Он перегнулся через парапет еще больше и, напрягая глаза, пытался разглядеть три фигурки, медленно ползущие по дороге. За забралом прошелестел его смех.

– Вторая женщина стерла ноги, а может, у нее плохой характер, – сообщил он. – Мужчина, похоже, безопасен, хоть он и бродяга. Менестрель как будто или игрок.

Долгое время он молча следил за их медленным приближением.

– Ну, а третья? – заинтересованно спросил старший. – Твоя закатная красавица с дивными волосами? Не наскучила она тебе за эту четверть часа, ведь ты увидел ее ближе, чем позволяет любовь? – Его голос скребся маленькими когтистыми лапами в забрало шлема.

– Не знаю, смогу ли я увидеть ее вблизи, – ответил второй стражник, – как близко бы она ни подошла. – В его приглушенном, полном сожаления голосе отдавалось эхо утраченных возможностей. – Она полна новизны, – сказал он. – Все для нее впервые: посмотри, как она двигается, как идет, как поворачивает голову, – все впервые, словно никто не делал этого до нее. Посмотри, как она вдыхает и выдыхает воздух, – будто кроме нее никто на свете не знает, как это хорошо. Все для нее. Если бы я узнал, что она родилась сегодня утром, я удивился бы лишь тому, что она уже так выросла.

Первый стражник, не отрываясь, смотрел с башни на путников. Сначала его заметил высокий мужчина, потом – угрюмая женщина. Их глаза увидели лишь проржавевшие, пустые и мрачные доспехи. Но девушка в черном плаще подняла голову, и он отшатнулся от парапета, защищаясь рукой от ее взгляда. Через мгновение вместе со своими спутниками она исчезла в тени замка, и он опустил руку.

– Может, она сумасшедшая, – спокойно сказал он. – Ни одна взрослая девушка не выглядит так, если только она нормальна. Жаль, если это так, но все же это лучше, чем…

– Чем что? – заинтересованно прервал его молодой стражник.

– Чем если она действительно родилась сегодня утром. Я бы предпочел, чтобы она оказалась сумасшедшей. Давай спускаться.

Когда мужчина и обе женщины достигли замка, часовые стояли по обеим сторонам ворот, скрестив тупые погнутые алебарды и выставив вперед мечи. Солнце опустилось, и в меркнущем свете моря их нелепые доспехи утратили угрожающий вид. Глядя друг на друга, путники неуверенно остановились – за их спинами не высился мрачный замок и ничто не скрывало их глаз.

– Назовите свои имена, – раздался иссушенный голос первого стражника. Высокий мужчина выступил вперед. – Я – Шмендрик Маг, – сказал он. – Это – Молли Отрава, моя помощница, а это – Леди Амальтея, – он запнулся на имени белой девушки, словно ни разу не произносил его. – Мы просим аудиенции у Короля Хаггарда, – продолжал он. – Для этого мы проделали долгий путь.

Старший стражник ожидал, что его младший напарник что-нибудь скажет, но тот только глядел на Леди Амальтею. Тогда он нетерпеливо произнес: – Изложите ваше дело к Королю Хаггарду. – Я изложу его лишь самому Хаггарду, – ответил волшебник. – Разве можно сообщать важное дело привратникам и стражникам? Проведите нас к Королю.

– А как может неразумный бродячий волшебник обсуждать важное дело с Королем Хаггардом? – мрачно вопросил старший стражник. Однако он повернулся, и путники последовали за ним в ворота. Замыкал шествие молодой стражник, его походка была такой же мягкой, как и у Леди Амальтеи, чьи движения он бессознательно повторял. Перед воротами она обернулась на море, то же сделал и он.

Шедший первым стражник сердито окликнул его, но младший был уже на другой службе, под началом другого капитана. Он вошел в ворота лишь после того, как на это решилась Леди Амальтея. Он шествовал следом, сонно напевая:

Что же со мной происходит? Что же со мной происходит? Радоваться ль мне или бояться? Что же со мной происходит?

