютно, сын мой... — Духовник графа изысканно поклонился ему. — До меня, конечно, доходят всякие сведения. Но одно я могу утверждать уверенно: чехи, в большинстве своем, истинные протестанты. Они ненавидят Папу, иезуитов и Фридриха Второго и, заметьте, уже осадили Вену. Было бы просто глупо упускать столь замечательный шанс. Единственный недостаток их в том, что чехи — неотесанные мужланы, не имеющие прочной привычки к порядку. Все эти их сеймы...

— Но их королем я собираюсь сделаться именно благодаря чешскому сейму, низложившему австрийца Фердинанда и рассматривающему теперь мою кандидатуру. — Изысканный французский и французская кухня придавали двору курфюрста неповторимый колорит, к которому, впрочем, все придворные давно уже привыкли.

— Господин граф, вам письмо. — Посыльный с поклоном передал Фридриху свиток.

— Новости из-под Вены?.. «Лично в руки». Почему эти мужланы пишут мне на немецком? Язык дипломатической переписки — латынь, а для личной переписки лучше французского... — Пфальцграф на несколько секунд замолк, изучая письмо. Лицо его, выражавшее сперва лишь скучающее любопытство, исказила маска возмущения и гнева. — Какое нахальство! «Мистический дар... к хозяйке трактира „Шпиль“ фрау Кларе Зибель»! — Губы графа капризно дернулись, и он, скомкав пергамент, бросил его на пол. — Дьявол!.. Он что же, решил, что я все брошу и отправлюсь в Зальцбург слушать его мистические бредни? А потом его золотом осыплю?.. Попрошу впредь, отец Скультетус, оградить меня от назойливых домогательств подобных шарлатанов.

«Дорогая Венченца! Срочные дела, свалившиеся на меня вдруг, как снег на голову, вынуждают уехать не попрощавшись. Впрочем, я постараюсь вернуться не позднее чем через месяц. Если же что произойдет со мной, то мы уже говорили с тобой об этом, и ты знаешь, что следует предпринять. Люблю. Целую. Вечно твой Антонио».

Оставив это письмо в дупле высохшего дерева, под сенью которого они обычно встречались, Антонио взобрался в седло, глубоко вздохнул и дал коню шпоры. Он очень торопился на север, туда, где скоро, как он думал, решится судьба всего человечества.

Глава 11

Девятое октября. Полдень.

«..Доктор оккультных наук, магистр огненной и воздушной стихий Жозеф Вальден».

Альбрехт отложил в сторону свиток и задумался. Верить или не верить этому странному письму?.. Ему уже тридцать пять лет, а он еще ничего выдающегося не совершил. Должность полковника для человека с его способностями — далеко не предел мечтаний. А ведь астрологи всегда предсказывали ему блестящую карьеру.

За окном, в лучах полуденного солнца, блестела речка Морава. Война, которую он так ждал, большая война, уже шагает совсем рядом, неся одним разорение и смерть, а другим, избранным судьбой, продвижение и славу. И только он сидит в этом Олмюце, дожидаясь неизвестно чего.

Стук торопливых шагов прервал его размышления. Дверь кабинета распахнулась.

— Ваше превосходительство!.. Они все-таки решились!.. Я прямо с сейма. Моравский сейм принял решение присоединиться к восставшим чехам.

— Неудивительно. Как только они узнали, что Турн двинул сюда войска, так сразу все стали ярыми протестантами... Благодарю за службу! — Альбрехт покровительственно похлопал посыльного по плечу. — Отдыхайте.

«Пусть все пока отдыхают... — думал Альбрехт. — Неужели это ЗНАК? Неужели именно сейчас? Это письмо и сейм, принявший решение восстать против императора! Таких совпадений просто не бывает. Это судьба... Значит, в Зальцбурге, не позднее двадцать первого числа...

Поддержать восстание? Всем полком перейти на службу к Турну? Что это мне даст? Таких полковников у него уже много. Планы государственного устройства Чехии, Моравии, Силезии и прочих стран, готовых присоединиться к ним, широко известны. Еще одна Речь Посполитая. Если бы у меня или хотя бы у моей семьи были обширные владения, я мог бы использовать сейм, как политический рычаг. Но кому нужен обычный полковник? Боюсь, на службе панам и сеймам я не только не сделаю карьеры, но и лишусь всяческой денежной поддержки. Ведь Речь Посполитая не в силах содержать крупную регулярную армию. Шведы их бьют в хвост и в гриву. То же самое будет и здесь. К тому же если бы я поддержал чешское восстание до решения сейма и своей вооруженной силой повлиял на моравских панов... Тогда бы протестантам было за что меня оценить и наградить. Но они уже сами решились. Момент упущен... И как, скажите на милость, полковник протестантской армии будет чувствовать себя в католическом Зальцбурге?

Единственный способ выделиться — поступить не как все. Все тут готовы присоединиться к побеждающему Турну. Значит, надо идти против течения. Хороший удар по восставшей Моравии — это будет достойная услуга католикам. Меня сразу заметят.

Попытаться арестовать сейм?.. Бесполезно. Их слишком много, да и солдаты не станут стрелять в собственную знать... Значит, спасать, что можно. Увести свой полк на соединение с верными императору силами, пока солдаты не дезертировали в массовом порядке или не переметнулись в армию бунтовщиков.

Дворяне на сейме. Они сейчас на радостях перепьются. А я захвачу Моравскую государственную казну... Так просто: ее охраняют солдаты моего полка. Государственная печать, казначейство, все прочие формальности к черту. Раз у этих болванов восстание, то и мне плевать на порядок. Они свергли старое правительство, подчинявшееся Фердинанду, и займутся сейчас формированием нового. Надеюсь, у них еще не скоро возникнет мысль поставить на охрану казны верных людей. А хоть бы и скоро. Надо их опередить. Послать на усиление караула два десятка лично мне преданных солдат. Перегрузить все ценности в ящики, в полковой обоз. Приготовиться к выступлению, а ночью уйти к венгерской границе.

Если все получится, если я вырвусь отсюда с полком и казной... А двадцатого ждите меня в Зальцбурге, доктор оккультных наук».

Альбрехт решительно встал, надел поверх камзола кирасу, перевязь с пистолетами и шпагой. Капельки пота блестели на его высоком лбу. Он глубоко вздохнул, подкрутил лихой ус и стремительным шагом направился к казармам, еще раз перебирая в уме все необходимые секретные распоряжения и официальные приказы, которые ему нужно было отдать для осуществления своего дерзкого плана.

— Alarm!

Нервно взвыла полковая труба. Ударили барабаны. Поднятые по тревоге солдаты торопливо выстраивались на плацу перед казармами. Построившись, они замерли, вперив свои глаза в чешского дворянина Альбрехта Вацлава Эусебиуса Валленштейна. Пока еще просто полковника.

— Солдаты!..

Неважно, что он будет сейчас им говорить. Важно то, какой он сделал выбор и сколь решительно будет теперь стремиться к своей цели. Где-то в небесах маленькая песчинка упала на чашу весов, приведя их в движение. Миллионы жизней будут зависеть теперь от этого человека.

Вечером девятого октября, почти на закате, Цебеш с Ольгой въехали в Линц. Каменные стены и стража у городских ворот. Узкие улочки и черепичные крыши. Трактир «Белый камень», где они остановились, действительно был сложен когда-то из белого камня. Но с тех пор стены впитали в себя копоть и грязь нескольких столетий, превратившись во что-то грязно-серое, и о былой белизне напоминала лишь периодически подновлявшаяся вывеска с названием.

Впрочем, в трактире было довольно уютно. Цебеш снял две отдельные комнаты на втором этаже, заплатил за три дня вперед и отправил Ольгу наверх устраиваться, намереваясь, видимо, поговорить о чем-то с хозяином с глазу на глаз. Белобрысый мальчишка, работающий при трактире, взялся ее проводить. По дороге он засыпал Ольгу самыми разнообразными вопросами и предложениями, основной смысл которых сводился к «а че это вы сюда приехали?» и «тока свисни, я все-все достану, причем по дешевке».

В комнате оказался камин, кровать, комод и даже зеркальце, заглянув в которое Ольга увидела измотанную волнениями и долгой дорогой чумазую девицу в пропыленном платье.

Мальчишка выжидательно застыл в дверях.

— Может, вам камин разжечь?.. — Ольга отрицательно качнула головой. — А ужинать вы, это, когда? А то я распоряжусь, только скажите... Тут напротив магазин готового платья есть. И ванную я могу устроить. Мигом сбегаю, а?.. Убираются здесь по утрам. Позвать фрау Эльзу, чтобы что-то переставить, почистить?

— Нет. Ничего не надо пока. Я просто хочу отдохнуть, — сказала Ольга, а про себя подумала: «Он ведь не уйдет, пока не получит своих чаевых. А у меня нет ни гроша... Цебеш даже и не подумал, что мне будет необходима какая-то сумма на расходы. Без денег я совершенно беспомощна в этом мире».

Мальчишка скривил разочарованную и даже, кажется, возмущенную рожицу и уже отвернулся, чтобы уйти. Но, вспомнив, с порога сказал:

— Тут у вас на столе колокольчик. Если что, эта... Звоните, платите, и я все-все устрою! — И закрыл дверь.

Ольга с облегченным вздохом упала на кровать, только сейчас почувствовав, до чего она устала. Впрочем, вскоре в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, вошел Цебеш.

— Ну, как устроилась? Мы тут пару-тройку дней поживем, пока я не решу одно дело... Никуда не ходи. Если что надо, говори мне — куплю. Ну все, отдыхай. — Он уже собирался захлопнуть дверь.

— Цебеш!

— Зови меня дядя. ДЯДЯ. И по возможности по-немецки.

— Ну хорошо, «дядя»... Вы сейчас опять пропадете по этим своим делам, а я останусь тут без гроша, помирать от скуки. Даже служанке положено платить какое-то жалованье. А я, кажется, теперь ваша племянница? Мне даже нечего было дать этому мальчишке на чай. А еще мне хочется другое платье. Помыться хочется, наконец. Уже тошнит от этой пыли и грязи... Какую-то книжку — смотреть не могу на ваши псалмы. — Она говорила с Цебешем холодно, не повышая тона, но, тем не менее, умудрилась выплеснуть на него все накопившиеся эмоции.

Старик поморщился, как от зубной боли, но ничего не сказал. Только запустил руку в свой кошелек и вывалил ей на комод горсть монет.

— Вот. Я действительно совсем упустил это из вида... Отдыхай. С каждым днем твой немецкий все лучше. — И он вышел, закрыв за собой дверь.

«А ведь я и правда говорила с ним исключительно по-немецки, — изумилась Ольга. — Какой выразительный, однако, язык... Так. Серебряные кругляши — это талеры. Мелкие монетки из какого-то сплава — крейцеры... Или пфенниги?.. Интересно, сколько их нужно на талер?

Ладно. У меня двенадцать талеров. Это, кажется, немало. И еще около тридцати этих, мелких. Посмотрим, что на них можно купить... В первую очередь мне нужна сейчас горячая ванна. Душа у них, конечно же, нет... Потом поесть, выспаться и...»

Она взялась за колокольчик.

Снова забил колокол над центральной площадью Клагенфурта. Десятое октября. Два часа после рассвета. Франко опять заскулил. Он уже второй день не жрал. Как, впрочем, а Густав.

— Заткнись! — Густав отвесил ему пинка. Настроение было и так не ахти. Теснота. Пятнадцать человек в камере, рассчитанной на троих, — это не шутка. И главное — их ели поедом блохи.

Когда Хорват, не столько пытками, сколько угрозами, вызнав у них все что только мог, оставил их на попечение коменданту Дрангу, тот просто не знал, что с ними делать. Капитан так боялся, что его накажут за помощь преступнику и за растрату казенных денег, что впал в глубокое расстройство и начал пить. Чтобы хоть как-то покрыть недостачу в казне, он велел вылавливать всех подозрительных, заковывать их в цепи и продавать частным лицам, на тяжелые каторжные работы. Первыми он, естественно, продал Густава и Франко. Однако у Густава был в Висе знакомый кузнец, так что им удалось освободиться от цепей и бежать. И вот, надо же было так глупо вляпаться в Клагенфурте! Их опять задержала полиция Христа. Никто не предъявлял никаких обвинений, не грозил пытками. Голодных и избитых, их просто бросили в эту камеру. От подобной неопределенности было еще страшней, чем от угроз или пыток Хорвата.

Компания в камере подобралась весьма пестрая. Слепой седовласый старик, которого привели в каземат вместе с двенадцатилетней девчонкой-поводырем, что-то занудно вещал о конце света. Местный вор-карманник, только что брошенный в камеру, уже шептался о чем-то с парой нищих, захваченных еще позавчера. Хромая старуха, молитвой снимавшая бородавки и порчу, что-то бубнила в дальнем углу. На те лохмотья, что еще были на них, азартно резались в крепс бродячий торговец, задержанный прямо с лотком, седой горбоносый крестьянин, приведший в город свою козу — продавать, и два неаполитанца-дезертира, отставших от своей роты, когда она шла через Клагенфурт. Три игральные кости и тюремная глиняная кружка для воды. Крестьянин отчаянно потряс кости в кружке, шепча то ли заговор, то ли молитву, а потом вывалил кубики на очищенный ради игры от полусгнившей соломы участок каменного пола. Вопль отчаяния и вопль радости раздались одновременно.

— Не повезло... Снимай свою телогрейку, пастух, — радостно потер руки один из итальянских солдат. — Снимай, снимай, а то меня что-то морозит в этой гостинице.

В дальнем углу, особняком от всего этого сброда, сидел пожилой мужчина в черной мантии. На вид итальянец. Пастор или ученый.

Самые неудачливые, вроде дезертиров или того крестьянина с козой, сидели уже второй день. Пятнадцать душ, брошенных между страхом и надеждой. Не знающих, почему, зачем их схватили.

Железная дверь под потолком со скрипом отворилась. Все в камере замолкли, настороженно уставившись в открывшийся черный провал. Вместо очередного узника в дверь просунулась голова в морионе:

— Выходи по одному. Дознаватель приехал.

До всех как-то не сразу дошел смысл сказанного. Но секунду спустя сразу несколько человек, в первую очередь игроки в крепс, нищие и размахивающая костылем хромая старуха, бросились к открывшейся двери. Старуха, как это ни странно, успела проскочить первой. Кинувшихся следом остановили в дверях двое дюжих молодцев в кирасах.

Старуха долго щурилась, выбравшись на свет. Ее жестко, но аккуратно подхватили под руки и повели в какую-то комнату. Там, постепенно привыкнув к свету, она разглядела перед собой за большим дубовым канцелярским столом кого-то тощего, небритого и злого, глядевшего на нее столь люто, что у еще секунду назад свято верившей в свою невиновность старухи подкосились от ужаса ноги.

— Милостивец! — Она с размаху плюхнулась перед ним на колени. — Не вели казнить лютой смертию-у!.. Все как есть скажу, ничего не утаю-у-у...

— Молчать!

Голос лютого дознавателя был хриплый и сорванный:

— Это что? Я вас спрашиваю, Хопфельдер, что ЭТО? Какому портрету ОНО соответствует? Это пан Цебеш или девка Мария? Я вам что, мальчик? Я что, всю ночь скакал сюда, чтобы ЭТО увидеть?

— Пан Милош... Мы...

— Капитан Стефан Карадич будет поставлен в известность обо всем, что тут у вас происходит. Мы ловим государственных преступников и еретиков, а не старых ведьм. И если вы, лейтенант Хопфельдер, не справляетесь со своими обязанностями...

— Мы задержали пятнадцать человек, пан Милош. И если где-то перестарались, то лишь из-за всеобщего рвения... Да что ж вы стоите? Гоните эту старую к черту.

— Что, совсем?

— Да. Совсем. На все четыре стороны... Следующий!

Утро десятого октября выдалось туманным. Вдалеке были видны шпили на венских крышах. Их отряд временно влился в полк, подошедший из Линца. Атмосфера всеобщей сумятицы, легко переходящей в панику. Телеги стояли так близко одна возле другой, что образовалось какое-то подобие «вагенбурга».

— Не нравится мне все это, — нахмурился Ду. — Надо открыть оружейный ящик.

— Пожалуй. — Уно выплюнул травинку, которую жевал, и взялся за сломанный фальконет, погруженный стараниями Коротышки Дюпена на их телегу. Следом за фальконетом в грязь полетели бочки, ящики и прочий обозный хлам.

На них стали оглядываться с соседних телег.

— А ты не торопишься, Ахмет? — спросил вполголоса Тэрцо.

— Нет, Сейчас самое время. — И он сбросил с повозки последний тюк ротного имущества. — Доставай мушкеты, сыпь порох на полку. Фитиль пали.

Тэрцо достал трут, чиркнул огнивом.

— Что это вы тут вытворяете? Какого черта здесь происходит? Я же не велел разгружаться! — из тумана появился Коротышка Дюпен. В одной его руке была шпага, в другой пистолет.

— Ну вот. Я так и думал, — вздохнул Ду, вставляя тлеющий фитиль в пальник мушкета.

— Вспомни говно, оно и появится. — Уно сплюнул себе под ноги и, вынув свой баделер из ножен, положил его под правой рукой, на телегу.

— Что ты там лопочешь, албанец? Отвечай по-человечески, какого черта ты ротное добро вывалил в грязь?

— Пистолет с кремневым замком, конечно, удобен, — улыбнулся Уно. — Особенно удобно им махать перед носом испуганного новобранца. Но есть один недостаток. Такой пистоль часто дает осечку, особенно в туман, когда кремень сырой. А вот мушкет... Фитильный мушкет осечек практически не дает. Особенно если подсыпать сухой порох на полку.

— Немедленно грузите все обратно, придурки, — уже менее уверенно потребовал Дюпен.

— Он так ничего и не понял, Ахмет, — скривился Ду.

— Значит, умрет дураком. — Ахмет направил дуло мушкета в живот капитану и нажал на спусковой крючок.

Поздно спохватившийся капитан успел только вскинуть свой пистоль, но заряженный для стрельбы в упор на турецкий манер, двумя пулями и крупной картечью фитильный мушкет уже рявкнул, разворотив капитану живот и грудь и бросив его на землю.

Дюпен все же нажал на спусковой крючок своего пистоля. Но кремень действительно отсырел на тумане, и пистоль дал осечку.

— Албанская свинья — это очень серьезно, — процедил сквозь зубы Ду. — Даже Гофур-паша не смел нас так называть... А этот коротышка жив. Смотрите, он еще пытается что-то сказать. — И Ду пальнул Дюпену в голову, превратив ее в разбросанную по грязи кровавую кашу.

— Что там?

— Что случилось?

— Почему стрельба? — донеслось до них отовсюду сквозь туман и пороховой дым.

— Венгерская конница нас атакует. Разве не видно?

— Где?

— Там, в тумане. Вон они! Уже близко...

Где-то совсем рядом с албанцами пальнул по туману мушкет.

Справа тоже началась беспорядочная стрельба. Из тумана действительно выскочили всадники, стреляя в кого-то из пистолетов.

Слева, из клубов пороховой гари, раздался зычный командирский рык:

— Без паники. Фитиль пали!.. Всем укрыться за обозными телегами! Пикинеров в проходы! Капитаны, ко мне!

Не видя больше причин задерживаться, албанцы забрались в свою телегу и не торопясь поехали. Ду и Тэрцо умело и основательно перезаряжали мушкеты. На турецкий манер, для стрельбы в упор. А Уно правил лошадками. На запад, в направлении Линца.

«Боже, когда это кончится?.. Сколько еще будет этих городов, этих тупых лейтенантов полиции Христа и свирепых местных трибуналов инквизиции? Вся церковная карательная машина не в состоянии поймать какого-то старика и девчонку. Вместо этого они хватают всех, кто только им попадется», — умирал от усталости Милош.

— Следующий!

В комнату ввели дюжего молодца в телогрейке из козьей шкуры поверх обрывков форменного кафтана неаполитанского пехотного полка. В правой руке молодец держал туфлю (хотя обе его ноги были обуты в ботфорты), а левой ковырялся в зубах и нагло разглядывал задержавших его, запоминая, видимо, лица.

— Ты кто?

— Волонтер. Отстал от полка... Кровь за Христа собрался пролить, а эти меня ногами в живот. — Он злобно посмотрел на Хопфельдера и угрожающе поднял правую руку. Но, заметив, что в ней ботинок, стыдливо спрятал руку за спину.

— Отпустить. Пусть догоняет свой полк. Следующий.

— Ваша милость. Он эта... Со мной. Вместе мы, того, отстали, — замахал руками детина, встретив в дверях следующего, еще более дюжего, но угрюмо-молчаливого, с разбитой губой и двумя шляпами — в правой и в левой руках.

— Ясно. Следующий!

В комнату ввели крестьянина, приведшего в Клагенфурт свою козу продавать. Он стоял перед Милошем, застенчиво улыбаясь. Крестьянин был без шапки, пояса, телогрейки и правого башмака. И без козы.

— Следующий.

— А... э... ваша милость. Козу бы мне. Единственный мой бы прибыток... Козу вернуть бы... Забрали эти... Я ж без нее, как...

— Хопфельдер, верните этому болвану козу.

— Э, кхм... Мы, пан Милош... Ваша милость. Мы, того. Вчера ее съели.

— Следующий.

Крестьянина подхватили подмышки и повели к двери.

— А козу?.. Мне козу бы! Ваша ми...

Следующим завели одетого в строгую монашескую мантию седовласого мужчину. Он был совершенно не похож на Цебеша, но чем-то неуловимо его напоминал.

— Бендетто Кастелли, профессор математики, — откланялся он, приподняв шляпу. — Хотелось бы все же узнать, на каком основании меня задержали. Все мои документы в порядке. Вот, извольте проверить. — Он протянул Милошу бумаги, которые сжимал в руке. — Я еду по приглашению досточтимого отца-иезуита Мартина Ольбрици в Зальцбург, для участия в научном диспуте. А эти ваши мужланы хватают меня и волокут в темницу, даже не потрудившись...

— Следующий!

Следующим ввели Густава.

— Ты здесь откуда?

— А вот... Что вам опять от меня надо, я же все рассказал?!

— Следующий! — застонал Милош. Следующим ввели отощавшего и жалобно скулившего Франко.

— Сеньор Милош, как вы похудели! — радостно всплеснул он руками. — Заберите меня снова в Вис. За миску горячей похлебки я что угодно вам расскажу.

— Следующий... Ну откуда они все повылезли?

— Сеньор Милош! Я что угодно...

— В шею! Гоните их в шею. — Милош схватился за голову.

— Пан дознаватель... Милош. Срочное письмо. Нас ждут в Инсбруке. Там схватили три десятка подозрительных лиц...

— О боже! За что наказуешь мя!.. — вскинул он руки к потолку. — Остальных провести по коридору. Я взгляну им на лица и все, выгнать всех к черту... В Инсбрук я верхом не поеду, свалюсь с коня по дороге: Готовьте коляску. — Сокрушительный зевок чуть не свернул ему челюсть. — И подушки. Побольше подушек.

Глава 12

— Хорошо, Питер. Только не говори ничего пану. — Она ласково потрепала мальчишку по щеке и дала ему мелкую монетку.

— Когда новости будут интереснее, и плата должна быть больше, — нахмурился белобрысый мальчишка.

— Конечно. Если он куда-нибудь пойдет или что-нибудь велит тебе сделать, сразу мне говори.

Питер кивнул и пулей выскочил из двери — в одной из соседних комнат звонил колокольчик.

«Пожалуй, он будет честно шпионить для меня... И так же честно для Цебеша, если тот ему больше заплатит. Но, надеюсь, Старик не догадается о моем маленьком секрете. — Ольга подошла к окну. — Да, день вышел удачный. Купила новое платье. Не ахти какое, скорее всего уже ношенное. Но вид вполне приличный. По крайней мере, не такое убожество, как то, что дал мне Цебеш. Прогулка по городу, правда, была рискованным делом. Или не рискованным? По-моему, мы все-таки оторвались от инквизиции. А заодно и от Ахмета.

Интересно, где он сейчас? Наверное, уже забыл про меня... А Цебеш так весь день и сидел в своем номере. Интересно, о чем он так долго говорил с трактирщиком, когда мы только приехали?.. Наверное, ждет, пока кто-то принесет ему это проклятое яйцо от петуха или еще какие-то ингредиенты для ритуала...

Хорошо, конечно, что его комната через стену. Но говорит он негромко, двери здесь почти не скрипят. Я и так уже вздрагиваю от каждого шороха за стеной. А за ужином Цебеш выглядел таким озабоченным, словно... Да черт с ним, с Цебешем. Спать пора. Когда еще с эдакой жизнью мне выпадет случай спать под крышей, в тепле, на пуховой перине?»

«А если они проведут ритуал? Если у них все-таки получится? Конечно, отец Лоренцо убежден, что обряд, призывающий Спасителя, способны провести лишь истинные католики, официальные иерархи церкви. Но вдруг он не прав? Вдруг те видения, что явились мне, когда я призывал царя Соломона, правдивы, и Старый Ходок сможет вызвать Его?

А если так, если Его может вызвать архиеретик и алхимик, если любой колдун-недоучка... Значит, это не Спаситель. Значит, все явившиеся до сего дня и глумящиеся над истинной верой духи — лишь предвестники, а сейчас, силой своего колдовства, Ходок собирается вызвать Зверя!

Неужели мы все ошибались? Неужели под личиной Спасителя Сатана хочет проникнуть в этот мир? Если так, то проводить обряд нельзя. Нужно уничтожить обоих — и Марию, и Старика!.. Или все же это будет Спаситель?»

Великий Инквизитор Австрии, Каринтии, Штирии и Крайны, кардинал Джеронимо Ари упал на колени перед распятием и, сложив руки, стал торопливо, сбивчиво молиться.

Утром одиннадцатого октября Ольга проснулась оттого, что по коридору кто-то прошел. И постучал в соседнюю дверь, к Цебешу. Ольга вскочила и стала торопливо одеваться.

Ворчание за дверью возвестило о том, что Цебеш встал. Щелкнул засов.

— Трактирщик велел передать вам письмо, — зазвенел голос Питера.

— Хорошо, парень. Принеси мне перо, бумагу и чего-нибудь поесть.

«Как же быть? Как нам быть, Господи, в этот час испытаний?.. Разве церковь не есть Тело Христово? — кардинала Джеронимо Ари снова терзали сомнения. — Защищать и сохранять мы должны нашу священную церковь. А значит, и посланец Твой должен быть принят в лоне нашей, истинной церкви. Только в нем он и может быть принят... Но как отличить нам, как узнать, если все это дьявольское наваждение, если предсказание ложно, и вместо Спасителя снизойдет в этот мир Враг Всего Сущего?

Да, грех великий для простого смертного — взывать к духам и читать заклинания. Но грех же для любого, не причастного к тайнам церковным — читать и толковать самостоятельно Святое Писание. Не отмеченный священным саном да не прикоснется к душе человеческой. Мы же, пастыри, поставлены над стадом. И чем выше сан, тем больше позволено, ибо если Господь дал нам сан, то мы в силах противостоять сатанинским искусам и применить все сущее на благо церкви. Священник вправе толковать Писание. Епископ же вправе читать и запрещенные книги. Но тогда Кардинал вправе, не впадая во грех, свершать любые обряды и действия, если действует во благо церкви. А Римский Понтифик, глава святой церкви, и вовсе непогрешим. Сан и священные обряды дают ему божественную силу.

Так если мы вправе ради сохранения власти церкви над паствой делать то, что для простых смертных является страшным грехом, если то, что свершит Собор, освященное волей непогрешимого Папы, — и есть Истина... Кто бы ни сошел в этот мир, если МЫ его вызовем, то будет он действовать нам во благо... Не нам, не нам, но имени Твоему, Господи!.. Во благо церкви, Тела Христова!..

Сатана искушает меня сомнением. Но сказано в Писании: тот достоин Рая, кто и души своей не пожалел для спасения ближнего своего. Так мы и душу свою жалеть не должны, дабы спасти любым путем мир от скверны язычества. И пусть даже сам Сатана во плоти сойдет в этот мир — любые средства хороши для святой цели уничтожения еретиков и воссоединения церкви! В той войне, что разгорелась сейчас, нам нужна сила. Сила, которая вдохнет уверенность в королей и князей и доблесть в солдат... Только бы Хорват поймал эту девчонку!»

Когда Питер принес Цебешу завтрак, письменные принадлежности и бумагу, Ольга была уже готова действовать.

— Молодец, — услышала она голос Цебеша. — На тебе крейцер.

— Чернила и перо стоят два крейцера, а бумага три пфеннига.

— Ну хорошо. Держи... Я позову тебя, когда напишу ответ, — отнесешь его... Ты же хорошо знаешь город?

— Как свои пять...

Дверь захлопнулась у Питера перед носом. Пересчитав монетки, он повернулся, чтобы идти, и наткнулся на Ольгу.

— Иди-ка сюда, — позвала она его в свою комнату и прикрыла за ним дверь. — Письмо, которое пан напишет, принесешь сперва мне.

— Как можно? Это же нехорошо, читать чужие...

— Дам талер.

— Два талера.

— Хорошо. А теперь принеси мне завтрак.

«Ну вот. Оно уже в Линце. Курьер, Адам Ковальский, судя по всему, приехал только вчера. И сегодня с утра отнес письмо в трактир... Скорее всего, он не курьер, а хозяин этого товара».

Цебеш уютно расположился в кресле.

«Адам Ковальский. Это имя я слышу впервые. Новичок. Новичкам всегда везет, именно поэтому он и нашел яйцо черного петуха. Я хорошо знаю Морица Бэйнерда. Он наверняка не стал связываться с такой суммой, а взял свои комиссионные и перенаправил хозяина ко мне... Впрочем, попробую торговаться.

Что предложить ему вместо этих огромных денег? Только знания, которые позволят ему получить еще больше. — И перо Цебеша заскрипело по бумаге, выводя на ней странные знаки. — Если он согласится получить знания в обмен на яйцо, это его спасет. Мне нужен достойный преемник, а лучше несколько, иначе весь мой уникальный опыт, все достижения... А если будет настаивать на деньгах?

В конце концов, почему я должен ограничивать себя какими-то этическими нормами? Они, нимало не стесняясь, вырезают целые города. От каждого из них разит людским страданием и паленой человечиной. Ради спасения мира от этой напасти разве не имею я права... Так жертвуют малым ради большого... Иезуиты первыми провозгласили принцип «Цель оправдывает средства». Они провозгласили и эту самую цель. Восстановление былого величия католической церкви. Уничтожение ереси. То есть, на самом деле, сохранение в своих руках власти над душами обманутых ими миллионов! Власть как таковая, власть в чистом виде, власть только для них, обоснованная лишь лицемерным стремлением к всеобщему благу и извращенными, приспособленными для своего удобства, толкованиями Писания. Вот и вся их великая цель. И ради этой великой цели они готовы бросить под нож миллионы ни в чем не повинных людей и сотни лучших умов человечества. Ради этой никчемной власти, ради только самих себя они готовы запрещать любую свободную мысль, запирать душу человека в темницу, более страшную, чем казематы для тела.

Разве я не должен все это пресечь? И разве не любой ценой? Двенадцать тысяч цехинов — это сумма, на которую можно было бы год кормить тысячи голодных. Не заработав ее своим потом и кровью, не получив в подарок, разве могу я ею распоряжаться? Получить эти деньги обманом или вовсе их не платить, разве это не одно и то же? Вот только обман этот может дорого мне стоить — меня уже ищут...

Да, я мог бы получить эти деньги от Трухзеса. Он сам мне предлагал. Но я видел его лицо. Даже если бы он и собрал эти деньги, это бы его окончательно разорило. Да он и сам говорил, что не сумеет их быстро собрать, а медлить было уже нельзя... Интересно, улизнул ли он от инквизиции?

И я должен был бы, обобрав до нитки своих друзей и союзников, выложить все эти деньги какому-то недоумку, который наверняка даже не понимает, что именно он продает? После чего этот Адам ударится в кутежи, все разболтает...»

Когда в комнате Цебеша зазвонил колокольчик, Ольга дожевывала последний кусочек омлета. Еще через минуту в дверь тихонько втиснулся Питер. У него было кислое выражение лица.

— Ваш дядя запечатал письмо.

— Но тот, кому он пишет, наверняка об этом не знает, не так ли? — Ольга, выхватив письмо, сорвала печать и пробежалась глазами по строкам.

— Два талера.

— На... Хотя оно того не стоит. Какой-то бред. Каббалистика.

В письме было всего несколько нормальных слов. Все остальное — странные символы, некоторые из которых смутно напоминали Ольге химические формулы или астрологические знаки.

— Куда он велел тебе его отнести?

— Тут адрес. Это рядом. Четверть часа ходьбы. Да я бегом...

— Подожди. Я хочу увидеть это место и человека, которому ты отдашь письмо. Они явно сговариваются о чем-то, и мне надо знать...

— Два талера... И я буду идти медленно, так чтобы вы не отстали и смогли все-все увидеть.

— Договорились, — вздохнула Ольга и положила в протянутую руку Питера еще две серебряные монеты.

Идти оказалось и правда недолго. Когда Питер скрылся за дверью небольшого домика в одном из бедных кварталов города, Ольга остановилась и стала прогуливаться по улице, разглядывая дом.

В одном из окон она увидела профиль худощавого молодого человека, говорящего с кем-то. Этот кто-то был небольшого роста, со светлыми волосами.

«Так и есть, — подумала Ольга. — Это белобрысая голова Питера. Значит, вот кому он передал письмо Цебеша... Интересно, что общего у этого голодного студента с горящим от возбуждения взором с моим „дядей“?

Письмо пришло в трактир. То есть они с Цебешем заранее условились... Он наверняка алхимик или еще какой-нибудь оккультист, иначе не понял бы ничего из письма.

Неужели яйцо?.. Он привез Цебешу яйцо, и теперь... Или это один из сообщников, которые будут помогать ему в ритуале?»

Тем временем Питер уже выскочил из двери и вприпрыжку побежал по улице, даже не оглянувшись на Ольгу.

— Ну что? — Она догнала его и схватила под руку.

— А?.. — Мальчик вздрогнул. — Все в порядке. Он написал ответ и заплатил мне за доставку... Что печать сломана, даже не заметил.

— Давай письмо. Мне нужно знать, о чем они договорились.

— Он запечатал свиток. Ваш-то дядя точно заметит, если вы вскроете.

— Не заметит.

— Если заметит, он голову мне оторвет!

— Не оторвет. Он... добрый. А ты получишь два талера. Итого у тебя будет шесть. И еще мелочь, которую они тебе платили. Ты только представь себе, что на эти деньги сможешь купить.

— Четыре. И пусть тогда пан отрывает мне голову.

— Три. В этом письме, скорее всего, тоже какие-то каракули. Но мне нужно убедиться... Или неси его так.

— Ладно, — сдался Питер, — три.

В одном из переулков, по дороге в трактир, монеты перекочевали ему в ладонь, и Ольга вскрыла письмо.

— Так и есть. Каракули... Малая Кожевенная, это где?

— Да мы по ней шли. Вон, — показал он рукой. — Значит, какая-то польза есть?.. Зачем вы следите за ним? Думаете, он любовницу тут завел?

— Нет. Думаю, он спутался с дурной компанией, — нашлась Ольга. — Я хочу его оградить, но дядя очень упрям. Он совсем не советуется со мной. Не говори ему, что это я вскрывала письма. Ни за что не говори... Если вдруг он обнаружит, скажи, что сам вскрыл, просто из любопытства.

— Если он обнаружит и побьет меня, с вас еще два талера, пани Мария.

Ольга пыталась обдумать то, что ей удалось прочитать: «Значит, Малая Кожевенная. Завтра в полдень. Интересно, что могли означать эти цифры: двенадцать тысяч и лев. Это цена? Или вес товара в граммах? Надо будет за ним проследить. Если я буду просто сидеть сложа руки, то как смогу помешать ему? Не дожидаться же мне, пока он вырастит своего василиска... Господи, где же Ахмет? Неужели он меня совсем потерял? Неужели никаких следов не осталось?»

— А вот и трактир. Отдохнем, перекусим и через час двинем дальше. — Уно натянул поводья. Телега остановилась у самых дверей.

— Стойте! Стойте, именем Господа нашего! — Зеленые кокарды на широкополых шляпах. — Полиция Христа! Не прикасаться к оружию. Сойти с телеги и отвечать на наши вопросы. — Всадники, выскочившие неожиданно из узкой улочки и окружившие телегу, имели вооружение конных аркебузиров: легкие пищали, шпаги и кирасы.

— Не трогайте оружие, ребятки, и сидите спокойно, — ровным голосом, по-немецки сказал Уно. — Что вам угодно, господа, и кто из вас главный?

— Лейтенант полиции Христа, Ульбрехт Бибер, — представился один из аркебузиров. — Имею предписание осматривать всех подозрительных на этой дороге. Предъявите свои документы.

— Документы?.. Вот. — Уно достал откуда-то из-за пазухи пакет и протянул его лейтенанту.

— Хорошо. Слезьте все-таки с телеги.

— И не подумаю, — улыбнулся Уно, — я имперский офицер, нахожусь при исполнении и не собираюсь делать вещи, противные моему достоинству. Вы вправе потребовать документы, удостоверяющие наши личности. Но подвергать нас обыску или аресту не смеете. Нападение на людей, действующих от имени императора, а значит, и на самого императора вряд ли входит в вашу компетенцию, мой друг.

— Вы и есть лейтенант Умберто Пертичи? — осведомился Ульбрехт, бегло осмотрев документы.

— Он самый, — кивнул Уно. — А это Антонио Дураццо и Марио Тэцини, мои помощники. Мы второй год служим в императорской армии, а до этого выполняли весьма важные поручения для многих высокопоставленных особ... Надеюсь, мы можем ехать?

— Почему вы находитесь вне места дислокации вашего полка? Дезертиры?

— Еще одно слово, лейтенант, и я буду вынужден вызвать вас на поединок! — вскинулся Уно. — Вполне уместно потребовать с нас объяснений, но весьма оскорбительно подозревать нас в дезертирстве. Пока существует наш полк и пока император платит нам жалованье, мы будем честно служить и никому не позволим...

— Ладно, ладно... Так почему же вы сейчас не там, где ваш полк?

— Отправлены со специальным поручением.

— Сопроводительные бумаги есть?

— Это специальное, секретное поручение, — медленно и внятно, словно глухому, повторил Уно. — Идет война, если вы вдруг, сударь, не знаете. Мы по поручению полковника отправлены в Линц и, если понадобится, далее, для совершения ряда действий, о которых я не собираюсь ставить в известность каждого встречного... Что вас настораживает, я не пойму? Вы всех проезжих так проверяете или только к нам решили придраться? Кажется, полиция Христа ловит еретиков? Так мы не протестанты, уж будьте спокойны.

— Вы все итальянцы?

— А разве не видно? — Уно широко и доброжелательно улыбнулся и перешел на итальянский. — Вы понимаете по-нашему, сеньор? Уберите своих солдат с дороги, нам пора ехать.

— Что нам сделать, Умберто, чтобы нас отпустили? Мне уже надоело любоваться на этих аркебузиров, — по-итальянски произнес Ду.

— Прекратите переговариваться! Раз вы задержаны в Германии, извольте говорить на немецком языке! — вспылил лейтенант.

— А? Я не специально, сеньор. Мы всегда между собой на итальянском говорим, — перешел Ду на немецкий. — Я просто хотел сказать, — он косо глянул на Тэрцо, — не только вам этот парень кажется слишком черным. Но если вы решили, что он турок, то... Понимаете, его матушка — коренная неаполитанка и...

— Ты хотел сказать, что моя матушка согрешила с турком?! — по-немецки заорал Тэрцо, хватая Ду за ворот и изливая на его голову поток немецко-испано-итальянских ругательств.

— Да я выгородить тебя пытаюсь, с твоим носом! — по-итальянски взвыл Ду, уворачиваясь от кулака Тэрцо и лупя его самого локтем в плечо.

Однако Тэрцо это не остановило. Он, схватив за ногу, сбросил Ду с телеги и прыгнул на него сверху с криком:

— Вот я сейчас тебе самому нос поправлю! — на что Ду незамедлительно ответил витиеватыми ругательствами и пинками.

— Прекратить! — возмущенно завопил лейтенант полиции Христа.

— Нет, ты мне ответишь за нос, каналья!

— А ты мне за нос и за мамочку, сын собаки!

— Попробуй только коснуться моего носа, и я размозжу тебе череп, засранец...

На вопли и драку уже собралась поглазеть изрядная толпа, начавшая даже теснить аркебузиров. Да и сами они смотрели теперь на троицу задержанных не как на потенциальных еретиков, а как на сумасшедших итальянцев, ни с того ни с сего устроивших у них перед носом скандал.

— Прекратить, я вам говорю!.. Умберто, что вы смотрите, они же поубивают друг друга! — И лейтенант инквизиции, спрыгнув с коня, бросился их разнимать.

— Синьор лейтенант! Дайте им выпустить пар, они же... А ведь я говорил! — Лейтенант уже полетел на землю, получив удар в живот от Тэрцо, которого он пытался ухватить за руки.

— О мама миа! — Уно соскочил с телеги и бросился на помощь Ульбрехту. — Антонио, Марио! Баста, синьоре! — И когда Ду еще раз уронил на землю подвернувшегося под руку лейтенанта, Уно саданул его кулаком в нос. Затем он, ловко подловив Тэрцо за руку, опрокинул его в грязь. — Все. Баста! Еще одна драка сегодня, и я по приезде в полк отправлю вас на гауптвахту! — прорычал он по-немецки.

Ду, утирая кровь из разбитого носа, а Тэрцо, прихрамывая, отступили к телеге. Уно склонился над лейтенантом Ульбрехтом, помогая ему подняться.

— Вот видите, сударь. И так почти каждый день. Тэрцо очень любит свою мамочку и... Он же не виноват, что у него такой нос, как у какого-то араба... А я говорил вам: не вмешивайтесь. Ду давно его задирает. Вот ведь незадача. Представьте, с какими ослами приходится работать.

— Да уж, — просипел Ульбрехт, все еще держась за живот.

— Умберто! Ты меня уважаешь?

— Я горжусь тобой! — Уно обнял Ульбрехта одной рукой за плечо, а другой снова наполнил бокалы.

— Но ответь мне, ответь... Почему ты так ик... исключительно против того, чтобы мы обыскали эту вашу телегу... Вот у меня в предписании». Смотри. Смотри сюда, дурья твоя голова! «Называют себя албанцами. Уно — коренаст, нос картошкой, усы на немецкий манер...» А! У тебя тоже усы на немецкий манер!

— И у тебя! — И Уно радостно схватил Ульбрехта за ус.

— Гы-гы-гы! Тут подойдет кто угодно... Но ты не сердись, друг. Мы ж всех того, проверяем... Друг!

— Не друг ты мне, — горячо воскликнул Уно, — не друг... но брат! — И он, притянув Ульбрехта за усы, поцеловал его взасос.

Выпущенный из цепких объятий Уно, Ульбрехт в изнеможении рухнул на стул и почти моментально захрапел. Уно сплюнул на пол и махнул рукой Ду и Тэрцо. Те моментально выскочили из-за большого дубового стола, за которым пьяные солдаты инквизиции уже орали веселую песенку.

— Уходим.

— Говоришь, сам читал? Гаденыш! Я оторву тебе оба уха и нос, если не сознаешься, кто тебя подговорил! — Пальцы Цебеша цепко держали мальчишку за ухо.

— Отпустите, пан! Я больше не буду... А-аа! — Извернувшись, он вырвался из рук Старика и, хлопнув дверью, стремительно припустил по коридору.

Ухо Питера покраснело и распухло. По щекам текли слезы.

«Два талера за такое, пожалуй, мало. А если бы этот старикашка вообще его оторвал?! Дурак, вот дурак. Если пан скажет хозяину, меня же отсюда в два счета прогонят. Позарился. Впредь буду знать. Надо научиться аккуратно срезать эти печати. Говорят, тощий Шпинглер умеет...»

Глава 13

Одиннадцатого октября, так же как и десятого, Ольга и Цебеш ужинали вместе, в отдельном закутке, в трактире. Ольга, которая накануне прекрасно слышала вопли Питера, сидела тише мыши. У нее даже аппетит пропал. В голове вертелась одна мысль: неужели он догадался?

— Я догадался.

Ольга вздрогнула и выронила из рук вилку.

— Догадался, кто подкупил мальчишку и вскрыл мое письмо. Одного только не пойму — зачем? Чего тебе еще не хватает? Куда ты все время лезешь? Хочешь все испортить, навредить мне, да?

— Да! — Она плотно сжала губы. — Я не хочу, чтобы вы выращивали это чудовище. Мне страшно... Я хотела помешать этому безумию. Если вы ЭТО создадите, то оно же нас первых сожрет, спалит или еще что-нибудь сделает. А вы ведь хотите, чтобы я попыталась им управлять... Я боюсь этого еще не родившегося василиска гораздо сильнее, чем вас, пан Цебеш, можете вы это понять?

— Хорошо. — Цебеш вытер платочком рот. — Я понял. Понял, где ошибся. Не надо было тебе все рассказывать. Женщинам не доступна логика. Только эмоции — надежда, ненависть, страх... Так вот, я проведу этот опыт вне зависимости от того, что ты об этом думаешь и что ты собираешься делать. Но если ты попытаешься, только попробуешь, мне помешать, то я тебе устрою такой кошмар, что объятия василиска покажутся раем... Пойдем.

Цебеш встал из-за стола и за руку поволок Ольгу за собой наверх, в ее комнату. В глазах Цебеша была холодная решимость. И от этого взгляда Ольгу начала колотить мелкая дрожь.

Закрыв за собой дверь, Цебеш сорвал с ее платья матерчатый пояс и сжал его, недобро улыбаясь, в обеих руках. Его лицо исказилось, как тогда, в пещере у костра.

— Если не будешь слушаться, она тебя укусит, — прошипел он вполголоса. — Запомни это. Запомни... запомни... запомни... — Слова эхом отдались у нее в голове. Цебеш бросил пояс на пол. Только теперь уже это был не пояс, а живая, мерзко блестящая змея.

Ольга хотела завизжать от ужаса, но крик словно застрял у нее в горле.

Змея, высунув раздвоенный язык, подвигала головой в разные стороны и уползла под кровать, чуть коснувшись ее ноги.

— Не ходи никуда. Слушайся меня, и все будет в порядке. Спокойной ночи. — Старик криво улыбнулся и вышел вон.

Несколько минут Ольга стояла, боясь пошевелиться. Потом нагнулась посмотреть, как там, под кроватью, поживает змея.

Под кроватью, в пыли, лежал ее пояс от платья.

За окном уже была ночь. Тлела почти догоревшая свеча. Ольга сидела на стуле и читала купленный вчера во время прогулки рыцарский роман.

— Нет. Это просто невозможно.

Тристан, обольщающий Изольду, был совершенно неправдоподобен, а из-под кровати на Ольгу в два красных глаза смотрела змея. Она только прикидывалась поясом от платья, когда на нее внимательно смотрели. Но, глядя боковым зрением, Ольга отчетливо видела змею, высовывающую иногда раздвоенный язык, покачивающую чуть поднятой над полом плоской головой.

Клонило в сон. Но она даже представить себе не могла, что сможет заснуть, пока у нее под кроватью ЭТО.

«Сидеть и ждать, пока она... Интересно, Цебеш действительно превратил мой поясок в змею или это такой гипноз? А если превратил, то тогда почему я вижу то змею, то пояс? Что будет, если она меня укусит? Призрак меня еще ни разу не кусал... А если все-таки не призрак? И чувствует ли Цебеш, видит ли то, что вижу я?»

Ольгу знобило. Ей стало казаться, что она сходит с ума. В завываниях ветра снова послышался тот пещерный шепот, от которого мурашки по коже. Только к нему теперь примешивались не звуки бубна, а шипенье змеи.

— Да сколько можно, в конце-то концов! — Она решительно встала, взяла со стола лучину, свечку и, то и дело оглядываясь на расположившуюся под кроватью змею, начала разводить в камине огонь.

Через четверть часа, когда огонь стал гореть ровно и ярко, Ольга схватила большие каминные щипцы и тихонько присела возле кровати. Где там у нее голова?

Перед ней в скопившейся под кроватью пыли лежал матерчатый поясок от платья.

— Врешь. Меня теперь так легко не обмануть! — Она вцепилась щипцами в поясок и, резко дернув, кинула его в горящий камин. В полете кусок ткани стал извиваться, как настоящая змея, а упав на горящие головни, зашипел и забился, корчась в жарком пламени...

В комнате было жарко, но Ольгу все еще бил озноб. Змея сгорела, а пепел Ольга разбросала по камину кочергой, а потом с видом победительницы уселась на отвоеванную кровать. Через некоторое время озноб прошел. Дрова в камине прогорели, а новых в комнате не было, и Ольга сама не заметила, как провалилась в сон.

Ей снилось, как человек в черной сутане, с головой, покрытой капюшоном, читает молитвы, склонившись над пентаграммой. А в пентаграмме шипит, извиваясь, большая огненная змея.

На следующий день, с утра, Питер принес ей завтрак и стал требовать два талера в качестве компенсации за опухшее ухо.

Появившийся следом Цебеш довольно усмехнулся, взглянув на ее осунувшееся лицо, и, не сказав ни слова, ушел к себе.

Ольга сидела за столом, ковыряя вилкой в капустном салате, и все никак не могла решить, что же ей теперь делать.

В письме, которое Ольга вскрыла, но не сумела прочесть, был ответ Адама Ковальского: его устраивало предложенное Цебешем место свершения сделки. Он не хотел взамен никаких знаний. Только деньги — двенадцать тысяч золотых цехинов, как и сговаривались предварительно, через Морица Бэйнерда. Прочитав ответ Адама, Старик зло выругался и сел перепроверять свои расчеты.

Без четверти двенадцать Цебеш отложил в сторону ворох исписанных бумаг, Ветхий Завет, Апокалипсис, катрены Нострадамуса и астрономические таблицы. Он встал, пристегнул к поясу ножны со стилетом, положил заряженный пистоль в саквояж, накинул плащ и взялся за дверную ручку.

— Господи, ты знаешь, что я собираюсь сделать. Так останови меня, если я не прав, — прошептал он и вышел в коридор.

— Хорошо. Но покупать у вас этих лошадей я не буду... Могу обменять. — Трактирщик хитро улыбнулся и подмигнул. — Зачем вам столько лошадей? Чтобы тянуть вашу телегу, хватит и двух.

— Ладно. Договоримся. Но если краденых подсунешь...

— А ваши какие? Тоже небось...

— Да он, сдается мне, принял нас за цыган, — вскипел Ду и схватился за рукоять своего баделера.

— Ладно, остынь, парень, — взял его за руку Уно.

— Показывай своих лошадей, трактирщик. Да не вздумай нас обмануть. Если подсунешь хромых или хворых, то, видит бог, мы тебя вздернем. Мы заготавливаем лошадок для императорского войска, чтоб ты знал. Так что будь с нами честен. — И Тэрцо сделал такое свирепое лицо, что трактирщик поперхнулся своей следующей фразой.

Через десять минут телега албанцев вновь выехала на большую дорогу и двинулась на Линц. Полог из натянутой на деревянные распорки парусины изменил телегу до неузнаваемости, превратив ее в некое подобие походного интендантского фургона. Пара пегих крестьянских лошадок довершала метаморфозу. Сами албанцы также сменили одежду. Теперь в своих широкополых шляпах и камзолах европейского покроя они действительно походили на итальянских наемников или просто бродяг, почему-то отдающих предпочтение не шпагам, а албанским баделерам.

Ольга услышала, как хлопнула соседняя дверь и Цебеш прошел по коридору.

«Скоро двенадцать. Наверное, пошел на встречу с этим алхимиком, или кто он там. На Малую Кожевенную... Да неужели же я ничего не могу теперь сделать?»

Она решительно встала с кровати, накинула плащ и отправилась следом за Цебешем.

Он двигался неторопливо, внимательно оглядывая все вокруг. Если бы Ольга не знала, куда он идет, то наверняка не смогла бы за ним следить — уж очень Старик был осторожен. Ей пришлось идти довольно далеко от него, прячась за спинами идущих впереди прохожих и наблюдая лишь за его силуэтом в полусотне шагов впереди.

Нужная улица оказалась удивительно близко. Цебеш пошел медленнее. Теперь он просто прогуливался. Ольга по-прежнему держалась от него на безопасном расстоянии, чтобы не упустить его из виду.

«Интересно, как он узнает этого алхимика? Я-то видела его лицо, а Цебеш нет. Какой-то условный знак?.. О боже!» Прогуливающийся Цебеш повернул вдруг обратно. Теперь он шел прямо на нее. На улице между ней и Стариком было всего два человека, да и те сейчас пройдут мимо.

Мысли испуганно заметались в ее голове: «Спрятаться. Куда?..» Она прижалась спиной к кирпичной кладке дома, спрятавшись за выступом стены. Только этот маленький выступ теперь скрывал Ольгу от всего того кошмара, который обрушит на нее Цебеш, узнав, что она за ним снова следит. «Господи! Помоги мне! Господи, что же делать теперь?!» И тут она заметила совсем близко от себя дверь. Обычная дверь, ведущая в дом, в стену которого она сейчас была готова впитаться от страха. «Вдруг открыто?.. Господи, только бы открыто...» Цебеш приближался. Она, словно грохот падающих стен, слышала теперь его негромкие шаги. Нетвердой рукой осторожно подергала дверь. В одну сторону, в другую. Дверь поддалась. Почти без звука она стала открываться внутрь.

В груди у Ольги все словно подпрыгнуло от счастья. Но тут же екнуло от страха. «Раз открыто, значит, в доме кто-то есть. Столкнувшись с хозяином лицом к лицу, что я ему скажу? Подумают, что воровка, и бросят в тюрьму... Наплевать! Это все же лучше, чем Цебеш». Она вошла и аккуратно прикрыла за собой дверь.

За спиной, по ту сторону тонкой деревянной двери, неторопливо прошел мимо Цебеш. Даже, кажется, немного замедлил шаг. Она стояла, прижавшись спиной к двери, в маленьком коридорчике. Прямо перед ней была аккуратная деревянная лестница на второй этаж. Слева от лестницы — проход в комнаты первого этажа. Рядом с входной дверью небольшое окошко. Ольга осторожно заглянула в него и тут же отшатнулась. Цебеш стоял рядом с окном, внимательно оглядываясь по сторонам.

В коридоре на крючках, прибитых к стене, висели плащи и шляпы. Сразу за вешалкой стоял старый комод, уставленный различными баночками и щетками. И еще на комоде сидел кот. Огромный дымчатый кот с генеральскими усами.

Шорох платья и звуки шагов послышались где-то в комнатах первого этажа.

