 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: БСЭ :: Дансени Лорд :: Лондон Джек :: Родари Джанни :: Самохвалов Максим :: Уилсон Жаклин :: Власова Елена :: Чехов Антон Павлович :: Дик Филип Кинред Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Камо :: Самый яркий свет :: Притчи :: Влюбленный опекун :: Господство женщин :: Полюбить никогда не поздно :: Муму :: Справочник по реестру Windows XP |
Военные тайны XX века - Операция «Миф»ModernLib.Net / История / Безыменский Лев / Операция «Миф» - Чтение (стр. 2)
Другое дело, что этот расчет был ошибочным. Сталин ошибался вместе с Литвиновым и тогдашним послом в Берлине Крестинским (своими будущими жертвами), полагая возможным «укрощение» Гитлера, в чем, впрочем, он был далеко не одинок. Такую же ошибку совершали Чемберлен в Лондоне и Даладье в Париже, готовя курс мюнхенского «умиротворения». В 1935 году Гитлер, узнав от Геринга о советских «авансах», дал отрицательный ответ, понимая, что о нем будет известно лично Сталину (о Канделаки немецкая разведка ошибочно докладывала, будто он является школьным товарищем Сталина). Но Канделаки сам намекал своему партнеру Герберту Герингу (племяннику генерала), что свои предложения вносит по согласованию со Сталиным… В том, что примерно в 1934 году Сталин надеялся «укротить» Гитлера и избежать перехода Германии в лагерь открытых врагов Москвы, нельзя видеть преступления. Преступным и роковым зато было то, что Сталин в стане своих врагов-империалистов не смог увидеть главного, самого опасного врага. Если прочитать его основополагающую речь на XVII съезде ВКП(б) в январе 1934 года, то там достаточно атак на Англию и Францию как представляющих главную опасность для СССР, а фашистские государства упомянуты весьма мягко и даже извинительно: он говорил, что приход нацистов к власти не повод для ухудшения отношений с Германией. «Но дело здесь не в фашизме, хотя бы потому, что фашизм, например в Италии, не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной…» [11]. Была ли альтернатива такому толкованию? Она была изложена на том же съезде в последней съездовской речи Николая Бухарина. Тот требовал отнестись к нацистской идеологии со всей серьезностью, ибо в ней проповедуется «открытый разбой, открытая скотская философия, окровавленный кинжал, открытая поножовщина». Бухарин предупреждал, что германская агрессия будет направлена против СССР. Его заключительные слова сегодня звучат пророчески: «Вот кто стоит перед нами и вот с кем мы должны будем, товарищи, иметь дело во всех тех громаднейших исторических битвах, которые история возложила на наши плечи» [12]. Стенограмма фиксирует: «Аплодисменты». Не бурные, не продолжительные, не овация, какие получали Сталин и его приверженцы. Просто аплодисменты. Кто будет спорить о ключевой роли периода 1939 — 1941 годов в политическом уравнении Сталин — Гитлер? Ведь в это роковое для Европы время вплотную и, главное, без каких-либо посредников столкнулись эти личности. Каждый из них действовал в расчете на ту или иную прямую реакцию партнера, строя схему игры, в которой один хотел переиграть другого. Об этом Гитлер прямо говорил в кругу ближайших сподвижников, Сталин делился тем же, по свидетельству Н. С.Хрущева, со своими соратниками. Был ли драматический поворот августа 1939 года результатом сговора, взаимного обмана или маневром? Или всем вместе? Над этими загадками бились и бьются политики и историки, перебирая довольно скудные архивные свидетельства, особенно касающиеся принятия решения о пакте Сталиным. Сегодня критики и обличители этого решения возмущенно спрашивают: как мог Сталин не видеть, что пакт выгоден Гитлеру, что он открывает Германии дорогу к разгрому Польши, что он оставляет Советский Союз один на один — без западных держав — с фашистской Германией? То, что случилось летом — осенью 1939 года, долгое время представляло загадку для историков. Теперь документы позволяют составить «расклад» сложной дипломатической игры, в которой каждый из участников — Сталин, Гитлер, Чемберлен, Даладье — пытался перехитрить другого и всех вместе взятых. Какова