Они пересекли вымощенный булыжником двор, где пахло мокрым стираным бельем, и через небольшую дверцу вошли в зал, столь обширный, что в темноте не было видно ни стен его, ни потолка. Громадные каменные колонны выскакивали им навстречу и проскальзывали мимо, не позволяя разглядеть себя. Эхом отдавалось дыхание, и почти также отчетливо, как и их собственные, звучали мелкие шажки каких-то существ. Молли Отрава жалась поближе к Шмендрику.

Через двери на другом конце громадного зала они попали на узенькую лестницу. Там были окна, но не было света. Поднимаясь, лестница скручивалась все туже и туже, казалось, каждая ступенька закручивается вокруг себя и башня сжимается вокруг них, как потный кулак. Тьма смотрела на них и прикасалась к ним. Она пахла дождем и псиной.

Внизу, почти под ними, что-то прогрохотало. Башня вздрогнула, как попавший на мель корабль, и отозвалась низким каменным стоном. Пытаясь устоять на трясущейся лестнице, трое путников вскрикнули, но провожатые двигались вперед уверенно и без разговоров. Младший бесхитростно шепнул Леди Амальтее: – Все в порядке, не пугайтесь. Это Бык. Звук не повторился.

Второй стражник внезапно остановился, достал из тайника ключ и вставил его прямо в стену. Кусок стены повернулся, и небольшая процессия вошла в низкую и узкую палату с одним окном, в ее дальнем конце стояло кресло. Кроме кресла, там не было ничего: ни мебели, ни ковров, ни драпировок, ни шпалер. В ней были только пятеро вошедших, кресло и мучнистый свет поднимающейся молодой луны.

– Это тронный зал Короля Хаггарда, – сказал страж.

Волшебник схватил его за покрытый латами локоть и поворачивал, пока они не оказались лицом к лицу.

– Это келья, это гробница. Ни один живой король не станет здесь сидеть. Проведи нас к Королю Хаггарду, если он еще жив.

– Ну, в этом ты можешь убедиться сам, – стремительно отозвался голос стражника. Он отстегнул шлем и снял его с седой головы. – Я – Король Хаггард, – сказал он.

Глаза его были того же цвета, что и рога Красного Быка. Он был выше Шмендрика, лицо его прорезали глубокие морщины, и в нем не было ни мягкости, ни глупости. Это было лицо щуки: длинные холодные челюсти, твердые щеки, худая властная шея. Ему могло быть и семьдесят, и восемьдесят лет, и больше.

Второй стражник шагнул вперед, прижимая шлем к груди, Молли Отрава раскрыла от удивления рот, увидев его лицо. Это было дружелюбное помятое лицо того самого принца, который читал журнал, пока его принцесса пыталась вызывать единорога. Король Хаггард сказал: – Это Лир.

– Приветствую вас, – поклонился Принц Лир. – Рад вас видеть.

Его улыбка, словно веселый щенок, виляла хвостиком у их ног, но глаза его – глубокая тенистая синева за короткими хлыстами ресниц – были устремлены в глаза Леди Амальтеи. Молчаливая, как драгоценный камень, она тоже смотрела на него, понимая его ничуть не лучше, чем люди единорогов. Но принц чувствовал странную счастливую уверенность в том, что он видит его целиком и насквозь; всюду, вплоть до тайников, о которых он и не подозревал, отдавался эхом и пел ее взгляд. Где-то на юго-восток от его двенадцатого ребра начали пробуждаться чудеса, и сам он, еще отражая свет Леди Амальтеи, начинал светиться. – Что за дело у вас ко мне?

Шмендрик Маг прочистил глотку и поклонился старику с бледными глазами.

– Мы хотим поступить к вам на службу. Воистину далеко и во всех краях сказочный двор Короля Хаггарда…

– Я не нуждаюсь в слугах. – Король отвернулся, лицо и фигура его выражали безразличие.

