"Такая удача выпадает редко, - подумал Баринов, захлопывая за собой жалобно скрипнувшую дверь подъезда, - масть валила как перед светопреставлением. Правда, сам я тоже не подарок".
      Баринов сел в машину, любовно протер изнутри лобовое стекло, включил "дворники". "Деньги есть - ты везде человек, и в Белграде, и в Белгороде, - мысли текли самодовольно и размеренно. - Спать охота, но ничего не попишешь - у деловых людей рабочий день не нормирован. Так что хошь не хошь, а в Глебовск тащиться опять придется. Овчаренко, зараза, три шкуры дерет, но сегодня не жалко - деньги-то как с куста, а без его инструмента все равно не раскрутишься. Хорошо бы взять несколько комплектов оптом, запас карман не тянет".
      Машина плавно тронулась с места. Баринов объехал синий "Москвич", водитель которого безмятежно спал, запрокинув голову на спинку сиденья, убедившись, что вокруг ни души, нахально поехал под "кирпич", пересек дорогу и, лавируя между однообразными до тошноты серыми коробками нового микрорайона кратчайшим путем выехал на проспект Свободы. На перекрестке пришлось притормозить - две поливалки никак не могли разминуться.
      Николай Михайлович повелительно посигналил, но это не произвело эффекта. Скользнув покрасневшими после бессонной ночи глазами по фасаду ближайшего здания, Баринов задержался на рекламной киноафише. Внимание привлекало не столько набранное аршинными буквами название нового фильма "Возвращение "Святого Луки", сколько вырисовывающееся из отдельных торопливых мазков лицо "графа" Карабанова, который, казалось, смотрел прямо на Баринова тяжелым презрительным взглядом.
      "Ишь, вытаращился, пучеглазый!" - чертыхнулся Баринов, устремляясь в образовавшийся между поливалками просвет. Настроение, непонятно почему, начало портиться, от какого-то нехорошего предчувствия защемило сердце.
      Выезжая на окружную, Баринов включил приемник, крутнул верньер. Приятная эстрадная мелодия заполнила салон машины, подействовала успокаивающе, во всяком случае, Николай Михайлович начал понемногу клевать носом. Гладкая лента шоссе, монотонно проскальзывая между колесами, убаюкивала не хуже колыбели.
      В низинке, сразу за поворотом, стал виден контрольный пункт, возле которого никто не подавал признаков жизни.
      "Интересно, этот псих снова дежурит или его отправили подлечить нервную систему?" - оживившись, подумал Баринов и тут же заметил одинокую фигуру, маячащую в дальнем углу площадки.
      Полосухин, одетый в широкий плащ-дождевик поверх формы и хромовые сапоги с длинными голенищами, вышел на дорогу и привычным движением поднял жезл.
      - Ну, это уже наглость, - процедил сквозь зубы Баринов, выжимая сцепление. - Видать, молодой, да ранний, быстро научился накладывать на свой кусок хлеба чужой кусок маслица. Следовало бы тебя, парень, на место поставить, ну да черт с тобой! Получишь трешку на обратном пути, сегодня я добрый.
      Вскоре в зеркале заднего обзора показалась черная "Волга", идущая на большой скорости, очевидно, с претензией на обгон.
      "Конечно, этих он не остановил, им можно нарушать, видно, большой начальник едет. Но и мы не лыком шиты, - криво усмехнувшись, Баринов переключил скорость и прибавил газу. Расстояние перестало сокращаться, когда стрелка спидометра доползла до ста двадцати и остановилась на этой отметке, словно прибор заклинило. - Господи, что там такое? Кретин!"
      Впереди в каких-нибудь ста метрах поперек дороги остановился длинный неповоротливый рефрижератор, перекрыв движение. Сбросив газ, Баринов резко затормозил и, выскочив из машины, побежал к водителю рефрижератора, чтобы сказать ему все, что он о нем думает. Однако в этот момент возле него притормозила "Волга", и из нее выпрыгнули три человека. От рефрижератора, не торопясь, отделились еще две фигуры в штатском. В нескольских шагах сзади впритирку к обочине остановился невесть откуда взявшийся синий "Москвич".
