- Ладно, - покладисто согласился Семен, - посиди пока здесь. А когда надоест - напиши. Я тебе оттуда жениха пришлю. Настоящего.
      - Договорились. Только чтобы брюнета, с голубыми глазами, не старше тридцати пяти, рост - метр девяносто, вес - девяносто, плечи широкие, пальцы - тонкие. Я девушка привередливая, с моей красотой можно и повыпендриваться.
      - Не ерничай, теперь этого не могу! Это у нас если в кресле - то инвалид и должен плести авоськи. А там - просто немного ограниченный в передвижении человек. А вообще ты довольно красивая, особенно если причешешься...
      Я запустила в Семку подушкой. А он в тот же вечер сделал предложение Ирке. Если Семеном овладевала идея - средства против нее не было.
      Ирина тоже отказала: она все еще надеялась на брак по любви. Так что Семену и во второй раз не удалось никого осчастливить. А вот третья попытка была успешной.
      Верочка Сергеева, к неописуемому ужасу своего одряхлевшего отца антисемита, оказалась, как тогда говорили, "девицей легкого поведения". Интердевочка еще не была написана, посему профессия путаны в моду не вошла. Верочка была одной из первых, так сказать "легальных", то есть не слишком маскирующих свое занятие от общественности. Отец, разумеется, все узнал последним. И то когда чисто случайно уронил дочкину сумочку на пол и оттуда выпала пачечка "не-наших" денег.
      Сцена, разыгравшаяся вслед за этим, была чудовищной. Иван Ильич кричал так, что слышно было не только по всей квартире, но, наверное, и в доме напротив. Слов, разумеется, не выбирал, говорил те, которые хорошо усвоил с детства. Верочка отвечала тише, но лексикон у нее был примерно такой же. Самым приличным выражением в устах отца был примерно такой же. Самым приличным выражением в устах отца было "шлюха", удочери - "старый идейный козел". Старик посулил проклясть родное дитятко, но это не произвело на юную деву решительно никакого впечатления. Она только фыркнула:
      - Ты уже двоих проклял, так они как сыр в масле катаются, да еще тебя не видят, как я, каждый божий день. Прокляни - может, и мне повезет.
      И Иван Ильич действительно проклял Верочку.
      Я напомню: Вера говорила сравнительно тихо. Поэтому Семен, вообще глуховатый, расслышал только ругань старика. И, одержимый своей навязчивой идеей спасти кого-нибудь еще из этого совкового кошмара, предложил Верочке стать его женой. И уехать за границу. А там она сама будет решать, что ей делать.
      С моей точки зрения, Верочка была вполне нормальной и неплохой девочкой. Просто ей некому было заняться. Поздний ребенок, предмет слепого обожания отца и матери, она была, безусловно, страшно избалована. А ее "валютные занятия"... Я лично о них догадалась довольно быстро, потому что поздно вечером или даже ночью частенько видела, как ее подвозят к дому на роскошных машинах. Окна мои прямо над подъездом, бессонница давно стала неотъемлемой частью жизни, так что и не захотела бы - так увидела. Да и она сама от меня особенно не таилась.
      Так уж вышло, что о своем первом "любовном" опыте - а было ей лет шестнадцать, - Верочка рассказала именно мне: больше было некому, а выговориться хотелось. Собственно, любовь там была не при чем: любопытство и легкомыслие с ее стороны, плюс несколько бокалов шампанского. Было их в компании шестеро - три девочки и три мальчика. Как потом выяснилось, более опытнее подружки просто решили "сделать Верку бабой", чтобы была - как все. И с интересом наблюдали за процессом со стороны, да еще советы давали...
      Ни матери, ни, тем более, отцу Верочка ничего не сказала. Я утешала ее, как могла, говорила, что бывает хуже. Самого страшного, к счастью, не произошло: девочка ничем не заразилась и не забеременела. Но зато озлобилась. И мне как-то сказала:
      - Теперь ни одному мужику не разрешу себя даже пальцем бесплатно коснуться. Пусть платят за удовольствие!
