— Завлечь, так точнее.

— О чем говорить, сами все понимаете. А нож и палки — пугнуть, чтоб не сопротивлялся… А тут эта старуха ползет, серьги качаются. Работа ручная. Издали видно — тяжелые. А когда еще и улыбнулась, Геня зашел со спины — и хвать по голове палкой… Я ни о чем таком и не думала… Она упала, а они ей челюсти разжимать. Хотели взять зубы, а как?.. Я отвернулась, плохо стало. А когда снова глянула — старуха лежит головой в кусты… Ничего не видно. Кровищи, конечно… Но почему-то не страшно. Вася уже сумку в руках держит… Старухину. А на улице я сразу от них откололась — и в троллейбус… А вечером обо всем узнала. Они мне позвонили — прийти побоялись. Встретились. Зашли к Фролу за «травкой».

— Почем торговал?

— Не торговал он тогда — угощал. Недавно где-то морфия раздобыл, так Вася возле него кругами ходил. А у Фрола был сегодняшний…

— Фришман?

— Ну да. Я его и раньше там встречала. Брал у ребят Фрола икру. Для перепродажи. А Фрол за посредничество имел с каждого, кому помогал, да еще и налог брал за то, что дает спокойно работать.

— Про это мы знаем. Так что там с Фришманом?

— А-а, да Вася ему старухины серьги за две тысячи продал… с половиной, кажется.

— Фришман догадывался, что золото ворованное?

— Он не дурак был. Нынче и за лом умному человеку хорошо заплатят, — она замолчала, устало прикрыв глаза.

— Вам плохо?

— Мне страшно, — она выпрямилась и скрестила на груди руки. — Страшно с тех пор, когда показали наши фотороботы по телевизору.

— Вы тогда и перекрасились?

— Что я — дура? Я стала блондинкой в тот же день, когда все случилось. Утром, когда пришла на работу, все заохали: «Умница… красавица… царевна…» Особенно мужики. Никому и в голову не пришло сравнивать меня с фотороботом. Я своего добилась — на другой день никто и не вспоминал, какой я была.

— А сообщники баши — тоже дрожали?

— Да их так нарисовали, что родная мама не признает. Жили и радовались.

— Мне трудно понять, как вы решились на второе убийство?

— Разве есть доказательства? Свидетели?

— Да… Сосед Фришмана по палате. Он запомнил его слова. Нечасто жертва называет убийцу красавицей, светлым лучиком, договаривается о свидании, не так ли?

— И суд примет во внимание показания слабого зрением, слухом и, в конце концов, головой, калеки?

— Безусловно. Особенно по отношению к лицу, уличенному в зверском убийстве. Кроме того, имеются еще факты… И ваши друзья, которых вот-вот доставят, думаете, будут молчать? Так что признание для вас выгоднее…

— Выгоднее, выгоднее, — нервно перебила его Остапенко. — Неужели я этого хотела?.. Он сам во всем виноват. По телевизору так отчетливо показали конфигурацию и рисунок серег, что Фришман не мог не вычислить авторов дела… на кладбище. И пригрозил, что мы в его руках. Даже не поленился к Фролу приехать, чтоб объявить об этом… А когда Вася узнал, что Фрол с ребятами, пытаясь получить деньги с Фришмана, мучали его, но не добили… сразу прибежал ко мне. Выяснили, действительно — у нас лежит. Так вот, Вася весь трясется, бледный, я его таким никогда не видела. Просит: «Сделай, мол… Если не сделаешь — всем крышка».

— Что конкретно?

— Уничтожить Фришмана.

— Он посоветовал, каким способом?

— Ничего подобного — я же медсестра!

Майора передернуло.

— И вы согласились?

— Вася начал доказывать, что Фришман обязательно донесет. А кто укол сделал — сроду не найдут… Я же любила его!

— Слабое смягчающее обстоятельство,

— А то, что он грозил мне? И прикончил бы! Знаете, как я боялась?.. Убеждал, что этот Фришман ворюга и жулик, из-за него и шуму поднимать не будут…

Майор встал, прикрыл исписанные листы папкой и подошел к окну.

