В городе был час пик. Светофоры на перекрестках азартно пульсировали, словно пытаясь растасовать гигантскую колоду из пешеходов, автомашин и электротранспорта. Дмитрий отрешенно пробился сквозь шевелящийся хвост длинной очереди, вытянувшейся из универсама. Он толкал прохожих, его толкали, но внимания на происходящее вокруг он не обращал. Через десять минут Серов был у набережной - конечной цели его маршрута. Вода, темная и спокойная, размеренно текла по измельчавшему руслу, как будто унося за собой время.
      Дмитрий закурил, облокотился на ограждение и невольно начал вспоминать то, о чем пытался забыть.
      Дима был единственным сыном в семье. С детских лет отец приучил его к слесарному и токарному ремеслу, а после окончания школы взял к себе на завод учеником токаря. Дмитрий с увлечением читал книги по оружейному делу, мечтал работать творчески, стать знаменитым конструктором-оружейником. Этот энтузиазм поддерживался отцом, который, не затрагивая самолюбия юноши, давал тактичные советы, направляя его по жизни.
      Внезапная смерть отца глубоко потрясла Дмитрия. Реальность потеряла для него основной, крепящий стержень. Дима замкнулся, ушел в себя, старался избегать встреч с бывшими одноклассниками. Но жизнь брала свое.
      Довольно скоро Серов познакомился на заводе с Севой Никольским, который работал слесарем. Дима никогда не признался бы себе, почему его так тянуло к Никольскому, но иметь товарища, который старше тебя на четыре года (Севе уже исполнилось 22), - это приятно. После работы Сева играл на гитаре в ансамбле при кафе и часто по утрам, встречая на работе приятеля, Дима чувствовал, как от него несет перегаром.
      Как-то Сева попросил сделать детали для своего знакомого. Через два дня заказ был выполнен. И вот однажды вечером, после смены...
      ...Севу, парня высокого и слегка сутулого, Дима заметил, как только миновал вертушку со спящей на складном стульчике бабулей в сером тулупе. "Поджидает, - быстро подумал Серов, - зачем? Сказать, что плохо сделал? Или ему одному скучно тащиться до остановки?"
      - Слушай, Димка, - добродушное, немного одутловатое лицо приятеля расплылось в улыбке, - да ты простачок. Ведь получается, что детали ты сделал бесплатно. А так не пойдет.
      - Я в деньгах не нуждаюсь, - вспыхнул Дима.
      - Э, брось ты! Что за меркантильные мысли? Я имел в виду пригласить тебя вечерком в "Чернильницу".
      - Тогда другое дело, - согласился Серов. - Где и во сколько встречаемся?
      "Чернильницей" они называли между собой кафе при ДК железнодорожников за голубые разводы на облицованных плиткой стенах, синие скатерти на столах и по некоторым другим причинам, имеющим отношение к ассортименту напитков. В тот вечер уже собралось довольно много народу, была занята большая часть столиков, расположенных тремя правильными рядами. Сева моментально выискал свободные места и приятели присели.
      Окунувшись в непривычную атмосферу, Дима начал с интересом осматриваться.
      - И давно здесь царит трезвый образ жизни? - осведомился он.
      - Со дня открытия, - рассеянно ответил Никольский, нетерпеливо поглядывая на часы.
      На огненно-желтой эстраде, расположенной в глубине зала, ударник начал серию хитов, когда двери распахнулись, впустив двух новых посетителей. Один из них был в потертых джинсах, ковбойке с расстегнутой верхней пуговицей, темных полусапожках. На указательном пальце он покручивал номерок от гардероба. Второй тоже выделялся, но отнюдь не одеждой, невыразительной до неприметности. Худые руки и длинные музыкальные пальцы, тонкие черты лица и светлозолотистые волосы.
      Они подошли к столику, где расположились Дима с Севой.
      - Знакомьтесь, - сказал Никольский после короткого рукопожатия.
      - Гена, - представился первый.
      - Дмитрий.
      - Толик, - покровительственно улыбнулся второй.
