Звездные судьбы (Исторические миниатюры)

      По возвращении в Санкт-Петербург в 1773 году Суворов был произведен в генерал-майоры и отправлен на войну с турками в армию фельдмаршала Румянцева. Именно там произошли первые встречи будущего генералиссимуса с Григорием Потемкиным - будущим князем Таврическим. Два великих человека не испытали взаимной симпатии.
      Роскошно-ленивый великан Потемкин и юркий, сухощавый, насмешливый Суворов могли прекрасно дополнять друг друга, но сблизиться никак не могли. Эта невозможность впоследствии стоила России нескольких лишних месяцев осады турецкой крепости Очаков: Потемкин, тогда уже всемогущий фаворит Екатерины, просто-напросто удалил Суворова с поля боевых действий, а сам добиться быстрой победы не смог. Этого, кстати, он тоже Суворову не простил и не забыл.
      Вообще у Суворова был необычайный талант - допекать вышестоящее начальство. Когда он считал приказы сверху глупыми, то преспокойно пренебрегал ими и доводил начатое до конца, причем всегда успешно. На гневный вопрос того же Потемкина, чем он изволит заниматься, насмешливо ответил: "Я на камушке сижу, на Очаков я гляжу". Однако жалобы на Суворова императрица, не слишком любя его сама, ни от кого не принимала. "Победителей не судят", - начертала она на одном из донесений об очередной выходке строптивого генерал-майора, и на том дело было закрыто.
      Опоздал он к победе только один-единственный раз, но и это опоздание оказалось весьма кстати. После окончания первой турецкой кампании Суворов был направлен на Волгу, для усмирения пугачевского бунта, но поспел, что называется, "к шапочному разбору": Пугачева уже схватили и отправили в Москву, мятеж дотлевал. После этого Суворов не без гордости говорил, что нигде, кроме как на войне, не пролил ни капли человеческой крови. При подавлении отголосков пугачевского бунта "не чинил ни малейшей казни, кроме гражданской, но усмирял "человеколюбивой ласковостью...".
      Ослушаться он не смел только своего отца и, когда тот приказал сорокалетней уже сыну жениться и озаботиться наследниками, безропотно обвенчался с избранной родителями невестой - княжной Варварой Ивановной Прозоровскои, "Варютой". Жену, в общем, даже любил, потому что... "жена человеку Богом дается как не любить?". Та, правда, придерживалась несколько иных взглядов на семейную жизнь. После пяти лет относительного мира и согласия, за которые жена подарила ему сына Аркадия и дочь Наталью любимицу, в супружеской жизни стали появляться трещины. По-видимому. Варвара Ивановна иначе пред ставляла себе жизнь генеральши и богатой помещицы: сопровождать мужа в походах и делить с ним все "прелести" бивуачной жизни ей никак не улыбалось.
      Суворов мог понять нелюбовь супруги к бытовым неудобствам, но измены дрожайшей половины его, человека невероятно вспыльчивого, настолько вывели из себя, что он даже обратился в консисторию с прошением о разводе. Развода ему не дали, наоборот, стали нанизывать примирение. Императрица не слишком стремилась поощрять супружеские добродетели, ибо сама в ту пору меняла фаворитом чуть ли не ежегодно. Через несколько лет Суворов вновь подал прошение уже непосредственно в Синод, обвиняя жену в недозволенной связи с секунд-майором Сырохнеевым, причем обещал предоставить соответствующие доказательства. И снова ему было отказано, причем ни он. ни Варвара Ивановна оттого счастливы не были. Она - женщина безусловно светская совершенно не подходила к роли жены "вечного солдата". Он плохо представлял себе супружескую жизнь врозь, а о его нахождении при дворе и речи быть не могло.
