- Есть, капитан!
      Он засмеялся. Я - нет.
      Первые дни все шло прекрасно. Эдит мне говорила:
      - Момона, до чего яке он хорош! Это настоящий мужчина. И столько знает! Понимаешь, я ему верю. Для меня Реймон лучше всякого импресарио. Мне был нужен именно такой человек! Подумай, как нелепо бывает в жизни: он был рядом, а я его не замечала. Нет, до чего же мне повезло, что я его встретила!
      Она была так оптимистично настроена, что даже не сердилась на Мадлену за то, что она есть на свете! Я же над этой темой задумывалась. Я была уверена, что добром это не кончится. Женщин, которые добровольно выпускают мужчину из рук, не существует. Даже когда он им больше не нужен, они все равно его никому не подарят!
      Начало прошло достаточно хорошо. Мы, в общем, стали с Мадленой приятельницами, она была славная девушка. Эдит вела себя осторожно, своих отношений не афишировала. Когда она оставалась наедине с Реймоном - это было "по делу". Она говорила нам с Мадленой:
      - Вы идите по магазинам, а мы с Реймоном поработаем.
      "Рабочие заседания" проходили в нашей комнате.
      Я тянула с покупками как могла. Эдит мне говорила:
      - Момона, я на тебя рассчитываю. Не меньше двух часов!
      Это было нелегко, если надо было купить, например, один батон, коробку сардин, бутылку вина и камамбер. И без часов! Я смотрела на все уличные часы, обходила все лавочки, сравнивала все цены.
      Мадлена удивлялась:
      - Вот не думала, что ты такая экономная. Эдит, скорее, дырявое решето.
      Я отвечала:
      - Да, но деньги у меня.
      - Понимаю,- говорила Мадлена.
      Все же она начала что-то просекать.
      - Тебе не кажется, что Эдит и Реймон очень много работают вместе?
      Я отвечала с самым невинным видом (потому что это была правда):
      - Естественно, все быстро не делается.
      Я видела, что Мадлена догадывается, но ей, очевидно, со многим приходилось мириться, живя с Реймоном. Она ждала, когда это пройдет, и я ждала вместе с ней. Когда теперь я вспоминаю об этом, мне делается смешно как будто наставляли рога нам обеим.
      Нужно отдать справедливость Реймону: сделать из "Малютки Пиаф" "Эдит Пиаф" было нелегкой задачей. Ее не только предстояло всему научить, ее нужно было все время держать на привязи. Как только Реймона не было рядом, она удирала. Она совершенно не умела быть одна. Всегда готова была бесконечно слушать любые россказни, не могла отказать себе в удовольствии угостить кого-нибудь стаканчиком вина, принять участие в чужом веселье. Время она растрачивала так же легко, как и деньги; ни с тем, ни с другим она не умела обращаться.
      Когда прошло время первых "я тебя люблю", "я тебя обожаю", Реймон начал с ней работать. Тут-то его и подстерегали неожиданности. Он нас мало знал. Он не представлял себе, что можно быть невежественными до такой степени.
      В нашей комнате происходили забавные занятия! Эдит лежит на кровати. Реймон сидит верхом на стуле с трубкой в зубах. Он немного наклонил голову и делает маленькие затяжки: "пых", "пых", "пых"... С улицы раздаются гудки автомашин, где-то вдалеке звучит музыка... На Пигаль праздник. Я говорю:
      - Эдит, на Пигаль праздник. Может, смотаемся?
      Эдит загорается. Она поднимает голову, улыбается:
      - Это мысль!
      - Нет,- говорит Реймон,- с этим кончено.
      Мне хочется кусаться. Я кричу:
      - Ты здесь не командуешь!
      Меня охватывает неистовое желание бежать на улицу. Я вдруг вспоминаю, что мне восемнадцать лет и я хочу музыки, света, шума.
      - Командую.
      Концом своей трубки, как пальцем, Реймон показывает Эдит на меня.
      - Ты слышишь, что говорит "твоя" Симона? Праздник! Так, так. Это значит, гуляя на праздниках, ты собираешься стать актрисой? Нужно заниматься делом. Ты даже не умеешь читать.
      - Оставь!
      - Я заметил, что некоторые слова в твоих песнях тебе не понятны. Если ты сама не знаешь, что поешь, как же ты можешь заставить это понять других?
      В одно мгновение Реймон одержал победу. Я злилась, но знала, что он прав. Что верно, то верно: Эдит едва умела читать. Она разбирала текст так медленно, что чтение быстро ей надоедало. Что касается уменья писать... Она писала только мне и Жаку, которого не стеснялась. Я тоже писала не лучше...
      Чтобы Эдит могла делать посвящения на пластинках без орфографических ошибок, в начале ее карьеры Реймон сочинил ей образцы, которые она переписала и выучила наизусть. Она была уже "Великой Пиаф" и все еще пользовалась фразами Ассо: "В знак большой симпатии от Эдит Пиаф", "От всего сердца" и т. д.