      - Очень приятно, - пробормотал Серов.
      - Надо выпить за знакомство, - предложил Толик. - Гена, сбегай за бутылочкой коньяка, а то пока дождешься эту официантку.
      Гена, что-то неодобрительно бурча, отправился в буфет, а Толик опять улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и, положив локти на стол, подпер руками подбородок.
      - Дима, - спросил он, - так это ты сам сделал детали?
      - Разумеется, - ответил польщенный Серов, - своими руками, на станке.
      - Так это же превосходно! - неизвестно чему обрадовался Толик.
      Дима критически оглядел нового знакомого. Лет двадцати пяти, симпатичное, чуть продолговатое лицо. На кончиках пальцев "трудовые" мозоли, очевидно, от гитары.
      Подошел Гена. Это был плотно сбитый парень среднего роста с легкой щетиной на щеках. На шее у него поблескивала массивная витая цепочка. Длинные волосы придавали Гене сходство с каким-то популярным зарубежным рок-певцом. Помимо трехзвездного армянского и закуски он умудрился притащить бутылку "Столичной". Тут Дима спохватился, что Сева, помалкивающий в сторонке, исподлобья смотрит на него, и прекратил свои наблюдения.
      Толик тем временем разлил коньяк по стаканам и поднял свой, чтобы произнести тост.
      - Нет, нет, - смутился Серов, - я не пью.
      - Да что ты! - укоризненно воскликнул Толик, - ведь за знакомство!
      Гена поддакнул. Они чокнулись и опустошили стаканы. Толик стал рассказывать анекдот, довольно пошлый. Гена с Севой заржали, похлопывая себя руками по коленям, хотя Серов отчетливо видел, что Гене совершенно не смешно. Обычно Дима довольно тонко чувствовал неестественные ситуации, но сейчас его отвлекало буквально все - навязчивая музыка, шумные разглагольствования за соседними столиками, клубы табачного дыма.
      Дима с удивлением обнаружил в руках новый стакан, на этот раз, наполненный водкой. Гена в высокопарных выражениях предложил тост за мужскую дружбу. С каким-то нездоровым азартом Серов, задержав дыхание, снова выпил.
      - Сева, а приятель твой не из разговорчивых, - заметил Толик и, повернувшись к Дмитрию, спросил: - Я вот хотел узнать, а мог бы ты изобразить что-нибудь поинтересней тех деталей?
      - Да что угодно, - слегка заплетающимся языком сказал Дима, - хоть пистолет. Возможности у меня большие.
      Гена с Толиком так и прыснули со смеху, как будто Серов сообщил им, что он работает диктором Центрального телевидения. Сева сидел в неудобной позе, потупив мутный взор в стакан с остатками прозрачной жидкости на дне.
      - Вы мне не верите? - обиженно скривился Серов. - Ну что же, дело ваше.
      - Да нет, почему, - протянул Толик, сразу придав лицу серьезное выражение, - верим. Но не очень.
      - Вот у меня один приятель, - ни к селу, ни к городу начал Гена, говорил, что как только вернется из армии, сразу купит себе черный "Мерседес" с магнитофоном и всякой прочей мишурой.
      - Ну?
      - За месяц до конца срока службы папашу его, директора рыбного ресторана "Океан", взяли, как говорится, за жабры. Естественно, полная конфискация и все такое. Так вот, сразу после дембеля этот парень подался на Север за длинным рублем.
      - А что, кроме отца у него никого в городе не было? - поинтересовался Дима.
      - А кто еще кроме папаши ему был нужен? - хмыкнул Гена.
      - Это Гена говорит к тому, что важен, в первую очередь, конечный результат, - вклинился в разговор неугомонный Толик. - Вот можешь ты сделать пистолет - во всяком случае, утверждаешь, - давай на спор.
      - Да ради бога, - самоуверенно заявил Серов, - хоть десять пистолетов. А то все какую-то муру заставляют делать, вон Сева может подтвердить.