«Только бы они не подошли сюда посмотреть... Увидят... И что? Скажу, что хочу устроиться на работу служанкой или еще какую-нибудь ерунду. Не съедят же меня, в самом деле».

— Клаус? Это ты там шалишь?

Кот внимательно рассматривал Ольгу. У него был удивительно умный, пронзительный взгляд. Подумав секунду, кот шумно, но аккуратно, не уронив ни одной из многочисленных склянок и щеток, спрыгнул с комода и направился в комнаты. Женщина принялась его за что-то распекать. Ольга облегченно вздохнула.

Взглянув за окно, она не сразу увидела Цебеша. «А, вот он. Перешел на другую сторону улицы. Говорит с кем-то... Точно. Это тот самый алхимик. А в руке у него ящик, перевязанный веревкой... Неужели там яйцо?»

Цебеш тем временем сделал приглашающий жест, и они с алхимиком двинулись вдоль по улице, о чем-то оживленно беседуя. Ольга наблюдала за ними, пока две фигуры были видны из окна, а потом, когда они уже были довольно далеко, тихонько открыла дверь и вышла.

— Клаус! Ты снова ша... — Фрау Магда замолкла на полуслове. Клаус сидел у ее ног и с важным видом умывал лапой мордашку. — Кто там?!

Фрау Магда схватилась за сердце. Потом за каминные щипцы. Набрав полную грудь воздуха, чтобы в случае чего громче закричать, зовя на помощь соседей, она осторожно пошла к коридору, откуда раздался шорох и скрип открываемой двери.

— Ну вот. Так и есть! Опять я забыла закрыть засов! Кто-то заходил. Наверняка это были воры. Сейчас, Клаус, никому нельзя доверять. — Она внимательно оглядела весь коридорчик, прихлопнула неплотно закрытую дверь и задвинула засов. — Да вроде все вещи на месте. А в тот раз был шум, это что, тоже, не ты? — Клаус томно заурчал и стал тереться о ее ноги. — Хорошо хоть ничего не украли. И скажи мне на милость, что ты молчал? Ходишь и молчишь... Хозяйку зарежут, а ты так и будешь мурлыкать?

Кот перестал урчать. Посмотрел на Магду обиженно, словно говоря: «Сама сторожи. Я тебе не собака», — и важной походкой проследовал из коридорчика вон.

Ольга шла за Цебешем и его спутником уже несколько минут. Судя по тому, что они перестали бурно жестикулировать, собеседники о чем-то договорились. Вот они остановились, огляделись. Ольга снова спряталась за выступающую стену дома. Она так и шла в отдалении, стараясь скрыться от их глаз за всем, за чем только возможно, хотя Цебеш теперь почти не оглядывался, а алхимик и вовсе ни разу не повернулся назад.

Но вот алхимик и Цебеш свернули в какой-то переулок. Даже не переулок, а так — щель между домов. Ольга остановилась и стала ждать. Она почему-то была уверена, что другого выхода из этого переулка нет, что он кончается тупиком. Время потянулось нескончаемо долго.

«Что они там делают? Сколько можно переговариваться? Двенадцать тысяч — это что, деньги, которые Цебеш заплатит алхимику за яйцо? Что же они, деньги в этом переулке считают? Почему не в какой-нибудь корчме или не дома у алхимика? И как Цебеш проверит, что это ТО САМОЕ яйцо?.. Сейчас он выйдет, и если пойдет в мою сторону, мне что, снова, как тогда, в первую попавшуюся дверь?.. Второй раз так не повезет. В какой-нибудь проулок... Где тут можно укрыться?»

Ольга как раз нашла удобное место, чтобы ее не было видно с дороги, когда Цебеш вышел из переулка. Один. В правой руке ящик, перевязанный веревкой, в левой — саквояж. Он пошел в другую сторону, чем та, где пряталась Ольга.

Она еще четверть часа ждала, когда выйдет алхимик. Но он не выходил.

«Он же не знает меня в лицо. Просто пойду и посмотрю. Просто посмотрю».

Она, наконец, собралась с духом и вынырнула из своего укрытия. Уверенной походкой пошла к переулку. Остановилась и стала всматриваться в узкий, заваленный всяким хламом, накрытый тенью от стен и крыш проход между домов. Ни просвета, ни какого-нибудь шевеления. Не слышно даже звука.

За ее спиной, по улице, с грохотом проехала карета. Ольга вздрогнула. Развернулась и быстро пошла прочь. Почти побежала. Ее снова знобило.

«Домой. Скорее домой. Чтобы уже ничего больше не знать и не видеть. Зажечь камин и спрятаться под одеяло... Трусиха. Какая я все же трусиха!»

За ужином Цебеш хранил молчание. Сидел сосредоточенный и хмурый, глотая порезанную на мелкие кусочки отбивную. Ольга так и не поняла, заметил он ее слежку или нет. А спрашивать про яйцо она не решалась.

Впрочем, вставая из-за стола, Цебеш бросил:

— Завтра уезжаем. Собери все свои вещи и с утра будь готова.

После ужина Цебеш еще долго разговаривал с трактирщиком. Потом откуда-то появился Томас, да так и остался в трактире.

Ольга пошла к себе в комнату и за полчаса собрала все вещи в дорогу. Уезжать было тоскливо и страшно. «Ахмет так и не догнал меня, не нашел. И все-таки... Если бы знать, куда направится теперь Цебеш. Ведь не повезет же он меня прямиком в Зальцбург. Теперь, получив яйцо, он наверняка попытается эту тварь вывести...»

Ольга позвонила в колокольчик. Питер появился почти моментально:

— Да, фройлен?

— Закрой дверь. Садись. У меня для тебя есть работа.

— Ухо еще не зажило...

— Да нет. Тут ты ничем не рискуешь... У тебя ведь хорошая память?

— Не жалуюсь, — хмыкнул мальчишка. — А что надо-то?

— Запомни, на какой коляске, с какими лошадьми мы уедем отсюда, я и мой дядя. Меня будет искать один человек. Он будет расспрашивать про меня, про старого пана. Сам он выглядит так: роста среднего, коренастый, усы, очень уверенный в себе, глаза карие. И улыбка... У него замечательная улыбка. С ним могут быть еще два товарища. Все они родом с юга, это заметно... Если другие кто будут искать — ничего им не говори, хлопот не оберешься. Но если этот...

— Понял! — Мальчишка ехидно улыбнулся.

— Да что ты понял! Слушай. Подойдешь к нему и скажешь: «Ахмет, тебе весточка от Ольги». Запомнил?

— Да... «Ахмет, тебе весточка от Ольги». Это что, имена такие?

— Прозвища, — фыркнула Ольга. — И потом расскажешь ему все-все, что знаешь про меня и про моего дядю, все, что заметишь и разузнаешь о том, на чем, когда и куда мы уедем отсюда. Скажи — я просила его найти меня поскорей. И еще скажи: «В волшебной сказке появилось чудовище». Он поймет.

— А я?

— Тебе лучше не знать... Вот. Возьми, — выложила она ему горсть мелочи и три серебряных талера. — У меня больше нет. Но он, если передашь ему все, щедро заплатит. Ну все, ступай. Удачи тебе.

Когда Питер тихонько прикрыл за собой дверь, она глубоко вздохнула:

— Господи! Только бы получилось...

Впрочем, надежда на ее лице довольно скоро сменилась горькой улыбкой. «Цебеш был прав. Пожив в этом мире недельку, начнешь верить и в бога и в черта».

Они выехали из города в полдень тринадцатого октября. Цебеш, кажется, до последнего момента ждал чего-то, но так и не дождался. Теперь он сидел хмурый, держа на коленях ящик с бесценным яйцом черного петуха. Томас гнал их двуколку но дороге на Зальцбург. Ольга зябко куталась в плащ. Ей казалось, что от этой коробки исходит какой-то неестественный холод.

Лошади выбивали копытами странный ритм: «Спеши — не спеши, спеши — не спеши...»

И ритм этот, так напоминавший почему-то страшное бормотание под бубен в пещере, вызывал что-то темное из глубин сознания...

«Нет... Не-ет!» — страшное предчувствие колотилось у нее испуганным криком в груди.

В два часа пополудни в трактир «Белый камень» зашел пропыленный молодой человек в дорожном камзоле. Он заказал пива и передал трактирщику письмо, адресованное Карлу Готторну, который должен был проживать в это время в трактире.

— Наверное, именно этого письма он дожидался, — нахмурился трактирщик. — Вы разминулись всего на пару часов.

— Что же делать? Я тут проездом. Меня попросили передать письмо, и я обещал, — пожал плечами молодой человек.

— Понимаю. Вы сделали все, что обещали, так что езжайте дальше спокойно... Я помню того господина. Если это письмо для него действительно важно, то он, уладив свои дела, заедет за ним или кого-нибудь пришлет. А пока пусть оно лежит у меня. Никуда не денется. Бывает, что такие письма доходят через несколько лет, но у меня еще ни одно не пропало.

Если бы кто-нибудь открыл письмо и сумел расшифровать его, он бы прочел:

«Дорогой Карл. Прости, что не смог сразу ответить. Прага теперь действительно такой неспокойный город, что у меня несколько дней не было никакой возможности не только читать письма, но и проводить собственные наблюдения и расчеты. Однако, прочтя твое письмо, я отложил все другие дела. Надеюсь, я тебя не сильно подвел.

Ты знаешь, что я никогда не вникал в мистико-теологическую часть твоих изысканий. Она мне не столь интересна. К тому же мне не вполне понятны некоторые знаки применяемой тобой символики, но, зная, что ты разрабатывал их на основе моей системы, я оказался вполне в состоянии разобраться в твоих записках, на что, как я понимаю, ты, и рассчитывал.

Итак, с математической точки зрения твои выкладки верны, местами даже изящны. Однако допущен ряд неточностей, в результате которых в одном из уравнений поменялся знак. Довольно разумно было с твоей стороны предложить мне это на проверку. Я отметил эту подмену в твоих записках восклицательными знаками.

Насколько я понял из твоих формул, ты планируешь что-то вроде направленного взрыва, пользуясь энергиями и силами, еще не до конца исследованными наукой. Поэтому спешу предостеречь тебя: проводи свой опыт с насколько это возможно малым объемом ингредиентов и дистанционно, так как силы, которые ты собираешься задействовать, на мой взгляд, весьма непредсказуемы и даже исправление найденной мною ошибки не может вполне гарантировать успешное и безопасное проведение твоего опыта.

Удачи! Она тебе будет нужна. Иоганн Кеплер.

P. S. Ты прав. Из Праги пора уезжать».

Лошади уносили двуколку все дальше от Линца, а у Ольги в голове все не смолкал страшный шепот:

Глава 14

«Снова дождь. Холодный осенний дождь. Отчего же меня все время знобит? Неужели на меня так действует это яйцо?.. Да нет, быть не может. Мне просто страшно.

Однако погода может сыграть с Цебешем дурную шутку. Где он в такой холод найдет жаб, лягушек или еще кого — высиживать своего василиска? Надеюсь, весь его безумный замысел разобьется о непреодолимую силу погоды». Ольга зябко поежилась, как можно глубже забравшись на сиденье кареты.

«Комиссару по особым поручениям Великого Инквизитора Австрии, капитану полиции Христа Стефану Карадичу.

Милостивый государь, докладываю вам, что из двадцати восьми подозрительных субъектов, задержанных нами в ходе проводимой по вашему приказу операции, ваш поверенный Матиш, побывавший в Линце 10 октября, выпустил всех, чем вызвал негодование местного трибунала инквизиции. После чего означенный Матиш направился дальше по делам опознания, а мы устроили рейд по приграничным деревням, в результате которого задержали еще тридцать пять подозрительных лиц.

Кроме того, имеем вам сообщить по пункту второму вашего плана, что беглые албанцы в Линце и окрестностях обнаружены не были.

По пункту третьему: за одиннадцатью подозреваемыми в ереси особами в Линце, силами местного трибунала инквизиции было установлено круглосуточное наблюдение, каковое выявило еще более трех десятков лиц, находящихся с подозреваемыми в контактах разного рода. Однако среди всех вышеназванных лиц не было обнаружено ни Старика, ни Марии.

В то же время, 12 октября, было совершено некое преступление, которое, как я осмелился предположить, может иметь связь с проводимой нами сейчас операцией. А именно: вечером 12 октября был обнаружен труп одного из общавшихся с подозреваемыми в ереси лиц. Погибший, некто Адам Ковальский, был найден в одном из ремесленных кварталов со смертельной раной, нанесенной стилетом в сердце. Судя по показаниям домохозяйки, у которой он снимал комнату, этот Адам был студентом Пражского университета. Он приехал в Линц 11 октября и вступил в сношения и переписку с рядом подозрительных субъектов, каковых сама хозяйка назвать не смогла ни добровольно, ни при допросе с пристрастием, объясняя свое неведение тем, что они присылали письма, но сама она их не видела.

12 октября в полдень Адам отправился на свидание с одним из этих субъектов, имея на руках некий ящик или ларец. После чего, видимо, и был заколот стилетом. Ларца, которым сам Адам, судя по показаниям домохозяйки, очень дорожил, при нем обнаружено не было. При обыске в его комнате этот ларец так же найден не был. В то же время один из свидетелей, проживающий в квартале, где было совершено преступление, показал, что видел в тот день, около полудня, горбоносого хромого старика с большой черной собакой, несшего подозрительный сверток в руках.

Надеюсь, что этот отчет будет полезен вам в дальнейших поисках.

Лейтенант полиции Христа города Линца Ульбрехт Бибер».

«"Тридцать пять человек подозрительных лиц... находящихся с подозреваемыми в вызывающих подозрение связях..."

Да, тут отчетливо видна венская порода! — горячился Хорват. — Простая крайнская глубинка таких идиотов не производит... И еще эта черная собака и подозрительный горбоносый хромой старик с подозрительным свертком в руках! Черных собак они все видят! Ведьм на метлах, зеленых чертей с перепою! И только Старика с девчонкой они не могут найти... Не может быть, чтобы эти двое бесследно пропали. Что же, неужели им действительно сам Сатана помогает? Чем еще можно объяснить наши постоянные неудачи?»

«Матиш, проверь Линц еще раз. Тамошний лейтенант полиции Христа Бибер еще больший идиот, чем ты, так что смело предпринимай в Линце любые необходимые действия по собственному усмотрению.

Сим письмом подтверждаю твои полномочия — в случае необходимости принять временно, на необходимый для расследования срок, командование над Бибером и его людьми.

Комиссар инквизиции капитан Стефан Карадич».

— Карел!

— Да, ваша милость. — Карел вбежал в кабинет, радостный и розовощекий.

— Пошли какого-нибудь шустрого и смышленого человека к Матишу. Пусть заканчивает свои опознания, от них все равно толку нет. Вот предписание ему — ехать в Линц и там разобраться. Чую я, что они в Линце.

— Понял!.. Дольфа Шнаупера за ним послать?

— Да хоть и Дольфа. Наверное, он подойдет... Или сам поезжай, на тебя я как-то больше надеюсь.

— Что вы, сударь! — всплеснул руками Карел. — Разве я вас могу бросить? Вы так извелись, что просто смотреть больно. Разослали всех наших, крайнских, с поручениями. Как же оставлю я вас одного, среди немцев?

— Ладно. Иди... И скажи, пусть Дольф поторопится. — Дверь за Карелом закрылась. — Старик с подозрительным свертком. Наверное, я опять выбираю ложный след, мираж, как утопающий, хватающийся за соломинку.

Пятнадцатого октября стало окончательно ясно, что тепло возвращается. Ольга кусала губы от досады. У их кучера, Томаса, была в этой местности какая-то родня, он провел здесь свое детство и знал каждый кустик. Однако чем богаче выбор, тем трудней выбирать. Они почти весь день колесили по округе, пока Цебеш не остановился в небольшой деревеньке, совсем рядом с болотцем.

Он снял домик на окраине селения. Дом был заброшенный, и зимовать в таком Ольга бы ни за что не решилась. Однако зимовать они и не собирались. Старик заплатил хозяевам дома за неделю вперед. Сами хозяева жили на другом конце деревни, а дом им достался в наследство от непутевого родственничка, то ли сгинувшего где-то, то ли просто переселившегося куда-то в другое место, не уведомив об этом никого из родни.

Так или иначе, Ольга, оглядев паутину, пыль и осыпавшуюся штукатурку, взяла в руки веник и тряпку. Монотонная, но необходимая работа по приведению заброшенного дома в порядок помогла ей как-то отвлечься от мыслей о будущем.

Цебеш, пообедав, некоторое время наблюдал за ее усилиями по облагораживанию жилья и пару раз даже одобрительно хмыкнул. Когда Ольга очистила от грязи одну из трех комнат дома, он заперся в этой комнате изнутри вместе с ларцом, в котором хранилось яйцо, и своим саквояжем. Ближе к вечеру, когда Ольга уже закончила уборку, Цебеш вышел из комнаты, оделся попроще, взял ведро, пару сачков и отправился на болото.

В каминной трубе, навевая жуть, выл ветер, а в комнате, в которой закрывался Цебеш, как ей показалось, кто-то ходил.

Ольга развела в камине огонь, вскипятила в котелке воду и уже хотела готовить похлебку, но передумала. Встала и, взяв в руки горящую головню, пошла посмотреть, что же такое сделал в комнате Цебеш.

Дверь не открывалась. Не было никакого замка, но дверь словно кто-то заклинил. На улице уже темнело, и Цебеш вот-вот мог прийти.

— Да что же это такое?! — Ольга зло треснула горящей головней по двери.

Что-то хрустнуло, и дверь распахнулась.

Голый пол. Всю нехитрую мебель отсюда Цебеш вынес в другие комнаты. Ставни плотно закрыты — ни луч света не проникал из-за них. А в центре комнаты, окруженное пентаграммой, сетью каббалистических знаков и странных мелких предметов, на золотой подставке стояло яйцо. Огромное, вдвое или втрое больше куриного. На его белой матовой поверхности тоже было вычерчено что-то, на каждой из четырех сторон.

Ольга обошла пентаграмму с заключенным внутри яйцом, прижимаясь к стенке, не решаясь нарушить незримую линию, словно бы защищавшую от внешнего мира ЯЙЦО, а внешний мир от ЯЙЦА. То ли горящая головня так повлияла, бросая на пол неровные, постоянно меняющиеся тени, то ли от яйца исходил собственный мерцающий свет...

«Сломать, разбить это проклятое яйцо! Что он посмеет со мной сделать? Я ведь нужна ему для чего-то большего, чем этот жуткий опыт. Но почему мне так страшно переступить эту грань?»

— Да ведь это же просто линии, мелом начерченные на полу. Просто мел, и ничего больше! Испачкал пол, который я отмывала… — произнесла вслух Ольга и, бросив поверх пентаграммы почти потухшую головню, схватила обеими руками яйцо и выбежала из комнаты.

Тени метались, как сумасшедшие, по стенам дома.

Котелок над камином бурлил, выплескивая на горящие дрова воду, и огонь, шипя, умирал. Ольга выскочила на улицу, и в лицо ей ударил холодный осенний ветер.

«Прочь. Прочь отсюда, пока он не пришел. Спрятать куда-нибудь, выбросить, расколоть... Вот хоть здесь. В чужом, справном доме он побоится, не осмелится искать».

Было уже совсем темно. Над головой фонарем горела набирающая силу луна, и Ольге казалось, что внутри тяжелого, словно налитого свинцом, яйца, что-то дышит, стучит, как сердце. И это страшное что-то, отделенное от мира лишь тонкой скорлупкой, может ожить и вырваться в любую минуту, даже сейчас, прямо у нее в руках... И она поняла, отчетливо, словно своими глазами увидела, что тощий алхимик был убит в том переулке. Убит, своей кровью заплатив за право впустить в мир это страшное чудо. И теперь уже не остановить — теперь многие, далекие и близкие, будут убиты, убиты, убиты...

Тоскливо и страшно, словно над трупом, завыла собака. И ей ответила другая. Глядя на растущую луну, они выливали в мир захлестнувший их ужас перед тем неведомым, что мечется сейчас по деревне, сжатое между двух вспотевших женских ладоней.

Но Ольга ничего этого не слышала. Ее разумом овладела одна только мысль — спрятать это куда-нибудь. Спрятать, чтобы ОН не нашел. Потому что, когда он поймает и принесет свою жабу, будет уже поздно. И Ольга, найдя дырку в заборе, пролезла в один из дворов, поползла по грядкам.

«Туда, откуда оно и взялось, обратно в курятник».

Доползла до курятника и замерла. Из дверей дома вышел хозяин. Бородатый мужчина, лет тридцати. Он держал в руках вилы и внимательно осматривал все вокруг. Осмотревшись и ничего не заметив, хозяин убрал вилы и прицыкнул на гремевшего цепью и тоскливо подвывавшего пса.

— Тише, Хват. Еще будешь выть на луну — побью... Дурень цепной. Младшенького моего разбудил своим воем. Сиди тихо. — Хозяин ушел, закрыв за собой дверь на засов.

Ольга еще некоторое время лежала неподвижно, а потом стерла рукавом со скорлупы яйца начерченные, видимо, углем знаки и аккуратно засунула само яйцо в куриный лаз.

«Ну, теперь ты его не отличишь от куриного, пан Цебеш. Теперь все. Разобьет наш ужас в глазунью хозяин, или курица высидит крупного петушка». Ольга облегченно вздохнула и стала тихонько выбираться со двора.

Хват, заметив шевеление на грядках, пару раз тявкнул, но, вспомнив о хозяине и о его тяжелой руке, замолчал.

— Куда ты дела яйцо? — этими словами ее встретил Цебеш. Он зажег толстые, в руку толщиной, сальные свечи по всем углам пентаграммы, в ее центр на золотую подставку посадил огромную, добытую на болоте жабу и теперь подновлял мелом линии и знаки. — Как это все понимать?

— А вот так, — твердо ответила Ольга. — Никакого василиска не будет.

Она вышла из комнаты с пентаграммой и уселась на стул перед потухшим камином.

Через несколько минут, видимо закончив работу, Цебеш появился в дверях. В одной руке у него был кусок мела, а в другой пустое ведро.

— Куда ты дела яйцо?

Ольга молча покачала головой. У нее уже не было сил ни ругаться, ни спорить.

— Ты хоть понимаешь, соплячка, какими силами берешься играть? — Он хотел еще что-то сказать, но лишь сжал плотнее губы. Сдавленный его пальцами мел треснул и рассыпался в пыль. Цебеш с минуту смотрел на свою посыпанную мелом руку, а потом, не сказав ни слова, поставил на пол ведро и вышел из дома, даже не закрыв за собой дверь.

Через некоторое время Ольга почувствовала сквозняк. Подошла к двери, чтобы закрыть. Огромная половина луны светила ей в лицо, почти ослепляя. Еще неделя, и в полнолуние Цебеш все равно потащит ее на свой безумный ритуал.

«Холодает. Надо развести в камине огонь. — Ольга закрыла дверь на засов. — Если Цебеш придет, постучится... Или выбьет дверь. Его можно понять. Он так надеялся на своего василиска. Ну почему разумный вроде бы человек, целеустремленный, бесстрашный, стремящийся к справедливости, болеющий за весь мир... Почему он так?..

Таких, наверное, много. Фанатизм в этом мире так же обычен, как в нашем обычна серость и безразличие. Это прошлое моего мира или все-таки какая-то параллельная реальность? Как бы определить наверняка? Что может послужить неопровержимым доказательством?.. Есть ли такие доказательства вообще, или это исключительно вопрос моей веры? Боже, как мне не хочется верить, что это наше прошлое, что у нас на земле, каких-то четыреста лет назад, было все так, как здесь... Так страшно и беспросветно, что единственным прибежищем раздавленного жизнью человека оказывается Бог! Бог, которого нет!»

Огонь не зажигался. Огниво исправно высекало искры, но трут отсырел, а щепки и угли в камине были залиты водой. Ольга вспомнила, что там, в комнате с пентаграммой, горели сальные свечи. Но за ними было страшно идти. Ольге все казалось, что в этой комнате кто-то есть.

Дом окончательно погрузился во мрак. Лишь луна светила прямо в окно, да из полуприкрытой двери комнаты с пентаграммой исходил странный, мертвенный свет. А еще Ольга услышала шаги. Кто-то неторопливо ходил в этой комнате, подволакивая ногу.

«Там никого не может быть. Никого не может... — Ольга взяла в руку кочергу, для уверенности, и медленно двинулась к двери. — Там никого нет. Если я сейчас посмотрю, то уже не буду бояться».

Из-за двери раздалось низкое, утробное кваканье и повеяло такой затхлой жутью, что Ольга, вскрикнув, выронила кочергу и бросилась вон. Дверь скрипнула у нее за спиной, пол, кажется, шатнулся. По ногам больно ударило оказавшееся на дороге ведро. Оно полетело куда-то в темноту, сбивая другие предметы и невыносимо грохоча...

Выскочив за входную дверь, Ольга захлопнула ее. Луна лишь чуть сместилась, но все также светила прямо в глаза.

«Скорее. Запереть там эту тварь чем-нибудь». — Ольга нашла черенок от лопаты и большое полено и подперла всем этим дверь снаружи...

Низкоутробно квакали лягушки. И, кажется, со всех сторон, словно дом стоял посреди болота. В этом кваканье Ольге все явственней слышалось: «К нам, к нам. Иди к нам». И все ближе подползал болотный туман. Ни в одном из деревенских домов не горел огонь.

«Да есть ли вообще здесь дома, или вокруг одно жадно квакающее болото?» — затравленно подумала Ольга.

Она заметила у стены деревянную лестницу. Внутри дома у самой двери послышались шаги. «Теперь только туда». Ольга приставила лестницу и торопливо взобралась на чердак. В дверь тыркнулись. Еще раз. Черенок от лопаты пошатнулся и упал. Раздирая душу, торжествующе заквакало и забулькало вокруг дома. У Ольги от ужаса что-то словно оборвалось внутри. Напрягая все свои силы, она стала поднимать лестницу вверх, а тварь колотила, колотила по двери внизу.

— Господи, скорей бы рассвет... Отчего мне так холодно?

Стук в дверь прекратился. Тварь неторопливо двинулась по комнатам, изредка утробно квакая так, что было слышно даже через потолочный настил.

«Неужели меня отделяет от этого ужаса лишь несколько сантиметров дерева и глины?»

Все пространство внизу уже накрыл болотный туман. Холодок пробежал у нее по позвоночнику: «Что будет, когда туман поднимется до чердака, до самой крыши?» Жабы вокруг дома квакали не переставая, а тварь внизу ходила вдоль стен и стучала по ним чем-то тяжелым.

На чердаке было довольно просторно. При проникающем сквозь открытую дверцу лунном свете были различимы разные предметы: веники из какой-то травы, доски, старое корыто, ржавое лезвие косы, битые горшки и сломанный стул.

«Коса! Это хоть какая-то защита». Ольга изо всех сил сжала кривое лезвие в правой руке. Держать было неудобно, но на душе стало чуть спокойнее. Туман клубился уже на уровне ее ног, постепенно просачиваясь на чердак. Шаги твари внизу затихли возле камина, а затем начался шорох и скрежет в каминной трубе.

Что-то ужасное должно было произойти сейчас. Она стала лихорадочно ощупывать каменную кладку трубы. В ней вроде бы не было трещин и дыр, но Ольге показалось, что некоторые камни шевелятся, закрепленные на своих местах неплотно. Тварь, судя по усиливающемуся скрежету и сопению, подбиралась все ближе.

«Не может быть! Оно не сможет разбить каменную кладку!» Но изнутри уже послышалось бульканье и стук. Туман заполнил почти весь чердак, холодным липким потом оседая Ольге на спину, а каминная труба, кажется, зашаталась. Сверху посыпалась какая-то труха. Мерзкое кваканье раздалось над самым ухом...

Ольга увидела что-то темное, потянувшееся к ней от трубы, завизжала и с силой ударила косой. Пятясь, она кромсала и била тянущиеся к ней, кажется, уже со всех сторон черные руки. Не было воздуха, чтобы кричать — всюду липкий туман, пыль и листья сухой травы. Что-то цеплялось за ее волосы, падало ей на ноги или рядом, пока она не прорвалась к ведущей на воздух дверце. Вцепившись левой рукой в дверной косяк, а в правой сжимая косу, она посмотрела вниз: земли не было видно. Только туман.

— Мария! Это ты?! — В тумане, под стеной, стоял Цебеш. Он держал в руке стеклянный фонарь и был совершенно спокоен. — Что у тебя в руках?! Выбрось немедленно, а то порежешься. Опусти лестницу и слезай. Давай, только аккуратно!

Ольгу била крупная дрожь. Ослабевшие вдруг ноги стали сами собой подгибаться. Она выкинула косу и попыталась спустить совсем недавно с таким трудом втянутую лестницу вниз. «Уж лучше Цебеш, чем это страшное из трубы». Но лестница не поддавалась, словно ее кто-то держал. Держал и с булькающим сипением подбирался все ближе и ближе.

С криком омерзения и ужаса она упала вниз, в туман, под радостный вопль сотен жаб.

— Мария... Мария! — Цебеш тряс ее за плечи и заглядывал в глаза. — Ты вообще соображаешь, что творишь?

— Что... что это было? — спросила она шепотом.

— Что именно?

— Там, в доме... Оно на меня нападало. Лезло в трубу.

— Зачем ты забралась на крышу? Схватила эту ужасную косу. Не умея обращаться, косой очень легко себя ранить.

Цебеш помог ей встать и повел к дому. Дернул за дверную ручку и, заметив чурбачок, отбросил его в сторону ногой.

— Зачем ты подпирала дверь?

— Нет! Не ходи туда. Там... Водяной или... не знаю. Он все хотел до меня добраться.

Старик открыл дверь и зашел внутрь. Посветил фонарем и пригласил ее войти следом за собой.

— Что ты тут видела, можешь толком мне рассказать? Я пошел за фонарем к соседям... Ты же залила камин кипятком, а трут был сырой, я промочил его, пока ловил жабу в болоте... Ты от меня пряталась на крыше или?..

— Или.

И Ольга стала подробно рассказывать ему о том ужасе, который ей довелось пережить. Цебеш тем временем развел в камине огонь и установил над ним котелок. Потом он взял фонарь, шпагу, заглянул во все двери и затем, выслушав Ольгу, обошел дом вокруг. Она чувствовала себя как выжатый лимон. Рассказав обо всем, она словно смотрела теперь на происшедшее со стороны. Все новые вопросы и подозрения появлялись у нее.

— Ты мне соврал. У тебя был огонь — в той комнате, с пентаграммой. Он и сейчас горит. Ты не за огнем ходил к соседям... Тогда зачем? Зачем ты уходил?!

Цебеш посмотрел на нее удивленно, словно увидел в первый раз:

— Это же священный огонь. Его нельзя тревожить... Ты нарушила свое Предначертание. Вот откуда весь этот ужас. Ты не должна была красть у меня и прятать яйцо, понимаешь? То, что произошло с тобой сегодня, только начало. Нарушать Предначертанное нельзя. Это бессмысленно. Господь все равно вернет тебя на путь истинный, но это может достаться тебе такой ценой, что сегодняшний ночной страх покажется шуткой.

— Ты хочешь сказать, что этот водяной... Он преследовал меня потому, что я спрятала яйцо?

— Да. Никому не позволено безнаказанно сходить с Пути... Силы, которые ты потревожила, безразличны к судьбам отдельного человека. На шестеренках, движущих мировой механизм, можно ехать, можно использовать их в своих целях. Но остановить эти шестеренки нельзя. Слепой механизм просто перемелет тебя в пыль.

Сознание Ольги вдруг пронзила догадка.

— Ты натравил на меня водяного, свою болотную жабу, чтобы заставить участвовать в этом безумном эксперименте!

Цебеш рассмеялся:

— По-твоему, мне больше нечем заняться?.. Впрочем, думай что хочешь. Если ты считаешь, что я смог наколдовать все описанные тобой ужасы, то это мне даже льстит. Запомни одно: сегодняшняя ночь — наказание тебе за то, что осмелилась свернуть с Пути. Ты могла видеть водяного, огненных человечков, что угодно еще. Большей частью, я уверен, это были иллюзии... Так или иначе, но я нашел тебя доведенной до отчаяния, забравшейся на крышу, с косой в руке и с совершенно безумным взглядом. Ты могла легко зарезаться косой, свернуть себе шею, прыгая с крыши, утопиться в пруду, еще что-нибудь. Это происходит со всеми, кто сходит с Пути. На самом деле ничего не было, все ужасы тебе показались. Я осмотрел дом. Нет никаких следов того, о чем ты говоришь.

— Неправда! — выдохнула Ольга. Ей и сейчас виделись в блеске каминного пламени рыбьи чешуйки, лягушачьи лапы с перепонками и прочая мерзость.

— Ты правильно все рассчитала. Ты нужна мне для главного ритуала. Я не могу ни убить тебя, ни как-то принудить. Я вселил твою душу в тело Марии ради великой цели. Ты сейчас в прошлом своего мира. И любое отступление, отказ от того, чему ты Предназначена, — это удар не только по этому, но и по твоему, грядущему миру. Что-то здесь сломав, там, в грядущем, ты просто не родишься. Или умрешь раньше срока... Тогда ты погибнешь и здесь. Это очень просто...

«Парадоксы времени. В нашей фантастике часто обыгрываются подобные сюжеты», — мелькнуло в голове у Ольги.

— ...Ты нужна мне. Но уже выпущены силы, от которых я просто не смогу тебя защитить. Даже если я свяжу тебя и поставлю Томаса, еще кого-то, сторожить тебя от чудовищ, которых ты сама накликала на свою голову, ты можешь умереть от разрыва сердца, или подавиться костью, или захлебнуться стаканом воды. Своим безумным упрямством ты и меня ставишь под удар. Где я теперь возьму еще одну душу? У меня нет ни времени, ни сил, чтобы заново проводить вселение.

«Значит, дело не в Цебеше? Как мне разобраться во всем этом кошмаре?» — подумала Ольга, а вслух спросила:

— Ну хорошо... Теперь нам что делать?

— До сегодняшнего дня я сомневался. Сомневался в том, что василиск — необходимая часть Предначертания. Это ты посеяла в моей душе сомнение. Но то, что случилось с тобой... Гордыня — страшнейший из грехов. Не думай, что ты мудрее Всевышнего. Он направит тебя, дав силу обуздать василиска и свершить еще многое другое на твоем Пути. Твои видения — явное свидетельство того, что василиск нам необходим, что он часть Божьего Предначертания... Если бы он не был так необходим, Предупреждение не было бы явлено тебе столь ярко и быстро. Верни на место яйцо, и кошмар прекратится. Ты должна не просто вернуть его. Надо раскаяться в содеянном, со смирением и радостью принять предназначенный Господом Путь. Только тогда все встанет на место. В противном случае тебя ждут безумие и смерть, от которых даже я не в силах буду тебя спасти.

«Может быть, он прав? Господи! Я ничего не понимаю... А если действительно я в прошлом моего мира и это реакция вселенной на мою попытку изменить прошлое... Никакой магии здесь нет, как нет ее и в моем мире. Просто суеверия, гипноз... А все остальное — это я схожу с ума...»

— Хорошо. Только я не знаю, сумею ли найти его теперь.

— Сумеешь.

Цебеш встал, вложил в ножны шпагу и взял в правую руку фонарь.

— Что, прямо сейчас?

— Ты что, соскучилась по своему водяному? Или думаешь, в следующий раз тебе привидится кто-то более симпатичный?

Они вышли на улицу. Половинка луны скрылась за тучей. Ночь сейчас была особенно темна, как это бывает всегда перед рассветом.

Глава 15

— Пан Цебеш... Вы простите меня, но...

— Что еще? Ты снова засомневалась?

— Нет. Просто я не помню, в каком доме спрятала яйцо.

— Вспомнишь. Я готов теперь пройти хоть по всей деревне. — Голос его изменился и стал вдруг хриплым. Из-за туч снова вынырнула луна, и Цебеш задул фонарь. — Ты была без фонаря, когда прятала яйцо.

Выдернув из забора жердь и опираясь на нее, как на посох, он уверенной походкой двинулся вперед.

Ольга шла рядом, пытаясь вспомнить дом, и настороженно поглядывала на Старика. Черты его лица обострились, и резким серебром проступила в волосах седина. Снова ударил в лицо холодный встречный ветер. По всей деревне истошно завыли собаки. Губы Цебеша шевелились, но ветер сдувал назад, не давая расслышать, страшные, полные силы слова.

Издалека, словно подсвеченный каким-то серебряным сиянием, вставал тот самый дом. Собаки выли так, словно настал конец света и все мертвые встанут сейчас из могил. В окнах то и дело зажигались огоньки, но тут же испуганно гасли.

Цебеш подошел к калитке и с силой на нее надавил.

— Стой! Там злая собака и хозяин с вилами...

Он только криво усмехнулся. Вошел и встал посередине двора. Собака испуганно скулила, прижавшись к своей конуре.

— Бери. Да поаккуратней. В НЕМ сейчас, при растущей луне, много силы.

Ольга подошла к курятнику, наклонилась к куриному лазу и пошарила рукой. В душе ее еще теплилась искра безумной надежды — не найдет. Но ОНО словно только ее и дожидалось. Само легло под руку. Большое и неестественно холодное.

Вынув яйцо, Ольга оглядела его. Странные знаки с четырех сторон, которые, как ей казалось, она стерла, чернели на белой поверхности яйца, видные даже при лунном свете.

Цебеш поставил яйцо в золотую чашу и посадил на него огромную жабу сразу же, как только они вернулись в дом.

«Странно, что жаба сидит на яйце совершенно неподвижно. Только изредка хлопает глазами. И свечи эти все никак не прогорят. Даже короче они, кажется, не стали», — про себя удивилась Ольга. Однако перипетии дня так измотали ее, что она была уже не в силах смотреть на магические манипуляции Цебеша и отправилась спать. Удивительно, но ее ждали не ночные кошмары, а глубокий целительный сон.

На следующий день, шестнадцатого октября, Цебеш пошел в деревенскую кузницу, а вернувшись оттуда, гвоздями прибил к двери и к косяку железные скобы. Многозначительно посмотрев на Ольгу, он закрыл комнату на висячий замок, а ключ спрятал в карман камзола:

— Отдыхай. У нас есть несколько дней, пока жаба высидит яйцо. Набирайся сил. Они нам скоро понадобятся... Денег я тебе больше не дам, а то снова кого-нибудь начнешь подкупать. А если тебе что нужно из вещей или еды, обращайся к Томасу. Он гостит сейчас у своей тетки, вон в том доме, — Старик махнул рукой на драночную крышу и ровненький забор, видные из окна. — Все устроит тебе в лучшем виде: парное молоко, свежий хлеб, чистое белье. Можешь еще прогуляться на болото, если, конечно, захочешь. — Увидев, как Ольгу передернуло, он улыбнулся. Сочувственно, но в то же время как-то удовлетворенно.

«Никакого водяного здесь действительно не было, — пыталась осмыслить случившееся Ольга. — Камин и стены целы. Нет и следов на полу... На чердаке, конечно, полный разгром. Но ведь это я его устроила, размахивая косой. А каминная труба стоит целехонька.

Но если это мое прошлое и никакой магией здесь не пахнет, то что же вчера произошло? Что-то страшное и решающее, что чуть не свело меня с ума. Или это Цебеш все подстроил с водяным, чтобы меня напугать, как тогда с пояском-змеей? Ну хорошо, допустим, что он талантливый гипнотизер. Я поддаюсь внушению, и он пользуется этим. Но как тогда Цебеш нашел дом, в котором я спрятала яйцо? Как он его подсветил? Или это все-таки трюк?

Где в этом мире кончается магия и начинается моя больная фантазия? Ни одна собака не посмела укусить Цебеша вчера. Они просто выли от ужаса, когда он читал свои заклинания. И люди не посмели выйти, а ведь проснулась, наверное, вся деревня.

Хотя это мог быть обычный страх перед нечистой силой. Ох, сообщат местные жители куда следует, и нагрянет к нам инквизиция. Скорей бы уже вылупился этот чертов птенец...

Нет. Цебеш просто волевой человек. Он умеет управлять другими, умеет казаться страшным. Ведь и в нашем мире встречаются подобные люди. Кашпировский или тот же Дэвид Копперфилд. Происходит много необъяснимых, странных и порой даже страшных вещей. Просто мы не относимся к ним так мистически. А здесь, в начале семнадцатого века, люди слишком бессильны перед природой, перед случайностями и друг перед другом. Они так испуганы и беззащитны, что весь мир для них наполнен магией, божественным духом и дьявольской силой.

Все те немногочисленные чудеса, которые я действительно видела, вполне можно объяснить с материалистической точки зрения. Вряд ли даже переселение моей души сюда совершено каким-нибудь невероятным способом. Что если Цебеш действительно открыл какую-то закономерность, какую-то предопределенность событий? Что если эта предопределенность действительно существует? Ведь вопрос о том, есть ли у человека свобода выбора или все заранее за него решено в небесной канцелярии, и к двадцать первому веку остался неразрешенным. Одни верят в право выбора, другие в предопределенность... Выйдя в космос, автоматизировав все, что только можно, мы так и не сумели разобраться в самом главном — в себе.

Здесь католики и протестанты. У нас — мистики и материалисты. Люди готовы гореть на кострах за свою веру, но не могут, не умеют и не хотят разбираться в том, что же происходит у них внутри.

И я... я тоже боюсь понять. Если Цебеш прав, если я здесь не случайно и все предопределено... что же, покорно ждать своей участи или рисковать не родиться?.. Страшно... но ничего не делать еще страшнее!»

Весь день Ольга не находила себе места. Сходила пару раз за водой. Еще раз вымыла пол, но так и не нашла никаких следов водяного. Цебеш возвращался в дом несколько раз, заглядывал в комнату с яйцом, проверить, все ли в порядке, и снова уходил. Он и ночевать остался в соседнем доме, видимо познакомившись с приветливой вдовой. Ольге он заявил, что теперь, когда она вернулась на истинный Путь, ей ничто не страшно.

Может быть, он устроил ей что-то вроде проверки — попробует ли она проникнуть в запертую комнату, осмелится ли... Она не осмелилась. Да и зачем? День прошел в размышлениях и томительном ожидании неизвестно чего. То она начинала бояться приезда инквизиции, то слышала за запертой дверью чьи-то шаги, то в прошедшем мимо окна крестьянине ей чудился Ахмет, Хорват или даже толстяк Франко.

Пару раз она зашла в гости к тетке Томаса. Говорить с ней было скучно и тошно, тем более что в комнате неизменно присутствовал Томас. Он шевелил своими усами, как таракан, и сверлил Ольгу черным немигающим взглядом. После этих визитов, всякий раз, проходя мимо его дома, Ольга чувствовала на себе этот тяжелый взгляд.

Утром семнадцатого октября ее разбудил Цебеш. Следом появился Томас с парным молоком, хлебом, куском соленого сала и какой-то зеленью. После плотного завтрака все разбежались по своим делам, и Ольга решила, что неплохо ей было бы умыться. Самой натаскать и подогреть воду — это было нетрудно. Тем более что она никуда не спешила и могла потратить на это хоть весь день.

После второй ее ходки к колодцу ей нанес визит Томас.

— Зачем вам, фройлен Мария, столько воды? — спросил он с порога.

— А зачем вы следите за мной?

— Хозяин велел, я и слежу. Зачем вы ходите на колодец? Вот, еще собрались. — И он указал пальцем на приготовленные для новой ходки ведра, словно уличил ее в каком-то страшном грехе.

— Помыться я собралась. Хотелось бы целиком, в горячей ванне. Ну нет ванны, так хоть частями, в этих кадушках... Или сможешь достать ванну?

— Отчего же? — Томас широко улыбнулся. — Есть у меня большая бочка. Целиком в нее можно... Принести, что ли?

— Да уж, изволь.

Ольга снова взялась за ведра.

— Только не жди, что я буду воду таскать. Я все ж таки кучером у хозяина, а не слугой.

— Ладно, ладно. Неси свою бочку. Только обещай, что не будешь подсматривать за мной, пока я моюсь.

— Больно надо, — пожал плечами Томас.

— Так хозяин же велел тебе следить за мной, — поддразнила его Ольга.

— И то верно! — Он заскреб свой давно не бритый подбородок, обдумывая сложившуюся ситуацию, и через несколько секунд томительного молчания, хмыкнув в усы, махнул рукой. — Ладно. Как мыться начнешь, я отвернусь. Это позволительно вроде.

— Не отвернешься, — покачала головой Ольга. — Пялиться будешь. Обмануть меня решил, да только врать-то не умеешь. Даже следишь за мной так, что за версту заметно.

— Ох, можно подумать, голых баб я не видел! — взвился уличенный Томас, но увидел, что Ольга обиженно сжала губы. — Ладно. Пусть... Вот, чтоб мне треснуть! Христом Богом клянусь, не буду смотреть! — Томас решительно перекрестился. — Теперь веришь?

— Теперь верю.

— Ну, так я пойду принесу тебе бочку.

Опять заскрипело колесо, и колодезное ведро плюхнулось в воду.

— Вам помочь, фройлен?

Она вздрогнула, узнав знакомый голос. Сердце забилось быстро-быстро, кажется, прямо у горла. Схватившись за колодезную цепь, чтобы не упасть, обернулась:

— Ахмет... Все-таки нашел меня.

Он улыбнулся сквозь приклеенную кудлатую бороду и начал крутить ворот.

— Не передумала еще с нами бежать?

— Нет, конечно. Куда угодно, только бы отсюда подальше... Думала, уже все, не дождусь. Надеяться почти перестала... Тут такое было, Ахмет...

— Потом. Все потом. Я здесь со вчерашнего вечера. Тот усатый все время следит за тобой, и Цебеш, и еще толстая фрау, в доме которой он ночует. Сейчас никто из них нас не видит, вот я и подошел... Слушай и запоминай. Мы поселились в домике у дороги. Поверни голову направо... Вот этот, с высоким забором и большим медным кольцом на калитке. Подойдешь к калитке и постучишь так... — Он поднял ведро с водой и постучал по нему. — Запомнила? Ночью. После захода солнца. Когда точно, сама решай, как тебе будет удобнее. Сможешь уйти от них незаметно?

— Не знаю. Да, наверное.

— Всю ночь мы будем тебя ждать. Если не получится уйти тихо, незаметно, то лучше не рискуй. Если ты не придешь, придется разговаривать с Цебешем по-другому. Ночью или потом, если вдруг начнется стрельба, падай ниц и не шевелись.

— Ахмет... Помнишь, я говорила тебе о василиске? Цебеш нашел яйцо черного петуха, и теперь его высиживает жаба. Он выведет это чудовище, очень скоро.

— Мне плевать на Цебеша. Главное, чтобы с тобой все было хорошо. Ты все запомнила? Ночью, выстукиваешь у калитки. — Он снова повторил условный стук. — Тебя встречу я, Ду или Тэрцо.

— Я хочу выкрасть у него яйцо. Я теперь смогу, я осмелюсь. Нельзя допустить, чтобы...

— Ну хорошо, попробуй. Только не рискуй понапрасну. — Он разлил воду из колодезного ведра в ее деревянные ведерки и поклонился, приподняв над головой широкополую соломенную шляпу. — Жду тебя, как стемнеет. Теперь иди, а то нас вместе заметят.

«Неужели все кончится так просто... — подумала Ольга, глядя на удаляющуюся спину Ахмета. — Бросить Цебеша и его безумный план к чертовой матери и бежать куда-нибудь с Ахметом! Куда угодно, хоть на край света!

Мистика. Предназначение. Путь. Все это детские сказки. Труха, которой Цебеш забивал мне голову, чтобы заставить меня подчиняться... Неужели он сам во все это верит? Главное сейчас — не подставить Ахмета и его друзей. Дождаться ночи и тихо уйти... Я удачно поймала Томаса на слове. Купаться буду, когда стемнеет. Он религиозный человек, настоящий фанатик, раз служит Цебешу. Такой не станет нарушать своей клятвы. Перестанет за мной смотреть, и я тихонько... Вот тут и забор шатается. Протиснуться можно.

Еще три ходки за водой. Потом поставлю котел на огонь — буду греть. Сперва постираю какую-нибудь ненужную ерунду. Повешу сушиться. Пусть думают, что мне не в чем сбежать... Скорее бы вечер. Надо найти где-нибудь ломик. Такой тонкий, чтобы подсунуть его под прибитую Цебешем к двери скобу, и достаточно длинный, чтобы, воспользовавшись им как рычагом, выдрать эту скобу из двери вместе с замком.

Например, кочерга... Пролезает. Не знаю, хватит ли у меня сил, чтобы все это выломать быстро и без лишнего шума. Только бы Цебеш сегодня снова ночевал не здесь, а у своей вдовушки».

Когда Ольга вскипятила котел с водой и принялась за стирку, появился Цебеш. Он некоторое время с интересом смотрел на то, как Ольга мучается, пытаясь стирать без привычных для нее мыла и стирального порошка, а потом открыл замок, видимо, чтобы взглянуть, все ли в порядке с яйцом. Выйдя из комнаты, он что-то пробурчал себе под нос насчет полнолуния и, закрыв комнату, ушел.

Красное солнце коснулось горизонта. Потянуло ветром с болота, и завели свою привычную ночную песню лягушки и жабы. Ольга стала наливать теплую воду в бочонок, который Томас принес ей и поставил прямо посреди прихожей, рядом с камином.

«Интересно, откуда он за мной наблюдает? — размышляла Ольга. — Видит ли, как я навожу воду, развешиваю сушиться свое старое платье? Или он просто следит за домом? С какой стороны они смотрят на дом? Не может быть, чтобы со всех четырех сторон. Если я отлучусь в огород, а потом оттуда дворами...

Только бы не началось опять с этим яйцом. Если хоть часть того, что говорил мне про Предназначение Цебеш, правда... Ох, плохо же мне будет тогда. Только бы решиться. Если я и правда с этим яйцом как-то связана, то какая разница, где ему вылупиться? Не буду его разбивать. Заберу с собой. Может быть, потом даже выведу сама этого василиска. Пентаграммы и прочая алхимия для этого, по-моему, совсем не обязательны, достаточно жабы. Только вот как, без магических приемов Цебеша, заставить жабу сидеть на яйце?.. Ладно. Это уже неважно. Положу яйцо вот в это лукошко. И почему мне все время кажется, будто в этой запертой комнате кто-то ходит?»

— Лошадей запрягли?

— Да.

— Хорошо. Мушкеты...

— Ты уже пять раз все проверил, Ахмет. Успокойся. Мы все сделаем как надо.

— А если Цебеш выследит ее и решит убить по дороге?

— Он не может убить ее, ты же нам сам говорил. Она ему нужна. Всем нужна эта Мария. И что в ней такого? — пожал плечами Саллах.

— Так вы ее не пораньте, если все же придется стрелять... Ох, чую я, Цебеш без боя ее не отпустит. Если увидите его, стреляйте без предупреждения.

— Да уж будь спокоен, дружище, — улыбнулся Тэрцо. — Мы же имеем теперь строгое предписание из Порты: Старика убрать, Марию целой и невредимой доставить Селиму... Нам бы и твоей просьбы хватило, ты не думай. Но теперь, когда сам Аллах желает того же, что и ты...

— Есть Аллах, но есть и Шайтан. И порой именно он направляет шальные пули. Запомни это, Ходжа. Кстати, ты уже поджег фитили в мушкетах? Во всех четырех?

— Нет, — покачал головой Тэрцо. — Если мы будем всю ночь жечь фитили, то все их за сегодня и сожжем. К тому же запах запаленного фитиля заставит врагов насторожиться. Разве тебе, Ахмет, мало трех наших кремневых пистолей? А если начнется стрельба, я сразу запалю...

— Хорошо, хорошо... А лошадей вы покормить не забыли?

Ду и Тэрцо только переглянулись и устало вздохнули.

Ольга умыла лицо в бочке с теплой водой.

— Жаль. Столько потрачено труда... Ну и хорошо. Никому из них и в голову не придет, что я могу исчезнуть именно сейчас.

Она надела дорожный плащ и, взяв в левую руку лукошко, а в правую кочергу, направилась к закрытой на замок двери. Дом освещал лишь догорающий в камине огонь. Она вставила кочергу в щель между дверью и дверным косяком и скобами и навалилась на нее всем телом. Из косяка и из двери со скрипом стали выходить гвозди, держащие скобу.

«Все, готово. Кажется, скрип по всей деревне был слышен. Господи, помоги мне. Спаси и сохрани... — Сжав в правой руке кочергу, она резко дернула за дверную ручку. Дверь не открылась. — Проклятье! Я же сорвала замок, так в чем дело?»

Ольга дернула еще раз — ничего.

«Ну хорошо. Предположим, заколдовано. Надо сходить за головней... Но там, в камине, почти все прогорело, факел еще зажечь надо, а соседи, наверное, уже услышали, как я дверь выламывала... Промедлю сейчас, и они прибегут, свяжут меня, посадят под замок. А тогда...»

«Если будет стрельба, падай ниц и не шевелись», — всплыло у нее в голове. И яркая картинка встала перед глазами. Как в ковбойских фильмах, на широкой улице двое, с десяти шагов или ближе — кто раньше достанет из-за пояса пистоль...

«Ахмет!.. Он ждет меня...»

Она надавила, дверь подалась, и Ольга вошла внутрь. Всколыхнулись, как от сильного ветра, язычки пламени на свечах... Она прошла через линии пентаграммы. Задетая краем плаща, опрокинулась одна из свечей, другая потухла... Ольга замахнулась кочергой на жабу, неподвижно сидевшую на яйце.

— Нет... Ты же не виновата, что Цебеш тебя поймал и посадил тут.

Аккуратно стряхнув жабу кочергой, Ольга положила яйцо в лукошко и вышла из комнаты. Потом вылезла через окно. Дворами пробежала на соседнюю улицу... Ей все-таки показалось, что кто-то крадется сзади. В лицо ударил холодный осенний ветер. На соседнем дворе взвыла собака. Над горизонтом поднималась луна — теперь уже чуть больше, чем половинка.

«Так. Это уже интересно. Мало того что она взяла яйцо, как-то сломав мою магическую защиту, так еще и решила его отдать? Или снова спрятать? — Цебеш попробовал, быстро ли выходит шпага из ножен, в левой руке зажал пистоль и двинулся следом за вынырнувшим из-за забора женским силуэтом. — Хватит церемониться. У нее на глазах перебить всех, с кем она уже успела тут сговориться... И откуда только берется эта изощренная хитрость? Мыться взялась, устроила стирку... Ну я устрою тебе, капризная девчонка. В себя приходить будешь сутки, а запомнишь на всю оставшуюся жизнь». И он вполголоса начал читать по памяти «Слепящую силу».