      Разрыв Александр Васильевич переживал тяжело и после расставания с женой вообще не глядел на женщин. Хотя, по другой версии, он добивался развода потому, что хотел жениться на дочери одного из своих полковых командиров, которая сопровождала отца во всех походах, переодевшись в мужской костюм. Никаких подтверждений этoro, правда, не существует - слухи и только. Зато доподлинно известно, что Александр Васильевич обожал свою дочь - "Суворочку", которую устроил в Смольный институт пансионеркой и безмерно о ней тосковал. Большую часть своего немалого состояния он завещал именно ей, остальное - сыну Аркадию, рано и трагически погибшему в одной из военных кампании. Жена по завещанию не получала ничего, хотя всю жизнь Суворов содержал её достаточно щедро.
      А завещать было что. Суворовы считались богатыми помещиками, причем не выжимали из своих крепостных все соки, а. наоборот, всячески им покровительствовали. Сохранились письма, рассказывающие о его отношениях с крестьянами. В одном из них Суворов пишет: "У крестьянина Михаила Иванова одна корова! Следовало бы старосту и весь мир оштрафовать за то, что допустили они Михайлу Иванову дожить до одной коровы! Купить Иванову другую корову из оброчных моих денег... Богатых и исправных крестьян и крестьян скудных различать и первым пособлять в податях и работах беднякам. Особливо почитать таких неимущих, у которых много малолетних детей. Того ради Михаиле Иванову сверх коровы купить ещё из моих денег шапку в рубль".
      Богатый человек, Суворов, тем не менее, презирал излишества в быту и не умел жить в роскоши и праздности. Не умел он жить и вне боевых действий. Оказавшись при императоре Павле в изгнании, сильно томился духом, искал утешения в молитвах, но милости просить не желал ни при каких обстоятельствах. Вспыльчивый по характеру, Александр Васильевич тем не менее умел себя сдерживать, когда надо, и по пустякам, как сейчас сказали бы, "не заводился". Но если задевали его принципы - пощады никому не было. Так, будучи главнокомандующим, Суворов вопреки всем правилам дипломатии сделал строгое внушение командующему австрийскими войсками:
      "До сведения моего доходят жалобы на то, что пехота промочила ноги... Большой говорун, который жалуется на службу, будет отрешен от должности... Ни в какой армии нельзя терпеть таких!"
      Суворов никогда не жалел о своем выборе жизненного пути, считая военную службу святым и естественным долгом дворянства. Уже в преклонном возрасте и больших чинах он осуждал закон, освобождавший дворян от обязательной службы. считая, что замещение офицерских вакансий иностранцами снижает боевые качества и моральный дух русской армии. Для него самого забота о благе Отечества и боеспособности армии была главной.
      "Я заключал доброе имя мое в славе моего отечества, и все деяния мои клонились к его благоденствию. Никогда самолюбие, часто послушное порывам скоропереходящих страстей, не управляло моими деяниями. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей", - писал он одному из своих друзей незадолго до смерти.
      Суворов провел более шестидесяти боев и сражений и ни одного не проиграл. Когда завистники пытались это объяснить просто везением, Александр Васильевич беззлобно и благодушно отмахивался:
      - Раз - везение, два - везение, на третий-то раз, помилуй Бог, может, и умение?
      До 1779 года Суворов командовал войсками на Кубани и в Крыму, превосходно организовав оборону Таврического полуострова (Крыма). После присоединения Крыма к России в 1783 году ему было приказано привести к покорности ногайских татар, что и было исполнено, несмотря на немалые трудности. В 1786 году Суворов получил звание генерала-аншефа, а с началом новой турецкой кампании в 1788 году командовал обороной Черноморскою побережья от устья Буга ло Перекопа. В 1789 году, командуя дивизией в армии князя Репнина, Сувоpoв наголову разбил турок при Фокшанах и Рымнике, за что получил орден святого Георгия 1 степени и титул графа Рымникского, а от австрийского императора - титул графа Священной Римской империи. И это, пожалуй, был единственный случай, когда Суворову послали по его заслугам: за блестяще проведенное им взятие Измаила он - не без интриг светлейшего князя Потемкина - вместо ожидаемого фельдмаршальского жезла получил лишь звание подполковника лейб-гвардии Преображенского полка. Правда, полковником в этом полку числилась сама императрица Екатерина, но тем не менее...