      Сева встрепенулся, когда о нем наконец вспомнили, и решительно закивал, даже не пытаясь вникнуть в суть беседы.
      - Раз так, - сказал Толик, - предлагаю пари: если ты до конца года сделаешь хлопушку - с меня полтинник, если нет - с тебя четвертак. Имеется в виду, естественно, действующий образец.
      Говорил он громко, поэтому Гена, опасливо покосившись по сторонам, пихнул его локтем в бок. Толик скорчил мину человека, умирающего от скуки, затем наклонился к Дмитрию и заговорщически прошептал:
      - Пошло?
      - Ясное дело, - ответил обалдевший от спиртного и собственного гонора Серов.
      Дима и Толик протянули друг другу руки. Разбить было некому - Сева уже дремал над опустевшей тарелкой, так и не выпустив недопитый стакан из цепких пальцев. Гена временно куда-то исчез, очевидно, пошел за подкреплением.
      - А, черт, - выругался Толик, рыская глазами. - Рита! Ритка, иди сюда!
      Откуда-то из-за колонны с обворожительной улыбкой вынырнула Рита с какой-то своей подругой, не то Алей, не то Галей.
      Дальнейшее Дима помнил очень смутно. Хохочущая Рита, символически перебивающая спорщиков наманикюренными пальчиками, возбужденный Гена, орущий: "А теперь на брудершафт!", осоловевший Сева, сонно хлопающий ресницами... И кто-то совершенно посторонний, нахально затесавшийся в компанию...
      Потом туалет, незнакомый парень за спиной, упорно втолковывающий пропитым голосом: "Умойся, вот увидишь, полегчает". Дима с трудом умылся, и ему действительно стало чуть легче, хотя координация движений оставляла желать лучшего. Язык распух, еле ворочался и непонятно как вообще помещался во рту.
      Они еще провожали кого-то, возможно, ту же Алю-Галю, и редкие прохожие с испуганно-брезгливыми лицами шарахались в сторону. В отдельные моменты Дима почти полностью приходил в себя, закрывал глаза, и начиналось странное состояние головокружения - создавалось впечатление все ускоряющегося раскручивания карусели. Приходилось открывать глаза и, словно в подтверждение издевательства паров алкоголя над мозгом, мир, подернутый пеленой, еще несколько секунд продолжал крутиться в обратную сторону.
      Улица, на которой жил Серов... Толик с Геной (Сева успел где-то потеряться) оставили там Диму, в полной уверенности, что дальше он доберется сам. И Дима действительно дошел, хотя по дороге его стошнило, и возле дома он, поскользнувшись, едва не разбил голову.
      На следующий день, немного придя в себя, Серов вспомнил про заключенное пари и решил незамедлительно действовать. Он еще не осознавал тогда, что собирается переступить черту, отделяющую проступок от преступления.
      Дмитрий решил сделать два пистолета - так, на всякий случай. Он никогда не делал ничего подобного, отсюда и сомнение: а вдруг что-то не получится?
      На изготовление первого образца во время заводских смен ушло около трех недель. На работе Дмитрий делал детали и корпус, а собирал пистолет дома, в полном уединении. Впрочем, в суете и шуме большого цеха никто даже не поинтересовался, что именно делает на станках молодой парень. Второй пистолет отобрал времени вдвое меньше. Дима совершенно справедливо счел это результатом отработки прогрессивной технологии.
      Сразу после окончания этой работы Дмитрий, улучив свободную минуту, пошел в гальванический цех, где нашел Севу и взял у него телефон Толика.
      Вечером Серов позвонил Толику.
      - Какой Дима? - удивился Толик, нацеливаясь прервать разговор.
      - Забыл "Чернильницу"? - спросил Серов.
      - "Чернильницу" помню, так при чем тут... а-а, как же! Знаменитый оружейник Дима со станкоинструментального. - В голосе Толика звучал уже не вопрос, а утверждение. - Севкин приятель.
      - Точно.
      - Кстати, о Севе. Он ведь на нас обиделся по-крупному. Хоть убей, не пойму, как мы тогда потеряли его после кафе и никто даже внимания не обратил.