      Мысли смещались в голове Баринова.
      - Нет, - не в силах правильно оценить происходящее, посиневшими губами прошептал он, засовывая непослушную онемевшую руку во внутренний карман пиджака. - Я сам, не трогайте меня...
      - Не двигаться! - властно крикнул один из подбежавших, в то время как двое других ловко схватили ставшего вдруг безучастным ко всему Баринова.
      Солидного вида мужчина предъявил удостоверение.
      - Подполковник Струков. Гражданин Баринов Николай Михайлович, вы арестованы! Прошу пересесть в нашу машину.
      - В чем дело? Здесь какое-то недоразумение. Это произвол, я этого так не оставлю! - По мере того, как первый испуг проходил, к Баринову начал возвращаться дар речи.
      - Все объяснения получите позже. А сейчас советую не поднимать шума, - сказал Струков, довольный успешным задержанием.
      - Это просто кошмар. Отпустите руки. Я буду жаловаться, - поубавив пыл, продолжал бубнить Баринов, увлекаемый к машине. И, только очутившись на заднем сиденье "Волги" между двумя сотрудниками милиции, Николай Михайлович затих. Ухитрившись обернуться, он заметил, что брошенные им "Жигули" обрели нового водителя и следуют в арьергарде.
      Голиков сидел за письменным столом, поджав ноги. Ему было не по себе - беспокоило навязчивое ощущение, которое охватывает человека, стоящего у порога над сложенными чемоданами и лихорадочно размышляющего: не забыл ли он напоследок что-то сделать или взять с собой, какую-нибудь крайне необходимую в дороге вещь. Майор не желал примириться с фактом собственной непричастности к аресту и последующему допросу Баринова, столь важных этапов, в ходе следствия. Дело заключалось не в уязвленном чувстве собственного достоинства - Александр Яковлевич не был самолюбив. Но даже в выходной он не мог обходиться без привычной работы.
      И тут Голиков вспомнил: Серов! Единственный возможный свидетель (мысленно майор не выдвигал Серова на роль соучастника), от которого можно было ждать большего, нежели формального отказа.
      - Решено, - сказал майор и громко хлопнул ладонями по подлокотникам кресла, вызвав недовольство благовоспитанного Филимона.
      Через сорок минут Голиков уже нажимал на кнопку звонка квартиры Серовых. Дверь открыл сам Дмитрий, обернулся и крикнул в глубь коридора: "Откуда я знаю, к кому!", после чего недоуменно уставился на непрошеного гостя.
      - Дима?
      - Да, - лаконично подтвердил Серов, оценивающим взглядом окидывая на Голикове милицейскую форму.
      - А вас не удивляет мой приход?
      - Нет! - с вызовом сказал Дмитрий, носком тапочка поправляя сбившуюся комом половую тряпку. - Раз вы пришли - чего-то хотите. А если чего-то хотите, сами выложите, кто вы, откуда и зачем... - Голиков по смыслу вставил далее слово "приперлись", но Серов как будто невзначай запнулся. Заходите, чего стоять на пороге.
      - Да нет, лучше одевайся и выходи. - Майор незаметно перешел на "ты". - Поговорить надо.
      Дима неохотно кивнул и скрылся за потрескавшейся крашеной дверью...
      Они прошли через бульвар по узенькой асфальтовой дорожке, отделяющей проезжую часть от длинного забора, за которым спряталось годами строящееся здание плавательного бассейна, миновали увядающий палисадник с путано растянутыми бельевыми веревками и оказались в уединенном от шума и выхлопных газов сквере. Влюбленные и пенсионеры перебазировались отсюда ввиду неподходящего сезона, поэтому здесь вдобавок было пустынно.
      - Вот ты идешь с незнакомым человеком, упорно изображая полное безразличие. И разве у тебя не возникает вопроса: а на кого он похож? попытался завязать разговор Голиков, присаживаясь на скамейку.
      - На Ринго Стара тридцати пяти лет, - не задумываясь, ответил Серов.