Во двор въехал «воронок». Из него вывели двух парией.

— Можете полюбоваться — ваших красавцев доставили, — майор жестом пригласил Остапенко к окну.

— А ну их к чертям! — коротко огрызнулась та.

— Вы бы их туда послали с год назад — не сидели бы здесь. У вас, по крайней мере, есть преимущество — вы первая сделали чистосердечное признание. Я оформлю все, как положено. Мне искренне жаль вас. Вы дали впутать себя в страшные дела. Потеряно очень много, но же все… Вот ручка, бумага — пишите.

Тимошин понимал, что Корнеева удержал от участия в захвате убийц не только интерес к показаниям Екатерины Остапенко.

Трудно, недавно побеседовав с женщиной, потерявшей при трагических обстоятельствах мужа, ехать арестовывать ее сына, местонахождение которого она указала сама. Причем, тяжесть преступления ее единственной опоры не давала ни малейшей надежды на снисхождение.

Наспех собранные сведения о личности Василия Юлеева оказались достаточно скудны.

Обычный паренек, ничем, не выделявшийся в школе. Средних способностей. В аттестате, полученном не без труда, красовались только две отличные оценки — по физкультуре и военной подготовке. Преподаватель НВП, лысый майор-отставник, с умилением вспоминал, что мальчик в сборке и разборке автомата без труда бил школьный рекорд, а строевым шагом обладал прирожденным, Эти навыки и неплохая физическая подготовка сделали из него образцового солдата. Характеристика, выданная при увольнении в запас, гласила: «…Пользуется уважением товарищей, политически грамотен, дисциплинирован, подлинный представитель Советского народа и Вооруженных сил на братской афганской земле…» Сущий ангел-воитель.

Взяли этого бескрылого ангела. В котельной, где дежурил его напарник — Геннадий Дюков, тощий, угловатый и угреватый молодой человек. Оба сидели на пропахшей кошками старой продавленной кушетке с нечистым матрацем и лениво, без азарта перебрасывались картами.

В просторном подвальном, помещении котельной, загроможденном пыльными трубами, редко появлялись посторонние.

Вскинув на вошедшего пожилого участкового в нескладно сидящей форме настороженный взгляд, ладный крепыш левой рукой вытащил из пачки папиросу, заслонив локтем коробок спичек, а правую — небрежно опустил в карман черной легкой куртки. Выжидательно посматривая на вошедшего, он как бы прикидывал — с чем вынимать из кармана руку, как будут развиваться события.

Данных о наличии у преступников огнестрельного оружия не было, но оно вполне могло оказаться.

— Опять в котельной посторонние, Дюков? Сколько раз повторять — пусть друзья домой к вам ходят, а не на работу. У вас объект повышенной опасности. Или хотите, чтобы как в студенческом общежитии, котел взорвался?.. Там ваш коллега увлекся нардами… Жертвы были. Небось, слышали? Весь город шумел…

Мрачный оператор неопределенно-утвердительно кивнул. Юлеев, успокоившись, вынул из кармана зажигалку, безрезультатно пощелкал ею, высекая лишь искры, и, воспользовавшись лежащими на столе спичками, закурил.

— О!.. Так у вас еще и курят на объекте?.. Попрошу посторонних немедленно очистить помещение!.. Или будем составлять акт?..

— Уходи, Вася, ладно, — Дюков поднялся и прошептал, чтобы не слышал участковый: — Вернешься, когда этот хмырь уйдет…

— А посмотрю-ка я, чем ты тут занимаешься. Бутылок пустых накопилось, небось?.. — по-стариковски ворча, капитан боком спустился с лестницы и, не глядя на приятелей, направился в угол подвала.

Демонстративно распрощавшись с усевшимся на кушетке Дюковым, Юлеев, убыстряя шаг, направился к выходу. Он легко взбежал по ступенькам и скрылся за дверью. Послышался короткий шум, затем резкий приглушенный хрип. И все стихло.

Насторожившийся Дюков вскинул голову и невольно приподнялся. Мгновенно утративший мешковатость участковый держал в руке пистолет, устрашающе направленный на Дюкова.