      - Я потом заметил, - вставил Серов.
      - Ну да, так он, оказывается, оставшись один, дошел на автопилоте до проспекта, обхватил там руками фонарный столб и в таком положении попытался уснуть. Как ты сам понимаешь, первый же патруль забрал красавца и отвез в вытрезвитель. Утром туда прилетел руководитель его ансамбля, три часа извинялся, расплатился и увез дурака на своей тачке домой.
      - Он мне об этом ничего не говорил, - подхватил Дмитрий. - То-то я смотрю, Сева наш сторониться всех стал, да еще делового из себя строит. Так вот, я позвонил тебе, чтобы узнать, когда можно будет проверить.
      - Проверить? Говори громче, ни черта не слышно.
      - Я имею в виду наше пари.
      Недолгое молчание, потом как будто на другом конце провода глухо кашлянули, и Толик, растягивая окончания слов, ответил:
      - Ты это серьезно?.. Я не знаю, сможет ли Гена в ближайшие дни... Слушай, а ты Никольскому уже сказал?
      В субботу Серов, Никольский, Толик и Гена поехали на электричке за город проводить "испытания".
      Полчаса они бродили в поисках безлюдного места, втаптывая грязно-желтую листву в мокрую землю и спотыкаясь на скользких бугорках. Дима до боли в пальцах сжимал ремень сумки с "опытными образцами". В голове его вертелась тревожная мысль: "А вдруг не сработает?"...
      Миновав открытую местность, компания остановилась - кругом были только черные от влаги стволы деревьев да еще несносные вороны, мечущиеся над голыми кронами.
      С замирающим сердцем Дима вытащил из сумки пистолеты, один оставил себе, другой передал Толику и начал сбивчиво объяснять, как производить заряжание (патроны остались у Димы от отцовского именного оружия). Сева с Геной, как и полагалось наблюдателям, топтались сзади на почтительном отдалении.
      Толих стал в позу заправского дуэлянта и поднял вверх чуть подрагивающую правую руку. Раздался выстрел, вороны с хриплым возмущенным карканьем разлетелись в разные стороны. Сева испуганно отшатнулся, Гена с неестественно побелевшим лицом смотрел в небо, прислушиваясь к затихающему гулу.
      У Серова резко изменилось настроение - захлестнуло бодрой волной уверенности, всесильности. Он зарядил свой пистолет, направил на корявый пенек метрах в двадцати, прицелился и нажал на спусковой крючок.
      - Попал! - радостно заорал Гена, ошалевший от всего происходящего. Во класс, а!
      Назад они возвращались взбудораженные. Впереди уверенной походкой вышагивал Дима, остальные что-то восторженно кричали. Это был настоящий триумф.
      На обратном пути Толик пожелал расплатиться за проигранное пари и вытащил из кармана две зеленые бумажки. Дима вначале решительно отказывался, делая протестующие жесты, но потом, "по настоянию общественности", деньги взял. Полученный "гонорар" был благополучно пропит всей компанией в тот же вечер в небезызвестной "Чернильнице".
      Вскоре от Толика последовал еще заказ на детали для машины своего приятеля, а когда он расплачивался в кафе, то попросил у Димы на пару дней пистолеты - "поохотиться", и Серов, уже безгранично ему доверявший, конечно, дал.
      А через несколько дней - гром среди ясного неба! К Диме домой пришли с обыском. Он не сразу понял, что судьба сыграла с ним злую шутку, и теперь ему, как в кино, предстоит вживаться в новые, неизведанные роли: подозреваемый, подследственный, подсудимый и, в итоге, преступник.
      На допросах Серов отрицал все полностью, яростно - и изготовление пистолета (речь шла почему-то лишь об одном экземпляре), и сам факт знакомства с Толиком.
      Мир в глазах Дмитрия стремительно переворачивался. Ему и в голову не приходило раньше, что его действия были в чем-то противозаконны, наказуемы. Серов не мог примириться с такой ужасающей мыслью и, не вникая в юридические тонкости, отрицал все и вся, запутываясь в собственных показаниях больше и больше.