же была игра Сталина? Документы говорят, что будущее нападение Германии на Советский Союз было для Сталина ясным. Если взглянуть на документы стратегического планирования Генштаба Красной Армии, то они — начиная с 1936 года — определяли Германию в качестве будущего противника на Западе. Оперативный план будущей войны, сформулированный в 1938 году [13] , исходил именно из этого. В 1939 году он не изменялся (вплоть до августа 1940 г.) [14] . Сохранился этот «категорический императив» и в начале 1939 года, когда начались первые немецкие зондажи. Существует уникальный документ: дневник советского посла в Германии А.Мерекалова, который записал содержание его доклада на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 21 апреля 1939 года [15] , куда его вызвали из Берлина. Сталин задал послу простой вопрос: — Скажи, пойдут на нас немцы или не пойдут? Мерекалов ответил: — Да, немцы неизбежно пойдут на Советский Союз. Пройдет 2 или 3 года, но неизбежен военный конфликт Германии и СССР, и исходя из этого необходимо строить наши политические отношения с ней. Как вспоминал Мерекалов, Сталин согласился с его оценкой, и на этом же заседании Политбюро приняло соответствующие решения. Оценка была принята, но выводы оказались неожиданными. Именно с апреля советские дипломаты в Берлине (самому Мерекалову было приказано остаться в Москве) стали внимательно относиться ко всем казавшимся ранее абсурдными немецким «авансам». В эти дни в Москве побывал и посол в Англии Майский, который участвовал в переговорах с Англией и Францией. В 30-е годы советская дипломатия видела выход в создании системы коллективной безопасности (с ее пактами между СССР, Францией, Чехословакией). В условиях безусловной угрозы Советскому Союзу со стороны Германии на Западе и Японии — на Востоке эти соглашения казались и Сталину приемлемыми. Но никогда его не оставляла подозрительность в отношении западных демократий, игравших тогда ключевую роль в европейском концерте держав. Советский Союз все время оставался на положении Золушки в европейском дворце, и перспектива оказаться в таком же положении в случае войны Сталина, безусловно, не устраивала. Достаточно прочитать его заявления на XVII и XVIII съездах партии. Они отражали принципиальное, в том числе психологическое, неприятие любого капиталистического партнера, даже если союз с ним обещал преимущества, как англо-французско-советский альянс против Германии. Но вот на мрачном горизонте затяжных и изнурительных переговоров Москвы с Лондоном и Парижем появляется новая фигура — Гитлер с его заманчивыми предложениями: исключение угрозы участия СССР в войне, устранение неугодного соседа — Польши, приращение за ее счет советской территории, перспектива дальнейшего прироста территории СССР за счет Прибалтики. Как прозрачно намекали немецкие дипломаты — Шнурре, Вайцзеккер и сам Риббентроп, предлагался прямой раздел сфер влияния в Восточной и Юго-Западной Европе. Перед этим искушением Сталин устоять не смог. Иными словами, решение в 1939 году пойти по пути возможного раздела сфер влияния (по типичному империалистическому принципу!) означало нечто большее, чем уловку. Недаром, как вспоминал переводчик Сталина Владимир Павлов, в самом начале первой беседы с Риббентропом 23 августа 1939 года Сталин нетерпеливо прервал вступительные пышные тирады имперского министра и потребовал перейти к «сути дела» — к обозначению сфер взаимных интересов. Конечно, о таком Сталин не мог и мечтать в отношениях с Англией и Францией. Для Чемберлена или Даладье подобный раздел был просто немыслим. Скорее они пошли бы на сделку с Гитлером (Чемберлен и Даладье попытались это сделать в Мюнхене в 1938 г.), но со Сталиным они этого делать не собирались… Конечно, Сталин не был наивным политиком, пришедшим в телячий восторг от предложений, привезенных Риббентропом в Москву 23 августа 1939 года. Во-первых, он прекрасно знал эти предложения от советских дипломатов в Берлине. Во-вторых, он сразу потребовал от имперского министра больше того, что он привез (тот был вынужден срочно звонить в Берлин), и получил. Некоторого