      Эдит села на кровати, свесив ноги. Совсем девчонка! И строго посмотрела на меня:
      - Он прав, Момона. Придется этим заняться. Ведь верно, есть куча слов, которых мы не понимаем.
      В таких случаях она всегда говорила "мы". Я должна была учиться вместе с ней... Единственное, чего она не могла переварить, это словари.
      - Ваш Ларусс* все время водит за нос! Ищешь какое-нибудь слово, находишь его, и тут тебя отсылают к другому, и ты опять ничего не знаешь... А с грамматикой какие развели сложности! Я знаю настоящее, прошедшее и будущее. Этого совершенно достаточно для жизни.
      ______________
      * Ларусс - французский энциклопедический словарь.
      Она совала мне книжку в нос.
      - Нет, ты только посмотри! Условное наклонение, предпрошедшее время, прошедшее несовершенное... Зачем это мне нужно? Не буду я это учить.
      Эдит была слишком умна, чтобы не понимать, что ей многого не хватает. Ее это мучило:
      - Как, по-твоему, я действительно выгляжу набитой дурой? Конечно, я многого не знаю. Как ты думаешь, мне понадобится все то, чему меня учит Реймон?
      Разумеется, я была вынуждена отвечать "да". Реймон умело использовал меня. Когда Эдит начинала зевать, отвлекаться или говорила ему: "Мне надоело!" - он ей сухо отвечал: "А вот Симона поняла. Ей интересно. Ведь ты же не глупее! Так докажи".
      Это бесило Эдит. Если я могла, она тоже могла. Нужно было все время менять приманку, она не клевала подряд на одну и ту же. Однажды, разозлившись, Эдит ему крикнула:
      - Плевала я на Симону!
      Реймон бросил ей, как пощечину:
      - И на Мари Дюба тоже?
      - При чем тут она?
      - Ты что, воображаешь, что певице достаточно только открывать рот на сцене? А все, что происходит потом, не имеет значения? Напиваться с первыми встречными - это, по-твоему, красивая жизнь? Ошибаешься. Я скажу тебе, при чем тут Мари Дюба. Если при ней упоминают Бодлера, она не просит дать его номер телефона, чтобы он написал для нее песню. Если мужчина наклоняется к ее руке, она не сует ему эту руку в губы. Если ей подают рыбу, она не обсасывает кости и не выплевывает их потом в свою же тарелку. Если ее знакомят с министром, она его не спрашивает: "Как там у вас на работе?"
      - Я с улицы. Это все знают. Если я не по вкусу, пусть катятся...
      - Так они и сделают. Выйти из народа не стыдно, но стыдно хотеть оставаться в грязи, в невежестве. Мари Дюба умеет вести себя в жизни, за столом, с людьми. Она умеет принимать гостей. Есть обязательный минимум, а ты им не владеешь! Ты мне надоела. Хватит с меня твоих капризов, твоих выходок!..
      Эдит задыхалась от ярости. Мне казалось, что она сейчас разнесет все вокруг. От злости она стала кричать. И вдруг замолчала. Наступила гробовая тишина. Она вся съежилась. На нее было жалко смотреть, такой она была маленькой и потерянной.
      - Я буду учиться, Реймон, не бросай меня. Я люблю тебя, ты же знаешь, я люблю тебя...
      Реймон обнял ее, стал говорить ей: "Моя девочка", "моя маленькая", нежно гладить ее волосы. Только что он был - уксус, а стал - мед, розовое варенье, сахар.
      - Помогай мне, слушайся меня, девочка, и ты станешь великой.
      Да, Реймон был настоящим мужчиной. Он знал, как браться за дело. Он называл Эдит "моя девочка"... Может быть, это было банально... но она этого никогда не слышала.
      Луи Лепле и Жак Буржа, которые были с ней неизменно ласковы, говорили ей: "Мой малыш". В этом было что-то отеческое, покровительственное. Для Реймона она была "Диду", "Диди", "моя Эдит"... Мы не были приучены к такому обращению. Немногими ласковыми словами можно было добиться всего от таких девушек, как мы.
      Эдит таяла.
      - Господи, до чего он умен! Сколько он всего знает и как он обо всем рассказьтает! Все-таки совсем другое дело, когда с тобой так обращаются. И ты знаешь, я его люблю... Как я его люблю! Он заставляет меня делать все, что хочет.
      Это не совсем так. В их отношениях взлеты сменялись падениями. Эдит уставала. Поставьте себя на ее место. Совсем невесело в двадцать один год слышать целыми днями: "Не делай так", "Дерлеи вилку так и не клади нож на стол", "Не наливай стакан до краев", "Не чавкай, не разговаривай с полным ртом", "Когда жуешь, закрывай рот"... Ужасно неудобно жевать с закрытым ртом, если тебя не приучили с детских лет за семейным столом.