Но все же Шмендрик чувствовал, что любопытство шевелится под камнецветной кожей, под корнями волос. Он осторожно произнес:

– Но у вас, несомненно, есть некоторая свита, приближенные. Простота – богатейшее украшение короля, но такой король, как Хаггард…

– Я теряю интерес к тебе, – вновь прервал его шелестящий голос, – а это очень опасно. Через минуту я позабуду тебя совсем и потом не смогу вспомнить, что, собственно, я с тобой сделал. То, что я забываю, не только перестает существовать, но даже становится никогда по настоящему не бывшим. – Как только он сказал это, его глаза, как и глаза его сына, обратились к взору Леди Амальтеи. – Мой двор, раз ты употребляешь это слово, состоит из четырех воинов. И я обошелся бы и без них, если бы это было возможно, поскольку они, как и все остальное, обходятся дороже, чем стоят. Но они по очереди служат часовыми и поварами и на расстоянии создают впечатление армии. Какие еще помощники могут мне понадобиться?

– Но удовольствия придворной жизни, – воскликнул волшебник, – музыка, беседы, женщины, фонтаны, охота, маски, грандиозные пиры…

– Для меня они – ничто, – отрезал Король Хаггард. – Я испытал все эти удовольствия, и они не сделали меня счастливее. Зачем мне то, что не приносит счастья?

Леди Амальтея спокойно прошла мимо него к окну и вперила взгляд в ночное море.

Шмендрик вновь попытался поймать ветер в паруса и объявил:

– Как я вас понимаю! Какими утомительными, пошлыми, гнилыми и расточительными кажутся вам все удовольствия мира! Вам наскучило блаженство, вы пресыщены чувствами, утомлены бесплодными радостями. Это болезнь королей, и поэтому никто так не нуждается в услугах волшебника, как король. Ведь только для волшебника мир вечно течет, оставаясь бесконечно пластичным и вечно новым. Только ему известна тайна перемен, только он воистину знает, что все вокруг так и рвется стать чем-нибудь другим, и из этого общего стремления он черпает свою силу. Для волшебника март – это май, снег – трава, а трава – бела, то – это и что вам угодно. Наймите сегодня волшебника! – Он закончил свою речь, упав на колени и протянув обе руки к Королю Хаггарду. Тот нервно отступил в сторону, бормоча: – Вставай, вставай, у меня от тебя голова болит. К тому же у меня уже есть придворный волшебник.

С покрасневшим и опустевшим лицом Шмендрик поднялся на ноги: – Вы мне не сказали. Как его имя? – Его зовут Мабрак, – ответил Король Хаггард. – Я не часто говорю о нем. Даже мои воины не знают, что он живет в замке. Мабрак таков, каким по твоим словам должен быть волшебник, и еще более того, ведь тебе, я не сомневаюсь, и не снилось, каким должен быть волшебник. В своей среде он известен как чародей чародеев. И я не вижу причины заменять его безымянным шутом и бродягой…

– А я вижу, – в отчаянии прервал его Шмендрик. – Я вижу одну причину, которую вы назвали минуту назад. Этот великолепный Мабрак не делает вас счастливым.

На жестокое лицо Короля упала тень разочарования, оно изменилось. Мгновение он был похож на возбужденного юнца.

– А ведь и верно, – пробормотал Король Хаггард. – Волшебство Мабрака давно не волнует меня. Хотел бы я знать, с каких пор? – Он резко хлопнул в ладони и крикнул: – Мабрак! Мабрак! Явись, Мабрак!

– Я здесь, – отозвался глубокий голос из дальнего угла комнаты. Там стоял старик в темном, усеянном звездами плаще и остроконечной сверкающей искрами шапке, и никто не мог бы поручиться, что он не был там, когда пятеро вошли в тронный зал.

Его борода и брови были белы, лицо выглядело мягким и мудрым, но глаза были тверды как лед. – Что угодно вашему величеству?

– Мабрак, – сказал Король Хаггард, – этот джентльмен принадлежит к вашему братству. Его зовут Шмендрик.

Льдистые глаза старого волшебника слегка расширились, и он посмотрел на оборванца.