скепсиса и даже издевательской иронии Сталина имперский министр, спешивший донести Гитлеру о своих успехах, просто не заметил. Например, он не сообщил о такой сцене, разыгравшейся на приеме в Кремле в честь Риббентропа. Министр поднялся по знаменитой лестнице Большого Кремлевского дворца и приветствовал Сталина вытянутой рукой. Окружение Сталина замерло: какая провокация! Но Сталин неожиданно ответил… книксеном. Взявшись пальцами за края своего френча, он картинно присел перед гостем. Собравшиеся разразились громовым хохотом. У Сталина были свои резоны. Он их излагал редко: например, нет никаких следов его высказываний на заседаниях Политбюро в мае — августе 1939 года. Есть, однако, ценное свидетельство, в подлинности которого нет никаких сомнений. Сомнение может быть только в полной искренности изложенной Сталиным позиции. Но она так или иначе была изложена им в длительной беседе с главой Коминтерна Георгием Димитровым 7 сентября 1939 года и сразу была записана последним в своем дневнике. Запись гласила [16] : «7.9.39. В Кремле (Сталин, Молотов, Жданов). Сталин [16.1] — Война идет между двумя группами капиталистических стран (бедные и богатые в отношении колоний, сырья и т.д.). — Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. — Неплохо, если бы руками Германии было расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). — Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расшатывает, подрывает капиталистическую систему. — Позиция коммунистов у власти иная, чем коммунистов в оппозиции. — Мы хозяева у себя дома. — Коммунисты в капиталистических странах в оппозиции, там буржуазия хозяин. Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против .другой, чтобы лучше разодрались. — Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. — Следующий момент — подталкивать другую сторону. — Коммунисты капиталистических стран должны выступать решительно против своих правительств, против войны. До войны противопоставление фашизму демократического режима было совершенно правильно. — Во время войны между имперскими державами это уже неправильно. — Деление капиталистических государств на фашистские и демократические потеряло прежний смысл. — Война вызвала коренной перелом. — Единый народный фронт вчерашнего дня был для облегчения положения рабов при капиталистическом режиме. — В условиях империалистической войны поставлен вопрос об уничтожении рабства! — Стоять сегодня на позиции вчерашнего дня (единый нар. фронт, единство наций) — значит скатываться на позиции буржуазии. — Этот лозунг снимается. — Польское государство раньше (в истории) было нац. государство. Поэтому революционеры защищали его против раздела и порабощения. — Теперь — фашистское государство угнетает украинцев, белорусов и т.д. — Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше! — Что плохого было бы, если бы в результате разгрома Польши мы распространили социалистическую систему на новые территории и население. Мы предпочитали соглашение с так называемыми демокр. странами и поэтому вели переговоры. — Но англичане и французы хотели нас иметь в батраках и притом за это ничего не платить! — Мы, конечно, не пошли бы в батраки и еще меньше, ничего не получая. Надо сказать рабочему классу — — Война идет за господство над миром. — Воюют хозяева капиталистических стран за свои империалистические интересы. — Эта война ничего не даст рабочим, трудящимся, кроме страданий и лишений. — Выступить решительно против войны и ее виновников. — Разоблачайте нейтралитет, буржуазный нейтрал. стран, которые, выступая за нейтралитет у себя, поддерживают войну в других странах в целях наживы». Если отвлечься от «специального заказа» беседы Сталина с Димитровым, которому Сталин хотел доказать пользу и даже благотворность пакта для мирового коммунистического движения, то в знаменателе остается: стремление к укреплению позиций СССР, который должен был оставаться «третьим смеющимся» в схватке двух империалистических хищников. Такого рода мечту Сталин высказал еще в 1925 году, на пленуме ЦК РКП(б), явно желая подражать Ленину, который, совершив