— Руки вверх, молокосос! И не дергаться. Сейчас для каратэ не место и не время. Зрители могут не понять.

На лестнице появились рослые парни, несколько секунд — и запястья Дюкова украсились наручниками.

Дюков перестал коситься на пистолет в руке участкового и покорно выполнил все приказы старшего группы захвата.

Прыткий Юлеев, вывернувшийся за дверьми из рук оперативника, успел нанести ему ножом неглубокое ранение. Но рука чемпиона горотдела по самбо остановила бандита, заставив его проехаться щекой по бугристой бетонной стене.

Оказывая сопротивление, Юлеев понимал, что без серьезных оснований захват производиться не будет. Свидетелей его бегства с кладбища при необходимости можно разыскать, да и понурый силуэт Кати Остапенко, как бы случайно возникший в конце коридора управления, помог ему окончательно прекратить запирательство.

Свою путанную исповедь Юлеев начал вовсе не с момента преступления.

Тимошин не торопил и не перебивал его.

— Ну что, шакалы, рады?.. Опасных убийц задержали!.. Теперь премии и звездочки делить начнете… А что… Таких, как я, много. Кто нас убийцами сделал? Сначала мы чужих убивали на чужой земле во имя чьих-то амбиций. А чтобы не терзаться сомнениями — глушили себя наркотой. Потом сомнения исчезли. Мы вернулись домой. Но без дури уже не жилось… Какая же это жизнь? Жрать — нечего. Захлебнуться бы водкой — да какой-то умник отобрал ее у народа. Теперь виноватого ищут… Посмотришь вокруг — сдохнуть можно. Богачи жируют, а рядом такая нищета! А тут еще — игла! Никакой зарплаты не хватит. Поневоле воровать пойдешь. Чего я только не придумывал!.. Плюнул на свою ненависть к спекулянтам. Поехал в Москву за шмотьем. Наслушался, что по сравнению с нашими, цены там дармовые… Прибыл к «Белграду» по раскладке — в шесть часов утра. Открывается он в восемь. Этот промежуток — самый плодотворный. О нем знает и милиция, купленная-перекупленная. Им пользуется не ленящаяся рано вставать бригада «наперсточников»… А в толпе — ребята как на подбор: смуглые, черноволосые. И опознавательный знак — золотая печатка на оттопыренном пальце. Тут налажена не дающая сбоев система многоступенчатой спекуляции, где с каждым шагом вниз поднимается цена товара. Берущие напрямую у директоров магазинов, баз, торгов, оптовики — в центре. Они спускают товар через множество мелких реализаторов на концах сети. В этой поездке и я превратился в одного из таких реализаторов. Деньги распределяются пропорционально близости к центру… А механика известная. Действует схема: поступил на фабрику, стройку, завод… Получил место и прописку в общаге, а через неделю — увольнение с завода, но не из общежития. Ежемесячно коменданту — легонькую взяточку. И он доволен, и «рабочий», проживающий в столице… И так, во всех крупных городах клубятся деловитые, торгующие, спешащие, звучит гортанная речь… Вот и я в Москве отоварился у двух парней, не знаю уж точно, грузин или армян. А может, азербайджанцев?.. Какая разница? В своем бизнесе они уживаются рядом довольно мирно. Привез товар в Гурьев — продал… Дорогу окупил, сам оделся. Но сознавать свое превращение в торгаша — бр-р, невыносимо. Тут еще в последний день на базаре подходят два мордоворота за «налогом ». Отвалить удалось, но второй раз такое не проходит… Вот работа! Получать дань со спекулянтов — и выгодно, и морально приемлемо и, похоже, ненаказуемо… Что-то не видел я, чтобы торгаши жаловались милиции на «покровителей»… А конфликт на базаре разрешился просто — вымогателей отшил один парень — высокий, худой, но крепкий… Это и был Фролов. Одного его слова было достаточно, чтобы верзилы удалились не солоно хлебавши… Фролов подбросил меня на «Волге» домой, сказал по дороге, что я ему понравился, ему, мол, обидно, что нормальный парень стоит среди барыг, да еще и с голодным кумаром в глазах… Я тогда и вправду неважно себя чувствовал: покурить тянуло или хотя бы мак пожевать — здоровье поправить. Мне и в голову не приходило, что это можно запросто определить по выражению лица… Дружбы особой мы с Фроловым не водили, но виделись регулярно. Он часто угощал меня, но на «подножке» не провисишь. Жизнь нынче дорога, а жизнь наркомана — вдвойне… Катя «подогревала», но не будешь же «двигаться» от случая к случаю, если уже «в системе». У отца деньги просить стыдно, да и нет у него столько. И так в кооператив подался — завода ему не хватало!.. Только потом я раскусил, какие волки в «Сатурне» окопались… И ничуть не удивился, когда у них нелады пошли. Бежал их бухгалтер с деньгами… А в среду убили и отца. По-зверски… Я — к Фролу. Тот, против обыкновения, в дом не пригласил — гости залетные у него были, которые не стремились к знакомствам. Я и не настаивал. Но мог бы и больше уделить мне внимания в такой тяжелый день… Когда он узнал, как мучили отца, то пообещал помочь отомстить убийцам, кто бы они ни были… Подкосило меня все это… И кладбище… и отец. Нервы ни к черту стали — дома ночевать боялся. Матери в глаза не мог смотреть… В Афгане приходилось убивать, но там это в порядке вещей… Страшно!.. И старуха снилась ночами… Безголовая… Когда я впервые встретил у Фролова председателя «Сатурна», то просто обалдел. Но Слава поручился за этого Фришмана. И надо же было именно ему продать эти проклятые серьги!.. А как тот обрадовался, что мы у него в руках: «Смотрите, не откажите, когда будет надобность кого уговорить…» Не рой другому яму… Гену Дюкова он не знал. Раза два видел Катю. Золото взял из моих рук… Фролов, конечно, тоже видел серьги в вашей телепередаче, все понял, но только спросил: «Неужели так прижало?..» Он-то знал, как ломает человека, когда нечем раскумариться… Угостил морфием. У меня в глазах помутилось, когда я увидел полный стакан сухих кристаллов… А насчет серег, что я Фриш-ману продал, предупредил: «Смотри, как бы меры не пришлось принимать»… Когда Катя сказала, что Фришман лежит у нее в больнице, а Фролов — в подвале морга, я думал, поседею от страха… Я был уверен, что теперь Фришман заговорит, и заговорит громко!..

