За строкой приговора…

Шаблин встретил его на лестничной площадке. Он был в пиджаке и галстуке, но в домашних туфлях без задников. Бледный и странно торжественный.

— Проходите, коллега. Она во второй комнате.

— Сюда?

— Да, направо по коридору…

Удары сердца становились спокойней, ритмичней. Врач с облегчением вытер со лба пот, поставил на пол свою сумку, огляделся.

Шаблина лежала на застеленном диване. Постельное бельё было совершенно свежим: видимо, только вчера она его меняла. Белоснежные, отливающие синевой, туго накрахмаленные наволочка, пододеяльник, простыня. При свете настольной лампы под стеклянным абажуром казалось, что молодая женщина просто спокойно спит и этот ночной телефонный звонок — какая-то нелепая ошибка. И через несколько дней на допросе у следователя врач говорил: «Представляете себе? Естественная поза спящего человека. Совершенно естественная. Я бы даже выразился так: типичная. Она лежала на спине, чуточку набок… Да, вправо. Голова на подушке, тоже слегка повёрнута вправо, вполоборота. Руки под одеялом, правая параллельно туловищу, а левая немного согнута в локте… Рот? Закрыт. Нет, не сжат, а именно закрыт, как у человека с хорошей носоглоткой, который во сне дышит через нос. Никаких признаков агонии. Ну абсолютно никаких. Между тем смерть не вызывала сомнений: на локтевых сгибах ярко выраженные трупные пятна, окоченение конечностей… Так что применять какие-либо средства или приёмы оживления было бессмысленно. К жизни её уже ничто вернуть не могло…»

Осмотрев труп, врач развёл руками:

— Мне остаётся только выразить вам своё соболезнование… Мне пришлось некогда пережить подобное: моя супруга умерла от инфаркта. Она тоже была сердечницей? — он повернулся в сторону дивана.

— Ольга? Нет, она не была сердечницей…

— Мда… Судя по трупным пятнам и окоченению, смерть наступила часа четыре назад…

— Видимо. Я проснулся от плача ребёнка. Он просил Ольгу укрыть его. Я спал в другой комнате. Подошёл, а она холодная…

— У вас дочь?

— Сын. Четыре года… Он сейчас у соседей.

— Да, ему нечего здесь делать. Дети слишком восприимчивы… Но смерть матери от него все равно не скроешь…

— Да, конечно… Но пусть он узнает об этом позже.

— Разумеется, разумеется… Где у вас можно вымыть руки?

Шаблин проводил врача скорой помощи в ванную комнату. Врач с профессиональной тщательностью вы мыл руки. С той же тщательностью вытер полотенцем каждый палец.

— Что, по вашему мнению, явилось причиной смерти Ольги?

Врач удивлённо посмотрел на Шаблина.

— Затрудняюсь вам что-либо сказать. Странная картина. Затрудняюсь… Но вскрытие покажет.

— Вскрытие?

— Да, вскрытие. Скоропостижная смерть. Очень неприятная штука, но… Вы ведь знаете положение.

— Знаю.

— И ещё… — врач немного замялся. — Мне нужно сообщить о случившемся в милицию. Это тоже, конечно, крайне неприятно. У вас есть телефон?

— Да. Прошу вас.

Пока врач звонил, Шаблин, скорчившись, сидел в кресле, обхватив руками голову.

Сообщив в милицию о происшедшем, врач поднялся. Больше ему нечего было делать в этой осиротевшей квартире.

Шаблин по-прежнему сидел в кресле в той же позе.

— Мужайтесь, коллега.

Шаблин ничего не ответил. Молчал он и тогда, когда приехал помощник прокурора района со следователем и работниками милиции. Молчал, когда труп его жены увезли в морг…

Было произведено вскрытие трупа Шаблиной, а затем микроскопические и химические исследования. Смерть наступила в результате асфиксии, то есть остановки дыхания из-за недостатка кислорода. Типичная картина для скоропостижной смерти. Но какие причины вызвали асфиксию? Почему же все-таки умерла Шаблина, заместитель управляющего одной из аптек города?