– Ну, в самом деле! – воскликнул он с видимым удовольствием. – Шмендрик, мой милый мальчик, как приятно тебя видеть! Ты не помнишь меня, а ведь я был близким другом твоего учителя, старого доброго Никоса. Он так надеялся на тебя, бедняга. Ну, вот это сюрприз! И ты все еще не оставил наше ремесло? Ну да, ты очень упорный человек! Я всегда говорил – труд составляет девять десятых любого искусства; конечно, быть артистом – на девять десятых не утешение. Но что же привело тебя сюда?

– Он явился, чтобы занять твое место, – сказал Хаггард равнодушно и решительно. – Теперь он – мой придворный волшебник.

Шмендрик вздрогнул от изумления, и это не укрылось от взгляда старого волшебника, хотя его самого решение Короля, казалось, не удивило. Одно мгновение он явно решал, стоит ли разгневаться, но предпочел искренне удивиться.

– Конечно, как угодно вашему величеству, – замурлыкал он. – Однако, быть может, ваше величество заинтересуется некоторыми моментами из жизни своего нового волшебника. Я думаю, милый Шмендрик не будет возражать, если я упомяну, что для нас, профессионалов, он нечто вроде ходячего анекдота. В самом деле, среди адептов его лучше всего знают под кличкой «Прихоть Никоса». Его очаровательная полная неспособность справиться с простейшей руной, его творческая манера обращения с простейшими теургическими рифмами, не говоря…

Король Хаггард слегка шевельнул рукой, и Мабрак сразу замолк. Лир хихикнул. Король сказал:

– Меня не надо убеждать в том, что он никуда не годный волшебник. Чтобы увидеть это, мне достаточно одного взгляда, так же как и для того, чтобы понять, что ты один из величайших волшебников на свете.

Мабрак надулся, погладил свою великолепную бороду и нахмурил высокое чело.

– Но это для меня тоже ничего не значит, – продолжал Король Хаггард. – В прошлом ты выполнял любые чудеса, какие бы я ни потребовал, и это привело лишь к тому, что у меня пропал к ним вкус. Тебе все по плечу, но удивление быстро проходит. Вероятно, великая сила не может дать того, что мне нужно. Волшебник-мастер не сделал меня счастливым. Теперь я посмотрю, что может недоучка. Ты свободен, Мабрак, – и кивком головы он отпустил старого волшебника.

Вся видимая приветливость исчезла с лица Мабрака, как искра в снегу. Лицо его стало таким же ледяным, как глаза.

– Так легко от меня не избавиться, – проговорил он особенно мягко, – тем более по прихоти, пусть даже это прихоть короля, и для того, чтобы освободить место для дурака. Берегись, Хаггард! Мой гнев страшен.

В темной палате поднялся ветер. Казалось, он дул отовсюду: из окна, из полуоткрытой двери, но настоящим его источником была сгорбленная фигура волшебника. Холодный, сырой и зловонный ветер с болота кружил по комнате, словно злорадное животное, только что обнаружившее, как хрупки люди. Молли Отрава прижалась к Шмендрику, которому было явно не по себе. Принц Лир то выдвигал, то снова отправлял меч обратно в ножны.

Даже Король Хаггард отступил на шаг перед торжествующей ухмылкой Мабрака. Казалось, стены зала растворяются и исчезают, а звездный плащ волшебника стал чудовищной воющей ночью. Мабрак не произносил ни слова, но ветер начал злобно рычать, набирая силу. Мгновение – и он станет видимым, обретет форму.

Шмендрик открывал рот, но, если он и произносил заклинания, его не было слышно, и попытка его была напрасной.

Молли Отрава увидела, что Леди Амальтея обернулась во тьму и простерла руку, на которой средний и безымянный пальцы были равной длины. Странное пятно на ее лбу сияло как цветок.

И исчез ветер, будто его никогда не было. Хмурая мгла палаты казалась полднем после наведенной Мабраком ночи. Волшебник согнулся почти до пола и, не отрываясь, глядел на Леди Амальтею. Его мудрое приветливое лицо казалось лицом утопленника, борода стекала с подбородка струйками стоячей воды. Принц Лир взял его за руку.

– Пойдем, старина, – сказал он дружелюбно. – Выход здесь, дедушка. Я напишу тебе рекомендацию.

