Внезапно гулкое эхо разнеслось по лесу. Хищник инстинктивно прыгнул в сторону, притаился за деревьями, хотя его сейчас вряд ли можно было увидеть.

У расы Хищников врождённая защита, во многом и предопределявшая преступные наклонности, – быть зримым для других по собственному усмотрению. Хищник немного изменил температуру своего тела – теперь он походил на вырезанную из слюды пластину.

К лесу приближалось странное существо. Хищник настроил зрение: картинка возникла в мельчайших подробностях.

Силуэт страннейшего во Вселенной создания приближался. Вжавшись спиной в дерево, Хищник выжидал, дивясь причудам природы.

Сколько Хищник не пытался вспомнить, нигде он не слыхал о существах с таким количеством конечностей. Причём верхние конечности на вид казались хрупкими и не пригодными ни для чего. И вторая голова по сравнению с первой казалась настоящим уродством.

Хищник поморщился: если на этой планете обитали симбионты, придать себе такой нелепый вид, по меньшей мере, не эстетично.

Верхнее чудище, чем-то даже схожее с хищниками, было, ясное дело, существом-паразитом на теле первого – большого и могучего. А Хищник терпеть не мог дармоедов, считая, что каждый должен зарабатывать на жизнь сам.

Здоровяк же терпеливо сносил паразита и, кажется, исполнял его волю. Хищник всегда поражался цивилизациям, где у власти были слабейшие. Превращаться не торопился: можно ведь, став четырёхногим гигантом, оказаться у мелкого двуногого в услужении.

Хищник покопался в воспоминаниях: среди планет, которые все ещё нуждались в услугах торговцев оружием, была одна мрачная, небольшая планетка, с бешеной скоростью носившаяся по орбите. Её обитатели делились на две расы: уродливых двугорбых карликов и огромных шестируких великанов. При этом карлики гоняли великанов, особо не напрягаясь. А те и не возражали!

Как-то доставив карликам, отличавшимся воинственным и злобным нравом, пращи и металлические диски для метания, Хищник задержался с обратным отлётом.

Полюбопытствовал у великана:

– Почему вы терпите этих недоростков? Вокруг контейнера с оружием суетилось шесть или семь карликов. Те, едва удерживая в квёлых ручонках рукоятки хлыстов, подгоняли глупо ухмыляющегося великана.

На вопрос, повторенный дважды, гигант ответил не сразу. Дождался, пока карлики не уберутся прочь. Почесал в затылке одной из ручищ. Лениво отмахнулся, словно разговаривал с недотёпой:

– Да ведь они лишь делают вид: мол, сами! Да самостоятельные. А растеряются, если речку в брод перейти!

– Ну, и пусть! – втолковывал Хищник. – Тебе что за дело? Ведь ты можешь троих на ладонь посадить, а другой прихлопнуть.

– Вот именно, – пропыхтел великан, больше не обращая на торговца внимания.

Потащил оружие в ангар, придерживая всеми шестью руками. Карлики, увидев сгорбленную спину, тут же полезли саранчой к гиганту на закорки. Хохотали все: и карлики, и великан.

Вернувшись за новой порцией оружия, великан бросил Хищнику:

– Всегда надо заботиться о тех, кто от тебя зависим.

Хищник лишь сплюнул, не добившись толку. Слабые не заслуживают, чтобы их щадили. Умение прикинуться добрым, когда выгодно. И быть безжалостным, когда кружится голова от жажды крови.

Подзабытая картина возникла так реально, что Хищник чуть не упустил симбионта.

– Стой! – выступил Хищник из-за дерева. Симбионт прошествовал мимо. Ну, хорошо, не видишь, но чтобы во Вселенной водились существа, не понимающие межгалактический!

Всадник проскакал мимо, не заметив прозрачного пришельца. Кин-Чин оглянулся: всё-таки погоню послали, и она, как принц ни путал следы и ни плутал по лесу, не отставала.

Лагерь повстанцев, куда спешил Кин-Чин, был в дубовой роще, до которой оставался один перелесок и поле.