      Чин генерала-фельдмаршала Суворов все-таки получил, но лишь в 1794 году, после взятия Праги. Два года спустя его назначили начальником российских военных сил в южных и юго-западных губерниях, и здесь он довел до совершенства свою систему обучения и воспитания войск, а также дал окончательную редакцию своему блистательному военному катехизису "Наука побеждать". Казалось, что для Суворова наступило время пожинать лавры, но... Скоропостижно скончалась императрица Екатерина, на престол взошел её сын Павел, ярый поклонник всего прусского, и Александр Васильевич со свойственной ему резкостью выступил против нелепых нововведений и "усовершенствований" в столь любимой им русской армии.
      Реакция последовала мгновенно: в 1797 году Суворов высочайшим повелением был отставлен от службы и сослан в свое имение под надзор полиции. Ссылка эта продолжалась около двух лет и могла бы длиться до самой смерти великого полководца, но авторитет и слава Суворова были столь велики, что даже император Павел оказался перед ними бессилен. По требованию коалиции европейских держав император был вынужден отозвать Суворова из ссылки и возложить на него командование союзными войсками в Северной Италии. В итальянском, а затем и швейцарском походах Суворов немало добавил к славе своего отечества. Его швейцарский поход считается самым выдающимся из всех совершенных до этого альпийских переходов (вспомните знаменитую картину "Переход Суворова через Альпы"!), хотя неутомимому полководцу было в то время без малого семьдесят лет. За этот поход император Павел пожаловал ему титул князя Италийского и звание генералиссимуса, а также приказал поставить памятник в Санкт-Петербурге, что, к сожалению, так и не было исполнено.
      Как ни странно, Павел оказался куда более справедливым к Суворову, нежели его мать, императрица Екатерина, хотя Александр Васильевич выкидывал иной раз штучки, крайне обидные для императора. Как-то с визитом к Суворову приехал любимец Павла, бывший его брадобрей Кутаисов, только что получивший графское достоинство. Суворов выбежал ему навстречу, кланялся в пояс и суетился:
      - Куда мне посадить такого великого, такого знатного человека? Прошка, стул, другой, третий!
      И при помощи лакея Прошки Суворов ставил стулья один на другой, кланяясь и прося садиться выше:
      - Туда, туда, батюшка... а уж свалишься - не моя вина.
      В другой раз, приехав в Санкт-Петербург, Суворов хотел видеть самого императора, но так как сил ехать во дворец уже не было, он попросил, чтобы Павел удостоил его посещением. Павел, однако, послал вместо себя все того же графа Кутайсова. Когда тот вошел в комнату в красном мальгинском мундире с голубой лентой через плечо, Суворов приподнялся в постели и закричал все тому же Прошке:
      - Ступай сюда, мерзавец! Вот посмотри иа этого господина в красном кафтане. Он был такой же холоп, как и ты, да видишь, куда залетел! И к Суворову его посылают. А ты, скотина, вечно пьян и толку из тебя не будет.
      Забыл, видно, Александр Васильевич, что ею собственный батюшка начинал карьеру денщиком у императора. Или не забыл, а искренне считал, что дворянское происхождение автоматически ставит его выше любого, рожденного в ином сословии. Вольнодумство Суворова имело свои пределы.
      Сказались эти пределы и тогда, когда друзья попытались склонить его к участию в заговоре против императора Павла. Суворов аж подпрыгнул и в ужасе перекрестил говорящему рот:
      - Молчи, молчи, не могу! Кровь сограждан - помилуй Бог!
      Ни опала, ни ссылка не оправдывали в его глазах участия в смуте, способной привести к кровопролитию.