– Я ухожу, – ответил Мабрак. – Но не из страха перед тобой, вонючий недоносок, или перед твоим сумасшедшим неблагодарным отцом, или перед вашим новым волшебником… Большого счастья он вам не принесет. – Его глаза встретились с голодными глазами Короля Хаггарда, и он заблеял козлиным смехом. – Ни за что на свете, Хаггард, я не хотел бы оказаться на твоем месте, – объявил он. – Ты впустил свою погибель через главные ворота, но выйдет она другим путем. Я мог бы объяснить поподробнее, но я не служу тебе более. Жаль, ибо придет время, когда спасти тебя сможет лишь мастер, а под рукой будет только Шмендрик! Прощай, бедный Хаггард, прощай.

Смеясь, он исчез, но с тех пор его злорадство, как запах дыма или старой холодной пыли, не покидало этот зал.

– Ну, – в сером свете Луны раздался голос Короля Хаггарда. – Ну… – неслышными шагами, почти весело качая головой, он медленно подошел к Шмендрику и Молли. – Смирно, – скомандовал он, когда те пошевелились. – Я хочу видеть ваши лица. – Его дыхание скрежетало, как нож о точило, когда он переводил глаза с одного лица на другое. – Ближе, – проворчал он, кося глазом во тьме. – Ближе, ближе! Я хочу видеть вас.

– Тогда зажгите свет, – произнесла Молли Отрава. Спокойствие собственного голоса испугало ее больше, чем буря, учиненная старым волшебником. «Легко быть храброй ради нее, – подумала она, – но если я становлюсь храброй сама по себе, чем же это кончится?»

– Я никогда не зажигаю свет, – ответил Король. – Что хорошего в нем? – Он отвернулся, бормоча себе под нос: – Одно лицо почти безгрешно, почти глупо, но все же тупости в нем нет. Другое – схоже с моим, а это должно быть опасно. И все это я видел еще у ворот, так почему же я впустил их? Мабрак был прав; я постарел и поглупел. Но в их глазах я все же вижу только себя.

Принц Лир нервно дернулся, когда Король направился через тронный зал к Леди Амальтее. Она вновь смотрела в окно, и лишь когда Король Хаггард оказался совсем рядом, ускользнула легким движением, странно наклонив голову.

– Я не прикоснусь к вам, – сказал Король, и она замерла. – Почему вы все время у окна? – спросил он – На что вы смотрите?

Я гляжу на море, – ответила Леди Амальтея голосом низким и дрожащим, но не от страха, а от полноты жизни, как дрожит на солнце едва вышедшая из куколки бабочка.

– А, – сказал Король. – Да, море всегда прекрасно. Кроме моря, я ни на что не могу подолгу глядеть. – Он минуту-другую смотрел на Леди Амальтею; в отличие от Принца Лира его лицо не отражало ни капли ее света, но поглощало его и прятало в каких-то тайниках. Его дыхание было таким же затхлым, как и ветер, поднятый волшебником, но Леди Амальтея не шевелилась. Внезапно он выкрикнул: – Что это у вас в глазах?! Они полны зеленых листьев, деревьев, ручьев, зверушек. Где я? Почему я не вижу в них себя?!

Леди Амальтея не ответила ему. Хаггард резко повернулся к Шмендрику и Молли. Его улыбка, словно лезвие сабли, легла им обоим на горло. – Кто она? – потребовал он ответа. Шмендрик прокашлялся.

– Леди Амальтея – моя племянница, – начал он. – Кроме меня, у нее нет живых родственников, а потому я – ее опекун. Должно быть, вас удивляет состояние ее наряда, но все очень просто. В пути нас ограбили бандиты…

– Что ты несешь? Причем тут наряды? – Король опять повернулся к белой девушке, и Шмендрик вдруг внезапно понял, что ни Король Хаггард, ни его сын так и не заметили ее наготы, едва скрытой рваным плащом. Леди Амальтея держалась так, что ее лохмотья казались нарядом принцессы, к тому же она не знала о своей наготе. Голым перед нею был закованный в броню король.