Принц свернул: не хватало ещё провести врагов в лагерь Мицу и её друзей.

Сейчас, впрочем, принц был куда ближе к повстанцам, чем к воинам отца. Кин-Чин, несмотря на молодость, а, может, благодаря ей, компромиссов не признавал.

Пожалуй, ещё несколько месяцев назад, да что там – совсем недавно – принц боготворил отца и принимал всё, что творит Наринаго, как необходимость.

Князь Наринаго, сухощавый старец, в свои годы мог поспорить и выстоять в бою против мужа в расцвете лет. Кин-Чина восхищала мудрость отца и его выносливость.

Правда, порой Кин-Чин не одобрял суровость князя к слугам и воинам. Но отец объяснил, что лучше наказать за мелкую провинность, чем дожидаться настоящей вины. И принц, в который раз подивился: отец думает о будущем каждого человека в княжестве!

– Помни, сын, – говаривал князь Наринаго, – тебе в этом мире дана большая сила и власть. Не урони честь предков – пусть твоё имя само по себе служит предостережением для непокорных!

И Кин-Чин старался во всём подражать отцу. Так длилось до последнего праздника Трёх Лун. Праздник отмечали ежегодно, пышно и весело. Кин-Чин вместе со всеми жителями города прошествовал по главной улице под пение и музыку. Девушки осыпали проходящих парней пригоршнями лепестков и сладких конфетных шариков. Людская река бурлила. Тут и там раздавались восторженные крики. Весь день в городе звучала музыка. Бродячие артисты забавляли народ незатейливыми представлениями. Даже Кин-Чин сбегал посмотреть на чёрного ребёнка, кобру, танцующую в ивовой корзине, и грызущую жёлтые прутья пуму.

К вечеру городская площадь заполнилась – закончились приготовления к главному событию праздника.

Обычай выбирать князя Трёх Лун сложился в очень давние времена. И преступник, приговорённый к смерти, правил с заката до рассвета: в эту ночь дозволено все.

К площади начал стекаться народ ещё днём. Теперь было не протолкнуться. Стража едва сдерживала напор толпы. Кого-то сдавили слишком сильно: раздался крик, и упавшего затоптали.

Стемнело. На площади зажгли факелы. По лицам заметались тени. В этот раз преступников было трое. Их вывели на помост. Поставили лицом к толпе. Теперь народу решать, кому они отдадут город и себя на ночь.

Кин-Чину приглянулся младший, но его-то точно не выберут. Народ не доверит развлечения подростку со слабыми кистями. Немного радости, если князь Трёх Лун просто заставит полюбоваться на небесные светила да призовёт лечь спать. Придётся подчиниться.

А может, бывало и так, отдать город горожанам на разграбление. И тогда дом соседа – твой дом. И воины князя Наринаго сами будут тащить чужое добро.

Выбирать, это ясно, будут из двоих других. Князь Наринаго хмуро поглядывал на претендентов: худого, длинного, как жердь, мужчину лет тридцати и коренастого крепыша Ямато. Его нельзя было выбирать! У князя не было достоверных сведений, но слухи просачивались: мол, Ямато – сын того самого… Думать о прошлом не хотелось. Наринаго злил и дурацкий обычай, и подобранные претенденты на титул.

Однако дразнить народ не было нужды. В городе и так бродило недовольство из-за непомерных поборов князя. Отменить финал праздника – кончится бунтом.

«Ничего, – утешал себя князь, – что может случиться за одну ночь?»

А народ уже тянулся к преступникам на помосте. Выспрашивали, что наобещает новый правитель, приглядывались, сравнивали.

Ответы были на грани пристойности – крепыш отвечал с грубоватым смаком. Его товарищи по несчастью молчали, отстраняясь от особо активных, норовивших ухватить за край одежды.

Больше волновались по пустякам: настоящих ли преступников, не подставных ли, привели? Какие безумства сумеют придумать этой ночью? С нетерпением ждали голосования – бросали в урну один из трёх разноцветных камешков. Лидировал крепыш.