Ответить на этот самый главный сейчас вопрос эксперты не смогли.

Правда, в одном препарате из почек обнаружены единичные гиалиновые и гиалиново-клеточные цилиндры[5]. Но, по мнению специалистов, они свидетельствовали лишь о перенесённом в прошлом каком-то почечном заболевании и ни в какой связи со скоропостижной смертью не находились. Нет, смерть вызвана не этой болезнью, которой Шаблина давно переболела, а чем-то иным. Но чем же? Что привело к асфиксии? Почему в ночь на тридцатое декабря Ольга Шаблина, которая накануне великолепно себя чувствовала, внезапно скончалась?

Ответить на это должен был следователь прокуратуры. При наружном осмотре трупа судебно-медицинский эксперт зафиксировал точечные, еле заметные ранки у локтей и на бёдрах — следы уколов. И, допрашивая Шаблина, следователь спросил:

— Вы делали жене инъекции?

— Нет.

— Но на теле умершей следы уколов.

— Мы, видимо, просто не поняли друг друга, — сказал Шаблин. — Я, как и большинство врачей, предпочитаю не лечить родственников. Не лечил я и жену. Но она делала себе инъекции. И довольно часто.

— Какие же именно?

— Глюкоза, новокаин, витамин B1…

— Как она переносила уколы?

— Вообще-то говоря, ничего… Правда, был один случай… Впрочем, он никакого отношения к делу не имеет.

— А все же?

Шаблин поморщился.

— Видите ли… два месяца назад она чуть не погибла.

— Вот как?!

— Да. После очередного укола она впала в тяжёлое коматозное состояние[6]. К счастью, я оказался дома и спас её. Искусственное дыхание, массаж сердца… Я уже думал, что все напрасно.

— Чем же было вызвано это состояние?

— Не знаю. Она мне сказала, что вводила глюкозу и глюкоза, наверное, была старой.

Последнюю фразу Шаблин произнёс таким тоном, что следователь спросил:

— Вы сомневаетесь, что это была глюкоза?

— Нет, почему же, — пожал плечами Шаблин. — Возможно, глюкоза действительно оказалась старой.

А когда беседа между ним и следователем подходила уже к концу, Шаблин сказал:

— Вы спрашивали меня о препаратах, которыми пользовалась жена. Я забыл упомянуть о грацидине. Ольга была предрасположена к полноте и пыталась похудеть. Одно время она принимала грацидин.

— Вы считаете, что грацидин мог стать причиной её гибели?

— Я ничего не считаю, — сказал Шаблин. — Я не фармаколог.

Смерть от воздушной эмболии[7] исключалась (судебно-медицинский эксперт, вскрывавший труп, производил соответствующую пробу), но так ли безобидны, как мы привыкли думать, те лекарства, которыми пользовалась покойная?

И следователь назначил экспертную комиссию в составе главного судебного эксперта Министерства здравоохранения республики, заведующего кафедрой фармакологии медицинского института, ассистента кафедры хирургии факультета усовершенствования врачей, судебно-медицинского гистолога, химика и других специалистов.

Члены комиссии пришли к единодушному заключению:

1. Грацидин (венгерский препарат) соответствует английскому прелюдину и отечественному мефолину. Многочисленными исследованиями установлено, что иногда его длительное и неосторожное применение приводит к повышению возбудимости нервной системы, бессоннице и даже токсическим психозам. Тем не менее указанный препарат считается всеми специалистами мало токсичным. По имеющимся в распоряжении комиссии данным, возможность внезапной смерти от приёма грацидина и аналогичных по химической структуре соединений исключается, даже если грацидин принимался в дозах, превышающих среднетерапевтические.

2. Смерть от новокаина?