– Как она одета, что с вами случилось, кем вы приходитесь друг другу, меня, к счастью, не интересует, – сказал Король Хаггард. – И в этих вопросах ты можешь лгать, насколько смеешь. Я хочу знать – кто она. Я хочу знать, почему перед ней как дым рассеялась магия Мабрака, хоть она не произнесла ни слова. Я хочу знать, почему в ее глазах по зеленым листьям скачут лисята. Отвечай скорее и избегай искушения соврать, в особенности о листьях. Говори.

Шмендрик не отвечал. Он произнес несколько нелживых, но абсолютно нечленораздельных звуков. Собрав всю свою храбрость, Молли собралась ответить, хотя и подозревала, что говорить правду Хаггарду невозможно. Холод, веявший от него, губил все слова, путал их смысл, а лучшие намерения сгибал и выкручивал, как башни этого замка. И все же она заговорила бы, но тут в мрачной палате раздался другой голос: легкий, добрый, глупый голос Принца Лира. – Отец, ну не все ли равно? Теперь она здесь. Король Хаггард вздохнул. Но это был не тихий вздох согласия, а скорее рычание готового к прыжку тигра.

– Конечно, ты прав, – сказал он. – Она здесь, все они здесь, и впустил ли я с ними свою погибель или нет, я все же немного погляжу на них. Им сопутствует приятная атмосфера несчастья. Возможно, это то, что мне нужно.

Потом он резко обратился к Шмендрику: – В качестве моего волшебника ты будешь развлекать меня, когда я этого захочу, фокусами или мудрым волшебством. Конечно, ты должен сам знать, когда и в каком виде ты нужен, поскольку я не могу для твоего удобства определять свои намерения и желания. Денег ты получать не будешь, так как сюда пришел не за ними. Что касается твоей шлюхи, помощницы или как ты там ее называешь, если она хочет остаться в замке, она будет служить мне. С нынешнего вечера она кухарка и горничная, а заодно уборщица и судомойка.

Он остановился, явно ожидая протестов, Но Молли лишь кивнула. Луна больше не светила в окно, но Принц Лир видел, что в комнате не стало темнее. Холодное сияние от Леди Амальтеи нарастало медленнее, чем ветер, созданный Мабраком, но Принц вполне понимал, что оно куда опаснее. Он хотел писать стихи в этом свете, и мысль эта пришла ему в голову впервые.

– Вы можете входить и выходить, когда и куда вам заблагорассудится, – сказал Король Хаггард Леди Амальтее. – Быть может, я поступил глупо, впустив вас, но я не столь глуп, чтобы запрещать вам что-либо. Мои секреты охраняют себя сами, а ваши? На что вы смотрите?

– Я гляжу на море, – повторила Леди Амальтея. – Да, море всегда прекрасно, – ответил Король. – Когда-нибудь мы посмотрим на него вместе. – Он медленно направился к двери. – Будет любопытно, – сказал он, – жить в замке вместе с существом, одно присутствие которого заставило Лира впервые с пятилетнего возраста назвать меня отцом.

– С шести лет, – поправил Принц Лир, – мне было тогда шесть.

– С пяти или шести – безразлично, – сказал Король, – это перестало доставлять мне удовольствие существенно раньше и нимало не радует сейчас. Ее присутствие еще ничего не переменило, в замке. – Он исчез, почти столь же незаметно, как Мабрак, и они услышали звяканье его подкованных ботинок на лестнице.

Молли Отрава тихо подошла к Леди Амальтее и встала рядом с ней у окна. – Что это? – спросила она. – Что там? Зеленые глаза Шмендрика, облокотившегося на трон, следили за Принцем Лиром. Далеко, в долине Хагсгейта вновь раздался холодный рев.

– Я найду для вас жилье, – сказал Принц Лир. – Вы голодны? Я раздобуду что-нибудь поесть. Я знаю, где лежит ткань, хороший сатин. Вы сможете сшить себе платье.

Никто не отвечал. Тяжелая ночь поглотила его слова, и ему казалось, что Леди Амальтея не видит и не слышит его. Она не шевелилась, но ему чудилось, что она плывет мимо него как луна.