Человек – существо терпеливое. Он может сносить голод, унижения, раболепно гнуть спину перед плюнувшим в лицо. Но всякая обида накапливается. И наступает предел: ярость и слепое безумие, требующее выхода. В праздник Трёх Лун дозволено все.

Давай! Круши жилища, поджигай чужие конюшни. Бери этой ночью любую красотку, которую успел схватить в темноте.

Ночь Чёрных Слез обернётся праздником. Ну, что ж, придёт рассвет, нацепит тебе на шею ярмо – и покатится колесо. До нового праздника Трёх Лун.

– Его! – наконец, взревела толпа, поднимая над собой Ямато.

Многорукий монстр донёс Ямато до возвышения, где князь Наринаго готовился уступить своё место.

Князь поднялся. Ястребино глянул в пьяные лица. Бесчисленное море голов в темноте.

Ямато чуть кривил в ухмылке губы. Князь с трудом сдерживал дрожь в пальцах.

Ямато выжидал. Наринаго медлил: пока его ступни не коснулись земли, он всё ещё правитель и имеет право приказать. Наринаго опустился на колено, готовясь первым принести присягу на верность новому правителю. И вдруг рука князя упёрлась в грудь Ямато.

– Взять его! – бросил князь страже. Стража попятилась. Народ зароптал, но тут же утих. Ямато, воспользовавшись заминкой, оттолкнул Наринаго и прыгнул с помоста, прячась в толпе.

Ещё не бывало, чтобы правитель не выполнил условия обряда – Наринаго стал первым.

Воины князя ощерились копьями.

Люди бросились врассыпную, давя и калеча слабейших. Это стража с запозданием выполняла приказ. В толпу полетели стрелы. Кого-то накололи на копье. Стражи знали: князь простит, если жертвой станет и случайный ротозей; князь не спустит городу, если Ямато уйдёт.

Кин-Чин краем глаза видел, как двое оставшихся преступников сиганули с помоста вниз и были таковы.

Но юношу заботило иное.

– Отец! – Кин-Чин рванул князя за плечо. – Посмотри на меня! Наринаго следил напряжённым взглядом за удаляющейся погоней.

– Чего тебе, Кин-Чин? – нетерпеливо отмахнулся князь.

Было ясно: Ямато удастся скрыться. Уж слишком много недовольства горело в пьяной толпе – преступника спрячут.

– Отец! – повторил Кин-Чин отчаянно. – Ты нарушил слово! Ты не выполнил обряд!

Князь обернулся. Смерил сына с головы до ног. Сжал зубы, отчётливей проступили скулы:

– Ну, и что? Тебе пора повзрослеть и выбросить из головы младенческие бредни!

Принцу показалось, что его окатили ушатом воды.

А князь добавил, раздосадованный неудачей:

– Лишь глупцы, называющие себя праведниками, цепляются за правду.

Лишь недотёпы искренне верят в суд совести. Думай лучше вот о чём: что было бы со мной и с тобой, если бы этот мерзавец потребовал не бочку вина и девку, а мою власть? Моё княжество?

– Но ведь этого не просил ещё никто!

– Может, и так, – коснулась усмешка губ князя. – Но этот попросил бы, уверяю тебя!

– Отец! – не унимался Кин-Чин. – Но ты всегда говорил, что самое ценное – слово князя. И можно рискнуть даже жизнью ради чести. И даже если преступник в самом деле захотел бы присвоить власть, ты должен был уступить ему.

– Ты ещё поучать! – разъярился Наринаго.

Ответить Кин-Чин не успел. Перед ними, бледно-жёлтый, как коробочка созревшего хлопка, возник из темноты начальник стражи:

– Князь! Ямато исчез.

– Значит, ты тоже исчезнешь, – бросил князь.

– Прости! Я найду его! – начальник стражи полз на коленях за удаляющимся к замку князем, пытаясь поцеловать край одежды.

– До утра! – предупредил Наринаго.

Ночь притаилась. Люди попрятались по домам, забились в щели. До рассвета ходили с обысками, громко ругались воины Наринаго.