      Перед новым годом Серова перевели в следственный изолятор.
      Дима, удерживая под мышкой тюк с постельными принадлежностями, перешагнул порог камеры, и массивная дверь с грохотом захлопнулась за ним. Пришлось задержаться на несколько секунд на месте, чтобы привыкнуть к тусклому освещению. Как только глаза приспособились, Серов пересчитал "старожилов", пристально его рассматривающих.
      - Здравствуйте, - неуверенно сказал Дима и откашлялся.
      - Здоров... - насмешливый хриплый бас донесся откуда-то сверху. Чего застрял у "кормушки", располагайся, на втором этаже не занято.
      Дима безнадежно кивнул и забросил вещи на верхние нары слева от входа.
      - Ну, рассказывай, - сквозь зубы процедил тип с короткой ершистой стрижкой, худой и какой-то озлобленный, - с каким багажом прибыл.
      - Не понял, - пробормотал Дима.
      - А тут и понимать нечего, - не унимался ершистый. - По какой статье сюда залетел?
      - По двести двадцать второй, - неохотно ответил Серов. Меньше всего ему сейчас хотелось обсуждать эту тему.
      - Незаконное ношение, изготовление, сбыт огнестрельного или холодного оружия - что именно? - осведомился постоялец нижних нар справа, мужчина лет тридцати пяти с темными волнистыми волосами и медальным профилем лица.
      - За изготовление огнестрельного, - уточнил Дима, начиная расстилать тощий матрац.
      - До двух лет лишения свободы или исправительные работы на срок до одного года, - бесстрастно продекламировал мужчина, переведя взгляд в потолок.
      На некоторое время в камере воцарилась тишина, только в углу кто-то надсадно кашлял, издавая нечленораздельные приглушенные ругательства.
      Продолжая нерешительно топтаться неподалеку от двери, Серов стал рассматривать убогий интерьер камеры. Пол - цементный, серый, шероховатый, будто вобравший в себя тягучую тоску побывавших здесь заключенных. Справа от входа - туалет, в ближнем левом углу - бачок с водой, стоящий на табурете. Перед окном - небольшой столик. Присмотревшись внимательней, Дима заметил, что вся нехитрая мебель намертво вделана в пол.
      Через наклонные металлические пластины, перекрывающие оконный проем, просачивался и падал сквозь решетку чахлый, унылый свет.
      - Так, - начал распоряжаться ершистый тип, - раз ты у нас новенький, значит, завтра будешь дежурным. Встанешь в пять часов и из "кормушки" получишь на всех пай. Потом возьмешь тряпку...
      - Чего пристал к человеку? - перебил его знаток Уголовного кодекса. Не видишь, что ли, он еще в себя не пришел.
      - Уже молчу, - сказал ершистый и действительно замолчал.
      - А ты не стесняйся, - посоветовал мужчина, закинув руку за голову. Ну, не робей, подсаживайся, будем знакомиться.
      Мужчину, как выяснилось, звали Жорой, по натуре он был оптимистом, хотя и навидался в жизни всякого.
      - Главное ведь что, - рассуждал Жора, - провести время так, чтобы потом не было за себя обидно. И поменьше прислушиваться к мнению других, а побольше думать о себе самом. Широкая натура всегда пробьет дорогу в жизни, нужно только избавиться от стеснительности и сентиментальности.
      Серов так до конца и не понял, почему Жора отнесся к нему с сочувствием.
      Однажды, когда Жору вызвали на допрос, Диму избили сокамерники, пытаяся забрать передачу.
      "Сколько может продолжаться этот кошмар? - думал Серов, глотая слезы. - Казалось бы, втоптали в грязь - дальше некуда. Но, оказывается, надругаться над человеческим достоинством можно и сейчас, когда от него и так почти ничего не осталось..."