Холодный ветер в лицо. Снова взвыли испуганные собаки, а луна окрасилась в багровые оттенки. Он не применял этого заклинания с тех пор, как заколол алхимика в Линце.

Искры и щекочущее ощущение на кончиках пальцев правой руки.

Цебеш про себя улыбался: «Ну, теперь веди меня к своим друзьям. Жаль, что ты не увидишь, как я перережу им глотки».

«Скорее! — Она шла по заученной почти наизусть дороге к колодцу. — Теперь направо. Вот он, высокий забор, и калитка с медным кольцом». Ольга стала выстукивать кольцом по дереву условный сигнал. Под свист ветра и вой собак этот звук, кажется, отдавался во всех закоулках деревни.

Открылась калитка. Что-то словно вспыхнуло у нее перед глазами. Стало светло, но она увидела перед собой лишь силуэт человека. Ноги подкашивались, она не могла различить фигуры, черт лица. Только чей-то искаженный страхом, испуганный голос. Кто-то ее схватил, поволок, бросил наземь. Ржание лошадей над головой.

— Ахмет! — Крик Ольги захлебнулся в пыли, грохоте выстрелов и пороховом дыму. — Ахмет... — Это было последнее, за что цеплялось ее сознание.

Черный ветер задует свет.

Ни свечи, ни звезды на небе.

Мира нет, и тебя в нем нет.

Бездна в бездну бросает жребий.

Она стояла одна, на вершине чего-то, похожего на утес. А внизу плескалось... наверное, океан? Кто она и откуда? Она заснула дома, в России 2000 года, и видит страшный сон про семнадцатый век? Или она лежит без сознания где-то в пыли, в австрийской деревеньке семнадцатого века и грезит о том, как снова родится через четыреста лет и как будет жить: учиться на историка, работать в рекламном агентстве, спорить, влюбляться, читать фантастические книги и писать странные, нездешние стихи... Или это здесь, под черным небом, на черном утесе она задремала на миг, и ей приснились два таких непохожих времени — конец двадцатого и начало семнадцатого века.

Ветер подхватил ее вдруг и бросил. Обратно в жизнь. В один из дюжины когда-то приснившихся ей снов. В бурлящий внизу океан.

Глава 16

Топот копыт. Ее немного знобило. Хлопает над головой парусиновый полог. И тряска, снова дорожная тряска. Она лежала на чем-то мягком, но все равно всем телом ощущала каждую кочку дороги. Странно, что связаны руки и ноги.

«Я в плену или спасена?» Она изо всех сил пыталась, но не смогла вспомнить ничего после тех выстрелов над головой.

— Слава Аллаху, очнулась! — Над ней склонился Тэрцо.

У Ольги вырвался вздох облегчения. «Свои... Однако почему же я связана? Неужели и им нельзя доверять? Неужели и тут...»

— Ахмет! — Она напрягла все свое тело, извернулась так, чтобы осмотреть телегу. Он сидел рядом и молча смотрел на нее. На лице его застыла тревога.

— Как тебя зовут? — Это было первое, что он спросил.

— Ольга. Ты что, не узнаешь меня? — Холодок пробежал у нее по коже. — Почему вы связали мне руки?

— Ответь мне, что мы с тобой делали в школе каменщиков, вдвоем, в твоей комнате, когда Ду и Тэрцо отсыпались после ночной пьянки? — Голос его был холодно-отстраненным, как у следователя на допросе.

Видимо, телега куда-то свернула. Солнечный зайчик проник сквозь щель в пологе и заплясал у Уно на плече.

«Уже день... Значит, я всю ночь была без сознания? Может быть, не одну ночь, а больше?»

— Я что, в плену? Это допрос? Если так, то мне тоже очень многое хотелось бы узнать.

— Извини, но сперва ты ответишь на все, о чем мы спросим. Не увиливай от ответов. Я хочу выяснить, ты это или не ты.

— Что за бред?! Как возможно, чтобы я была не я?

— Цебеш — очень сильный колдун. Мы имели возможность в этом убедиться. Твои действия той ночью... Он пришел к нам следом, почти вместе с тобой. Если он раскрыл твой план побега, если он вселил в твое тело чью-то другую душу или просто разбудил настоящую Марию и сумел с ней договориться... Вопрос повторить?

— Не надо. Тогда в моей комнате мы курили кальян. Я курила. Ты только сделал пару затяжек. Я хотела увидеть Марию. Курила и впадала в транс. Два раза. В промежутке рассказывала тебе про будущее, про всякие там механизмы. Ты еще сказал: «Какая жуткая смесь славянского и испорченной латыни... я ничего не понимаю, но ты все равно говори...» — И она улыбнулась, вспоминая тот день.

— Еще один вопрос, Ольга. — Глаза Уно потеплели. — Ты передала мне сообщение, с тем мальчишкой, из гостиницы в Линце...

— Да. Гостиница «Белый камень», хотя камень там никакой не белый. Мальчишку звали Питер. Цебеш надрал ему ухо за то, что мальчик шпионил для меня. Он должен был передать тебе: «В волшебной сказке появилось чудовище».

— Хорошо, — улыбнулся Уно. — Тэрцо, режь веревку... А сколько ты заплатила ему в компенсацию за надранное ухо?

— Два талера.

Уно взял ее затекшие руки в свои ладони и стал их растирать. Его буквально распирало от смеха.

— Я так и думал, что этот Питер — мошенник. Он сказал, что у тебя не было денег ему заплатить.

Пара нечесаных крестьянских лошадок споро тащила телегу вперед. Осень. Золотые листья. Крестьянская страда на полях. Последние по-настоящему теплые деньки. Ольгу переполняло ощущение свободы. Она рассказывала о себе, о своих сомнениях, страхах, которыми были наполнены предшествующие дни. А он внимательно слушал. Улыбался, кивал. Даже острил иногда. Вот только в его искрящихся счастьем глазах было что-то незнакомое: тревога? досада?

И она вспомнила:

— Яйцо! Оно было со мной?

— Да... Ты напрасно так волновалась из-за него. Этот Цебеш, он же довел тебя до настоящей истерии! Ты столько рассказывала про ритуалы Цебеша, про водяного. А там, в лукошке, было обычное куриное яйцо. Правда, крупное. И протухшее. Вонь от него невозможная была... Если бы я знал, что ты будешь рисковать из-за такой ерунды, запретил бы тебе брать его с собой.

— Куда? Куда ты его дел?! — Ольгу снова стало знобить. Ужас, тот самый, что пережила она недавно, повстречавшись с водяным, снова призраком вставал в ее сознании... Если хотя бы что-то в болтовне Цебеша о Предназначении правда, то... Помня, как все было той ночью, она сейчас уже не могла поручиться, что едет именно с Ахметом и его друзьями. Может быть, ей это все только кажется? Может, на самом деле ее схватили инквизиторы и теперь расспрашивают, а она все-все уже им разболтала...

— Ольга! Что?.. Что с тобой снова? — Уно тряс ее за плечи, а Тэрцо совал под нос флягу с водой.

— Ничего. Все в порядке... Яйцо было у меня в корзине, когда я к вам пришла?

— Да.

— Оно теперь... едет с нами?

— Не бойся, я выбросил эту пакость в болото.

— Да ты... Так я и думала! Ты все испортил.

— Это было обычное протухшее куриное яйцо. Ни каббалистических знаков, никакой другой мистики, кроме вони... Когда ты шла к нам ночью, ты догадывалась, что Цебеш идет за тобой?

— Не знаю. Ничего я уже не знаю... — У Ольги все плыло перед глазами. «Что было обманом? То, что я видела, чувствовала тогда, или то, что они говорят мне сейчас?» — Да, он шел за мной. Но я этого не понимала... ничего не могла сделать. Оглядывалась и не видела никого. А потом, когда открылась калитка... Он меня ослепил и словно выпил все мои силы. Я кричала, кричала... Потом меня кто-то бросил на землю. И стрельба.

— Он шел в нескольких шагах следом за тобой, — сказал Тэрцо. — По крайней мере, когда я открыл ворота, мне что-то как будто ударило по глазам, и я уже ничего не видел. Отскочил в сторону...

— Ольгу словно ветром мотало, — продолжал Ду. — Я схватил ее за плечо и попытался втащить внутрь. Ноги ее уже не держали. Упала прямо в проходе. Так вышло даже к лучшему. Не упади она, могли бы пулей зацепить.

— А дальше? Была стрельба?

— Да, — кивнул Уно. — Сам я стоял справа от калитки. Увидев в проходе силуэт Цебеша, я пальнул в него с левой руки из пистоля. Он в меня, но я отклонился.

— Поняв, что уже ничего не вижу и не смогу помочь, я откатился, вдоль забора, налево. Иначе бы Цебеш меня пристрелил, — вставил Тэрцо.

— Потом Цебеш снова рванулся в проход, — продолжал Уно. — У Ходжи был один пистоль, у меня два. Я пальнул Цебешу прямо в живот.

— И почти одновременно я стрельнул в него в упор из мушкета, — подхватил Ду. — В мушкете было две пули и крупная дробь, как раз для такого тесного боя. Не думаю, что от Цебеша осталось хоть что-то кроме окровавленного месива... Лошади были уже запряжены. Я схватил Ходжу...

— Я так ничего и не видел. И почему-то еле стоял на ногах. Слышу пальбу, все понимаю, но помочь ничем не могу. — Тэрцо скривил губы. — Обидно... Думал, что совсем ослепну. Но, слава Всевышнему, к утру начал видеть. Сейчас уже почти в порядке.

Ольга про себя этого до сих пор сказать не могла. Слабость ее еще не совсем прошла, да и зрение: она видела все словно сквозь какую-то полупрозрачную пленку, что еще больше сбивало ее, не давая в полной мере осознать реальность происходящего.

— Ты так и лежала там, в проходе. Я занес тебя в телегу. Лукошко с яйцом тоже прихватил. Ду уже открывал ворота. Мы не стали медлить ни минуты. Как знать, может, у Цебеша еще какие сторонники были в деревне. Или какие-нибудь представители власти появились бы на выстрелы. — Уно нервно сглотнул. — Ты была без сознания. Я даже боялся, что... Ты не дышала. Или дышала так тихо, что не было слышно... Кто же знал, что этот Цебеш умеет такое. Я бы не стал рисковать. Сперва надо было подстрелить его из засады.

— Думаю, он и засады чуять способен, — вмешался Ду. — Мало того, я боюсь, что он до сих пор еще жив.

— Вряд ли он мог выжить после твоего заряда в упор. Да и Уно два раза стрелял в него из пистолей, — пожал плечами Тэрцо.

Ду задумчиво почесал небритый подбородок:

— Мы стреляли в него, но мы не видели его трупа.

— Не сыпь соль на рану, Саллах. Не могли же мы оставаться там до утра или рыскать по всей улице с факелами... — Уно скривился. — Понимаю. Все это скорее похоже не на победу, а на бегство. Но в первый раз я точно всадил в него пулю. Не понимаю, как он решился снова лезть в калитку... Или это был не он, а его помощник? В любом случае, прямо у калитки мы не нашли никаких трупов, а дальше искать было опасно, да и некогда. Главное, что мы спасли Марию... — Он смущенно осекся. — То есть Ольгу.

«Так кого он спасал? Меня или Марию, несущую на себе Предназначение?» — подумала Ольга.

— А ты мне так и не рассказал, как жил, что делал все это время... И куда вы меня везете?

Ду хотел, кажется, что-то ответить, но, взглянув на Уно, промолчал.

— У меня есть в Линце один знакомый. Он колдун. Живет на небольшой вилле за городом. Мы в конце концов именно ему продали мощи святого, — улыбнулся Уно. — Он приютит тебя, попробует помочь. Против Цебеша и всей инквизиции тебе не выстоять в одиночку.

— И ты предлагаешь мне помощь? — помогла ему Ольга, видя, что Уно смутился.

— Да. И не только свою. У меня много друзей. Связи. У тебя нет, я надеюсь, политических предубеждений по отношению к Высокой Порте? Нужен кто-то, кто возьмет тебя под защиту. — Уно словно извинялся. — Для нас это, наверное, единственный выход.

— Какой им во мне прок? — удивилась Ольга.

— Твои способности. Ты, наверное, чувствуешь или можешь нечто такое, что другим недоступно. Иначе Цебеш не дорожил бы тобой так сильно. Надо это использовать, чтобы помочь тебе вернуться домой.

Сутки в пути. К рассвету восемнадцатого октября они оказались под стенами Линца. Впрочем, они не поехали в город. Телега остановилась у живой изгороди из шиповника, окружавшей густым непролазным забором богатый особняк в одном из предместий города.

Перебросившись с Ду и Тэрцо парой слов насчет того, где им его дожидаться, Уно соскочил с телеги, помог сойти Ольге и повел ее под руку к воротам. Ворота отворил двухметрового роста мавр в белом бурнусе. Сверкнув ослепительной улыбкой, он сделал рукой приглашающий жест и, закрыв ворота за их спиной, повел гостей в дом.

— Куда мы идем? — спросила Ольга.

— Это жилище того самого колдуна, о котором я тебе говорил, — вполголоса ответил Уно. — Его зовут Селим... Видишь, какой он себе дом отстроил.

Они поднялись на второй этаж по широкой мраморной лестнице и прошли длинной анфиладой комнат.

— Да это не дом, а настоящий дворец, — улыбнулась Ольга.

— Услуги Селима пользуются большой популярностью среди местной знати и богатых купцов. В основном их интересуют любовные зелья и приносящие успех в торговле или в войне амулеты. Пропавшие вещи он тоже помогает находить... Это не шарлатан, а настоящий колдун. Специалист, каких мало. Я уверен, он сумеет тебе помочь. Правда, он может... даже наверняка потребует от тебя что-то взамен. Но он не такой фанатик, как Цебеш. Разумный человек. С ним можно поторговаться, договориться. К тому же я буду рядом. А если у него не получится, то, может быть, мы сумеем перебраться во владения Оттоманской Империи, чтобы найти того пенджабского святого.

Восемнадцатого октября, за два часа до полудня, Матиш снова въехал в ворота славного города Линца. Солдат полиции Христа еле держался в седле.

«Бибер еще больший идиот, чем ты...» Строки письма-приказа, присланного Хорватом, обидой жгли сердце. Эскорт — трое конных аркебузиров из полиции Христа герцога Максимилиана Баварского, так же устало шатался в седлах, как и сам Матиш. В Мюнхене и в Зальцбурге Старика и Марии не было. В Линце, наверное, тоже. Но если Хорват так считает, то он, Матиш, может и еще одну ночь не спать.

Матиш все еще чувствовал себя виноватым за ту неудачу в Граце. И еще — он до сих пор верил в чутье Хорвата. Невероятное, почти сверхъестественное чутье, которое его капитан получил, словно бы в возмещение...

«Не хотел бы я такой ценой, какую пришлось уплатить Хорвату, покупать это чутье и рвение на службе Христу. За один день потерять всех, кто был тебе дорог, — слишком это страшная плата».

Они остановились и привязали коней у здания трибунала инквизиции города Линца. Зеленые кокарды и уже знакомая печать комиссара инквизиции Стефана Карадича заставили слуг пошевелиться.

— Накормить лошадей. Ужин и свежую постель мне и всем моим людям. Немедленно...

«К черту Старика и Марию. Если я сегодня сдохну, то завтра не смогу их поймать. Лучше хоть немного поспать».

— Как проснусь, лейтенанта Ульбрехта ко мне на доклад.

Селим с интересом разглядывал Ольгу. Представив ее, Уно удалился. И теперь Ольга осталась один на один с сухопарым невысоким человеком неопределенного возраста и национальности. До блеска выбритый череп. Желтая, словно пергаментная кожа. Внимательный взгляд черных задумчивых глаз.

Селим доброжелательно улыбнулся и пригласил ее сесть в кресло.

— Фройлен предпочитает беседовать на немецком?.. Или на славянском?

— Все равно, — ответила она по-славянски.

В комнате, плотно уставленной шкафами, столами и столиками, было полно интересных вещей. Баночки, колбы и реторты с жидкостями и порошками всевозможных цветов. Стеклянный перегонный куб. Шкафы с книгами. Иконки, идолы, амулеты. Над столом, на стене, поверх дорогого персидского ковра, висел старинный кривой меч в украшенных золотом и каменьями ножнах.

— Стало быть, ты и есть та самая Мария... Ну, рассказывай, зачем ты была нужна Старику. Если будешь со мной откровенна, я, может быть, сумею тебе помочь.

Профессор Бендетто Кастелли остановил своего мула. Пастух — старик в широкополой шляпе, с посохом в руках — и мальчишка-подпасок гнали через дорогу овец. В просвете между деревьями уже было видно, как поблескивает река — Зальцах. Пропустив овечье стадо, Бендетто ударил мула пятками в бока.

— Вперед. Нам осталось совсем немного.

За поворотом лес кончился, и перед ним открылась долина, покрытая крестьянскими домиками, огородами и возделанными полями. За рекой, высоко на холме, господствуя над приютившимся у каменного моста городком, стоял замок архиепископа. Столь же неприступный, как и горные пики Альп, вздымающиеся к небу уже совсем близко.

«Наверное, я приехал раньше других... Что ж, осмотрюсь. Нанесу несколько официальных визитов. Я, кажется, единственный из приглашенных Карлом, кто прибывает в Зальцбург официально. Надо воспользоваться этим. Мало ли что на уме у архиепископа и местных инквизиторов, Лучше заранее знать об их планах».

Ей дали искупаться в горячей ванне, поесть, выспаться. У Селима были вышколенные слуги. Она проснулась уже после полудня и обнаружила на столике, у своей кровати, свежие, еще теплые лепешки и огромную вазу с фруктами. Когда, насытившись, она встала из-за стола, дверь комнаты неслышно распахнулась. Мавр-мальчишка, поклонившись, сказал ей на чистом немецком:

— Господин ждет вас к себе в лабораторию. Я провожу.

Снова лестница, анфилада комнат. Впустив ее внутрь, мальчишка остался за дверью.

— А, это ты! — улыбнулся Селим. — Наконец отдохнула. Ну что ж, приступим! — Он потер руки. — Я готов попробовать помочь тебе вернуться домой... Правда, подобных вещей я ни разу не делал. Но это очень интересная и теоретически разрешимая задача... Естественно, это будет совершено не задаром. Мне нужно, чтобы ты приняла участие в нескольких опытах. Опытах, не скрою, опасных и для меня, и для тебя. Но отнюдь не смертельных. Надеюсь, ты согласна?

— Что за опыты? — В голосе Ольги послышались нотки недоверия, но Селим пропустил это мимо ушей.

— Для начала мне бы хотелось узнать, существует ли вообще этот ваш василиск и что теперь затевает Цебеш. Здесь, в моем доме, мы все защищены практически от любых колдовских атак. Но я всегда предпочитал упреждающие удары... Попробую сперва вступить с тобой в телепатическую связь. — Его глаза закрылись. — Что скажешь?

«Ничего у него не получится».

«Получится. Вот увидишь».

Она даже вздрогнула от неожиданности.

«Не бойся. Позволь, я увижу то же, что и ты... Смотри на огонь в камине. Расслабься».

«Я совсем не чувствую, о чем ты думаешь!» — мысленно крикнула Ольга.

«Не ори. Тебе и не нужно чувствовать ничего. Это я должен видеть и чувствовать то, что чувствуешь ты. Позволь мне видеть все-все. Мельчайшие детали. Сконцентрируйся на этом. Открой мне все свои ощущения, все, что только можешь... вспоминай о василиске, о Старике, о той деревне, в которой... Давай! У тебя получится. Не бойся. Иди этому навстречу, пусть тебя захватит поток...»

И Ольга окунулась во что-то странное, словно надвинувшееся на нее извне.

Он никак не мог выбраться из воды. Соскальзывал все время вниз. Его левый глаз был с огромным бельмом, и он им почти ничего не видел, поэтому, чтобы наблюдать, что перед ним, он постоянно поворачивал голову набок... Наконец удалось вылезти на берег. Ему помогли. Сотни квакающих жаб радостно орали вслед. И он двинулся вперед неуверенной походкой только что вылупившегося птенца. Он видел мир черно-белым. Причем пока преобладала чернота. Дорога. Что-то темнеет впереди. Наверное, деревушка. Та самая, в которой...

Ольга с ужасом осознала, что это она. Это она смотрит на мир одним только правым глазом и, прихрамывая, движется вперед по дороге. И слышит, как в приближающейся деревне воют в истерике цепные собаки. Почувствовала, как хвост василиска радостно забился и заелозил по дорожной пыли, свиваясь в змеиные кольца. И птичье горло василиска собралось издать радостный жизнеутверждающий крик. Но вместо петушиного «кукареку» из его глотки вырвалось утробное кваканье.

«Василиск все-таки вылупился, — подумала Ольга. — И я вижу теперь его глазами! У Селима получилось!»

«А ты думала, я шарлатан? Держись, девочка. У нас еще и не то получится. Попробуй управлять движениями этой твари. Если Цебеш был так уверен, что ты можешь управлять василиском, то что-то в этом есть... Давай, заставь его остановиться. Нечего ему пока делать в деревне... Старайся».

И Ольга старалась. Она стала чувствовать ноги. Петушиные ноги со шпорами. Крылья... Вот только вместо перьев на теле чешуйки... Перепонки на петушиных ногах. Деревня была уже совсем близко. Она видела черно-белым взглядом василиска, как за ближайшим забором бесятся на цепи собаки и как напряженно замерли скованные ужасом люди.

«Вот нога. Правая нога. Она не движется. Не движется, замедляется, упираясь когтем в песок. И вторая тоже никуда, никуда... Хотя бы замедлить. И совсем, совсем остановиться».

Василиск, споткнувшись несколько раз, замер в нерешительности.

«У меня получилось?»

«Молодец! — с какой-то мальчишеской радостью взвизгнул Селим. — Теперь покрути головой. Моргни глазом».

Голова слушаться не хотела. Ольга раз за разом напрягала мышцы шеи... И тут ее обогнал сутулый, грузный, подволакивающий правую ногу. Он оглянулся назад, мигнув бессмысленным жабьим взглядом, и двинулся дальше в деревню.

«Водяной! Тот самый, из дымохода... — Волна леденящего страха, омерзения. И в то же время она испытала какое-то странное чувство к нему. Почти нежность. — Конечно! Это же та жаба, что высиживала василиска. Цебеш, наверное, выбросил ее в болото, а там... Ростом этот водяной даже больше, чем обычный человек. Но он только чуть выше меня, то есть василиска. Как такое огромное могло вылупиться из маленького яйца?»

Белого цвета вдруг стало вокруг значительно больше. Это появилась на небосводе луна. И холодный осенний ветер ударил в спину, словно толкая вперед.

— Нет! Я не хочу вперед! Стоять!!! — но это был скорее крик тонущего, просящего о помощи, чем приказ. Неумолимый зов пронзил все тело василиска и повел его вперед, не разбирая дороги.

«Стой! Останови его. Ты же сейчас нарвешься прямо на колья!» — раздался из глубины сознания крик Селима. Но василиск уже напоролся покрытой тонкой чешуей петушиной грудью на колья изгороди. Сознание Ольги пронзила острая боль. И колья, вспыхнув ослепительно-синим пламенем, превратились в пепел, осыпавшийся на петушиные ноги. Василиск двинулся дальше, и теперь у него на пути была собачья конура и прикованная к ней цепью огромная собака.

«Выходит, и собака с конурой, если я о них ударюсь, тоже сгорят?»

Ольга снова напрягла все свои силы — если не удастся остановить неумолимое движение василиска, так нужно хотя бы отклонить его в сторону. «Левее. Еще левее, с каждым шагом». Огромная немецкая овчарка с испуганным визгом пятилась от чудовища с головой петуха и драконьим хвостом. Конура проплыла в опасной близости справа. Но все-таки мимо.

Но не успел у Ольги вырваться вздох облегчения, как что-то острое ударило ее по лицу и по горлу. У нее не хватило времени даже испугаться. Только пронзительная боль по всему телу — и преграждавшее дорогу дерево, вспыхнув ярким пламенем, рухнуло под ударом уже раненной заборными кольями петушиной груди. Теперь на пути был дом, на крыльце которого, в немом крике распахнув рты, застыли две женщины и маленький мальчик.

«Господи, лишь бы они действительно забыли все, посмотрев василиску в глаза... Нельзя! Не смей оставлять их без крова!» — И она попыталась заставить василиска снова двинуться левее, чем он шел раньше. Из дверей на крыльцо выскочил мужчина. Что-то страшное с тлеющим фитилем было в его руках. Он, опершись о перила крыльца, направил это прямо в единственный глаз василиска... Все, что она успела, — дернуть шеей и закрыть голову крылом.

Что чувствует живое существо, в которое стрельнули крупной дробью?.. Ее всю передернуло от прожигающей насквозь боли. Ноет в израненной шее, кровавые ошметки вместо крыла. Все это она отметила краем сознания. Но все затмил ужас от созерцания дома, мимо которого она проходила. Дома, пылающего теперь нестерпимо ярким синим огнем, пылающего вместе с крыльцом и со стоящими на крыльце людьми. Стрелявший из мушкета мужчина, две женщины и маленький мальчик! Четыре ярких, заходящихся от крика, живых факела, которые невозможно уже ничем потушить.

Это была уже ЕЕ боль. Такая, что под василиском вспыхнула трава и, кажется, сама земля.

«Налево! И теперь только как я скажу, — гневно приказала она, мысленно сжав зубы, сжав в кулак все нахлынувшее отчаяние и ненависть. — Цебеш! Это ты меня звал. Вот, я уже иду. Попробуй, только осмелься. Стрельни ТЫ в меня из мушкета».

Она заставила василиска выйти на улицу и шагала теперь к до боли знакомому дому. Там, за калиткой, уже скрылся водяной. Она не знала, что сделает со Стариком, когда дойдет до него. Но она хотела бы заглянуть в его вечно уверенные в собственной правоте глаза. Еще кто-то стрельнул в нее из мушкета. Правую ногу пронзила боль. Стало труднее идти, а где-то справа и сзади вспыхнул еще один яркий факел.

Дом Цебеша был уже совсем близко. Дверь — та самая, которую Ольга подпирала чурбачком, чтобы запереть водяного, — открылась, и прямо на нее торопливо двинулась грузная фигура с жабьим лицом. Вперемешку ужас и ярость. Водяной, направленный, она знала теперь наверняка, злой волей Цебеша, шел ей навстречу, протягивая вперед свои черные, прочные, как камень, пальцы. Он весь был вода, камень и морок, или все же здесь есть чему гореть? Этот вопрос пугал Ольгу, но уже не мог ее остановить. Вот монстр уже совсем близко. Водяной обеими руками схватил василиска за горло, чтобы свернуть тонкую петушиную шею. Но боль пронзила ее раньше, чем хрустнули шейные позвонки, ей стало больно сразу же, как только водяной к ней прикоснулся. Ведь шея изранена дробью... И камень с водой вспыхнули. Тяжело и натужно, но потом все ярче и ярче.

Василиск, оставляя за собой след из слизи и крови, перешагнул через горку пепла и направился к дому. «Цебеш! Теперь твоя очередь сделать мне больно».

Теперь ни ее, ни василиска никто не звал. Дом был пуст. Цебеш просто сбежал. Испугался.

«Стой, Ольга! Остановись. Теперь уже ничего нельзя сделать. Возвращайся назад».

«Но они убьют это несчастное магическое существо... Каждый, кто причинит ему боль, сгорит в огне, но они все равно его убьют».

«Уходим. Тут уже ничего нельзя сделать... Ну! Что же ты?»

«Я стараюсь. Что надо сделать, чтобы вернуться?»

«Просто захотеть вернуться. Это как проснуться от страшного сна. Просто захотеть!»

«Я хочу. Хочу проснуться с того момента, как вспыхнул тот дом... Почему же?..»

«Не сдавайся. Давай! Еще раз попробуем вместе. Если ты сейчас не вернешься в свое тело, оно погибнет. Старайся! Стара...»

Глава 17

Гнетущая тишина обрушилась на нее. Ни голоса Селима, ни криков на улице. Только пылает в камине огонь и занимается отчего-то огнем крыша дома. А она стоит растерянная, запертая в теле израненного и увечного от рождения магического существа, которому так и не смогла помешать появиться на свет. Жизнь медленно утекает из огромного тела полуптицы-полудракона.

«Не суметь вернуться — значит погибнуть, — вспомнила Ольга. — Вот, оказывается, как связана моя судьба с этим василиском».

«Сама ты действительно не сможешь вернуться», — пропел холодный ветер. Тот самый холодный ветер, что преследовал ее в снах, когда она видела Марию, тот самый, что срывал с губ Цебеша черные слова заклинаний. И язычки огня в камине испуганно забились, и, кажется, даже затихло гудение пламени на крыше. Подсвечник, сбитый со стола неловким движением василиска, падал невыносимо медленно.

«Просто замедлилось время. Так, говорят, бывает перед смертью».

«Ты еще жива. Неужели ты так легко сдашься?»

«Но что же мне делать?.. И кто ты? Почему я тебя не вижу?»

«Меня здесь еще нет. Но я скоро буду. Ты должна мне в этом помочь».

Сердце Ольги бешено заколотилось.

«Так, значит, правда. Все правда... Предназначение. Кого же Цебеш должен был вызвать, Спасителя или Сатану?.. Кто ты?»

«Имя — это всего лишь сочетание звуков. Такое же пустое, как вой ветра в трубе. Оно может испугать того, кто боится, или воодушевить того, кто верит. Я ветер холодной силы, веющий сквозь все миры. Для одних я Спаситель, ибо они верят, что я их спасу. Для других — Сатана, ибо они боятся, что я их уничтожу. А я лишь несу Силу. Я холодный ветер, который дарует победу».

Ольга поежилась.

«Ветер не может говорить. А ты говоришь со мной... И почему холодный?»

«Я безразличен к тем, чьи паруса надуваю. Или, точнее сказать — беспристрастен. Я Душа холодного ветра. Я вижу, чувствую одновременно десятки тысяч миров, через которые идет мой неостановимый поток. Но иногда я обращаю внимание на один из миров. Ненадолго. На несколько минут или на несколько столетий. И тогда я прилагаю усилия, чтобы во плоти сойти в этот мир. Холодная сила может только служить. Но душа холодной силы...»

«Подчиняет других?»

«О, я способен на многое. Тому, кто впустит меня, я даю и цель и силу, чтобы эту цель осуществить. Я выполняю желания. Желания целого мира. Этот мир хочет порядка и власти. Власти жесткой и справедливой. Он просто бредит о ней...»

«Думаешь, твоя власть будет благом для этого мира?» — горько улыбнулась Ольга.

«Ровно в той мере, в какой исполнение самого горячего и страстного желания может быть благом. Они этого хотят. Они меня зовут. Католические иерархи готовы служить черную мессу, лишь бы вызвать меня. Цебеш и его единомышленники готовы рисковать своими и чужими жизнями и душами, вызывая меня в этот мир. Шпионская сеть Высокой Порты, агентом которой, кстати, является и твой „спаситель“ Ахмет, агентура протестантских князей, иезуиты и Святая Инквизиция готовы заплатить любую цену, лишь бы Я сошел в этот мир. Миллионы угнетенных и несправедливо обиженных возносят молитвы своим несуществующим богам, моля МЕНЯ о приходе. И только ты, совсем чужая для этого мира, смеешь сомневаться. Впрочем, это неудивительно. Тебе на них наплевать. Но я и тебе могу заплатить. Могу вернуть тебя обратно в твой мир... А если ты не согласишься, я просто оставлю твою душу здесь. В теле умирающего василиска. Ты слышишь меня?»

Она слышала, но его слова уходили куда-то мимо сознания, не затрагивая душу. Одно слово, имя, которое он назвал, заслонило для нее весь этот мир с его проблемами и болью. ЕЕ боль была сейчас сильнее.

«Ахмет?.. Он тоже?..»

«Почему тебя это удивляет? Да, он тоже. Или ты так наивна, что способна поверить в бескорыстие людей?»

«Нет... теперь уже нет. — И, чуть помедлив, спросила почти спокойно: — Так что же ты хочешь от меня?»

«Ты должна впустить меня в свою душу».

«Впустить в свою душу... Но как?»

«Просто пожелай этого. Искренне пожелай. Мысленно произнеси: я впускаю тебя. И не сопротивляйся. Остальное я сделаю сам».

«И тогда ты...»

«Ты всего лишь перевалочный пункт для меня. Не бойся, с твоей помощью я не собираюсь покорять этот мир. Для этого больше подойдет какой-нибудь мужчина. Здоровый, уже имеющий незаурядные способности и некую толику власти. Так будет проще. Цебеш не обманывал тебя — ты можешь передать эту силу любому. Мы с тобой выберем кому. А когда я получу того, кого мы выберем, ты будешь свободна. И я верну твою душу домой. На самом деле только я смогу это сделать. Цебеш сумел притащить тебя в этот мир лишь потому, что это было предначертано. Или, отойдя от его мистического взгляда, потому, что я обратил тогда свое внимание на этот мир и дал ему необходимую для ритуала силу. Здешние пророки иногда очень четко предсказывают моменты, когда на них обратят внимание Внешние Силы... Так ты согласна?»

«Хорошо. Я сделаю это. Только сперва... Верни меня в тело Марии. Василиск уже умирает».

«Само собой. Ты и мне нужна в теле Марии. Это все?»

«Нет. Там, в теле Марии, оставь меня на полчаса в покое. Не говори со мной. Не подсматривай. Я ведь все равно никуда от тебя не денусь, правда?»

«Бесспорно».

Она не видела его лица. Только чернота и холодный ветер. Но Ольге показалось, что он самодовольно усмехнулся.

«Так ты оставишь меня хоть на полчаса?.. А потом, когда я сделаю все, что ты хочешь, вернешь меня домой? — Ей показалось, что тьма согласно кивнула. — И еще. Я не хочу, чтобы тут из-за василиска сгорел еще кто-нибудь. Ты понимаешь?»

«Нет ничего проще. Только тебе будет больно».

«Мне уже больно... Давай, что же ты ждешь?!»

Подсвечник с грохотом упал на пол. С гудением пылала крыша. Расправив крылья, василиск бросился в пылающий камин. И ее охватило пламя, которое от боли василиска разгоралось все жарче. Весь дом вспыхнул, как ослепительно яркий факел.

Ольга рухнула на пол, покрытый дорогими коврами. Селим с тревогой склонился над ней.

— Ты жива! — Он облегченно вздохнул.

— Как видишь.

Все произошедшее казалось ей теперь страшным сном.

— Кто это был?.. Не увиливай, я все слышал! — Он затряс ее, схватив за плечи.

— Ты сам прекрасно знаешь, КТО это был.

— Знаю. Надеюсь, ты согласилась?

— Иначе бы меня здесь не было... И куда, скажи на милость, мне было деваться?

— Вот и прекрасно! — Селим радостно потер руки. — Нам надо поскорее переправить тебя в Стамбул. При хорошей организации это вопрос нескольких дней. До полнолуния успеть... Кто знал, что такая добыча сама упадет нам в руки! Не только помешать гяурам, но и самим получить... Ведь ЕМУ все равно, за какую из держав сражаться в предстоящей Великой войне?

— Значит, все правда. Вы служите султану. И Ахмет?

— Конечно. За блестяще проведенную операцию он получит повышение. Надеюсь, милость султана не обойдет и меня. — Селим провел руками по животу, словно вытирая их после жирного плова.

— Вы хоть понимаете, что это не Спаситель, не Пророк... Сатана рвется в этот мир. Князь Мира Сего!

— Не держи всех вокруг за дураков. Это прекрасно понимает и Цебеш, и отцы инквизиторы, и мое начальство в Стамбуле. Красивые слова для тех, кто внизу. Власти предержащие всегда знали цену своей власти...

«Мы, наверное, не успеем довезти ее до Стамбула. Ведь все должно произойти не позже полнолуния. — Мысли вихрем закружились в голове Селима. — Но обряд должен произойти на территории, контролируемой Портой... Удача свалилась на нас так внезапно, что мы оказались к ней не готовы. Надо немедленно доложить обстановку, и они вышлют нам навстречу одного из сынов султана. Или еще кого-то, кого сочтут нужным... Проведем обряд в Буда-Пеште, Белграде, какой-нибудь другой нашей крупной крепости. На дорогу туда уйдет два-три дня, если ехать верхом. Чтобы организовать безопасную переправку Марии, не обойтись без помощи венской резидентуры...

Но не лучше ли здесь, на месте... Ведь стоит только мне доложить обо всем, запросить инструкций, и меня завалят указаниями, начнут контролировать каждый шаг. В случае успеха всю славу и почести присвоит начальство, а в случае неудачи всех собак повесят на меня... Нет уж. Нужно найти кандидатуру из тех, кто рядом, из тех, кого я хорошо знаю и чье поведение могу контролировать...»

— Нам нужен кандидат. Человек сильный, незаурядный, преданный Порте. И находящийся сейчас близко... Есть у меня пара парней на примете. Ты их не знаешь.

— А Ахмет подойдет? — В мятущейся душе Ольги блеснула искра надежды.

— Отчего нет?.. Мне, в общем-то, все равно. Он ничуть не хуже тех двоих, о которых я сперва подумал. Возможно, это будет даже более правильным.

— Позвольте, я сама ему об этом скажу. Думаю, он согласится...

— Прямо сейчас? Ни минуты не отдохнув?

— ОН дал мне на подготовку только полчаса. Потом будет ритуал.

— Ритуал... Но как же полнолуние? У меня ничего... почти ничего не готово.

— Не важно.

Она шагала по кажущемуся бесконечным коридору, уже не замечая окружающей роскоши и красоты. В голове вертелось только одно:

«Убить — значит спасти. Спасти — значит убить.

Может быть, Ахмет просто не знал, ЧТО они хотят со мной сделать? На вселение он никогда не согласится — это точно. Слишком горд да и религиозен. Попрошу — пусть убьет меня, это единственное, что он может теперь для меня сделать, если я что-то для него значу... А если не сможет? Именно потому, что я слишком много для него значу?.. Дура, не могла придумать ничего глупее, чем влюбиться в человека из другого мира! А он? Господи, как я хочу, чтобы он любил меня!.. Нет, нет, Господи, не слушай меня, дуру, пусть ненавидит, боится меня, как проказу, от которой нужно очистить мир, его мир!»

Она резким рывком распахнула дверь. Ахмет посмотрел на нее удивленно:

— Входи.

Открытое окно. Смятая постель. Ваза с овощами и блюдо с лепешками на столе. Не тронуто ни то ни другое. Только початая бутылка вина на столе. И еще одна пустая — в углу.

— Садись. Что ж ты стоишь?

— Мне надо поговорить с тобой. Ты пьян?

— К сожалению, нет. Говори.

— Ты знаешь, зачем тебе приказали сюда меня привезти?

— Я служу султану. И служил ему еще до того, как встретил тебя... Знаешь, раньше я этого не стыдился. А теперь... Разве Селим не предложил тебе помощь? Я сделал все, что должен был сделать. У тебя теперь есть высокие покровители. Ты им действительно нужна, и это люди с широкими взглядами. Не чета инквизиции или фанатику Цебешу. Вряд ли я смог бы тебя защитить так, как теперь может это сделать Селим. Если ты презираешь меня, что ж... Пускай. Так тебе будет легче. Тем более что ты потом все равно вернешься домой.

«Господи, зачем я с ним так жестоко? Ему ведь тоже плохо, он тоже запутался... Господи, помоги, не дай этой нежности захлестнуть меня!»

— Да, я действительно вернусь домой... потом. Но сначала выполню свое Предназначение. Раз уж вы все так хотите, я дам этому миру Спасителя. Того, кого вы заслуживаете, того, кого призываете, — я впущу в мир Сатану.

Ахмет смотрел на нее, как на безумную, а Ольга говорила, торопясь, захлебываясь, — время уходило, и она боялась не успеть.

Когда она наконец выдохлась и замолчала, Ахмет был уже совершенно трезв.

— Значит, Селим тоже... выходит, я для ЭТОГО тебя сюда вез? — Горькая, злая усмешка. Но она уже видела в его глазах холодную ярость. — Я хорошо знаю Селима. Сам бы он не посмел. Значит, это приказ из Стамбула.

— Наверное. Первоначально он хотел переправить меня в Стамбул. Но потом решил провести обряд здесь. Селим считает подходящей кандидатурой тебя.

— Мне уже все равно, что там считает Пройдоха Селим. — Ахмет встал. В руке он держал бутылку, сжимая ее горлышко.

«Я же вижу, ты решился. Давай! О мраморный стол, а потом розочкой мне по горлу. Ведь это так просто».

Он видел, как Ольга подалась всем телом вперед.

— Нет! — Бутылка полетела в окно. — Я слишком рано сдаюсь...

— Ты не можешь убить меня?

— Могу. У меня, знаешь, есть привычка к подобным вещам. Тебя убить мне было бы трудно. Но дело не в этом. Я не хочу. Ведь умерев здесь, ты не вернешься домой.

— Но другого выхода нет. Или я ошиблась в тебе? Ты не осмелишься встать на пути Сатаны?

— Я с него никогда и не сходил... Если у визирей и даже у султана помутился рассудок, если они ТАКОЙ ценой хотят добиться нашей победы, то как преданный престолу и империи человек, как правоверный мусульманин я просто обязан им помешать. Даже если для этого придется нарушить приказ... Я увезу тебя отсюда. Это не так уж и сложно. На юг, в Македонию. Найдем там этого старца или еще кого-нибудь...

— Ты хоть сам в это веришь? Да пока я жива, он может в любую минуту...

— Я тоже могу, в любую минуту... — И он выразительно положил руку на рукоять своего баделера. — Но сдаваться врагу, когда еще есть надежда на победу, недостойно солдата. Пожалуй, я должен быть даже благодарен судьбе за одну только возможность бросить вызов этому... Иди на конюшню. Я тоже там окажусь. А потом... И что бы ни случилось, — он взял пальцами ее подбородок и заглянул в глаза, — что бы ни случилось, борись. До последней возможности.

Надев перевязь с баделером, засунув за кушак заряженный пистолет и взяв в руки кожаную шляпу с полями, Ахмет перепрыгнул через подоконник и моментально скрылся в заросшем саду.

Ольга вышла из комнаты. Облегчение. Удивительная легкость, словно с ее плеч свалился неимоверный груз. Она словно зарядилась этой уверенностью и холодной яростью Ахмета.

«Иногда это очень нужно, чтобы кто-то просто сказал: „Иди и делай“. А если этот кто-то еще и встанет с тобой плечом к плечу против всех бед мира... Вперед. Пусть хоть так, в безнадежную скачку наперегонки с судьбой. Ведь я давно мечтала о том, чтобы он увез меня от всех-всех». И Ольга решительно зашагала к конюшне.

У лестницы ее встретил Селим:

— Ну как?

— Он согласен.

— Я думал, он откажется. На всякий случай даже поставил на тебя охранное заклинание. А потом подумал, что он и это может сломать и...

— Спасибо, Селим. Все обошлось, — улыбнулась Ольга. — Я умею уговаривать. Иди к себе. Я скоро буду в твоей лаборатории. Вместе с ним.

— А сейчас? Куда ты сейчас? И куда теперь скрылся Ахмет? Зачем он выпрыгнул из своей комнаты в сад?!

— Все в порядке. — Ольга говорила медленно и раздельно. — Не волнуйся. Я действую по ЕГО инструкции... И Ахмет тоже. Все это часть ритуала. Все уже началось. Иди в лабораторию и готовься. Мы войдем к тебе очень скоро. — И она указала пальцем по лестнице вверх. — А я сейчас на конюшню.

— Зачем? — дернулся Селим.

— Мне нужен конский гребень.

— Да зачем ЕМУ конский гребень? Это же...

— Ты думаешь, что лучше НЕГО знаешь, что ЕМУ надо?.. Знаешь ли ты, как проходили подобные ритуалы тысячу, две, три тысячи лет назад? Ведь ОН гораздо древнее всех ваших богов!.. Так где у вас тут конюшня?

— Там. — Селим махнул рукой в нужном направлении и, проводив ее взглядом, стал подниматься по лестнице вверх. «Надо же. Как ОН меняет людей... Интересно, во что превратится после ритуала Ахмет?»

Ольга все еще не верила в то, что у них все получилось, когда Ахмет, орудуя рукоятью пистоля, уложил охранника-мавра, а еще через секунду — так и не успевшего крикнуть тревогу конюшего. Она не верила, когда сидела верхом на быстроногом жеребце, лучшем в конюшне Селима, за спиной Ахмета, изо всех сил обняв его и прижавшись щекой к широкой спине. Она боялась поверить, что все обошлось, когда в спину им никто не стрелял.

Через четверть часа скачки они оказались у южных ворот Линца. Ахмет велел Ду и Тэрцо снять комнату в трактире у южных ворот и там его дожидаться. Но, вбежав в комнату, он и Ольга обнаружили, что там никого нет.

Крытая телега сиротливо стояла во дворе трактира. Лошадки неторопливо хрупали что-то в конюшне. В ответ на вопросы Ахмета трактирщик лишь пожал плечами.

— Так. — Ахмет зло сплюнул. — Эти болваны решили расслабиться... Что же мне теперь, искать их по всем кабакам южного предместья? Или они вообще подались в город?

Только сейчас Ольга облегченно вздохнула. Все было по-настоящему. Ахмет, конечно, позлится, но потом что-нибудь придумает. Но теперь это уже наверняка не было никем подстроено и не напоминало колдовской сон. Ольга действительно на свободе.

Матиш проснулся оттого, что ему на лицо упал солнечный зайчик. С минуту ворочался. Вставать не хотелось. Однако он заставил себя подняться. За неплотно, зашторенным окном в городе Линце был вечер. Солнце катилось к закату.

Дверь неслышно открылась, и в комнату кто-то заглянул. Впрочем, почуяв шевеление, этот кто-то моментально скрылся.

— Черт бы побрал этот город и здешние порядки, — заворчал Матиш, натягивая сапоги. Вскоре с той стороны к двери снова подошли и настороженно задышали.

«Подглядывают за мной в замочную скважину, стервецы... Ладно. Я вам устрою».

— Кто там?

Дверь отворилась, и лакей внес поднос с едой и вином:

— По распоряжению господина лейтенанта я приставлен к вам, чтобы...

— А где сам Бибер? Я же приказал ему явиться с докладом.

— Он не смог. Служба, ваша милость, обязывает его к неотложным мерам по пресечению... Он в рейде по окрестностям Линца. Недовольство, ереси. В провинции зреет бунт, и он вынужден...

— Молчать! — Матиш буквально позеленел от злости. — Служба обязывает его явиться ко мне для отчета, как только я буду в состоянии принять этот отчет. Таков приказ комиссара Карадича... Кто замещает Бибера в его отсутствие?

— Капрал Питти, к вашим услугам! — В дверях появился носатый, не очень твердо стоящий на ногах итальянец. — Лейтенант снова не взял меня в рейд, сударь. Вот такая беда. Говорит, вам нужен какой-то отчет, но я, признаться, скверно излагаю свои мысли на бумаге и посему прошу вас покорно соблаговолить меня...

— Заткнись. Ты и устно излагаешь не лучше, — буркнул Матиш. — Отвечай коротко и внятно на вопросы, которые я буду тебе задавать... Давно Бибер уехал?

— Не прошло и трех часов, как он...

— Сколько человек он взял с собой?

— Хромого Пьетро, Дерковича, Ульфа Янсона, толстого Шредера, хотя тот имеет скверный характер и совершенно не умеет стрелять. И это в то время, как я...

Матиш взял в руку пистолет и направил его на капрала:

— Если ты не будешь отвечать коротко и внятно, я размозжу тебе череп.

Лакея из комнаты как ветром сдуло. Капрал Питти испуганно сглотнул и кивнул головой.

— Сколько с ним человек?

— Пять. Он шестой.

— Сколько людей осталось в городе?

— Я и еще двое.

— Вы продолжаете наблюдение за еретиками?

— Да, сеньор. После того как вы уехали, мы задержали несколько человек...

— Где?

Напрасно потратив еще полчаса на осмотр подозреваемых, Матиш приступил, наконец, к делу об убитом алхимике. Он допросил вдову сапожника Эльма, сдававшую квартиру Адаму Ковальскому, Жозефа Герцера, продавшего Ковальскому книгу, входящую в папский запретный список, торговца, у которого алхимик покупал свечи, и жестянщика, который утверждал, что видел в тот день на улице седовласого старца с огромной черной собакой. Кроме того, Матиш посетил место убийства и действительно обнаружил там, на мостовой, бурое пятно высохшей, но еще не смытой дождями крови.

Там же, на месте, Матиш опросил еще дюжину человек. Опрос показал, что один из соседей подозревает двух других в ереси, а они его, в свою очередь, в скупке краденого, что у одной из домохозяек из дому пропал постоялец и серебряные ложки, а у другой — воры забирались в прихожую, но так ничего и не взяли. Кроме того, все соседи в один голос твердили, что видели в тот день жестянщика, лежащего пьяным у входа в переулок, смежный с тем, где было совершено убийство.

Проведя таким образом дознание, Матиш удрученно вздохнул и отпустил уже осточертевшего ему своей болтливостью капрала Питти. Еще пару часов назад в нем кипела злоба вперемешку с азартом. Теперь же... Поразмыслив над собранными фактами и уликами, он уверенной походкой отправился в ближайший кабак.

Глава 18

Когда Ахмет не нашел Ду и Тэрцо в ближайшем трактире, Ольга занервничала. Она не знала, истек ли час с момента ее разговора с Сатаной, и попыталась прикинуть, что он может с ней сделать, если она его обманула. И можно ли вообще обмануть всесильное воплощение зла. Минуты утекали одна за другой. Ахмет гнал свою телегу по предместью, заглядывал во все известные ему злачные места, но никак не мог найти Ду и Тэрцо.

— Мы теряем время. Нас наверняка уже ищут Цебеш и инквизиторы...

— Нужно найти Ду и Тэрцо. Похитив тебя, я стал изменником. Меня будут преследовать. А эти двое работали со мной. Они мои подчиненные и они мои друзья. Их тоже могут... — Ахмет дернул головой, словно вспомнив что-то очень неприятное.

— Понимаю. — Ольга поежилась. Она теперь отовсюду ждала беды. — Выторгованный мною час, наверное, уже давно прошел. Я боюсь.

— Я не могу бросить своих друзей. Я должен увезти Саллаха и Ходжу отсюда, иначе их сегодня же схватят люди Пройдохи Селима. Я должен сделать все, что в моих силах, понимаешь?

Холодный ветер растрепал волосы Ольге. Она лишь кивнула.

— Ну, ты посиди тут. Я скоро вернусь.

Ветер подул сильнее. Ольге казалось, что ее пронизывает насквозь. Словно парус, захлопал полог телеги, и Ольга откуда-то узнала, почувствовала, что у нее осталась всего одна минута.

— Давай, быстро!..

Ду грузно перевалился через борт телеги, да так и остался лежать, где упал. Следом за ним на телегу прытко вскочил Тэрцо. Его, словно травинку на ветру, шатало из стороны в сторону.

«Да они пьяны», — со странным для нее самой безразличием и отстраненностью подумала Ольга.

Ахмет, схватив вожжи, хлестнул лошадей. Порыв ветра навстречу. Холодный, промозглый.

«Ольга, ты слышишь меня?.. Я жду. Твой срок кончился».

Душу сковал ужас.

«Что... чего ты от меня хочешь?»

«Согласия. Повторяй за мной: я согласна впустить тебя в свою душу...»

Она вцепилась в борт телеги так, что пальцы побелели. Ахмет нахлестывал лошадей, скороговоркой приказывая что-то Тэрцо. Ду уселся, по-турецки скрестив ноги, и по его лицу было видно, что он изо всех сил старается прийти в себя.

«Ну же! Повторяй: я согласна...»

«Нет».

«Ты смеешь мне отказывать? Или ты просто трусишь? Испугалась тех страшных сказок, которые рассказывают про меня все, кому не лень? Страшные сказки — это смех по сравнению с тем, что я на самом деле могу... И ты осмелишься мне не подчиниться? Повторяй!»

«Нет... Нет! Пусть будет что угодно, но я не соглашусь впустить тебя в свою душу».

Встречный холодный ветер стих, и голос в ее голове на мгновение пропал. Но потом возник снова: «Ты все равно согласишься, я знаю... Хочешь увидеть, как гибнут твои друзья?.. Только не говори потом, что это Я убиваю всех вокруг тебя. Ты все равно согласишься...»

— Ольга! Ольга, очнись! — Ахмет тормошил ее за плечо.

— А? Что случилось?

— За нами погоня.

Ольга оглянулась — медленно, словно в кошмарном сне... За ними мчались, неотвратимо догоняя, пять всадников на черных конях. Зеленые кокарды полиции Христа качались на их широкополых шляпах, а в руках у них были пистоли и аркебузы.

— Во имя торжества сил Света над силами Тьмы я собрал вас всех в Зальцбурге. Помните это, господа. Только мы, иерархи истинной и священной римско-католической церкви, можем противостоять сейчас напору диавольских сил. И здесь я собрал вас не только для произнесения слов, но и для дел, столь важных, что двенадцать виднейших и, на мой взгляд, благочестивейших и ученейших иерархов католической церкви присутствуют сегодня здесь, под сводами этого зала... — кардинал Джеронимо Ари театрально воздел к небу свои тонкие холеные пальцы.

Эхо многократно отражалось в стенах огромного собора и придавало особый вес каждому слову, сказанному с амвона.

Конрад, затаив дыхание, слушал. «Знал ли Себастьян, пригласивший меня, чтобы я поделился с ним своим мастерством органиста, что они сегодня здесь соберутся? Наверняка нет. Иначе он бы не позволил мне остаться в соборе».

— ...Но когда мы получили неопровержимые доказательства того, что описанные в этой еретической книге предсказания сбываются, мы уже не могли ограничиться простыми запретами на подобные книги... Некий протестантский проповедник, чернокнижник и еретик, стал претворять это предсказание в жизнь. Увы, мы слишком поздно узнали о его намерениях. К тому же, как выяснилось, у него множество сторонников, не только в тех частях империи, которые погрязли в ереси, но и в наших благословенных землях. Похоже, сам Сатана помогает ему. Поэтому мы просто обязаны принять должные меры.

— И каковы же эти меры, отец Джеронимо? — спросил негромким, чуть надтреснутым голосом один из прелатов, собравшихся в зале, епископ Аугсбургский. — Уж не думаете ли вы, что сумеете предотвратить предначертанное пророчеством? Тем более что оно, по вашим утверждениям, уже начало сбываться...

Речь прелата прервало возбужденное гудение дюжины голосов, в котором Конраду лишь изредка удавалось расслышать отдельные фразы на латыни, итальянском, французском или немецком.

— Они нас догоняют... Ахмет! Сделай же что-нибудь!