      И программу эту стала воплощать с железной выдержкой. У нее появились дорогие вещи, украшения, она не нуждалась в деньгах и уже собиралась снимать квартиру: совместная жизнь с отцом становилась все кошмарнее. Тем более, что призванные в качестве арбитров старшие братцы, сами отнюдь не святые, дружно осудили сестру за "развратный образ жизни".
      - Чья бы корова мычала... - прокомментировала мнение братьев Вера. И вычеркнула их из своей жизни. Оставалось разъехаться с отцом, когда на Верочку точно с неба свалилось брачное предложение Семена. Разумеется, она согласилась.
      Все держали в строжайшем секрете не только от Ивана Ильича, но и от Семкиных родителей. В курсе была только я, да Лидия Эдуардовна, с которой Верочка все-таки посоветовалась. Советов "баронесса" давать не стала, сказала только, что Семен, по ее мнению, горячится. На что он ответил страстным монологом о Раскольникове, Сонечке Мармеладовой, Катюше Масловой и исторической роли российских интеллигентов-подвижников, после чего Лидия Эдуардовна махнула рукой и сказала:
      - Мало тебя жизнь учила.
      А дальше все пошло своим чередом и в один прекрасный день Семен с Верой явились домой рука об руку и объявили родным, что отныне они суть муж и жена, а посему Верочка едет вместе с ними.
      Ревекка Яковлевна восприняла это на удивление спокойно. Значит, так ее Бог наказывает за строптивого сына. Впрочем, никакой неприязни лично к Верочке она не испытывала, будучи вообще человеком фантастической доброты. Моисея Семеновича мало что волновало. А вот когда новость сообщили Ивану Ильичу - произошел взрыв.
      Дочь-шлюху старик еще как-то пережил, утешая себя тем, что и сыновья у него - не герои соцтруда. Но зять-еврей для него, потомственного, можно сказать, и убежденного антисемита было уже чересчур. Да еще Верочка заявила, что ему нужно подписать бумагу - согласие на ее отъезд с семьей мужа в Израиль. То-есть в самое логово...
      - Не дождешься, подстилка жидовская! - взревел старик. - Сдохну, никакой бумаги не подпишу! Сиди здесь, в дерьме...
      И, нелепо дернувшись, вскрикнул и стал оседать на пол. Вызванная "Скорая" установила смерть от обширного инфаркта. Через два дня Ивана Ильича похоронили. Он до конца остался верен своим идеям: умер - не подписал.
      А Френкели всем семейством, вместе с молодой невесткой, через какое-то время уехали. И по странному совпадению в ночью после их отъезда в их почти пустой комнате провалился пол. Проклятая квартира жила своей, только ей ведомой жизнью.
      Глава пятая. Перемены, перемены...
      Возможно, для нормального человека наша квартира - не самое лучшее место для жизни. И я могу понять Ирку, которая задыхалась в этих стенах. Но для меня это был весь мир. А сто пятьдесят метров - это, согласитесь, значительно больше, чем, скажем, тридцать пять. Или даже пятьдесят.
      К тому же я притерпелась. Научилась сносно пользоваться костылями, габариты квартиры позволяли почти везде проехать на коляске. И, главное, соседи. Все без исключения прекрасно относились ко мне, какие бы склоки ни происходили между ними.
      Но постепенно квартира стала умирать. В буквальном и переносном смысле слова. Умерла баба Фрося, уехали Френкели, скончался Иван Ильич Сергеев. Приходили какие-то люди со смотровыми ордерами, но заселиться никто не спешил: в квартире остались две глубокие старухи, полоумная и тоже очень пожилая женщина плюс я - инвалид в коляске. Состав "труппы", прямо скажем, не для слабонервных. Единственный полноценный человек - Ирина - домой приходила только ночевать.
      Помимо потенциальных жильцов постоянно наведывались какие-то странные личности. То нам предлагали расселиться на сверхвыгодных условиях, то написать дарственную на комнату в обмен на пожизненный уход, то совершенно официально предупреждали, что не сегодня-завтра дом пойдет на капитальный ремонт, а нас то ли временно, то ли навсегда переселят в коммуналки по соседству. Разобраться во всем этом не было никакой возможности, потому что и три наши старухи, и я одинаково плохо ориентировались в непрерывно менявшейся обстановке. Впрочем, как и большинство наших сограждан в то время.