      - Я так хорошо сохранился? Спасибо за комплимент. Но мы до сих пор не познакомились. Меня зовут Александр Яковлевич, я майор уголовного розыска, хочу с тобой посоветоваться.
      - Я заинтересовал уголовный розыск? - пробормотал Серов. И вдруг испугался, что этот странный майор услышит хлесткое биение сердца.
      - Почему заинтересовал, ты знаешь и сам. Так ведь? Я не Шерлок Холмс, но ход своих мыслей могу пояснить. Вызывают, скажем, тебя по повестке. Ты являешься точно в назначенное время, но вынужден с полчаса прождать в коридоре, пока тобой поинтересуются. Потом ты заходишь в кабинет и следователь сухо предлагает присаживаться. После чего, оторвавшись от неотложных бумаг, он впивается в тебя из-под очков не сулящим ничего хорошего гипнотическим взглядом и казенным голосом говорит: "А теперь рассказывай все, не стесняйся. Твой дружок у нас на заметке и далеко не уйдет, так что нет смысла мутить воду". Следователь пытается взять тебя в оборот, говорит про убийство так, будто этот вопрос для него - открытая книга, а тебе пора примерять наручники.
      - Вы преувеличиваете, - резко возразил Серов. - Я не имею никаких претензий к вашему следователю. Говорил он со мной нормально, на понт - не брал, но добавить к сказанному в милиции мне нечего.
      - Возможно, и так, хотя не будем забывать, что ты озлоблен на правоохранительные органы. Я ознакомился с твоим делом, и мне показалось, что твое правонарушение не совсем обычное, да и сам ты не обычный правонарушитель. Ты остро реагируешь на несправедливость. Вот есть, к слову, совершенно незнакомый тебе человек, полный сил и энергии. И его ни с того, ни с сего убивает шаровая молния - объект непонятный и непредсказуемый. Ты спас бы этого человека, если бы это было в твоих силах?
      - Как?
      - В смысле - каким образом? Это неважно.
      - Нет - какой ценой? - уточнил Серов.
      - Не подвергая себя чрезмерной опасности. Просто нужно решиться.
      - Ну, знаете, это неинтересно. Проза жизни.
      - И это тоже проза жизни? - Голиков извлек из нагрудного кармана несколько фотографий Моисеева и показал Дмитрию. - Да не бледней ты так, тебе никто не собирается "шить" дело.
      - Чего вы от меня хотите? - затравленно спросил Серов, делая ударение на собственной персоне. - Этого, - он кивнул на снимки, - уже не спасти. И шаровая молния здесь ни при чем.
      - Дима, не забывай, пистолет находится в руках преступника, - майор незаметно перевел разговор на интересующую его тему. - Скажи, разве ты чисто по-человечески абсолютно равнодушен к тому, что в любую минуту кто-то может превратиться в мишень?
      - Ах, чисто по-человечески! А по-человечески, когда тебя постоянно втаптывают в грязь? - У Дмитрия невольно вырвалось это полупризнание, но, подспудно почувствовав доверие к своему собеседнику с чуть грустной улыбкой и усталыми умными глазами, насквозь проникающими в самые дальние закоулки души, он уже не мог остановиться. - Когда знаешь, что дорога в институт заказана и есть отличный выбор между временной работой по погрузке-выгрузке вагонов в ночную смену и подметанию дворов. Есть, правда, еще завод. Только подойдет иной раз кто-нибудь из начальства, когда вкалываешь, да посмотрит на тебя эдаким прищуренным взглядом: что, мол, уркаган, ничего больше не натворил? И хочется ответить, как в книжках не пишут, да нельзя. Потому что выгонят, а деваться некуда.
      Голиков молчал. Он решил дать Серову выговориться, принципиально не желая ловить его на слове. Реакция Дмитрия на последний вопрос утвердила майора в мысли, что если еще не "горячо", то уже, во всяком случае, "теплее".