Кин-Чин вернулся в замок лишь тогда, когда на сторожевой башне сменился караул. Принц и вообще бы не вернулся. Но человек чаще бежит тогда, когда надеется на удачу. Кин-Чин был никому во всём свете не нужен.

Кин-Чин проскользнул мимо спальни отца – их покои разделял неширокий коридор. Раньше Кин-Чина радовало, что перед сном можно прошмыгнуть к князю – теперь было неприятно, что человек, нарушивший слово, так близко. Принц физически ощущал, как по спине пробежали мурашки: любимых мы всегда способны возненавидеть.

Лучше б его самого так кошмарно унизили перед народом, чем жить сыном бесчестного человека.

Зажигать светильник Кин-Чин не стал, довольствуясь скудным светом луны. Оставшись один, принц бросился на постель и разрыдался.

– Ну вот, фокусы! Мужчина не должен плакать!

Кин-Чин подскочил, нашаривая кинжал под подушкой.

Загорелась тусклая коптилка. Над принцем склонялось нежное девичье лицо с обиженно поджатыми губами. За спиной девушки маячили две тени.

– Кто вы? Что вы делаете в моей опочивальне? – возмутился непрошеному вторжению Кин-Чин.

– Прости, принц, – девушка глядела прямо и ясно. – Я попробую объяснить лучше моих спутников – они люди простые!

– Но-но, потише! – хохотнул знакомый Кин-Чину голос.

– Мы, – продолжала девушка, – те, кого ты видел на помосте преступников.

– Теперь я узнаю вас, – пригляделся Кин-Чин. – Это – Ямато, вор и убийца. Тот худой – воровал лошадей у соседей. А ты, – принц припомнил, – ты виновна в том, что отравила собственного мужа!

Девушка всплеснула руками. Коротко звякнул колоколец смеха.

– Какими глупостями тебя кормят! Да я ещё даже не невеста!

– Вот девушки, одно на уме, – Ямато отстранил Мицу. – Лучше послушай о другом, принц!

И Кин-Чин узнал, что когда-то задолго до его рождения, городом и княжеством правил отец Ямато. Его правление, насколько это возможно, было мудрым и справедливым.

Но как-то в праздник Трёх Лун в город пришёл чужеземец. Платье было истрёпано, щеки обросли щетиной. Веки покраснели от усталости и дорожной пыли.

Он, веселя толпу, взошёл на помост преступим ков, показывая только что стянутый у стражника меч, – и объявил, что готов понести наказание. Его явление всех позабавило. Легко и остроумно отвечал пришелец на выпады толпы. Прежний князь, человек добродушный и любивший юмор, не возражал, когда народ выбрал бродяжку в князя праздника Трёх Лун. А пришелец, приняв скипетр княжеского отличия, потребовал себе титул навечно. Себе и своим потомкам.

Так в княжестве воцарился род Наринаго.

– И мой отец безропотно выполнил долг чести – отдал Наринаго город, – довершил рассказ Ямато. – Но, по-моему, и твоему отцу время вспомнить: долги возвращают!

Кин-Чин окаменел: слишком много событий принесла Чёрная Ночь. Мало того, что на принца обрушилось презрение народа, так, оказывается, его отец был вором.

– Но вам нельзя тут оставаться, – только и нашёлся, что ответить, принц. – Вас ищут.

Откликнулся Ямато:

– Ну, твоя спальня – последнее место, где нас станут разыскивать. А, во-вторых, отсюда, поговаривают, начинается подземный ход, выводящий к лесу.

Кин-Чин нырнул в омут с обрыва:

– Я помню этот лабиринт. Я выведу вас!

– Ты славный парень, – хлопнул по плечу Ямато. – Вот и Мицу говорит, что ты симпатичный!

– Эй, ты, – смутилась девушка, покраснев.

С той ночи существование Кин-Чина делилось на две половинки: в замке, где всё стало ненавистным, и в рощице, где его влюблёнными глазами встречала Мицу.

Принц бы и вовсе ушёл в лагерь повстанцев, но Мицу была непреклонна.