в Бресте свой резкий поворот, стремился использовать одного хищника против другого. Достаточно наивное представление Сталина о Гитлере как о человеке, который «подрывает капиталистическую систему», сочеталось с макиавеллистским призывом «подталкивать одну сторону против другой». Еще циничнее рассуждения о «фашистской Польше» — давнем противнике Сталина, не пожелавшем сдаться Красной Армии в 1920 году. Запись Димитрова дает нам своего рода образец сталинского метода обоснования любых своих действий. Это не волюнтаристское «делаю, что хочу», а «делаю, потому что хочу». Встреча в Берлине Сталин и Гитлер никогда не встречались, хотя легенды об этом ходят по миру. Первая из них относится к 1913 году, когда оба действительно жили в одном городе — Вене. Владельцы небольшой гостиницы на Шенбруннершлоссштрассе в XIV районе Вены близ знаменитого императорского дворца рассказывают посетителям, что в комнате на первом этаже жил Иосиф Сталин и здесь же снимал комнату Адольф Гитлер. Но, как гласит известная поговорка, «если это и неправда, то хорошо придумано». В свои венские годы Сталин и вправду жил в этом доме, снимая койку в комнате другого русского эмигранта, будущего советского дипломата Александра Трояновского. В эти месяцы Гитлер жил в другом, далеком отсюда XXрайоне в мужском общежитии на Мельдеманнштрассе. Гитлер пробавлялся уличной продажей своих акварелей, к которым русские эмигранты едва ли приценивались; Сталин же, языка не зная, вообще по городу старался не бродить… Вторая легенда относится к более позднему времени. Ее пустил в ход не кто иной, как небезызвестный шеф ФБР Эдгар Гувер, который в 1940 году доложил Рузвельту, что, по его надежным данным, Сталин и Гитлер точно встретились во Львове 17 октября 1939 года, якобы для заключения секретного военного соглашения. Сведения Гувера были чистой выдумкой. Сталин в этот день был в Москве (это подтверждают записи секретарей, тщательно фиксировавших посетителей генсека), Гитлер — в Берлине. Да и зачем им было тайно ехать в неспокойный Львов, когда Молотов в скором времени посетил Берлин? Именно тогда, провожая 13 ноября 1940 года посланца Сталина к дверям, Гитлер, обращаясь к нему, попросил переводчика Валентина Бережкова перевести: «Я считаю Сталина выдающейся исторической личностью. Да и сам я рассчитываю войти в историю. Поэтому естественно, чтобы два таких политических деятеля, как мы, встретились. Я прошу Вас, господин Молотов, передать господину Сталину мои приветы и мое предложение о такой встрече в недалеком будущем…» Интерпретаторы советско-германского пакта о ненападении с традиционных позиций советской эпохи считают его хитрой, даже гениальной уловкой и не видят за тогдашними формулировками пакта Молотова — Риббентропа серьезной стратегической линии на возможность дальнейшего (после 1939 г.) раздела сфер влияния с участием Советского Союза. Ссылаются они и на знаменитые переговоры В.Молотова в Берлине 12 — 14 ноября 1940 года с Гитлером. Перед этим Германия в необычной форме — было направлено письмо министра Риббентропа не его коллеге Молотову, а прямо Сталину — предложила Сталину обсудить вопрос о вступлении СССР в подписанный 27 сентября 1940 года «тройственный пакт» Германии, Италии и Японии. Как известно, СССР в пакт не вступил. Более того: сразу после встречи с Молотовым Гитлер принял решение подписать директиву на операцию «Барбаросса». Те же традиционные интерпретаторы видят в подобном развитии событий аргументы в свою пользу. Но реальная политическая фактура ноябрьских переговоров заставляет снова серьезно задуматься о смысле политики Сталина. Спора нет: до сего времени это сделать было трудно. Каждая из сторон — немецкая и советская — излагала ход переговоров по-своему. После войны появились немецкие записи бесед Молотова с Гитлером, по которым окончательных выводов сделать было невозможно. Затем — лишь в 1992 году! — в Москве был опубликован текст шифротелеграмм, которые Молотов посылал Сталину из Берлина (автор книги предпринял эту публикацию на страницах журнала «Международная жизнь» вместе с молодым дипломатом С.