НА МЕСТЕ ПРЕСТУПНИКА…

Тунеядцы и стяжатели, воры и спекулянты — это родимые пятна прошлого.

Из года в год хищения сокращаются. И все же эти преступления сравнительно распространены: расхитители составляют пятую часть среди лиц, изобличаемых в преступлениях. Поэтому проблема борьбы с хищениями по-прежнему актуальна.

С хищениями соприкасается в той или иной форме и степени намного большее число людей, чем составляют сами расхитители. Это члены их семей, родственники, товарищи по работе, соседи и другие. Все они очевидцы паразитического образа жизни человека, занимающегося хищениями, на них оказывают влияние его взгляды и привычки. Располагая нередко значительными ценностями, преступники широко практикуют подкуп «нужных людей», это приводит к моральному разложению отдельных работников. Вред хищений проявляется также и в том, что они, вырастая на почве плохой организации производства, пьянства, недисциплинированности, усугубляют подобные отрицательные явления. Эти преступления препятствуют организации правильного хозяйствования, подрывают мероприятия, направленные на всемерное развитие материальной заинтересованности в результатах труда, сочетаемой с моральными стимулами, играют роль тормоза в формировании нового человека.

…Фролов закурил, с удовольствием затянулся табачным дымом и сказал:

— Одна из задач криминалиста, занимающегося запутанным уголовным делом, — представить себя на месте преступника. Как бы ты себя вёл, если бы совершил то-то и то-то, о чем бы думал, чего бы опасался, как скрывал бы следы преступления. Казалось бы, задача не из сложных: немного фантазии, капельку воображения — и все. Но… — Фролов, обычно избегавший жестов, развёл руками, — к сожалению, эту простую задачу не всегда удаётся решить. Дело в том, что преступность чужда нашему обществу, атавистична, если так можно выразиться. И психология преступника вне зависимости от того, под влиянием каких именно факторов она сложилась, — это уже другой вопрос — ущербная психология, психология, страдающая какими-то аномалиями. Поэтому иной раз поставить себя на место преступника практически невозможно. Вы никогда не задумывались над психологией крупных расхитителей государственного или общественного имущества? К чему они стремятся? К «красивой жизни»? То-то и оно-то, что нет. Их первоочередная и конечная цель — накопительство. И в этом есть что-то противоестественное.

В одном незаметном селе, Ачкол, произошёл казус, тоже, впрочем, ничем не примечательный. Некий милиционер решил проверить документы у женщины, продававшей на рынке муку. Женщина оказалась женой комбайнёра. У неё была справка, что пшеница заработана в колхозе, и помольная квитанция с мельницы Э 68. Все как положено. Поэтому начальник отделения милиции сделал внушение излишне бдительному милиционеру и предложил немедленно отпустить задержанную и извиниться перед ней. Но милиционеру не пришлось поступиться своим самолюбием: женщина сбежала… Это вызвало естественное подозрение.

Получив официальное сообщение, мы произвели обыск и обнаружили у жены комбайнёра около тонны муки. Такое количество муки не могло не навести на размышления. Откуда мука? Молчит. Выручили соседи. Они оказались более словоохотливыми и сообщили, что муку она привезла из города. Постепенно у нас возникло предположение, что пшеничная речка течёт из мельницы Э 68, а жена комбайнёра лишь один из мелких агентов подпольной фирмы «Икс и Кo».

Занялись мельницей. Прежде всего я ознакомился с актами ревизий. Порядок, судя по ним, идеальный: ни излишков, ни недостач, постоянно приходуется производственная экономия. Но, может быть, она не полностью приходуется? Произвели контрольный помол, нет, не придерёшься. Такая же неудача постигла меня при снятии остатков. Ничего не дал и анализ документов, в которых отражались отходы. Образцовое предприятие, да и только!

Хоть о премии ходатайствуй и проси прощения за доставленное беспокойство. А ведь нутром чувствую: жулики работают, матёрые жулики. Но ведь на своё нутро прокурору ссылаться не будешь. Ему факты нужны.