— И вы решили его остановить, — в голосе внезапно возникшего в дверях Корнеева не было вопросительной интонации.

Юлеев тяжело молчал.

Корнеев достал из кармана брюк маленький сверток, упакованный в полиэтилен.

— Это вам привет от покойного. Узнаете?

И без того сумрачное, в грязноватых ссадинах лицо Юлеева стало жалким. Сквозь тонкую пленку смутно мерцало золото.

Майор продемонстрировал содержимое. Массивные ручной работы золотые серьги легли на потертый следовательский стол.

— Что Фришман угрожал донести — верю. Но вынужденным это убийство не назовешь. Оно было просто бессмысленно. Дело в том, что Борис Ильич дал указание жене, чтобы в случае его смерти она отнесла этот пакетик к нам. Но Наталья Яковлевна проигнорировала волю покойного, рассудив, что мужа не вернешь, а содержимое свертка все-таки реально. Мне пришлось проявить максимум настойчивости. Мадам Фришман уступила, видимо, опасаясь за судьбу прочих драгоценностей.

— Подумать только, из-за этого подонка смерть принимать!..

— Ну, положим, Фришман не образцовый гражданин, хотя вина его пока не доказана. А старуха-казашка чем перед вами провинилась?

— Да она бы и сама не сегодня-завтра загнулась, — досадливо отмахнулся Юлеев.

— Неужели вы всерьез были уверены, что роль самозванного палача останется безнаказанной?

Василий и не пытался ничего ответить, тупо уставившись в стену, Слюдянистые ручейки грязноватого пота ползли по его бугрящимся скулами.