– Разрешите мне помочь вам, – обратился к ней Принц Лир. – могу я что-нибудь сделать для вас? Чем я могу вам помочь?

– Чем я могу вам помочь? – спросил Принц Лир. – Да собственно ничем, – ответила Молли Отрава. – Кроме воды мне ничего не надо, если только вы не хотите чистить картошку, против чего я не стану возражать.

– Нет, я не это имел в виду. То есть да, если вы хотите, я это сделаю, но я говорил с ней. То есть, когда я говорю с ней, я все время это спрашиваю.

– Садитесь и очистите мне несколько картофелин, это займет ваши руки. – Они находились на кухне – в сырой комнатенке, пропахшей гнилой репой и прокисшей свеклой. В одном углу стояла стопка глиняных тарелок, под треногой подрагивал, пытаясь вскипятить большой котел воды, жалкий огонек. Молли сидела за грубым столом, заваленным картошкой, луком-пореем, морковью и другими овощами, по большей части увядшими и подгнившими. Принц Лир стоял перед ней, раскачиваясь и пошевеливая большими мягкими пальцами.

– Сегодня утром я убил еще одного дракона, – наконец сказал он.

– Отлично, – ответила Молли, – отлично. Сколько же их будет всего?

– Пять. Хоть он и был поменьше прочих, но с другими таких хлопот у меня еще не было. Я не мог подобраться к нему пешком, поэтому пришлось доставать его пикой, и мой конь так обжегся. Забавно получилось с ним… Молли прервала его:

– Садитесь, ваше высочество. Когда я смотрю на вас, меня так и дергает. – Принц Лир уселся напротив нее. Он вытащил кинжал и начал чистить картофелину. Молли смотрела на него, пряча улыбку.

– Я принес ей голову дракона, – сказал он. – Она, как обычно, была в своей комнате. Я втащил эту голову на самый верх, чтобы сложить к ее ногам. – Он вздохнул и порезал палец кинжалом. – Черт побери, я же хотел не этого. Пока я тащил ее, это была голова дракона – достойнейший дар для кого угодно и от кого угодно. Но когда она взглянула на нее, голова стала печальной уродливой кучей из чешуи, рогов, налитых кровью глаз и хрящеватого языка. Я чувствовал себя деревенским мясником, принесшим своей девушке в знак любви изрядный кус мяса. Потом она посмотрела на меня, и мне стало стыдно. Стыдно за то, что я убил дракона! – Он рассек дряблую картофелину и снова порезался.

– Режьте картошку от себя, а не к себе, – посоветовала ему Молли. – Вы знаете, по-моему, не стоит убивать драконов для Леди Амальтеи. Если пять драконов не тронули ее сердце, едва ли поможет еще один. Попробуйте что-нибудь другое.

– Но чего же в этом мире я еще не пробовал? – спросил Принц Лир. – Я переплыл четыре реки шириной не менее мили во время разлива. Я взобрался на семь гор, на которые еще никто не всходил. Проспал три ночи на Болоте Висельников, вышел живым из леса, в котором цветы жгут глаза, а соловьиные песни ядовиты. Я прекратил ухаживать за принцессой, на которой обещал жениться, и если ты думаешь, что это не подвиг, то лишь потому, что не знаешь ее матери. У пятнадцати бродов я победил ровно пятнадцать не дававших никому проезда черных рыцарей – возле их черных шатров. И я уже потерял счет ведьмам в терновых лесах, демонам в виде девиц, стеклянным горам, роковым загадкам, ужасающим деяниям, волшебным яблокам, кольцам, лампам, мазям, мечам, плащам, сапогам, галстукам и ночным колпакам. И это не говоря о крылатых конях, василисках, морских змеях и прочей живности. – Он поднял голову, в его темно-голубых глазах были смятение и печаль. – И все попусту, – заключил он. – Что бы я ни сделал, я не могу прикоснуться к ней. Ради нее я стал героем, я, сонный Лир, позор своего отца и мишень для его насмешек, – но с тем же успехом я мог бы оставаться прежним скучным дураком. Мои великие дела для нее ничто. Молли взяла нож и принялась нарезать перец: – Быть может, сердце Леди Амальтеи не завоюешь подвигами.