Он только молча нахлестывал коней. Ду открыл оружейный ящик и стал медленно, словно действуя под водой, заряжать мушкеты. Тэрцо несколько раз ударил о камень железным кресалом, пытаясь добыть огонь для фитиля. Наконец это ему удалось. Ольга радостно втянула ноздрями запах горящей селитры и серы. И тут же мысленно сплюнула: «Жуткий символ. Полиция Христа, натравленная самим Сатаной, гонится за мной, и лишь запах геенны огненной дает мне надежду на спасение... Не так ли мы все время, спасаясь от одной адской напасти, шагаем в другую, еще более страшную? Через пять минут эти всадники нас догонят, и Ахмет, не задумываясь, станет по ним палить, чтобы спасти меня. Меня, грядущую беду всего этого мира». Не лучше ли будет, если эти солдаты застрелят меня в общем переполохе?»

— Что ж, монсеньор, — склонил голову ректор Мюнхенской иезуитской коллегии Гильдес. — Будем считать, что ваши аргументы нас убедили. Предотвратить появление Сатаны невозможно. Но неужели вы желаете...

— Да. Только это нас сможет спасти! — Глаза Джеронимо возбужденно сверкнули. — Если мы не можем предотвратить это, то ради спасения католической церкви мы должны оседлать и самого Сатану! Среди вас опытнейшие экзорцисты, ведущие ученые-богословы, беспощадные борцы с ересью и колдовством, с нечистой силой во всех ее проявлениях! И если вы успешно противостояли Ему порознь все это время, то, собравшись вместе, мы наверняка сумеем... Сами инициируем приход Зверя, чтобы затем поставить его под наш неусыпный контроль. Разрушительные силы ада мы направим против наших врагов, так же как они хотели направить эти силы на нас. Магия и хитрость бессильны перед бесовским замыслом. Но перед истинной верой Сатана всегда отступал. Так сделаем же из этой веры стальные вожжи для Зверя. Господь, в своей бесконечной мудрости, дал нам пророчества, чтобы мы пользовались ими во благо церкви...

Конрад, забившись в самый темный угол у органа под сводами зала, с ужасом слушал. «Так и будет. Неужели так и будет, как он говорит?.. Если пророчество о приходе Нечистого действительно сбывается, то все мы обречены. Кому, как не этим выродкам, кровопийцам в сутанах, соединиться с Сатаной? Они считают, что будут управлять им. Вряд ли. Скорее он обманет этих тупоголовых и повернет все по-своему... Но даже если у них все-таки получится... Господи, дай мне силы, дай мне веры и смелости, Господи, чтобы не допустить этого ужаса, чтобы отвратить от нас...»

— ...Решайте же. Лишь на вас сейчас может надеяться этот мир. Решайте.

— Будь по-твоему, Джеронимо. Я с тобой.

— И я.

— Nigra in Candida vertere — превращать черное в белое. В этом есть доля...

— Да. Мы согласны.

— Из двух зол надо выбирать наименьшее. Это разумно.

— Не нам, не нам, Господи, но имени Твоему!..

— Во славу Господа и именем Его! — гаркнул Матиш, набрав полные легкие воздуха. — Мы их догоняем!

В левой руке он сжимал пистоль, а правой на скаку выхватил саблю. Лошадь прогремела копытами по дощатому настилу моста. Следом мчались четверо аркебузиров. За поворотом показалась телега с беглецами. «Почему они так близко? Это засада!»

— Пали!

На полном скаку Матиш выстрелил в албанцев. И почти одновременно грянули три мушкета. Чуть погодя — новые выстрелы. Стоны, крик, испуганное ржание лошадей.

Сквозь грохот в голове у нее звенело: «Хочешь увидеть, как гибнут твои друзья?.. Только не говори потом, что это Я убиваю...»

Ольга лежала на земле, за телегой, зажав уши руками. Ее снова знобило: «Господи! Только бы с ним ничего не случилось!»

И где-то далеко, кажется, на грани слышимости, к ней снова стучалось: «Пусти. Пусти меня в свою душу. Ты все равно никуда не сумеешь уйти от меня. Так или иначе ты будешь моей...»

Кто-то тронул ее за плечи.

— Все кончено. Вставай. Поехали! — Это был Тэрцо.

— Что... вы в порядке?

— Конечно, — улыбнулся уже забравшийся на передок телеги Ахмет. — Давай руку, я тебя подсажу.

— Ахмет это ловко придумал, подловить их на повороте и расстрелять в упор! — радостно крикнул Ду, появившись из порохового дыма. — Слава Аллаху, зарядов хватило. Даже до рукопашной не дошло.

Дым постепенно рассеивался. На дороге у моста стали видны трупы. Билась в агонии лошадь.

— Все чисто, Ахмет. Они мертвы. — Ду стер с кинжала кровь и сунул его в ножны.

Ольгу чуть не стошнило, когда она поняла, что Ду их добивал. Чтобы не упасть, она вцепилась Ахмету в плечо. Отдышалась немного.

— Куда мы поедем теперь?

— В Венецию. У меня там есть кое-какие связи. Дальше будет видно.

Ду и Тэрцо уже уложили все четыре мушкета в телегу, забрались в нее сами, и Ахмет хлестнул лошадей. Адриатическое море ждало их за альпийскими хребтами, в двух сотнях километров на юг.

— ...Вот, что произошло, в общих чертах, — закончил рассказ Ахмет и натянул вожжи. Телега остановилась посреди леса, на грунтовой дороге. — Скрыть это от вас я бы не сумел. Да и не честно это. С вами я всегда играл в открытую. Вот и теперь... Не скрою, мне нужна ваша помощь. Но я теперь в одиночестве. И шансы победить невелики. Меня отговаривать бесполезно. Я сделал свой выбор. А вам надо сделать свой сейчас... И если вы уйдете, — Ахмет сглотнул, — я не сочту это предательством... Я хотел вам сразу все рассказать, но в Линце слишком велика была опасность. Селим не стал бы разбираться, со мной вы или сами по себе, вот я вас и вытаскивал. Теперь, когда хвосты обрублены, вы можете спокойно скрыться. Надеюсь, вы не пропили до конца свою долю за святые мощи, доставленные Селиму?

— Что ты, Ахмет. Мы только начали... — пожал плечами Тзрцо.

— Вот и хорошо. — Ахмет достал из-за пазухи два шелковых кошелька. — Это ваша доля за доставку Селиму Марии. Теперь вы можете уйти. Если разделяться, то сейчас. Они обязательно найдут нас. Но им нужна Ольга. Охота ведется именно на нее. Вы успеете затеряться.

— Хорошо... Ты, как всегда, прав, Ахмет, — кивнул Ду. — Я так и думал, что ты, в конце концов, сбежишь с этой девчонкой. Но сражаться против всех сил зла, к тому же идти при этом против своих бывших соратников... Ты считаешь, что они ошибаются, что ты их спасаешь... Но ты не Мир, ты девчонку свою спасаешь. Иначе бы уже давно ее... Я, конечно, тоже не герой. И против своих бы пошел, если бы так сложилось. Но вы наверняка проиграете в этой битве. В одиночку, против целого мира... А я еще жить хочу. Такой вот простой расклад. Я ухожу. Ты умный человек, Ахмет, раз даешь нам возможность уйти. Иначе, узнав все, мы бы сбежали. Не бойся, я не скажу никому ни слова о тебе и твоих планах. Просто поживу где-нибудь в тихом месте, под чужим именем. А потом, если вдруг ты все же останешься жив, мы найдем тебя, чтобы снова... Ведь так, Тэрцо?

— Нет, — тряхнул головой Ходжа. — Я остаюсь.

Ду замер от удивления. Он посмотрел на Ходжу. Смотрел внимательно и долго. Потом, так ничего и не сказав, спрыгнул с телеги. Взял баделер, пистоль, свой кошель с деньгами. Еще раз окинул их взглядом:

— Прощайте!

И, не оборачиваясь, зашагал назад по дороге. Через некоторое время Ду свернул в лес и скрылся из вида.

— Почему ты не ушел вместе с ним? — деревянным голосом спросил Ахмет.

— Мне хотелось. Но потом... Я не могу. Наверное, сейчас действительно можно скрыться, затеряться... Может быть, у Ду получится. Но вместе нам... Я бы потом себе этого не простил. — Ходжа решительно махнул рукой. — Поехали. Нечего нам здесь стоять.

— ...Вот, собственно, все, что мне удалось подслушать в соборе. — Конрад устало выдохнул и обвел товарищей взглядом.

Профессор Бендетто Кастелли сидел хмурый, как ночь. Антонио рассматривал перстень на своем указательном пальце. Приехавший из Силезии всего несколько часов назад, пан Сигизмунд сосредоточенно накручивал на палец лихой седеющий ус.

— Все эти новости весьма интересны, но я не вижу Карла Готторна, человека, который нас сюда пригласил, — произнес, наконец, силезец. — Вряд ли мы что-то можем решать без него... Что-нибудь известно о Карле?

— Последнее известие о нем — это письма, которые мы получили, — пожал плечами Бендетто.

— Он писал мне, что инквизиция начала на него охоту, — нахмурился Антонио. — Возможно, они схватили его. Или он вынужден скрываться и именно поэтому не смог явиться сюда.

— На им же самим назначенную встречу, — пробурчал пан Сигизмунд, недовольно дернув плечом. — Я вообще удивлен, что мы как-то нашли друг друга. Не встреть я, совершенно случайно, профессора Кастелли, уехал бы отсюда через пару дней.

— Именно профессор нас всех и собрал, — улыбнулся Конрад. — Он первым появился в Зальцбурге. Потом нашел меня и Антонио. Вас, сударь, он тоже встретил не случайно. Но как? До сих пор не пойму. Ведь Карл каждому назначил разное место встречи!

— Все довольно просто, — развел руками Бендетто. — Нетрудно узнать, кто прибыл в город за последние несколько дней. К тому же я примерно представлял круг знакомств Карла и имел кое-какие мысли насчет того, кто кроме меня будет приглашен в Зальцбург. Кстати, господа, сюда приехало еще не меньше дюжины различных церковных чинов. В основном это инквизиторы, иезуиты и прочая мразь. Душители свободной мысли. Палачи человеческих душ. Как я понимаю, именно на их сборище присутствовал Конрад... Вот только пока непонятна причина...

— Да что тут непонятного?! — вскипел Конрад. — Он же прямым текстом заявил, что хочет призвать в этот мир Диавола!

— Кто это ОН? — переспросил силезец.

— Великий Инквизитор Австрии и чего-то там еще, кардинал Джеронимо Ари, — пояснил Бендетто. — Именно он, насколько я понимаю, и придумал всю эту историю с вызовом Сатаны. Пророчество не дает им покоя... Мы собрались из-за него же. Карл Готторн сумел по-новому взглянуть на общеизвестный текст Апокалипсиса, нашел аналогии с пророчествами Мишеля Нострадамуса... Жаль, что Карла здесь нет. Он сумел бы все объяснить, доказать.

— Так это его имел в виду кардинал, когда говорил про еретика, собирающегося... Выходит, инквизиторы хотят опередить именно его, Карла Готторна? — в ужасе прошептал Конрад.

— Я в это не верю, — убежденно сверкнул глазами Антонио. — Он не такой человек, чтобы... Он всего себя отдавал людям. Только извращенный ум инквизиторов мог увидеть в подвижничестве Карла стремление призвать в этот мир Сатану.

— Да, государи мои! Конрад ожидал прихода Спасителя. И ради этого готов был сделать все возможное! — воинственно взмахнул рукой пан Сигизмунд. — А если кто посмеет обвинить моего друга Карла Готторна в диаволопоклонничестве или какой другой мерзости, то я готов вызвать того на поединок, и пусть Господь рассудит, кто из нас прав!

— Постойте, господа, — замахал руками Бендетто Кастелли. — Никто не обвиняет Карла. Мы все здесь его друзья и единомышленники. Нам, в той или иной степени, известны его намерения и планы, однако сказать, зачем именно он хотел нас видеть, мы не можем... Но я могу высказать одну гипотезу, которая объяснит многое.

— Хорошо. Мы слушаем, сударь, — кивнул Конрад.

— Итак, всем нам известно, что Карл истолковал пророчество следующим образом: в 1618 году где-то в альпийских горах свершатся некие события, результатом которых будет пришествие Спасителя в мир. И он послал нам письма, чтобы собрать здесь, практически в Альпах, в одно из полнолуний 1618 года от рождества Господа нашего. Верно ли я излагаю? — Все согласно закивали. — Итак, представьте, что католики, и особенно инквизиторы, воспринимающие весь мир лишь в своем, ограниченном, человеконенавистническом ракурсе, считающие всех протестантов еретиками или язычниками, а всех ученых чернокнижниками и дьяволопоклонниками, узнают об открытии Карла. И о том, что он собирается предпринять нечто способствующее скорейшему приходу Спасителя в мир. Они вполне естественно сочтут, что он собирается вызвать не Спасителя, а Сатану. Ведь они убеждены, что Спаситель может явиться только им, католикам! — Бендетто Кастелли, начав говорить негромко и сдержанно, перешел постепенно на повышенный тон. — Мало того, я думаю, они истолковали то же пророчество именно как пророчество о пришествии Сатаны. Потому что каждый видит лишь то, что хочет увидеть. Католикам Спаситель не нужен. Появись сейчас Христос в Риме, его бы вторично распяли! — Боль, тщательно скрываемая злостью и сарказмом, звучала теперь в его речи.

— Мы, конечно, могли бы просто посмеяться над глупостью инквизиторов. Но то, что нам сообщил Конрад... Испугавшись мнимого пришествия Сатаны, они готовы призвать Сатану настоящего! Кто, как не они, мучители людей, выискивающие и придумывающие повсюду козни диавола, кто, как не они, питающие его ежечасно своей нетерпимостью и звериной жестокостью, сумеет вызвать в этот мир настоящего Сатану?! От испуга, от злобы, по ошибке — какая разница? Дьявол воспользуется любой из возможностей. И тогда, воспользовавшись открытием Карла Готторна, они вызовут ТОГО, кто единственный может спасти их пошатнувшуюся власть над душами миллионов... Может быть, совершить это задумали далеко не все инквизиторы, но кардинал Джеронимо... По крайней мере, я знаю наверняка, что он чернокнижник.

— Стало быть, в полнолуние они хотят провести обряд и вызвать... — Сигизмунд осекся. — Как хотите, — продолжал он, чуть помедлив, — но я намереваюсь этому помешать... Джеронимо Ари! Вот она, голова адской змеи. Так на то нам и шпаги, чтобы...

— Убийство одного прелата ничего не решит! — в один голос вскрикнули Конрад и Антонио. А Бендетто утвердительно кивнул.

— Я так полагаю, что у вас есть более эффективный план? — саркастически усмехнулся силезец.

— Да! — хлопнул рукой по столу профессор Кастелли. — Я могу предложить вам кое-что. Сейчас вечер девятнадцатого октября. Полнолуние будет в ночь с двадцатого на двадцать первое, так что у нас ровно сутки. Учитывая, что Карл Готторн не появился, и теперь уже вряд ли появится, попытку провести разработанный им ритуал без него считаю бессмысленной и даже опасной. Но мы можем сделать нечто другое. Я, как и Готторн, кое-что смыслю в магии. Инквизиторы, конечно, не откажутся от своей затеи. Но я разработаю, и мы проведем в стенах одного из домов возле собора обряд, который сведет все их усилия к нулю. Я устрою им такой отток энергии, что эти святоши не только Сатану, но и примитивного воздушного духа не смогут призвать!

— Ритуал против ритуала? — пожал плечами Антонио. — Это очень похоже на попытку затушить костер, залив его маслом. На мой взгляд, надо просто лишить этих святош какой-то наиболее существенной компоненты, необходимой им для обряда. И тогда все сорвется.

— Вот именно! — радостно воскликнул Конрад. — И я знаю, ЧТО это за компонента. Они собираются использовать для своей черной мессы орган. Музыка — это наиболее существенная часть ритуала. Колебания эфира, созвучные их молитвам и заклинаниям, резонанс со всеми сферами Вселенной... Я лишу их этого. Завтра днем мне предписано окончательно настроить орган зальцбургского собора. Но у них там будут такие диссонансы, что сорвется любой обряд. Без музыки их заклинания лишатся всякого смысла, всякой убедительности и силы.

— Но я имел в виду куда более существенные ингредиенты! — воскликнул Антонио. — Сотрясание воздуха, даже если оно и мелодично, все же не более чем сотрясание воздуха.

— Сотрясание воздуха — это то, что вы производите сейчас! — вскипел Конрад. — А орган — это Музыка. Музыка — единственный язык, который не требует слов, язык, на котором с людьми говорят Господь и все силы Природы. И я готов вырвать этот язык из пасти католической гидры. Недооценивать силу музыки преступно...

— Ваша, оцениваемая лишь человеческим слухом, гармония, маэстро Конрад, вещь слишком эфемерная, — пресек его Бендетто Кастелли тоном лектора. — К тому же то, что будет для вас диссонансом, для слуг Сатаны может показаться воплощением гармонии... Да и откуда вы знаете, может быть, в обряде призвания Станы им будут важны именно диссонансы... Мои же формулы основаны на незыблемых и проверенных законах природы. И построенный в соответствии с ними ритуал...

— Я все понял, господа. — Пан Сигизмунд встал из-за стола. — Позвольте мне откланяться.

— Постойте, сударь! Что это значит? — вскинулся Антонио.

— Я вижу, доводы здравомыслящего практичного человека для вас бесполезны. Единственно верное решение — обезглавить врага, пока он не начал действовать, и тем сорвать все его планы, вам кажется слишком недостойным и грубым. Конечно, куда проще рассуждать о высоких материях, всяческих гармониях и формулах. Но если вы даже ради спасения мира от Сатаны боитесь замарать свои руки кровью врага, мне больше не о чем разговаривать с вами. Сделаю сам все, что только смогу... Прощайте! — Силезец, хлопнув дверью, ушел.

— Глупо, — пожал плечами Бендетто.

— Отчего же. Он готов сделать что-то реальное, в отличие от вас, господа, — бросил сквозь зубы Антонио.

— Ну так и ступай за своим силезцем! — сорвался Конрад.

— Я не верю, что смерть одного инквизитора остановит других. К тому же пролитие крови, пусть даже и такой злобной, как кровь Джеронимо Ари, может лишь сыграть на руку Сатане. Мы не должны действовать его методами. Зло можно победить только добром...

— Об этом я и говорю! Моя формула позволит направить энергию этих святош на благое дело. Если Карл Готторн еще жив, то вся сила, которую католики вложат в обряд, будет перенаправлена при нашем посредничестве именно ему. Если Готторн находится в плену или просто попал в трудную ситуацию, то этот приток сил будет ему очень кстати...

— А если у вас не получится отнять у них силу? Неужели вы считаете, что математик-одиночка сильнее дюжины экзорцистов? — скептически пожал плечами Антонио. — Может быть, все-таки лучше похитить у них необходимые для обряда ингредиенты?

— А! Делайте что хотите! — махнул рукой Конрад. — Я вполне могу справиться со своей задачей без вашей помощи. Если у вас что-нибудь выйдет, хорошо. Но я остаюсь при своем мнении — без музыки у них ничего не получится. А значит, орган должен быть надлежащим образом сломан.

Глава 19

Снова ноет в правом боку... При помощи Томаса он извлек пулю, даже сумел на время унять боль и запустить в ускоренном темпе восстановительный процесс. Но на этом его последние силы иссякли.

Цебеш походил теперь на мумию. Его щеки ввалились, а глаза лихорадочно блестели. И в этих глазах читался вопрос: «Что же дальше?»

Он шел к своей цели многие годы. Сначала неосознанно, словно в тумане. Потом все увереннее, пока однажды его разум не пронзила молния божественного озарения... И вот теперь, уже почти сутки, он пробирается сквозь красный туман горячечного бреда... Даже самый сильный отвод глаз, лишающий зрения, не спасает от пуль, когда их слишком много. Но ранение — это, в сущности, мелочь. Рана уже зарубцевалась и заживет при таком темпе регенерации за пару дней. Сильнее болит и кровоточит другое.

Она от него сбежала. Ни вера, ни страх, ничто не смогло ее удержать. Он, повелевающий душами сотен, даже тысяч, не сумел удержать в руках одну... Нет. Ни при чем здесь даже эта строптивая девчонка — неудачи с ним случались и раньше. Куда сильнее Цебеша угнетало другое — то, что неудача случилась с ним в самый неподходящий момент. И это очень походило на ЗНАК.

Он всегда был не только ученым, но и мистиком. Сколько раз искушал он судьбу, шагая по краю. «Господь! Если я не прав, не дай мне этого сделать!» — так говорил он не раз, рискуя всем ради пустяковых вещей, просто чтобы убедиться, что это его Путь, что его выводит на нужную дорогу незримая длань... И ему всегда словно помогал кто-то. Впервые — когда Мария вышла ему навстречу. В последний раз, когда Адам Ковальский на встрече с ним оказался совершенно не готовым к силовому решению вопроса.

«Господи! Почему ты не остановил меня тогда? Почему? Я еще мог от всего отказаться. Тогда. Но не теперь».

Теперь Цебеш уже увидел созданного им самим василиска. В кошмарном сне или наяву — неважно. Он увидел, что даже такая, самая сложная и сильная магия — действует. Он уже почувствовал себя господином Вселенной... И уже билось где-то в глубинах небытия огромное сердце того, кто изменит все в этом безжалостном мире. И незримая рука толкала Цебеша все дальше вперед, к выбранной цели.

А та девчонка, что сбежала от него... Наверное, он ошибся эпохой или страной. Но и ее он бы мог подчинить, заставить следовать приказам, если бы не эти албанцы.

«Только теперь, пройдя по грани бытия и небытия, я понял, что ритуал, задуманный мной, — полная глупость. Духу, который сойдет в этот мир, не важно время и место. Важен лишь результат. А значит, мне надо, во что бы то ни стало, найти сбежавшую Марию и вновь подчинить себе ее душу. Господь, услышь меня! К тебе одному взываю! Дай сил исполнить все предначертанное мне!»

Силы постепенно возвращались к нему. Но душу разрывали сомнения. Когда Цебеш увидел василиска, он окончательно понял, что Пришествие действительно возможно. И еще он понял, что придет в этот жестокий, обезумевший мир не Христос. Что-то другое, не менее сильное, но куда более беспристрастное и немилосердное, двигало незримые пружины Предначертания, направляя Цебеша все это время. И одна часть ученого, осознав это, была готова в ужасе отшатнуться от раскрывшейся под ногами бездны. Но другая... Любопытство, страстное желание самореализации, утоление бесконечной жажды знать... И устойчивое неприятие того, каков этот мир.

«Любой, кто изменит сейчас мир, будет прав», — об этом кричал в его душе пепел сотен сожженных на кострах и кости замученных в застенках, умерших от голода и холода. Мир не должен оставаться таким!.. Об этом кричала душа каждого, шедшего в бой в начавшейся уже бессмысленной бойне, независимо от того, на чьей стороне он воевал.

И Цебеш чувствовал, всем своим нутром ощущал этот крик. «Я дам им того, кого они просят» — так говорила вторая, решительная половина его души. И ни одна из половин не могла победить. Пока не могла.

Но и разум его разрывался пополам. С одной стороны, он должен был быть в Зальцбурге, в компании наверняка уже собравшихся там друзей... Но что он мог им теперь показать? Что, кроме беды, мог принести им он, разыскиваемый инквизицией беглец, потерявший все необходимые для обряда ингредиенты, и главное, потерявший веру в необходимость самого обряда. С другой стороны, он давно уже должен был мчаться в погоню за Марией и похитившими ее албанцами. Но его останавливал вполне резонный вопрос — если все происходившее с ним и Марией читать как книгу из Знаков, поданных Господом, то ее удивительно удачный побег и ранение Цебеша — это не что иное, как сигнал свыше: «Остановись! Ты идешь не туда. Не делай дальше ни шагу!» И то, что он понял потом, на следующий день после ее побега, то ли в яви, то ли во сне увидев себя сражающимся против собственного создания — василиска... «В этот мир идет не Христос. Готов ли ты призвать сюда кого-то другого, призвать того, кто нападет и на тебя так же, как напал на тебя вызванный тобой же василиск?»

Томас склонился над изможденным, осунувшимся лицом Старика. Куском ткани вытер пот с покрывшегося испариной лба и, заглянув случайно в глаза Цебеша, вздрогнул. Вышел из комнаты, непрестанно крестясь.

«Говорят, что в сгоревшем доме, который снимали мы для Марии, нашли кости огромной, размером в человеческий рост, курицы. Господи, помилуй! Хоть бы пан Цебеш поправился. Куда же мы все без него. В какую бездну катится весь этот мир?!»

«Господину комиссару инквизиции, капитану Стефану Карадичу. Срочно. Лично в руки».

Матиш поморщился.

«Все повторяется. Я это, кажется, уже когда-то писал ему. И чем кончилось? — Тяжелая, сбивающая с мыслей боль. Он потрогал уже пропитавшиеся кровью бинты на голове. — Черт! Именно черт дернул меня зайти в тот самый кабак... Вокруг было столько манящих вывесок, ароматов... Но злая судьба всегда, стоит мне только немного расслабиться, кидает приманку. Как тогда, сквозь хмельной угар меня словно кто-то кольнул, и я догнал уже уходившую фрау... Кажется, фрау Хелен. Тогда-то все и завертелось, словно на карусели. Так и теперь... Память на лица. У меня всегда была прекрасная память на лица. И я узнал в кабаке, когда уже был до безобразия пьян: в углу сидит тот самый солдат, что провожал Марию в лавку Трухзеса Фихтенгольца. Тот самый!

Конечно, тогда он был в ермолке и красном кафтане с позументами, а теперь в итальянском камзоле и кожаной шляпе с пером. Но лицо... Я чуть не поперхнулся своей выпивкой, когда понял — вот ОНО! Стефана снова не подвело его звериное чутье на нечисть. Ведь это он послал меня в Линц! Где этот солдат, там и Мария, там и Цебеш! Конечно, я стал за ними следить... Их было двое, этих солдат. Один — которого я узнал, и второй с ним — мне незнакомый. Но они наверняка были вместе. И пили так, словно отмечали какое-то важное, только что удачно законченное дело. А когда я понял, ЧТО ИМЕННО они могут праздновать, то чуть не протрезвел от ужаса...

Одному мне их было, конечно, не взять. Метнулся в трибунал. Собрал несколько человек: двух баварских аркебузиров, еще двух солдат из команды Бибера. О, как мы мчались! Что это была за погоня! Они чуть не ушли у нас из-под носа. Но в телеге, в которой укатили эти двое, была Мария! Я и ее узнал... Какая гонка! Я чуть не свалился с коня. А когда за мостом, после поворота, увидел в двадцати шагах от себя нацеленные прямо на нас мушкеты...

Господи! Наказуешь Ты меня или милуешь? Благо или беда то, что происходит с нами? Воистину, неисповедимы пути Твои. Наверное, я был слишком пьян... Или это просто моя счастливая судьба? Так или иначе, но, пальнув из пистоля, я потерял равновесие и выпал из седла, как раз в тот момент, когда они дали залп из мушкетов... Падая, голову себе разбил о дорожные камни. Но именно это спасло меня от неминуемой гибели. Один из головорезов Цебеша ходил по поляне и добивал всех, кто еще шевелился. Меня он не тронул. Решил, верно, что я до смерти разбился. Немудрено было так решить, когда я лежал в луже собственной крови.

Все, все в руце Твоей, Боже! В живых Ты оставил меня, чтобы направить Твою карающую длань... Амен. Надо писать Стефану. Скорее, и как можно короче. А то они снова уйдут».

И Матиш взялся за перо.

«Опознал в Линце Марию и одного из розыс...» — капрал, морщась от пронзившей голову боли, пошевелил губами, пытаясь произнести то, что собирался написать. — Розыски... выва... е-мых, — плюнул с досады, зачеркнул последнее слово и написал следом: — «Албанца нашел. Погоню за ними... Ранен засаде. Голова. Другие все убиты. Мария и сообщники ушли. Слышал их разговор. Обрывки: „юг, венец“. Шли подкрепление. Матиш».

Поставив жирную точку, Матиш решительно запечатал письмо.

— Бибер! — На лице капрала появилась недобрая улыбка.

— Я здесь! — Лейтенант полиции Христа города Линца вытянулся перед ним по стойке смирно.

— Повезешь это письмо в Грац. Завтра чтобы оно было там. В сопровождение тебе даю последнего своего мюнхенского аркебузира, Тубвельта.

— Да-да, — закивал головой толстяк Тубвельт.

— Слушай внимательно, парень, — продолжил Матиш, обращаясь к баварцу. — Если этот офицер попытается вскрыть письмо, улизнуть или просто поедет в Грац недостаточно быстро, просто застрели его, как пособника еретиков. Таков приказ комиссара Карадича. Понял?

— Да-да! — радостно потер руки баварец.

— А вас, сударь, — повернулся Матиш к Биберу, — я предупреждаю. Письмо важное и срочное. Сколько лошадей вы загоните, меня не волнует, но чтобы завтра письмо было в Граце.

— Но я... Как же можно бросить вверенный мне Линц, отряд полиции?..

— Не беспокойтесь, сударь. Я о них позабочусь. С этого момента я, в соответствии с инструкциями комиссара Карадича, принимаю у вас командование над силами полиции Христа в Линце. А вашу дальнейшую судьбу будет решать сам комиссар. Ступайте!

Бибер открыл было рот, чтобы возразить, но, помедлив, безмолвно захлопнул его, развернулся кругом и на прямых, негнущихся ногах двинулся прочь.

«Интересно, что сделает с Бибером Стефан Карадич, если этот болван подвернется комиссару под горячую руку?» — Матиш от удовольствия сощурился. Он от души посмеялся бы над Бибером подольше. Но нынче его терзали тревога и страх.

«Боже, ответь! Подай хоть какой-нибудь знак! Что мне теперь делать?.. Отчего так болит голова? Отчего мне так... так страшно скакать за ними в погоню? Ужас охватывает меня при одной только мысли об этом... Разве в первый раз я попадаю в переделку? И разве пристало солдату бояться смерти? Ведь не дрожали у меня колени, когда мы ходили в атаку на янычар. И когда мы стояли всего вчетвером против нескольких сот готовых взбунтоваться крестьян, я не дрожал... Отчего же сейчас меня всего колотит при одной только мысли... Словно я должен отправиться в погоню за самим Сатаной... Да хоть бы и так! Пусть я трус, если дрожу теперь как осиновый лист. Но разве это оправдание? Ведь дело даже не в капитане. Я и сам не могу, не смею теперь отступить... Отче наш! Ты же еси на небеси. Да будет воля Твоя!» — Скрипнув зубами, Матиш встал из-за стола.

— Слушай мою команду! Все, кто может еще держаться в седле, — готовиться к походу. Через три часа выступаем!

«Да, я испуган, — подумал в заключение Матиш. — Но пусть теперь дрожит от страха и тот, кто меня испугал!»

Телега, вместо того чтобы нести их прочь, подальше от Линца, стояла неподвижно. Дорогу снова преградила колонна военных, двигавшаяся по пыльной дороге им навстречу — на северо-восток. Казалось бы, откуда в этой нижнеавстрийской глубинке взяться такому отряду? Но они шли, напевая и насвистывая что-то свое, боевое. Неаполитанцы, тирольцы, австрийцы. Бравые мужчины, с открытыми, радостными лицами. Они шли на войну, словно на праздник. С ними бодро шагал капеллан в сутане, ставшей серой от бесконечной дорожной пыли. В такт их движению бил барабан.

«А ведь многие из них никогда не вернутся назад... Чему они радуются? Почему так спешат, словно идут на праздник? Неужели умирать и убивать других — это такая радость?» — подумала Ольга.

Чуть в стороне от колонны, в окружении трех конных офицеров, на породистом скакуне ехал молодой человек, видимо капитан отряда. Благородные, даже красивые черты лица. Уверенно жестикулируя, он объяснял что-то офицерам, и те согласно кивали. Кавалькада промчалась совсем радом. Капитан бросил на телегу цепкий, оценивающий взгляд, и Ольга кожей почувствовала, как напрягся сидевший рядом с ней Ахмет. Сейчас один только взмах руки, короткий приказ, и они могут оказаться в руках солдат... Нет. Проехали мимо. Капитан не нашел пользы в том, чтобы конфисковать их телегу и лошадей... Он не только на них, на всю округу, на холмы, поля и деревни смотрел так, словно сам только что их захватил. Свежий ветер трепал его выбившийся из-под шляпы со страусиными перьями локон, а глаза блестели азартом и предвкушением скорой добычи.

Дорога была свободна. Телега тронулась.

«Сатана потому и рвется сюда, что слишком многие здесь смотрят на мир вот так... Сколько лет будет этому капитану, когда война кончится? Шестьдесят? Больше? Сколько лет ему будет, если его не убьют, если он не заболеет от дурной воды и пищи, от загноившейся раны?.. Интересно, если ему оторвет ноги ядром, это его остановит? Или жажда победы и власти и тогда заставит его вести в атаку своих солдат? Помнится, я читала о генерале Торстенсоне, который, даже будучи разбит ревматизмом и ранами, провоевал до конца войны на носилках... А другой, Паппенгейм, получив в бою смертельную рану, все спрашивал ординарцев, где его враг, шведский король Густав-Адольф. И лишь узнав, что король тоже убит в этом сражении, безумец произнес: „Я счастлив" — и умер с улыбкой на устах... Теперь я понимаю, что это за люди. Интересно, хоть раз за человеческую историю, хоть кто-нибудь из развязавших войну понимал, на ЧТО обрекает себя и других?.. Греки, направляясь на штурм Трои, вряд ли собирались воевать там десять лет. И Гитлер рассчитывал исключительно на блицкриг. Сколько еще тысяч лет должно пройти, чтобы мы, наконец, осознали...»

Барабанный бой и веселая песня затихали где-то позади, а Ольга вспоминала приснившиеся ей стихи о уже идущей войне:

Лошади мчали телегу все дальше. На их пути стоял горный кряж, а дорога постепенно превращалась в хорошо утоптанную тропу. Двадцатое октября. Канун полнолуния. Они двигались на юг, в горы. Где-то на севере армия Турна осаждала Будейовицы, а другая уже входила в Моравию. В Трансильвании Бетлен Габор копил силы для удара по Вене. Венгерские и австрийские дворяне-протестанты от Братиславы до Линца были уже готовы, вслед за чешскими, моравскими и силезскими, восстать против католика Фердинанда Габсбурга. Испанцы слали на Вену все новые отряды, а из Мюнхена, во главе войск католической лиги, готовился выступить на помощь императору генерал Тилли. Лучшие люди Европы шли убивать друг друга под смех Сатаны. Ради бога, которого нет.

Имперский генерал Альбрехт Вацлав Эусебиус Валленштейн прибыл в Зальцбург в полдень двадцатого октября в сопровождении дюжины отборных рейтаров и, обратившись к хозяйке трактира «Шпиль» фрау Кларе Зибель, узнал, что никаких известий и сообщений от Жозефа Вальдена она не получала вот уже более двух лет.

Впрочем, Альбрехт не очень расстроился. «Может быть, этот Вальден прибудет сюда позже. Интересно все-таки, что за средство он мне предложит? Хозяйка кабака охарактеризовала этого человека как путешественника, ученого и богослова... Кто же он такой на самом деле?»

За едой в «Шпиле», одном из лучших зальцбургских трактиров, думалось неторопливо и умиротворенно.

Мысли Валленштейна прервал подошедший к нему человек, одетый как монах-доминиканец.

— Ваша милость, я случайно услышал, разыскивает Жозефа Вальдена?

— Да. У меня к нему дело... А ты можешь помочь?

— В меру своих скромных сил, ваша милость. Извольте следовать за мной, — поклонился монах.

Альбрехт поднялся из-за стола, не допив пиво и не доев свою отбивную. Его сердце учащенно забилось: «Вот! Свершилось!» Он двинулся за монахом. Вслед за генералом поднялись из-за столов четверо рейтар его охраны.

Монах, выйдя из трактира, ни на секунду не остановился. Он уверенно направился пешком по улице, увлекая за собой Альбрехта. Однако генерал не забыл указующе махнуть рукой своим рейтарам. Когда через пару минут монах оглянулся, отворяя перед Валленштейном обитую железом дубовую дверь, он нервно вздрогнул. За спиной Альбрехта стояли четверо с ног до головы одетых в железо солдат. Еще восемь таких же гарцевали верхом чуть поодаль.

Альбрехт махнул рукой, и двое из четверых двинулись к двери, чтобы первыми войти в нее. Монах, испуганно дернувшись, захлопнул дверь у них перед носом.

— Только вас, сударь... Мне было велено пригласить только вас! — голос доминиканца заметно дрожал, но близкий к фанатичной истерике пафосный тон не оставлял сомнений в том, что прежде, чем солдаты войдут в дверь, им придется этого монаха убить.

«В конце концов, они просто не осмелятся сделать мне что-либо дурное. По крайней мере, я позабочусь об этом».

— Оцепить дом. Чтоб ни одна мышь не прошмыгнула. Если я не вернусь в течение получаса, врывайтесь и убивайте всех, кто осмелится вам сопротивляться.

— Слушаюсь, ваше превосходительство! — рявкнул лейтенант, ударив железной перчаткой по закрывающей грудь кирасе.

Дверь перед Альбрехтом распахнулась, и он вошел в полумрак покоев, отведенных зальцбургским архиепископом для Великого Инквизитора, кардинала Джеронимо Ари.

Они идут мимо, количество их неисчислимо. Наконечники длинных пик сверкают на солнце. Даже отсюда, из небольшой яблоневой рощи, в которой он на всякий случай укрылся, Ду слышал знакомые итальянские слова. Солдаты с юга. В какой-то момент Ду даже захотелось быть там, среди них, в шеренге мушкетеров...

Вдруг он заметил среди поднятой сапогами пыли знакомые фигуры. Несколько всадников в кирасах и морионах. Они разговаривали с молодым усачом — капитаном отряда. По спине Ду пробежал холодок.

— Проклятье! Как скоро… — Всадники в кирасах были людьми Пройдохи Селима. Хотя, конечно, бумаги, которые они сейчас предъявляли офицеру, наверняка в порядке. — Неужели они успеют догнать Ахмета?

Семеро всадников тем временем, отсалютовав на прощание офицерам и капитану, устремились дальше на юг.

«Наверняка они расспрашивали офицеров об Ахмете и теперь мчатся по его следам... — Колонна солдат уже скрылась за поворотом, а Ду все сидел, уставившись на дорогу. — Когда беда, нависшая над ними, столь близка и реальна, особенно тошно оставаться в стороне. — Он, наконец, поднялся с травы и вскочил на лошадь. — Для того ли я купил тебя вчера, быстроногий, чтобы снова взяться за старое?.. Я ведь по-прежнему считаю, что был прав, не поехав с Ахметом! Плохо бросать друзей, когда они в опасности. Но Ахмет спасает эту девчонку!.. Аллах, помоги мне. Надоумь, как быть. Люди Селима их убьют... Говоришь, мне самому надо было ее подстрелить, когда я все узнал? Нет, Алла, ты же всевидящий. Не можешь ты мне так сказать. Это я сам придумал. Ахмет стреляет быстрее меня, я знаю. И потом — он действительно любит ее, так что я все равно не смог бы ее убить... Почему он сам этого не сделал, когда все про нее узнал? Неужели действительно весь мир и свою бессмертную душу Ахмет готов променять на ее смазливую мордашку? Или он все-таки не все нам рассказал? Надеется на что-то?.. О милосердный и благочестивый, за какие грехи рвешь мою душу пополам?»

С пригорка, на котором рос укрывший Ду яблоневый сад, открывался прекрасный вид на долину. Всадники Пройдохи Селима двигались в сторону гор. А на севере из клубов пыли, еще не осевшей после прошедшей здесь только что колонны солдат, появилась еще одна кавалькада. Вглядевшись повнимательней, Ду снова вздрогнул — на их шляпах трепетали зеленые кокарды полиции Христа.

Глава 20

«Пусть так, — думал Цебеш. — Не Христос, а кто-то другой. Христу нечего делать в этом, забывшем о милосердии, мире. Но я верно все рассчитал. Я уже чувствую шаги того, кто идет сюда! Сегодня ночью все будет решено. И предотвратить этого никто уже не сумеет... Мир должен измениться. И он изменится. Теперь уже не остановить. Я привел в этот мир Марию, нажал все пружины, и теперь механизм может двигаться сам собой, без моего вмешательства. Он вселится в Марию в это полнолуние, или в следующее, или потом, до исхода года. Будет ли при этом проведен ритуал, в сущности, не так уж и важно. Для Него не так уж и важно. Но для меня...

Сомнения — удел малодушных! Пусть я рискую собой — не в первый раз. Пусть другими — я заслужил это право. Мне нужно провести вселение согласно ритуалу, МОЕМУ ритуалу. Тот, что войдет в этот мир, должен коснуться меня благословенным крылом. Я призвал его в мир и получу часть пришедшей с ним силы. Неисповедимы пути Господни. Что будет потом — неведомо. Придя, он может смести меня, как пушинку. А может и вознести до небес. Быть может, я увижу все, что произойдет, но буду отброшен в сторону за ненадобностью. Пусть. Для многих ученых даже такой результат — предел мечтаний.

Но сначала надо найти Марию».

— Томас!

Через несколько секунд дверь в комнату распахнулась и в нее торопливо вбежал кучер.

— Принеси мой саквояж. И убери всю мебель из зала.

— Вы в ЗАЛЕ собираетесь чертить свои знаки?

— Да... И поторопись. У нас мало времени. Пока я буду заниматься, приготовь еды, накорми и запряги коней.

— Но ваша милость! Вы больны! Вам нельзя теперь никуда ехать. Я не могу...

— Это приказ.

Томас, встретив взгляд хозяина, вздрогнул и, ничего не ответив, вышел вон.

— Проклятье! Почему все они в конце концов перестают мне подчиняться?.. Почему моя рука слушается меня беспрекословно, а мой слуга вдруг начинает перечить?

Осторожно поднявшись с постели, Цебеш накинул себе на плечи камзол и, опираясь на посох, двинулся в зал, где уже стоял в центре комнаты его саквояж.

— ...И мы решили помочь тебе. Растить ребенка без отца тяжело. Тем более двоих...

— Вы хотите мне помочь?! — удивленно и одновременно обрадованно всплеснула руками Тереза.

— Да, милочка, — ласково улыбнулся Джеронимо Ари, — мы заберем у тебя одного из двойняшек. Это уменьшит обрушившееся на твои плечи бремя и спасет невинное дитя от голодной смерти.

— Нет! — Тереза в ужасе отступила. — Вы не можете забрать у меня ребенка. Я люблю обоих. Одинаково.

— Подумай хорошенько. В одиночку тебе не прокормить двоих. Само Провидение направило нас сюда. Ты отдашь нам одного из мальчиков и получишь от меня деньги на пропитание второго ребенка.

— Так вы хотите купить у меня младенца?

При слове «купить» кардинал поморщился.

— Если хочешь, можно и так это назвать... Итак, ты согласна?

— Двадцать талеров! — выпалила Тереза, выпучив глаза. — Или убирайтесь отсюда к чертовой матери!

Скривив презрительно губы, Джеронимо достал кошелек и, отсчитав монеты в горсти, выложил их на стол. Потом он подошел к деревянной колыбельке, в которой посапывали два завернутых в какие-то лохмотья младенца. Склонился к ним и замер на миг. Ему было страшно.

— Ну давай! Выбирай скорее, монах. Если ты будешь возиться, они проснутся и начнут в две глотки орать.

«Господи, боже правый! Помоги мне, грешному рабу твоему!» — Великий Инквизитор, кардинал Джеронимо Ари сотни раз присутствовал на экзекуциях, собственноручно выдавливал из еретиков и чернокнижников признания и без пощады отправлял их на костер. Сотни раз нарушал он каноны, проводя страшные ритуалы и читая запретные слова заклинаний. Но еще ни разу он не приносил невинного младенца в жертву Сатане.

— Что ты топчешься, монах? Никак выбрать не можешь? Давай, я сама тебе...

Он резко подался вперед и выхватил одного из младенцев, испугавшись, что мать дотронется до него раньше. «Ты уже отказалась от своего ребенка, безжалостная тварь... Интересно, сколько талеров заплатил тебе за веселую ночку отец этих детей?» Не сказав ни слова, Джеронимо аккуратно прикрыл младенца краем сутаны и вышел вон из каморки Терезы. За дверью его ждала карета и четверо солдат архиепископской гвардии.

Проводив его взглядом, Тереза бросилась к столу и стала трясущимися руками пересчитывать серебряные монетки.

— Одна, две, три, шесть... — зашевелила она губами, раскладывая монетки на столе и загибая пальцы. — Как там дальше? — Все ее пальцы были уже зажаты в кулак. — Следующая будет десять. Потом одиннадцать, двадцать... Или двенадцать? — Она бессильно опустила голову. — Никто не учил меня считать, как же я сосчитаю эти проклятые монеты?! — Со всего размаха она ударила кулаками по горсти серебра и, упав на грязный стол, разрыдалась надрывно, зло и безысходно. В колыбельке испуганно захныкал разбуженный ребенок.

За окнами хибары всеми лучами солнца сверкал в витражных окнах зальцбургского собора безжалостный полдень — двадцатое октября 1618 года.

«Прости меня, Себастьян... Прости и ты. — Конрад погладил рукой одну из множества органных труб. — Даже если они починят меха, привести в работоспособное состояние до сегодняшней ночи его не сумеет никто».

Конрад уходил из собора с чистым сердцем: он не сделал с инструментом ничего необратимого. Но играть на нем теперь невозможно. Осеннее полуденное солнышко приятно припекало спину, а свежий ветер с гор подхватывал и нес на север дорожную пыль из-под его башмаков. «Убедиться наверняка, что все получилось, и домой! Видит бог, я сделал все, что в моих силах».

«Странные способы действия у этих иезуитов, — думал Альбрехт Валленштейн. — Все под видом какого-то заговора, тайны. Может быть, это сделано с целью произвести на меня наибольшее впечатление? Впрочем, наверняка у них здесь что-то особенное. Отец Лоренцо мог найти меня и в столице. Но он почему-то написал мне в Олмюц, прикрываясь псевдонимом, и призвал сюда... Благословить меня прилюдно он мог и в Вене. Там бы это имело даже больший эффект... Интересно, сначала, прочитав письмо, я подумал не о когорте воинов Христа, а о каких-то чернокнижниках или протестантах. А впрочем — какая разница. Если есть верное средство побеждать, то я принял бы его и у черта!»

— К тебе, Князь Мира Сего, обращаюсь! Внимай — распростерший крылья тьмы над Вселенной! Это я, осмелившийся призывать тебя в этот мир, говорю, от имени твоего повелевая стихиями!

Чадили и потрескивали в пяти углах сальные свечи, курились благовонные палочки, и чаша уже была поставлена в центр пентаграммы. Чуть трясущимися руками Цебеш развернул пергамент, прижав его к столу по всем четырем углам — камнем, масляной лампой, чашей с водой и жертвенным ножом, окропленным в крови только что принесенной в жертву Грядущему живой твари. На пергаменте была подробная карта южной части Священной Империи.

— Мария где-то здесь. Помоги мне найти ее, о Грядущий! Заклинаю тебя огнем и водой, землей и воздухом, и душой птицы, принесенной в жертву Тебе!

Цебеш сосредоточился на карте, стараясь найти, увидеть ответ. Рука неторопливо двигалась над пергаментом. Он внимательно прислушивался к своим ощущениям, с трепетом ожидая реакции. Ни разу еще он не обращался к таким силам напрямую. Как молот по наковальне, стучало сердце, и глаза переставали различать на карте линии, надписи.

— Где она? Где?.. Почему силы покидают меня, если я еще не дождался ответа? Помоги мне найти ее, Сатана, ведь для тебя и твоим именем я теперь делаю это! Hostis generis humani, fiat voluntas tua! — Враг рода человеческого, да будет воля твоя! — Ноги Старика подломились, и он рухнул на стол, опрокинув чашу с водой, кинжал, масляную лампу...

— Господи помилуй! — В комнату вбежал Томас и, подхватив хозяина, поволок его в спальню, на кровать.

Масло из лампы вспыхнуло, разлившись по полу.

— Брось меня, брось!.. Нет, тащи. Гаси пламя... Не дай сгореть в геенне огненной!

Огонь перекинулся уже на свисавшие с потолка портьеры, охватил стол с картой, подставки для благовонных палочек. Задыхаясь от дыма, Томас выволок Цебеша на улицу и присел — отдышаться. Уже занималась прихваченная огнем крыша. Кучер склонился над хозяином. Старик чуть слышно дышал, он был без сознания.

Ольга сняла с огня котелок с похлебкой. Впервые за все время бегства они ели горячую пищу. Их, кажется, уже никто не преследовал, и Ахмет решил, что они могут позволить себе подобную роскошь. Они развели костер в тени деревьев на склоне небольшого холма, прикрытого от ветра и от посторонних глаз небольшой скалистой грядой.

Насытившись, Ольга повернулась к костру — он еще горел. Повинуясь неожиданному порыву, она подбросила дров в огонь. Ахмет улыбнулся:

— И правда: посидим тут, в тенечке. Лошади устали, а им еще до ночи тянуть вверх телегу. Кстати, вряд ли у нас получится перевалить этот кряж вместе с телегой. Она очень громоздкая, и если тропинка сузится...

На горящий огонь можно смотреть бесконечно. В его сполохах многое можно увидеть. Перед внутренним взором Ольги мелькали лица, фигуры. Вдруг она отчетливо увидела в пламени чье-то лицо. Вот он открыл рот. Что-то сказал. Улыбнулся.

— Ты слышишь меня?

— Селим?.. Что тебе надо?

— Ты покинула мой дом даже не попрощавшись, Мириам. Это невежливо. Я рассчитывал на твою помощь...

— Как ты нашел меня? И чего теперь хочешь?

— Нашел. — Он плотоядно улыбнулся. — И жду исполнения твоих обещаний. Великая Порта не может взять под защиту предательницу. Если ты попытаешься вселить Его в кого-то, не подконтрольного Порте, прольется море крови. И первой убьют тебя, а также всех, кто тебе близок... Ахмет и его товарищи могут еще получить прощение, если ты сдашься нам. Вы останетесь живы и, выполнив свою миссию, будете отпущены на свободу. Денежного вознаграждения обещать не могу. Ахмет его уже получил... Да подумай ты, дура, — никто из западных магов не сможет вернуть тебя домой! Такую силу имеют лишь единицы — и все они служат Аллаху.

— Аллаху или Сатане? Ты сам себе противоречишь. Ты заврался, Селим.

— Если Шайтан сойдет во плоти в этот мир, то лишь по воле Аллаха. Все, что свершается вокруг, — по воле его. Даже самую разрушительную и безумную силу мы поставим на службу Всевышнему... Покорись, Мириам, иначе воля Всевышнего просто раздавит тебя, и лишь ты одна будешь в этом виновата.

Она сдержала готовое сорваться с губ «нет».

— Чего ты от меня... от нас хочешь?

— Прекратите бессмысленное бегство. Вы наверняка уже поняли «прелесть» своего положения. На вас сейчас охотятся все, кто только может. Оставайтесь на месте. Убеди Ахмета сдаться. Скажи ему: я обещаю ему неприкосновенность, если он передаст тебя моим эмиссарам живой и здоровой... После того как ты совершишь Предначертанное, на выбор — будешь отпущена на свободу вместе с Ахметом или возвращена в свой родной мир... Как тебе мое предложение?

— Где гарантия, что ты выполнишь свои обещания?

Лицо в огне рассмеялось:

— Ты еще смеешь говорить о гарантиях? Нет уж, придется поверить мне на слово... Просто не сопротивляйся, если от тех, кто подойдет к тебе, услышишь возглас: «Алла!» И не дай сопротивляться Ахмету. Если прольется кровь моих людей, я уже не смогу поручиться за его жизнь.

Лицо в костре растаяло.

Чья-то рука трясла ее за плечо.

— Ольга, проснись! — Это был Ахмет. — Вставай, нам уже пора ехать.

Перед ней был потухший, залитый водой костер. Солнце клонилось к закату.

— Что со мной было?

— Мы думали, ты задремала, — пожал плечами Ходжа.

Ее словно током ударило:

— Скорее! Сейчас здесь будут люди Селима! В огне я увидела его лицо. Он говорил со мной...

Ее слова прервал грохот оружейного залпа, многократно подхваченный эхом.

— Алла! — раздалось совсем рядом, за невысокой скалистой грядой, прикрывавшей их от взора тех, кто смотрел бы на холм из долины. Следом опять выстрелы, ржание лошадей, лязг клинков...

Но Ольга, Ахмет и Ходжа уже мчались на своей телеге вперед, все выше в гору, по дороге, теперь уже напоминавшей тропинку.

Пан Сигизмунд, разложив на дубовом столе три пистоля, не торопясь заряжал их один за другим. Его слуга, Готвальд, острил хозяйскую шпагу. Впрочем, она и так уже была словно бритва, как и шпаги слуг. Готвальду было просто нечем заняться, а хозяин, когда нервничал, не выносил вида бездельничающих слуг.

«И как мы упустили этого кардинала? Когда он ездил в карете в дом прачки Терезы, был такой удобный момент... Теперь он, может быть, выйдет из своих апартаментов лишь перед самым началом ритуала, наверняка в окружении десятка архиепископских солдат, да еще и в компании с этими прелатами, у каждого из которых своя охрана. Черт принес сюда еще и генерала из Вены. Дюжина охраняющих его рейтар, кажется, стоит всей епископской гвардии... Что надо этому вояке в Зальцбурге? Он как белая ворона среди святош».

— ...Так я сходил проверил, пан Сигизмунд. — У Готвальда была скверная привычка постоянно о чем-то говорить. Пан Сигизмунд сперва раздражался и пытался поркой отучить слугу от излишней болтовни, но, видимо, речистость была заложена в самой природе этого словоохотливого малого, и он так и не исправился. А пан постепенно привык и все чаще воспринимал его болтовню как убаюкивающее журчанье ручья. Готвальд тем временем продолжал:

— Этот ваш кардинал действительно купил у одной нищей шлюшки, у прачки Терезы, некрещеного младенца. За этим он, видно, и ездил нынче в карете.

— Ну как там, Кшиштоф? — спросил пан, зарядив пистолеты и заткнув один из них себе за пояс. Историю про младенца он слышал от Готвальда уже в пятый раз.

— Вы не поверите, сударь. — Кшиштоф свесил голову с крыши. — Только что я видел, как Антонио забрался в окно епископского дома.