– Сейчас время войн, и нет места любви, – убеждала девушка принца. – Стоит тебе исчезнуть из замка, твой отец перевернёт небо и землю. Мы готовим восстание – и не можем рисковать, потакая твоей прихоти. Будут искать тебя, а наткнуться могут на склады оружия, припасы зерна. Кто-нибудь и место лагеря пронюхает.

Неохотно, но Кин-Чин подчинился. Он и сам не понимал, как эта хрупкая девушка в считанные недели приобрела над ним власть: возразить Мицу принц не смел.

Но сейчас у принца был повод: Кин-Чин узнал, что князь, шкурой чувствуя настроения в народе, решил не ждать, а выступить первым. Повстанцев нужно было предупредить.

Наринаго ускорил события. В замок спешно собирались воины из дальних и близких предместий. Склады были набиты оружием. Вокруг Наринаго так и вертелся торговец Уокер. События набирали ход…

Кин-Чин ещё раз попытался оторваться от погони. Скачки продолжались не первый час. Солнце успело добраться до заката и покатиться по другой стороне небесной горки.

Лошадь принца сбивалась с шага. Сам Кин-Чин чувствовал себя вяленой дыней. Предупредить повстанцев он не смог, но теперь хотя бы нужно было увести погоню от лагеря Мицу и Ямато.

Кин-Чин свернул с морского побережья к ближайшему перелеску. Из-за деревьев оглянулся.

– Демон вас побери!

Всадники, спешившись, проследили следы копыт. Помчались к лесу. Солнце садилось у них за спиной, окрашивая прибрежные скалы в алое. Принц подпустил погоню ближе. И снова рванул через лесную просеку. Но воины не отставали, ориентируясь уже по стуку копыт.

Кин-Чин решил заканчивать игру в прятки. Он развернул лошадь навстречу стражникам. Начальник гвардейцев хлестнул лошадь.

Теперь между принцем и стражниками было расстояние в длину меча.

Принц Кин-Чин! Ты должен вернуться в замок! Это приказал князь Наринаго!

– Отдай оружие, принц! – добавил маленький и толстый.

Требование возмутило:

– Лучше убейте меня! – потряс мечом Кин-Чин.

Начальник гвардейцев парировал удар. Завязалась схватка – ловкие выпады, звон металла – впрочем, никому не причинившая вреда: гвардейцы и оцарапать принца не посмели бы.

Одному из стражников, наконец, удалось выбить меч из рук Кин-Чина. Другой тут же ухватил лошадь принца под уздцы.

Принц, порядком запыхавшийся, больше не сопротивлялся.

Кавалькада двинулась в сторону замка.

Спектакль закончился счастливым финалом. По крайней мере, единственный зритель – прятавшаяся в ветвях дерева Мицу – подумала именно так. Она несколько раз порывалась вступить в бой. Но благоразумие одержало верх.

Мицу вздохнула: неприметно для неё принц стал частью её мыслей, надежд. Ей нравилось, как он говорит, с какой непритворной искренностью смотрит.

И ещё Мицу немножко задирала нос: она, видно, и в самом деле необыкновенная, раз её любит такой красивый и мужественный воин. У подружек приятели были попроще. Зато и заботы мучили другие. А Мицу в будущее не заглядывала. Там вряд ли их с принцем ждало что-нибудь хорошее. Наринаго никогда не примирится с подобным союзом единственного сына. А Кин-Чин не сможет жить в хижине, крытой соломой. А ещё эта глупая борьба мужчин за власть! Ямато, Мицу знала, рассказал Кин-Чину не всю правду. Были времена, когда княжеством и впрямь правил род Ямато и Мицу. Но были целые эпохи, когда власть принадлежала роду Наринаго.

И конца бесконечной борьбе не предвиделось.

Эта вражда продолжалась столько лет, что люди уже успели позабыть её истоки. Лишь древние манускрипты могли бы поведать правду, но кому была охота копаться в них?

Лишь песни и легенды намекали об истинной причине вражды двух некогда великих родов.

Кин-Чин, понурившись, плёлся за стражей. Молчали.