Горловым) [17] . Но и они не дали ответов на все вопросы, так как в шифровках Молотов ссылался на некие предварительные директивы [18] , которые в архиве МИД найти не удалось. Единственное, что было ясно: Молотов в Берлине боялся лишнее слово произнести без согласования со Сталиным. Не будет преувеличением сказать, что по сути это была встреча Гитлера не с Молотовым, а со Сталиным. Сегодня мы в состоянии еще раз повторить вещие булгаковские слова: рукописи не горят. Вопреки неоднократным заверениям руководителей дипломатических архивов, директивы Сталина для берлинских переговоров сохранились. Они находятся в личном архиве Молотова, хранившемся в архиве Общего отдела ЦК КПСС. Текст действительно рукописный. Писал Молотов, судя по всему, под диктовку (Сталина, конечно). Многие слова сокращены, текст испещрен подчеркиваниями различного вида. Подлинность — абсолютная, так как молотовский почерк прекрасно известен. Дата — 9 ноября 1940 года, то есть день перед отъездом из Москвы. Запись озаглавлена: «Некот. [орые] дир. [екти] вы к берл.[инской] поездке».Текст гласит [19] : «С. Секретно Некот. дир. вы к берл. поездке 9.Х1.40 «1.Целъ поездки: а) Разузнать действительные намерения Г. и всех участников Пакта 3-х (Г., И., Я.) в осуществлении плана создания «Новой Европы», а также «Велик. Восточноазиатского Пространства», границы «Новой Евр.» и «Вост. Аз. Пр.»; характер госуд. структуры и отношения отд. европ. государств в «Н.Е.» и в «В.А.», этапы и сроки осуществления этих планов, и по кр. мере ближайшие из них; перспективы присоединения других стран к Пакту 3-х; место СССР в этих планах в данный момент и в дальнейшем. б) Подготовить первоначальную наметку сферы интересов СССР в Европе и также в Ближней и Средней Азии, прощупав возможность соглашения об этом с Г., а также с И., но не заключать какого-либо соглашения с Г. и И. на данной стадии переговоров, имея в виду продолжить эти переговоры в Москве, куда должен приехать Риб. в ближайшее время. 2. Исходя из того, что с. —г. соглашение о частичном разграничении сфер интересов СССР и Германии событиями исчерпано (за исключ. Финл.), в переговорах добиваться, чтобы к сфере интересов СССР были отнесены: а) Финляндия — на основе с.г. соглашения 39 г., в выполнении которого Г. должна устранить всякие трудности и неясности (вывод герм, войск, прекращение всяких политич. демонстраций в Ф. и в Г., направленных во вред интересам СССР). б) Дунай, в части морского Дуная, в соответствии с директивами т. Соболеву. Сказать также о нашем недовольстве тем, что Г. не консультировалась с СССР по вопросу о гарантиях и вводе войск в Румынию. в) Болгария—главный вопрос переговоров, должна быть, по договоренности с Г. и И., отнесена к сфере интересов СССР на топ же основе гарантий Болгарии со стороны СССР, как это сделано Германией и Италией в отношении Румынии, с вводом советских войск в Болгарию. г) Вопрос о Турции не может быть решен без нашего участия, т.к. у нас есть серьезные интересы в Турции. д) Вопрос о дальнейшей судьбе Румынии и Венгрии, как граничащих с СССР, нас очень интересует и мы хотели бы, чтобы об этом с нами договорились. [е) Вопрос об Иране не может решаться без участия СССР, так как там у нас есть серьезные интересы. Без нужды об этом не говорить]. ж) В отношении Греции и Югославии мы хотели бы знать, что думает Ось предпринимать». Далее шли пункты о Швеции, Балтике, Турции, Англии, США. Под конец упоминались Китай и судьба Британии: «9. Относительно Китая в секретном протоколе в качестве одного из пунктов этого протокола сказать о необходимости добиваться почетного мира для Китая (Чан-Кай-Ши), в чем СССР, м.б. с участием Г. и И. готов взять на себя посредничество, причем мы не возражаем, чтобы Индонезия была признана сферой влияния Японии (Манчжоу-Го остается за Я.). 