Внутривенная инъекция одного миллилитра 0,5%-ного раствора новокаина, то есть 5 мл этого вещества, не может вызвать внезапной смерти, поскольку даже «Государственная фармакопея СССР» (IX издание) допускает внутривенное введение 50 мг новокаина (10 мл 0,5%-ного раствора).

3. Глюкоза?

Бывают осложнения аллергического или вазомоторного характера. Но медицинской практике не известно ни одного смертельного случая…

4. Коматозное состояние, о котором говорил Шаблин следователю?

После инъекции глюкозы в условиях неправильной технологии приготовления и стерилизации её раствора могут, разумеется, наблюдаться патологические реакции. Они проявляются в ознобе и повышении температуры. Но и только. Применение старой глюкозы не может привести к коматозному состоянию. Это исключено.

«Исключено»… Это слово несколько раз употреблялось в заключении экспертов.

Почему же все-таки умерла молодая, цветущая женщина?

Что стало причиной её смерти?

Ответить на эти вопросы следователь не мог.

Дело обрастало актами экспертиз, протоколами допросов, но происшедшее по-прежнему оставалось загадкой. А затем по распоряжению прокурора дело было передано старому и опытному следователю Вулю, который и выдвинул версию, ставшую несколько месяцев спустя основой обвинения.

Среди коллег Вуль считался везучим. Но каждый, кто имел возможность ближе познакомиться с его работой, понимал, что «везучесть» Вуля — это лишь то, что лежит на поверхности, бросается в глаза, а его интуиция — плод долголетнего опыта, соединённого с поразительной наблюдательностью, некоторой долей педантизма, завидной работоспособностью и воображением. Короче говоря, Вуль был прирождённым следователем. Поэтому ему и «повезло» с делом о скоропостижной смерти Шаблиной, как до того «везло» с десятками других «бесперспективных дел»…

Когда судебно-медицинский эксперт вскрывал труп Шаблиной и составлял акт, он среди других сведений об умершей вскользь упомянул про некое пятно, расположенное на внутренней поверхности локтевого сустава. Ничем не примечательное пятнышко — засохший потёк какого-то белого кристаллического вещества длиной в 4 сантиметра, а шириной около одного. На всякий случай потёк тогда же исследовали. Это исследование не дало ничего существенного: алкалоидов обнаружено не было, — значит, пятно к ядам никакого отношения не имело. Видимо, оно осталось после инъекции глюкозы или витамина B1. Ведь Шаблина неоднократно делала себе уколы. И больше о пятне, упомянутом в акте, никто не вспоминал.

А Вуль вспомнил…

К тому времени труп умершей был уже давно похоронен, и на могиле, ограждённой узорчатой железной решёткой, росли цветы, посаженные заботливой рукой безутешного вдовца. Интересующее следователя пятно существовало лишь в акте. Три строчки, вот и все. Но Вуля это не смутило.

Он назначает следственный эксперимент. Его задача — проверить возможность образования на коже человека такого потёка, какой был описан в акте судебно-медицинского исследования.

Результат эксперимента более чем странный.

Оказывается, растворы новокаина и витамина B1 следов на коже не оставляют. Правда, после инъекции глюкозы остаются отдельные бесцветные пятна неправильной формы. Но их можно разглядеть только при косом или проходящем освещении.

Любопытно, очень любопытно… Однако надо учесть, что труп перед вскрытием находился в холодильнике морга, где температура значительно ниже комнатной.

Новый следственный эксперимент.

Да, теперь видны следы и новокаина, и витамина B1. Но они совершенно непохожи на пятно, описанное экспертом. Ничего общего. Допрошенный Вулем эксперт категорически утверждает, что тот потёк был иным и по форме, и по цвету.

— Вы в этом уверены? — осторожно спрашивает Вуль.

— Абсолютно.

— Но ведь прошло уже почти полгода.