Я тыкался, как слепой котёнок, проникаясь все большим уважением к незаурядным способностям своего будущего клиента. Я перебрал не меньше десяти кандидатур. И, должен признаться, не угадал. Мне не хватило воображения. Я не мог признать в скромном, опустившемся служащем, который изо всех сил старался мне помочь на общественных началах, главу фирмы. Не мог. Я прекрасно понимал, что Икс не разъезжает в «кадиллаке», не приобретает за десятки тысяч долларов модные картины абстракционистов и не даёт интервью представителям печати. Икс, выросший на нашей почве, был, само собой понятно, врагом рекламы. Но все же я его себе представлял иным, более значительным, что ли. А мой добровольный помощник выделялся среди других работников мельницы только засаленной стёганкой… Но о нем речь впереди.

И сам я измучился с этим делом, и бухгалтеров-ревизоров замучил, но все же кончик нашёл. Им оказалась книга приказов. На мельнице не считались с трудовым законодательством: люди беспрерывно работали сверхурочно. Какая здесь связь? Прямая. Сверхурочные работы свидетельствовали не только о нарушении прав трудящихся, но и о том, что мельница перерабатывает намного больше зёрна, чем указано в документах. Отсюда логический вывод: мука расхищается. Решить проблему, откуда поступает излишнее зерно, было уже сравнительно несложно. Действуя методом исключения, я остановился на заготовительном пункте. И точно. Мы там обнаружили в излишке несколько десятков тонн пшеницы. Нам объяснили, что излишки образовались в результате ошибочного завышения влажности и сортности зёрна, поступающего от колхозов. Что ж, такое тоже бывает.

Но когда было доказано, что излишки систематически перебрасываются без документов на мельницу, положение жуликов осложнилось, и они начали один за другим капитулировать. Фирма затрещала по всем швам. Но «пшеничного короля» это не коснулось, он по-прежнему оставался для меня Иксом. Дело в том, что подавляющая часть служащих подпольной фирмы даже не подозревала, на кого она работает. «Пшеничный король» так поставил дело, что о нем знали только три человека — его ближайшие помощники, они были как бы кнопками сложной машины, с помощью которых «король» управлял всем и вся. И все же Икс всего не предусмотрел.

«Пшеничный король» был работягой. Он работал без отдыха. В три смены. И очень ценил своё время, считая, что каждая минута должна оборачиваться рублём. Поэтому, продавая муку через своих контрагентов, он не считал нужным фантазировать и придумывать фамилии так называемых индивидуальных помольщиков. Зачем бесплатно тратить драгоценное время? И глава фирмы просто брал телефонную книгу и переписывал оттуда фамилии в квитанции. Таким образом, судя по корешкам, постоянными клиентами мельницы были несколько профессоров, среди них один лауреат Государственной премии, балерина, два генерала в отставке, умерший пять лет назад начальник стройки и я… За мной числилось не более и не менее, как двести килограммов зёрна.

Так Икс превратился в Рулева, Леонида Борисовича Рулева, приёмщика мельницы Э 68, моего деятельного помощника на общественных началах. При знакомстве мы никаких любезностей друг другу не говорили, но я был все-таки польщён: как-никак, а с миллионером я познакомился впервые.

Рулеву к тому времени было лет пятьдесят восемь. Но «пшеничный король» выглядел много старше. Может быть, этому впечатлению способствовала неопрятная седая щетина — я его ни разу не видел бритым — или небрежность в одежде — не знаю. А старик был симпатичный, располагающий к себе. Обычно такими художники изображают пенсионеров, играющих на бульваре в шахматы: открытое, бесхитростное лицо, лёгкая улыбка умудрённого жизнью человека и васильки вместо глаз. С глазами ему повезло. Даже на меня действовала эта синь, которая излучала благодушие и доброжелательство. Человека с такими глазами нельзя было обидеть. Его глаза призывали к любви, справедливости и взаимопониманию. Вы, конечно, ожидаете, что сейчас я скажу, будто в них временами появлялся холодный или стальной блеск. Увы, чего не было, того не было. Ничего хищнического и отталкивающего. Держался он молодцом. Когда мы нашли у него в огороде деньги, облигации трехпроцентного займа и различные драгоценности на общую сумму в сто пятьдесят семь тысяч рублей, он даже бровью не повёл. Помог нам все пересчитать, раздобыл бечёвку, чтобы перевязать пачки, и вообще всем своим поведением показывал, что мы в нем не ошиблись и этот досадный эпизод совершенно не должен сказаться на наших отношениях.