Удивленно нахмурясь. Принц посмотрел на нее. – А разве есть иной способ добиться любви девушки? – честно выразил он свое недоумение. – Молли, ты знаешь его? Скажи мне? – перегнувшись через стол, Принц схватил ее за руку. – Мне нравится быть храбрым, но я вновь стану ленивым трусом, если ты скажешь, что так лучше. Когда я гляжу на нее, мне хочется уничтожить все злое и уродливое на земле, но в то же время хочется и забиться в уголок и плакать. Что мне делать, Молли?

– Не знаю, – внезапно смутившись, ответила она. – Быть добрым, любезным, хорошим и все такое прочее. Иметь чувство юмора. – Громко мурлыча, к ней на колени прыгнул небольшой черно-рыжий кот, с рваным ухом и потерся о плечо. Чтобы переменить тему, она спросила: – Что же случилось с лошадью? Что было забавно?

Но Принц Лир смотрел на маленького кота: – Откуда он? Он твой?

– Нет, – ответила Молли. – Просто я кормлю его и иногда глажу. – Она почесала тощую шею кота. он замурлыкал и зажмурился. – Я думала, он живет здесь. Принц покачал головой:

– Мой отец ненавидит кошек. Он говорит, что кошек вообще не существует – есть только форма, которую принимают бесенята, гоблины и всякая нечисть, когда ей надо попасть в людское жилье. Если бы он узнал о коте, то, вне сомнения, убил бы его.

– Так что же было с лошадью? – спросила Молли.

Лицо Принца Лира вновь помрачнело. – Странно, но когда ее совсем не обрадовал мой подарок, я подумал, что, может быть, ей будет интересно узнать, как он был добыт. Поэтому я описал ей внешний вид дракона и бой, ну знаешь – шипение, кожистые крылья, драконий запах, в особенности дождливым утром, струю черной крови из-под наконечника моего копья. Но она не слушала ни слова. пока я не рассказал про язык пламени, что едва не сжег ноги моего коня. Тогда, да, тогда она вернулась оттуда, где бродит, пока я говорю с ней, и сказала. что должна пойти посмотреть моего коня. Я отвел ее в стойло, где бедняга кричал от боли, и она прикоснулась к нему, к его ногам. Он перестал стонать. Когда им по-настоящему больно, кони так ужасно кричат. Он замолчал, и это было как песня.

Кинжал Принца поблескивал среди картофельных очисток. Снаружи дождь мощными порывами барабанил в стены замка; сидя в кухне, об этом можно было только догадываться – в холодной комнатенке не было ни одного окна. Темноту разгонял лишь колеблющийся в очаге огонек. Кучкой осенних листьев дремал в подоле у Молли кот.

– И что же случилось потом, – спросила она, – когда Леди Амальтея прикоснулась к коню?

– Ничего. Совсем ничего, – Принц Лир, казалось, внезапно рассердился. Он хлопнул ладонью по столу, свекла и чечевица раскатились во все стороны. – Ты думаешь, что-нибудь произошло? А она ждала, что ожоги заживут в один миг, обгорелая плоть срастется и покроется нежной кожей! Она ждала этого, клянусь моей надеждой на ее любовь. И когда с ранами ничего не случилось, она убежала, и я до сих пор не знаю, где она.

Его голос ослабел, рука печально уперлась в стол. Он поднялся и подошел к горшку на огне.

– Кипит, – сказал он, – пора класть овощи. Она плакала, когда ноги коня не зажили, я слыхал это, и все же, когда она убегала, в ее глазах не было слез. В них было что угодно, но не слезы.

Молли осторожно спустила кота на пол и начала выбирать для котла овощи получше. Принц Лир смотрел, как она сновала от очага к столу по усеянному каплями воды полу. Она пела:

Принц спросил:

– Кто она, Молли? Что это за женщина, которая верит, нет, которая знает – я видел ее лицо, – что может исцелять раны прикосновением рук и плачет без слез? – Молли продолжала работать, все еще напевая себе под нос.