      В тот же день во время часовой прогулки по тюремному дворику выглянуло низкое солнце. Серов поднимал голову, жадно впитывая ласковые, щекочущие лучи. Нечто очень теплое, человечное нахлынуло изнутри, и Дима еще удивился, как можно радоваться такой малости, а потом как-то внезапно понял: ведь это было настоящее, не фальшивое, не "солнце", которым подследственные называли зарешеченную лампу над входом в камеру.
      Вечером Жора подозвал его к себе, раскрыл пачку сигарет "Памир" и предложил Серову угощаться. Дима взял сигарету и, разминая ее, тихо сказал, ни к кому не обращаясь:
      - Обидно получилось.
      - Да нет, - покачал головой Жора, - обидно, когда человек на тот свет уходит, задолжав прилично. И одолжить ему больше нельзя, и получать не с кого.
      - К чему все это?
      - Да все к тому же, - Жора ухитрился принять удобную позу на не предназначенных для этой цели нарах, - пока ты живешь, не отчаивайся, не опускай руки.
      - Так рассуждать проще всего, - задумчиво сказал Дима, - а насчет "не опускай руки"...
      И он окунулся с головой в рассказ, как верующий на исповеди, не упуская мелких подробностей и не испытывая ни малейшего чувства смущения, а только безотчетную жалость к самому себе. Жора слушал его, не перебивая, и, когда Дима закончил, спросил:
      - Так как все-таки этот Тюкульмин попался с пистолетом?
      - Он оказался подлецом, - с горечью ответил Серов, - самым обыкновенным. Попросил пистолеты для охоты, а сам поехал с какими-то дружками за город на вылазку. Там все напились, а потом Толик решил пофорсить перед своей девушкой. Видно, кто-то из той компании его заложил, а в результате - я здесь. - Дима кисло улыбнулся.
      - Ты и сейчас пытаешься в определенной мере выгородить этого подонка, - заметил Жора, выпуская ряд тонких колец, - а ведь именно он посадил тебя сюда.
      - Да я все понимаю, но собственных глупостей уже не исправишь.
      - Можно исправить, - решительно сказал Жора, стукнув кулаком по матрацу. - Может быть, это, как ни странно, и хорошо, что ты попал сюда. Теперь ты, по крайней мере, будешь знать, что доверять можно только себе и изменить что-нибудь можешь только ты сам. Вот скажи, у тебя есть девушка?
      - Нет.
      - А раньше?
      - И раньше не было.
      - А меня ждет одна очень милая дивчина и, надо полагать, дождется, но речь сейчас не обо мне. Как ты думаешь, почему у тебя не было девушки и почему среди немногочисленных своих друзей ты был никто?
      - Отчего же, - сказал, закусив распухшую губу, Дима, - когда они убедились, что я тоже кое на что способен, меня очень даже зауважали.
      - Вот! А до этого ты был в их глазах самым заурядным рабочим, который не может себе позволить модерново одеваться и разъезжать на собственной тачке. И так везде, куда ни посмотришь. Если на свободе встретимся, я тебе обязательно расскажу, что такое настоящая работа и как нужно жить, чтобы всякая мразь и носу не смела высунуть. Ну ладно, это я так, к слову. Интересно, что ты собираешься говорить на суде?
      - Не знаю, - покривил душой Дмитрий, - там видно будет.
      - Я только посоветую - не ссылайся на то, что не знал УК, незнание законов не освобождает от ответственности. Лучше всего тебе чистосердечно во всем признаться и просить о снисхождении, но вижу, что ты этого не сделаешь. Ведь не сделаешь?
      Серов знал, что на суде присутствуют его мать, соседи, много лет знавшие отца рабочие, представители администрации завода. Он не хотел видеть их лиц, их взглядов и сидел, низко опустив голову. На вопрос, признает ли он себя виновным, Дмитрий коротко ответил:
      - Нет.
      Его приговорили к двум годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии общего режима.
      - ...Молодой человек, простите, у вас закурить не найдется?
      Дима непонимающе взглянул на незнакомого парня, не сообразив сразу, чего от него хотят.