Видимо, у него все-таки был философский склад ума и арест им воспринимался как неизбежный коммерческий риск, который присутствует во всех финансовых операциях: сегодня ты бога держишь за бороду, а завтра бог тебя держит. И тут уже ничего не поделаешь. Фортуна!

У меня с ним установились почти приятельские отношения, которые особенно укрепились после удачного обыска. Прочитав же заключение судебно-бухгалтерской экспертизы, он проникся ко мне отцовским чувством, и уже до самого конца следствия мы с ним работали рука об руку. Нет, кроме шуток, он мне действительно помог. У него была великолепная память и удивительная способность мгновенно ориентироваться в сложнейших бухгалтерских документах. А в отсутствии добросовестности я его упрекнуть не мог. «Пшеничный король» трезво оценил ситуацию, взвесил на весах все материалы обвинения и сделал соответствующие выводы. Он знал, что единственный шанс сохранить жизнь — это быть честным до конца. Честность стала для него товаром, а правосудие — контрагентом. Он пытался обменять честность на жизнь. И, доброжелательно улыбаясь своим сообщникам, он напоминал им различные эпизоды шести— и восьмилетней давности, которые они бы предпочли забыть. Он топил соучастников спокойно, методично, оперируя цифрами и ссылаясь на документы. Делал он это беззлобно, с детской наивной уверенностью, что самое ценное в мире — его жизнь и для её спасения служащие «фирмы» могут кое-чем и пожертвовать. Он даже обижался, если кто-либо пытался увильнуть, скрыть ту или иную махинацию. Его лицо розовело, и он сдержанно говорил: «Ну зачем же так? Нехорошо. Я был о вас лучшего мнения». Он жаждал верить в людей, в их порядочность, в их любовь к нему, к главе «фирмы»…

Следствие продолжалось свыше полугода. Мне помогали два следователя. Но ни один из них не мог сравниться с Рулевым, ревностно отстаивающим интересы истины. Мы с ним встречались почти ежедневно и говорили о многом, не имеющем прямого отношения к делу. Он охотно рассказывал о себе, о своей жизни. И я невольно поражался, как все его мысли и чувства, словно стрелки часов, вращались вокруг одного стерженька — денег. И все же, что он из породы миллионеров, я понял только после беседы с его старшей дочерью…

Я её вызвал из Одессы, где она жила последние годы. Жалкая была женщина. Знаете, существуют неудачники, которым всегда и во всем не везёт. Она была из таких. Одно несчастье за другим. И бытовые неурядицы, и разлад в семье, и неприятности на работе, и смерть любимой дочери. Все это надломило её, но не лишило способности переживать за других, особенно за отца. О его аресте она слышала, но не знала, за что он привлекается. И на допросе она, естественно, пыталась растопить ледяное сердце формалиста-следователя, который из-за какой-то чепухи совсем затаскал несчастного человека. Любопытно, что, перечисляя мытарства бедного старика, она особый упор делала на его… безденежье.

«Сколько у отца с матерью было из-за этого ссор, — говорила она. — Даже вспоминать не хочется. Всю жизнь приходилось считать каждую копейку. Правда, сейчас я ему помогаю…» «Помогаете?» — не удержался я. «Конечно. Каждый месяц перевожу двадцать — тридцать рублей. Но что он может сделать на эти деньги? Ведь у него от второй жены двое детей. Попробуйте-ка их одеть, обуть, накормить. Если бы вы видели, как они живут! В дом войти страшно: одни голые стены. Нищета, запустение. А как папа одет? Третий год носит одну и ту же телогрейку. Я ему ко дню рождения прислала материал на костюм — продал. Детям, говорит, лучше одежду куплю. А ведь мне эти деньги дорого достаются. Но что с ним поделаешь? Таков уж человек. Ему для себя ничего не надо…»