— У меня профессиональная память. Я бы мог описать подробно то пятно и через шесть лет. Кроме того, перед вами составленный мной акт…

Да, акт перед Вулем. Акт — это документ. Важный документ. И ещё одно обстоятельство — поза трупа. Очень характерная поза: впечатление, что человек спокойно спит. Тело слегка повёрнуто направо, склонённая голова, никаких признаков судорог… В тот же день Вуль произвёл на квартире Шаблина обыск, и версия, которая вначале могла показаться фантастической, стала для следователя рабочей версией…

* * *

Индейцы, создавшие до прибытия завоевателей одну из древнейших и величайших цивилизаций мира, многое умели. И конкистадоры вывезли из Америки в Европу не только золото, но и многое другое, не менее ценное. Индейцы умели возделывать и употреблять в пищу неизвестные ещё в Старом свете маис, картофель, артишоки, бобы. Они разводили лам и индюков. Знали, что такое хлопок. Пользовались гамаками и играли в резиновый мяч. В числе их изобретений были также отравляющие вещества в виде паров кайенского перца и тяжёлая смолянистая масса — страшный яд кураре, которым индейцы смазывали концы своих смертоносных стрел.

Кураре…

Достаточно было попасть в кровь микроскопической капле этого вещества, и наступал паралич. Вначале мышц шеи, рук, ног, а затем дыхательной мускулатуры…

Смерть приходила почти мгновенно. Это была «лёгкая смерть»: без конвульсий, без стонов, без зова о помощи. Человек как бы засыпал, склонив набок голову…

И ещё одна особенность индейского яда. Кураре был хитрым и ловким убийцей: он не оставлял после себя следов. Никаких улик. Сделав своё страшное дело, он исчезал, разлагаясь на безобидные вещества, которые имеются в организме каждого человека.

Прошли годы, и смертоносное изобретение древних жителей Америки стали использовать не только для смерти, но и для жизни, точно так же как и яды кобр, гадюк и аспидов. Курареподобные препараты нашли применение в медицине, особенно в грудной хирургии.

Но для миллионов людей кураре по-прежнему оставался экзотическим ядом времён Кортеса. И судья Анна Ивановна Степанова не была в этом отношении исключением. О кураре она имела раньше, до разбора дела Шаблина, такое же представление, как о томагавках, скальпах и вигвамах. Другое дело — врач Нина Александровна Глоба, которой рассказывали в медицинском институте о курареподобном препарате дитилине или листеноне. Да, это хорошо, что один из заседателей — врач…

— Мне кажется, что во главу угла следует поставить материалы экспертиз, и тогда все упростится, — сказала Нина Александровна.

— Все?

— Все.

Сахнин докурил папиросу, достал из пачки другую, потом, видимо раздумав, засунул её обратно в пачку.

— Ну-ну… Вам, как говорится, и карты в руки.

Глоба повернулась к Степановой.

— Разрешите третий том, Анна Ивановна?

— Пожалуйста.

Глоба быстро перелистала обвинительное заключение.

— Вот: «Компетентная экспертная комиссия, — прочла она, — пришла к выводу, что смерть Шаблиной нельзя объяснить каким-либо конкретным заболеванием. Одновременно эксперты указали на ядовитые вещества курареподобного действия, которые могут вызвать наступление смерти без выражения клинических симптомов и характерных морфологических изменений в органах… При внутривенном введении дитилина даже в лечебных дозах возможна внезапная остановка дыхания со смертельным исходом, поэтому применение указанного препарата допускается исключительно в клинических условиях, где имеется аппаратура, обеспечивающая управляемое дыхание…» — Глоба перевернула две страницы. — А вот самое главное: «В научно-исследовательском институте судебной медицины Министерства здравоохранения СССР было произведено микроскопическое исследование 187 гистологических препаратов, изготовленных из внутренних органов экспериментальных животных (собак), отравленных дитилином. Судебно-медицинская экспертная комиссия пришла к заключению, что микроскопические изменения во внутренних органах трупа гражданки Шаблиной соответствуют изменениям во внутренних органах экспериментальной собаки Э 2, которой после введения дитилина было произведено искусственное дыхание, после чего она жила два дня, а затем погибла через пять минут после вторичного введения дитилина.