      - Закурить не будет? - повторил тот свою просьбу.
      Серов полез за сигаретами, достал опустевшую пачку, пожав плечами извини, мол, скомкал ее и, засунув окоченевшие пальцы в карманы куртки, стремительно зашагал прочь от набережной.
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      Слухи об убийстве водителя такси, обрастая всевозможными "достоверными подробностями", поползли по Верхнеозерску. Напоминания и требования "сверху", постоянные расспросы вносили ненужную нервозность в действия работников, занятых раскрытием преступления. Между тем проходили дни, а расследование никак не могло сдвинуться с мертвой точки.
      Бесследно исчезли разыскиваемые "Жигули". С большим трудом капитану Пошкурлату удалось вычислить владельца белой "Победы" Сергея Максименко, который в ночь с 18 на 19 октября возвращался своим ходом домой после отдыха в Геленджике, а также найти водителей грузовиков и автобусов, проезжавших тогда по Семеновскому шоссе. Несмотря на желание помочь следствию, никто из опрошенных не смог вспомнить ни автомашину такси, ни "Жигули". Видимо, такси действительно свернуло к поселку Каморный до полуночи, а "Жигули" останавливались у поворота на очень непродолжительное время.
      По согласованию с руководством ГАИ Пошкурлат поручил Полосухину и Кобликову ежедневно совершать поездки по заранее разработанным маршрутам с целью негласного осмотра "Жигулей", а также присутствовать при техосмотрах. Но машина как в воду канула.
      Нигде не всплывали и похищенные у Моисеева вещи.
      Инспектор Громов после разговора с Голиковым побывал на автостанции, однако Моисеева никто по фотографии не опознал.
      Голиков в последнее время спал по нескольку часов в сутки. Мысль о возможном мотиве совершенного преступления преследовала майора и днем, и ночью. Казалось бы, многое указывало на то, что произошло преднамеренное и заранее подготовленное убийство с целью ограбления. В пользу этой версии свидетельствовали и следующие соображения: рассматривая фотографии следов, оставленных преступником, Голиков обратил внимание, что тот перетаскивал труп от машины боком, делая упор на внутреннюю часть ступни, а не на пятки, что было бы гораздо более естественно, если бы он тащил тело двумя руками. У Голикова возникло предположение, что убийца волочил жертву одной рукой, так как другая была чем-то занята. И тут майору вспомнились ворсинки тика, обнаруженные на заднем сиденье и под ногтями Моисеева. Если раньше он считал, что ворсинки остались от одежды преступника, то теперь Голикова неожиданно осенило. Сверток! В машине находился завернутый в материю пакет с чем-то ценным. Если допустить, что неизвестный знал о содержимом пакета, то стремление завладеть им могло толкнуть его на убийство. А это, в свою очередь, указывает на то, что вместе с Моисеевым ехал не случайный пассажир, а человек, хорошо знавший водителя. Правда, возникают новые вопросы: что вез Моисеев и ему ли принадлежал груз?
      Несколько особняком стоял вопрос о самодельном пистолете. Голиков возлагал большие надежды на вызов в милицию Серова и Тюкульмина. Однако Тюкульмин вообще не явился по повестке, а Серов, по отзыву Чижмина, держался неприязненно, озлобленно, не желал отвечать на вопросы, касающиеся изготовления пистолета, мотивируя это тем, что он, мол, "уже понес незаслуженное наказание и до каких пор можно лезть в душу". После того, как Чижмин сказал Серову, что из аналогичного пистолета убит человек и оружие до сих пор находится в руках преступника, Дмитрий заметно занервничал, но ничего к сказанному не добавил. Прощаясь, Чижмин дал Серову номер своего служебного телефона и попросил позвонить, если тот что-нибудь вспомнит или захочет сообщить. Дмитрий сказал, что ему вспоминать нечего, но телефон, поколебавшись, взял.
      Странное ощущение не покидало Голикова: вроде бы все делается правильно, а конкретных результатов нет.