Много она про отца говорила, и все в том же духе. А я слушал и думал: как «пшеничный король» мог ей в глаза смотреть? И ещё я думал: хорошо, что она не может заглянуть в сейф, где лежат награбленные Рулевым сто пятьдесят тысяч рублей. Если бы она узнала… Но она ничего не узнала. Я ей так и не сказал, в чем её отец обвиняется. Не смог. Ведь это было б все равно, что в душу плюнуть. Надеюсь, что и сейчас она всего не знает…

А на следующий день я навестил «пшеничного короля» в тюрьме. Передал ему привет от дочери и вручил кулёк с абрикосами. Думал — смутится, нет.

— Правда? — спрашиваю.

— Правда.

— Почему же вы её обирали?

— Я её, — говорит, — не обирал. Она получает сто двадцать рублей, а я семьдесят. Мне действительно не хватало зарплаты: семья-то из четырех человек. А их трое, да ещё месяц назад Верочка умерла, значит, двое осталось. Вдвоём на девяносто рублей очень даже роскошно прожить можно. Ведь я ей отец, не кто-нибудь…

— Но вы же были миллионером?

— То к ней никакого отношения не имело. И денег тех трогать я не мог. На виду жил, как на ладошке. Лишняя трата — тюремная решётка. Жена-покойница как просилась перед смертью к себе на родину, в Вологду! Жалко её было, а не повёз, чтобы у соседей подозрений не возбуждать. Так и не повидала свою Вологду… Чего же мне было из-за дочки гибнуть?

— Какого же черта, — говорю, — вам нужны были эти деньги?! Рубль лишний истратить боялись, а копили. Зачем? Во имя чего?

А он смотрит на меня наивными васильками глаз и улыбается.

— Это вы потому так говорите, Николай Николаевич, что у вас у самого никогда более трехсот рублей не было.

И сказал он это не со злостью — с сочувствием. Он действительно жалел меня и всех тех, кто никогда не держал в руках более трехсот рублей. Он жалел нас брезгливой жалостью могущественного миллионера.

Вот попробуйте понять психологию такого Рулева, поставить себя на его место. Практически это невозможно.

А ведь Рулев типичен для тех, кого именуют крупными расхитителями. За время работы мне приходилось не раз беседовать с подпольными миллионерами, которых некогда разыскивал Остап Бендер. Я вёл дело некой тёти Дуси, сколотившей многотысячный капитал на недоливе пива и кваса, раскрывал махинации скромного продавца комиссионного антикварного магазина, который хранил бриллианты в нужнике. А недавно я закончил расследование целой цепочки преступлений в одном областном музее. Чего мы только не обнаружили в тайнике на квартире директора этого музея! Золотые серьги в виде виноградных гроздьев, кресты, украшенные драгоценными камнями, жемчуг, уникальные эмали.

Разные по образованию, характеру и умственному развитию люди, но в каждом из них было нечто от Рулева: какой-то извращённый инстинкт стяжательства. Именно инстинкт, не подчиняющийся никакой логике. Ведь, если на Западе в капиталистических странах деньги — все: жизненные блага, вес в обществе, уважение, карьера, то у нас они практически ничего не дают. Они противопоставляют человека обществу. Накопитель не может пользоваться своим богатством, он должен скрывать его, таиться от людей, даже от самых близких. Так для чего, спрашивается, все это?

Нет, как хотите, а стяжательство находится где-то вне обычной логики. Да, не так-то просто поставить себя на место преступника…

ПОПРАВОЧНЫЙ КОЭФФИЦИЕНТ

Во время одной из бесед Фролов заметил, что с лёгкой руки того же Конан-Дойля непременной принадлежностью детектива издавна считается лупа. С её помощью сыщик или следователь рассматривает следы преступника, обнаруживает царапины, брызги крови, отпечатки пальцев и так далее.