При изложенных обстоятельствах комиссия пришла к дальнейшему заключению, что отсутствие во внутренних органах гражданки Шаблиной признаков каких-либо заболеваний, которые сами по себе могли бы привести к наступлению быстрой смерти, как и внешних следов механической асфиксии (повешения, удавления и тому подобного) при наличии признаков асфиксической смерти, обосновывает мнение, что смерть гражданки Шаблиной наступила от отравления курареподобным веществом, а именно дитилином…» По-моему, у нас нет никаких оснований сомневаться в заключении такой авторитетной комиссии?

— Я лично и не сомневаюсь, — сказал Сахнин.

— Я тоже, — кивнула Анна Ивановна. — Да и адвокат исходил из того же.

— Подсудимый во время судебного следствия также не исключал подобного варианта, — вставила Нина Александровна. — Да и нелепо спорить с очевидностью. Верно, Борис Прокофьевич?

— Верно, — согласился Сахнин.

Степанова посмотрела на заседателей и подумала, что более разных людей трудно найти.

— Непосредственная причина смерти Шаблиной — лишь один из вопросов, которые нам предстоит сейчас решить, — сказала она и повторила: — Один из многих вопросов, Нина Александровна.

— Но он самый главный.

— Да как вам сказать… Ведь мы судим Шаблина, который обвиняется в убийстве. Именно его. Поэтому вопрос вопросов — участие подсудимого в происшедшем, его вина.

— У меня лично она не вызывает сомнений.

— А у вас? — Степанова повернулась к Сахнину. — Что вы скажете, Борис Прокофьевич?

Сахнин относился к числу тяжелодумов. Он никогда не спешил с ответом. И эта черта его характера подкупала Анну Ивановну, которая считала, что судье не положено торопиться с выводами.

Вот и сейчас он будто не слышал обращённого к нему вопроса, а молча смотрел куда-то поверх головы Анны Ивановны, плотно сжав губы.

О чем он в эту минуту думал? Что вспоминал? Лицо подсудимого? Заключительную фразу адвоката, просившего суд оправдать подзащитного за недостатком улик? Насколько Анна Ивановна поняла, речь адвоката произвела на Сахнина большое впечатление. И это вполне естественно: Григорий Аркадьевич Завельский был великолепным адвокатом, умевшим с блеском проанализировать весь доказательственный материал и наглядно показать суду все слабые места обвинения. Степанова привыкла делить адвокатов на две категории: «логиков» и тех, кто воздействует на эмоции слушателей. Но в Завельском идеально сочеталось и то и другое. Он всегда был грозным противником государственного обвинителя и на судебном следствии, и во время прения сторон. Его позиция обычно отличалась не только обоснованностью, но и оригинальностью, а в деле Шаблина было более чем достаточно материала и для обвинения, и для защиты. Да, контраргументы Завельского заслуживали самой внимательной и тщательной оценки.

— Итак, ваше мнение, Борис Прокофьевич?

— Моё мнение… — сказал Сахнин, постепенно выходя из состояния задумчивости, — моё мнение… Мне кажется, что Нина Александровна не ошибается. Процентов на восемьдесят я тоже уверен, что Шаблин убил жену.

— На восемьдесят?

— Ну, может быть, на восемьдесят пять…

— Так что заседатели за обвинительный приговор, — с удовлетворением подвела черту Глоба.

— Нет, этого считать нельзя, — возразила Анна Ивановна, и Глоба с удивлением посмотрела на неё. — Один из заседателей, Нина Александровна Глоба, — за обвинение, а другой заседатель, — Степанова кивнула в сторону Сахнина, — насколько я поняла, за оправдание.