Принц вздыхал: так и не успел предупредить Мицу.

Мицу проводила принца, пока прибрежные скалы не скрыли всадников. Свистнула. Из кустарника выбежала лошадь Мицу.

Хищник обрадовался: оказывается, симбионты на этой планете могут обходиться друг без друга.

Хрупкий гуманоид показался Хищнику недостойным партнёром. И потом: иметь дело с сам кой?!

Хищник нагнал всадников у самого замка. Остановился невдалеке от лагеря Уокера и врубил гипноприбор. Гипнополе покрыло пространство. Когда в лагере торговцев появилось странное, полу прозрачное существо, никто не удивился.

– Ты знаешь меня давно. Мы – партнёры. Я – твой повелитель и господин! – Уокер не знал и не помнил, откуда в его мозгу появилось твёрдое убеждение, что Хищника нужно слушаться. Он был теперь пешкой в чужой игре, и, удивительно, Уокера это вполне устраивало.

Убедить остальных, что он – зло давнее и неизбежное, Хищнику тоже проблем не составило.

Когда опустился подвесной мост для торговцев, Хищник затесался в толпу.

Мик наконец-то добрался до подземки. Теперь надо было как-то почиститься и принять независимый вид. Мик с младенческих лет усвоил: лучшая форма защиты – нападение. Но до конца отрепетировать образ не успел. Из-за поворота на Мика накинулся Раф, злой и решительный. Вцепился в непутёвого братца. И черепашки покатились рычащим и кусающимся клубком.

– Бей его! – подзуживал наставник Сплинтер, сидя на возвышении. Сам не вмешивался.

– Вот я тебя! – пыхтел Мик, пытаясь вывернуться из-под навалившихся братьев.

Клубок распался. Мик грозно махал в воздухе кулаками, но к братцам не приближался.

– А теперь давай серьёзно, – Лео уселся на широкую кровать и взбил подушку. – Рассказывай!

Лео шлёпнулся на живот, подперев лапами морду. Раф и Дон устроились рядом. Мик гордо молчал, потирая ушибы.

– Где ты был? – подал голос Сплинтер, стукнув для убедительности лапой по панели.

– И куда ты ходил вчера? – подхватил Раф.

– И позавчера где-то шатался, – напомнил Дон.

– Нам – надоело! – заключил Лео.

– Ишь, прицепились, – пробурчал Мик, направляясь к буфету.

Братья, хмыкнув, переглянулись.

Мик откинул голубую крышку контейнера. Одной лапой пошарил внутри, другой включил автономную скороварку. Лапа ни с чем вынырнула из контейнера. Мик ошарашенно разглядывал пальцы: в них ничего, ну, ничегошеньки не было.

– Так, – покосился Мик на ехидные рожи. – Решили уморить голодом? Хорошо же! – мстительный Мик сцепил лапы на урчащем брюшке. – Перекусив, я как раз собирался рассказать, в какой странной компании видел нашу Эйприл, а теперь – ничего подобного!

– Эйприл! – братья разом вытянули шеи. Даже Сплинтер, никогда в ссоры не вмешивавшийся, выглянул из за перегородки.

Сплинтеру повезло в этом мире ничуть не больше, чем черепашкам-мутантам.

Правда или нет, но Сплинтер клялся, что помнит день, когда появился на свет. Первое впечатление – ярко огненный шар далеко вверху. И крысёнок потянулся к теплу через прутья решётки. И тут же с писком отпрянул: обожжённые лапки болели невыносимо.

– Получилось! Оно соображает! – разнеслось громовым раскатом.

Две огромные лапы подняли крысёнка:

– Я назову тебя Сплинтер, малыш! Крысёнок обнюхал большой палец человека и.

примерившись, цапнул. Так он познакомился сё своим хозяином.

Потом, подрастая, жуя корм или возясь с безмозглыми сородичами, крысёнок обнаружил, что только он один понимает слова хозяина.