— Но, признаюсь по секрету, — сказал Фролов, — мне её пришлось держать в руках только в студенческие годы на занятиях в кружке криминалистики. Да и то чаще мы все-таки пользовались микроскопом. Увы, боюсь, что лупа устарела. Атрибут далёкого прошлого…

— А что бы вы сейчас предложили в качестве символа своей профессии?

— Боюсь, из меня плохой специалист по символам. Но если бы меня спросили, я бы, наверное, предложил что-нибудь вроде шариковой ручки на фоне Уголовно-процессуального кодекса…

— Не эффектно.

— Конечно, не эффектно, чего там говорить. Не эффектно и не броско, но, увы, соответствует, как говорится, будням сей «трудной, но героической и благородной профессии»…

— А не принижаете ли вы этой иронией свою профессию, Николай Николаевич?

— Мою профессию нельзя принизить, — возразил Фролов, — а с фактами меня научили считаться ещё в институте, впрочем как и вас… Поэтому обратимся к фактам. Ведь следователь добрую половину своего рабочего дня проводит за письменным столом, активно расходуя всевозможные канцелярские принадлежности: бумагу, скрепки, чернила. Вам это известно не хуже, чем мне. Он пишет, когда возбуждается уголовное дело («Рассмотрев… установил… Принимая во внимание… руководствуясь… постановил»). Он пишет, когда выезжает на место происшествия («Осмотр производился в условиях пасмурной погоды, без осадков, при естественном дневном освещении и температуре воздуха минус восемнадцать градусов по Цельсию…»). Он пишет, когда назначает экспертизу («На заключение эксперта поставить следующие вопросы: каков характер повреждений на предплечье гражданина Иванова и давность их происхождения? Не могли ли вышеупомянутые повреждения образоваться от соприкосновения с краями пролома в денежном ящике при просовывании туда руки?»). Пишет, допрашивая свидетеля, обвиняемого, проводя очные ставки, обыски, выемки. Пишет, осматривая письменные или вещественные доказательства…

— Тем не менее все это не выражает внутренней сути его работы.

— Как сказать… — Фролов покачал головой. — Это ведь тоже своего рода символ — символ подконтрольности следователя его величеству закону. Ручка фиксирует каждое действие следователя на бумаге. В итоге получается нечто вроде киноленты, по кадрам которой можно судить, насколько тщательно следователь соблюдал требования закона, достаточно ли обосновано обвинение, объективно проведено расследование или нет. «Кинолента» обязательно должна соответствовать статьям Уголовно-процессуального кодекса. Ведь каждый юрист знает, что если вещественные, например, доказательства не приобщены к делу специальным постановлением, то они не будут рассматриваться и учитываться судом как улики. Если следователь в нарушение статьи 112 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР не направит прокурору в срок копии своего постановления о возбуждении уголовного дела, то ему грозят крупные неприятности.

Законность, законность и ещё раз законность.

Человек привлекается в качестве обвиняемого? Прежде всего у следователя, согласно статье 143 Уголовно-процессуального кодекса, должно быть достаточно доказательств его вины, причём последнее проверяется прокурором. Во-вторых, следователь обязан составить соответствующее постановление. В-третьих, вызвать обвиняемого и не позднее двух суток со дня вынесения постановления ознакомить с ним вызванного под расписку, одновременно разъяснив обвиняемому его права. В-четвёртых, в точном соответствии со статьёй 150 Уголовно-процессуального кодекса следователь должен немедленно допросить обвиняемого. Причём в начале допроса он обязан спросить, признает ли тот себя виновным, а если да, то полностью или частично. Намереваясь использовать во время допроса магнитофон, следователь должен предупредить об этом обвиняемого. Кроме того, показания обвиняемого все равно заносятся в протокол. И в законе, кстати говоря, подробно указывается, как следует оформлять этот протокол. Все исправления должны быть в конце оговорены. Потом протокол предъявляется обвиняемому, тот его читает и может потребовать дополнений и поправок, которые следователь безоговорочно вносит. Потом обвиняемый расписывается… Короче говоря, бумаге и ручке отводится немалая роль в работе следователя.