10. Предложить сделать мирную акцию в виде открытой декларации 4-х держав (если выяснить благоприятный ход основных переговоров: Болг., Турция и др.) на условиях сохранения Великобританской Империи (без подмандатных территорий) со всеми теми владениями, которыми Англия теперь владеет, и при условии невмешательства в дела Европы и немедленного ухода из Гибралтара и Египта, а также с обязательством немедленного возврата Германии ее прежних колоний…» Историкам предстоит разбираться во всех подробностях этого документа, потрясающего своим цинизмом. Сейчас важнее не подробности, а общая концепция сталинского замысла возможного раздела сфер влияния между Советским Союзом, с одной стороны, и Германией, Италией, Японией — с другой. В нем делятся не какие-либо малые страны типа прибалтийских. Идет речь о континентах, включая великодушную гарантию «Великобританской Империи» (кстати, именно это предлагал англичанам Гитлер на закулисных переговорах, на которые в особом пункте Сталин велел Молотову намекнуть). Могут возразить: все это он «разыгрывал», заранее зная обо всем (многомудрый, великий и всеведущий Сталин). Но зачем было в разговоре наедине со своим ближайшим сподвижником говорить о «подготовке первоначальной наметки сферы влияния СССР в Европе, а также в Ближней и Средней Азии, прощупав возможности соглашения с Г., а также с И.»? Обманывать Молотова? Зачем было Сталину 25 ноября срочно вызывать к себе Георгия Димитрова и сообщать ему о том, что «сегодня делаем болгарам предложение о заключении пакта взаимопомощи» с далеко идущими политическими, экономическими и военными целями? Сталин разъяснил, что «при заключении пакта о взаимопомощи мы не только не возражаем, чтобы Болгария присоединилась к тройственному пакту, но тогда и мы сами присоединимся к этому пакту» [20] . Зачем было после возвращения Молотова из Берлина посылать Гитлеру формальное согласие на вступление СССР в тройственный пакт? Вопросов много. Много и ответов, но они не могут вычеркнуть из истории XX века трагических событий, которые предшествовали нападению Германии на Советский Союз. Другое дело, что Гитлер вовсе не собирался делиться со Сталиным. Сталин понял это слишком поздно. Писал ли Сталин Гитлеру? Факт остается фактом: непосредственное общение двух «таких политических деятелей», как Сталин и Гитлер, ограничилось перепиской. Первое послание Гитлера было датировано 21 августа 1939 года, ответ Сталина — тем же днем. Известны и телеграммы, которыми обменивались Сталин и Гитлер по табельным датам (среди них многозначительная телеграмма Сталина «о немецко-советской дружбе, скрепленной кровью»). Но в этом общении есть одно «белое пятно». О нем-то и пойдет речь в этом разделе. …5 мая 1941 года в резиденции немецкого посла в СССР графа Фридриха Вернера фон дер Шуленбурга состоялась встреча, которая, окажись она успешной, могла бы повлиять на ход XX века. Граф Шуленбург — приверженец той самой прорусской группы немецких политиков, на которых в начале гитлеровской эры ставили Сталин и Литвинов, — решился на шаг, не имевший прецедента в дипломатической практике. Посол страны, готовившей нападение на СССР, решил предупредить будущую жертву агрессии о грозящей опасности. Только что он побывал в Берлине и из разговоров в своем ведомстве и с друзьями-военными убедился, что нападение предрешено и приготовления к нему завершаются. Говорить об этом советскому послу в Берлине было бы опасным, зная систему подслушивания. Но приехав в Москву, граф узнал, что посол Деканозов находится в советской столице. Дипломатический этикет делал обычным делом встречу двух послов, тем более что Шуленбург пользовался в Москве высокой репутацией. Бояться советских «жучков» не следовало: они могли лишь продублировать сообщения Шуленбурга для советского высшего руководства. Днем 5 мая Деканозов прибыл на завтрак в резиденцию посла в Чистом переулке вместе с переводчиком Владимиром Павловым — человеком надежным, работавшим в этом качестве со Сталиным и Молотовым. Сохранилась запись, сделанная Деканозовым для доклада начальству. Из нее «вычитать» шуленбурговское предупреждение можно лишь с трудом, что вполне объяснимо: Деканозов прекрасно знал настроения Сталина и Берия, так как на его соответствующие шифротелеграммы из Берлина он получал гневные ответы о «фальшивках» и «английских провокациях». Поэтому при написании документа Деканозов и Павлов избирали самые осторожные формулировки — благо, они были без свидетелей [21] . Зато в устной версии Анастаса Микояна, которому Сталин рассказывал о беседе Деканозова, предупреждение было достаточно недвусмысленным. Беседа не прошла без следа. 