— Но ведь Борис Прокофьевич тоже считает, что подсудимый виновен.

— На восемьдесят процентов…

— А этого разве мало?

— Конечно, — сказала Степанова. — Уж если пользоваться «процентным языком», то судья, подписывающий обвинительный приговор, должен быть убеждён не на восемьдесят и даже не на девяносто девять, а на все сто процентов. Вам обоим хорошо известно старое правило: каждое сомнение толкуется в пользу обвиняемого.

Глоба пожала плечами, а Сахнин крякнул и потёр ладонью подбородок. Он был одновременно и согласен, и не согласен с тем, что сказала Степанова.

— Видите ли, Анна Ивановна… Оно, конечно, верно: с чистой совестью обвинительный приговор я подписать не могу, сомнения что там не говори, а имеются. Но ведь и оправдательный, если по справедливости разобраться и прикинуть, я тоже с незапятнанной совестью не могу подписывать…

— Почему?

— А если он виноватый? Как же оправдать-то? «Оправдательный приговор тогда вроде пропуска убийце… Иди, дескать, друг ситцевый, и дальше убивай, только уж на будущее старайся поменьше следов оставлять. Тут что-то не так, Анна Ивановна!

— А если он не виноват?

— Вот то-то и оно. Куда не кинь, везде клин. И так плохо, и эдак нехорошо… — Он помолчал. — Видно, не по мне заседательские обязанности. Плохой я судья.

— Почему же плохой? — возразила Степанова. — По-моему, хороший.

— Да уж чего тут хорошего.

— Судья должен уметь сомневаться, а вы вот умеете.

Сахнин усмехнулся.

— Разве что только это.

— Так вы за оправдание Шаблина? — спросила Глоба у Степановой.

— Нет.

— За обвинение?

— Тоже нет.

— Я вас не понимаю, Анна Ивановна…

— Я — за сомнение, — сказала Степанова. Она слегка улыбнулась. — Только за сомнение.

— Но ведь приговор должен исключать все сомнения?

— Совершенно верно.

— Что же вы предлагаете?

— Перед тем как выносить приговор, ещё раз посоветоваться с прокурором и адвокатом.

Глоба поняла это слишком буквально и спросила:

— А тайна совещательной комнаты?

— Мы её не нарушим. Для того, чтобы посоветоваться со сторонами, не обязательно приглашать их сюда. Нас интересуют не они сами, а их спор на суде, их аргументация, оценка улик. Разберёмся поподробнее в их доводах. В споре, как известно, рождается истина… — Степанова посмотрела на Сахнина.

— Истина и «стопроцентная убеждённость»… Ну как, попробуем?

— Давайте попробуем, — сказала Глоба.

— Я — за, — присоединился к ней Сахнин.

И в совещательной комнате незримо появились ещё двое: прокурор и адвокат — тот, кто поддерживал обвинение, и тот кто осуществлял на процессе защиту.

* * *

Речь прокурора, а затем — речь адвоката. Таков строго установленный порядок, которого судьи обязаны придерживаться в зале заседаний. Но в совещательной комнате они могут действовать по своему собственному усмотрению, здесь закон их не регламентирует. И тогда, в совещательной комнате, обвинитель и защитник не повторяли своих речей. На каждый аргумент прокурора тут же следовал ответ его процессуального противника. В этой полемике принимали участие судьи. Все трое: Анна Ивановна Степанова, Нина Александровна Глоба, Борис Прокофьевич Сахнин. Иногда они недоуменно пожимали плечами, иногда спорили, иногда соглашались.

Выглядело это, наверное, так.