      Эдит это отравляло жизнь. Она привыкла есть чуть ли не лежа на столе. Ей было наплевать на то, что она не умеет держаться за столом, но Реймон внушил ей, что это необходимо. Кроме того, она не могла забыть тот обед у де Ровера. Она должна была стереть из памяти это воспоминание.
      Закончив обучать ее чему-либо одному, Реймон тотчас же переходил к другому.
      - Ты не умеешь одеваться.
      Это еще слабо сказано. У Эдит был ужасный вкус. Она любила пышные складки, плиссе, мелкие оборки, кричаще-красные тона. Могла одновременно надеть вещи синего, фиолетового, желтого и зеленого цветов. Причем считала, что это выглядит весело. Я никогда не пыталась на нее повлиять. Куда бы мы ни ходили, Эдит одевалась как на карнавал, на мне же были простенькие, но плотно облегающие платья. Я надеялась, что так на меня скорее обратят внимание самые красивые парни. Ничего подобного. Самые лучшие всегда доставались ей...
      Когда Реймон сказал Эдит, что она не умеет одеваться, она подняла крик.
      - Не вмешивайся в то, в чем не разбираешься. Тряпки - не твое дело.
      - На сцене ты очень хороша в черном платье.
      - Это главное. На улице я ношу что хочу.
      - На улице ты должна сохранять тот же стиль, что и на сцене. Это составная часть твоего образа, твоей индивидуальности.
      Уметь вести себя за столом, научиться удерживаться от грубых слов, говорить приятные вещи... Мы от этого еще не могли прийти в себя, но когда услышали об "индивидуальности"... У нас глаза на лоб полезли. Однако Эдит все просекла мгновенно. Ведь это непосредственно касалось ее профессии.
      Чтобы докопаться до этой пресловутой индивидуальности, Реймон заставлял Эдит часами рассказывать о себе. Болтовню она обожала. Я развлекалась от души. Она всегда с первой минуты догадывалась, что нужно говорить мужчине, чтобы ему понравиться. Интуитивно она говорила то, что ему хотелось услышать. Она не ошибалась и не делала никаких усилий. Истиной для нее было то, что ее увлекало в тот момент, когда приходило в голову. А поскольку цель была его соблазнить, она причесывала свою жизнь под его гребенку. Он заглатывал все.
      Она мне говорила:
      - Момона, я не лгу. Я себе украшаю жизнь.
      Чтобы нравиться Реймону, Эдит ударилась в романтику: бедная молоденькая девушка с улицы, из предместья, но такая привлекательная... Входила в детали: мать - неудавшаяся певица, отец - акробат, сводная сестричка, которую она опекает. Случайные встречи, тоскливые вечера... Она ничего не упустила!
      Реймону было не важно, правда это или нет. Она помогала ему создавать, отшлифовывать свой персонаж. Слушая ее, Реймон понял, что Эдит не может петь чужой репертуар, что у нее должен быть свой, по ее меркам, "ручной работы", сшитый на заказ. И он принялся за дело - стал писать для нее песни.
      Он доставал кисет, опустив голову, медленно, машинальными движениями набивал трубку, большим пальцем, немного расплющенным к концу, приминал табак, потом поднимал голову, делал глубокий вдох, раскуривал трубку и принимался "рассказывать" нам свою песню.
      Огрызком карандаша он делал пометки в блокноте. Ему не всегда была нужна законченная история вроде той, что произошла в поезде и из которой он сделал песню "Париж - Средиземноморье". Достаточно было лишь небольшого толчка. Однажды я ему сказала:
      - Понимаешь, ведь Эдит жила на улице Пигаль и...
      - Помолчи-ка минутку...
      И он начал писать, у него пошло. На следующее утро он нам прочитал "Она жила на улице Пигаль":
      Она была вся черная от грехов,
      С бедным бледным личиком.
      Однако в глубине ее глаз
      Было что-то чудесное,
      Что привносило голубизну
      В грязное небо Пигали.
      Он создал в песнях "стиль Эдит".
      Как было хорошо, когда мы втроем обсуждали песню! Как я это любила! К нам часто приходила Мадлена. Она приносила кофе. За работой мы были одна семья, локоть к локтю, дышали рядом.
      Осложнялось все в другие моменты, когда Эдит хотела оставить Реймона у себя на ночь. Однако ссоры начались позднее. В тот период, о котором я рассказываю, была в разгаре работа по "созданию" Эдит, и все мы помогали Реймону как могли.
      После того как бывали написаны слова, Маргерит Монно писала музыку. Реймон Ассо сделал гениальный ход, когда к работе привлек Маргерит Монно.