      Любимая дочь Александра Васильевича, "Суворочка", вышла замуж за очень богатого и доброго человека - Дмитрия Хвостова, который имел только одну слабость: мнил себя поэтом. Суворов полушутя, полусерьёзно жаловался друзьям, что зятю удастся то, что не удалось турецким ядрам: до времени свести его в могилу:
      - Бубнит и бубнит, и все в рифму, и рифму... Помилуй Бог, с ума спятить недолго! Знаю, что не по злому умыслу, а то еи-eйi, пришиб бы.
      Насчет турецких ядер Александр Васильевич несколько преувеличивал, ибо сам любил говорить, что за всю жизнь им было получено семь ран: две - на войне, а пять - при дворе. И уж совершенно точно, что эти пять ран были куда более боле болезненны и опасны для здоровья. нежели первые две. Несмотря на то, что Суворов никогда не терял присутствия духа и чувства юмора, да и вообще был большим жизнелюбом, придворные нравы больно задевали даже его. Не случайно он всю жизнь предпочитал держаться от двора подальше и появлялся там лишь в случае крайней необходимости.
      О жизнелюбии Суворова говорит и тот факт, что когда он был уже безнадежно болен и дни его - сочтены, Дмитрий Хвостов, желая подбодрить тестя, сказал, что лекари, мол, живо поставят его на ноги.
      - Это хорошо, - усмехнулся Суворов, - только, ежели останусь жив, долго ли проживу?
      Хвостов щедро пообещал ему как минимум пятнадцать лет. Суворов нахмурился, плюнул:
      - Злодеи! Отчего не сказал - тридцать?
      Было это за неделю до его кончины... Суворов умер 6 мая 1800 года и был похоронен в Александро-Невской Лавре. А ещё накануне в письме к другу заклинал:
      "Только не Отнимайте у меня возможности до конца дней моих печься о пользе Отечества..."
      Да можно ли было отнять то, что было предначертано свыше? Остановить генералиссимуса смогла только смерть. Отечеству же он верой и правдой служил пятьдесят три года.
      Листая страницы российской истории, легко убедиться в том, что полководцев, равных Александру Васильевичу Суворову, в ней не было. А уж таких личностей в ранге генералиссимуса - тем более.
      ЦАРЕВНА КСЕНИЯ ИЛИ ВДОВСТВУЮЩАЯ НЕВЕСТА
      После смерти Ивана Грозного трон унаследовал его младший сын, Федор, человек, о котором сам его отец отзывался так:
      "Постник и молчальник, быть бы ему монахом, а не царем".
      И действительно, за четырнадцать лет, проведенных на троне, и даже в последние дни своей жизни царь Федор Иоаннович ни на минуту не задумался о том, что происходило в России и кто будет самодержцем после его смерти. В результате царем стал Борис Годунов, боярин худородный, но брат овдовевшей царицы Ирины.
      В какой-то степени это было справедливо: Борис фактически правил Россией именем Федора все эти годы, и правил неплохо: в стране было относительно спокойно. Более того, его как бы "выбрал" царем сам народ случай беспрецедентный. Но ни явные способности к управлению, ни "глас народа" не могли перевесить одного: загадочной смерти (или убийства?) в Угличе младшего сына Ивана Грозного - царевича Дмитрия. Сам Борис, вступая на престол, окружил себя таким избытком предосторожностей, что лишь укрепил окружающих в уверенности: убийца и узурпатор.
      О том, как народ "избирал" на царствие Бориса, лучше и правдивее всего написал Александр Сергеевич Пушкин. Он, правда, не знал, что задолго до этого какие-то "звездочеты" (т. е. астрологи) предсказали Годунову, что он станет царем, но царствовать будет только семь лет.
      - Хотя бы семь дней, - воскликнул в ответ он, - лишь бы царствовать!