Вскоре Сплинтер выяснил, что и клетка, и огненный шар, и весь дом принадлежат сухопарому одинокому холостяку. Хозяин любил горький кофе и смрадные сигареты. А ещё Хозяин очень любил разговаривать сам с собой и с подрастающим крысёнком.

Было у Хозяина и имя. Поглаживая большим пальцем мягонькую шёрстку крысёнка, он говаривал:

– Я – гений, малыш! – И зло добавлял: – А эти глупые не верили, что я способен создать ген роста! Идиоты! Ослы! – грозил Гений своему отражению в оконном стекле. – Вот погоди, – обещал Хозяин, – когда ты вырастешь с откормленно го дога, я им всем утру нос!

Эти все, их ещё называл Хозяин завистниками, представлялись Сплинтеру чем-то вроде его сестричек и братьев, вечно голодных, злых, готовых вырвать последний кусок сыра.

Потом крысёнка отсадили. Жить стало полегче, но тоскливей.

К этому времени крысёнок научился различать не только слова, но и интонации Хозяина. Запоминал всё, что услышит. Научился читать, подсматривая за цепочками чёрных жучков на белых книжных страницах. Ночами любил послушать, как читает вслух Гений. Но сам предпочитал помалкивать.

Правда, кормил Хозяин скверно. Эта химически биологическая смесь на крыс не была рассчитана. Но Гений старался соблюдать правила игры: кормил крысу, как обычную кошку.

Сплинтер не привередничал, хоть было и невкусно. Спасибо, что хоть кормили регулярно.

Но однажды Гений не пришёл. Не пришёл и на следующее утро. Сплинтер на своей шкуре узнал, что значит быть голодным по-настоящему. Брюшко подвело, в желудке поселился кто-то злой и ненасытный. Хоть первый опыт с током не очень понравился, крысёнок решил рискнуть: не помирать же!

Осторожно коснулся прута. Вгрызся смелее. Ни жжения, ни боли Сплинтер не чувствовал. Вмятины становились глубже. Железо поддавалось. Сплинтер не замечал часов, усталости. Не обращал внимания на саднящие десна.

– Ещё немного! Ещё совсем малость! – подбадривал себя крысёнок: ведь больше его подбодрить было некому.

Железный прут истончился и сломался. Сплинтер протиснулся наружу и остановился, осваивая пространство, которое видел лишь из клетки. Дом Гения оказался пересечением стен, возникших на пути Сплинтера без всякой логики. В каждой стене был прямоугольник – так крысёнок узнал о существовании дверей. Стоило толкнуть прямоугольник, и тот открывал новую клетку Хозяина.

Съестным не пахло.

А Гений неподвижно сидел в старом продавленном кресле. На коленях лежала раскрытая книга. Полосатый плед чуть съехал, открывая голубые пижамные штаны.

Крысёнок принюхался. Бешено стучало сердце. Страшны были глаза Хозяина, которые ничего не видели. Сплинтер попятился и помчался прочь. Так крысёнок впервые увидел смерть.

Входная дверь подалась легко, но ступени вели вниз.

Сплинтер не разбирал дороги: лишь бы убежать подальше. Ход в подвал полуобвалился. В темноте Сплинтер различал обшарпанные стены. Проржавевший замок шлёпнулся на заваленный штукатуркой пол. Крыса-мутант щёлкнул выключателем. Электрические провода уцелели в этой сырости.

Тусклый свет осветил нагромождение ящиков, коробок, лабораторных колб и упаковок с реактивами.

Пыльное нутро платяного шкафа было набито ненужными мелочами. Сплинтер разгрёб хлам. На самом дне шкафа Сплинтер нашёл то, что, наверняка, было мало съедобно. Но крыса-мутант обрадовался. Выгреб содержимое. Овальные яйца оттёр старыми штанами Гения. Внутри что-то бултыхалось и попискивало.

Сплинтер сгрёб все четыре яйца: следовало выбираться из дома. Призрак мёртвого Хозяина кивнул одобрительно.

Яйца мешали, но Сплинтер держал их крепко. И вдруг скорлупа на одном из яиц треснула, и из разлома показалась змеиная голова, вращающая блестящими глазками.