      С экрана телевизора преподносилось такое, за что еще не так давно могли "дать срок", причем вполне приличный. Поскольку у двух старух - Лидии Эдуардовны и Марии Степановны - давно вошло в привычку смотреть телевизор в моей комнате (одна своего не нажила, а вторая жалела денег), то я могла наблюдать за реакцией обеих. Мария Степановна постепенно доходила до белого каления и начинала ругательски ругать всех: и правых, и левых, и коммунистов, и беспартийных. Лидия Эдуардовна, похоже, получала какое-то мстительное удовольствие от того, что система, искорежившая столько жизней, в том числе и ее собственную, оказалась не такой уж несокрушимой. Я все больше помалкивала, однако надеялась на какие-то перемены к лучшему. Только никак не могла понять, каким образом эти перемены свершатся.
      Ирина, которая телевизор в принципе не терпела, приговор свой относительно происходящего вынесла сразу: "Ерунда!" А когда я пристала за разъяснениями, только хмыкнула:
      - Ты чудачка, Регина. Что может измениться в стране, где всегда признавали только одно - силу? К тому же перемены тебе сулят те же самые люди, которые совсем недавно разъясняли тебе же, что светлое будущее человечества - это коммунизм. А-а, какая разница! Мы с тобой вообще лишние на этом празднике жизни.
      - Я - безусловно. Но ты-то почему?
      - Потому, что моя мечта исполнилась. Сейчас поймешь. Когда-то я хотела, чтобы у меня было все, как у тебя. Завидовала. А Бог правду видит, сказала бы Лидия Эдуардовна. Теперь мы с тобой обе - сироты, и обе калеки. Все поровну, все справедливо.
      - Ты можешь вылечиться, - робко сказала я, подавленная Иркиным ожесточением. - Или взять ребеночка из детского дома и воспитать его...
      - Теоретически ты тоже можешь вылечиться, - огрызнулась моя подруга. Можешь ходить на костылях, чем не ноги, только приемные?
      Мы обе помолчали. Потом Ирина, уже явно остывая, добавила:
      - Ни ты, ни я никогда не станем полноценными в этом обществе, где инвалиды и калеки не люди даже, а досадная помеха на пути к любому будущему, хоть к коммунистическому, хоть к капиталистическому.
      - Две злюки-гадюки в одной квартире - не много ли? - попыталась я перевести разговор в шутку.
      Ирина, однако, шутки не приняла.
      - Какова квартира, таковы и жильцы. Да-да, я опять со своей навязчивой идеей - "проклятая квартира"!
      - Далась тебе эта квартира! Хоть бы объяснила по-человечески, почему ты ее так ненавидишь? Ну, соседки с приветом - так ведь не алкоголики и не бандиты. Ну, ремонт нужен основательный - так давай хоть обои новые попросим кого-нибудь поклеить. На это у нас с тобой средств хватит. В чем дело?
      - Это трудно объяснить, Регинка, просто до этого нужно дойти самой. Только не спрашивай меня больше, почему умерла твоя мама, а не наша "придворная сумасшедшая". И не сердись на меня. Иногда кажется, что все зря, никому ничего не нужно, и что закончу я свои дни в этой вот развалюхе... если она раньше не обвалится и не похоронит нас всех сразу.
      - Это только если землетрясение будет, - уточнила я.
      - Для того, чтобы рухнул один дом, совершенно необязательно устраивать такие катаклизмы, - на полном серьезе ответила Ирина.
      К счастью, бабки, во-первых, довольно скоро пресытились политикой и приходили смотреть только выпуски новостей. А во-вторых, кто-то умный придумал показывать по нашему телевидению латиноамериканские телесериалы. Вот где начался цирк!