Вызову к полковнику Корнеев не удивился. Причин для неприятного разговора не было. Преступления, в сущности, раскрыты. Единственное пятно — Ачкасов. Отработка его связей не дала ровно ничего. Три дня обшаривали гигантский участок дна водолазы, и тоже безрезультатно. Оставалось объявить розыск, выделив в отдельное производство исчезновение гражданина Ачкасова.

Мысленно готовясь ответить на возможные вопросы, Корнеев вошел в просторный кабинет и остановился у стола перед полковником, пронизываемый сквозняком из распахнутых окон и неумолимым взглядом «железного Феликса» с портрета.

— Добрый день, Константин Иванович, вызывали?

— Присаживайся, Игорь Николаевич, — полковник снял очки в позолоченной оправе и отодвинул лежащие перед ним бумаги. — Наслышан о твоих успехах, — голос его звучал мягко, барственно. — Значит, общественность может спать спокойно? А то были у меня исполкомовцы, говорят, кооператоры вконец запуганы какими-то бандами, специализирующимися на терроре. Так чем мы можем успокоить взволнованную стихию? — полковник был не чужд известной витиеватости, особенно оставаясь наедине с подчиненными.

— А меня больше волнует, что кооператоры поголовно вступают в охотничьи общества и оснащаются такими ружьями, что ими можно подбить современный танк средней мощности. Больше всего они рискуют пострадать от неосторожного обращения со своими арсеналами, особенно в нетрезвом виде, — в тон начальнику ответил Корнеев. — Если серьезно, то, когда пройдут следствие и суд по «Сатурну», обязательно надо будет дать исчерпывающую информацию об этом деле, и тогда нетрудно будет решить: кому и чего следует бояться. Я хоть сейчас могу подготовить небольшой материал в газету, чтобы пресечь распространение слухов.

— А начнешь с того, что так и неизвестно, куда у нас канул бухгалтер? И мы, расписываясь в собственном бессилии, просим сознательных граждан помочь его искать?

— Не вижу ничего зазорного в том, чтобы обратиться к людям, — возразил Корнеев. — К нам ведь обращаются каждый день… Так или иначе — преступления раскрыты. Убийцы арестованы. А в поисках бухгалтера может помочь любой наблюдательный человек…

— Не надо, — перебил полковник, с важностью поглядывая на Корнеева. — Уже нашелся один такой наблюдательный, который сообразил, где искать бухгалтера… Ачкасов сейчас находится неподалеку, в морге… Не суетись. Опознание произведено. Труп идентифицирован. Поверь, зрелище после десяти дней пребывания в воде, прямо скажем, не из приятных.

— Но как?.. Значит, он-таки…

— Конечно. Провел он все это время с рыбками. На их сознательность рассчитывать не приходилось, и я попробовал покрепче нажать на покорителей водных глубин, использовав личные связи. Бороздить Каспий до Мангышлака не пришлось. Я задумался над простым, казалось бы, вопросом — зачем и кого дожидался «Камаз» неподалеку от пляжа? Провел от места, где перевернулась лодка, прямую к автофургону и попросил обследовать в этом направлении акваторию достаточной ширины с учетом течения. Конечно, площадь немалая, но и результат налицо. Что меня натолкнуло на эту мысль?.. Я решил, что Ачкасов жулик не такого масштаба, чтобы бросаться ста тридцатью тысячами. По сути — это все, что кооперативу удалось похитить у государства. Остальной доход принесли «левые» сумки. Бухгалтер все неплохо рассчитал — несчастный случай, причиненный государству ущерб наверняка возместят компаньоны, в основном Фришман. Значит, ОБХСС не забьет тревогу. Чтобы не использовать сообщников и не искать попутный транспорт, подвергаясь риску быть впоследствии опознанным «извозчиком», Ачкасов пригнал полученный у Юлеева-старшего в семь утра трайлер с тканью поближе к пляжу и удалился пешочком… Идти к Коробовой недалеко… Серая спецовка в грузовике ждала хозяина. На бал Ачкасов не собирался, а затеряться в толпе — для этого она годилась отлично. Пока у нас по улицам во фраках не ходят. Риск угона машины был минимален. Приходилось беспокоиться лишь о ценном грузе, потерю которого ташкентцы не простят. Думаю, Ачкаеов действительно собирался бросить «Камаз» в каком-нибудь подходящем месте…

— Скажем, на стоянке у вокзала, — продолжил Корнеев.