Прокурор. Товарищи судьи! Работая много лет в органах прокуратуры, я выступал государственным обвинителем в самых различных судебных процессах. Но я не могу припомнить ни одного дела, которое было бы хоть отдалённо похоже на это. Я имею в виду не только изощрённость и жестокость совершенного преступления, но и самого обвиняемого, его моральный облик, всю его жизнь, извилистую, полную лжи и презрения к тем нормам морали, которые естественны для каждого советского человека, гражданина нашего общества. И ещё на скамье подсудимых — врач, человек, избравший своей профессией гуманность. Человек, убивший человека, — опасный преступник, но врач-убийца — преступник вдвойне.

Глоба. Безусловно, профессия врача — особая профессия.

Адвокат. В связи с этим заявлением государственного обвинителя мне бы хотелось лишний раз напомнить о презумпции невиновности. Прошу учесть, что мой подзащитный Шаблин считается невиновным, пока не доказана его вина. А вину его может признать лишь суд на основании доказательств. Я подчёркиваю: доказательств, а не эмоций, на которые с самого начала пытается воздействовать прокурор. Шаблин сейчас не преступник, а подсудимый. Может быть, суд приговором признает его виновным, а может быть, и оправдает. Мне кажется, что прокурор должен в первую очередь основываться не на эмоциях, а на логике и фактах.

Степанова. Замечание по существу.

Глоба. Допустим.

Адвокат. Обвинение Шаблина построено на косвенных уликах. Это возлагает на обвинителя и на суд дополнительную ответственность. Я не утверждаю, что подобные доказательства — доказательства второго сорта. Отнюдь. Но они должны отвечать определённым требованиям. Я позволю себе цитату из учебника уголовного процесса: «Доказывание при помощи косвенных улик должно отвечать следующим условиям: 1) косвенной уликой может быть лишь с несомненностью установленный факт; 2) факт является косвенной уликой по делу, если установлена его связь с расследованными обстоятельствами и форма этой связи; 3) по делу должны быть собраны все доступные следствию косвенные улики, они должны быть исследованы полно и всесторонне; 4) значение каждой косвенной улики должно быть оценено во взаимосвязи со всеми собранными по делу доказательствами с точки зрения того, насколько они подтверждают друг друга или, наоборот, противоречат друг другу; 5) косвенные улики приводят к выводу о виновности обвиняемого, если из совокупности их следует единственный несомненный вывод о доказанности обвинения».

Я считаю, что улики, выдвинутые обвинением против Шаблина, не отвечают этим условиям…

Прокурор. Доказана ли вина подсудимого? Да, доказана. Вспомним судебное следствие, которое было проведено с должной полнотой, тщательностью и объективностью, и систематизируем все, что нам удалось узнать.

Начнём с непосредственной причины смерти.

То, что Шаблина погибла от курареподобного препарата, который был введён ей в вену, подтверждается многочисленными актами экспертиз и показаниями специалистов. Это факт.

Адвокат. Да, факт. Но факт сам по себе нейтральный. Он в одинаковой степени может свидетельствовать и об убийстве, и о трагической случайности, и о самоубийстве… Исходя из этого факта, вы можете, товарищи судьи, вынести и оправдательный, и обвинительный приговор.

Прокурор. Не вызывает также сомнения, что этим курареподобным препаратом был дитилин, ампулы которого следователь обнаружил во время обыска в квартире Шаблиных.

Адвокат. Уж если прокурор говорит об обыске, то ему следует добавить, что обыск был произведён у подсудимого ровно через месяц после загадочной смерти его жены. И ампулы нашли не в тайнике, а на самом видном месте — в домашней аптечке Шаблиных. Не так ли, товарищ прокурор?

Прокурор. Да, так. Следователь, который вначале вёл дело, совершил ошибку. Обыск произвели лишь через месяц, и ампулы действительно обнаружили в домашней аптечке подсудимого.

Сахнин. Непонятно, почему Шаблин не уничтожил эту улику? Времени у него было более чем достаточно… Ведь преступники стараются не оставлять следов…

Глоба. Стараться стараются, но тем не менее всегда оставляют.