      Старухи смотрели все подряд, приоткрыв от волнения рот, а потом долго обсуждали на кухне содержание очередной серии и моральный облик героев. Первоначально и я заинтересовалась: другая, яркая жизнь, красивая сказка. Но когда этих сериалов стало по три штуки на день... Во-первых, у меня практически не выключался телевизор, а во-вторых, мне было некогда работать. К тому же все сериалы слились у меня в голове в какой-то невообразимый салат. Как в них разбирались старухи, ума не приложу. При их склерозе они могли забыть что угодно, включая и мое имя, но события на телеэкране помнили, как "Отче наш".
      Ирина, гордившаяся тем, что не посмотрела ни единого кадра из этих сериалов, тем не менее поняла, что еще немного, и в нашей квартире будет не одна, а две патентованных сумасшедших. Как она это устроила, не знаю, но в один прекрасный день какие-то ее знакомые, собиравшиеся уезжать за границу, приволокли к нам в квартиру чудовищных размера и веса телевизор - цветной "Рубин" двадцатилетнего возраста. Для антикварного магазина он еще не годился, а в комиссионный его уже не брали. Выбрасывать, естественно, было жалко - в свое время деньги на него копили чуть ли не год.
      Этого монстра установили в одной из пустующих комнат, и на нашу квартиру в кои-то веки снизошла благодать. Старухи перенесли свои "тусовки" из моей комнаты в "телевизионную", а я вздохнула с облегчением. Все это было тем более кстати, что Ирина нашла мне временную, но довольно интересную работу: редактировать перевод текстов одного из этих самых сериалов.
      - Понимаешь, в таком виде это никуда не годится. А дать переводить другому нельзя, потому что сейчас это делает одна дама, супруга очень-очень важного человека. Да, она не знает ни испанского, ни русского, но она Жена и ей скучно. В общем, эту "рыбу" нужно изложить нормальным и грамотным языком. Деньги за это платят не бог весть какие, но все же деньги.
      Разумеется, я согласилась. Это было куда интереснее, чем занудные научные тексты, над которыми я трудилась много лет. Жаль только, что даме довольно быстро надоела ее игрушка, и переводы отдали специалисту.
      Сериалы внесли в жизнь нашей квартиры еще одну неожиданную черту: выяснилось, что они оказывают прямо-таки магическое действие на Елену Николаевну. Она просиживала у телевизора часами, смотрела все по два раза: и утром, и вечером, и значительно реже устраивала "сеансы покаяния". По-моему, этой проблемой надо бы заняться психиатрам, особенно у нас, при постоянной нехватке лекарств и медицинского персонала в дурдомах.
      К сожалению, они никак не действовали - в плане успокоения - на бабу Маню. Она чудила все больше и больше, причем специального повода для очередного припадка раздражения даже не требовалось. То разговаривала сама с собой на кухне, причем темой разговоров неизменно было резкое падение нравов у современной молодежи. То пыталась устроить Ирке громкий скандал, поскольку та целые дни пропадает невесть где, да и ночевать домой не всегда приходит, а старухе-бабушке, которая ей жизнь посвятила, некому подать стакан воды. И так далее, и тому подобное.
      В какой-то степени утихомирить ее могла только Лидия Эдуардовна, но и та не молодела. Посему предпочитала иной раз не выходить из комнаты и не трепать себе зря нервы. Тогда я выезжала, как танк, на своей коляске и начинала "отвлекать противника" на себя. Как правило, мне это удавалось: по каким-то одной ей ведомым причинам Мария Степановна, баба Маня, меня обижать не решалась. Даже голоса на меня ни разу не повысила, что бы я ей ни говорила. Родную внучку костерила в хвост и в гриву, а меня только жалела. Возможно, считала, что грех обижать убогую - Бог накажет. Как бы то ни было, мое вмешательство всегда оказывалось действенным.