— Помоги ему Бог, — перекрестился пан Сигизмунд. — Парень все-таки решил выкрасть у них младенца. У этого тирольца благородное сердце. Ему бы ума побольше... Даже если он спасет невинное дитя, эти звери тут же найдут другого младенца. Не будет ребенка — взрослого в жертву Сатане принесут — с них станется. Мало ли у архиепископа слуг? Парень рискует своей шеей совершенно напрасно. Если его поймают, это заставит их насторожиться, усилить охрану. Если бы он согласился на мой план, у нас была бы еще одна шпага. Он ведь наиболее толковый из всей компании, не то что те два болвана — музыкант и математик... Да не тяни же, Кшиштоф. Что ты там видишь?

— Ничего. Тихо вроде.

— Ох, как попадется он им в лапы — запытают же. И не отобьешь парня — слишком много охраны. А если он не выдержит пыток и про всех нас расскажет?.. Это, конечно, вряд ли, он человек волевой, крепкий. Но у инквизиции есть такие заплечных дел мастера...

— Выскочил, — прошептал Кшиштоф с крыши.

— Кто?

— Откуда выскочил? — подскочили к нему Сигизмунд и Готвальд.

— Он это, Антонио, точно. Несет в руках что-то. Сверток... Неужели ему удалось выкрасть ребенка? Без всякого шума. Просто удивительно...

— Вот что я вам скажу, — прошептал пан Сигизмунд, — вооружайтесь. Я, кажется, придумал, как нам добраться до толстой шеи палача Джеронимо Ари.

— Что у меня за злая судьба, все время падать с коня, — процедил Матиш сквозь зубы. Капрал лежал на спине, и при каждом вздохе его грудь пронзала острая боль. Он напряг память, пытаясь вспомнить все до мельчайших деталей...

Слуги Сатаны не ждали удара. Восемь аркебузиров из Линца, Матиш и Саллах встретили людей Селима на повороте забиравшейся в гору дороги. Залп в упор, и, выхватив шпаги, в атаку. Увы, много врагов осталось в живых. Кого-то спасло то, что почти все пули достались ехавшим впереди, кого-то защитила кираса или поднятая на дыбы лошадь. Трое из наемников Селима завопили: «Алла!» — и сумели выстрелить прежде, чем солдаты полиции Христа скрестили с ними шпаги. Лейтенант отряда Селима, тощий турок, вертевшийся, словно кошка, на своем белом арабском скакуне, из пистоля подстрелил лошадь Саллаха, а потом срубил саблей двоих солдат Матиша.

Увидев это, Матиш, конечно, бросился в атаку. Не рассчитывая, что сумеет противостоять искусству сабельного боя ловкого турка, Матиш направил на него своего коня, чтобы сбить противника с ног. Столкнувшись, лошади вместе со всадниками упали, и Матиш опять ударился о камни — головой и спиной. Вертлявый турок моментально оказался наверху и уже занес свою саблю, когда ударом сзади его череп раскроил баделер Саллаха. Потом Матиш поднялся — еще двое врагов пытались сопротивляться его аркебузирам. Он, кажется, бросился на помощь своим, но споткнулся.

«Чем же все кончилось? Неужели они ушли? — Матиш попытался приподняться, но голову снова пронзила острая боль... — Ладно. Подожду. Не может быть, чтобы никого из наших не осталось в живых. По крайней мере, трое были на ногах. Это последнее, что я помню... Да еще Саллах. Я сперва подумал, что он такой же шпион, как и эти наемники, что он только и ждет, как бы напакостить нам, а рассказ о слугах Пройдохи Селима, которые, как и мы, идут по пятам Марии, — всего лишь способ втереться к нам в доверие. Но зачем тогда Саллаху было меня спасать? Сидел бы в сторонке и радовался, глядя, как убивают друг друга его враги… Ведь это именно он был с тем молодым албанцем в кабаке в тот день в пригороде Линца, когда Мария ушла у меня из-под носа...

Но парень полез вместе с нами на пули. Видно, он и вправду хочет спасти своих товарищей, околдованных, как он говорит, молодой ведьмой. Этот албанец, конечно, полезен нам, но как бы он не подстрелил в горячке боя девчонку. Хорват дал строгие инструкции — она нужна ему живой».

Над Матишем склонилось лицо Саллаха.

— Жив, братец?!

— Живой! — разулыбался Матиш и попытался подняться. — Если бы не ты, тот турок проломил бы мне череп, дружище! Я теперь твой должник.

— Не бери в голову. — Саллах вымученно улыбнулся. Помогая Матишу встать, он незаметно забросил в траву окровавленный нож, которым добивал раненых.

«Шайтан! — подумал он. — Не поднялась рука... Как же это, оказывается, трудно — убить человека, который открыто и радостно тебе улыбается... А вот и двое его солдат возвращаются. Принесли воду, как я им и велел. Теперь им надо перевязать еще троих раненых. Я, наверное, плохой воин. Пятнадцать лет службы так ничему меня и не научили. Пока эти двое ходили за водой, надо было добить ВСЕХ раненых, а не только двоих слуг Селима. И главное — Матиш. Что он будет делать дальше? Кинется по следу Ахмета! Я упустил такую возможность! ...И слава Аллаху. Наверное, это даже хорошо, что у меня ничего не вышло. Никогда не думал, что будет так тяжело поднять руку на тех, с кем сражался бок о бок... Хотя если мне пришлось бы встретится с этими гяурами в открытом бою... Но это другое дело. Все, что ни случается, — по воле Всевышнего».

— Ты что такой хмурый, Саллах? — хлопнул его по плечу Матиш. Он уже хлебнул чего-то крепкого из фляжки и немного повеселел. — Я понимаю, тебе пришлось сражаться со своими. Но ведь ты спасал друга. Не бойся, я не трону Ахмета. Только постарайся уговорить его не сопротивляться... Заберем себе эту Марию, а всех остальных отпустим. Все по уговору... На вот, хлебни, развеселись.

— Нет, не надо. Мне... вера не позволяет. — И Саллах улыбнулся, вздохнув с облегчением.

«Ты можешь плясать от счастья, Ахмет. Я отказался от вина... Алла, я что угодно сделаю, только бы все кончилось хорошо. Как? Я не знаю. Ты, наверное, знаешь... Воин должен быть спокойным и черствым, никого не пускать в свою душу. Но теперь уже поздно. Я, наверное, стал как глупая, плаксивая баба. Сам не знаю, чего хочу. Но, Алла, ты-то все видишь! Сделай же что-нибудь! Если можешь, попытайся всех нас спасти... Десять трупов на горной дороге. А сколько еще перед этим — кто их считал? Сделай так, чтобы все это было не зря».

Глава 21

Джеронимо Ари задумчиво смотрел на ритуальный обсидиановый нож.

«Пока не будет нанесен один-единственный удар, все остальное — всего лишь сотрясение воздуха. Но потом, когда прольется кровь, отступать уже будет нельзя... Отступать и сейчас уже нельзя. Мы не вправе свернуть с этого страшного пути. Верую — ибо абсурдно! Так для паствы. Верую, ибо удобно — это для пастырей. Вера — это власть, живая власть над душами и телами. И в год, когда церковь решила, что вправе вмешиваться в светские дела, в год, когда церковь впервые призвала людей обнажить свой меч в религиозной войне, в год, когда запылал первый костер инквизиции, в год, когда собором был признан догмат о непогрешимости Папы, — во все эти годы делался выбор. Теперь — просто еще одна ступень. Закономерная и неизбежная. Если этого не сделаем мы, это сделают другие. Вопрос не в том, правильно ли мы поступаем. Вопрос в том, хватит ли у нынешней церкви решимости взять данную ей Свыше силу. Церковь должна стать действительным верховным владыкой над мелочными и эгоистичными князьями и королями. Это последний наш шаг к вершине, путь к которой был завещан нам святым Петром».

Кардинал встал, сжимая в руке нож, и решительным шагом двинулся к двери. В зале его ждали двенадцать прелатов, облаченных в черные плащи поверх своих церковных регалий. Пройдя мимо них, Джеронимо отворил дверь на улицу и, не останавливаясь, двинулся к зальцбургскому собору. Следом за ним шли священники. С обеих сторон процессию закрывали от посторонних взглядов плотно сомкнутые ряды облаченных в кирасы и вооруженных алебардами солдат архиепископской гвардии.

Великий Инквизитор первым ступил в храм, который сегодня будет осквернен. Гвардейцы, предварительно прочесавшие все закоулки храма, остались снаружи. Там же дожидался и Альбрехт Валленштейн в окружении дюжины своих вооруженных до зубов рейтар.

Джеронимо усмехнулся. «Бедный чех, ради карьеры готовый воевать с собственным народом, еще не подозревает, ЧТО за подарок я ему приготовил. Он так уверен в своей счастливой звезде, что приехал, прельстившись на письмо Старика. Он так глуп, что поверил, будто иезуит, отец Лоренцо, написал ему это письмо. Амбициозный и беспринципный, блестяще талантливый в организации военных авантюр, он будет идеальным носителем для Сатаны. И силами наших экзорцистов станет прекрасной марионеткой в руках священной Церкви Христовой».

Прислужники уже зажгли во всех углах черные свечи. Все было готово. Каббалистические знаки покрывали алтарь, пол и стены храма. Факелы чадили в руках двенадцати прелатов, и Христос удивленно взирал на творящееся с перевернутого креста.

Hostis generis humani, gloriam Dei!..

Серебряную чашу, полную масла, Бендетто, прочтя «Символ веры», поставил в круг, нарисованный мелом на полу в месте пересечения пяти сходящихся линий.

— К стихиям огня и воды, земли и воздуха и ко всевидящей божественной силе, вдохнувшей в нас душу, взываю!

Закатный луч солнца, пройдя сквозь щель в полузакрытой ставне, упал на магический кристалл и, преломленный его магией, воспламенил благовонное масло в серебряной чаше. Бендетто выхватил свою шпагу и провел клинком над этим пламенем, молясь об очищении от скверны.

Солнечный луч, блеснув на полированной грани шпаги, пропал. Не выпуская из правой руки клинка, Кастелли левой возжег от пылающей чаши и установил в должных местах пять свечей. Обойдя получившийся пятиугольник, острием шпаги провел на полу первую линию.

Телега со скрипом поднималась все выше по широкой тропе. Перевал был уже виден, но вряд ли они бы успели подняться на него до ночи. Ахмет правил лошадьми, Ходжа возился с мушкетами, а Ольга до боли в глазах всматривалась в покрытую вечерней дымкой долину, пытаясь рассмотреть там хоть что-то и строя догадки насчет тех выстрелов и криков, что раздались у них за спиной.

— Я хочу, чтобы ты успела привыкнуть ко мне. Согласись сейчас. Тогда все пройдет для тебя безболезненно. — Голос раздался в ее голове на закате, когда над горами уже была видна бледная луна.

«Ну, вот и началось. Только бы с губ не сорвалось ни одного слова. Все в мыслях, чтобы их не напугать. Я должна сама справиться. Ведь справлялась же раньше».

— Какая тебе разница — безболезненно или нет? Ведь ты, кажется, собирался наказать меня за непослушание? — Ольга повернулась так, чтобы албанцы не видели ее лица.

— Ты уже была достаточно наказана моим отсутствием. Теперь пришла пора дать тебе еще один шанс. Упрямство все равно не спасет тебя.

— Нет. Я не соглашусь пустить тебя в свою душу.

— Почему?

— Что почему? — Ольгу смутил этот вопрос.

— Почему ты не пустишь меня? Объясни, если не мне, так хотя бы себе, чего ты боишься, ради чего подвергаешь себя бессмысленным мучениям?

— Я... не хочу, чтобы ты приходил в этот мир.

— Не хочу? Это просто какой-то каприз, упрямство. Ты ведь даже не понимаешь, кто я! — взорвался возмущением голос.

— Да, пожалуй, не понимаю. Только чувствую, что ты здесь чужой.

— Ты здесь тоже чужая.

— Не передергивай. Я человек, а ты... Да, я помню, что ты рассказывал о себе. Только могу ли я верить твоим словам? Что тебе стоит обмануть меня?

— Я всегда говорю правду. Просто вы слышите лишь то, что желаете слышать. Сами себя обманываете, а вините Сатану...

«В самом деле, почему я не пускаю его? — подумала Ольга. — В чем причина: в моем вечном упрямстве — пусть будет хуже, но по-моему? Нет, я, конечно, не люблю, когда на меня давят, но не до такой же степени, чтобы не договориться с этим существом, кем бы он ни был. И ведь я чувствую — он не лжет, он может вернуть меня домой... Вот только будет ли там мой дом, если я сейчас изменю историю? Или не изменю? Если это не мой мир... Но даже если и мой, что с того? Просто появится новая версия событий, наравне с прежней... я так это понимаю. Здесь будет править Сатана, ну и что? Не Сатана, а люди губят этот мир, так почему же я должна защищать их от того, кого они сами призывают? ...Решает женщина, а платит род людской, решает женщина — какой уж тут покой... Согласиться?»

— Ну так что? Ты решила? — спросил голос у нее в голове.

— Ахмет! — Ольга откинулась на спину. Ногти до боли впились в ладони. — Скажи, что мне делать?

— Что случилось? — Он склонился над ней, поднял, обняв за плечи. — Не бойся. Я же рядом, я здесь... В чем дело?

— ОН тоже здесь. Он говорит со мной... Ахмет, я боюсь. Я ни в чем не уверена... Если я соглашусь, впущу его...

— Нет! — Ахмет обнял Ольгу так крепко, словно кто-то уже схватил ее и тащил в ночную жуть. — Держись. Если ты его впустишь, я должен буду убить тебя, понимаешь? Убить ТЕБЯ... Мы должны бороться. До моря. Продержись хотя бы до моря. Потом будет легче. Я найду этого дервиша-чудотворца, клянусь тебе. Я вытащу тебя из этой страны, из этого дикого, злого мира... Ты только держись. Только скажи, что мне сделать, как помочь тебе?..

— Уже помог. — Ольга слабо улыбнулась. Вздохнула.

«Ты все слышал?.. Надеюсь, ты понял?»

Только порыв холодного ветра в ответ. И щемящее чувство тревоги... Через несколько минут лошади встали. Тропинка была перегорожена упавшим со склона деревом.

— Черт! — выругался Ходжа, натягивая вожжи. — Словно кто-то нам назло...

— Потише, — прошипел сквозь зубы Ахмет, — не хочу тебя напрасно пугать, но тот, кого ты поминаешь, скорее всего, тебя сейчас слышит.

— Да пусть бы он лучше явился передо мной во плоти. Уж я знал бы, что делать. Головней ему промеж рог и прикладом по яйцам... Ночью нам не справиться с этим завалом. Распрягать коней?

— Да, — вздохнул Ахмет, — надо устраиваться на ночь. Не знаю, с чем еще мы столкнемся сегодня, но мне кажется, нам не повредит хорошо обустроенный ночлег и яркий костер.

Точный расчет — основа всякой магии. Профессор Бендетто провел последнюю черту в тот миг, когда солнце окончательно скрылось за громадой Альп. Тень накрыла долину. Ветер растрепал волосы последних прохожих, спешащих укрыться в домах, подхватил и понес дорожную пыль, закачал ветви деревьев и потянул холодным сквозняком в жилищах Зальцбурга. Испуганно затрепетали и стали гаснуть один за другим факелы в руках церковных прелатов и черные свечи на стенах собора. Ослепительно вспыхнуло что-то в серебряной чаше, поставленной профессором на пересечении линий, после чего пламя и там задрожало, источая теперь уже копоть, а не ровный огонь.

Стройные звуки хоровой литании сбились. Прелаты начали испуганно озираться. Кажется, тишина, столь внезапно обрушившаяся на них, смела, раздавила всех находящихся в зале собора.

Бендетто Кастелли устало выдохнул, прислонившись спиной к стенке, сполз и уселся прямо на пол:

— Видит Бог, я сделал все, что в моих силах.

Цебеш, вздрогнув, проснулся. Ему снилось странное: в зальцбургском соборе его злейшие недруги — инквизиторы служат черную мессу. Они в ужасе от происходящего, но уже не могут, не смеют остановиться. Когда гаснут факелы и, сбиваясь, замолкает хор, кто-то давно знакомый нервно машет холеной рукой, отдавая приказ — играть органу. И зал замирает в ожидании музыки. Но вместо нее над головами святош звучит лишь волчий вой.

«Он пришел! Он уже здесь, а ты все еще в стороне, Старый Ходок!»

Старик проснулся. Его глаза отчетливо видели каждую щелочку на плашках деревянного потолка, хотя в комнате было темно. Цебеш встал. Странно, но он нигде не чувствовал боли, словно и пожар в доме, и рана в боку приснились ему в страшном сне.

Цебеш протянул руку. Посох, подскочив, сам лег к нему на ладонь.

«Как все просто. Я не ошибся — лишь немного поторопился. Я обратился к НЕМУ, и ОН дал мне силу». Торжествующая улыбка скривила губы Старика. Взяв посох в правую руку, он начал чертить в воздухе перед собой каббалистические знаки.

Из-за порывистого ветра и отсыревших дров костер долго не хотел разгораться. Когда Ахмет все-таки сумел его зажечь, использовав немного пороха, Ольга облегченно вздохнула. Ровно горящий огонь словно вырвал ее из какой-то липкой пелены, дал силы, чтобы бороться. Она простерла руки к огню. Телега стояла в стороне, а где-то справа фыркали стреноженные лошади.

— Что?..

Только ветер. Вокруг тишина, только стонет в скалах ветер. И огромная полная луна, поднявшись над горами, заливает долину неестественным светом.

— Ты оглянулась?.. Испугалась. О крошка, ты задрожишь еще больше, когда узнаешь, ЧТО я тебе приготовил, — прошептал Цебеш и, отбросив посох, направил руку в глубину нарисованной прямо в воздухе фигуры. — Постой. Я сейчас вспомню, как их зовут. Я вспомню, уж ты не волнуйся.

— Ольга!

Холодный ветер растрепал ее волосы.

— Что тебе нужно?

— Ты не передумала?

— Нет!

— Ну, тогда меня впустит в свою душу другая… Удивлена? Ты живешь в чужом теле. Воспользовавшись силой, полученной от меня, Цебеш вселил тебя в это тело. Но его истинная хозяйка жива.

— Она сумасшедшая!

— Тем лучше. Я ее разбужу, и она меня с радостью впустит. Разве не так? Она проснется, я в этом уверен. Стоит мне только позвать. Вот так: «Мария!»

Цебеш увидел ее лицо. Она стояла у костра, с одной стороны залитая светом огня, а с другой — светом луны. И взгляд ее был испуган.

Рваные клочья сырой мглы постепенно заполняли долину внизу. Ахмет, поежившись, подбросил дров в огонь.

— Там, кажется, кто-то идет? — Ольга с ужасом смотрела вниз — на извивающуюся и исчезающую во тьме тропу.

— Никого там нет, — произнес Ходжа деревянным голосом и натянуто улыбнулся. И словно в ответ, с тоскливым скрипом рухнуло на тропу дерево, перегородив путь в долину.

Волчий вой откуда-то снизу, кажется прямо из-под земли, заставил стреноженных лошадей в ужасе захрапеть и забиться. Ахмет взял Ольгу за плечи и посадил ее у костра, между собой и Ходжой.

— Ну ты, свинорылый! — не своим голосом завопил Тэрцо. — Выходи, чего прячешься! Я припас для тебя пару фунтов свинца, сын шакала и дохлой ослицы!

— Не стреляй, пока не увидишь отчетливо цель, — Ахмет был абсолютно спокоен. — Я не вижу огня. Значит, стрелять в нас, скорее всего, не будут. Что бы это ни было, оно должно подойти к нам вплотную. Подпусти это как можно ближе и пальни в него из мушкета. Я не знаю ни одной твари, которая бы выжила после пары пуль и крупной картечи в упор.

— А Цебеш? — несмело поправил Ходжа.

— Именно так мы его тогда остановили. Остановим и сейчас, если это, конечно, он.

«Мария!» — зазвенело у нее в голове.

Ольга сжалась в комочек за широкими спинами мужчин. Голодная луна сверлила ее своим глазом, а в голове вновь и вновь звучал окрик.

Волчий вой раздался теперь где-то справа, за грядой холмов. Ахмет уже разложил перед собой пистоли и мушкеты. Снизу, из долины, на них медленно, но неотвратимо наползал туман.

«Господи! Дай мне сил... Только бы не проснулась Мария, Господи. Ахмет смотрит наружу, он волков боится. Но главный враг у него за спиной. Что сделает Сатана, захватив власть над моим телом?»

«Мария! Проснись, я приказываю тебе именем всех сил Тьмы!»

«Нет! Ты все равно ничего со мной не сможешь сделать. Ни со мной, ни с Ахметом. — Ольга тихонько взяла в руки нож. — Интересно, успею ли я вонзить его себе в сердце, прежде чем Сатана захватит контроль над телом?.. На нож, наверное, лучше упасть. Тогда наверняка... »

С душераздирающим воем на поляну перед костром выскочили черные тени. Стреноженные лошади в ужасе забились. Одна из них, вырвавшись, бросилась в темноту, а другая, запутавшись в стянувших ноги ремнях, упала. Испуганное ржание прервал жадный рык накинувшихся на нее теней.

«Странно. У волков должны блестеть ночью зрачки. Или хотя бы отблески костра в глазах... Но у этих ни глаз, ни клыков не видно — одна только тень. Это даже не оборотни — какие-то призраки?»

— Шайта-а-ан! — от грохота заложило уши, а пороховая гарь закрыла все вокруг костра белой пеленой — это Ходжа не выдержал и пальнул из мушкета.

— Придурок! Теперь они бросятся на нас. Заряжай мушкет, я прикрою.

«Одумайся, Ольга! Я пока что еще могу это остановить, но потом будет поздно...»

«Нет!»

Звериный рык, собственный испуганный визг и чей-то воинственный вопль, заглушенный залпом еще двух мушкетов...

«Мария! Приказываю тебе именем сил, которым ты с рождения предназначена. Мария!»

— Не-ет! — Ольга схватилась обеими руками за рукоять ножа, но руки уже не слушались ее.

Удар опрокинул навзничь тело. Что-то огромное с воем упало в костер. Сверкнул клинок. Еще один выстрел. Испуганный вой.

Ольга лежала на спине, не шевелясь. Руки уже не повиновались ей. Да и все тело... Светло-голубой отсвет на востоке. Он медленно растекался по небу, постепенно превращаясь в розовый.

— Ты как? — Над ней склонился Ахмет. Камзол разорван. Глубокая царапина на правой щеке. — Испугалась?

— Да. — Ольга с удивлением обнаружила, что руки снова слушаются ее. — Все кончилось?

— Не знаю... Я перезарядил, на всякий случай, все, что только может стрелять. Но никто больше не воет. Ходжа пошел в разведку. Но, кажется, от этих теней, напавших на нас, не осталось ни крови, ни трупов. Только лошадь ранена. И вот. — Он потрогал рукой щеку, размазав начавшую запекаться кровь.

— Постой! Надо перевязать тебя... — Ольга стала судорожно искать платок или какую-нибудь чистую тряпку.

Саллах проснулся от стона — у одного из аркебузиров рана загноилась, и теперь его мучила горячка. Луна уже закатилась. На востоке алело. Албанец осмотрелся. Кроме стонов раненого до него доносился лишь дружный храп.

«Какие все же болваны! Даже не поставили охранения... Они меня теперь совсем не боятся. Да и других тоже. Кого им бояться здесь, ведь это они — полиция Христа, солдаты инквизиции, самые страшные, кого только может встретить простой человек».

Саллах тихонько поднялся. Конь пасся рядом... Конечно, это был не совсем его конь, точнее — совсем не его. Но теперь уже не важно. Конь выглядел достаточно резвым, и Саллах имел все основания надеяться, что если он сейчас незаметно уедет, то сумеет раньше, чем Матиш, догнать Ахмета и предупредить его о погоне.

Вскочив в седло, албанец тихонько ударил коня пятками в бока и скрылся в ночной темноте. Матиш, наблюдавший все это сквозь полуприкрытые веки, ухмыльнулся, облегченно вздохнул и поставил на место взведенный курок своего, спрятанного под плащом, пистолета.

«Слава богу, он не попытался устроить нам какую-нибудь пакость. Просто тихонько ушел. Было бы неприятно, даже как-то гнусно, если бы мне пришлось его пристрелить. Ведь он спас мне жизнь... Наверное, это лучшее, что он мог теперь сделать. Преследовать своих друзей в одной компании с нами, все время борясь с искушением ударить нам в спину и ожидая в любую минуту подобного удара он нас... Пусть сам попытается догнать их. А мы пойдем по его следам, и да поможет нам Бог».

— Постойте, ваша милость! Вам же нельзя! Себя погубите и меня. Пан Цебеш! Да что же это?! — Томас метался вокруг Старика, пытаясь что-то доказать, изменить. Но губы Цебеша были плотно сжаты, а глаза смотрели мимо. Его мысли были далеко — там, в австрийских Альпах, где трое людей каким-то чудом отбились от ночной атаки самых страшных его слуг. В его груди клокотала досада и отчаяние от осознания, что он уже не успевает...

— Ради всего святого, остановитесь, хозяин! Вы же убьете себя этой бесконечной погоней. Магические ритуалы истощают... Вы не сможете...

Цебеш набросил плащ и взял в руки саквояж.

— Нет! — Томас встал в дверном проеме, у него на пути. — Я больше никуда не повезу вас. И не пущу никуда, пока вы не излечитесь от ран. Я же вижу, что с вами что-то...

Старик раздраженно оттолкнул загораживающего проход слугу и, вытерев о плащ окровавленный стилет, двинулся дальше. Лошади в его двуколке не были запряжены, и он, выйдя из конюшни, двинулся вперед по пыльной дороге. Пешком. Широким, уверенным шагом, устремив свой взор вперед — к синеющим на горизонте альпийским вершинам.

Что-то темное двигалось ему навстречу. Карета. Кучер пронзительно свистел и нахлестывал лошадей.

Цебеш не сошел с дороги и даже не замедлил шага. Он просто поднял вверх правую руку, сжимавшую посох, продолжая шагать навстречу летящему на него экипажу. Испуганно заржав, лошади остановились прямо перед ним. Проходя, Старик ласково похлопал породистых животных по крупам.

— Мне нужна карета.

Вместо ответа кучер упер ему в лоб дуло пистоля.

— Что там еще, Жакоб? — донесся раздраженный бас из экипажа.

Но кучер ничего не успел ответить. Обхватив за запястье руку, сжимавшую направленный на него пистоль, Цебеш с силой дернул. Что-то хрустнуло, и кучер, вылетев с козел, рухнул головой вперед, на дорогу.

— Да что тут, черт побери, происходит? — Из распахнувшейся двери кареты вылез крупный мужчина в широкополой шляпе. — Именем императора, я...

Самым кончиком посоха в переносицу — и еще одно тело упало под ноги Старого Ходока. Цебеш заглянул в карету: больше никого. Он захлопнул дверцу, забрался на место кучера и, развернув лошадей, погнал их на юг.

Цебеш спешил, и уже ничто не могло его остановить.

Глава 22

Кардинал Джеронимо Ари, сжав кулаки, шагал через центральную площадь Зальцбурга. Торопливо семенили следом прелаты, неся в руках чадящие факелы.

Заполошно метался и грозно рычал на подчиненных капитан архиепископских гвардейцев, и те, схватив алебарды наперевес, спешили кого-то ловить, что-то оцеплять... Все двигались, суетились, пытаясь разогнать или хотя бы скрыть поселившийся в душе страх.

Альбрехт Валленштейн стоял у входа в архиепископские апартаменты, окруженный своими железнобокими рейтарами. Оставшийся в неведении относительно произошедшего в храме, уверенный, что церемония была затеяна ради него, и не понимающий, что же могло сорваться и так всех переполошить, генерал прятал раздражение под маской презрительного безразличия, то и дело вполголоса бросая лейтенанту своей немногочисленной гвардии едкие замечания по поводу организаторских талантов кардинала Джеронимо, зальцбургского архиепископа и всей католической церкви в целом.

Хохот рейтаров, оценивших по достоинству очередную шутку Валленштейна, заставил Великого Инквизитора нервно вздрогнуть. Его глаза сверкнули в факельном свете красным огнем. Виновные — вот кто был ему нужен. Виновные в том, что оказались порваны меха и расстроен механизм органа, что пропал из охраняемой комнаты предназначенный для жертвы младенец, что внезапный сквозняк нарушил атмосферу предстоящего ритуала...

— Ваше превосходительство, я приношу свои извинения, но в силу ряда причин обряд... отложен, — выдавил из себя Джеронимо, остановившись перед генералом. — Виновные понесут за это наказание. А вам придется немного подождать... Располагайтесь в отведенных вам апартаментах. Я распоряжусь, чтобы вы ни в чем не испытывали нужды. Мы не отказываемся от проведения ритуала, и как только все будет готово... Отец Лоренцо сообщит вам, когда...

Торопливо поклонившись, кардинал двинулся дальше. Сорвавшаяся вслед с уст генерала колкость повисла в воздухе, не достигнув цели. Великий Инквизитор даже плечом не повел. Он знал, что готов высказать ему старый солдат. Он и сам готов был выместить свое раздражение на ком угодно. Но Валленштейн все еще был ему нужен.

«Злоумышление и колдовство, иного объяснения я найти не могу. Глупо предполагать, что Сатана попытается помешать нам сделать то, что мы собрались. А значит, в Зальцбурге, в этом оплоте истинного христианства, действует сильный колдун-чернокнижник, а может быть, и не один... Напрасно я бросил на поимку Старика и Марии большую часть полиции Христа и лучшего своего комиссара. Они бы сейчас пригодились мне здесь. Стефан Карадич, при всем его старании и удачливости, так и не успел найти и доставить сюда Черную Мадонну, наверняка приготовленную Цебешем для вселения Сатаны. Именно с Марией, с Избранной, а не с этим высокомерным генералом надо бы проводить обряд вселения... Но теперь я уже не допущу ошибок. Завтра с утра отдам приказ прочесать все постоялые дворы, провести обыски у всех подозрительных лиц в Зальцбурге. Арестовать и допросить всех приехавших в город в последнюю неделю — это не так уж и сложно. Даже если чернокнижник не будет пойман, эти меры насторожат его и заставят затаиться. А полнолуние будет и в следующую ночь...»

— Кто в соборе отвечает за работу органа?

— Маэстро Себастьян, — выскочил откуда-то сбоку капитан архиепископской гвардии. — Он уже арестован по подозрению в саботаже. Привести?

— Да. — Кардинал вошел в отведенные ему покои и устало рухнул в мягкое кресло.

— Рад служить, ваше высокопреосвященство, — торопливо поклонился органист. Его привели два суровых усача в кирасах.

Джеронимо лишь поморщился и даже не кивнул в ответ.

— Почему вовремя не заиграл орган?

— Внезапная поломка... Простите великодушно. Были повреждены меха, и потом — кто-то разладил механизм... А ведь я предупреждал капитана, что в соборе шляется слишком много солдат и прочей дряни. Они же не понимают, с ЧЕМ соприкасаются, а все норовят руками потрогать...

— Этим займутся другие люди, и, будь уверен, они разберутся, кто и в чем виноват... Как быстро сможешь починить?

— Ну, главное — меха. Их заменить бы. Старые зашивать — того напора не будет, а значит, и звука. А настроить его я вам могу идеально, дня за четыре. Только прикажите убрать солдат и прочих посторонних, чтобы никто не трогал инструмента руками...

— Вот что, Себастьян... У тебя, я слышал, есть жена, двое детей... — Глаза кардинала хищно сузились.

— Да, — упавшим голосом подтвердил органист.

— Так вот, — удовлетворенно улыбнулся Джеронимо, — ты настроишь орган к завтрашнему вечеру. Меха починят или купят новые — назови сумму, средства дам из своей казны. Но чтобы завтра вечером орган работал... Слышишь меня?!

— Это невозможно... Я не успею, — выдавил из себя побледневший Себастьян. — Это не в человеческих силах. Там слишком многое...

— Молчать! Если к вечеру орган не будет звучать идеально, я прикажу подвергнуть тебя и всю твою семью пыткам. И буду пытать вас, пока каждый не сознается в ереси и колдовстве... Капитан!

— Слушаю, ваша милость!

— Взять под арест семью этого музыканта. До моего личного указания держать под домашним арестом... А когда ты, Себастьян, выполнишь все, что я прошу, семья будет отпущена. И ты тоже. Все твои оплошности и обвинения, выдвинутые против тебя сегодня, позабудутся... Отпустите его! Пусть работает. Капитан, прикажите своим офицерам помогать ему в поисках новых мехов и вообще оказывать содействие в работе. Пусть лучше охраняют храм и уберут лишних людей от органа. И еще, что он там попросит...

«Неужели я все-таки успею? — думал Хорват. — Матиш действительно напал на их след. Куда они едут? В Венецию? Там сильны сейчас антипапские настроения... Или оттуда к туркам? Непонятно, что задумал Цебеш. И совсем уж непонятно, что задумал его преосвященство, кардинал Джеронимо. Почему он, бросив все дела, умчался в Зальцбург? Зачем собирает там какой-то странный конклав? И почему к полнолунию я должен доставить ему в Зальцбург пойманную Марию?..

О безумная луна! Я всего лишь послушная рука церкви — Тела Христова, и не мне решать, ЧТО и ПОЧЕМУ делают церковные иерархи. Но зачем тогда, Боже, ты дал мне способность мыслить и сопоставлять? Зачем мне в руки попались письма этого Старика, доносы на него и отчеты ведших прежде это темное дело. Ведь именно Цебеш предсказал, судя по этим отчетам, Пришествие. И свершиться оно должно в этом году, в Альпах, при полной луне... Боже правый, Боже святый, помилуй мя! Если Цебеш хотел призвать в этот мир Сатану и с помощью своей черной магии выбрал место и время, если Мария необходима ему именно для свершения этого ритуала, то зачем Джеронимо Ари собирает преданных себе церковных иерархов в полнолуние, в предгорьях Альп? И почему он приказал мне доставить Марию живой?»

Лошади мчали вперед по освещенной лишь безумным светом луны пустынной дороге четыре десятка солдат. Поднятые по приказу через час после того, как Бибер, прискакавший на взмыленной лошади, доставил в Грац письмо, солдаты полиции Христа спешили сейчас на запад. Наперерез беглецам.

«Навстречу беде. Опять, как и всегда. Пора бы уже привыкнуть... — Хорвата снова мучили неспокойные мысли. — Что кардинал будет делать с Марией, если я живой доставлю ее в Зальцбург?.. Неужели слухи о том, что Джеронимо Ари стал астрологом и колдуном — правда?.. Но если это всего лишь поклеп? Если так Господь испытывает меня? Послушание старшим и смирение гордыни — вот истинная добродетель. Дисциплина и беспрекословное выполнение приказа — вот истинная доблесть солдата... Я не могу ослушаться кардинала, даже если и подозреваю его в чем-то.

Но если Господь дал мне разум и если он дал мне столько поводов, чтоб усомниться?.. Что если Джеронимо, в благих целях, ради борьбы с чернокнижниками и колдунами сам взял в руки их оружие, а потом поддался соблазну, диавольскому наваждению? И если я вижу, что приказ выполнять грешно и преступно, то разве могу я его выполнять? Но ослушаться — значит посеять смуту в рядах слуг Господних. Как я могу отдать ему в руки эту Марию, если знаю наперед, ЗАЧЕМ она ему? Зло останется злом, даже если будет одето в сутану...

Мария не должна дожить до плена. Если и она, и Цебеш, и все их пособники будут убиты в горячке боя, то кто посмеет осудить меня или любого из моих солдат?.. А кардинал Джеронимо — Бог ему судья. И если я ошибаюсь на его счет, если все это лишь мое больное воображение, то пусть и грех убийства Марии, и грех неповиновения будут всецело на мне».

Кавалькада остановилась на развилке. На востоке уже светлела заря.

— Центр, из которого я буду руководить операцией, — Маутендорф. Все известия, адресованные мне, отправлять туда. Перекрыть все перевалы, патрулировать дороги. Приметы Старика, Марии и их сообщников-албанцев вам хорошо известны. Каждая пятерка бойцов получит свое задание и свой участок патрулирования. Один из пяти солдат используется как посыльный для связи с соседними отрядами и со мной. Всех подозрительных задерживать до выяснения, не церемонясь. В случае оказания сопротивления или если вы уверены, что перед вами именно те, кого мы ищем, — убивать, не вступая ни в какие переговоры. Привлекать для операции силы местной инквизиции, отряды самообороны, дворян и военных...

Ночь близилась к завершению, когда черная карета Великого Инквизитора направилась к домику прачки Терезы.

«Одного ребенка у нас украли, но у нее есть и второй... Великому Инквизитору никто не осмелился перечить. И с какой стати я должен церемониться? Они нас не жалеют. Хотел же все по-хорошему сделать. Нашел бедную, которой этот ребенок будет в тягость. Боже, кому этот обреченный малыш был нужен?.. Нет, с ними надо жестче. Жестче! Эти скоты понимают лишь плеть. Отвернешься — а за спиной уже измена. Ослабишь вожжи — неповиновение. Только плетью! Огнем и мечом выжечь заразу! Война так война — мы и так слишком долго ждали. И если надо погубить невинного ребенка — что ж, ради великой цели мы и не такое кидали в костер священной войны».

Первый же удар плечом, и дверь, сорванная с петель, подняв столб пыли, рухнула на пол. Четверо гвардейцев ворвались в дом. Факел в левой, обнаженная шпага в правой руке. Приказ прост. Разорить гнездо еретиков. Младенца забрать, остальных уничтожить.

Испуганные тени заметались по комнате. Истошно завизжала Тереза. Вопли и лязг шпаг. Звон бьющихся глиняных плошек. Один из гвардейцев рухнул на пол с распоротым животом, другой, захрипев, схватился за пробитое горло... Еще пара секунд, и все было кончено. Факел упал на помятую кровать, и простыни уже занялись ярким пламенем. Их никто не тушил. Тереза стояла в углу, прижимая к груди единственное оставшееся у нее дитя. В ее остекленевших глазах застыли удивление и ужас. В центре комнаты пан Сигизмунд вытирал о какую-то ветошь лезвие шпаги. Его слуги проверяли гвардейцев и добивали еще проявлявших признаки жизни.

— Теперь, сударыня, вам и ребенку надо бежать. Бог с ним, с домом, пусть горит. С собой не возьмете. А если не сбежите, ей-ей сожгут на костре, — пан Сигизмунд озабоченно покрутил ус. — Денег на дорогу я вам дам... Да вместе и уедем отсюда, а то тут вас каждый может обидеть.

От пылающей кровати занялась шторка.

— А где же кардинал? Я его что-то не вижу, — нахмурился Сигизмунд.

— Там он, в карете! Скорее, пан, а то уйдет! — И Готвальд первым бросился вон.

Увидев темную фигуру, метнувшуюся к лошадям, возница пальнул в нее из пистоля.

— Давай разворачивай. Чего ты дожидаешься, кретин! — завопил Джеронимо, высунувшись из кареты.

«Черт бы побрал эту сентиментальность. Больше солдат надо было брать с собой. Что ж я все словно стыжусь чего-то, стесняюсь? Ведь не себе — ради благого дела все, и честь, и душу отдать готов... Господи, пронеси... Хоть бы дюжину аркебузиров с собой взял. Накрыли бы гнездо еретиков...»

— Уходит! — застонал, стиснув зубы, раненый Готвальд.

Карета, развернувшись, медленно набирала скорость.

— Стой! — Тень возникла поперек дороги, у кареты на пути, и возница привычно натянул вожжи.

— Это засада! Вперед, дави его, сукин сын! — взвыл кардинал, приоткрыв дверцу кареты и высунув голову.

Грянул выстрел, возница хлестнул лошадей, и карета вновь помчалась вперед, сметая все, что оказалось у нее на пути. Антонио, уцепившегося было за вожжи, волокло по брусчатке, пока его руки не разжались.

Через секунду к безжизненно лежащему на земле телу подбежал Кшиштоф:

— Как ты, парень?

— Он, кажется, жив, — облегченно вздохнул Сигизмунд. — Просто ушибся о камни. И каким чудом не попал под колеса кареты?.. Это Антонио. Тиролец. Наш человек. Поднимай его и пошли. Надо бежать. Через минуту здесь будут солдаты.

— Как Готвальд?

— Вон, ковыляет... — Пан спрятал за пояс еще дымящийся пистоль. — Терезу с ребенком не забудьте.

Пламя, вырвавшись из окна дома, стало лизать край крыши.

— Стойте!.. Я и сам могу, — зашевелился Антонио. — Как там у вас?

— Все живы. Пора уходить.

— А как же кардинал?

— Да вот он лежит, — пожал плечами Сигизмунд. — Я ж его из пистоля прямо в лоб, когда их преосвященство изволили высунуть свою сиятельную голову из кареты.

— Здорово... — На секунду все сгрудились вокруг тела. Черная сутана на черной мостовой. Только бледное пятно лица. На нем застыло удивление. И темное пятно на лбу.

— Специально серебряную пулю отлил для него, упыря, — довольно ухмыльнулся силезец. — Теперь точно не встанет... А куда ты дел украденного ребенка, Антонио?

— В домике у леса, я проведу...

Стало вдруг удивительно светло. Занялась крыша. Никто из жителей Зальцбурга так и не рискнул выйти на улицу, но десятки, если не сотни любопытных глаз прильнули к щелям в ставнях. Близилось утро.

Солнце уже окрасило розовым цветом восточные склоны гор. Они покинули страшную поляну сразу же, как только стала видна тропа. Пришлось сделать посохи, чтобы опираться на них, забираясь по круто берущей вверх тропе. В туманной дымке впереди уже была видна седловина перевала. Ноги скользили по глине. Порой из-под лошадиных копыт вниз катились камни. (Ходжа сумел поймать сбежавшую лошадь и теперь, нагруженную нехитрым скарбом, вел ее под уздцы.) Ольга и Ахмет шли следом, чуть поодаль, стараясь не оказаться на линии, по которой мог полететь вниз потревоженный камень.

«Интересно, что ОН предпримет теперь, когда полнолуние кончилось? — подумала Ольга. — Ведь он не оставит меня в покое. Придет следующей ночью? Или раньше?.. И зачем он хотел разбудить Марию? Что это ему даст? Неужели эта девица настолько безумна, что с радостью впустит его себе в душу?»

Ольга вспомнила давний сон: кто-то сжег деревню и перебил, саблями порубил, на лугу всех, кто в ней жил... Лежит, съежившись, хрупкая девочка лет тринадцати. Ветер треплет ее волосы, платье. У нее на бедре что-то темное — словно клеймо выжжено...

«Что это было за клеймо? О каком Предназначении твердил все время Цебеш и почему именно эту девочку выбрал для вселения души?»

И словно в ответ в голове ее зазвенели слова из Апокалипсиса, который Старик цитировал ей по памяти: «И он сделает то, что всем — малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам — положено будет начертание... И что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его.

Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо то число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть».

«Три шестерки, знак Зверя — вот что было на бедре у Марии, там, во сне... Но это ее тело! Неужели и у меня?» Рука сама задрала юбку, и Ольга с ужасом уставилась на родимое пятно — оно имело форму трех шестерок.

— Ольга! Да что с тобой?.. Что-то с ногой?

Ненависть сверкнула в глазах девушки, а рука перехватила посох, словно дубину. Описав дугу, посох обрушился на голову Ахмета. Не ожидавший удара Ахмет успел лишь чуть отклониться и, получив скользящий удар в висок, рухнул на камни.

— Стой! Что ты делаешь! Прекрати!..

Но Ольга не слышала крика Ходжи. Она уже не владела собой и могла лишь в истерике биться в клетке тела, захваченного проснувшейся Марией.

В ее сознании звенел радостный смех Сатаны:

«Теперь она пустит меня в свою душу, а тебя я выброшу, как ненужную ветошь...»

Мария склонилась над неподвижным Ахметом и вынула у него из-за пояса заряженный пистоль. Уверенной рукой взвела курок...

— Не-ет! Не смей!.. — Всей силой, всем своим существом Ольга вцепилась в эти хрупкие руки, наводящие пистоль на Ахмета. Руки девушки дрожали от напряжения. А сверху, бросив лошадь, бежал, спотыкаясь о камни, Ходжа. В его правой руке уже блестел выхваченный на бегу баделер.

У нее получилось. Лоб покрылся холодным потом, а по телу, вновь покорившемуся ее воле, пробежала нервная дрожь. Только ненависть и страх — больше ничего не было в душе той, настоящей Марии, завладевшей на миг телом. Теперь Ольга могла бы спокойно вздохнуть, но Ходжа был уже совсем рядом, и он видел лежащего Ахмета, пистоль в ее руке... Пистоль...

Выстрел.

Едкий дым заволок все вокруг. Ольга совершенно оглохла. Руки тряслись. Ветерок постепенно сносил дым в сторону. Ходжа лежал на камнях, почти рядом, сцепив от боли зубы и держась за окровавленное правое плечо. Баделер упал рядом — почти у ног Ольги. Оглянувшись, она увидела, что Ахмет открыл глаза.

— Зачем? — прошептал он одними губами.

В его глазах была мука, а рука уже привычным движением тянула из-за пояса второй пистоль.

Ольга ногой отбросила в сторону баделер, выпустила из рук дымящийся разряженный пистоль.

— Прости. Это была не я... Мария. Сатана разбудил Марию. — Она без сил опустилась на землю у его ног. — Господи, ты жив! Как хорошо, что ты отклонился...

Он, не отводя пистоля, поднялся с земли и склонился над ней:

— А сейчас ты кто? Ты что, сумела прогнать Марию?

— Да. У меня получилось... О боже, как я испугалась. Как хорошо, что вы только ранены. Прости меня... если можешь. Надо было мне раньше сказать. Он все пытался разбудить Марию. Там, ночью, у него не вышло. Я и не думала, что у него получится сейчас... Надо перевязать Ходжу. И меня свяжите, чтобы если снова что случится... Свяжите!

— Хорошо, свяжем. — Ахмет обнял ее, рыдающую, крепко прижав к своей груди. Погладил по голове. — Держись. Мы все равно победим.

Ходжа заметил, как в глазах командира блеснула слеза, но ничего не сказал.

Звук выстрела раскатился далеко по ущелью. Саллах видел три фигурки на далеком склоне, то, как упала одна, потом другая... Но он был слишком далеко и ничего не мог поделать. Выругавшись, он лишь быстрее погнал вперед лошадь.

Матиш, поправив повязку на голове, прислушался:

— Кажется, была стрельба?

— Да, сударь, — кивнул один из аркебузиров.

— Ну вот что. — Командир отряда решительно встал. — Мы не можем и дальше ползти, как улитки. Надо разделиться. Бернар, как самый здоровый и шустрый, поедет со мной, а ты, Ринальди, останешься с ранеными... И никаких возражений. Так всем будет лучше.

Шпили собора и архиепископского дворца тонули в утреннем тумане. Зальцах нес свои холодные воды вдоль ухоженных полей. Пан Сигизмунд, Антонио и профессор Бендетто на минуту остановились, оглянувшись на город.

— Видит бог, мы сделали все, что смогли, — выдохнул профессор.

— Это я сорвал им обряд, пристрелив упыря-инквизитора. — Силезец любовно погладил рукоять пистолета.

— Если бы я не похитил ребенка... — снова вспылил Антонио.

Бендетто Кастелли лишь понимающе улыбнулся. К чему спорить? Каждый из них сделал все, что считал нужным. Даже этот музыкант, Конрад, пробравшись в собор, что-то расстроил в церковном органе, сорвав им литургию. Глядя со своей колокольни, каждый из них мог считать, что именно он предотвратил Пришествие... Жаль, что Карл Готторн так и не появился. Но ждать его слишком опасно. За жизнь кардинала будут мстить, и Зальцбург теперь уже не самое спокойное место.

На перекрестке они разделились — Антонио и Бендетто двинулись на юг, а пан Сигизмунд со слугами и Тереза с двумя своими малютками — на север. Утро двадцать первого октября обещало быть солнечным.

Конрад тоже собирался домой, в Дрезден. Ранним утром, собрав свои пожитки и расплатившись с приютившим его домовладельцем, музыкант вышел на улицу.

«Церковный орган теперь не сможет играть очень долго — пока Себастьян не найдет неполадку... Цели своей я достиг. Они не смогут и не посмеют больше призывать Сатану. А Себастьяну придется перебирать все три мануала, если, конечно, я не подскажу ему, в чем дело... Надо зайти, попрощаться. В конце концов, он тоже органист, хоть и знает меньше меня. Однако чувствует музыку, и... негоже бросать в беде своего собрата. Намекну ему, в чем дело. А то ведь эти церковники отыграются на нем...»

У двери в дом Себастьяна стояли два гвардейца. Входная дверь была приоткрыта, и изнутри доносились крики. Сердце Конрада, испуганно трепыхнувшись, словно куда-то упало. Он прошел мимо, не решившись даже поинтересоваться, что происходит. Дойдя до поворота, свернул и из-за угла дома стал наблюдать за дверью. В скором времени крики прекратились, и из дверей вышел офицер гвардии в сопровождении двух солдат, несших в руках пакеты и свертки.

— Вор! Грабитель и подлец! — раздался женский голос из раскрывшегося вдруг окна. — Ты за это ответишь!

Обернувшись к стоящим у двери охранникам, офицер небрежно махнул рукой:

— Передайте внутренней страже, пусть проследят, чтобы еретичка не подходила больше к окнам. Если подобное, — он ткнул пальцем в направлении высунувшейся из окна растрепанной женской головы, — повторится, я лишу их недельного жалованья.

Женщина только открыла рот, чтобы обрушить на офицера новый поток проклятий, но кто-то, схватив сзади за волосы, уволок ее от окна и с силой захлопнул оконные створки.

Глава 23

— Так что же нам теперь делать? — Это был первый вопрос, который задал собравшимся в архиепископской приемной прелатам Джузеппе Орсини, иезуит, духовник Великого Инквизитора Австрии, Штирии, Каринтии и Крайны.

— Выжечь! Выжечь эту заразу каленым железом! У меня в Зальцбурге еретики... — Архиепископ, раскрасневшийся, трясущий щеками и складками двойного подбородка, буквально захлебывался от гнева. — Я их всех уничтожу! Если этот болван, полковник Дальт, не справится с мятежниками собственными силами, я пошлю письмо в Мюнхен, к моему доброму соседу герцогу Максимилиану. Он внемлет моим мольбам, он пришлет сюда людей, истинных львов, ревнителей веры. Пусть огнем и мечом...

— Ваше святейшество! — скорбно взмахнул руками отец Умберто, глава Тирольской инквизиции, тощий старичок с благообразным выражением лица. — Кардинала уже не вернуть, а ту жалкую горстку еретиков, что осмелилась напасть на него, скоро поймают. Не торопитесь с репрессиями...

— Нет! Мы не можем простить им этого зверства. Посягнуть на кардинала... — взмахнул руками ректор Гильдес. — Все посягнувшие на установленную Господом законную власть должны быть уничтожены.

— А что говорит возница?

— Его уже допросили с пристрастием. Он сознался во всем. — Адальберто, председатель Зальцбургского трибунала инквизиции, скорбно поджал губы. — Это заговор. Замешаны многие видные люди города. Кардинала заманили в ловушку и расстреляли из мушкетов. Перебиты и все охранявшие его гвардейцы.

— Но почему отец Джеронимо погиб, а возница жив? — с негодованием взмахнул руками глава Германской ассистенции ордена иезуитов, худощавый блондин Якоб Верт.

— Мы занимаемся этим вопросом... — Адальберто скорбно опустил очи долу. — Вы можете пройти со мной в пыточную камеру и лично удостовериться в усердии слуг Христовых. Возницу допрашивают в присутствии нотариуса и адвоката, применяя пока только дыбу, плети и прижигание, и он непрестанно дает новые показания. Однако понадобится время, чтобы отличить в его словах вымысел от лжи: сличить его прежние показания с новыми и с показаниями свидетелей...

— Мы отвлеклись на обсуждение второстепенных вопросов, братья! — возвысил голос Джузеппе Орсини. — Оставим судьбу возницы и убийц кардинала Джеронимо на усмотрение местного трибунала. Конечно же, уважаемый архиепископ волен в своих владениях принимать любые меры, какие он сочтет необходимым. Мы можем лишь помочь ему советом и предостеречь от поспешных решений... Но вы забываете, возлюбленные братья мои, что и в эту ночь будет полнолуние, а следовательно, может быть успешно проведен обряд, который сорвался прошлой ночью.

В комнате наступила тишина.

— Вы уверены?

— Да. Луна в грядущую ночь будет столь же полной, как и в прошлую... А трагическая гибель Великого Инквизитора ни в коей мере не снимает ответственности с собранного им конклава... Собственно, я не вижу смысла повторять аргументы, которые еще вчера приводил Джеронимо Ари. Возможно, некоторые из вас боялись его власти, некоторые нуждались в нем для каких-то своих целей. Теперь, волей Провидения, вы избавлены от довлеющего авторитета Великого Инквизитора. Так как предстоящий нам обряд требует искреннего единодушия, сегодня я хотел бы услышать, не изменит ли свое решение почтенный конклав?

— Вы полагаете, маэстро Орсини, что предыдущее наше решение было принято под давлением кардинала? — возмущенно воскликнул Альфред Геснер, председатель Штирийского трибунала Святой Инквизиции. В зале раздались возмущенные крики:

— Это ложь!

— Мы и сейчас можем подтвердить!..

— Стойте!.. Орсини прав. — Жофруа Вотер поднял вверх руку, сжимающую посох, и, кажется, одним только усилием воли погасил нарастающий ропот. Одиннадцать прелатов смотрели теперь на него: тщедушного старичка с негромким голосом. — То, что я молчаливо согласился с принятым вчера решением, считаю малодушием и грехом. Насильственную же смерть кардинала воспринимаю как знак свыше. Мы все слишком зависели от него, братья. Я даже склонен предположить, что сюда, в Зальцбург, он пригласил именно тех, кто, по его мнению, подчинился бы беспрекословно любому его решению. Ни для кого из присутствующих не секрет, что Джеронимо Ари был чародей и чернокнижник. Он сам погряз во грехе, с которым был поставлен бороться. Личная власть для него оказалось доминантой, которую он ставил превыше Заповедей... Я экзорцист. Всю жизнь я положил на изгнание злых духов из людей. Поэтому я счел, что буду полезней, участвуя в призвании Зверя, дабы не допустить его победы над нами. Но те знамения, что пережили мы все прошлой ночью, и тот страх, что охватил всех нас... Ведь каждый из вас видел, чувствовал... Я не уверен, что Джеронимо был одержим злым духом, но, думаю, он был к этому близок. Я, всю жизнь изгонявший диавола из людских душ, не могу теперь его призывать. Даже если вы решите, что это неизбежно и делается на благо церкви. Я пробовал уже, вместе со всеми, прошлой ночью... Не могу. И если мои слова еще хоть что-нибудь значат для собравшихся здесь, я скажу: остановитесь. Вчера мы все впали в дьявольский искус, но Господь всемилостив — он явил нам предупреждение. На пороге геенны огненной остановитесь, братья!..