Крыса-мутант выронил добычу. И скоро перед Сплинтером прошёлся на задних лапах черепашонок.

– Ну, явились-таки! – сварливо попенял малыш. – А то я уж зимовать в яйце собрался!

Сплинтер на время потерял дар речи.

А следом трескались, выпуская черепашат, остальные яйца. И теперь на попечении крысы, хочешь – не хочешь, оказалось четыре новорождённых черепашонка на «пьяных» непослушных лапках.

– Уставился! Тоже мне: соляной столб! – глянул недобро самый поздний. – Нет, чтобы детей накормить!…

Крыса-мутант только подивился этакому нахалу. Но пришлось смириться: всё-таки у него опыта было побольше, чем у жалких и глупых черепашат. Ну, вот что, малышня! – скомандовал Сплинтер. – Не знаю, что ждёт нас завтра и как обернутся дела. А сегодня – взялись за лапы и за мной шагом марш!

Черепашки новоявленного попечителя не послушались. Пришлось действовать силой: сгрёб в охапку – и все дела!

Сначала ютились в канализационных люках. Потом, когда черепашки стали постарше и догнали ростом своего наставника, переместились на заброшенную станцию метро.

А когда к компании присоединились Эйприл и Кейси, то Сплинтер не мог не признать: семейка у них получилась хоть куда.

Братья-черепашки перессорились вконец, и Сплинтер решил экзекуцию над Миком приостановить.

– Ну, не хочет он говорить, где видел Эйприл, – и не надо! – Сплинтер оглядел своих незадачливых питомцев. – Пора приступить ко второй части сегодняшней программы.

Магнитофон Кейси собрал чуть ли не из частей мясорубки. Но громыхало отменно. Пока Кейси трудился над сотворением этого электронного монстра, черепашки крутились рядом. Первый же шлягер очаровал братьев на всю жизнь.

Черепашки оказались падки до музыки.

И теперь, позабыв про распри, черепашки весело отплясывали на платформе метро.

– Поддай жару! – махнул лапой Мик.

Сплинтер повернул ручку звука до предела.

Под сводами метро творилось нечто невообразимое: звук был такой, будто кто-то палил из пушек.

Отсутствие слуха черепашки компенсировали энтузиазмом.

Танец приобрёл рисунок боя. Братья-черепашки разбились на пары. Дон и Мик вели кулачный поединок. Рафаэль же совершенствовался во владении холодным оружием, если, конечно, так можно было назвать здоровенный тесак, которым Раф неистово размахивал.

С коротким хлопком треснул и разлетелся один из светильников.

– К счастью! – беззаботно махнул лапой Раф. – Стекло бить – всегда на подходе что-нибудь вкусненькое.

Сплинтер ограничился укоризненным кивком. Порой его немного раздражал неукротимый нрав черепашек.

А черепашки-ниндзя и впрямь, что дверь настежь: кутить так с размахом. Грустить – так отчаянно.

– А всё-таки ты поосторожнее, – посоветовал брату Дон, не прерывая наступления на Лео. Древним искусством каратэ Дон владел лучше братьев и всегда норовил похвастать умением.

– Дети! Хватит уже! – Сплинтер выключил магнитофон.

Черепашки ещё танцевали, но уже без прежнего задора.

– Ага! Веселье в разгаре!

На лестнице, ведущей на платформу метро, стояла Эйприл, нагруженная пакетиками и свёртками. Довершали картинку ярко-красный абажур в горошек и какая-то нелепая штуковина в руках Эйприл.

– Светильничек! – обрадовался Раф. Остальные ещё глядели, разинув пасти, на девушку. Первым опомнился Сплинтер:

– Эйприл! Твой самолёт улетел час с лишним назад!

– Ну, разве я не зашла бы попрощаться? Это невежливо! – пожала плечами Эйприл и сыпанула покупки в протянутые лапы черепашек.

– Вот оно, синее море! – Эйприл вытащила из нагрудного кармана прямоугольничек билета, потрясла бумажкой перед носами черепашек и изорвала её в мелкие клочки.