      К сожалению, иногда в наш чересчур замкнутый мирок вторгалась настоящая жизнь. И каждое такое вторжение было, мягко говоря, болезненным. Например, безумная "павловская" денежная реформа. Отлично помню тот зимний вечер, когда об этом мероприятии впервые официально заявили по телевизору. Меня лично все это никаким боком не затрагивало: больше двадцати пяти рублей одновременно я за свою работу не получала. А моя ежемесячная пенсия до пятидесяти рублей тоже не дотягивала. Но Мария Степановна и Лидия Эдуардовна ударились в настоящую панику - первый раз в жизни. Оказывается, обе десятилетиями откладывали по рублику "похоронных", а для удобства хранения постепенно переводили их в крупные купюры. Кто забыл, напомню: самой крупной тогда была сторублевая бумажка - "грузинский рубль". У одной этих "рублей" было восемь, а у другой - целых десять.
      На следующее утро обе помчались в сберкассу и вернулись через несколько часов в шоке: очередь собралась чуть ли не с вечера, и уже записывались на три дня вперед. Все арбатские старухи и немногочисленные уцелевшие старики вспомнили многолетний опыт очередей. Ирина опять исчезла на несколько дней, а я была бессильна помочь. Разве что валерианки накапать.
      К счастью, этот кошмар продолжался всего сутки. Потом объявилась Ирка и прекратила панику. Сказала, что ни в каких очередях стоять не нужно: у нее в издательстве все сделают "чохом". Лидия Эдуардовна вздохнула с облегчением и тут же передала Ирине деньги. А родная бабка заявила:
      - Морочь голову кому-нибудь другому. Ты все это придумала, чтобы присвоить мои деньги. Не выйдет, моя милая. Ни копейки ты не получишь даже после моей смерти. Я все завещаю Регине. При свидетелях говорю.
      - Маша, - воскликнула Лидия Эдуардовна, - опомнись, что ты несешь? Кому нужны твои деньги? Да и что ты собираешься, как ты изволишь выражаться, "завещать"?
      - Мебель. Одежду. Украшения, - отчеканила Мария Степановна.
      Ирка за ее спиной покрутила пальцем у виска. В данном случае я с ней была совершенно солидарна:
      - Баба Маня, о завещании мы поговорим отдельно, - начала я привычные маневры, - но зачем же деньгам пропадать? Вы их сначала обменяйте. А Ирина вам даст расписку, что получила такую-то сумму...
      Мария Степановна продолжала стоять с поджатыми губами, но хотя бы не спорила.
      - Значит, договорились, - поспешила я укрепиться на захваченных позициях. - Ирина обменяет деньги, а вы передадите их мне. Или, лучше, спрячете у себя до поры до времени.
      - Регина права, Маша, - поддержала меня "баронесса". - Обменяют тебе деньги, а там делай, что хочешь. Хочешь - дари, хочешь - завещай, хочешь в тайник закладывай.
      - В нашей семье уже такое было, - вздохнула Мария Степановна. Мамочка-покойница куда-то спрятала свои украшения, а нам сказать не успела. Уж мы с сестрой искали-искали... Ладно, если вы ручаетесь за то, что деньги не пропадут...
      Я умоляюще взглянула на Ирину: не дай Бог, взовьется. Но она, похоже, думала совершенно о другом, причем скорее приятном. Во всяком случае, на бабкины фокусы она не обратила особого внимания. Почти машинально написала эту филькину грамоту-расписку и ушла к себе в комнату. Мы тоже разбрелись по своим. Тем дело и кончилось. Через какое-то время Ирина принесла старухам их сбережения в новом типографском исполнении, и инцидент с деньгами безвозвратно канул в прошлое. Жизнь продолжалась.
      Нет худа без добра: на фоне этого потрясения переломный для страны 1991 год для нашей квартиры прошел почти незамеченным. Политикой наши старухи давно уже не интересовались, я - тем более. А Ирина вообще интересовалась совсем другим.
      К осени я заметила, что Ирка стала следить за своей внешностью и проявлять активный интерес к телефонным звонкам. И, что самое интересное, перестала выключать телевизор, как только переступала порог моей комнаты. Наоборот, кое-что внимательно смотрела: в основном передачи, от которых лично меня клонило в сон, - беседы с так называемыми "интересными людьми". Вывод можно было сделать только один, и я его сделала: у Ирины завелся поклонник, скорее всего, серьезный, который имеет какое-то отношение к телевидению. Дальнейшие события показали, что "метод дедукции" в данном случае сработал со стопроцентной точностью.