— Но они же дают повод для упрёков в бумаготворчестве и формализме…

— Что касается юриспруденции, — сказал Фролов, — то я здесь голосую двумя руками за формализм.

…А через несколько дней мы вместе с Николаем Николаевичем Фроловым оказались в компании юристов, где возник спор, поводом к которому послужил забавный случай, рассказанный адвокатом Чекиным. Героя происшедшего, прокурора уголовно-судебного отдела, все присутствующие хорошо знали. Он, видимо, славился своей рассеянностью. Рассеянность подвела его и на этот раз. Шёл дождь. Прокурор, закончив свои дела в суде, очень торопился в прокуратуру, где его ждали, а дождевик, как назло, куда-то задевался. В гардероб он его не сдавал, это он точно помнил. Где же он раздевался? Наконец прокурор вспомнил, что перед началом судебного заседания оставил дождевик в кабинете судьи. Он кинулся на второй этаж. Подбежав к знакомой двери, он сильно дёрнул её. Крючок отлетел, трое судей сидели за столом и о чем-то переговаривались… Совещание! Он совсем забыл, что сейчас будет вынесен приговор и никто не имеет права даже заглянуть сюда. Злосчастный прокурор поспешно прикрыл дверь, но уже было поздно: он нарушил тайну совещательной комнаты, а в части 2 статьи 345 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР прямо указано, какие нарушения процессуального закона являются безусловными поводами к отмене приговора: непрекращение дела судом при наличии соответствующих оснований; вынесение приговора незаконным составом суда; рассмотрение дела в отсутствие подсудимого в тех случаях, когда по закону его присутствие обязательно; рассмотрение дела без участия защитника в тех случаях, когда по закону его участие обязательно; неподписание приговора кем-либо из судей; отсутствие в деле протокола судебного заседания и, наконец, нарушение тайны совещания при вынесении приговора.

Находившийся в коридоре адвокат Дмитриев, который выступал по этому делу, составил акт, и приговор был отменён.

— Как хотите, — говорил Чекин, — но я считаю такой поступок адвоката просто непорядочным. Дмитриев всегда цепляется за подобные вещи. То он придирается к срокам, то ещё к чему-нибудь. Недавно он обнаружил, что протокол судебного заседания не подписан, и построил на этом всю свою кассационную жалобу… Я так не люблю. Если у меня нет сомнений в правильности приговора, я никогда не цепляюсь за формальные нарушения процессуальных канонов. Главное — существо, а не форма…

— Не завидую твоим подзащитным, — вставил кто-то.

— Нет, серьёзно, формалистика только мешает правосудию.

— А что ты, собственно говоря, считаешь формальными нарушениями? Если судья или следователь неряшливо оформил протокол, он так же небрежно отнесётся и к выяснению истины.

— Это из области гипотез.

— Нет, практики. Одно связано с другим. Форма дисциплинирует юриста и порой…

— Помогает ему забыть о содержании, — закончил Чекин.

— Не понимаю, — развёл руками Фролов, — почему некоторые помнят о единстве формы и содержания только на экзамене по философии, а в жизни эту элементарную истину забывают.

Действительно, в Положении о прокурорском надзоре в СССР подробно перечислены обязанности прокуратуры по контролю за деятельностью органов дознания и предварительного следствия. С одной стороны, прокуроры обязаны привлекать к ответственности виновных, принимать меры к тому, чтобы ни одно преступление не осталось нераскрытым и ни один преступник не уклонился от ответственности. С другой — так же строго следить за тем, чтобы ни один гражданин не подвергался незаконному и необоснованному привлечению к уголовной ответственности или другому противозаконному ограничению в правах. А в статье 17 этого Положения особо подчёркивается обязанность каждого прокурора строго следить за неуклонным соблюдением установленного порядка расследования преступлений. Это вполне понятно и закономерно. Следователь, работа которого сводится к осуществлению всех предписаний закона, к борьбе с преступностью и укреплению правопорядка, сам в этом отношении должен быть образцом и всегда действовать в строгих рамках законности. Малейшее отступление от духа или буквы закона — и даже квалифицированный, добросовестный работник может прийти к неправильным выводам, что повлечёт за собой самые печальные для правосудия, а возможно, и для чьей-то судьбы последствия.