      Через сквер пробежала, подбрасывая задними лапами светло-пегая русская борзая, звонко пролаяла на сидящих на скамейке и, сочтя свою миссию выполненной, потрусила обратно к хозяйке - девушке лет семнадцати в ярко-синем спортивном костюме.
      - Самое противное, - продолжал Серов, - никто тебя не выслушает, твое мнение всем до лампочки. Да что я распинаюсь тут перед вами...
      - Да-а, - неопределенно протянул Голиков, - не выслушают, не похвалят, не погладят... Тебе не стыдно? Нужно иметь перед собой четко поставленную задачу, цель в жизни, мечту, в конце концов. Ты мечтаешь о чем-нибудь?
      - Сейчас у меня одна мечта: собрать манатки и бежать из этого проклятого города куда глаза глядят.
      - Так почему бы тебе действительно не уехать, скажем, на БАМ? Там разворачивается грандиозное строительство.
      Серов досадливо мотнул опущенной головой.
      - Мать, - коротко ответил он. - Оставить не на кого, а у нее сердце.
      - Ясно, - сказал майор. - А Тюкульмин, он тоже очень хотел уехать? Или ты давно его не видел?
      После непродолжительного раздумья Дмитрий утвердительно кивнул:
      - Давно.
      - Порвал, наверное, с ним всякие отношения, хотя на суде грудью стоял за друга.
      - Какой он мне теперь друг?
      - А зачем ты несколько дней назад заходил к нему домой? - Голиков решил сыграть ва-банк.
      Серов оторопел.
      - Вот оно что. А я-то думал... - Голикову показалось, что Дмитрий в одно мгновенье отгородился непроницаемой стеной отчуждения, подобно моллюску, плотно смыкающему створки раковины в минуту опасности. - Я знать ничего не знаю, ни к кому не ходил и впутываться в чужие дела не собираюсь. Надеюсь, ко мне больше нет вопросов, гражданин начальник?
      - Прекрати! Я беседую с тобой неофициально, если хочешь, можешь повернуться и уйти, - произнес майор, кляня себя за поспешность, а Дмитрия - за ложное понимание чувства товарищества. - Или ты вообразил, что угрозыску больше нечем заниматься, кроме как следить, у кого бывает в гостях Дмитрий Серов. Вчера вечером наш сотрудник побывал дома у Тюкульмина и выяснил у его матери, что Анатолий около двух недель назад вдруг куда-то уехал. Вера Семеновна была очень взволнована этим обстоятельством. Она нам, кстати, и сообщила, что на днях к ней заходил какой-то Дима и справлялся о Толике. Между прочим, по заявлению Веры Семеновны Анатолий Тюкульмин объявлен в розыск. Как ты сам понимаешь, дело принимает серьезный оборот. - Голиков искоса взглянул на призадумавшегося Серова. - Вот в связи с этим у меня есть к тебе большая просьба. Может быть, ты догадываешься, куда поехал Толик, или подскажешь нам, с кем он мог поделиться своими планами. Вреда этим ты Тюкульмину не нанесешь, а расследованию окажешь огромную помощь. Сразу оговорюсь: если ответ на этот вопрос несовместим с твоими представлениями о рыцарской чести, что ж, можешь не отвечать.
      - Но я действительно даже не представляю себе, куда подевался Толик, - видно было, что Серов говорит искренне. - Знаете, заколебавшись, продолжил Дима, - у Толика была девушка, Рита Белова, по прозвищу Княжна Мэри. Она работает продавщицей в центральном универмаге. Я, конечно, не уверен, но, может быть, он ей что-нибудь сказал.
      - Красивая кличка. Это что, по Лермонтову: Белова - Бэла - Княжна Мэри?
      Дмитрий впервые за время разговора улыбнулся.
      - А где находятся княжеские хоромы, ты знаешь?
      - Да. Хотите записать адрес?
      - Говори, я запомню.
      - Улица Солнечная, 34.
      Прощаясь, Голиков сказал:
      - Я надеюсь, ты не выбросил наш номер телефона. Если что-нибудь понадобится, обязательно позвони.
      - Ладно, - вяло пообещал Серов.