— Тогда и срабатывает жетон на багаж и билеты на поезд.

— Так сказать, великодушный преступник.

— Ну, не совсем. Ачкасов понимал, что искать его будут тщательно, и не столько милиция, сколько свои. И в случае встречи не пощадят. Фролов, как мы уже знаем, мягкостью характера не отличался, и ташкентцы на голубков не походили.

— Так что же, в конце концов, случилось с бухгалтером?

— Я этот вопрос должен был бы адресовать тебе. А коль разводишь руками, тогда слушай… Помнишь известную карикатуру — «Лифт вора поймал». Там речь не о раскрываемости квартирных краж, а скорее о качестве продукции… Ты, помнится, привозил паспорт на акваланг? А когда он выпущен?.. Не обратил внимания? То-то же. Оказывается — в конце четвертого…

— Да, да, вспомнил: тридцатого декабря.

— Именно. Под самый Новый год. В разгар аврала, именуемого трудовым подъемом. Ума не приложу, как опытный хозяйственник мог купить такой аппарат. Даже моя жена такой оплошности не допустила бы при покупке мясорубки!

— Выходит…

— Задохнулся на глубине, с которой и тренированный пловец помоложе не выплыл бы.

— Невеселый конец организовал себе Леонид Викторович.

— И не он один. Любой, кто пришел бы с повинной, остался бы в живых.

— Так ведь каждый рассчитывал, что пронесет.

— Да уж, пронесет!.. Полюбуйся, за этим я тебя и вызвал. Придется снова лететь. Что поделаешь, каждый сам выбирает свою дорогу…

Переведенный в тюремную больницу Жангалиев встретил Корнеева неприветливо. Когда Корнеев вошел, тот, поскрипев кроватью, отвернулся к стене. Была вероятность, что тюремная почта донесла до него известие о самоубийстве Джекки, личности в блатном мире полулегендарной, и Жангалиев проклинал себя за излишнюю откровенность, а майора — за умело расставленную ловушку.

— Итак, Жангалиев, вы по-прежнему утверждаете, что ваши братья к налету на суд непричастны?

— И не отступлюсь от этого, — он тяжело заворочался. — Оставьте их в покое. Ничего не скажу — хоть убейте!

— Зачем такие жертвы?.. Даже, если бы и признались — уже поздно. Безнадежно поздно.

Раненый, уловив странную интонацию, заволновался, перевернулся на спину, приподнял забинтованную голову. Тогда Корнеев сунул ему в руку листок бумаги — бланк служебной телеграммы.

— Не-е-е-т!.. Не может быть! — засипел тот дребезжащим шепотом и потом, уже осознавая, что надежды никакой, горячечно забормотал:

— Врете!.. Шакалы… Что хотите… Все подпишу… всех заложу, только душу не рвите! Скажите, что это брехня… только скажите!.. — Жангалиев умоляющими собачьими глазами, полными слез, смотрел на майора.

Квадратный листок, выскользнув из руки раненого, медленно кружась, слетел на пол.

Корнеев застыл, не делая попыток поднять печальную депешу. Смазанные серенькие слова прочно впечатались в память. Стояли там, будто оттиснутые густеющей венозной кровью:

«ГУВД Гурьевского исполкома. Корнееву. Восемнадцатого июля в пять часов двадцать минут братья Жангалиевы, предположительно проходящие по делу побега Мустафина, выезжая из своего дома по адресу… расстреляны из автомата Калашникова неизвестным лицом или лицами. Обнаруженные в машине документы, вещи и ценности позволяют сделать вывод о намерении братьев покинуть место жительства. Сообщите факты, могущие помочь расследованию. Ташкент. Уйгунов».