9 мая Деканозов неожиданно для Шуленбурга попросил о новой встрече, которая состоялась уже не в Чистом переулке, а недалеко от резиденции Шуленбурга, в знаменитом особняке Наркоминдела на Спиридоньевке. Деканозов вернулся к теме «взаимного недовольства» СССР и Германии, разобрав отдельные пункты (германские гарантии Румынии, советско-югославский пакт, никелевые рудники в Петсамо), и изложил предложение, безусловно, исходившее от Сталина и Молотова. Запись, снова сделанная Павловым и до 1993 года хранившаяся в секретном архиве Молотова, гласит [22]. «Я продумал вопрос о мерах, которые можно было бы предпринять… Мне казалось, что поскольку речь может идти об обоюдных действиях, то можно было бы опубликовать совместное коммюнике, в котором, например, можно было бы указать, что с определенного времени распространяются слухи о напряженности советско-германских отношений и о назревающем якобы конфликте между СССР и Германией, что эти слухи не имеют под собой основания и распространяются враждебными СССР и Германии элементами. Я подчеркнул, что не формулирую окончательного содержания коммюнике, ибо высказываю свое личное предложение. При этом я, отклоняясь от темы, спросил Шуленбурга, читал ли он опровержение ТАСС, опубликованное сегодня в газетах, и какого он мнения по поводу этого опровержения. Шуленбург ответил, что читал, но от высказывания своего мнения уклонился. В ответ на мое предложение Шуленбург заявил, что у него имеется другое предложение. Он полагал бы целесообразным воспользоваться назначением Сталина главой Советского правительства. По мнению Шуленбурга, Сталин мог бы в связи с этим обратиться с письмами к руководящим политическим деятелям ряда дружественных СССР стран, например к Мацуока, Муссолини и Гитлеру, «может быть, — добавил Шуленбург, — и к Турции», и указать в этих письмах, что, став во главе правительства (Ш. опять как бы ошибочно сказал — «государства»), заявляет, что СССР будет и в дальнейшем проводить дружественную этим странам политику. Текст писем, адресованных указанным странам, мог бы быть одинаковым, но в письме, адресованном Гитлеру, во второй его части, могло бы быть сказано, например, так, что до Сталина дошли сведения о распространяющихся слухах по поводу якобы имеющегося обострения советско-германских отношений и даже якобы возможности конфликта между нашими странами. Для противодействия этим слухам Сталин предлагает издать совместное германо-советское коммюнике примерно указанного мною содержания. На это последовал бы ответ фюрера, и вопрос, по мнению Ш., был бы разрешен. Передав мне это, Ш. добавил, что, по его мнению, мое предложение о коммюнике хорошее, но надо действовать быстро, и ему кажется, что можно было бы таким образом объединить эти предложения. В дальнейшей беседе Шуленбург отстаивал свое предложение, говорил, что надо сейчас очень быстро действовать, а его предложение можно очень быстро реализовать. Если принять мое предложение, то в случае передачи текста коммюнике в Берлин там может не оказаться Риббентропа или Гитлера и получится задержка. Однако если Сталин обратится к Гитлеру с письмом, то Гитлер пошлет для курьера специальный самолет и дело пойдет очень быстро». Деканозов вел себя очень осторожно: «Видя, что Шуленбург не поддерживает предложение о совместном коммюнике, я сказал, что не настаиваю на своем предложении, которое было мною сделано по просьбе посла, выразившего беспокойство по поводу слухов. Кроме того, разговор о письме т. Сталина Гитлеру вообще является гипотетичным, и я не могу входить в подробности его обсуждения. К тому же я предвижу трудности в его реализации». Шуленбург, в свою очередь, «вернул» предложение: «Было бы хорошо, чтобы Сталин сам от себя спонтанно обратился с письмом к Гитлеру». 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18 |
|||||||||