      Ветер налетал порывами, бросая в воздух увядающую листзу и нагоняя друг на друга белоснежные перистые облака.
      "Неплохой парень этот Серов, - рассуждал Голиков, возвращаясь домой размеренным прогулочным шагом, - сейчас не часто встретишь такого неустроенного внутри и покрытого хрупкой оболочкой напускного равнодушия снаружи. Разговор с ним, безусловно, дал положительный результат. Главное - одержана моральная победа: Дима кое-что рассказал. В нем сейчас происходит внутренняя борьба, подвергаются переоценке многие, казавшиеся незыблемыми, ценности. Важно и то обстоятельство, что ему, видимо, небезразлична судьба скрывшегося Тюкульмина (а в том, что тот скрылся, сомнений не остается). Второй пистолет существует, и Серов, скорее всего, передал его Толику. Неспроста же этого веснушчатого парня с непомерно рано пробивающейся сединой мучают угрызения совести".
      Голикову вспомнилась собственная жизнь - детство в рабочей семье, редкие радости, частые недоедания. Потом война, разруха. Родители и старшая сестра Варя погибли, сам он остался с бабушкой. В 1947 году окончил семилетку, какое-то время не мог найти себе места, год проработал слесарем в котельной. Затем - армия, служба в погранвойсках на западной границе. Когда срок службы подошел к концу, остался на сверхсрочную. В 1959 году вернулся в родной Верхнеозерск, худа его неоднократно приглашали на работу в органы МВД. Спустя семь лет Голиков стал начальником отдела уголовного розыска города...
      В арке мелькнула знакомая приземистая фигура.
      - Эй, - насмешливо крикнул Голиков. - Товарищ капитан, неоперативно работаете!
      - Так кто мог знать, что вы дворами блукаете, - откликнулся Пошкурлат. - Хотя бы записку в дверях оставили, когда вернетесь.
      - Зачем же такая спешка, да еще в законный выходной? - хмыкнул майор. - Незаменимых работников у нас, как известно, нет.
      - Новостей много, Александр Яковлевич. Я подумал, что вы должны быть в курсе.
      - Ну так рассказывайте, не тяните.
      Пошкурлат сделал несколько шагов по детской площадке, расположенной точно по центру прямоугольного дворика, прислонился плечом к опоре миниатюрных качелей и объявил:
      - Сегодня утром арестован Баринов. При задержании он пытался скрыться, пришлось даже перекрывать трассу. Струков лично руководил операцией. В настоящее время Баринов сидит в одиночке. Владимир Петрович рассчитывает на психологический эффект - надеется, что могильщик дойдет там до требуемой кондиции и завтра утром на первом же допросе поплывет, как...
      - Портретист, - поморщившись, поправил Голиков.
      - Ну, тем более. - По виду Пошкурлата нетрудно было определить, что ему никак не удается одним махом выложить все новости, сдобрив их собственными комментариями.
      - А как вел себя Баринов при аресте?
      - Согласно ГОСТам, - пошутил капитан. - Как и все они: кричал, что будет жаловаться в вышестоящие инстанции вплоть до господа бога. Только кого он хочет разжалобить? Уже в отделении у Баринова при обыске обнаружили более трех тысяч рублей.
      "Неужели я все-таки ошибся?" - подумал Голиков. Желваки на его худощавом лице беспрерывно двигались, вздымаясь бугорками и снова опадая, темные морщинки под прищуренными глазами стали рельефнее.
      - Владимир Петрович не распорядился снять наблюдение с имеющихся адресов? - спросил майор.
      - По-моему, нет, - ответил Пошкурлат, перенимая озабоченный тон шефа.
      - У вас еще есть что-нибудь? - вздохнул Голиков.
      - У меня все.
      - Тогда я вас попрошу о следующем: поручите Нефедову, пусть сходит по адресу: Солнечная, 34. Это где-то на окраине, в частном секторе. Там проживает некая Рита Белова, она же Княжна Мэри, подруга Анатолия Тюкульмина - вам должна быть знакома эта фамилия. Нет, сенсацией тут и за километр не пахнет, но расспросить ее на всякий случай надо. Как построить разговор, я сейчас вам объясню...