      Так что все отговорки при избрании на царство были лишь ломанием и кокетством: Борис стремился надеть шапку Мономаха, как юная девица подвенечную вуаль: любой ценой, а там видно будет. Более того, он мечтал быть основателем новой династии - Годуновых. У Бориса было двое детей дочь Ксения и сын Федор. Оба заплатили непомерно высокую цену за отцовские амбиции.
      Но в день его коронации, 1 сентября 1598 года, никто не предполагал, насколько трагичны для России будут последствия этой церемонии. А меньше всего об этом думала шестнадцатилетняя Ксения Годунова - с этого момента ставшая царевной. Ей собственное будущее рисовалось в самых радужных красках, и поводов для такого оптимизма было предостаточно.
      Прежде всего Ксения Борисовна представляла собой классический образец русской красавицы тех времен. Современники в один голос превозносили прелести этой стройной, яркой брюнетки с "союзными", то есть сросшимися на переносице бровями, пышными косами, огненными глазами и "телом, словно сделанным из сливок". Последнее наблюдение, впрочем, придется оставить на совести летописцев: кто из посторонних мог видеть русскую боярышню - тем более царевну! - тех времен без непременных пышных одеяний от шеи до пят?
      Впрочем, Ксения "типичной" боярышней не была: отец постарался дать ей европейское образование и воспитание, желая упрочить свой трон союзом с каким-нибудь европейским монархом. А посему не спешил выдавать дочь замуж за кого-либо из русских бояр, хотя Ксения могла рассчитывать на самых знатных и богатых женихов.
      Царевна умела не только читать и писать, но знала латынь, могла объясниться по-польски, ездила верхом, прелестно пела, умела танцевать. Сам не слишком грамотный, Борис Годунов пригасил к своим детям иностранных учитгелей, хотя это и вызвало недовольство русского духовенства. Более того, он тослал обучаться в Европу около десяти боярских сыновей... но ни один из них не пожелал впоследствии вернуться на родину.
      В общем, Борис, похоже, опередил свое время. Многие его династические планы сумел осуществить лишь сто лет спустя Петр Первый. Матримониальные же прожекты Годунова так и не воплотились в жизнь.
      Первым женихом царевны Ксении был сын шведского короля, принц Густав, изгнанный из страны мятежными подданными. В 1599 году он принял |приглашение Годунова и прибыл в Россию. Бедного изгнанника приняли с королевскими почестями. Умный, образованный, с приятной внешностью принц вскоре сделался любимцем Годунова, который и предложил ему руку царевны и титул властителя Ливонии, которая в то время находилась в оккупации шведов. Непременным условием был переход принца в православную веру. Нустав отказался - и был выслан в Углич, где и скончался некоторое время спустя, причем не исключено, что ему в этом помогли.
      Вторая попытка Годунова породниться с одним из западных королевских дворов была куда более успешной, во всяком случае вначале. Выбор царя Бориca пал на брата датского короля принца Иоанна, который согласился принять православие, а вместе с ним - руку царевны Ксении и княжеский удел на Руси. Принц торжественно въехал в Москву в сентябре 1602 года (то есть со времени первого неудачного сватовства Ксении минуло более трех лет!) и был принят со сказочной пышностью. Во время первого обеда царевна, оставаясь невидимой для пирующих, смогла вдосталь наглядеться на своего жениха и послушать его умные речи.
      Ксения влюбилась в Иоанна с первого взгляда, а для него личное знакомство с царевной тоже оказалось приятым сюрпризом. В "нагрузку" к княжескому венцу ему вполне могли подсунуть рябую или хромую уродину, да ещё и малообразованную дурочку - вещь обычная в европейских царствующих домах. А тут - красавица, почти как в сказке. Свадьбу назначили на начало зимы. Но уже месяц спустя, на обратном пути из Троице-Сергиевой лавры, куда царская семья ездила на богомолье, принц Иоанн заболел жестокой горячкой и несколько дней спустя, несмотря на все усилия врачей, скончался...