Каждое действие следователя регламентировано Уголовно-процессуальным кодексом. И в статьях 20, 131 и 133 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР перечислены главные принципы в его работе. Каждый следователь обязан принимать все меры к «объективному, быстрому, полному, всестороннему расследованию преступления и установлению истины».

Это значит, что всякое ходатайство обвиняемого и остальных участников процесса должно быть рассмотрено самым внимательным образом и, если оно может иметь значение для дела, следователь обязан допросить указанных в ходатайстве свидетелей, назначить экспертизу, истребовать соответствующие документы или произвести другие следственные действия.

Следователь должен выяснять и исследовать обстоятельства, как уличающие, так и оправдывающие обвиняемого, усиливающие и смягчающие его ответственность. Всякая предвзятость недопустима.

Он должен проверить все обоснованные предположения о характере и мотивах преступления, об обстоятельствах, при которых оно произошло, о лицах, его совершивших.

Предварительное следствие только тогда объективно, всесторонне и полно, когда исследованы все обстоятельства, разрешены все возникшие противоречия, точно определена степень участия в преступлении каждого из обвиняемых, мотивы преступления, его последствия, причины, способствовавшие его возникновению и совершению.

Вот одному из этих принципов — объективности — и была посвящена наша очередная беседа с Николаем Николаевичем Фроловым…

— Вы всегда объективны? Нет? Я тоже, — признался Николай Николаевич. — И скажу вам по секрету: совершенно объективных людей мне в жизни не попадалось. Может быть, в этом отношении вам больше повезло, не знаю. Но что ни говорите, а объективность не самое распространённое свойство человеческой натуры. И это, в конце концов, вполне естественно. Человек не кибернетическая машина, а живое существо. У него помимо разума имеются и нервы, и эмоции. Даже робот и тот, наверно, не может быть образцом объективности. По-моему, к роботам своей родной серии он относится более благосклонно, чем к чужим. Между тем судья, прокурор, следователь обязаны быть беспристрастными в силу своей должности. Требование закона. Вот вам и противоречие между законом и человеческой натурой…

— Непреодолимое?

— Вот этого я не говорил! — засмеялся Фролов. — Все в руках человека. Я лично прибегаю к помощи «поправочного коэффициента». Очень помогает в нашей работе.

— Поправочный коэффициент? Это уже что-то из области физики…

— В данном случае нет.

Николай Николаевич достал из потрёпанного чемоданчика, где хранился его личный архив, ученическую тетрадку и предложил:

— Пишите: «Практика применения в юриспруденции „поправочного коэффициента“ в целях установления истины по делу. Неоконченная и неначатая диссертация Н.Н.Фролова». Записали? А теперь слушайте… Впервые «поправочный коэффициент» я применил лет десять назад, расследуя убийство,

— начал он, поглядывая в свою тетрадку. — Ну, прежде всего расскажу о том, как оно произошло.

Между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи стрелочница Смирнова услышала женские крики. Выглянув из будки, она увидела бегущих по железнодорожным путям мужчину и женщину. Было темно, и различить лиц она, разумеется, не смогла. На расстоянии приблизительно сорока метров от будки мужчина догнал женщину, свалил её и, ударив несколько раз по голове чем-то тяжёлым, как впоследствии выяснилось, шлакоблоком, скрылся.

Вскоре на место происшествия прибыли следователь прокуратуры города и оперативные работники милиции. Убитой оказалась смазчица Шонина. Вот, пожалуй, и все.

Было возбуждено уголовное дело. Подозрение в убийстве пало на машиниста Беспалых. Его арестовали, а через месяц выпустили: прокурор города пришёл к выводу, что его вина не доказана. Дело прекратили и отправили в архив, а через шесть лет стёрли с него архивную пыль и вручили мне: дескать, на, голубчик, разбирайся, справедливость должна восторжествовать. Я и стал разбираться.