      В это время Баринов маялся, сидя на деревянном помосте в камере предварительного заключения. "Неужели они что-то про меня пронюхали? тревожно размышлял он. - Но что, что именно? Эх, знал бы, где упасть!"
      К еде Николай Михайлович даже не прикоснулся - она была явно не в его вкусе.
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      В последний раз придирчиво оглядев сервировку стола, Наташа выглянула в окно. Еще вчера все казалось таким серым и невзрачным, а сегодня виделось совсем по-другому.
      "Может, я и в самом деле люблю его?" - подумала Наташа.
      Эта мысль больно сдавила сердце, и Наташа безвольно опустилась на краешек тахты. Несколько минут она сидела, боясь пошевельнуться, чтобы не возвращаться к реальности. Да, теперь она точно знала, что любит, но особой радости от этого открытия не только не испытывала, а, наоборот, боялась отдаться этому чувству. И тут Наташа вспомнила мать единственного дорогого и близкого человека. Почему жизнь так несправедливо устроена: одни - счастливы, другие - несчастны; одни пользуются различными благами, другие всем обделены...
      Наташа встала с тахты и подошла к зеркалу. Из глубины чуть помутневшего стекла на нее смотрела серьезная двадцативосьмилетняя женщина, если честно признаться, самой заурядной внешности. В Наташе не было ничего такого, что, как ей казалось, должно нравиться мужчинам, и, главное, отсутствовала внутренняя уверенность в своих силах.
      "Вот если бы красиво и модно одеться, - с надеждой подумала Наташа, возможно, и я буду выглядеть эффектней. Увы, это пока несбыточная мечта: на сотню в месяц особенно не разгонишься. Но почему же тогда Жора обратил на меня внимание? Может, просто пожалел, когда я, сама не своя от страха, стояла у аптечного прилавка не в силах понять, что необходимого для матери лекарства нет. И тут подошел Он!"
      На следующий день, когда новый знакомый позвонил и казал, что достал нужное лекарство, Наташа в первую минуту растерялась, так как не надеялась, что мимолетное знакомство в аптеке может иметь продолжение. А потом... Пять лет промелькнули как один миг и в то же время прошла целая вечность.
      Год назад умерла мать. Эта утрата потрясла Наташу. Перед смертью мать не раз повторяла: "Вот умру, так хоть руки тебе развяжу". Полина Петровна болела долго и тяжело. Девять лет она была прикована к постели. Конечно, Наташе приходилось нелегко, но сейчас было еще тяжелее. Поэтому все нерастраченное душевное тепло она отдавала Жоре, а он этого не понимал или не хотел понять. В последнее время он не часто баловал ее своими посещениями. И вообще их взаимоотношения носили сложный характер. Бывая у Наташи, Жора никогда не говорил о любви, не строил планов на будущее. Он не приглашал ее в кино, к своим знакомым или просто погулять. А Наташа и не настаивала. Она боялась, что одним лишним словом сломает хрупкий мостик их отношений. Правда, Жора иногда делал ей дорогие подарки. С одной стороны, это льстило самолюбию, но где-то в глубине души возникали сомнения: "А не дает ли он таким образом понять, что за все платит?" Наташа старалась не прислушиваться к голосу рассудка и для самоуспокоения придумывала тысячи обьяснений и оправданий...
      До прихода Жоры оставались считанные минуты. Сердце Наташи учащенно стучало.
      "Сегодня - или никогда, - решила она. - Сегодня я должна ему сказать все!"
      На лестнице послышались шаги, раздался короткий звонок в дверь.
      "Это он", - подумала Наташа, быстро отодвигая задвижку.
      Каково же было ее удивление и разочарование, когда на пороге она увидела совершенно незнакомого мужчину. Очевидно, эти чувства отразились на ее лице, поэтому незнакомец заговорил первым:
      - Вы, если я не ошибаюсь, Наташа?
      - Да, а в чем дело?