Якоб Верт сдержанно кивнул. Отец Лоренцо, сделав шаг, размахнулся и сзади, со всей силы, обрушил свинцовый набалдашник посоха на голову Жофруа. Кажется, все в зале услышали, как хрустнула затылочная кость старика. Труп экзорциста рухнул на пол. На мраморной плите стала расползаться кровавая лужа.

По залу прокатился ропот ужаса. Все взоры устремились на Лоренцо. Тот выжидательно посмотрел на Якоба, но иезуит лишь опустил вниз глаза.

— Что... что это значит? — архиепископ Зальцбургский трясущимся пальцем показал на распростертый труп. — Как... это в моем доме?

— Я не мог позволить ему порочить светлое имя кардинала Джеронимо. Этот еретик... в своих речах он сотрясал основы...

— Верно, Лоренцо! — выступил вперед Адальберто. — Он действовал по наущению дьявола! Разве вы не чувствуете этого? Даже сейчас злые эманации исходят от него мощным потоком...

— Правильно! Мы решили то, что решили. И если есть возможность повторить обряд, еще раз попытаться... — архиепископ Богемии Логелиус смешался, подбирая слова.

— Братья! — поднял руку Якоб Верт. — Я, как глава Германской ассистенции ордена иезуитов и как представитель Папы, заявляю, что кардинал Джеронимо Ари предпринимал все свои действия, согласуя их с Генеральной Консисторией. Свои полномочия Великий Инквизитор получил лично из рук Павла V и, проводя этот обряд, действовал в рамках своих полномочий. Также довожу до вашего сведения, что генерал ордена Иисуса Муций Вителлески знает о том, что здесь происходит. Я уполномочен передать вам его благословение и благословение Павла V.

— Но если кто-то все же считает, что мы не правы, то пусть скажет прямо, — снова взял слово Джузеппе Орсини. Его взгляд упал на тело экзорциста. — Мой брат во Христе, отец Лоренцо, взял на себя этот грех, дабы не дать богохульнику распространять свои грязные домыслы... Но если кто-то чувствует внутреннее несогласие с проводимым обрядом, если кто-то не верит, что только так мы можем спасти нашу церковь от грозящих опасностей... Тем, чью душу терзают сомнения, а равно и тем, кто не верит, что сейчас призвание Сатаны для нас единственный путь к Спасению, лучше не участвовать в обряде. И пусть никто не воспримет их неучастие как попытку нам помешать. Для успешного Призвания нам хватит и немногих, лишь бы тверда была их вера...

— Мы не будем принуждать вас участвовать в обряде. Но все, присутствующие здесь, должны дать клятву, — опять воззвал Якоб Верт, — что сохранят молчание обо всем, что произошло в этих стенах, обо всем, что хоть как-то касалось проводимого нами обряда...

Ни один из присутствовавших прелатов не высказал больше ни слова протеста. Один за другим святые отцы шептали слова клятвы, положив руку на Святое Писание. И ни тени сомнения не было на их лицах.

Сегодня вечером все одиннадцать прелатов придут на черную мессу. Потому что, сделав первый шаг, надо делать второй. Никто не откажется, не усомнится. «Единственный путь к Спасению». Их вера была тверда, как мрамор, политый кровью.

— И чего они хотят от тебя?

— Чтобы я починил орган. К сегодняшнему вечеру. Иначе они убьют и меня, и мою семью... Боже мой, это какой-то кошмарный сон! Такого не может быть на самом деле... Я же свободный человек, не какой-нибудь серв или крестьянин. Другого такого специалиста им не найти. Они не имеют никакого права... Да если бы только мне не понравилось что-то, я бы мог повернуться и уйти, разве что не получив жалованье за последний месяц.

— Тебя не отпустят. Это инквизиция.

— Да. Они тут все, кажется, посходили с ума... Я починю, конечно. Но как они посмели? По какому праву здесь распоряжаются инквизиторы?! Архиепископ только поддакивает им... Да я после этого и дня ему не прослужу. Пусть кто-нибудь другой играет в соборе. Я их по судам затаскаю. Напишу в Аугсбург, в Рим, в Вену. Если эти скоты решили, что для них не писаны ни имперские законы, ни нормы права, то я напомню им... Как ты думаешь, Конрад: они и правда осмелятся пытать или даже убить моих жену и детей, если я не успею к сроку?

— Чини орган... Их теперь никто не остановит, Себастьян. Им и на суды, и на закон наплевать. Эти твари уже переступили все границы... Я не могу пойти с тобой в собор. Но дать тебе пару советов...

— Да откуда ты знаешь, что там сломано?.. Разве ты... Ты?! — Лицо Себастьяна дернулось, словно от боли. Он схватил Конрада за грудки. — Собака! Да как ты посмел?.. Я же пустил тебя, как друга. А теперь из-за этого всех нас...

— Я научу, научу, что исправить... Да отпусти же! Если придушишь меня, никто уже тебе не поможет.

— Хорошо... — Себастьян с шумом выдохнул и разжал руки. — Рассказывай, в чем там дело... И какого черта ты вообще все это подстроил? Да давай поскорее, а то эти два солдафона, приставленные ко мне архиепископом, скоро вернутся.

Лошадь осторожно переступала по каменистой почве. При каждом ее неверном шаге душа Ольги сжималась от страха.

«Оказывается, это очень неудобно и страшно, когда намертво привязана к седлу и связаны руки. И как это лошадь еще не споткнулась и не сверзилась в пропасть?»

Ахмет шел впереди, ведя лошадь в поводу. Следом двигался Ходжа. Он теперь поглядывал на Ольгу с опаской и, кажется, уже был не рад, что во все это ввязался.

«Ну как? Ты и теперь будешь упрямиться, девочка? Просто удивительно, с какой легкостью ты отдала себя мне во власть... Ты уверена, что теперь никак не можешь повредить Ахмету? Лошади — очень пугливые твари. Особенно когда камни шатаются у них под ногами. Ты ведь очень боишься, что лошадь оступится? А если она понесет?»

«Чего ты от меня хочешь?»

«Ты знаешь... Просто согласись...»

«Нет!»

Лошадь дернулась, словно увидела, почуяла вдруг что-то злое рядом с собой. Камень, выскочив у нее из-под копыта, покатился вниз, стронув с места другие, — настоящий камнепад. Холодный ветер ударил в лицо.

— Стоять! — Ахмет обеими руками вцепился в узду, а лошадь, не чувствуя прочной опоры под ногами, заржала, стала вырываться и поволокла его по камням.

Ужас темной волной захлестнул душу. Ольга даже закричать не могла. Дернулась в седле, потом еще раз, пытаясь освободиться. Но лошадь лишь сильней испугалась и мчала над кручей, по шатким камням, не разбирая дороги. Только ветер свистит в ушах, словно злорадный смех.

Хлестнули по лицу ветки, и Ольга зажмурилась. Оказалось, что не видеть — еще хуже. Воображение рисовало картины — одна страшнее другой. Через несколько секунд открыв глаза, она обмерла от ужаса — лошадь, не помня себя, мчалась вперед, туда, где ровная площадка обрывалась в никуда, в небо. Внутри словно что-то оборвалось.

«Все... Наверное, так даже лучше... Только будет больно. Но, может, недолго...»

В последний момент под копытами лошади оказался не воздух, а крутой склон. Испуганно фырча, присев на зад и торопливо, беспомощно перебирая копытами, лошадь съехала вниз на оползне мелких камней, чудом не упала и, едва получив возможность оттолкнуться от чего-то твердого, снова пустилась в безумную скачку по горным кручам.

«Нет. Он меня не убьет. Я же нужна ему, чтобы впустить его в свою душу... Не убьет. Только если лошадка все-таки свернет себе шею, я ведь так и буду лежать, придавленная, может быть, несколько часов, может, дней, умирая от боли, от жажды и голода... За что же мне все это?..»

— И самое страшное, что мы уже ничего не сумеем сделать. Если бы они не схватили твою семью, Себастьян…

— Нет, я все же не пойму, зачем ты орган ломал? Не мог сразу мне рассказать? Думаешь, я сильно держался за место при дворе архиепископа? Так сильно, что... Да плевать на него. Зальцбург — не единственный город в мире. Уже сегодня пили бы мы с тобой пиво где-нибудь в корчме, по дороге в Мюнхен. Правда, Марта расстроилась бы. Она тут очень привыкла. Да и у деток появились друзья…

— Прости. Я действительно не был уверен, что ты поддержишь меня. И потом — я и представить себе не мог, что они решатся брать заложников и тому подобное... И главное, я совершенно не представляю себе, что делать. Этого нельзя допустить. Нельзя, понимаешь? — В глазах Конрада застыла мольба. Впрочем, он прекрасно понимал, что Себастьян не откажется играть в соборе до тех пор, пока в опасности его семья. Также он понимал и то, что немыслимо и преступно требовать от Себастьяна подобного отказа.

— А с чего ты решил, что музыка поможет им вызвать Сатану?

— Не я. Это они так решили. Иначе к чему бы им беспокоиться по поводу органа... Мы как-то должны помешать этому кошмару... Если я освобожу твою семью и подам тебе сигнал об этом, ты откажешься играть для них? Сбежишь? Сломаешь орган?

— Глупо, — Себастьян поморщился. — Ты же сам говоришь — их охраняют солдаты. Двое на входе, еще несколько внутри. Ты что, наймешь разбойников, чтобы напасть на мой дом? Так первой моя же семья и пострадает!

— Нет. Я сам. На наемников нет ни времени, ни денег. Прокрадусь и...

— Тебя убьют, парень... Да и потом — это не выход, — Себастьян улыбнулся. — Они хотят, чтобы я сыграл им литанию, как на обычной мессе. Есть Бог! Я им сыграю. ТАКОЕ сыграю, что мороз по коже у них пробежит... С чего ты решил, что ЛЮБАЯ музыка поможет им вызвать диавола? С чего?! Пойдем. Я покажу тебе. — Схватив Конрада за руку, органист потащил его за собой в собор.

— Постой! Там же солдаты... — зашептал Конрад.

— У меня свободный вход и выход. Я велю — они и тебя пропустят... Самой большой силой в мире духовном является музыка, в этом ты прав. Но почему ты решил, что она всего лишь инструмент, усиливающий то или иное действие? Есть музыка, над которой не властно ничто, кроме Бога. Она и есть Бог, его голос, его дух, сходящий на землю. Диавола они вызвать хотят — так я им явлю Бога. Настоящая музыка сама встанет непреодолимой стеной на пути того зла, которое они собрались призывать...

Солдатам, чтобы пропустить Конрада, было достаточно слов органиста «этот со мной». А потом как во сне. Меньше чем за час они вдвоем восстановили работоспособность органа. И Себастьян сыграл то, что он решил играть во время обряда.

То, что лошадь нигде не упала и не свернула шею себе и наезднице, было своего рода чудом. Вся в мыле, кобыла шла теперь, спотыкаясь, по лугу.

Впереди живая изгородь из шиповника. Еще дальше — сад. Видны крыши домов — небольшое селение. Вдали пасущиеся овцы. Ольга перевела дух.

«Все. Я жива. Теперь меня встретят какие-нибудь люди. Отвяжут... Не может быть, чтобы все было так просто. Что за люди живут здесь? Куда он пригнал меня?.. Боже мой, зачем же Ахмет так крепко стянул мне руки? Перетереть бы их обо что-нибудь... Хоть бы седло было... То, что они с Ходжой соорудили, чтобы посадить меня верхом... Ладно. Буду елозить веревки хотя бы так, друг о друга. Должны же они когда-то растянуться и ослабнуть».

Животное испуганно фыркнуло. Попятилось от живой изгороди.

«Там кто-то есть?.. Точно. Метнулась тень. Теперь наверняка появятся люди. Что я скажу им? Как объясню свое положение? Разве что соврать, что меня захватили разбойники, привязали, а я все-таки бежала».

Томительные минуты, кажущиеся часами. Кобыла, отдышавшись, умиротворенно жевала травку на лугу, а Ольга с отчаянной яростью пыталась растянуть, перетереть веревки, стягивающие за спиной уже немеющие руки.

«Да что же это такое?! Они ведь заметили меня. Почему никто не приходит? Неужели им совсем не интересно, что привязанная к лошади женщина делает возле их деревеньки?»

— Дальт! Сегодня к вечеру нам нужен младенец. Родившийся недавно и еще не крещенный. Ты должен найти такого. Проверь близлежащие деревни, особенно те, где нет собственной церкви...

— Позвольте спросить, ваша светлость... зачем?

— Не рассуждать! — вспыхнул архиепископ. — Вопросы он задает. Выполняй и немедленно, пока я сам не начал задавать тебе вопросы.

— Какие вопросы, ваша светлость? Я честный солдат и не привык к недомолвкам! — вытянулся по стойке «смирно» полковник Дальт.

«Служака. Солдафон. Собака цепная. Он еще рассуждать вздумал... Неужели думает, что я перед ним буду раскрывать все карты».

— Как ты допустил гибель кардинала Джеронимо? Почему оказался сломан орган, когда собор был полон твоих людей? Откуда эти безумные сквозняки в соборе во время литургии? Ведь сочетание этих фактов можно рассматривать не только как показатель некомпетентности, но и как доказательство твоего участия в заговоре против святой церкви Христовой! Брат Адальберто уже докладывал мне, какие показания дает извозчик покойного кардинала. Если начать сейчас задавать ему вопросы про полковника Дальта, то он и про тебя расскажет...

— Что вам нужно?

— Беспрекословное подчинение! Не задавать глупых вопросов. Мы лучше знаем «зачем»! Если церковь решит, что черное — это белое, ты должен лишь принять это к сведению и отдать соответствующие команды своим подчиненным! На наших плечах сейчас груз ответственности, куда больший, чем ты можешь себе представить. И если сейчас, когда от тебя нужна помощь и железная дисциплина, ты начнешь задавать глупые вопросы, мне будет проще выбросить тебя вон и найти новых, более рьяных слуг Господа... Ты все понял?!

— Да, монсеньор.

— Как скоро сможешь доставить младенца?

— Это вопрос часов... Позволю себе заметить — местные жители расценят это как разбой. Разбой архиепископских солдат в архиепископской деревне.

— Так устройте маскарад! — взмахнул руками архиепископ. — Почему я вас всему должен учить?

— Слушаюсь!

«Пожалуй, Себастьян действительно прав. С него требуют музыки — так они получат ее. Боже, как я был слеп! ТАКОЕ действительно не сможет призвать никакие злые силы. Если бы я сам догадался. Если бы просто поговорил с Себастьяном начистоту... Почему мы так разобщены? Почему и среди сподвижников Карла Готторна нет согласия?.. Однако где гарантия, что потом инквизиторы отпустят семью Себастьяна? Кажется, эти святоши совсем сошли с ума».

Зайдя в оружейную лавку и отдав все свои сбережения, Конрад купил пистоль. В Зальцбурге это страшное оружие было запрещено к ношению частным лицам. Но когда торговцев останавливали подобные запреты?

«Что бы ни сделал Себастьян, мне кажется, его семью все равно не отпустят... Ведь это очень заманчиво — совершить черную мессу, а потом перебить всех свидетелей или тех, кто оказался хоть как-то замешан... Но шила в мешке не утаишь. Уже сейчас по городу ходят странные слухи. Однако предсказать заранее действия „святых отцов“ невозможно. Себастьян будет делать свое дело, а я постараюсь сделать свое».

Глава 24

Снова шорох в кустах. Переговариваются о чем-то. Крестьяне. Около дюжины. В их руках дубины и вилы. Один с веревкой. Вышли из-за живой изгороди и цепью растянулись по обе стороны от Ольги. Стали медленно сходиться.

— Что вам нужно?! — крикнула она.

Молчание в ответ.

«Да что же это... Хоть бы освободить руки. Я бы тогда попыталась управлять лошадью, ускакать отсюда...»

Крестьяне шли медленно, осторожно, стараясь отрезать ей путь к бегству.

«Что они будут делать, когда поймают меня? Неужели убьют?.. Что ТЫ молчишь? Ты же слышишь меня!»

«Я уже давно слушаю... Просто надоело первым начинать разговор. Все ждал, когда ты сама меня позовешь».

«Кто эти люди? Зачем они меня окружают?»

«В этих местах есть легенда о дикой охотнице. Она скачет по горам, а когда приближается к какой-нибудь деревне, там начинается мор. Или падеж скота. Или еще какая-нибудь гадость... Они думают, ты — охотница».

«Убьют?»

«Наверняка. Забьют камнями или, если получится, сожгут на костре. Они боятся к тебе прикасаться. Так что...»

Один из крестьян кинул веревку.

«Лассо! — вздрогнула Ольга. — Они хотят поймать в петлю меня или лошадь».

Она закричала, как могла громко, и ударила кобылу пятками по бокам. Лошадь сделала несколько неуклюжих прыжков. Крестьяне чуть отступили. Потом снова придвинулись ближе. Тот, что кидал петлю, теперь подтягивал веревку к себе, чтобы потом снова бросить.

«Лошадь не убежит от них, если я сам этого не захочу».

«Я же нужна тебе! Ты не позволишь, чтобы они меня убили».

«Они и не успеют убить. Но покалечить — вполне... А потом появится Цебеш. Он уже спешит сюда. Местные крестьяне очень его уважают».

Цебеш. Имя ударило как плеть. «Нет, не надо! Я тебя впущу. Только дай мне сейчас уйти от крестьян, а потом ты вселишься в того, в кого я скажу».

«Согласен. Так в кого?»

«В кого я скажу».

Крестьянин снова бросил лассо. Ольга ударила лошадь в бока, но та только устало фыркнула. Веревка скользнула по плечу Ольги.

«Ты должна сейчас назвать имя. И вселение произойдет, как только мы встретим этого человека. Таковы мои условия».

«Да. Я согласна».

«В кого?»

Крестьяне еще на шаг сузили круг.

«Только не Цебеш. И не Ахмет... В Хорвата».

Брошенное лассо охватило бы ее за плечи, но лошадь дернулась вдруг, будто кто ее укусил. Со спины налетел холодный ветер, сыпанув пылью и облетающей листвой в глаза стоящих на пути крестьян. Испуганно заржав, лошадь бросилась на людей. Мелькнула страшная коса возле лица. Кто-то сдавленно крякнул, сшибленный с ног. Прыжок через заросли шиповника, и вперед — снова в сумасшедшую скачку. Кажется, вслед летели камни, люди что-то кричали. Ей было все равно. Все время, пока она говорила с Сатаной, руки делали свою работу — напрягались, терлись, тянули. И теперь она почувствовала, наконец, что петля, стягивающая за спиной кисти, ослабла.

Лошадь успокоилась и двигалась теперь по неширокой дороге медленным шагом. Вокруг — ни души. За спиной злополучная деревня, а где-то далеко впереди — карета. Движется ей навстречу. На таком расстоянии кажется — почти стоит. Ольга, наконец, изловчилась и освободила правую кисть. Сбросила веревку, болтавшуюся теперь на левой. Нагнувшись к лошадиной шее, зацепила пальцами болтавшуюся бесполезно мокрую от пены узду.

— Ну, красавица, теперь другое дело. Теперь я решаю, куда тебе повернуть. Сворачивай с дороги. Надо обогнуть деревню и вернуться туда, откуда пришли. Ты ведь умная лошадка? Мы с тобой вспомним дорогу, по которой попали в деревню.

А где-то глубоко, старательно спрятанная, таилась радость: «Хорват далеко, я выиграла время!»

Читать следы в горах — дело непростое.

«Наверное, я нашел, где они шли, только потому, что видел из долины три фигурки на склоне и лошадь. Нашел место, где была перестрелка и кого-то ранили. Ясно различима кровь на камнях. Потом только два следа и подковы. Раненого нагрузили на животное? Иначе я бы нашел труп, могилу».

На камнях следов не было, а на твердой почве Саллах мог отчетливо различить только следы подков. Вслед за ними он и поднялся до перевала. Своего коня он вел в поводу.

Холодный ветер в лицо и широкая долина под ногами. Впереди, за долиной, еще один горный кряж.

«Если я что-то понимаю, то за тем кряжем Каринтия, а потом Аджио — территория венецианцев».

До рези в глазах Саллах вглядывался в покрытую синей дымкой даль. Но окрестности были безлюдны — ни лошади, ни путников. Только в долине сверкнули в солнечных лучах стекла домов — город. Небольшой, но все же — центр жизни.

«Ладно. Попробую теперь найти их по следам»

— Он здесь проходил. Вот след. — Бернар ткнул пальцем в отчетливый отпечаток подковы.

— Это хорошо. — Матиш оглядывал лежащую под ногами долину. — Смотри! Это он!.. Направляется к Маутендорфу.

Одинокий всадник и город вдали были отчетливо видны с перевала. Солнце начинало припекать, забираясь все выше на небо.

— Значит, трое, которых мы ищем, тоже там, он ведь идет следом за ними... Поторопимся. У меня с собой грамоты от Карадича. Может быть, имея их на руках, в городе мы добьемся подкрепления.

Она изо всех сил напрягала память, но тщетно. Ни одного четкого ориентира. Никакой уверенности, что взбесившаяся лошадь несла ее именно этой дорогой. Привязанные ноги уже давно затекли. Голова кружилась от голода и от усталости. Перед внутренним взором мелькали какие-то лица, проносились видения.

Знакомый силуэт мелькнул на склоне.

«Бежать? Остаться?»

Долину огласил радостный крик.

— Нашлась! — Ходжа спешил к ней, размахивая здоровой левой рукой. Услышав его, на гребне холма появился Ахмет.

«Сила неумолимо ведет меня к цели. Проскочил прямо перед носом пятерых солдат полиции Христа. А они ведь именно меня искали... — Цебеш хлестнул лошадей. — Откуда здесь эти выродки? Я выбираю дорогу, опираясь лишь на видения. Мария, стреляющая из пистоля на склоне горы. Мария, которую несет по немыслимым кручам испугавшаяся лошадь. ОН сам гонит ее мне прямо в руки. Она уже стреляла по своим друзьям-албанцам, а теперь совершенно одна...

Но в этих диких местах никогда не было солдат инквизиции. А эти пятеро, похоже, собирались перегородить дорогу... Если теперь все дороги будут перекрыты, то я со своей каретой... Неужели кто-то из святош получает те же видения, что и я? И знает Альпы так же хорошо, чтобы по мимолетным признакам определить, на какой перевал взбирались беглецы, где именно Мария промчалась на лошади?.. Невероятно.

Впрочем, им меня все равно не остановить. Видит бог, я не хотел... Но если они жаждут крови... Если инквизиторы действительно наводнили долину своими солдатами, то у меня не остается другого выхода».

Прогрохотав по дороге мимо колючей изгороди из шиповника, карета остановилась. Два десятка крестьян оживленно жестикулировали, что-то обсуждая. В их руках были дубины, вилы и косы.

— Что у вас тут случилось?

Цебеш соскочил с козел и подошел к толпе. Гомон смолк. Воцарилась тишина, которую вскоре нарушил удивленный восторженный шепот:

— Старый Ходок... Это он... Вот кто нам все объяснит.

Из толпы крестьян вышел чернобородый широкоплечий человек. Сняв шляпу, он степенно поклонился, не спуская с Цебеша настороженного и в то же время восторженного взгляда.

— Что привело тебя в нашу долину, Учитель?

«Вот уж кого не ждал здесь увидеть, так это полицию Христа, — подумал Саллах. — Мне всегда казалось, что Маутендорф — тихий город. Неужели кто-то знал, предупредил, вычислил, куда они побегут... Не удивлюсь, если сам Шайтан помогает этим инквизиторам найти Марию.

Вот и их главный. Глаза, словно щели в ад. Он, кажется, уже видел меня. Может узнать... И дернул меня черт снять комнатку с окнами напротив корчмы, где у инквизиторов штаб-квартира!

Куда, однако, подевались Ахмет и Ходжа?.. Теперь мне остается только надеяться, что они решат не заходить в город и незаметно проскочат мимо. Хотя, наверное, это невозможно. Если Хорват в Маутендорфе, то его люди наверняка уже перекрыли все дороги вокруг. А у них всего одна лошадь на троих. И кто-то из трех ранен...

Ну как я мог с ними разминуться! Ни лошадиных следов, ни людских... Никогда не был хорошим следопытом, но чтобы так бестолково...

О! Вот и Матиш пожаловал. Интересно, он так и шел по моим следам все это время?»

Обтрепанные и грязные, шатающиеся от усталости, они вошли в Маутендорф, счастливо улыбаясь.

— Так что мы решили разделиться и идти по обе стороны гребня, высматривая, не лежишь ли ты где-нибудь... Мушкеты и прочую поклажу, даже одежду и запас еды пришлось бросить. Не тащить же все на себе по горам. Тем более что Ходжа ранен... Слава Аллаху, он заметил тебя издали...

— А я петлю на руках все не могла растянуть. Вы ее так крепко завязали... Ведь сама виновата. Сама попросила вас связать меня. И чуть не погибла... — Ольга нахмурилась, вспомнив, что пообещала Сатане в обмен на спасение.

— Ты, кстати, так и не рассказала, что там случилось в деревне и почему крестьяне набросились на тебя.

— Болван! Ты снова их упустил!.. — Стефан Карадич зло ударил кулаком по столу. — Впрочем, — продолжил он, взглянув на бледное лицо и замотанный кровавыми тряпками лоб Матиша, — ты сделал даже больше, чем я от тебя ожидал... Молодец, что решился преследовать их. И дурак, что не сберег в том бою ни одного приличного следопыта. А что до сбежавшего албанца — найдем. И всех их, еретиков, теперь накроем. Я уверен... Чую, что они где-то рядом...

— Ваша милость! — В комнату ворвался всклоченный, мокрый от пота усач Ульбрехт Бибер. — Я поймал его! Он в долине!..

— Молчать! Стоять смирно! Выражайся внятно, болван. Ну?.. Кого ты поймал?

— Старика... Цебеша... — с трудом выдохнул Бибер.

— Где он?! — Дюжина взоров устремились на бывшего лейтенанта полиции Христа города Линца.

— Заступая на пост на дороге в Фонсдорф, мы заметили черную карету. Она показалась мне подозрительной. Проследили... Возница соответствовал приметам Старика... Местные крестьяне приняли его с воодушевлением, стали вооружаться. У меня в отряде всего четверо солдат. Мы не решились атаковать превосходящего силами противника. Однако я произвел вылазку. Убив приставленных для охраны кареты приспешников Цебеша, мы на этой самой карете поспешили сюда... — Ульбрехт подкрутил ус и, лихо улыбаясь, оглядел слушавших его. Встретив его взгляд, Матиш провел рукой по свисающим подковой черным с проседью усам. Ульбрехт запнулся и продолжил уже менее уверенно. — Без средств передвижения Старик далеко не сумеет уйти. Ведь так, герр Карадич? Если сейчас всем напасть...

— Да по сравнению с тобой Матиш не просто герой, но еще и верх сообразительности... Вместо того чтобы лично установить слежку и послать к нам за подкреплением гонца, ты растревожил это осиное гнездо... К черту! — Хорват нервно дернул плечом. — Общая тревога. Всем к оружию. Ульбрехт, покажешь дорогу. Уничтожить Цебеша и всех, кто рядом с ним!

Стефан, затянув на поясе портупею с саблей и накинув на спину плащ, двинулся к выходу. Следом за ним, торопливо вооружаясь на ходу, бросилась дюжина солдат полиции Христа — все силы, какими Хорват располагал сейчас в Маутендорфе.

— ...И я пообещала ему, что впущу его и вселю в тело одного человека. Этот человек... Хорват, солдаты его так зовут. Он и сейчас, наверное, сидит в Граце. Даже если Сатана сумеет направить теперь его на наш след, возможно, время еще есть.

Ахмет с тревогой огляделся вокруг:

— Смешно слушать, Ольга. Неужели ты думаешь, что сумела превзойти в коварстве Шайтана?.. Пока ты не рассказала мне всего, я был уверен, что мы хоть на какое-то время в безопасности. Но теперь...

— Смотри. Что ты думаешь об этой колымаге? — подмигнул Ходжа Ахмету, указав на только что остановившийся у дверей харчевни экипаж. — И пассажир и возница стремглав побежали в кабак, едва карета остановилась. А нам как раз не на чем...

— Это знак, — кивнул Ахмет. — Ходжа — на козлы, мы с Ольгой — внутрь...

В десяти шагах справа с шумом распахнулась дверь. Уверенным шагом навстречу Ольге шла смерть. Хорват. Удивленно подняв бровь, на ходу вытягивал из-за пояса пистоль...

— Это ОН!.. Ахмет, стреляй!

Выстрелы грянули почти одновременно, грохотом и пороховым дымом забив, словно ватой, уши, глаза. Ахмет разрядил один пистоль, потом второй. Откуда-то сверху, наверное, уже с козел кареты, пальнул по столпившимся в проходе солдатам Ходжа. Инквизиторы тоже начали пальбу. Она хотела бежать, спасаться, но не сумела двинуть и пальцем. Только дрожь в коленях и в голове холодный, злой голос:

«Дрянь! Да как ты посмела?! Ведь мы же ДОГОВОРИЛИСЬ!»

Холодный порыв ветра разметал пороховую гарь, и Ольга увидела совсем близко, сквозь дымку, сжатые губы, нос с горбинкой, припухшие веки и черные, совсем не злые, просто очень усталые глаза... Сжимая в руке дымящийся пистоль, он медленно сползал, и спина оставляла кровавый след на стене.

Кто-то еще стрелял, кричал... Ахмет сорвал ее, оцепеневшую, с места и, словно пушинку, закинул в карету. Залихватский свист Ходжи... Сумасшедшая тряска... Еще выстрелы сзади.

«Боже мой, как я устала».

«И откуда они взялись тут на мою голову? — ворчал вполголоса Саллах, лихорадочно перезаряжая пистоль. — Обрушиться как гром на голову, угнать карету из-под самого носа инквизиторов, подстрелить их главаря и сухими уйти из воды... Ахмет в своем репертуаре. Вот только... Не стал бы он так рисковать. Ведь в перестрелке могли убить его драгоценную Ольгу. Скорее, все сложилось случайно. Просто он молодец — не растерялся. Однако пора и мне бежать».

Взведя спусковой крючок, Саллах подхватил дорожную сумку и выскочил из комнаты вон.

«Теперь главное — унести ноги. Надеюсь, они не заметили, что я тоже пальнул в них из окна. Но вдруг?..»

Краем глаза он заметил, как кто-то бежит по проулку, сжимая в правой руке саблю, а в левой пистоль.

«Засекли! Отрезают от конюшни! — привычным движением он поднял пистоль. — Проклятье! Это же Матиш... И куда он все время лезет?!»

Саллах одним махом перескочил через забор, потом через другой. В соседнем доме тоже была конюшня. Кто-то испуганно шарахнулся от него, заметив в руке оружие. Одна из лошадок была под седлом. «Аллах велик!» — облегченно выдохнул албанец, схватив ее под уздцы.

Матиш ждал, прижавшись спиной к беленой стене амбара. «Ведь точно отсюда стреляли. Отсюда!.. Лишь бы Стефан был жив. А уж там мы догоним... Да где же копаются эти болваны? Неужели так трудно быстро оцепить один двор?»

Всадник возник перед ним, выскочив из соседнего двора.

«Саллах?!» Албанец уже пронесся мимо и скрылся за поворотом. Матиш опустил руку с пистолем и досадливо сплюнул.

— Не успел? — засипел у него над плечом запыхавшийся Карел.

Матиш только молча кивнул в ответ, вздохнув про себя: «И слава Богу. Не знаю, смог бы я его...»

— А мы того... — Карел утер пот со лба. — Капитан... Стефан умер. Так-то, брат... — Ординарец смял в руке шапку с зеленой кокардой. — Что же нам теперь делать?..

И Матиш посмотрел на оседающую в переулке пыль уже совсем другим взглядом. Противным песком пыль заскрипела у него на зубах, и досада на самого себя захлестнула, словно именно он, Матиш, был во всем виноват. Со всего маха он швырнул свой, так и не выстреливший, пистоль, шваркнув им о беленую стену амбара.

Дюжиной безумных смерчей они ворвались в деревню. Верхом. С закрытыми лицами, в темных плащах.

Кавалерийский палаш, вспоровший живот схватившегося за вилы слуги. Пистоль, разряженный в голову старосты — еще пять минут назад счастливого деда. Отец, посмевший схватить косу и забитый солдатами насмерть. Мать, бьющаяся в истерике, выплевывая выбитые ударом сапога зубы...

Солнце клонилось к закату, когда полковник Дальт принес архиепископу завернутый в тряпицу, жалобно пищащий сверток. Некрещеного младенца. Девочку.

Самый богатый дом в деревне пылал, и спаслась из него только жена старосты. Еще вчера не такая уж и старая, но теперь — совершенно седая, в обгорелой одежде, с безумным от горя взглядом. Она шла, шатаясь, бормоча непонятные, страшные слова, жалобно протягивая к людям почерневшие руки. А люди в ужасе расступались. И оглядывались затравленно, ибо не в силах были понять: за что? Почему?

Страх и унижения, несправедливость и подлость, спрессованные народным терпением, за годы превращаются в смесь, куда более страшную, чем порох в мушкетах усмиряющих бунты солдат. И первая же искра эту смесь может взорвать.

Цебешу нетрудно было высечь искру. Восстают не потому, что жалко отдать лишний кусок угнетателю. Жизнь куда дороже любого жирного куска. Восставшие почти всегда идут на верную смерть и прекрасно знают об этом. Даже самое последнее человек отдаст скрепя сердце, если это последнее должно отдать по закону, по обычаю, по справедливости. Но позор унижения, нарушение исконных прав, вопиющая несправедливость... Когда стыдно смотреть соседу в глаза, потому что не выдержал, сдался, уступил наглости и грубой силе, бессовестному произволу присвоивших власть подлецов. И тогда достаточно пары брошенных слов. Простых и хлестких, называющих вещи своими именами.

И коса превращается в страшную пику. И не умеющие сражаться мирные люди грудью идут на мушкеты и шпаги. И дорвавшись до глотки обидчика, режут и рвут без пощады.

— Хватит!

— Свободы!

— Убивай вурдалаков!

Сотни крестьян, сжимая в руках топоры и косы, цепы и вилы, ворвались в Маутендорф, сметая на своем пути всех, кто смел им сопротивляться. Слишком долго спорили о старшинстве оставшиеся без своего командира солдаты полиции Христа. Слишком мало было времени у городских буржуа, чтобы собрать отряд самообороны, не готов к бою и слишком мал был регулярный гарнизон Маутендорфа. Их убивали на узеньких улицах, не дав в полную силу использовать ни мушкеты, ни шпаги, давя яростным напором и превосходящим числом.

Головы коменданта, помещиков, солдат — на базарной площади на кольях. Поднятый на пики судья. Зарубленный косами, со всей своей семьей, управляющий. Процентщик, сожженный в собственном доме…

Горожане, закрыв ставни и заперевшись на все замки, дрожали в своих домах, а победители уже громили торговые склады и винные лавки. Свобода? Завтра, протрезвев от выпитого вина, они посмотрят вокруг. И чернобородый и широкоплечий, с уверенным взглядом и свежим шрамом во все лицо деревенский староста захочет спросить, сняв шляпу и степенно поклонившись, не сводя с благородного профиля восторженный взор: «Что нам теперь делать, Учитель?»

Вот только ни он, ни другие не смогут найти старика, вовремя бросившего в толпу пару простых, хлестких слов. Старый Ходок раскаленными клещами вырвал у попавшего в плен Карела то, что хотел узнать о трех беглецах. И ушел, прихватив с собой трофейных лошадей, мушкеты, пистоли и три десятка самых боеспособных крестьян.

Завтра, узнав о судьбе Маутендорфа, полковник Дальт по приказу архиепископа направит в город два эскадрона аркебузиров, а наместник герцога в Каринтии завернет с марша пятьсот солдат неаполитанской пехоты. И край будет выжжен дотла — так в походе, когда нет других средств, прижигают рану, чтобы не загноилась.

Дым от подожженных домов черными клубами поднимался к небу, закрывая закатное солнце. Вечер. Двадцать первое октября 1618 года.

Солнце уже касалось западных пиков, когда они увидела впереди крупный обоз. Телеги, влекомые ломовыми лошадьми, неторопливо взбирались на крутой подъем.

— Там, за перевалом, уже Каринтия. А потом Аджио, Венеция… — Ходжа мечтательно зажмурился.

— Да, мы, кажется, оторвались от инквизиторов, — почесал небритый подбородок Ахмет. — Я только одного не пойму, как они узнали, что мы двинемся на юг? И почему теперь, когда мы открылись так нахально и глупо, за нами не скачет свора всадников с зелеными кокардами?

— Сатана хотел, чтобы я вселила его в Хорвата. Наверное, ты его убил. Теперь Сатане нет никакого смысла гнать инквизиторов за нами в погоню, — пожала Ольга плечами.

— А солдаты Христа, по-твоему, что же, просто марионетки в руках Сатаны? Почему бы им теперь не преследовать нас по собственной воле? — Ахмет еще раз оглянулся назад. — Интересно, кто поднял такую пыль на дороге? Неужели я прав, и они все же погнались за нами? Верхом можно двигаться куда быстрее, чем в карете. Боюсь, этот столб пыли нас скоро настигнет.

— Мы можем оказаться зажатыми в клещи, — нервно заерзал Ходжа. — Смотрите, обоз останавливается... Там у перевала наверняка кто-то досматривает всех проезжающих. И боюсь, что это не только таможня...

Через несколько минут стало отчетливо видно, что обоз действительно встал. В трех сотнях шагов впереди вооруженные люди толпились у передних телег, и лучи закатного солнца алели на кончиках их пик. Ахмет натянул вожжи:

— Там наверняка полиция Христа. Уходим... Пойдем прямо так, через горы.

Через пару минут Ольга, устав путаться в юбке, подоткнула за пояс подол.

«А это вполне реально — затеряться здесь, в нагромождении кустов и камней... Вот только вряд ли будет легко обогнуть этот пост, перебравшись пешком по скалам. Ведь не зря же он тут поставлен. Боюсь, что на много миль в округе это единственный путь на юг».

Им удалось забраться уже довольно высоко, когда солнце скрылось и мир погрузился в сумерки. Черная змея обоза все так же стояла на дороге, лишь немного продвинувшись вперед, когда они услышали внизу ржание коней. И голос — до боли знакомый голос, уверенно отдающий приказы.

«Цебеш!» У Ольги испуганно екнуло сердце.

— Пойдемте! Скорее, а то нас догонят...

— Не торопись. — Ахмет взял ее за руку. — Спешка на таком склоне смертельно опасна... Нас никто не найдет. Темно уже.

— Они нашли карету!.. Да послушай ты! Там Цебеш. Он же чует меня издалека, — Ольга сама не заметила, как перешла на испуганный шепот.

Ахмет и Ходжа замерли и стали прислушиваться:

— Раздай факелы! — донеслось снизу. — Вы двое останьтесь и стерегите коней. Остальные в цепочку и наверх. Эти исчадия ада теперь от нас не уйдут...

Цепь зажженных факелов стала медленно забираться на каменистый склон следом за ними.

— Да сколько же их? Тридцать? Сорок? — приглушенно зашептал Ходжа.

— Вот и пожалеешь теперь, что бросили мы мушкеты. Эх, как бы повеселились теперь! — Ахмет недобро улыбнулся. — Так говоришь, Цебеш чует тебя издалека?

— Не знаю. Может быть, чует... — Холодный ветер, подувший вдруг с перевала, заставил Ольгу вздрогнуть. «Уж ЭТОТ-то точно чует. Теперь он Цебешу решил помогать. Специально, чтобы наказать меня за обман... Ведь знает, гад, как я боюсь снова попасть Старику в руки».

— Учитель! Здесь кто-то шел недавно — я вижу следы... — донеслось снизу.

А ветер дул все сильнее и, словно в насмешку, кидал в лицо мелкий песок. На востоке из-за гор поднималась огромная луна багрового цвета.

Глава 25

Десять каноников священной римско-католической церкви, одетые в черные плащи с капюшонами, вошли в собор, неся перед собой горящие факелы. Пентаграмма вокруг алтаря, знак Зверя над царскими вратами, дрожащий огонь черных сальных свечей, чадящих приторным человеческим жиром.

Джузеппе Орсини, духовник покойного Великого Инквизитора Австрии и его правая рука, австрийский провинциал ордена Иисуса, вошел в зальцбургский храм. Его взгляд скользнул к скульптуре распятого Спасителя. Перевернутый Иисус... Джузеппе вздрогнул. «Непривычно, дико... Необходимо...» Он решительно направился к алтарю, сжимая в руке ритуальный обсидиановый нож.

Багровый свет луны в витражных окнах собора. Якоб Верт подал сигнал — пора начинать обряд.

С правой стороны к алтарю двинулась фигура, несущая белого, лежащего поверх черной мантии младенца. С левой стороны — другая фигура, несущая в руках потир — золотую чашу для евхаристии — превращения вина в кровь Христа.

Из-под потолка зазвучали трубы органа, завораживая, оглушая величием звука.

«Господи! Ты слышишь меня? Ты знаешь, почему я играю. Знаешь для чего... Для спасения. Семью мою спасти от расправы! И этих безумцев, готовых пролить на Твоем алтаре невинную кровь, их тоже спасти... Ведь эта музыка не может сделать ничего плохого! Она лишь остановить их может, очистить души от скверны...

Спаси нас, Боже! Спаси от нас самих, если можешь. Останови их! Не должны, не могут они этого сделать!»

Конрад наблюдал за домом весь день: они не сняли охраны. Даже в полночь, когда в соборе заиграл орган.

И он вдруг со всей отчетливостью понял, что их никто не отпустит. Что если Сатана все же придет, то они никого не будут жалеть, забыв обо всем, что обещали. А если у них ничего не получится, то тогда уж тем более — все свидетели будут убиты.

Гул шагов по мостовой. Музыкант замер, притаившись в тени. В дверь дома Себастьяна кто-то стучался.

Шляпа. Плащ. Шпага. Офицер! Сердце Конрада учащенно забилось. Сейчас он отдаст приказ, и их всех зарежут. Как и того ребенка, которого на алтарь...

До двери, которую открыл перед офицером один из стражников, было меньше десятка шагов.

«Подбегу, пока они отвлеклись. Этого, в плаще, стилетом в спину. Потом одного охранника из пистоля. Со вторым как-нибудь справлюсь... Только бы успеть, пока не закроется дверь... Что они там?»

Офицер зашел в дом, оставив дверь открытой.

«Неужели у меня все получится?»

Подкравшись к самой двери, сжав в правой руке стилет, а в левой пистоль, он заглянул внутрь. Спина офицера. Стоит, прислонившись боком к стене, ковыряя ногтем в зубах. Залихватски закрученный ус, небритая щетина, обручальное кольцо на пальце, запах духов и давно немытого тела...

Настоящий, живой человек, в которого так страшно втыкать слепое железо. Даже в спину, когда он не видит, а оба солдата охраны не смотрят на него, склонившись над развернутым свитком...

«Ну же! Сейчас они дочитают до конца и пойдут убивать Эльзу, ее детишек... Неужели нельзя спасти одних, не убивая других?.. Если им сейчас прикажут, они задумываться не станут... А если не прикажут?»

Один из солдат поднял голову.

«Все. Опоздал... Хотя еще можно успеть. — Конрад сжал покрепче стилет, замахнулся... — Нет. Не могу. Почему я такой трус, боже?»

— Так, значит, снять охрану?

— Да. По приказу архиепископа.

«По приказу... Снять охрану? Господи! Как хорошо, что я не ударил». Конрад облокотился о стену. Его била мелкая дрожь.

— Герр офицер! Кто это там у вас за спиной?

Офицер оглянулся.

— О! Ночной гость?.. — плотоядно улыбаясь, офицер схватился за шпагу. — Фрау Эльза, не к вам ли?

Конрад видел все словно в тумане. Его хватило только на то, чтобы незаметно сунуть стилет в карман камзола и спрятать пистоль за спину.

«За ношение пистоля штатским лицам в Зальцбурге, кажется, отрубают руку?»

Перебравшись по шаткому мостику на другую сторону расщелины, Ольга облегченно вздохнула.

— Ну, тут их и задержать можно. Ох, сколько прихвостней Цебеша ляжет... — азартно потер руки Ходжа.

— Мы не в «кто больше убьет» играем, — одернул его Ахмет. — Надо уничтожить мост.

— Но...

— Ты пристрелишь одного, двоих. Еще кого-то зарубишь... Но их сорок! Задавят массой.

— Кишка тонка. Это ж крестьяне. Разбегутся при первой опасности.

— Нет, Ходжа. Это фанатики, — вмешалась Ольга. — Я знаю, какой властью над душами обладает Цебеш. Если он прикажет, эти люди бросятся на тебя, даже зная, что им грозит верная смерть. Он колдун!..

— Хватит болтать. Ходжа, Ольга, ищите, как перевалить кряж... Идите. А я задержу их.

— Но ты же сам говорил... — вскинулась Ольга.

— Иди. — Ахмет обнял ее, потом развернул и тихонько толкнул в спину. — Иди скорее... Я догоню.

— Вас, стихии воды, земли, воздуха и огня, призываю! Всей силой своей! — Джузеппе воздел кверху руки, повышая голос, чтобы заглушить звук органа. Устремив воспаленный взгляд перед собой, сжав в правой руке нож, а в левой — перевернутый крест...

Словно ветер зашелестел у них над головами. Заметался огонь в черных свечах. Факелы испуганно дернулись, и нахлынул, словно волна, запах копоти, серы и склепного смрада...

— Все. Здесь нет пути. Разве только по этой тропинке. Среди ночи шею свернешь карабкаться тут над обрывом. Хорошо хоть луна... — Ходжа замолк в испуганно замер.

— Вон они! Там!.. Вперед, братцы! Убивай вурдалаков!

Со стороны моста раздались выстрелы. Вопли.

Взрыв — красным отсветом на окрестные скалы. Ольга рванулась назад. Туда, где пылал деревянный мост, и десятки пистолей, мушкетов били в их сторону, разрывая тьму вспышками света.

— Стой! Куда, дура глупая? — схватил ее за плечи Ходжа, прижал спиной к камням, закрывающим их от летящих с той стороны расщелины пуль.

Ахмет метнулся им навстречу под защиту камней.

— Уф... Трое. Может быть, четверо... Мост горит. Получилось... Что вы тут-то стоите? Нашли путь дальше?

Ольга кивнула.

— Ну так нечего ждать... Наверх.

— Именем Левиафана, Белиала, Люцифера... — Тот, что справа, положил девочку на алтарь, и она испуганно захныкала. — Именем Сатаны! — Нож, острый, как стекло, вспорол белое горло, прервав ее крик. Тот, что слева, подставил чашу, набирая теплую кровь. — Ave Satanas!

— Ave! — подхватил из-под черных капюшонов многоголосый хор.

Правый, шатаясь, отошел, унося завернутое в черную мантию, уже переставшее дергаться тельце, а левый встал с колен, в обеих руках держа потир, полный крови.

Джузеппе Орсини распрямился, сбросил с лица капюшон и закинул в сторону окровавленный жертвенный нож:

— Ave Satanas!!! — грудь была переполнена ощущением новой, неведомой силы, идущей через него.

— Стойте! — крик, смешанный с запахом копоти и опаленных волос. От звука этого голоса в груди у Ольги словно что-то оторвалось и упало. «Цебеш. Прямо у нас за спиной... Как он прошел через пылающий мост?!»

— Вперед! — подтолкнул Ахмет. — Наверх, скорее. Я его задержу. — И спрыгнул вниз. Навстречу Старику. Ольга с замиранием сердца услышала звук вынимаемого из ножен клинка. Чтобы скорее забраться наверх, уцепилась рукой за какой-то куст — оказалось, шиповник. Впрочем, она даже не почувствовала боли. Там, за спиной, железо ударило о железо...

Ходжа подал ей руку и втянул наверх. Между ними и Цебешем теперь было метров пять почти отвесного склона. Внизу, в свете луны, закрытые камнями от посторонних взоров и пуль, кружили фигуры Старика и Ахмета.

— Что у Цебеша в руках? Посох? — спросила Ольга.

— Судя по звуку — железный... Смотри! Не достал! Какой верткий колдун! Боюсь, Ахмету не просто будет его одолеть. Ну... Эх, плохо видно!..

— Ты что, так и будешь ждать, Ходжа?! Ведь Цебеш убьет его!

— Или он Цебеша... Рукопашная схватка — такое непредсказуемое дело...

— У тебя же есть пистоль, он заряжен! Пальни в Старика! Ведь нельзя же...

— Нельзя... Могу в Ахмета попасть. Вон как Старик кружится, словно чует, что я тут в него целюсь... Скотина...

Когда соборный колокол ударил полночь, Альбрехт Вацлав Эусебиус Валленштейн вошел в центр пентаграммы. Его губы кривились в скептической улыбке.

«Однако ты пришел сюда, генерал. Хотя и делаешь вид, что не веришь... Через всю страну, бросив свои дела и войну, мчался, чтобы теперь усмехаться?.. Нет. Тебе просто страшно. Смеешься, чтобы скрыть страх! — Пальцы Джузеппе сжались, словно схватив мертвой хваткой душу надменного чеха. — И, несмотря на свой страх, ты все же пришел. Ты здесь, хотя и боишься обряда, который тебе предстоит. Боишься, даже не зная всего, что знаем мы... Но жажда силы и власти в тебе сильнее, чем страх... Именно такой нам и нужен».

И Джузеппе Орсини — главный дирижер страшного концерта — уверенно махнул рукой.

Служка протянул Вацлаву на вытянутых руках потир, наполненный кровью младенца. И звуки страшной хоровой литании, коверкающей более древнюю, чем соборные стены, латынь, ударили в уши. Молитвы, похожие на заклинания, и заклинания, похожие на молитвы.

Джузеппе повелительно простер руки, и что-то огромное, бездонное разверзлось, явив миру первозданную тьму.

Орган стонал, мешая ветру выть. И слова заклятий слышал лишь тот, кто осмелился их произнести. Змей, держащий на себе небо и землю, кричал от боли. Но что им всем до этого крика...

«Ты позволишь ему умереть?»

«Нет!»

«Тогда соглашайся. Впусти меня здесь и сейчас... Ну?!»

Ахмет упал, отброшенный ударом стального посоха.

«Да! Хорошо. Я согласна... Согласна пустить тебя в свою душу».

Албанец вскочил и бросился в яростную атаку. Однако Цебеш, парируя удары баделера и атакуя в ответ, снова заставил его отступить.

«Я уже здесь. — Кажется, Сатана самодовольно улыбнулся. — Теперь пошли. Тебе не нужны ни Уно, ни Цебеш, если Я с тобой».

«Нет! Ты спасешь его. Ты обещал!»

«Ты тоже много чего обещала».

«Я брошусь со скалы, если ты позволишь ему умереть!»

«Ну хорошо. Хорошо, сумасбродная девчонка... Раз уж ты впустила меня, я могу позволить тебе любую глупость... Хочешь убить Старика?»

«Да».

«Стрельни в него из пистоля».

«Но я не умею!»

«Это не ты, это Я буду стрелять».

— Дай свой пистоль, Ходжа.

Он беспрекословно вложил в руку Ольги заряженный пистолет и завороженно смотрел, как она целится, уверенно положив палец на спусковой крючок.

Выстрел разнесся по ущелью. Неестественно громкий. Быть может, потому, что крестьяне, которых привел с собой Цебеш, не видя целей за камнями, перестали стрелять.

Голова Старика откинулась назад, пробитая пулей. Рука с шестом не успела отвести удар, и Ахмет рассек колдуна почти пополам, рубанув по пояснице своим баделером.

Ольга, судорожно сглотнув, опустила пистоль.

Ходжа удивленно застыл, глядя на ее лицо.

— Прекрасный выстрел, братец! — крикнул Ахмет, вытирая клинок о камзол Старика. — Однако ты мог меня зацепить... Не будь поединок столь трудным для меня, я бы отругал тебя за это. — Он уже карабкался наверх, быстро, словно кошка. — Пора убираться отсюда. Уж не знаю, как Цебеш прошел на эту сторону, но также могут пройти и те, кто пришел вместе с ним...

Ахмет забрался и, отряхнув пыль с камзола, оглядел их, все так же неподвижно стоящих над самым обрывом.

— В чем дело?

— Это не я стрелял, — выдавил из себя Ходжа. Ахмет набрал воздуха, чтобы посмеяться удачной шутке, да так и замер, увидев дымящийся в руках у Ольги пистоль.

Он посмотрел ей в лицо. С ужасом, с потаенной надеждой вглядываясь в каждую черточку...

— Да. — Лицо ее было спокойным, решительным и таким трогательно-бледным при свете полной луны... — Я впустила ЕГО... Ведь ты об этом хотел спросить?

— Да. Об этом, — выдохнул он. Хотел еще что-то сказать. Потом сжал губы. Рука привычным жестом легла на рукоять баделера... Она смотрела на него, замерев на самом краю крутого обрыва.

«Вот так. Все кончено. И уже ничего нельзя сделать. Только нанести удар. Она меня не осудит. Никто не посмеет меня осудить... Лишь я сам... Но я не могу, не хочу ее убивать! Даже сейчас, когда... И даже она теперь сочтет меня безвольным и слабым... Плевать и на это! Пусть весь мир летит к чертям, пусть даже ОНА думает обо мне что угодно. Я не хочу ее убивать... Даже такую».

Он вогнал в ножны уже наполовину выдвинутый баделер и, глянув в ее полные отчаянной решимости глаза, опустил взгляд.

— Прощай... Пошли, Ходжа. Нам тут больше... незачем.

Ахмет молча шел вперед, спотыкаясь о камни. И стылый ветер радостно хохотал у него за спиной.

— Что за дерьмо?! — дернулся Альбрехт Валленштейн, почувствовав запах.

— Пейте. Так надо.

Он взял чашу. Отхлебнул. Нервным движением правой руки сорвал с глаз черную повязку.

Под ногами — начерченная мелом пентаграмма. Каббалистические знаки на полу и на стенах. Священники в черных капюшонах, с пылающими факелами. Над головой воет орган, дрожат черные свечи и удивленно взирает на все это перевернутый вверх ногами распятый Христос.

— Вы должны выпить все, — снова прошептал, склонившись у него над плечом, Джузеппе Орсини.

«А потом они обвинят меня в участии в черной мессе... Болван! Попался, как мальчишка!.. Будут меня потом всю жизнь шантажировать, отдавать мне приказы, угрожая разоблачением...»