      Но до того, как моя догадка подтвердилась, произошло еще одно событие из разряда тех, на которые была так богата наша квартира. Незадолго до Нового, 1992 года раздался звонок во входную дверь. Как всегда, когда она бывала дома, Елена Николаевна с диким криком "Сыночек!" помчалась открывать. Несчастная помешанная все ждала своего без вести пропавшего на войне сына. И от каждого нового разочарования становилась все менее нормальной.
      Разумеется, это был не ее Костя. В квартиру вошел высокий, худой старик с массивной тростью в руках. Быстро отвязался от Елены Николаевны и обратился ко мне:
      - Скажите, здесь жила Мария Степановна Лоскутова?
      - Почему "жила", - поразилась я. - Она здесь живет. Последняя дверь по коридору налево.
      - Я помню, - усмехнулся странный посетитель. - А она как? В здравом уме? Или тоже, как эта?
      Он кивнул вслед Елене Николаевне, семенившей к себе в комнату.
      - Пока - да, - осторожно сказала я. - А вы по какому делу?
      - По личному, - усмехнулся старик и пошел к бабе Маше. А я, выждав какое-то время, покатила следом. Подслушивать хотя и стыдно, но иногда просто необходимо.
      - Честно говоря, Маша, я думал, что ты уже того... померла, - услышала я голос старика за дверью.
      - Да и я тебя, Яков, считала покойником. Оба ошиблись. Зачем пожаловал?
      - Кое-что из вещей забрать хочу. Понадобилось.
      - Твои вещи остались после ареста в запечатанной комнате.
      - А ты, умница, их забрала. Буфет сама передвигала или кто помог? У меня там сверточек...
      Тут в коридор вышла Лидия Эдуардовна и застала меня на "месте преступления". Но сделать выговор не успела.
      - Ничего твоего здесь не осталось. Уходи.
      - Возьму свое и уйду. Меня ведь по твоему доносу посадили. А доносчиков сейчас не жалуют...
      Неожиданно для меня Лидия Эдуардовна распахнула дверь и вошла в комнату. Такой разгневанной я ее никогда не видела.
      - Машенька, что здесь происходит? Чего от тебя хочет этот тип? Кто он вообще?
      - Это отец Ольги, - прошептала Мария Степановна. - Он хочет забрать какой-то сверток из буфета.
      - Через полвека? Опомнитесь, милейший. Я сейчас милицию вызову.
      - Я тебе вызову, старая ведьма! - заорал старик и поднял свою палку.
      Мария Степановна кинулась к нему, а я метнулась, если можно так сказать, к телефону и вызвала милицию. Отперла дверь на лестницу и стала звать на помощь. Из соседней пожарной охраны прибежали два солдата. Они поймали старика уже в коридоре и держали до прихода милиции. А Лидия Эдуардовна беспомощно хлопотала вокруг Марии Степановны, навзничь лежавшей на полу.
      Старика увели, но баба Маша в себя так и не пришла, скончалась через несколько минут после приезда "скорой". Нервное потрясение, удар палкой по голове, падение - в восемьдесят восемь лет этого более чем достаточно.
      - Я же говорю: проклятая квартира! - сказала Ирина, вернувшись вечером домой. - Новое дело: чуть ли не с того света за какими-то свертками из буфета приходят. Только тайника в этом гробу и не хватало. Что еще за фокусы, черт побери?
      Я только пожала плечами.
      Глава шестая. Герой нашего времени.
      - Проклятая квартира! - повторила Ирина и повернулась к своему спутнику, все время державшемуся в стороне. - Раз в жизни собралась пригласить к себе гостя, прекрасно зная, что после десяти вечера здесь всегда сонное царство, - и вот вам, пожалуйста. Очередной труп, остальные в экстазе.
      - Ира, прекрати! - одернула ее Лидия Эдуардовна. - Твоя бабушка погибла, а ты говоришь такое, да еще при посторонних. Кстати, ты нас не познакомила...