      - Видите ли, я товарищ Жоры, он предупредил меня, что будет сегодня вечером у вас и дал адрес. Я в Верхнеозерске проездом, а нам необходимо переговорить по одному срочному делу. Он уже пришел?
      - Еще нет, но с минуты на минуту должен прийти. Проходите, пожалуйста, раздевайтесь, будем ждать его вместе.
      Наташа впустила нежданного гостя в прихожую и закрыла дверь. Вдруг перед глазами у нее что-то мелькнуло, от дикой боли перехватило дыхание. В голове молнией сверкнула чудовищная догадка. Наташа попыталась закричать и освободить руками шею, но из горла вырвались лишь сдавленные хрипы, ее мозг работал как никогда ясно, хотя по обмякшему телу начала разливаться обволакивающая теплота.
      Внезапно в сознании Наташи отчетливо всплыла забытая картина далекого детства: вот отец в военной гимнастерке, такой сильный и красивый, как пушинку подбрасывает высоко вверх маленькую голубоглазую девчушку с льняными косичками и заразительно смеется, а девочке почему-то страшно, она боится упасть и разбиться. Ощущение страха заполняет все Наташино существо, и она уже не может четко различить, что это там каруселью проносится вдалеке. До нее доносятся какие-то голоса. Среди них она узнает голос матери, но он слабеет, угасает, слов уже не разобрать...
      Через несколько мгновений мир утратил для Наташи свои краски...
      Убедившись, что женщина мертва, преступник осторожно опустил тело на пол и бесшумно выскользнул из квартиры, прикрыв за собой дверь. Выйдя из подъезда, он огляделся по сторонам, засунул перчатки в карман плаща и исчез в темноте.
      В понедельник, прибыв на работу, Струков позвонил в КПЗ дежурному. Владимир Петрович немного нервничал, хотя к допросу подготовился основательно, решив сразу ошеломить Баринова фактами.
      Через несколько минут в кабинет ввели изрядно помятого после бессонной ночи Николая Михайловича. При виде подполковника, он прямо с порога заголосил:
      - Товарищ начальник! Что же это такое? Произошла трагическая ошибка, меня по недоразумению с кем-то спутали. Я прошу...
      - Садитесь, гражданин Баринов. Разговор нам предстоит долгий, - веско сказал Струков. - Обращайтесь ко мне - гражданин подполковник. Это во-первых. А во-вторых, должен вас огорчить: никакой ошибки не произошло, и вам об этом известно не хуже меня. Так что давайте не будем ломать комедию.
      - В таком случае я не намерен говорить с вами, пока мне не предъявят официальное обвинение! - с вызовом, на грани истерики воскликнул Баринов.
      - Всему свое время, - Струков не спеша раскрыл папку, на обложке которой бросалось в глаза набранное жирным шрифтом "Дело No ...", достал бланк протокола допроса. - Сначала уточним ваши анкетные данные. У нас, как в фигурном катании: сперва идет обязательная программа, за ней короткая, а в конце - произвольная. Надеюсь, до показательных выступлений дело не дойдет. Итак: фамилия, имя, отчество...
      Односложно отвечая на вопросы, Баринов с глухой тоской думал: "Еще и издевается. Видать, совсем плохи мои дела. Но что ему известно?"
      Когда с заполнением анкеты было покончено, Струков небрежно протянул арестованному лист бумаги.
      - Теперь можете ознакомиться. По долгу службы ставлю вас в известность: чистосердечное признание смягчает меру наказания.
      По мере того как Николай Михайлович сосредоточенно вникал в смысл написанного, его лицо покрывалось бисеринками холодного пота. Дочитав до конца, он возмущенно бросил бумагу на стол.
      - Бред какой-то! Вы больше ничего не могли придумать? Вместо того, чтобы искать настоящих преступников, решили сделать меня козлом отпущения? Не выйдет, не на того напали! Я требую встречи с прокурором.
      - Прекратите балаган, Баринов, - невозмутимо сказал подполковник, доставая из папки заключение экспертизы. - Вот прочтите. Нами точно установлено, что ваша машина останавливалась возле места преступления и затем на ней уехал убийца. Запираться дальше не советую, этим вы только отягчаете свою участь.