Он сжал потир так крепко, что побелели пальцы, и выплеснул его содержимое в лицо Джузеппе.

— Иезуитские свиньи!.. Хотите управлять мною? — Он медленно повернулся вокруг, оглядел священников, стараясь запомнить лица.

— Свершилось? — испуганно и недоуменно выдохнул Джузеппе, коснувшись своего залитого кровью лица.

— Domine Deus, firma fide credo et confiteor omnia…[7]

— Pater noster, qui es in caelis, libera nos malo...[8]

Они пятились, осеняя себя крестным знамением, шепча молитвы, пряча перекошенные ужасом лица. Только Джузеппе, опьяненный запахом крови и ощущением своей безграничной власти, не дрогнул под взглядом солдата. Наоборот — он двинулся на Альбрехта, воздев руки к небу.

— Именем Господа, отныне да повинуешься мне!..

Их взгляды перекрестились, словно острые шпаги. И столько ненависти, столько уверенности в себе было во взгляде Орсини, что Валленштейну стало действительно страшно. Так страшно, как не было раньше еще ни в одном из сражений.

Он ударил. Что еще мог сделать испуганный, загнанный в угол солдат? Схватив правой рукой на всякий случай спрятанный сзади, под плащом, пистоль, ударил наискось, сбоку, спасаясь от страшных, безумных, уверенных в своей силе и непогрешимости глаз. И монах с проломленным виском рухнул на пол. На мрамор хлынула свежая кровь.

Генерал удивленно оглядел окровавленную рукоять пистолета. «Отступать теперь поздно. Или они, или я».

— Ну, кто еще? — выкрикнул Альбрехт хриплым, изменившимся от волнения голосом. Глаза его налились кровью. — Давайте!.. Кто еще желает командовать мной? Я всех запомнил. И если хоть кто-то из вас, хоть когда-то посмеет мне угрожать, распространять про меня клевету... — Он выразительно указал пистолем вниз, на дергающееся в конвульсиях тело. — Если хоть одно слово против меня будет сказано вами, то и я никого не буду жалеть.

Валленштейн двинулся к выходу.

— Шагнул за черту! — кто-то выронил из дрожащей руки факел. Кто-то, обхватив голову руками, упал на колени.

— Что теперь с нами будет?.. Не удержали.

— Corpus Christi, salve me![9]

Никто из святых отцов не осмелился встать на пути Валленштейна. Тьма сомкнулась у него за спиной.

— На Вену, братцы. Нам нечего здесь больше делать...

Топот копыт затих в ночи, и тишина упала на их плечи невыносимо тяжелым грузом.

Ab hoste maligno defende me, Christi![10]

Ольга шла, словно оглушенная странным ритмом, порывом, захватившим теперь ее душу...

Костер впереди. Застава. Два десятка солдат. Ноги сами несли ее к офицеру с белым пером на блестящем шлеме. Вот она уже зашла в неровный круг света, который отбрасывал пылающий на ветру костер.

— Откуда ты тут взялась, милашка? — шагнул к ней офицер.

— Слышали выстрелы?

— Да.

— Скоро здесь будет отряд мятежников из Маутендорфа. Удвоить караулы. Они могут напасть внезапно. — Ольгу качнуло. — Их предводитель убит...

— Вы не ранены, сударыня?

— Коня мне. Живо!

Ольга понимала, что именно она говорит эти слова. Но не могла узнать свой голос. Точнее, тон. Не терпящий возражений, отдающий приказы, которые должны выполняться без всякого промедления... К ней подвели коня, и она легко, словно пушинка, вскочила в седло. Ударив пятками в бока, пустила лошадь в галоп... Холодный ветер выл среди скал свою песню.

— Стой. Стой!!! — откуда-то из темноты выскочил Милош. Навел пистоль на удаляющуюся всадницу... Нервно дернул щекой. — Черт! Проклятый ветер. Песчинка прямо в глаз.

— Да что случилось? Что ты вдруг как с цепи сорвался? — схватил его за плечи офицер с кокардой.

— Как ты мог пропустить?.. Я же говорил тебе приметы! Все сходится. Это была она, Мария! Ведь только вчера был приказ комиссара Карадича! Седлайте коней. Скорее в погоню...

— Ты что, забыл, Милош? У меня же пеший отряд. Пешком ее догонять?

— Две-то лошади есть.

— Твоя хромает. А мою — я ее отдал этой...

Холодный ветер заглушил сорвавшиеся у Матиша с языка богохульства, обсыпал их песчаной крошкой и принес откуда-то снизу крики, а затем звуки стрельбы.

— Проклятье! Она же говорила про мятежников, которые могут нас атаковать!.. Alarm! Фитиль пали! Мушкеты к бою!..

Офицер, размахивая шпагой, ринулся вниз — туда, где уже начался бой. А Милош все скрежетал песком на зубах, до боли вглядываясь в ту непроглядную тьму, куда умчалась Мария.

— Ну, и что вы скажете теперь, монсеньор?

— Нельзя, нельзя было его выпускать, — снова заныл архиепископ Зальцбургский. — Всего только ночь прошла, и уже дурные вести: крестьяне ни с того ни с сего учинили резню в Маутендорфе.

— Да как же это может быть связано, ваша милость?

— А так! Очень даже просто... Сегодня в Маутендорфе, завтра в Линце, а потом и в Вене, в Магдебурге, повсюду? — Архиепископ нервно тряс щеками и брызгал слюной. — Неповиновение! Вот в чем Сатана! Дух противоречащий…

— А может быть, никто в него не вселялся? — робко подал голос ректор Гильдес.

— Да как вы можете?!

— Ведь я своими глазами!..

— А труп?.. Труп Джузеппе Орсини!

— Да все мы видели, чувствовали ЭТО и можем хоть под присягой...

— Вы и правда готовы присягнуть? — прервал разноголосый гомон Якоб Верт. — Все готовы присягнуть, что видели своими глазами, твердо уверены, что Сатана вселился в этого человека?

Святые отцы неуверенно переглянулись.

— Да. Я готов, — кивнул Адальберто. — Сатанинская сила, снизошедшая на принесшего жертву отца Джузеппе, перешла к его убийце. Я видел своими глазами!

— И я...

— Истинным богом клянусь...

— Мы все готовы подтвердить...

— Что же теперь с нами будет?.. Ад, сошедший на землю?

— Мы все пропадем. Конец человечества! Проклятье на наши грешные души!

— Надо убить его, вот что. Не можем мы теперь позволить, чтобы он так беспрепятственно... Сам возьмусь. Кто еще из вас мне может помочь?..

— Постойте!.. — прервал их Якоб Верт. — Никто не будет спорить о том, что не подконтрольный нам Сатана вреден и даже опасен. Но почему, собственно, вы так легко сдались, так просто оставили надежду на то, что сумеете его подчинить? Я готов бросить на это все силы нашего Ордена. Он покорится нам рано или поздно... Просто нас было сейчас слишком мало... В должный час мы найдем средство, чтобы остановить его. А пока то зло, что он принесет миру, лишь укрепит их в истинной вере. Для простых людей самым убедительным, самым неопровержимым доказательством существования Бога будет это зло во плоти. А мы получим над ним власть. Потому что всем, что есть на земле, Господь доверил управлять нашей церкви... Амен.

Головы, покрытые черными капюшонами, склонились в поклоне.

— А пока я призываю вас хранить молчание о том, что здесь произошло.

Глава 26

Пороховая гарь, стоны раненых, вспышки выстрелов в темноте. Торговцы и погонщики в панике бегут прочь, бросив свои телеги. В общей сутолоке офицер куда-то пропал, и мушкетеры, беспорядочно паля в темноту, пятились теперь назад, к перевалу. Милош поежился. О преследовании беглянки больше не могло быть и речи, необходимо было спасать собственную жизнь.

— Бей вурдалаков!..

Сквозь клубы дыма, с дружным воем бунтовщики двинулись в атаку плотно сбитой толпой, выставив вперед косы, превращенные в пики.

«На нас идут, наверное, те несколько сот восставших, что захватили Маутендорф. — От ужаса волосы на голове Милоша зашевелились. — А солдат против этой орды всего два десятка. Теперь и того меньше».

Чей-то резкий окрик вывел его из оцепенения.

— Эй, вы двое, навались!

Навстречу крестьянам покатилась телега.

— Что стоите, болваны?! Следующую... Не отступать! К бою, австрийские свиньи, или я оторву вам головы раньше, чем эти крестьяне до вас добегут!

«Что за офицер тут командует? Откуда он взялся? Мушкетеры, кажется, даже подчиняются ему. — Милош сам принялся рьяно выполнять приказы и раздавать нерадивым пинки. — Дай бог остановить начавшуюся панику... С наименьшими потерями унести ноги — вот все, что теперь можно сделать».

— Переворачивай телеги! Устроим тут баррикаду! Давай еще!..

Толпа, оправившись от неожиданности, снова двинулась вперед. Какой-то парень с перевязанной левой рукой схватил офицера за рукав.

— Остановись, Уно! Нам незачем тут... Пошли!

— Иди, если хочешь.

— Но ты же...

— Я не нуждаюсь в твоей опеке, Ходжа! Иди, я теперь сам...

— Бей-убивай! — Крестьяне уже подошли к перевернутым телегам на удар копья.

— Вперед! В бой, подонки, пока я не поджарил вам зад! — Ахмет бросился на косы, сжимая в одной руке пистоль, а в другой баделер.

— Вперед! — истошно закричал Милош, кидаясь следом.

— Уно! Стой, болван! — взвыл Ходжа и, схватив саблю в левую руку, бросился за ними.

Вслед за этой троицей, составившей острие клина, в бой кинулись австрийские солдаты. А откуда-то сбоку, из темноты, с криком «Алла!» на крестьян обрушился всадник, врубаясь в самую гущу, туда, где мелькал баделер Ахмета.

Она мчалась вперед. Одна. По ночной дороге.

«Вот и все. Так и надо — без объяснений, слез... Мы бы все равно расстались... почему же так больно? ТАК больно?! Не думать бы об этом при НЕМ... хотя, теперь уже все равно...»

«Может, ты хочешь остаться с Ахметом?»

Она сбилась с мыслей, закашлялась, задохнувшись ночным воздухом и готовым вырваться стоном: «Хочу!»

«Я подумаю».

«Это нужно решить до вселения. Потом будет поздно».

«Я подумаю», — повторила она, уже понимая, что откажется, но будучи не в силах сразу сказать «нет».

«Мы не сможем вместе... Он не сможет, зная, ЧТО я впустила в его мир. Я уйду... Вот только бы увидеть его еще разок, мученье мое кареглазое...»

Мост через небольшую горную речушку. Несколько каменных домов. Останавливаться ей не хотелось. Ей ничего уже не хотелось.

«Только вперед. Скорей бы все это кончилось...»

— Мы гнались за ним с самого Маутендорфа. — Матиш пригладил рукой седеющие усы. — Старый Ходок устроил там кровавую баню. Вот, с нами все, кто сумел спастись... Кто мог ожидать от него такой прыти?..

— Хорват бы мог, — вздохнул Бибер.

— Кстати, что с капитаном?.. — спросил Милош.

Все, кто приехал с Матишем, молча потупили взоры.

— Он спасся?

— Если бы он был жив, нас бы не разгромили, как щенков, как последних... — В сердцах Матиш махнул рукой. — Его застрелил из пистоля кто-то из тех, что были с Марией.

— Да что там! Это я во всем виноват! — сокрушенно вздохнул Ульбрехт. — Если бы я не оплошал так бестолково с этой каретой, будь она проклята!.. Цебеш сидел бы в своей деревне еще неизвестно сколько... — Он вдруг замолк, глядя вниз, на забитую брошенными телегами и экипажами дорогу. — Там... Смотрите, это она... Та карета!

Все уставились на черный экипаж, пристроившийся позади брошенных на дороге телег. Где-то далеко, за перевалом, испуганно завыла собака.

Солнце осветило вершины альпийских гор утренними лучами. Защебетали птицы. Откуда-то появились купцы и погонщики. Со скрипом тронулась первая телега. Солдаты сваливали трупы в общую кучу у дороги. Погибших же сослуживцев оттаскивали в сторонку и укладывали рядом с офицером. Страусиное перо все так же белело на его блестящем в рассветных лучах, но помятом и окровавленном шлеме. Раненые у палатки стонали и матерились — над ними орудовал фельдшер.

— Да, судари мои. Это была страшная сеча, — вздохнул Милош, оглядев поле боя. — Еле отстояли... Если бы не тот итальянский офицер и два его приятеля, перевал был бы уже занят людьми Старика... А где, кстати, сам итальянец? Погиб?

— Нет. Среди мертвых мы его не нашли. А ведь он был здесь, когда герр Матиш подоспел со своими...

— Говоришь, итальянцы? Трое? — Матиш подозрительно посмотрел на Милоша.

— Ну да, — смутился тот. — Я еще подумал: откуда они здесь вдруг...

— Эй, Матиш! А где наши лошади? — закричал с другой стороны дороги Ульбрехт Бибер, отделенный от них сплошным потоком начавших свое движение телег.

— Идиот! Я же тебя поставил их охранять! — Матиш в сердцах сорвал с себя шапку.

— О боже! Что за наваждение... Опять! Господи помилуй... — схватился за голову Милош. Он лихорадочно шарил глазами по идущим одна за другой телегам, пытаясь найти, ухватить хоть какую-то зацепку, след... Тщетно. — Как тогда!.. Ни лошадей, ни тех троих. Неужели это были албанцы? Сатанинское отродье!

— Ты считаешь, что мы ушли слишком рано? Надо было еще пару дней подождать? — нахмурился Антонио.

— Может быть. Неспокойно у меня на душе. Во всем чудится дурное. Словно мы не доделали что-то...

Они неспешно двигались по дороге, ведущей из Клагенфурта в Филлах и дальше в Италию. Проголодавшийся Антонио достал из седельной сумки лепешку, разломил ее пополам и, свесившись с коня, предложил половину Бендетто Кастелли, ехавшему рядом на муле.

— Да, у меня тоже душа не на месте... Как там Конрад? Его могли схватить инквизиторы. Ведь он один из всех нас там остался.

— А мне приснился Карл Готторн... Будто он проводит обряд. Тот самый. И у него все получилось. Но то, что он сделал, то, КАК он это сделал... Грех, страшный грех... Я думаю, он погиб. Лучше бы он погиб, чем... — Приняв лепешку, Кастелли надкусил ее и закашлялся. — Кусок в горло не лезет... Скорее бы домой, в Пизу. Так хочется комфорта и тишины. Боже, как давно я не пил вина, разбавленного теплой водой, в тиши собственного садика, в кругу студентов или домочадцев. Так тошнит от этих дорог, от этих гнусных солдат, воров, попрошаек...

На дорожной обочине, у поворота, расположились два оборванных нищих.

— Подай нам, добрый человек! Подай хоть хлебную корку! Видишь, как пострадали мы, во имя Христа?! — Немытая рука потянулась к путникам. Густав выставил напоказ тощую грудную клетку со следами шрамов. — В войне против проклятого турка лишился я ног и потерял три ребра. Подайте калеке, благородные господа!.. Скажи им что-нибудь, друг мой Франко! Скажи!

Франко, разморенный на солнышке, проснувшись, жалобно рыгнул, затряс головой. Его голодные глаза жадно уставились на лепешку, которую ел Атонио, и на другую, в руках Бендетто.

— Аа-э... Гы-ы! — Он потянулся одной рукой к путникам, а другой стал колотить по дорожной пыли.

— Посмотрите на него, добрые господа: вот жертва войны! Турецким ядром ему перебило хребет. А от страданий бедняга совсем обезумел. Столько лет мается тяжким недугом...

Бендетто Кастелли бросил нищим свою половину лепешки. Густав, подхватив ее, сразу запихал в рот сколько было возможно, а остальное сунул за пазуху.

— Совсем совесть потеряли, бродяги, — усмехнулся ученый. — Врут безоглядно! С перебитым хребтом человек и пары дней не протянет.

— Это точно, — кивнул Антонио, неторопливо жуя. — А с турком уже двенадцать лет как мир... И зачем ты дал этим проходимцам еду?

— Гы-ы! Э... святой отец... Бендетто! Ваша милость! — вскочил вдруг Франко. — Вы разве не помните нас?! Я Франко. А этот безногий жулик — Густав. Мы же вместе, в одной каталажке в Клагенфурте... Не помните?

— А ну прочь, голодранец! — Антонио схватился за шпагу.

— Постой, — поднял руку профессор. — Я и правда их помню. Вас тоже отпустили?

— В тот же день! — жизнерадостно улыбнулся Густав, прожевывая свой кусок. Он вскочил и теперь растирал затекшие ноги. — Этот дознаватель всех потом отпустил.

— Мы уже второй день почти ничего не жрали, господин ученый, — затараторил Франко, обходя лошадь Антонио спереди и не сводя глаз с его надкусанной лепешки. — На самом деле дознаватель, пан Милош, искал одну девицу и старика... — Он вдруг осекся и удивленно выпучил глаза.

К нему, догоняя Антонио и Бендетто, верхом на лошади приближалась Мария.

— Вот эту самую девицу они искали... Дурочку Марию, — прошептал Франко чуть слышно.

«О! Вот и те подонки, что продали тебя за два талера, а потом предали инквизиторам, — раздалось у нее в голове. — Хочешь, я сверну им шеи?»

Натянув вожжи, Ольга остановила лошадь. Посмотрела на всех четверых сверху вниз. Антонио, оглянувшись, недобро сощурился и положил правую руку на эфес шпаги. Бендетто, увидев даму, приветливо кивнул, приподняв над головой черную монашескую шляпу с полями.

Франко, попав под ее холодный, оценивающий взгляд, испуганно попятился, не зная куда деть глаза, руки... Упав в пыль, испуганно завыл, захлебываясь от страха.

— Не убивай!.. Невинова-атые... Мы... все это...

Густав, сжав губы в одну бледную линию, вынул из-за пояса свой страшный кинжал, но, не выдержав ее взгляда, замер, беспомощно, виновато заморгав. А рука Ольги уже сжала и поднимала для удара хлесткую конскую плеть.

«Да что же это такое? — Ольга призвала себе в помощь всю свою волю. — В кого ты хочешь меня превратить? Оставь их в покое!»

И она хлопнула плеткой по крупу лошади, которая, фыркнув, тут же рванула с места в галоп.

Все четверо ошарашенно глядели ей вслед, пока не осела на дорогу поднятая лошадью пыль. Потом Бендетто вполголоса спросил у Густава:

— Кто она? Почему вы так...

Бродяги словно проснулись от его голоса. Нервно вздрогнули. Франко вскочил с колен, Густав спрятал за пазуху кинжал.

— Да что ж вы молчите, когда вас спрашивает сеньор Кастелли? — повысил голос Антонио.

Густав и Франко переглянулись, опасливо глянули на молодого человека и, схватив свои котомки, бросились прочь. Прямо по бездорожью, по покрытому редким кустарником пологому склону вверх, к чернеющим вдали зарослям.

«Hostis generis humany, gloriam dei... — как колокол, звучало у Густава в голове. — Что же это такое? Хорват так и не растолковал мне. В кандалы заковали за эти слова. За то, что спросил, за то, что помощи ждал от людей в трудный час... Глаза у нее теперь еще страшней, чем тогда, когда билась она в пене на рыночной площади, предрекая чуму и войну. Где укрыться теперь от беды, где спастись нам, простым маленьким людям?»

Две одинокие фигурки забирались все выше по склону. Два всадника, молча, удивленно переглядываясь, ехали по дороге. Осенний ветер, налетая порывами, трепал их одежду. Пронизывал холодом душу.

Ветер гнал Ольгу прочь от альпийских вершин, в сторону моря.

Крыса. Большая тюремная крыса вылезла из насыпанного в углу полусгнившего сена и уставилась на Конрада маленькими красными глазками. Пошевелив носом, осторожно двинулась к нетронутой миске с похлебкой. Конрад даже не пошевелился.

«Отрубят руку!» Этот факт никак не укладывался у него в голове. Проще было представить себя застреленным из мушкета во время погони или замученным до смерти в камерах инквизиции. Но быть пойманным и осужденным, как разбойник и вор, из-за какого-то безумного, бессмысленного закона!..

«Ведь все, кто ни попадя, покупают это дьявольское оружие! Без руки я не смогу играть на органе. Никогда... Ведь я же никого не убил. За что, Господи?! Лучше бы они меня убили, прямо там, в дверях... Слабак. Позволил им схватить себя».

Крыса, нагло чавкая, жрала его похлебку. За зарешеченным окном по небу ползли тяжелые осенние тучи.

«Бог не отплатил бы мне ТАК за человеколюбие. Ведь я все сделал как надо! За что он меня наказал? За что отнимает теперь то единственное, что есть у меня ценного... Остаться в живых, жить и никогда больше не играть... Господь не желает меня больше слышать. Это хуже, чем то, что могло меня ждать в аду. Может быть, это уже и есть ад?.. Может, ОНИ победили? И все, что мы делали, было зря? Неужели...»

Со скрипом отворилась дверь. В камеру вошли два бородача в кожаных куртках и гладко выбритый толстяк в черной мантии. Толстяк достал из рукава пергамент и в свете принесенных бородачами факелов стал читать:

— Сего, двадцать второго числа, октября одна тысяча шестьсот восемнадцатого года Господа нашего, пополудни трибунал Зальцбургского магистрата, как уличенного в применении сатанинского оружия, именуемого пистолем и являющегося средством тайного убийства, грабежа, разбоя и нарушения общественного порядка, приговаривает тебя, Конрад Николо Витолио, к двадцати ударам плетью и к отсечению правой руки до локтя. Приговор будет приведен в исполнение немедленно, в присутствии судьи, священника и врача на тюремном...

Больше он ничего не слышал. Только одна фраза билась пойманной птицей у него в голове. «Это невозможно... Господи, это невозможно!»

Его уже кто-то волок по каменным ступеням, подхватив под руки. Обычная деревянная колода, как для разделки мяса. Лица — любопытные, безразличные, сочувствующие, суровые. Здоровый детина с красным колпаком, закрывающим лицо, воткнул в колоду широкий мясницкий топор.

С Конрада сорвали рубаху, связали руки и подвесили за руки на крюк, торчащий высоко, прямо в каменной стене тюремного двора. Звонко щелкнула плеть... Он почти не чувствовал боли. Только одна мысль: «Господи! Если ты есть, не дай им этого сделать! Оставь мне руку... Пусть лучше мне вырвут язык. Пусть совсем забьют этой плетью. Господи, душу мою не лишай надежды и жизни! Сделай хоть что-нибудь...»

Как во сне. Его еще шатало. Боль, пронизывающая тело насквозь. Надели снова рубаху. Он почувствовал, как ткань прилипает к запекающимся кровавым рубцам на спине. Кто-то стал закатывать ему рукав на правой руке.

— Не-ет! — Он попытался вырваться. На него навалились, прижав к земле, лицом прямо в стоптанную сотнями ног грязную жижу. — Не-е-ет!!! — Согнули, заломив руку так, что потемнело от боли в глазах. Поволокли к разделочной колоде. Тот, что в маске, отложив плеть, вынул из колоды топор. Положили его руку на сырую колоду.

— Нет! Лучше убейте. Убейте меня, твари, что вам стоит? Убейте!!! — Он снова стал вырываться. Но его бросили наземь, придавив сверху коленом. Руку прижали к колоде. Сжали со всех сторон так, что он уже ничем не мог пошевелить. — Нет! — Бессилие и ужас.

Вокруг все замолкли. Он ждал. Невозможно, невыносимо долго.

Удар.

Странно. Он думал — будет больнее. Убрали колено со спины. Подняли. Кровь хлещет фонтаном. Какой-то старичок накладывает на обрубок тряпичный жгут... Обрубок. Рука лежала тут же, по ту сторону колоды, у палача под ногами. Красивая рука с длинными, холеными пальцами органиста-виртуоза.

«Господи... За что же ты меня, Господи. За что?..»

— Надо прижечь, а то он наверняка не выживет... Закон суров, но справедлив, — раздалось у него над головой.

Чем-то горячим пахнуло справа. Старичок все не выпускал из рук его культю. Боль. Невыносимая боль. Запах паленого мяса и безумная боль там, где была его правая рука...

— И ты думаешь, инквизиторы оставят нас в покое? — скептически ухмыльнулся Саллах. — Я не удивлюсь, если узнаю, что они гонятся следом.

— Саллах прав, — кивнул Ходжа. — Нам теперь самое время залечь на дно. Здесь есть столько мест...

Ахмет молчал. За все время с того момента, как они угнали лошадей у солдат полиции Христа, он не произнес ни слова. Ныла рана в правом боку. Из царапины на лбу снова сочилась кровь.

— Зря ты все-таки влез в этот бой, Уно. Не надо было нам...

— И я не пойму зачем? — пожал плечами Саллах. — Только не надо говорить, что ты хотел погибнуть в бою из-за любви к этой...

— Ду! — одернул его Ходжа.

— А что Ду? Я что — не прав? — дернулся Саллах. — Если я не прав, то пусть он сам мне это скажет! Пусть сам... А я считаю, что все к лучшему. В том смысле, что... Хорошо, что он хотя бы не с ней. Эта ведьма сама найдет себе пулю.

— А тебе я найду пулю. Да? — подал-таки голос Ахмет.

— Слава Аллаху! Заговорил.

— А ты заткнись. Не то и правда найду.

Некоторое время они ехали молча, изредка переходя с шага на галоп. Альпы постепенно оставались позади. С юга уже тянуло морем. Все чаще встречались сады, поля, огороды. День клонился к закату. Вечер двадцать второго октября был теплым. Людей на дороге стало больше. Деревни одна за другой. На одном из перекрестков они догнали пожилого человека в одежде священника. Он задумчиво смотрел вслед удаляющемуся всаднику. Перекрестил его, вздохнул и стал забираться на своего мула.

— Так куда мы все-таки едем, Уно? — не выдержал Саллах.

— Куда глаза глядят... Вон, давай хоть у первого встречного спросим.

Саллах чуть не поперхнулся от такого ответа, а Ходжа лишь сочувственно посмотрел на Ахмета.

Албанцы остановились возле священника. Впереди Ахмет, чуть поодаль Ходжа и Саллах. Священник настороженно оглядел их. Учтиво приподнял шляпу:

— Мир вам, добрые люди.

— И тебе мир. — Ахмет на секунду смешался. — Прости за необычную просьбу, святой отец... Скажи, что мне делать?

Бендетто хотел сначала сказать, что он не священник, а ученый. Но потом заглянул в карие глаза вопрошавшего... Смотрел удивительно долго. С сочувствием. С нескрываемым интересом. Потом решился ответить:

— Не сдавайся, солдат. Ты близок к тому, чтобы сдаться... Все дело в женщине?

Ахмет кивнул.

— Найди ее. Поговори с ней еще раз. Может быть, ты напрасно так изводишь себя. Может быть, все еще будет хорошо. Пока есть хоть какая-то возможность, не сдавайся. Ты этого никогда себе не простишь.

В глазах Ахмета на миг словно вспыхнул огонь.

— Откуда ты знаешь?.. Впрочем, неважно. Ты прав. Храни тебя Всевышний, святой человек.

И Ахмет, дав шпоры коню, помчался по дороге вперед. Саллах и Ходжа, удивленно переглянувшись, поскакали следом.

Только тут, на улицах Беллуно, она действительно почувствовала, что, наконец, находится в Италии. Совсем другой воздух — запах моря, цветов, любви.

«Ты хотела бы жить здесь?»

«Я так устала, что готова упасть где угодно. Мы же ехали весь день. Я голодна...»

«К седлу приторочен кошелек. Там немного. Но на первое время хватит».

Развязав кошель, Ольга удивленно хмыкнула. И тут же направила лошадь к центру городка. Туда, откуда разносился по улицам базарный гомон.

«Вот видишь, со мной тебе нечего бояться! Тебе сейчас нужно немного прийти в себя. Потом поедем в Венецию. Там много достойных людей».

«Достойных для тебя?»

«Да. Там есть, из кого выбрать... Но тебе нужен покровитель. Человек, который введет тебя в свет, защитит от всякой рвани... О! Смотри, вот вполне подходящий экземпляр».

Навстречу ей по базарной площади ехал молодой франт. Атласный камзол, вызолоченный эфес шпаги, породистый арабский скакун. Шикарная шляпа со страусиным пером закрывала от палящего солнца его лицо. Красивые, породистые черты. Лишь немного портили картину высокомерно поджатые губы.

«Ну как? Он в городе сейчас самая видная особа. Племянник неаполитанского вице-короля. Полковник. Торчит тут, пока в Милане и Мантуе формируется для отправки на войну его полк. С ума сходит от скуки. Обрати внимание, как он на тебя посмотрел».

Несколько секунд она колебалась. Но потом...

«Почему бы и нет? Только я в таком виде... Он, кажется, только мельком глянул, а теперь и головы в мою сторону не повернет».

Действительно, благородный идальго уже проехал мимо, лишь на мгновение скользнув по ней своим безразлично скучающим взглядом.

«Спорим, повернет? В ногах у тебя будет валяться! Только держись».

Лошадь Ольги вдруг испуганно заржала, поднялась на дыбы. Ольга, судорожно обхватив лошадь за шею, завизжала. Покатилась в сторону и перевернулась тележка зеленщика. Лошадь, взбрыкнув, заметалась по рынку, пугая прохожих и переворачивая лотки.

— Стой!.. Стоять, каналья! — Молодой идальго, на своем резвом арабском жеребце догнав Ольгу, схватил ее лошадь под уздцы. — Вот так, красавица. Стой смирно.

Лошадь и правда затихла. Теперь она только испуганно косилась на арабского жеребца и тяжело поводила боками.

— Спаси вас Бог, сударь, — облегченно вздохнула Ольга и благодарно улыбнулась. — Вы меня просто спасли. Как ваше имя? — Она заговорила с ним по-немецки, и галантный испанец тоже перешел на этот язык.

— Дон Родриго де Овандо. Полковник армии его величества короля Фердинанда. — В тоне, которым он это произнес, угадывалась непоколебимая уверенность в своем превосходстве.

«Ах ты, надутый индюк! Думаешь, если дон, да еще и полковник, то все теперь должны перед тобой падать ниц? Ну ничего, я тебя проучу».

— Очень мило, — снисходительно кивнула Ольга. — Баронесса фон Маутендорф. — И она протянула молодому франту для поцелуя свою не очень-то чистую с дороги руку.

— О, простите, сударыня, — склонился он в поклоне. — Кто бы мог предположить, что в такой одежде...

— Как? Вы разве не знаете? Наши холопы подняли бунт... Мне пришлось спасаться. К сожалению, мои провожатые отстали, чтобы остановить гнавшихся за мной разбойников. И я была вынуждена, переодевшись в это ужасное платье, как простая селянка, верхом на коне...

— У вас кобыла, дорогая моя баронесса, — ухмыльнулся Родриго. — Вы позволите мне сопровождать вас?

— Ах, извольте... Какая в сущности разница? Мой конь так устал, что пугается теперь даже собственной тени. Это было с вашей стороны очень своевременно: усмирить его твердой мужской рукой.

Дон Родриго хотел было объяснить молодой баронессе разницу между жеребцом и кобылой, но смутился. «А она очаровательна, эта самоуверенная девочка. Ее бледность и худоба так аристократичны, так явно показывают, кто она, что даже простое крестьянское платье не может скрыть...»

— Ну ничего. Когда мой папа наведет в наших имениях порядок... Как вы думаете, сеньор, дядя Максимилиан поможет ему? У него ведь в Мюнхене теперь много солдат... Или, может быть, император велит прислать пару тысяч драгун?

Дон Родриго де Овандо смотрел на нее уже с неким благоговением.

— Так вы сейчас здесь совсем одна?

— Да, — вздохнула Ольга. — Я же говорю, мои слуги отстали, чтобы защитить меня от разбойников... Не знаю, живы ли они теперь. — Она скорбно подняла очи горе и сложила молитвенно руки. — Я буду молиться теперь за их отважные души.

«О, как она трогательно мила! Как она будет великолепна, склонившаяся перед распятием, в черной кружевной накидке!»

— Стало быть, сударыня, вам даже негде теперь остановиться? — В его голосе явственно слышалась затаенная надежда.

— Да, действительно негде, — удивленно произнесла Ольга.

— Ну тогда... Быть может, вы позволите мне предложить вам мой скромный приют... Только не подумайте дурного! Просто, видя столь трудное положение, в котором вы оказались, я не могу безучастно...

«Ну, вот он и попался. А ты молодец. Почти все сама, без подсказки. Этот франт снимает самый приличный в городке дом, так что мы не прогадали».

Глава 27

Двадцать третьего октября, после обеда, они отправились на прогулку. Родриго купил ей приличествующую положению баронессы одежду, добыл где-то скакуна, столь же благородно выглядевшего, как и его араб, но более спокойного. Лошади, которая чуть не сбросила тогда Ольгу среди площади, он, понятно, не доверял. Вообще, Ольга на протяжении уже целых суток была окружена комфортом и заботой со стороны многочисленных слуг дона Родриго. Впрочем, за все эти теплые ванны, пуховые перины и обеды на золоте и серебре ей пришлось расплачиваться, терпя общество молодого испанского полковника.

Последним изыском дона было декламирование ей стихов. Во время конной прогулки, которую они совершали по городу, Родриго купил в книжной лавке томик любовной лирики. Время от времени он открывал книжку и начинал там что-то усердно выискивать. Вот и сейчас:

— Послушайте, Мария:

«О боже! Этот испанский акцент и совершенно несуразный, с подвываниями, способ декламации... По легенде, баронесса Мария фон Маутендорф с трудом понимает итальянские слова. Он и сам в итальянском не ас. Довольно глупо с его стороны читать мне это. Пожалуй, было бы лучше, если бы я действительно не понимала ни слова...»

Он запнулся и зашевелил беззвучно губами, водя пальцем по листу.

«Ну вот. Он и читает-то с трудом... За что так страдает Петрарка? Он разве для того писал эти стихи, чтобы всякие солдафоны...»

Родриго тем временем, разобравшись в запятых, победно махнул рукой, словно сразил противника шпагой.

«О, как бы перекосило Ахмета, если бы он узрел сейчас меня в таком обществе!»

— Так вы взялись это читать из-за имени?

— О да, донна Мария. Мне кажется, поэт посвятил это именно вам.

— Боюсь, вы не правы, — улыбнулась Ольга. — У него наверняка была подружка Мария. Каждая пятая в этой стране носит такое имя.

— Но применительно к вам, сударыня, Мария звучит как-то особенно...

— Да уж, — вздохнула Ольга.

«Да уж. Он тебя, дорогуша, кажется, уел, сам того не заметив. Кстати, надо напомнить ему про Венецию. У меня нет времени торчать тут, в захолустье…»

— А вы, баронесса, когда-нибудь видели море?

— Увы, ни разу, — Ольга грустно вздохнула. Почти непритворно.

— Так в чем же дело?.. Сидеть здесь, в этом богом забытом местечке, нет никакого смысла, — просиял дон Родриго. — Поедем к морю. В Венецию! Там настоящая жизнь. — Он мечтательно закатил глаза. — Познакомлю вас с друзьями. У меня много влиятельных знакомых...

— А как же ваша служба, Родриго? Ведь вы же рассказывали мне, как трудно продвигается формирование полка. Разве можно все бросить и...

— Пустое! — махнул он рукой. — Берталуччо прекрасно справится и без меня... В крайнем случае, задержимся тут еще на неделю. У меня, в конце концов, есть некоторая свобода в действиях. Да и в Венеции надо кое-что прикупить для снабжения полка. Сегодня же все и устрою! — Он решительно тряхнул головой. — Если все выйдет по-моему, а все выйдет именно так, то завтра же... Нет, сегодня уже мы поедем.

Ольга, очаровательно улыбаясь, кивала в ответ, слушая Родриго, и поглядывала по сторонам. Улицы итальянского города, пусть и небольшого, были для нее внове. Язык, манера поведения, жесты, одежда — все здесь было иное, чем в Граце. Даже склока возницы и перегородившего ему дорогу своей тележкой торговца овощами казалась похожей на спектакль «из жизни итальянцев».

Она вдруг заметила в толпе знакомое лицо и обмерла.

«Тэрцо!»

Он смотрел на нее не отрывая глаз. С другой стороны улицы. Албанец давно уже стоял там, надвинув на глаза шляпу от солнца и завернувшись в какой-то выцветший плащ.

«Неужели и Ахмет тоже здесь?.. Передумал?»

— Что случилось? Мария! — Дон Родриго нежно взял ее за плечи. — Вы так побледнели, словно увидели призрак.

Она, вздрогнув, отстранилась.

— Нет. Ничего... Солнце. У вас в Италии очень жаркое солнце.

— Да что ж вы, — всплеснул Родриго руками. — Пончес, Верески! Зонт сюда, быстро... Холодной воды несите. Бегом!

— Не надо, — покачала головой Ольга. — Мне сейчас лучше в тенек. Полежу немножко... Все само пройдет. Только оставьте меня в покое.

Она снова посмотрела туда, где стоял Тэрцо. Никого.

— Ну хорошо, хорошо... Пончес, Альваро, Винченца — сопровождайте донну домой. А я сейчас же заеду к мошеннику Берталуччо, все устрою с нашим отъездом.

Деревянный потолок. Паутина в углу.

— Слава богу, очнулся.

Над ним склонилось печальное женское лицо.

«Лик твой, Господи, омрачился сегодня... ОНИ победили. И ты отвернулся от нас. Сатана пришел в этот мир, а я ничего не смог сделать. Сатана, которого я не сумел остановить, правит теперь на земле... Милосердие уже не стоит ни гроша. Потому мне и отняли руку. А у Себастьяна и всей его семьи, наверное, отняли жизнь... Никто не может противиться врагу рода человеческого. И я больше не сыграю ни одной кантаты, ни одной фуги. Солнце не коснется наших проклятых душ! Ведь мы все были врозь. Никто не хотел поступиться своей правотой, помочь другому... Вместе мы должны были бы встать у НЕГО на пути. Но Сатана разбросал нас, как холодный ветер разбрасывает по замерзшей земле семена. И нечем, не на чем будет нам прорасти... Я никогда не смогу теперь соприкоснуться с чудом Музыки. Отлучен от нее навсегда. Профессора Бендетто святоши, служащие дьяволу в папской тиаре, заставят отречься, как заставили раньше отречься его друга, Галилея. Карла Готторна наверняка уже сожгли на костре. Иначе он пришел бы, помог, объяснил... Антонио и Сигизмунд — бойцы за правое дело... Как бы вам не пришлось сражаться друг с другом в этой безумной войне, поднимающейся над миром, словно огромная штормовая волна... Все мы прокляты. Господи, боже! Я думал, ты милосерднее... Мы предали тебя, не сумели спасти того, что ты дал на хранение нам. Зачем же теперь удивляемся, что ты к нам жесток?»

Себастьян подошел к кровати. Пощупал Конраду лоб.

— Горячка. Растопи камин, Эльза. Его, кажется, знобит. — Взгляд Себастьяна был полон вины и сострадания. Органист погладил Конрада по голове.

— Мы все прокляты, брат, и скоро будем в аду... — Конрад схватил его за локоть левой рукой. — Чувствую уже, возжигают адскую серу и гарью сожженных горит у меня нутро... Дайте мне меч, братья... Я пожалел тогда. Я был слаб... Теперь нет. Теперь будет иначе...

Трудхен утерла пот, выступивший капельками на иссеченном морщинами лбу Конрада.

— Он постарел на десять лет за эти два дня, — прошептал с ужасом в голосе Себастьян. — Боже! Если бы только знать, что они будут ТАК торопиться! Ведь я же почти собрал деньги на подкуп суда! Они отпустили бы его. Просто так, под залог или ограничившись десятком плетей. Зачем они так торопились?! Прости меня, Конрад. Прости... Если бы я знал, что они сразу, так круто... Упал бы этому толстому борову, архиепископу, в ноги. Он ценит музыку. Он не позволил бы свершиться такому... Отрубить органисту руку — это же все равно что душу отнять...

— Он не слышит, — покачала головой Эльза, снова вытирая музыканту пот со лба.

«Меч. Дайте мне меч. Сейчас! Я теперь не буду жалеть. Никого не буду жалеть! Кровью кровь... Прав был пан Сигизмунд. Музыка для Сатаны — не преграда. Музыку ОН порвал и растоптал. Самое чистое, самое священное, что есть на свете, порвал и втоптал в грязь... Теперь только меч. Меня он убил, так и я буду теперь убивать!..

Боже! Куда, зачем ты толкаешь меня? Скажи, разве Истина сама по себе не сильнее дьявольских козней? Почему, для того чтобы Ты вновь победил, я должен стать таким, как они? Почему, Господи, ты больше не слышишь, когда мы играем тебе? За что столько боли вокруг? Зачем и из моей души вырвал ты голос? Ведь ты справедлив и всеведущ! Как же позволил все это, почему не вмешался?»

Пара слезинок скатилась из глаз больного, и, открыв их, Конрад посмотрел Себастьяну прямо в лицо. Тревожный взгляд, пронзающий самую душу.

— Играл ли ты им?.. То ли играл, что и мне?

Себастьян вздрогнул. Посмотрел внимательно на Конрада. «Нет. Он без памяти. Взгляд устремлен прямо перед собой, в бездонную пустоту, что зияет теперь над ним».

— Играл ли?.. Ну же, ответь!

— Играл, играл. — Себастьян склонился над ним, взял за руку. — Но они не смогли, не захотели остановиться... Музыка, увы, проникает в душу лишь тем, у кого есть душа. Они принесли в жертву ребенка и потом, — он сглотнул. — Боже мой! Неужели все это правда?!

— Хоть ты помолчи! — всплеснула руками жена. — И так тошно. Зачем пугаешь больного? Связался с ним, так надо лечить. И не принимай его слова близко к сердцу. Он же бредит. Ты разве не видишь?

— Страшно-то как. Неужели теперь Сатана действительно здесь, среди нас? — Себастьян смотрел на изможденное, измученное постоянным беспокойством лицо Конрада, словно в нем надеясь найти, увидеть ответ. — Неужели все-все, что мы делали, — зря?

Конрад спал. Во сне он шагал по пыльной летней дороге, и легкий ветерок, дувший в спину, взметал у него из-под ног поднятую шагами пыль. В левой руке у него был посох, а в правой... Не было ничего, даже самой руки. Но не было уже ни боли, ни страха. Не было бессильной злости и захлестывающего душу ужаса. Столько времени прошло! Он уже смирился. Привык. В конце концов, это была всего лишь рука... Осталось только ощущение собственной бесполезности, брошенности. Жить по привычке... Только потому, что не хватает смелости и сил одним ударом оборвать эти бесконечные никчемные дни. Что из того, что он был прав в каждый момент своей жизни? Кому теперь легче от того, что он и сейчас повторил бы все, даже зная, к ЧЕМУ это его приведет? Что лучше: адский огонь или бессмысленная, унылая жизнь в безвременьи, в мире, отданном во власть Сатане?..

На холме кто-то стоял.

«Я постараюсь вернуться... Я люблю тебя... Разве не ты мне так говорил? — Она улыбнулась. Словно все принимая и все прощая. — Я-то, дурочка, поверила. Жду тебя до сих пор. Даже такого... Пусть без руки, не беда. Конрад, миленький, ты только останься в живых, только приди. Я ведь молилась за тебя все это время...»

Себастьян проснулся от того, что Эльза тронула его за плечо. Он, кажется, так и задремал над ложем больного, взяв его за руку. За окном занимался рассвет.

Эльза пощупала Конраду лоб.

— Иди поспи, — улыбнулась она, обняв мужа. — Я подежурю.

— Как по-твоему, он выкарабкается?

— Да. Жар спадает. Ты, кажется, вытянул его... за левую руку.

— ...Но можем ли мы считать свое дело теперь завершенным?

Ветер срывал слова с губ Матиша.

— Не знаю, — буркнул Милош. Он отошел от могилы на пару шагов и любовался теперь делом рук своих.

Поверх наложенных горкой камней вызывающе торчал толстый осиновый кол.

— По-моему, вы это зря, — почесал небритый подбородок Ульбрехт Бибер. — Вполне достаточно того, что у Старика отрублена голова. Да к тому же он в пояснице был разрублен почти пополам. Осиновый кол в сердце — да за подобное надругательство над трупом у нас в Линце…

— Как ты можешь судить? У вас в Линце ни черта не понимают в подобных вещах...

— Вы похоронили Цебеша. Хорошо. Душа колдуна теперь не будет преследовать ни нас, ни местных жителей, ни того храбреца, что сумел рассечь его саблей, — упорно продолжал Бибер, — но с чего вы взяли, что он был упырь?

— Да ни с чего. Просто на всякий случай. У нас в Крайне всех колдунов так, на всякий случай, хоронят, — пожал плечами Милош. — Это же очевидно, что колдун вполне может подняться вампиром.

— Да... Этот-то кровушки нашей попил, — вздохнул Матиш, пригладив свои черные, с проседью, усы. Его взгляд был задумчиво устремлен вперед. — Понимаете... Это еще не конец. Мы должны всех их найти.

— Кого «всех»? — поднял брови Бибер.

— Дружков Цебеша. Тех, кто скрывался от нас вместе с ним... Марию, кучера, албанцев... Это все звенья одной цепи. Дело так и не раскрыто. То, что мы засвидетельствуем смерть Старого Ходока и привезем его голову в Зальцбург, нам, конечно, зачтется. Но потерю Марии они нам не простят. Вы и сами прекрасно знаете, что за человек кардинал Джеронимо Ари. То, что от него последние пару дней нет никаких инструкций и писем, еще ничего не значит. Я не удивлюсь, если, вернувшись в Маутендорф, мы узнаем, что он лично едет сюда.

— Ну это вряд ли, — покачал головой Ульбрехт. — Но спросить он с нас спросит.

— Так вы что же, — поежился Милош, — считаете, что нам необходимо продолжить погоню? Ведь Мария удрала на юг. Если ее нет в Каринтии, а она наверняка там не задержится, то это уже вне пределов нашей юрисдикции. Венецианская инквизиция, равно как Тирольская, Миланская и любая другая к югу от Альп, подчиняется уже непосредственно Генеральной Консистории и Папе. Ехать как частные лица?..

— Иного выхода не вижу. — Матиш Корвин решительно сжал губы. — Миссия возложена на нас Великим Инквизитором Австрии. К тому же они убили Хорвата. Этого я так оставлять не намерен.

— Но там мы не сможем... — Ульбрехт осекся, — точнее, не будем иметь права арестовать их.

— Значит, арестуем их незаконно. А будут сопротивляться — перестреляем всех, как бешеных собак, — решительно резанул рукой воздух Матиш. — Последним приказом капитана было: выследить и убить Старика и всех его приспешников. Думаю, будь он жив, мы не рассусоливали бы сейчас.

Милош и Ульбрехт согласно кивнули, и все трое двинулись к дороге, а затем к перевалу, где ждали их остальные.

— Надо ехать втроем. Не вижу смысла брать с собой лишних, — решил Матиш.

— Да, — кивнул Бибер. — Тем более что крупным отрядом наверняка сразу заинтересуются местные власти. Возникнут вопросы, сложности...

— Да, кстати, — довольно потер руки Милош. — Уходя, я тут отдал приказ... Нам, кажется, нашли лошадей.

Через четверть часа три всадника уже мчались во весь опор по дороге на юг.

Не спится. Духота. Запахи осеннего сада. Бледный свет отбрасывает странные тени. Сидя у открытого окна, Ольга тоскливо смотрела на убывающую луну.

«Как все изменилось. Кажется, теперь весь мир стал другим... Интересно, это действительно мир переменился, оттого что я впустила ЕГО, или просто я сама так меняюсь? Меняюсь ли? Вроде все то же самое. Только ощущение постоянного присутствия кого-то чужого за плечом...»

Под окном хрустнула ветка. Ольга вздрогнула. Насторожилась: в саду кто-то был. Хотела встать и уйти. Но...

«А собственно, почему я боюсь? Теперь пусть меня все боятся... Что еще они могут со мной сделать?»

— Кто здесь?

— Тсс... Ольга, это я.

«Ахмет! — От сердца пульсом разошлась по телу истома. — Пришел...»

— Как ты?.. Откуда?

— Ты же видела Ходжу на рынке. Я думал, ты специально не спишь. Открыла окно, ждешь, когда я подойду... Ты ведь меня ждала?

«Плохо, что я не вижу его лица... Но разве тьма может что-то скрыть, когда смотришь сердцем?»

— Странно. Там, в горах, ты даже не хотел со мной поговорить. Думала, уже не увижу тебя больше. Да я и сейчас не вижу.

— Не хочу лишний раз нарываться на драку. У твоего нового покровителя очень расторопные слуги. Постоянно следят за домом. Я еле пробрался. Все это благодаря...

— Да. Благодаря Сатане. Он теперь мне... то есть себе, помогает. А ты так и не решился тогда, в горах. И сейчас... Что ты так смотришь?

— Ты изменилась... Или нет? Может, мне просто кажется. Я думал, теперь ты будешь совсем другая.

Волна горечи и какой-то непонятной обиды подкатилась к горлу.

— Нет. Я все та же. Это вы... Почему мир так меняется? Ты смотришь на меня теперь иначе... Скажи что-нибудь. Что же ты молчишь?

Ахмет сжал кулаки так, что хрустнули суставы: «Что обманывает меня? Сердце или разум? Впустив ЕГО, она не могла не измениться. Она должна была стать другой. Теперь Сатана говорит ее языком. Так отчего же мне и сейчас хочется обнять ее, спасти, защитить... Защитить в том числе и от себя. От того себя, который уверен, что она изменилась».

— Ну хорошо. Теперь ты можешь получить по мановению руки все, что только захочешь. Что дальше?

— Уеду в Венецию.

«Что только захочешь... Да я ничего уже не хочу! У меня нет теперь ничего своего, даже желаний. Все для того, другого. Я тебе, Ахмет, хотела отдать свою душу. А отдала Сатане».

— Венеция, это замечательно. Стоит того, чтобы там побывать... А потом?

— Знаешь, мне теперь все равно. Это не я, это ОН в Венецию хочет... А ты что теперь будешь делать?

Ахмет пожал плечами.

— Скрываться. Теперь я изгой. Селим меня не простит... Те, кому я служил, не успокоятся, пока не убьют меня. Нет, я не жалею... Жалею лишь, что не смог уберечь тебя...

«Зачем я ей говорю все это?»

— Не уберег? Так отчего же не решился тогда освободить меня от этой жизни? Почему? Ведь так просто...

— Хотел еще раз увидеть тебя. Прости. Ничего теперь не изменишь. Зря я все это...

Черная тень шагнула прочь от окна.

«Ахмет!!! Не бросай меня!.. Боже, что я говорю. Единственным спасением для него теперь будет бросить, забыть...» Ни единого шороха. Только слышно, как падают с деревьев пожелтевшие мертвые листья.

Ахмет шел по улице, привычно оглядываясь по сторонам. Его заметно шатало.

«О Алла! Почему я ей так ничего и не сказал? Просто оправдываться перед женщиной — это не по мне... Нет. Не это... Я словно испугался чего-то. Словно боялся, что если начну говорить, то вырвется что-то не то... Боже, как я боюсь признаться ей в любви, как боюсь ранить ненавистью, обидой... Какую степень свободы ОН ей дает? Все ли ОН слышит из того, что слышит она? Кто она теперь для меня?.. Я так и не понял, как же мне теперь к ней относиться. Наверное, лучше совсем с ней не встречаться...»

Глава 28

Ольга, упав лицом в шелковые подушки, смеялась. Или рыдала. Все опять было не так. Все было плохо. Все от начала и до конца было неправдой, подлым обманом.

«Ты зря убиваешься. Все не так ужасно, как кажется». Он словно потрогал ее за плечо.

«Иди к черту!»

Он, кажется, улыбнулся.

«Не могу. Теперь я никак не могу... Впустив меня, ты начала необратимый процесс. Вот когда я по-настоящему в кого-то вселюсь, то оставлю тебя в покое...»

«Отчего бы тебе не оставить в покое этот мир?»

«Ну вот, опять за старое. Я и так даю тебе слишком много свободы. Позволяю говорить со всякими... А потом тебе хуже. Слезы эти, сомнения, тоска. Ведь твое состояние и на мне сказывается. Ты об этом не задумывалась? Другой раз подстрою так, чтобы выловили твоего Ахмета и...»

«Не тронь его. Только посмей!»

«Странно, что этот албанец для тебя до сих пор так дорог. Я все не могу понять: неужели ты впустила меня только ради него? Просто ради того, чтобы он остался в живых?»

Ольга горько улыбнулась.

«Нет. Не понять тебе женской души. Живешь в ней, а понять не можешь...»

«Отчего же. Я понимаю. Любовь, основанная на самопожертвовании. Это свойственно многим женщинам. Только ведь он такой любви не достоин. Предать своего государя, бежать с тобой от всего света неизвестно куда — это у него получилось. Но освободить тебя от мучений, от моей власти (ведь этот болван наверняка уверен, что моя власть над тобой мучительна и ужасна), на это его не хватило. Ручки замарать побоялся. Теперь так и будет следом за тобой таскаться, пытаясь хоть урывками взглянуть, переброситься тайком парой фраз... Разве такой мужчина достоин тебя?»

«Я люблю его. И он не проиграл. Он единственный не предал меня, и он любит меня, иначе убил бы уже давно. Еще там, в горах, когда я прострелила руку Ходже... Впрочем, что тебе за дело? Ты как Цебеш. Только еще хуже».

«Чем это хуже?»

«Он верил, что спасает человечество. У него была мечта. Фантастическая, безумная, но была. Сомневаясь, мучаясь, страдая, он шел к этой мечте, пусть и ложной. А ты... Ты просто использовал его, как и мою любовь к Ахмету, как фанатизм, надежды, исступленную жажду справедливости всех тех, кто в этом мире призывает тебя. Теперь хочешь найти кого-то еще. Но на самом деле тебе на всех нас плевать. Мы все только пешки в какой-то запутанной и хитрой игре, которую ты ведешь. Ради чего? Неужели только ради собственного удовольствия?»

«Прекратим этот бессмысленный диспут. Я не обязан отчитываться перед какой-то девчонкой только потому, что она впустила меня в свою душу. На саму себя злись за свою слабость. Я тут ни при чем. Ведь ты даже не решаешься попросить меня... Но я чувствую, в глубине души ты хочешь лишь одного — остаться с Ахметом. Здесь. Навсегда. И тебе плевать, что будет потом с этим миром».

«Нет, — Ольга покачала головой, — я не останусь. Хотя и очень хочу. Потому что он не примет меня ТАКОЙ ценой и не согласится быть со мной рядом. Нам лучше расстаться».