      "Царь отравил королевича!" - тут же ползла молва в народе. Никому не приходило в голову, что Годунову это было невыгодно, все лишь усмехались пpo себя: "С него станется!" После таинственной гибели царевича Дмитрия любая смерть в окружении царя Бориса приписывалась его злому умыслу. По иронии судьбы сам Годунов, по-видимому, тоже был отравлен - ход чрезвычайно ловкий, так как народ решил: что посеял, то и пожал.
      До конца своей жизни Борис Годунов пытался найти для дочери супруга королевского происхождения. Однако возобновление брачных переговоров с Данией ни к чему не привело, там решили, что одной попытки вполне достаточно. Не увенчались успехом и поиски жениха в Австрии, Англии и даже Грузии. Трагическая участь обоих принцев отпугнула от царевны искателей её руки. К тому же, по понятиям того времени, Ксения уже была старой девой, ибо к моменту своего второго обручения достигла двадцатилетнего возраста. Но главной причиной краха всех брачных замыслов Годунова было то, что его собственное положение на троне становилось все более шатким.
      Через пару лет после смерти принца Иоанна по Руси пополз слух, смертельно опасный для Бориса:
      - Царевич Дмитрий жив!
      Но, кроме слухов о чудесном спасении младшего сына Ивана Грозного, у царя были куда более серьезные проблемы. Россия страдала от голода и моровой язвы - то есть чумы, повсеместно появлялись разбойничьи шайки, грабившие и сжигавшие все подряд: от холопских изб до боярских палат. В довершение ко всему в 1604 году появилась комета, и вслед за нею начались бури, ураганы, опрокидывавшие дома и даже колокольни. Народ счел все это гневом Божьим, а виновником всего назвал, разумеется, царя Бориса, который, кстати, был отнюдь не злодеем и достаточно мудрым правителем.
      Народная ненависть, однако, не коснулась Ксении. "В невестах уж печальная вдовица", по-видимому, вызывала лишь сочувствие. Во всяком случае, когда после смерти Бориса бояре убили его вдову и до смерти забили сына Федора, Ксению не тронули, что, впрочем, не сделало её участь менее печальной.
      Почему Ксения не постриглась в монахини после смерти своего второго жениха, которому она как будто бы пообещала хранить вечную верность? Наверное, потому, что вовсе этого не хотела. "Кроткая голубица" была не только достойной дочерью своего отца, но и родной внучкой Малюты Скуратова, одного из самых жестоких людей того времени. Так что вряд ли она мечтала о монашеском покрывале: царский венец представлялся ей куда более заманчивым.
      С
      Самая двусмысленная страница биографии царевны Ксении - это её связь с Лжедмитрием. Буквально на следующий день после вступления самозванца в Москву Ксения Борисовна стала его любовницей. Правда, жертвами Лжедмитрия оказались ещё десятки боярских жен, дочерей и даже молоденьких монахинь. Но негодование историков почему-то обрушилось на одну лишь Ксению.
      "В защиту Ксении Годуновой мы не находим ни слова, - пишет один из них уже в конце XIX века. - Жертвою грубого, зверского насилия честнейшая девушка или женщина может быть раз в жизни, но чтобы в течение нескольких месяцев переносить ласки человека ненавистного, убийцы её отца, матери, брата... и покоряться этому жребию, не имея духу убить злодея или собственной, добровольной смертью избавиться от позора и срама, - для этого надобно иметь в характере особый запас трусости и подлости..."
      А почему, собственно, Ксения должна была убить Лжедмитрия или покончить с собой от позора? Целый народ принял самозванца за подлинного, природного царя, гордая аристократка Марина Мнишек согласилась стать его женой, а Ксения, приученная своим отцом к мысли о том, что будет королевой, сразу распознала "подлог"? Да быть того не может! И не исключено, что какое-то время самозванец колебался: то ли ему жениться на полячке, то ли на русской царевне. Брак с дочерью Годунова мог сильно упрочить позиции Лжедмитрия, и наверняка он это прекрасно понимал.