      - Это уже интересно. Не постеснялись даже фальшивый документ состряпать. Зря старались, гражданин подполковник, моя машина две недели простояла в ремонте. Я ее третьего дня как забрал.
      - А какого числа вы отдали машину в ремонт? - Струкова начало раздражать упрямство Баринова.
      - Девятнадцатого октября, в пятницу.
      - Вы ничего не путаете?
      - Я никогда ничего не путаю. К тому же это легко проверить, уверенно ответил Баринов.
      Последние слова подозреваемого повергли Владимира Петровича в недоумение. Он рассчитывал, что сейчас Баринов начнет "усиленно" вспоминать, а потом скажет: "Ах, да! Я ошибся!" и назовет шестнадцатое или семнадцатое число, пытаясь создать себе алиби.
      "Крепкий орешек, - с досадой подумал подполковник, - сразу не расколешь".
      - Постарайтесь вспомнить, где вы были и чем занимались с вечера восемнадцатого до утра девятнадцатого октября, а точнее, до того момента, как вы отдали машину в ремонт?
      - Секундочку... Вечером восемнадцатого я поехал в гости к одному знакомому, там я остался ночевать и уехал от него рано утром. Я заехал домой, позавтракал, привел себя в порядок и собрался на работу, но не смог завести машину. Тогда я позвонил в спецкомбинат, сообщил, что задержусь, остановил какой-то грузовик и попросил водителя отбуксировать мои "Жигули" на станцию техобслуживания. Вы удовлетворены?
      - Не тот ли это, случайно, знакомый, у которою вы находились в прошлую ночь?
      - Да, - Баринов удивленно взглянул на подполковника, - я был у Ивана Трофимовича Кормилина.
      - Понятно, - протянул окончательно сбитый с толку Струков. "Как же так? Если Баринов говорит правду, у него железное алиби. Может, блефует, хочет оттянуть время? Нет, не похоже..."
      - А мне по-прежнему непонятно... - начал было Баринов, но подполковник прервал его:
      - Николай Михайлович, если я вас правильно понял, восемнадцатого октября вы приехали к Кормилину на своей машине. Пока вы у него находились, кто-нибудь мог воспользоваться "Жигулями"?
      - Это исключено, - быстро ответил Баринов.
      Струкову пришло в голову, что они с Бариновым напоминают двух шахматистов, один из которых играет в своеобразные поддавки, предлагая попавшему в цугцванг противнику ухватиться за спасительную соломинку, а тот упорно не желает воспользоваться представившейся возможностью. "Или он глуп, или первоклассный актер, пытающийся выгородить сообщников, - подумал Владимир Петрович. - Ну ничего, посмотрим, что ты у меня сейчас запоешь!"
      - Где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Моисеевым Петром Сергеевичем?
      - А кто это такой?
      - Послушайте, Баринов, - разозлился Струков, - хватит ваньку валять! О вашем знакомстве с Моисеевым нам достоверно известно. До этого момента я еще склонен был вам верить, а теперь вижу, что вы просто выкручиваетесь.
      - Клянусь вам, я не знаю, о ком идет речь.
      - И с капитаном Сорокотягой вы, конечно, тоже не знакомы?
      - С Сорокотягой? Не скажу, что мы близкие приятели, но с Николаем Андреевичем я знаком. Несколько лет назад он заказывал у нас памятник, по-моему, для матери. Знаете, когда постоянно сталкиваешься с человеческим горем, трудно отказать в посильной помощи.
      - Разумеется, безвозмездно, - с сарказмом добавил подполковник.
      Баринов никак не отреагировал на последнее замечание.
      - А вам не приходилось самому обращаться к капитану за помощью?
      - Что-то не припоминаю.
      - Не скромничайте, Николай Михайлович, - Струков выдержал паузу. Ладно, придется вам напомнить: вы просили его ускорить выдачу паспорта одному вашему приятелю, якобы взамен утерянного.
      Баринов заерзал на месте.