«Опять решила принести себя в жертву? Что ж, твое право... А хочешь, он все простит? Я это могу — забраться в его разум и там кое-что поменять».

«Не смей! Оставь его, наконец, в покое, подонок!.. Как же ты не понимаешь, это будет уже не Ахмет!»

«Так что, оставить все так, как есть?»

«Да... И сделай что-нибудь, чтобы от него отстали его бывшие хозяева: Селим и все прочие... А когда я стану тебе совсем не нужна, верни мою душу домой. Ведь ты мне обещал».

«Хорошо. Пусть будет по-твоему... А теперь спи. Завтра этот болван, полковник Родриго, повезет тебя в Венецию. Венеция достойна того, чтобы на нее посмотреть».

«Интересно, что глазами я не вижу Сатаны. Но какой-то зрительный образ присутствует постоянно. Он во мне, но в то же время мы словно в одном доме: он может прийти, уйти, подмигнуть, взять за руку... И уже не просто разобраться, что я к нему испытываю: отвращение, ненависть, страх? Он просто чужой. Замкнутый в себе и расчетливо-холодный. Не услышит того, что не хочет услышать. Никогда не пустит в себя. Кажется, даже за версту не подойти. И это притом, что сам всегда во все вмешивается, все ему надо... Он здесь, но как на другой планете... Только бы он Ахмету помог. Это — единственное утешение. Иначе ведь все, совсем все будет зря...»

— Шпрехен зи дойч?.. Эй, фройлен! Гизихтом об тиш тебя!.. Может, вы по-славянски разумеете, а? — Матиш бессильно развел руками. — Спрашивать у них о чем-то — все равно что разговаривать с птицами. Щебечут что-то свое. Руками машут. Тьфу, куры пешеходные. Итальянская бестолочь!

— А вот, смотри, — схватил его за плечо Милош. — Та старуха, что с корзиной белья, не просто машет рукой. Она словно показывает на кого-то. Может, поняла-таки, чего мы хотим от них?

Слушавший старуху Бибер, словно уловив в ее лопотании какой-то смысл, радостно кивнул и направил лошадь на другой конец улицы, к оборванцу, дремавшему у разогретой утренним солнцем каменной стены.

— Скажи-ка, любезный, не видел ли ты чего необычного в городе за последние три дня? — спросил он, склонившись со взмыленной, еще не до конца отдышавшейся лошади. Жакомо Питти вздрогнул от неожиданности и, моргая спросонья, удивленно уставился на подъехавших к нему всадников.

— По-моему, этот тоже ни черта не понимает по-немецки. Может, бабка показывала не на него, а на вон того старикашку? — обратился по-немецки же к Матишу Милош.

— О, господа! Так вам нужен переводчик? Простите мне мое неважный акцент и это... Я понимай. Только не очень четко говори по-вашему. Моя прабабка был из Франкфурт, — затараторил итальянец по-немецки. — Я есть очень рад, если вы мне платить за перевод, говори за вас, если вам не знать местный язык. Полцехина в день я буду очень рад вам служить, пока надо для вас говори...

— А этот голодранец быстро соображает, — по-славянски сказал Матиш. — Лишь бы по-итальянски он говорил лучше, чем по-немецки.

— Что вы говори? Я не есть очень слышать...

— Точно, — кивнул в ответ Милош. — По-славянски не понимает ни слова.

— Я говорю, возьмем тебя за четверть цехина в день! — гаркнул Матиш почти над ухом Жакомо.

— Си, синьор! Только зачем ори на мой ухо. Я есть не глухой. Говори вам привыкну, буду совсем очень точен. Один раз мой прабабка из Франкфурта мне говорил...

— Повторяю вопрос: случалось ли что-нибудь необычное в вашем городе в эти три дня? — грозно зарычал на него Бибер, и итальянец весь внутренне сжался.

— Си. Одни раз... случался. На той неделе сдохла корова вдова Чикиретти. Хотя совсем еще здоровой была. Очень здоровой. Вот и говорит люди: как колдовство... А позавчера лошадь бесился, и молодой фройлен спас полковник Родриго... Вон его дом, у холма, рядом с садом. Спас и уехал с ней в дом. — Жакомо Питти облизнул губы. — Не желают ли доны еще платить мне честный рассказ? Если вы кого-то искать, узнавать, я есть незаменим в этот город. Любой знает, как я есть полезен для любознательный путешественник...

— Си, — кивнул Матиш. — Будешь получать в день не четверть, а полцехина, если будешь для нас еще и шпионить... А как выглядела та девица, которую спас полковник Родриго?

— Во-во! И спроси, какой масти была ее лошадь, — подсказал Милош. — Сдается мне, господа, что мы нашли эту чертовку.

Сладковатый запах дыма. Удары барабанов где-то вдали, на краю сознания. Глубоко вдохнув, Ахмет закрыл глаза. Река. Ветер. Жаркий ветер пустыни. Кто-то в белом бурнусе на том берегу. «Алла! Ты знаешь, о чем я сегодня прошу... Знаешь, о ком я прошу тебя ежечасно. И если спасти ее может лишь чудо, так сделай же чудо! Ты слышишь, Господи?.. Дай мне силы, дай достучаться мне до тех, кто ЕЕ может спасти... Господи, дай ЕЙ сил и удачи, сделать все так, как хочет ОНА...»

Солнце нещадно палило. В карете было уже невыносимо душно, и они решили немного развеяться, проехавшись верхом. Пончес подвел прямо к подножке кареты арабского скакуна дона Родриго, а затем и лошадь Ольги. Удар хлыста, и Ольга устремилась вперед, обгоняя вереницу повозок и конных слуг — имущество дона Родриго, которое он вез собой в жемчужину Адриатики. Испанец бросился ее догонять. Сатана помогал Ольге, усмиряя порой взбрыкивающую лошадь или давая полезные советы. Скачка, наконец, развеяла ту атмосферу беспросветной тоски, что окружала Ольгу с самого начала поездки.

Сделав изрядный крюк по скошенным полям и лугам Аджио, они вернулись к повозкам. То ли полковник заранее распорядился, то ли его слуги оказались так расторопны, но Ольгу и Родриго по возвращении ждал богато обставленный пикник на природе.

«Да это настоящий пир. Ого! Даже сервиз серебряный. Интересно, бедняга Родриго так старается, чтобы меня удивить, или привык всегда так обедать?.. Неужели я уже не увижу Ахмета?.. Исполнит ли Сатана свое обещание? Впрочем, как я смогу проверить его?»

— Твое здоровье, Мария!

«Только обещай мне, Селим, что она будет жива. Слышишь? Слышишь, Селим?!»

«Ладно. Хорошо... Обещаю. Ты же знаешь — мое слово крепко. И тебя мы оставим в покое. И ее, когда сделает свое дело, отпустим, обеспечив деньгами. Только не обмани на этот раз. Сделай все, как договорились. Я отдам приказ, и уже через час они выйдут в море».

Рука Пройдохи Селима привычным жестом разрубила мир пополам, наискось, слева направо, и пламя, дернувшись нервно, скрыло картинку. Ахмет устало уронил руку с кальяном на землю. Он чувствовал себя, как выжатый лимон.

«Нет. Нельзя расслабляться. Ни минуты не медля — в седло».

Тряхнув головой, он вскочил.

— Воды!

Ходжа окатил его с ног до головы холодной колодезной водой.

— О-о... — Вытерев голову, Ахмет посмотрел на мир уже обычными, незамутненными, лишь немного покрасневшими глазами. — Саллах еще не пришел?

— Да здесь я. Вот уже полчаса дожидаюсь, пока ты соизволишь прийти в себя и послушать... Она уехала. Слуги говорят, что в Венецию. — Саллах сочувственно посмотрел на товарища. — Сегодня с утра, вместе с полковником Родриго.

— Так чего мы стоим тут, как идиоты? Седлайте коней!

Двадцать четвертого октября, в полдень, обосновавшиеся в самой дешевой корчме и отдохнувшие от вчерашней сумасшедшей скачки солдаты Христа собрались, чтобы допросить своего, только что вернувшегося с задания «шпиона». У Жакомо Питти был помятый вид, сизый нос и счастливое выражение лица. Давно он не напивался так за чужой счет.

— И что же он тебе рассказал после третьей кружки? — Матиш склонился над Жакомо, как паук над мухой.

— Что он точно не знай... Дон Родриго называть ее баронесса фон Муртен... Мудорф... Как-то так. Знакомился с ней на рынке, когда понес этот лошадь. Это весь город знай. Так?

— Так, — кивнул Матиш. — Что еще?

— Он говорил... Они уехать на юг.

— Собираются уехать? — Матиш встревоженно оглянулся на своих товарищей.

— Но, но! Не собирайся!

— Не собираются, не хотят уезжать?

— О, но! Хотел! Хотят. Совсем уехал. Слуги, Мария карету поехал. Совсем. Потом приедет. Через неделя, две... Может, месяц. — Жакомо обвел своих работодателей удивленным взглядом. — Это есть вам совсем плохой новость?

— Почему так поздно сказал? — вполголоса спросил Матиш. — Пил со слугой с самого утра и до обеда, когда нам каждая минута была дорога, сволочь?

— Когда?! Когда они уехали? — Бибер схватил итальянца за грудки.

— Утро. Совсем рано, как солнце совсем... только поднялся.

— Господа, — выдохнул Ульбрехт, — незачем терять время. Еще только полдень. Если сей же час пуститься в погоню…

— А слуга не сказал тебе, куда дон Родриго уехал?

— Си, сеньор. Конечно! В Венецию... Слуга так сказать. Много слуг, карета, повозки, лошади, все-все брать с собой. Даже серебряный прибор для еда... Сеньор Родриго есть очень богат...

— К черту богатство сеньора Родриго. Ты заработал свои полцехина... И пропил целый цехин. Теперь ты нам должен еще один день работы.

Итальянец удивленно уставился на Матиша:

— Но, сеньор Матишио... Ты сам говорил... Мне давать цехин на расходы. Теперь этот слуга мне... ик... камарадо. Мы проходить дом дона Родриго любой час, пока нет хозяин... Я не есть ехать опасный дорога. Наин! Мы договариваться совсем по-друго... — Жакомо Питти замолк, испуганно уставившись в черный зрачок наставленного на него пистолетного ствола.

— Если ты не поедешь с нами, говнюк, я тебя пристрелю, — Матиш был совершенно серьезен. — И не вздумай сбежать. У нас длинные руки. Милош, найди ему лошадь.

На ночь они остановились в небольшой деревеньке, на постоялом дворе, не доехав до моря всего дюжину миль.

После ужина Ольга, сославшись на головную боль, сразу же заперлась в своей комнате. Ей и правда было несладко.

«Целый день в этой тряской карете, в обществе тошнотворно-самодовольного Родриго... Скорее бы все кончилось. Так хочется хоть глоточка свободы».

Она без сил упала на кровать.

«Заснуть. Заснуть и забыть обо всем... Только даже во сне мне не будет покоя. До тех пор мне не будет покоя, пока я делю свою душу с ЭТИМ...»

«Сколько ненависти. А ведь ты должна быть мне благодарна. Я мог бы душу твою растереть теперь в порошок. Ты все та же, что и была до того, как пустила меня. Меня это даже забавляет. Порой человеку достаточно маленького зернышка, дуновения ветерка, чтобы он изменился. Многие необратимо меняются уже оттого, что я дал им намек на мою помощь... А такие как ты — редкость. И для меня нет никакого удовольствия в том, чтобы в крошку разбить столь редкий камень. Когда я тебя отпущу и ты вернешься домой, никто не заметит изменений в тебе. Их почти нет. Разве что...»

Камушек ударился в закрытое окно.

«Кто там?»

«О! Могу поспорить, это снова Ахмет. Как я и говорил, он теперь будет таскаться за тобой...»

«Заткнись!»

Она распахнула окно.

Это был действительно он. Стоял так близко, что только подоконник был между ними. Солнце только-только зашло, и ничто теперь не скрывало его лица. Ахмет грустно улыбался, разглядывая ее.

— Ты совсем бледная, хрупкая стала. Сердце разрывается, глядеть на тебя, такую... Зря я... — Он осекся. — Прости.

— Зачем ты пришел? — прошептала она.

«Господи, что же я говорю? Пусть приходит. Еще и еще... Я думала, уже не увидимся больше. А он догнал...» Сердце тревожно екнуло.

— Что-то случилось?

— Да. Случилось... Знаешь, я долго думал об этом. За одного себя я не счел бы возможным просить. Но они ведь пропадут вместе со мной.

— Кто они? Ходжа и Саллах? Он что, вернулся?

Ахмет кивнул.

— У тебя верные друзья... Почему повязка на твоей голове? Ты ранен?

— Ничего серьезного. Заживет как на собаке.

— Так о чем ты хотел попросить? Что вам грозит?

— Помнишь, ты в прошлый раз сказала, что тебе все равно... Все равно, в кого ОН теперь вселится? В смысле, все равно, в католика или в протестанта, в турка или еще в кого-то...

— В этом смысле? Да, мне действительно все равно.

— Ну тогда... Ты нам можешь помочь. — Ахмет сглотнул. — За мной теперь настоящая охота. За Ду и Тэрцо тоже. Единственное условие, на котором нас оставят в покое, — вернуть тебя под защиту Высокой Порты. Они предоставят для вселения своего человека. Официальная власть, султан... Они хоть смогут тебя защитить... Не забудь, тебя ведь до сих пор ловят.

— Теперь ОН меня от всего защищает... Но я согласна, Ахмет.

— Хорошо. Тогда слушай... Корабль прибудет этой ночью или, край, на рассвете. Остановится в бухточке, у трех белых скал. Это в двадцати милях отсюда. Прямо по дороге на Венецию, а затем вдоль берега, не больше часа, если скакать во весь опор. Черный парус. Без флага. Капитана зовут Абдулла. Они примут тебя на борт и отвезут на турецкий берег.

Он взял ее руку в свои. Сжал крепко.

— Удачи тебе. И прости, если сможешь...

— Ахмет!..

Он уже скрылся за живой изгородью из шиповника, окружавшей постоялый двор. Мягкие осенние сумерки ложились на землю.

Расходящиеся от пентаграммы линии и каббалистические знаки, вычерченные на песке папирусовой тростинкой. Чаша с мирровым маслом на высокой треноге, шелест тростника где-то вдали и вой ветра.

— О Алла! Не часто бывает буря в этой стране. Не часто ты бросаешь на этот песок копья своего гнева... Но если ты позволил мне все это услышать... Дай же мне знак!

Ветер крепчал. С севера надвигались черные тучи. Огромные, они закрывали все небо. И собаки испуганно выли в селениях, и дрожь, похожая на мурашки по коже, бежала по водам великой реки.

— Дай мне знак, Алла! Дай мне знак!.. — Он вытянул перед собой руку, сжимающую ятаган. Красные огоньки побежали по лезвию к кончику клинка.

Тучи столкнулись над его головой, и оглушающий грохот разнесся над Гизой. Вспышка ослепила на миг. Но потом он словно увидел мир другим взглядом: пылающее в чаше масло и пылающая тренога. Странные тени и красные глаза призраков, затаившихся где-то на пределе видимости, в испуганной тьме. Он увидел. Сначала смутно, но потом все отчетливей, сквозь морок огня и беснующегося ветра — черный парус в бушующем море. И уверенный прищур седовласого капитана, изучающего береговую линию, еле различимую в сумерках. Сквозь мрак над кораблем реял его ятаган.

— О Алла! Так ли я тебя понял?

Молния блеснула где-то вдали, осветив его лицо, ятаган и треугольный черный парус летящего по волнам корабля.

«Хорошо же. Пусть будет так. Пусть так, если невозможно иначе!»

— Именами Адама, Ноя и Ибрагима, повелеваю тебе, Сулейман...

Новый раскат грома заглушил слова заклинаний, и порыв ветра сорвал с его головы белый бурнус, сшиб с ног, забил глаза, уши, рот поднявшимся до самого неба столбом из песка...

Корабль шел галсами, почти против ветра. Ветер крепчал, и черная полоска берега была уже угрожающе близко. Капитан напряженно щурился, вглядываясь в ночную тьму.

«Пусть ветер злится. Гяуры в такую погоду поберегут свои сторожевые суда... Только бы не прозевать ориентир».

Латинский парус позволял идти галсами, и они неуклонно продвигались вдоль берега, в поисках условленной бухты.

«Помни, — всплыли в памяти капитана слова Гофур-паши. — Твоя миссия очень важна. Эта девчонка для нас ценней, чем пятьдесят снаряженных к бою галер. Она должна быть доставлена в Сараево живой и здоровой. Никакой добыче, никакому иному делу не позволяй отвлекать тебя от главной цели. Не ввязывайся в драку, не делай ни одного лишнего шага... И никаких свидетелей. Бесшумно, как тень, проскользни сквозь заграждения венецианских гяуров. И Секретный Диван не забудет тебя. Помни, удачная операция может сделать тебя не просто богатым. Она может сделать тебя адмиралом».

— Капитан!.. Абдулла, я понял, где белые скалы, я узнал это место. Вот мыс, вон там островок... Сейчас будет отмель. Нам надо ее обогнуть, и мы выйдем прямо на бухту.

«Если Джафар прав, и это действительно то место... Он говорил, что вход в бухту неплохо просматривается с берега. Чем меньше людей нас увидит, тем лучше».

— Право руля. Все на весла. Парус спустить.

«Даже черный, он может привлечь сейчас лишнее внимание, при яркой молнии, или если луна снова вынырнет из-за туч».

— Навались!

Вся команда, три десятка отчаянных головорезов, налегла на весла, и шебека, неподвластная теперь воле ветра, словно маленькая черная птица, обогнула серебристую песчаную отмель.

Раскат грома прямо над головой. Молния, ударив в одну из трех, заметных уже отсюда, белых скал, осветила все пространство на много миль вокруг.

Абдулле на какой-то момент показалось, что прямо у отмели, в воде барахтается человек... «Нет. Это невозможно. Откуда здесь, в такую погоду?»

— Помогите!..

«Мне что, опять кажется или?..»

— Ты слышал, Караган?.. А ты?

— Нам, кажется, было велено плыть, нигде не задерживаясь, — буркнул старый контрабандист Джафар. — Я знаю этот маршрут как свои пять пальцев. Здесь неоткуда взяться тонущему. Другие корабли здесь не ходят... Или ты решил нарушать приказания Гофур-паши?

— А если бы это ты тонул, Джафар? Если бы мой корабль проплыл мимо ТЕБЯ?.. Тем более что это ничего не будет нам стоить. Право руля! Человек за бортом!

Через несколько минут матросы втащили на борт продрогшего старика в белой, прилипшей к худому, изможденному телу одежде.

— Спаси тебя Аллах, добрый человек, — обратился старик к капитану. — Да возблагодарит Всевидящий все твои добрые дела...

— Дайте ему вина и теплой одежды... Да не толпитесь вокруг. На весла! Живо, пока нас не снесло на мель!

Матросы снова взялись за весла, а Абдулла уселся рядом со спасенным. Тот, дрожа от холода, снял свою белую хламиду и укутался в брошенный ему теплый халат.

— Откуда ты здесь?

Спасенный застенчиво улыбнулся.

— Ты не поверишь, моряк... Это настоящее чудо, то, что произошло со мной... Ветер. Ураган подхватил меня и унес в море, словно пушинку. И при этом оставил в живых. Благослови Аллах этот ветер и этот корабль, что спас меня. — Спасенный воздел молитвенно руки. Осмотревшись вокруг, он поежился. — Вы пираты? Контрабандисты?.. Кто еще в такую ночь и в такую погоду мог выйти в море?

— Сиди смирно, старик. И не задавай лишних вопросов. Мы заберем на этом берегу кое-какой груз, а затем, когда вернемся домой, отпустим тебя на все четыре стороны... Если ты подробно расскажешь, откуда унес тебя ветер, может быть, я найду средство доставить тебя обратно.

— Да пребудет с тобой Аллах. Ты не только справедлив, но и добр, капитан... Позволь, я дам тебе один совет.

Абдулла удивленно поднял бровь.

— Не гонись за властью, моряк, — продолжал спасенный. — Если когда-нибудь у тебя будет выбор: деньги или высокая должность — бери награду деньгами. Должность для тебя станет обузой. Твое сердце открыто другим. А сердце властителя должно быть тверже камня. Иначе те многие, кем он управляет, будут рвать это сердце в клочья, даже не замечая.

— Капитан! Мы входим в бухту!

Абдулла дернул головой:

— Сиди тут, старик. И не вздумай бежать, иначе мне придется убить тебя. Жаль будет убивать мудреца... Лево руля! Приготовьте швартовочные канаты. Караган, возьми пять человек, ножи, пистоли. Прочешите берег. Пока вы не вернетесь, мы не пришвартуемся и корабля не покинем.

Глава 29

Ольга всю ночь не сомкнула глаз, все думала: об Ахмете, о себе. Где-то в деревне запели петухи.

«Корабль прибудет этой ночью или, в крайнем случае, на рассвете», — услышала Ольга голос Сатаны.

— Пора. — Она решительно встала. Оделась. Стараясь идти как можно тише, направилась в конюшню.

Там уже был Пончес: засыпал лошадям в ясли овес, расчесывал гривы.

— Что будет угодно госпоже? — Он почтительно склонился.

— Когда выезжаем?

— Как только дон Родриго проснется.

— Хорошо. — Ольга кивнула. — Оседлай мою лошадь.

— Может, сперва пойти разбудить дона Родриго?

— Нет, — она внутренне вздрогнула, — пусть пока спит... Я хочу прогуляться верхом.

Пончес встревоженно оглядел ее:

— У вас нездоровый вид. Я бы не советовал госпоже...

— Не перечь мне!.. Я хочу немного развеяться. Прогулка пойдет мне на пользу.

Слуга, потупив взор, послушно кивнул. Вздыхая, стал снаряжать двух лошадей.

— Мне нужна одна лошадь.

— Хозяин голову мне оторвет, если я отпущу вас одну.

«Черт, что же делать?»

«Пообещай ему, что просто проедешься вокруг дома. Если он будет уверен, что не потеряет тебя из виду, то наверняка поленится сам садиться на лошадь...»

— Нет нужды сопровождать меня, Пончес. Я просто проедусь недалеко от дома. Ты даже из виду меня не потеряешь.

— Ну... Если только так, сеньора.

«Как тихо. Никого нет в трех милях вокруг, — думал Абдулла. — Мои головорезы уже взялись на костре что-то готовить. Ладно. Ветки кладут сухие, дыма нет. Пусть ребятки немного отдохнут. Поедят горячей похлебки... Этот старик, кажется, уже сумел своими веселыми байками завоевать сердца всей команды. Только Джафар все еще косится на него с подозрением. Послушай я старого перестраховщика, какой бы человек утонул!

Если до десяти утра ничего не изменится, придется высылать в глубь страны экспедиционный отряд. Самому поехать? А что если с моря нас засекут патрульные галеры венецианцев? Тогда тем, кто останется на корабле, придется вступать в бой или удирать. Оставить вместо себя старшим Джафара?.. Ох, боюсь не справится он с командой. Быстро настроит их против себя. Характер у контрабандиста еще тот... Придется послать во главе отряда Карагана. Он малый сообразительный...»

«Поскорее бы хоть что-то решилось, — думал Тэрцо. — Уж лучше хорошая драка, чем это бесконечное ожидание. Утренний туман не даст врагам нас обнаружить. Но ведь и своим труднее будет найти. А когда солнце разгонит туман, то оттуда, со скал, мы будем видны как на ладони».

— Проклятье! Мы, кажется, совсем заблудились в этом тумане.

— Не ной, Тэрцо. Я слышу прибой справа. Значит, мы правильно идем... Только смотрите под ноги... Ты куда пропал, Ду?

— Да здесь я, здесь... А вам не кажется, господа, что мы потеряли тропинку? Объяснишь ты нам наконец, Ахмет, за каким чертом мы сюда...

— Не богохульствуй, Ду. И потерпи. Всему свое время.

— Так где она, Пончес?

— Н-не могу знать, ваша милость... Вот, только что каталась верхом возле дома. — Слуга жалобно шмыгнул носом. — Я как заметил, что она долго не появляется, побежал посмотреть, не случилось ли чего. Вдруг ее опять лошадь... того...

Родриго нервной походкой направился туда, куда махнул рукой Пончес.

«Так и есть. Свежий след подков. Два круга вокруг дома, а потом на большую дорогу».

— Да я тебе собственноручно шею сверну, собака!.. Ты что, разбудить меня сразу не мог?!

— Простите, ваша милость. Я боялся вас рассердить... Как только... Мы сразу вскочили на коней и обшарили всю округу. Может, еще раз все прочесать?

«Ничего они не прочесывали. На земле следы только ее лошади... Упустили, ленивые ублюдки!»

— Поди вон! — Родриго развернулся и отправился обратно на постоялый двор. По дороге с силой пнул оказавшуюся у него на пути собаку. Та с визгом уползла прочь. Полковник сплюнул и вошел в дом.

«Почему она сбежала? Чем я ей был неприятен? Чем обидел? — Родриго не мог прийти в себя от неожиданности. — Неужели эта девчонка всерьез считает, что я ей не ровня? И дернул меня черт вчера сказать, что мои родители из простых галиссийских идальго. Это, наверное, сильно уронило меня в ее глазах... Тоже мне, потомственная знать, баронесса в седьмом поколении... Разве ей мало того, что мой дядюшка по матери — вице-король Неаполя, а сам я теперь его стараниями полковник армии? Какое самомнение! Счесть, что я ее не достоин, и уехать, даже не попрощавшись... Высокомерная дрянь! А я ведь даже думал просить ее руки...»

Поднявшись к себе в комнату, он закрыл дверь и запер ее на щеколду. Растерянность и досада на самого себя. Никого не хотелось видеть.

— Куда ты ее спрятал? Говори по-хорошему, щенок, иначе я тебе мозги вышибу! — Холодное дуло пистоля уперлось ему в затылок.

— Да как ты смеешь?! — возмущенно взвизгнул дон Родриго... и получил ногой в пах.

Задохнувшись от боли, он не мог даже вскрикнуть. Ноги подкосились, и полковник упал на пол. Ему придавили спину коленом.

— Ты, что ли, Родриго де Овандо? — напавший говорил на немецком.

«Мужлан. Ты ответишь за это! Еще никто не осмеливался так со мной обращаться». Для крика не было воздуха в легких, и Родриго осталось только мысленно ругаться.

— Ну? Будешь ты отвечать или мне сходить за переводчиком? — На правую руку Родриго, потянувшуюся в сторону шпаги, обрушился удар пистолетной рукоятью.

«Как больно! Собака! Я же теперь совсем не чувствую свою руку... О боже! Кто этот негодяй и что ему нужно?»

— Если будешь молчать, я тебя просто зарежу. Я знаю, ты прекрасно понимаешь по-немецки... Так что, будем говорить?

— Да, — выдохнул дон Родриго.

— Вот и хорошо. — Матиш облизнул потрескавшиеся губы и уселся прямо на спину испанца. — С тобой была девица. Некая Мария... Так?

— Так.

— Где она теперь?

— Каналья! Да как ты смеешь... — Родриго закашлялся, получив по ребрам пистолетной рукоятью.

— Повторяю вопрос. Где она?

— Не знаю. Да что вам...

Еще один удар.

— Испанцы что, все такие тупые? — вздохнул Матиш. — Слушай: я задаю вопросы, ты на них отвечаешь. Если не отвечаешь, тебе от этого хуже. Разве это трудно усвоить?

— Пончес, Альваро! На по... — завопил наконец Родриго, набрав воздуха в легкие. Но новый удар рукоятью по ребрам прервал его крик. Теперь он мог только хрипеть.

В дверь постучали.

— Открой, Матиш. Это я, Ульбрехт.

— Уф... А я уж думал... — Матиш подошел к двери и открыл щеколду. — Ну, как там дела?

— Ее нигде нет. Хозяев постоялого двора и всех слуг этого мальчишки мы загнали в погреб.

— Сопротивление было?

— Да, — скривился Бибер. — Двоих пришлось заколоть. Остальным хватило и тумаков... Милош сейчас их сторожит, чтоб никто не сбежал... Этот рассказал что-нибудь?

Родриго попытался встать, но, получив удар ногой в копчик, содрогнулся от боли и снова распластался на полу.

Матиш покачал головой.

Снизу послышались шаги. На лестнице появился Милош.

— Подлец Питти сбежал... Бросили меня там одного, идиоты! Я ж не могу за всем уследить.

— Испугался, бедняга, наших методов. И теперь мы без переводчика, — сокрушенно вздохнул Матиш.

— Не беда. Пока он еще был с нами, я допросил одного. Отделал его так, что он все-все рассказал. Мария от этого испанца сбежала, — кивнул Милош на лежащего на полу полковника Родриго. — Слуги это подтвердили. Правда, Жакомо как-то вяло переводил. Слова стал подбирать, словно скрыть хотел что-то, собака...

— Понятно, почему он сбежал. — Матиш укоризненно посмотрел на товарища. — Ты и его решил с пристрастием допросить, так?

— Ну да, — потупился Милош. — Ну так я ж все разузнал! Она и правда сбежала. Сделала вид, что собирается прокататься на лошади с утра, выехала за двор и ищи-свищи... А этот молодой хлыщ взбесился. Наверное, не вынесла она его общества, вот и...

— Все так? — обратился Матиш к Родриго, который в этот момент пытался привстать.

— Да.

— А куда она убежала? В Венецию? Или еще куда?..

Родриго покачал головой.

— Отвечать, когда тебя спрашивают! — Бибер пнул испанца ногой в живот.

Милош сморщился:

— Лишнее. Он наверняка не знает... Или знаешь? — И инквизитор за волосы приподнял голову полковника над полом.

— Не знаю... Богом клянусь, что не знаю...

Матиш отпустил Родриго и вытер руку о штаны.

— Ладно, поехали. Здесь мы больше ничего не узнаем. Надо прочесать тракт, расспросить, не садилась ли она на один из паромов, соединяющих Венецию с берегом.

— А с этим что делать? Так оставим или... — Ульбрехт выразительно провел пальцем по горлу.

— Вот еще! Буду я мараться из-за какого-то сопляка... Пошли. Надо спешить.

Хлопнула дверь. Проскрипели сапоги по лестнице. Звук удаляющихся лошадиных копыт. Где-то далеко, внизу, под выкрики Пончеса, слуги ломали дверь, за которой их заперли Ульбрехт и Милош. Дон Родриго, беспомощно распластавшись на полу, плакал от досады, обиды и боли.

Сначала она заметила три белые скалы. Потом, неожиданно вынырнув из тумана, появилась бухта. Корабль — небольшой, почти плоскодонный, стоял у самого берега. Какие-то люди весело смеялись, сгрудившись над дымящимся котелком. Один из них, увидев ее, встал и пошел навстречу. Он был одет в потертый халат, когда-то выглядевший богато. Босой. С непокрытой головой. Редкая седая бородка. Открытое приветливое лицо.

«Ну, вот и все. Я нашла их».

Она соскочила с лошади и пошла ему навстречу. Остановившись перед ней, он секунду стоял молча, словно изучая. Добрые, словно бы все-все понимающие глаза.

— Ты Мария?

— Да.

Он грустно улыбнулся. Из-под полы халата вылетел, сверкнув на утреннем солнце, ятаган. Удар по горлу

Она даже не успела вздохнуть. Только удивленно смотрела на его решительное и в то же время умиротворенное лицо.

«Может быть, Ахмет хотел именно так?» Небо в осенних перистых облаках. Возбужденные крики. Кто-то, склонившись над ней, трясет за плечи... Темнота.

В сумасшедшей горячке погони и поисков. С самого утра. Они выскочили, вооружившись клинками и заряженными пистолями, на взмыленных лошадях, на берег бухты Трех скал в полдень.

Шебека уже вышла на веслах из гавани и, поймав благоприятный ветер, подняла черный парус.

— Поздно! Они ее увезли! — Матиш в сердцах бросил наземь саблю, шапку.

Бибер вложил шпагу в ножны и, спрыгнув с коня, облегченно вздохнул:

— Хорошо, что они уже далеко. Если бы у тебя хватило дури напасть на этих турок сейчас, нас бы просто убили. Может, все к лучшему?

Милош проехал верхом до самой воды. Потом стал объезжать весь пляж кругом, внимательно изучая следы. Задержался у брошенного костра. Двинулся дальше.

— Братцы! Братцы, смотрите! — голос его дрожал.

Они побежали к нему. Руки, по привычке, на рукоятях пистолей, на эфесах клинков. Милош спрыгнул с коня. Они встали рядом. У их ног лежало залитое кровью тело. Почти вся кровь уже запеклась или впиталась в песок. Это была она — та, за кем они гонялись по всей Австрии и окрестным землям.

— Боже мой... Что тут произошло? — прошептал Матиш, часто крестясь.

— Это Мария? — спросил Бибер.

— Да... — Милош сглотнул. — Что же нам теперь делать?

Погода была ясной, но на душе Абдуллы чернели тучи.

«Не гонись за властью, моряк... — Он криво усмехнулся. — Вот, значит, какой ты, старик. Бродячий дервиш. Суфийский мудрец, дьявол тебя забери! Раньше всех увидел, подошел и убил. И скрылся в тумане. Словно и не было тебя. Словно призрак... Ведь нутром чуял я, что кончится это дело бедой... Теперь, для полноты, остается еще нарваться на венецианский флот».

— А я говорил, говорил ему! Не надо было спасать старика. Пусть бы он утонул. Ничего мы теперь от Гофур-паши не получим. Остаться б живыми после такого провала. Позор! Ведь и Гофур-паша нас предупреждал... Эта сопливая доброта капитана ко всяким... А он, старик этот... Наверняка он был шпион. И все специально подстроил. А потом улучил момент и... С самого начала он мне не понравился...

Абдулла внимательно смотрел на Джафара. И беспокойство в его душе росло. «Всех нас потопит, лишь бы выгородить себя... Эх, старик, старик. Так-то ты мне отплатил за добро».

И вдруг капитана осенило. Он вспомнил до мельчайших деталей тот час, когда все случилось. Вспомнил, кто куда шел, что делал. Вспомнил, каким был тот ятаган, которым дервиш зарезал девчонку.

Подойдя к Джафару, капитан вынул из его ножен клинок. Вся команда удивленно затихла, и в наступившей тишине Абдулла, усмехаясь, спросил:

— Говоришь, ты все заранее знал? Но можешь ли ты нам объяснить, почему старик убил ее твоим ятаганом? Почему именно твой клинок оказался в руках у безумца?

Темнота, полная, без малейшей искорки. Нет ощущения тела, нет ничего, только осознание себя и холод свободы.

«Что со мной? — думала Ольга. — Где я?.. Хоть бы капельку света. Удивительно, что я все помню. Все, до мельчайших деталей: как бежала от Родриго, как встретила босоногого старца с ятаганом... Кто он? Откуда взялся?.. Ведь я ждала, надеялась, что кто-то убьет меня, освободит от этого кошмара, а получилось все равно неожиданно... И где теперь Сатана? Его убили вместе со мной?»

«Сатану, как ты его называешь, невозможно убить. Так же, как нельзя, например, убить северный ветер».

«Кто ты?»

«Босоногий старик с ятаганом. — Он, кажется, улыбнулся. — Так меня еще никто не называл».

«Зачем ты меня... Что все это значит?»

«Это долгий рассказ... Начнем с того, что меня попросил об этом Ахмет».

«Попросил убить меня?..»

«Не убить, а спасти. И не только тебя... Помнишь, он рассказывал тебе о дервише, который может помочь? Он говорил обо мне. Вчера, в полдень, я узнал от него... Это просто удивительно, что ему удалось ко мне достучаться. Ведь он даже не знал, где я нахожусь. А я был очень далеко отсюда. В Египте, в Гизе, среди древних гробниц... В подобных местах особенно четко осознаешь, что весь наш мир всего лишь хрупкая чаша из горного хрусталя, забытая Творцом на холодном ветру... Впрочем, это не относится к делу. Я давно знаком с Ахметом. Он, в сущности, хороший человек. Просто занялся со скуки дурным ремеслом... Но это тоже не относится к делу.

Тот, кого ты называешь Сатаной, тот, кто недавно через тебя пришел в этот мир... Я о нем знал и раньше. И я знал о коварстве стылого ветра. О его силе и о том, как он слаб. Почти ничего не может он сделать сам. Всегда действует лишь через тех, кто призывает его. Им, призывающим, дает он силу. Вот только душа человека начинает гнить изнутри, когда человек получает несоразмерно тому, чего он достоин. Сила стылого ветра так велика, что ее не достоин ни один из живущих. Любой из получивших ее губит свою душу. Но не многие знают об этом.

Иногда, нечасто, может быть, раз в сотню, в тысячу лет стылый ветер обращает свое внимание на один из миров. Потому что звезды становятся так, что он в этом мире может действовать сам. Не выполнять волю тех, кто из-за своего несовершенства или из ненависти к миру обратись к нему, нет — диктовать свою. На этот год и, возможно, на следующие годы он обрел такую возможность у нас. Это было предсказано. Давно. Многими из наших пророков. Цебеш был одним из тех, кто расшифровал эти пророчества. Другой, Джеронимо Ари, тоже кое-что почувствовал. Оба теперь мертвы. Потому что сила стылого ветра так велика, что он, в конце концов, убивает тех, к кому прикоснется. Так велика, что он может убить или же до неузнаваемости изменить, покоробить даже нашу вечную душу. Сила его — это сила разрушения, поэтому принести ее в наш мир может лишь смерть».

«Так, значит, Сатана не обманывал мена? В этом, 1618 году он действительно всемогущ?» — содрогнулась Ольга.

«Конечно же нет, — улыбнулся дервиш. — Он и сейчас, когда звезды расположены благоприятнейшим образом, не в силах сам управлять ничем, кроме бесплотных призраков или там мелких существ вроде летучей мыши».

«Но он заставил взбеситься мою лошадь! Дважды. Там, в горах, и на рынке в Беллармино!»

«На это вполне способен овод, вовремя укусивший животное туда, где особенно нежная кожа. Живое существо покрупнее он не способен уже заставить действовать вопреки своим инстинктам. Волк бросится на тебя, направленный Сатаной, лишь если испытывает голод. Но он не станет рисковать собой. Любая живая тварь стремится продлить свою жизнь. Тут и Сатана бессилен. А людьми он может управлять, лишь подбрасывая им грязные мыслишки, предлагая свои услуги. Да и то не явно... Любой человек в конечном итоге сам решает, как ему поступить.

Этому миру ни к чему Сатана. Он страшен и смертоносен сам по себе. Четыре года назад с беззащитной девочкой, Марией, мир обошелся бесчеловечно. Жестоко. Лишил ее всего. Свел с ума. Почти убил ее неокрепшую душу. Албанец, наемник турецкого султана, Ахмет спас тогда честь этой девочки. И пощадил ее, не стал убивать, хотя обязан был это сделать. Может быть, это была первая песчинка из тех, что, ложась на чашу весов, дают миру шанс стать чуточку лучше.

Месяц назад Цебеш, призвав стылый ветер на помощь, сумел вселить твою душу в тело безумной Марии. Так же как душа стылого ветра должна была прийти в тело этого мира. Ты была предназначена, чтобы пустить стылый ветер себе в душу. А потом, из своей души, пустить его в этот мир. Не знаю, был ли у тебя шанс устоять. Теперь рассуждать об этом нет смысла. Но ты впустила его не ради власти и мести — любовь спасла твою душу от вселенского холода и тлена. Ты впустила его, но ты ему не сдалась.

Впрочем, стылый ветер бесстрастен. Ему все равно, что происходит с душами тех, кого он коснулся. В сущности, стылый ветер — это Князь Мира Сего, как назвал его один из христианских богословов. Он — сила вещей. Он — плотская, материальная основа нашего мира. Он — материя без души. Безграничная власть над всем сущим, изменчивая и все изменяющая, убивающая и умирающая, без смысла и цели. Стылый ветер — это и есть сама смерть. И потому он бессмертен».

«Все это не объясняет того, почему ты убил меня, дервиш».

«О, прости. Я отвлекся. Забыл, что я не на собрании богословов... Так вот. Того, в кого вселится Сатана, убивать бесполезно. Даже опасно. Если убить его, стылый ветер вселится в тело убийцы. Ведь для Сатаны победитель всегда прав. Совершив грех убийства, он откроет для зла свою душу. И Сатана с радостью воспримет нового носителя, как более сильного, а значит, более достойного для него. Именно поэтому, убив носителя зла, убить само зло невозможно. Оглянись вокруг, вспомни, и ты поймешь, что всякий, кто победил грубой силой, убийством, войной, всегда перенимал худшие свойства побежденного. Этот закон справедлив всегда, даже среди обычных людей... Ахмет не знал об этом законе. Просто удивительно, что он не решился... И этим спас всех нас. А в первую очередь — себя. Ведь убей он тебя, и душа Сатаны вселилась бы в него. Стылый ветер дал бы ему свою силу и обрел бы над ним власть. Слава Аллаху, Ахмет не смог убить тебя. Любовь спасла его душу и, может быть, спасла весь этот мир».

«Теперь понятно, почему Сатана не берег мою жизнь. А я-то все удивлялась, неужели он так опрометчив, что позволит убить меня до того, как я совершу обряд?»

«Ему никакой обряд не нужен. Обряды нужны нам, людям, как костыли для нашего несовершенного разума. Для сил, подобных стылому ветру, любой наш шаг, любой сознательный выбор имеет силу обряда. Именно поэтому, услышав Ахмета, его мольбу о помощи, я не мог не помочь».

«Почему именно ты? Ахмет не мог убить меня, а ты, получается, мог?»

«Скажем так: из тех, кто мог бы вынести этот груз, я оказался ближе всех».

«Груз...»

«Да, — зазвучал до боли знакомый голос. — Меня этот старый болван называет грузом... Ахмет все же сумел перехитрить меня. Можете поздравить этого упрямого солдафона. Он подстроил так, что я вселился в самое бесполезное и бестолковое, во что только мог. То, что я вселяюсь в любого, кто убьет моего прежнего носителя, ты, дервиш, сумел использовать против меня. Но не думай, что все кончено. Я еще вытрясу песок из твоей дряхлой души и из разваливающегося тела... Кстати, вот и Ахмет. Он видел, как ты убивал Марию, дервиш. Так что он вряд ли оставит тебя в живых. Он — следующий».

«Нет. Не-ет! — Она была готова вцепиться в глотку этому бесплотному голосу, но во тьме не видно ни глотки, ни глумливой усмешки. — Ты не сможешь! Ничего ты не сможешь! Ахмет не такой. Он...»

«Да сама посмотри, что сейчас будет».

Стало медленно светлеть. Ветер уносил к морю последние клочья белого, как молоко, тумана. Дервиш шел по тропинке, вьющейся над бухтой, меж белых скал. Вверху старика ждал Ахмет.

Эпилог

Дуло заряженного пистоля уперлось в тощую грудь старика.

— Ответь мне, дервиш... Неужели иначе было нельзя? — спросил Ахмет сквозь зубы.

— Ты сам позвал меня, воин. И ты наверняка знал, чем это кончится, — грустно улыбнулся старик.

— Я и сам мог убить ее. Зачем тогда все? Я надеялся, что ты... Зачем?!

— Я спасал ее душу. И твою. Всех вас... Сатана вселяется в того, кто убьет его прежнего носителя. Убийство — это и есть обряд вселения Сатаны. Она была первой. Я должен стать последним. Тот, что сидел в ней, теперь во мне. Я единственный из вас сумею с ним справиться. Переварю эту тварь терпением, аскезой, молитвой. Аллах не оставит меня. Я услышал тебя, когда был в Египте. Знаешь ли ты силу, которая была бы способна вовремя перенести меня сюда, вам на помощь?.. Я молился о чуде. Аллах велик — ураган перенес меня из Египта сюда, бросив прямо в море, перед кораблем, который слуги ЗЛА послали за ней. И те, что были посланы, невольные слуги Сатаны, вспомнив о милосердии, не дали мне утонуть в холодной воде. Из всех, кто был у костра, я первый увидел ее. И убив, сумел уйти от погони, хотя и прятаться-то толком никогда не умел. Все, что случилось, произошло по воле Всевышнего. Каких еще тебе доказательств?

— Это был единственный способ освободить ее?

— Да.

Ахмет опустил пистоль и прислонился к скале.

— Самое страшное, дервиш, что ты прав. Кругом прав, дьявол тебя забери, — прошептал он, глядя перед собой в пустоту. — Я и сам знал, что убийство — это единственный способ освободить ее. Но не мог я сам, потому что слишком... — Слезы навернулись у него на глаза.

— Это хорошо, Ахмет. — Дервиш сел на корточки рядом. — Порой любовь спасает там, где бессильна даже самая изощренная мудрость. Мария свободна теперь. Это я знаю наверняка.

— Ольга. Ее звали Ольга.

«Тебе пора домой, Ольга», — мысленно проговорил дервиш.

«Скажи ты мне раньше, что хочешь остаться здесь, с ним, я бы мог это устроить, — прошептал голос Сатаны. — Теперь поздно. Ты выбрала то, что хотела. Я обещал вернуть тебя домой и помогу дервишу сделать это. Так же, как помог Цебешу месяц назад перетащить тебя сюда... А уж с дервишем потом...»

— Сатана теперь надежно запрятан. Уж я-то ничего ему не позволю. Лишь бы теперь добраться живым до какого-нибудь безлюдного места, выждать там, протянуть несколько лет, пока сила его в этом мире не иссякнет... Вы молодцы. Он не сломил вас. Сумели...

— Прощай, Ольга! — Ахмет сглотнул. — Прощай. Мы победили. — Он улыбнулся. Смахнул слезу. — Победили. Отчего же так горько?..

«Ухожу... я уже ухожу, Ахмет, — прощалась с ним Ольга. — Все, что было со мной здесь, отступает, смазывается... Еще немного времени пройдет, и я забуду многое... но не тебя. Ахмет, если это все-таки наш общий мир и если правы те, кто верит в переселение душ, может быть, мы еще встретимся? Я буду искать тебя, я же так и не сказала, что люблю... Прости, что бросила тебя здесь, прости, что мы так мало...»

«Иди. Иди и не оглядывайся, а то не успеешь», — прошептал дервиш.

Под ногами у Ольги лежала дорога. Серебряная тропа во тьме, похожая на лунную дорожку на воде. И свет, очень похожий на лунный, — свет электрического фонаря во дворе, возле дома. Там ее ждал привычный мир двадцатого века: занятия в университете, домашние дела, вечеринки... Вскоре она действительно забудет о многом и выйдет замуж. За того, чья улыбка напомнит ей Ахмета. Так будет.

Будет?..

«Вы думаете, это все?» Насмешливый, чуть хрипловатый голос Сатаны заставил ее замедлить шаги и оглянуться. Теперь она видела этот, уже почти покинутый, мир как на ладони. Саллах и Ходжа сочувственно глядели на Ахмета. Тот смотрел вдаль, на тающий в бескрайней синеве Адриатики черный парус шебеки. А дервиш сидел, прислонившись спиной к камню отвесной белой скалы, и беспокойно поглядывал вокруг, ожидая подвоха.

«Что еще ты задумал, нечистый?»

«Хочешь скрыться теперь от всего мира? Замуровать меня хочешь в своей смиренной душе, старик?»

«А хоть бы и так. Что сможешь ты сделать, если я так поступлю?»

«Ничего не смогу. Только созерцать и изнутри разъедать твою душу. О, она крепка... Крепче слоновой кости, сильней, чем у многих. Но ты человек. Жалкий человечишко, такой же, как они все. Ты не сможешь устоять перед искушением Силы и Власти. Иметь возможность, Силу, чтобы наградить достойного, наказать негодяя, спасти невинно осужденного, излечить страдающего... и не пользоваться этой Силой... Ты не сумеешь. А раз воспользовавшись ею, ты уже не сможешь остановиться. Потому что есть граница между спокойствием и движением. Но между добром и злом границы нет. Начав для других, продолжишь ты уже для себя. Даже если сейчас для себя ты придумал эту грань — не заметишь ее, не сможешь на ней удержаться...»

«Нет! Я удалюсь в горы, в пустыню. Туда, где совсем нет людей. Некому будет мне помогать, некого наказывать... »

«А что ты будешь делать, если на тебя нападут? Не станешь сопротивляться? Позволишь себя убить, как барана?»

«Нет! Ведь ты же вселишься в него, в того, кто убьет меня!»

«Стало быть, станешь сопротивляться ему? Убьешь его сам? Я помогу тебе в этом, старик».

«Нет! Это грех — убивать. Ни разу я не шагну навстречу тебе...»

«Тогда что?»

«Если это воры, грабители — отдам им все, что есть у меня. Постараюсь их убедить не убивать... У меня получится, я знаю. В каждом человеке, даже самом низком, есть искра света, которую можно раздуть».

«Стылым ветром раздуть. Иначе, без моей помощи, не выйдет».

«А я попытаюсь. И сам не первый год живу. Языком и умом Аллах не обидел».

«Хочешь попробовать?.. — Сатана засмеялся. — Как раз сейчас тебе представится такая возможность».

Из-за поворота тропинки снизу вышли трое: Матиш, Милош и Ульбрехт. Милош — с саблей в руке.

— Вот тут где-то я видел осину. Как раз подойдет на кол для этой ведь...

Ахмет, Ходжа и Саллах одновременно оглянулись. Их руки сами собой легли на рукояти пистолей.

«Вот ты, старик, и оказался меж двух огней. Этим людям есть, что сказать друг другу. Первая же пуля зацепит тебя. Ну, что ты теперь будешь делать?»

Инквизиторы узнали албанцев и тоже потянулись к оружию.

«Они же сейчас поубивают друг друга! Господи, неужели ты не остановишь их? Неужели все было зря?!» Ольга замерла на месте. У нее не было сил вернуться назад. Но и вперед идти она уже не могла. И крикнуть... Даже ее крик теперь им не слышен. Она могла читать на лицах, чувствовать, слышать мысли всех семерых.

— А вот и господа албанцы. — Матиш плотоядно улыбнулся и положил руку на заряженный пистоль, заткнутый за кушак.

«Но это же те самые итальянцы! — сообразил Ульбрехт. — Я, помнится, под Линцем упился с ними в хлам!.. Выставили меня полным идиотом!.. Если бы их не было так много... Или хотя бы напасть на них из засады! Какая глупость — встретить их так, лицом к лицу... Впрочем, если Матиш рискнет напасть на них, то придется его поддержать. Господь нас не оставит... Только бы рука не дрогнула и пистоль не дал бы осечку!»

«Ударить первыми — вот единственный способ спастись сейчас, — думал Ходжа. — Ведь они не остановятся. Бешеные псы инквизиции — они так и будут гоняться за нами, пока мы их не пристрелим. О Алла! Зачем Ахмет влез во всю эту историю? Неужели во всем мире Всевышний не нашел никого другого, чтобы распутать этот сумасшедший клубок?.. Что же Ахмет медлит? Они же перестреляют нас не задумываясь, лишь бы угодить своим господам — католическим святошам!»

«Кто раньше успеет выдернуть пистоль?.. — пронеслось в голове у Милоша. — Ох, лучше пистоль. Тут у меня есть еще шансы. А на саблях этот тощий и их офицер — звери лютые. Как резали в пух и прах они на перевале мятежных крестьян!.. Может, это и Цебеша они?.. И лошадей точно они увели... Да что ж Матиш тянет! Скорей бы все кончить...»

— Давно вас не видел, пан Матиш, — ощерился Саллах. — Жаль, не хватило у меня духу добить вас тогда, кинжалом. Вот Шайтан и свел снова наши тропки... — а про себя подумал: «Уж воистину, Шайтан. Два раза убить мог: тогда и в Маутендорфе, во время заварушки... Неужели все снова? Ведь ЕЕ тело уже бездыханным лежит на песке. Тогда пожалел их... За что же теперь буду стрелять? Ладно... Если у этих собак одна только месть на уме, придется стрелять. Не погибать же теперь тут из-за своей доброты... Брызнут их мозги по камням, так же как у Коротышки Дюпена. Пусть только начнут... Пусть только посмеют...»

«Убили Хорвата. Цебеша тоже. Девчонку эту... — размышлял тем временем Матиш. — Наконец-то я добрался до них!.. Стефан Карадич напал бы не задумываясь. А мы мнемся, сомневаемся, давая им фору первыми вынуть пистоли и пальнуть в нас. Ад стоял за спиной у Хорвата. Адский огонь жег нам пятки. А сейчас? Какое, к чертям, благородство? Этот тощий албанец не убил меня тогда, так пристрелит теперь... Спас мне жизнь... И я не смог стрельнуть ему в спину... Ну нет, пусть только посмеют, пусть только дернутся — никакое сопливое благородство не помешает мне спасать себя и своих товарищей, если они первыми на нас нападут...»

«Ну, давайте, слуги Христа. Нападайте, что же вы ждете? — думал Ахмет. — Ведь для этого и наняли вас ваши господа. Вы не Богу, господам своим служите. Что, пойдете сейчас на смерть ради них? Ради тех, что уже предали вас и продали весь этот мир Сатане... Только я уже никому не служу. Лишь Ей. Так почему эти трое все еще живы? Эти псы, гнавшие Ее по всей стране, словно дикого зверя? Ненависть в их фанатичных взглядах. И страх... О Алла! Неужели это всего лишь зеркало? Неужели и мы так же боимся их и ненавидим?»

Губы дервиша шевелились беззвучно, а из горла вырывался лишь хрип. Но глаза — он видел их всех словно бы сверху. И Ольгу видел — замершей, обернувшейся. И того холодного и бесстрастного, что ждал, сдавив ему спазмом горло, уверенный в своей правоте и неизбежной победе.

Шестеро солдат, замерших на пару секунд с оружием в руках, словно ждали чьей-то команды. Но Сатана не может отдавать людям приказы. Люди всегда все решают сами.

«Только от них сейчас все зависит, только от них самих».

Старик не мог говорить. Он стоял в вихре их смятенных мыслей и судорожно искал — среди горечи, озлобленности, боли и страха искал искорку понимания.

«...О Алла, неужели это всего лишь зеркало?.. Неужели и мы такие же?»

Старик услышал это и всеми силами души обратился к Ахмету. И к той, что стояла сейчас за невидимой чертой:

1

Будь проклят! (лат.)

2

Враг рода человеческого, славься Господь (лат.).

3

Изыди, Сатана! (лат.)

4

Вот женщина! (лат.)

5

С Богом (лат.).

6

Да будет воля твоя! (лат.)

7

Господь Бог, верую крепкою верой и исповедую единое и всеобщее... (лат.)

8

Отец небесный, избавь нас от зла... (лат.)

9

Тело Христа, спаси меня! (лат.)

10

От злого врага защити меня, Христос! (лат.)

11

Перевод Вяч. Иванова.