      - Ах, ну да, конечно! Цинизм здесь неуместен, необходимо проявить подобающую скорбь и не забывать о хороших манерах. Лидия Эдуардовна, позвольте представить вам Никиту Сергеевича Трубникова. Никита Сергеевич, это - ее сиятельство баронесса фон Кнорре. Регина, позволь тебя познакомить... Да ну вас, в самом деле! Мне только интересно, кто следующий?
      Неожиданно вмешался Никита Сергеевич, мужчина лет сорока пяти, относящийся к тому типу, который обычно называют "представительный". Или "вальяжный".
      - Насколько я понял ситуацию - следующим может быть кто угодно. То есть любой, кто встанет между этим загадочным старцем и буфетом.
      - Старика милиция увела, - робко заметила я. В отличие от Ирины я видела, как убили бабу Машу, и меня все еще била дрожь.
      - Он вернется, - уверенно сказал Никита. - И вернется скоро, потому что предложит властям долю от того, что находится в буфете. Они посчитают его ненормальным, но все-таки проверят. И если ничего не найдут - упекут всерьез и надолго, а если найдут, то отберут все, а он явится сюда выяснять отношения со всеми вами. Таков примерный сценарий.
      - Вы из органов? - спросила Лидия Эдуардовна.
      Никита неопределенно хмыкнул:
      - В данном случае это неважно. Считайте, что я - журналист. Тележурналист. А сейчас покажите мне этот самый буфет.
      Произведение мебельного дизайна прошлого века было сделано из красного дерева и занимало едва ли не четверть комнаты и без того забитой. Двуспальная кровать черного дерева, комод, два резных кресла и несметное количество всевозможных старинных и старых вещей. Единственной современной вещью была кушетка за ширмой, на которой спала Ирина, пока жила с бабушкой.
      - Н-да, - крякнул Никита. - Лавка древностей. Для любителя - просто находка, но милиция, слава Богу, пока в таких тонкостях не разбирается. Так что посмотрим буфетик изнутри...
      Никита возился полчаса, предварительно попросив у Ирины какой-нибудь тонкий и острый нож. И наконец с возгласом "Эврика!" поддел какую-то балясину, украшавшую верхнее отделение, и достал оттуда небольшой, с папиросную коробку, туго перевязанный пакет.
      - Прошу вас, сударыня, - протянул он его с полупоклоном Лидии Эдуардовне. - Если сочтете нужным, разверните.
      Та слегка пожала плечами и принялась разматывать бечевку, стягивавшую сверточек. Под пожелтевшей и пропылившейся бумагой находилась еще более старая папиросная коробка явно дореволюционного происхождения. А в этой небольшой жестянке лежали... драгоценности: три золотых кольца - два обручальных и одно с небольшим блестящим камешком, нитка жемчуга и сережки, судя по всему - бриллиантовые.
      - Господи, что это? - ахнула Ирина.
      - Скорее всего, драгоценности семьи Лоскутовых, те самые, которые старуха-профессорша спрятала от обыска да не успела сказать дочерям - куда. Эту историю я знаю и от Фроси, и от Маши, царствие им обеим небесное. А этот тип, значит, нашел. Но не успел или не сумел сбыть - его арестовали...
      - Прямо роман! - восхитился Никита. - Только давайте вот что сделаем сначала...
      Он открыл верхний ящик комода, вынул оттуда какие-то дешевые побрякушки и сложил в коробку из-под папирос. А потом чрезвычайно ловко запаковал сверток так, как было. И положил его на прежнее место - в тайник. Мы с недоумением смотрели на него.
      - А теперь быстро уходим отсюда. Хоть на кухню. Если верить моей интуиции, гости могут пожаловать с минуты на минуту.
      - А драгоценности куда же? Они способны обыскать всю квартиру, обеспокоилась Лидия Эдуардовна.
      - Вряд ли, - усомнился Никита. - Времена не те... Однако... Береженого, как говорится, и Бог бережет. Пусть кто-нибудь из дам спрячет пока в... то-есть, пардон, за корсаж! Туда-то уж точно не полезут.