Адвокат. На указанное мной обстоятельство я прошу обратить особое внимание, потому что оно превращает доказательство обвинения в доказательство защиты. Если бы Шаблин чувствовал за собой хоть какую-нибудь вину, запоздалый обыск не дал бы никаких результатов. Разве сложно уничтожить ампулы? Нет, разумеется. Но Шаблин оставляет их на прежнем месте. Ему нечего таить и скрывать. Он не преступник. Он не имел никакого отношения к случившемуся. Так только можно объяснить успешные результаты обыска.

Прокурор. Почему же? Есть и другое объяснение: убийца настолько верил в свою безнаказанность, что не потрудился даже избавиться от изобличающих его ампул. Кому, дескать, подобное придёт в голову? И частично он оказался прав: целый месяц никому подобное в голову не приходило. Но я не рассматриваю этот изолированно взятый факт как доказательство обвинения. Он лишь подтверждает, что курареподобным препаратом, от которого умерла Шаблина, является дитилин. О его месте в цепи других фактов я ещё скажу. А пока разберём вероятность и правдоподобность тех версий, о которых пока вскользь упомянул адвокат. «Пока» потому, что именно на них основывается защита. Итак, первая версия — трагическая случайность. Вначале на предварительном следствии Шаблин утверждал, что покойная сама делала себе инъекции витамина B1, глюкозы, новокаина. Следователь опросил знакомых умершей, служащих аптеки, в которой она работала. Почти все они говорили одно и то же: Шаблина предпочитала не делать сама себе уколов, у неё был страх перед шприцем…

Адвокат. И тем не менее нам известен случай, когда она сама себе делала внутривенную инъекцию глюкозы…

Сахнин. Об этом рассказывала заведующая аптекой.

Глоба. Я помню. Но это — исключение.

Степанова. Но, может быть, подобных исключений было несколько?

Глоба. Возможно, но это уже из области предположений.

Степанова. Никем не опровергнутых…

Прокурор. Да, такой случай установлен, и он не вызывает сомнений. Но я говорю лишь о том, что было характерно для Шаблиной, что подчёркивали здесь свидетели. И вот под влиянием показаний этих свидетелей…

Адвокат. Прошу обратить внимание на то, что прокурор в данном случае высказывает только свои предположения.

Прокурор. И вот под влиянием показаний этих свидетелей, с которыми у обвиняемого были на предварительном следствии очные ставки, Шаблин несколько изменяет свои собственные показания. Теперь он утверждает, что инъекции по просьбе жены чаще всего делал он собственноручно, но шприц всегда наполняла она.

Адвокат. Формулировка недостаточно чёткая: Шаблин не изменял своих первоначальных показаний, а уточнял их. Подобное уточнение вполне естественно и закономерно.

Прокурор. Таким образом, последующие показания Шаблина создали определённую основу для версии «трагическая случайность».

Адвокат. Случайность — одна из версий, выдвинутых следователем.

Прокурор. Среди других версий он проверял и эту, а проверив, отбросил…

Адвокат. Думается, он несколько поспешил.

Прокурор. Об этом судить суду. Обратимся лучше к фактам. И на предварительном, и на судебном следствии Шаблин говорил, что вечером 29 декабря по просьбе покойной он ввёл ей в мускул бедра малым шприцем ёмкостью 2-5 кубических сантиметров витамин B1 и новокаин, а затем, приблизительно через пять-десять минут, сделал ей большим шприцем инъекцию глюкозы в вену. В обоих случаях шприц наполнялся покойной. Поэтому Шаблин, понятно, не мог знать, что там в действительности — лекарство или яд. Сделав инъекцию, Шаблин, по его словам, отправился смотреть телевизор, а жена осталась лежать на диване. Просмотрев фильм «Мамелюк» (кстати, в то время, как видно из справки студии телевидения, демонстрировался не художественный фильм, а тележурнал «Искусство»)…