      Наверняка это понимала и Ксения. Тем более что брак с царем, пусть и самозваным, был последним шансом гордой и властной красавицы найти себе достойного мужа. К тому же если бы "чистая голубка" стала не "жертвою" царя, а царицей, она по-прежнему бы осталась кумиром толпы и... историков. Победителей не судят. К несчастью для нее, судьба распорядилась иначе.
      Кстати, к несчастью не только для нее, но и для Марины Мнишек. Своенравная полячка ещё колебалась: ехать ли ей в смутную и чужую Московию, чтобы занять там опасный, шаткий престол, или остаться на родине и найти менее блестящую, зато безопасную партию. И тут ей донесли, что жених отнюдь не изнывает в разлуке с нею, а приблизил к себе красавицу-царевну и чуть ли не собирается обвенчаться с нею.
      Марина помчалась отбивать неверного суженого у соперницы. А поскольку в её запасе были очень внушительные аргументы - несколько тысяч вооруженных поляков, то выбор самозванец сделал очень быстро. Марина надела брачный венец, Ксения - монашеский клобук. Царевна превратилась в смиренную инокиню Ольгу и дожила в монастыре почти до сорока лет: возраст по тем временам вполне почтенный.
      У связи царевны с Лжедмитрием может быть ещё одно очень простое и логичное обоснование. Выросшая на ступенях трона, воспитанная в ощущении своей избранности и достаточно искушенная в придворных интригах, дочь Бориса Годунова могла рассчитывать на то, что, став даже не царицею, а хотя бы фавориткою самозванца, она сумеет отомстить боярам, которые погубили её семью. Ведь Лжедмитрия не было в Москве ни в момент скоропостижной кончины Бориса, ни во время расправы с его семьей. Царицу и царевича убили свои, русские, в том числе князья Голицын и Мосальский. Убили на глазах у Ксении, а по чьему приказу - какое ей было дело! И не самозванец силком затащил царевну в свои покои: её привел туда все тот же князь Мосальский.
      Ничего невыполнимого в замыслах Ксении не было: о подобных случаях она наверняка читала в европейских исторических хрониках. Обворожить нового государя, сделать его покорным орудием в своих руках и через него расправиться с врагами... Ради этого можно было снести "утрату чести" штуку, в представлении внучки Малюты Скуратова, весьма спорную. И если бы за спиной её соперницы Марины Мнишек не маячили польские сабли... кто знает, как бы обернулась история России. Не исключено, что союз Ксении и Дмитрия дал бы вполне законное продолжение царской династии, и сама приставка "лже" никогда бы не пристала к имени царя. Впрочем, история не приемлет сослагательного наклонения.
      Ддобровольное самопожертвование Ксении подтверждает ещё одна малораспространенная версия о том, что произошло между кончиной Бориса Годунова и "падением" его дочери. Один из князей Белосельских, родственник царевны, предложил ей тайно обвенчаться с ним и бежать в Англию под защиту короля Иакова. Ксения ответила категорическим отказом.
      - Рожденная царствовать, - якобы сказала она, - лучше посвящу себя Богу, чем стану нищей попрошайкой на чужбине.
      Трудно сказать, насколько это соответствует действительности, но характеру царевны полностью отвечает. Умевшая прикидываться и "кроткой голубицей", и "безутешной невестой", и "пленительной красавицей-принцессой", Ксения на самом деле обладала недюжинной силой воли и властным нравом, а от отца унаследовала, по-видимому, фанатичное стремление к царскому венцу. Кое-что добавилось и от матери - урожденной Скуратовой. Такой "коктейль" никоим образом не способствовал христианскому смирению: даже стоя на краю гибели, рискуя всем, Ксения Борисовна не смогла отказаться от последнего шанса стать царицей. Она проиграла. Но ведь могла и выиграть.