      Лидия Эдуардовна так и поступила. Но потом почему-то раздумала и передала маленький сверток мне:
      - Спрячь ты, деточка, ты помоложе и в эту стародавнюю историю никаким боком не замешана.
      Ирина наблюдала за происходящим с какой-то неприязнью. Не без определенного, правда, интереса.
      - И только подумать, что именно эту квартиру описывал Булгаков!
      - Где? - встрепенулся Никита.
      - В "Собачьем сердце". Ну, пойдем наконец ко мне! Я устала, а тут еще эти вечные детективы...
      - Почему вечные? - не унимался Никита, но Ирина не ответила и пошла по коридору к себе. Никите ничего не оставалось, как сделать общий полупоклон и отправиться вслед за нею.
      Пришли через два дня, но не с обыском, а как бы для беседы, - двое в штатском с соответствующими удостоверениями. Дома были только мы с Лидией Эдуардовной. Вежливые до приторности мужчины объяснили, что "поступило заявление" от находящегося в данный момент под стражей гражданина Пименова о том, что он желает сдать государству ценности, оставленные им в данной квартире. Тайник он указал, так что...
      Лидия Эдуардовна только покачала головой:
      - По-видимому, он, если и жил здесь, то до войны. Я в этой квартире с 1941 года. А покойная хозяйка той комнаты, где стоит буфет, всю жизнь прожила в бедности, так что, скорее всего старик по старости лет несет ахинею. Впрочем, проверяйте, господа, работа ваша такая.
      "Господа" проверили. Тайник открыли мгновенно, распаковали сверточек и явно огорчились. То, что им, судя по всему, описывалось как "драгоценности", оказалось дешевейшей бижутерией, да еще чуть ли не полувековой давности.
      - Я же говорил - врет, - вполголоса заметил один из визитеров.
      - Проверить все равно надо было, - так же вполголоса отозвался другой. - В этих дореволюционных домах то и дело сокровища находят...
      Вечером Ирина снова пришла с Никитой. Выслушав наш рассказ, он необыкновенно воодушевился.
      - Вот и все, теперь вас никто не тронет. Живите спокойно, милые дамы. А чтобы вас и в дальнейшем ничто не тревожило, хочу сообщить: сегодня я сделал предложение Ире, и мы с ней теперь - жених и невеста. Надеюсь, вы разрешите мне переехать сюда до свадьбы. А то прописка есть, квартира есть, а жить негде.
      Возражений, разумеется, не было, поздравлений же посыпалось множество. Но они быстро прекратились: Елена Николаевна, последнюю неделю переживавшая "тихий период" и безвылазно сидевшая в своей комнате, вдруг распахнула дверь и с воплем "Костенька!" кинулась к ошеломленному Никите.
      - Я не Костя, вы обознались, - попытался он освободиться из цепких объятий. - Я вообще только родился в тот год, когда ваш сын пропал без вести...
      Но безумная женщина его явно не слышала. Она обнимала Никиту, гладила его по голове, плакала, шептала какие-то молитвы. И наконец обессиленная сползла на пол в глубоком обмороке.
      - Надо бы "скорую" вызвать, - отдышавшись, сказал Никита. - Похоже, Ира, ты верно оценила свою квартиру. Скучно здесь во всяком случае не будет!
      На следующее утро Елена Николаевна подкараулила несчастного Никиту в коридоре, затащила к себе в комнату и там довольно громким шепотом сообщила, что все поняла. Конечно, нельзя было возвращаться на Родину под своим именем: НКВД тут же обнаружило бы его и отправило в застенки. Она мать, она понимает, что он вернулся, несмотря на смертельную опасность, только чтобы увидеться с нею. Для этого он и придумал жениться на соседке. Умно, никто ничего не заподозрит. Она, Елена Николаевна, никому ничего не скажет, ей только видеть его и знать, что он жив-здоров. И еще - она за эти годы скопила для него немножко денег, пусть возьмет. На свадьбу понадобится да и вообще... А она теперь может спокойно умереть, наглядевшись на своего любимого сыночка.