      "Неужели мы что-то упустили из виду? - казнил себя майор. - Лежит это "что-то" на самой поверхности и удивляется: "Почему никто не обращает на меня внимания?" Нужно мне самому сходить домой к Серову, поговорить с парнем по душам, - решил Голиков, - а заодно поручить Чижмину установить круг его знакомых и выяснить причину неявки Тюкульмина в милицию".
      Наступила суббота, третье ноября...
      Утро обещало погоду темную, невзрачную, как съежившиеся листья на асфальтовом коврике детской площадки посреди двора. Крыши домов потемнели, мокрый шифер слился в единую угрюмую массу. Вокруг сквозило сыростью, и Баринов, открывая гараж, зябко передернул плечами.
      - Доброе утро, Николай Михайлович, - послышалось сзади.
      Баринов обернулся. Рядом стоял слесарь ЖЭКа, которого по непонятным соображениям все звали Никанорычем. Слесарь как-то чинил Баринову водопроводные трубы, разумеется, не бесплатно, и сейчас, очевидно, хотел услышать, что у Николая Михайловича разболтались краны в умывальниках, не сливается вода в ванной или полетел в газовой колонке змеевик.
      - Привет, Никанорыч, - ответил Баринов и, взглянув на низкую пелену неба, добавил: - Погодка-то оставляет желать лучшего.
      - И не говорите, Николай Михайлович, - залебезил слесарь, боясь потерять удобную тему для разговора, - это не погода, а мерзость какая-то. При такой сырости и радикулит схлопотать недолго. Чем ездить куда-то, дома посидели бы, телевизор посмотрели под рюмочку с кофеечком.
      - Ничего не попишешь - дела, - высокопарно заметил Баринов, садясь за руль. - Мы с вами, Никанорыч, всепогодные.
      - Это точно, - хихикнул слесарь, глядя, как Баринов выводит машину из гаража и запирает дверь. - Ну, обращайтесь, коли чего понадобится.
      - Обязательно, - рассеянно ответил Баринов. Он уже погрузился в свои мысли. "Хорошо, хоть успел вечером забрать машину из ремонта. Совсем обленились, дармоеды. Да я бы за такие деньги..."
      Баринов ехал в другой город к своему старому знакомому, который обещал достать нужный позарез инструмент для работы по камню.
      Младший лейтенант Юрий Полосухин опять нес службу на Семеновском шоссе при выезде из города. Мечтательный по натуре, Полосухин в десятый раз рассматривал привычный пейзаж, находя в нем все новые и новые детали.
      До конца дежурства оставалось меньше двух часов. Проезжающих машин было мало, немилосердно хотелось спать.
      "Меньше машин - больше шансов уснуть", - подумал Полосухин, отпустив после проверки водителя грузовика, и, вспомнив виденный еще в детстве плакат времен гражданской войны, добавил вслух:
      - Не спать на посту!
      Вдалеке, на полотне дороги, уходящей, как казалось, вверх, со стороны города показались синие "Жигули". На ветровом стекле вовсю работали "дворники", уже можно было рассмотреть водителя. Внезапно Юрий почувствовал, что у него холодеет внутри. "Нет, - подумал он, - не может быть... Тогда ведь было темно, очень темно. И шел такой же дождь. Что делать?"
      Когда "Жигули" поравнялись с постом, Полосухин уже стоял с поднятым жезлом, приказывая остановиться.
      - Ваши права, - младший лейтенант наклонившись, отдал честь, не сводя глаз с владельца машины.
      Баринов предъявил права, сохраняя спокойствие, хотя веко левого глаза начало слегка подергиваться.
      - М-да, - протянул Полосухин, придав лицу удивительно равнодушное выражение. - Придется вам пройти на пост ГАИ, там в помещении составим протокол.
      - По какому поводу? - возмутился Баринов, прикидывая в уме, не является ли вся история мелким вымогательством.
      - Видите ли, - уверенно объяснил Полосухин, - тормозные колодки вашей машины не в порядке. Думаю, далеко вы так не уедете, тем более, по мокрой дороге.