      Как бы то ни было, Ксения Годунова - последняя русская царевна, которую намеревались выдать замуж, да ещё и за иностранца. Целый век после этого царские дочери из девичьей светелки отправлялись прямиком в монастырь, обреченные на вечное девство. Понадобилось воцарение Петра Великого, чтобы этот обычай был, наконец, отменен.
      Свою старшую дочь, Анну, Петр выдал за герцога Голштинского, претендовавшего к тому же на датскую корону. Ту самую корону, которой домогался в свое время первый жених Ксении - принц Густав.
      История - большая мастерица на такие повторы и совпадения.
      ПОЛУ-ЦАРИЦА, ПОЛУ-ДЕВИЦА
      ЦАРЕВНА СОФЬЯ
      Рискну пойти против укоренившегося мнения о том, что первым царем-реформатором на Руси был Петр Великий, и предложить несколько иную точку зрения на события трехсотлетней давности. Да, "герр Питер" железной рукой, за волосы поволок Россию к западному прогрессу. Но до него, причем гораздо более гуманными методами, это пыталась сделать его старшая сводная сестра царевна Софья Алексеевна, столь незаслуженно забытая и историками, и потомками.
      Софья была одной из шести дочерей царя Алексея Михайловича, получившего в истории прозвище Тишайший, от брака с Марией Милославской, которая родила царю ещё и двух сыновей - Федора и Ивана. Но если с потомством женского пола все обстояло нормально: царевны были здоровыми и достаточно сообразительными, то с сыновьями Алексею Михайловичу не повезло. Старший был чрезвычайно болезненным и не слишком смышленым, младший откровенно слабоумным.
      Так что рождение сына Петра от второй жены - Натальи Нарышкиной - было воспринято царем с восторгом. Проживи Алексей Михайлович подольше, займись он сам воспитанием младшего сына, глядишь, реформы в России прошли бы более плавно и без крови. Но Тишайший скончался, когда Петруше едва исполнилось четыре года. И шапку Мономаха пришлось надеть Федору Алексеевичу.
      У него, кстати, хватило ума всеми силами этому сопротивляться. Но сил отказаться от коронации, а потом править державой практически не было. И то, и другое неизлечимо больной Федор делал лежа в постели. Впрочем, "правил" - слишком сильно сказано. Фактически он лишь одобрял то, что предлагали его ближайшие советчики. А ближе всех была старшая любимая сестра Софья, совершившая после смерти отца настоящий переворот в дворцовой жизни.
      До тех пор женщины царского рода были обречены на полное и абсолютное затворничество. Они шагу не могли сделать не только за пределы дворца, но и в самом дворце. На каждый выход из своих покоев - в церковь ли, в сад - они должны были получить разрешение самого царя, а его по пустякам не беспокоили. Сама царица не могла проехать по Москве в открытом возке: только в закрытой повозке с опущенными занавесками. А уж царские дочери и вовсе были пленницами. Помимо царя и царицы, за ними зорко следили тетки незамужние сестры царя. И строже всех царевна Ирина Михайловна, которую в молодости сватали то ли за датского, ю ли за шведского королевича, но до свадьбы дело не дошло. Жених не захотел жениться, ни разу не увидев невесту Так и осталась царевна Ирина в девках а заодно и всем другим царевнам при шлось забыть мечты о супружестве Либо терем, либо монастырь.
      Вторая жена Алексея Михайловича - Наталья Кирилловна - была воспитана не столь строго. И увидел-то её царь не на традиционных смотринах (только царк и разрешалось видеть невесту до свадьбы, да ещё и выбирать самую красивую), а в доме своего приближенного боярина Матвеева, где молодая воспитанница пользовалась большой свободой Вольнолюбивый дух она принесла и в дворцовые покои: при ней падчерицам жилось вольготнее, чем при родной матери. Пятеро из них воспользовались этим, чтобы вволю сплетничать, наряжаться и по праздникам кататься по Москве. Самая старшая - Софья распорядилась своей свободой иначе.