      Увидев впервые вместе Реймона и Маргерит, мы с Эдит не поняли, что у них может быть общего. Ассо был человеком нервным и жестким. У Маргерит был нежный овал лица, светлые волосы, полусонный взгляд, на губах след улыбки, невысказанная нежность. Он взрывался по всякому поводу, она всегда витала в облаках.
      Реймон сказал Эдит:
      - Я тебя познакомлю с Маргерит Монно.
      Это она написала музыку "Чужестранца".
      Блестящая рекомендация! Мы не забыли того, что было связано с этой песней.
      Я не помню, в какое время впервые пришла Маргерит. Она всегда приходила либо раньше, либо позже условленного часа... Мы все трое были в нашей с Эдит комнате. Мы ждали ее. Войдя, она сказала:
      - Здравствуйте, ребятки. А у вас тут очень мило.
      Реймон рассмеялся.
      - Ты хоть заметила, что это отель?
      - Ах вот как? Тем не менее здесь уютно...
      Чтобы сказать такое, нужно было действительно ничего не видеть вокруг. Наш отель не был дворцом, как "Пикадилли",- самый средний, если не сказать захудалый. Ковры вытерты до основы, на них не оставалось и следов шерсти. Но для Маргерит это не имело значения. Она никогда ничего не замечала.
      Эдит тотчас же ею увлеклась. Она как бы увидела ее всю насквозь и в ее руку с полным доверием вложила свою.
      - Я уверена, что вы потрясающая женщина! Какой у вас талант!
      "О!" - сказала Маргерит тоном дамы, только что заметившей, что ее насилуют.
      Эдит сразу же стала называть ее "Гит" и полюбила на всю жизнь.
      Когда Эдит впервые пришла к Маргерит, произошло такое, что мы обе чуть не заплакали. Маргерит сказала ей:
      - Сядь за мой рояль. Положи руки на клавиши.
      Эдит положила руки на клавиши и закрыла глаза.
      - Гит, я мечтала об этом, когда мне было пять лет, я была слепой и могла только слушать.
      - Тогда слушай внимательно.
      У Маргерит были прекрасные руки виртуоза. Она положила их на руки Эдит.
      - Играй, играй со мной.
      Лицо Эдит сияло. На нем застыл смех. Так смеются дети, когда они переполнены счастьем.
      Так Эдит научилась играть на рояле. Она это очень любила. Она говорила, что лучшее понимает музыку, когда разбирает ее сама.
      Реймон и Маргерит были так же несовместимы, как солдатский сапог и туфелька Золушки. Но когда они работали над песней, все менялось. Это был брак по любви. Третьей в этом союзе стала Эдит.
      Вот как это происходило. Эдит читала текст песни так, как предполагала его петь; Маргерит слушала в зачарованном полусне: Реймон ждал... Пока музыка не была готова, он не был уверен в сочиненном тексте. Когда чтение заканчивалось, Маргерит восклицала: "Ах, ребятки..." Это вовсе не означало, что все прекрасно, она слушала еще и еще. Потом говорила: "Мне кажется, теперь я уловила".
      И Маргерит начинала играть. Она уходила в свой мир, да, собственно, она никогда из него и не выходила.
      Эдит говорила о ней: "Гит всегда в облаках..."
      Эдит любила ее всем сердцем. Они не расставались до самой смерти Маргерит, тихо скончавшейся в 1961 году. Она не выглядела больной. Никто о ее болезни не подозревал, она никогда не говорила о себе. Просто у нее стал более потусторонний вид. чем обычно. Умерла она так же, как жила: бесшумно. Выскользнула из жизни и ушла в смерть так же легко, как прошла свой путь.
      Маргерит сыграла в жизни Эдит такую же важную роль, как и Реймон. Она научила ее тому, что такое песня. Объяснила ей, что музыка это не только мелодия, что в зависимости от того, как ее исполнять, она может передать столько же чувств, сколько слова. С тем же количеством оттенков.
      До конца жизни Эдит будет говорить: "Самый чудесный подарок, который мне сделал Реймон,- это Гит! Какая удивительная женщина! Она живет не на земле, а в каком-то другом, светлом мире, где все, что ее окружает, необыкновенно чисто и прекрасно. Ангелов, например, я представляю себе такими, как Гит.
      Но это не мешало ей на нее сердиться:
      - Спустись на землю, Маргерит!.. (Это уже было опасно. Эдит обожала называть всех уменьшительными именами: Гит, Момона, Рири и т. д. И когда она называла вас полным именем, дело принимало плохой оборот.) - Куда это годится? Ты лучший композитор песенной музыки, но ты нигде не показываешься. Рекламой своей не занимаешься, контракты подписываешь не глядя. Следовало бы назначить опекунский совет, чтобы он вел твои дела...
      А Гит с отсутствующим видом и милой улыбкой отвечала:
      - Все это такие пустяки... Вот послушай лучше, это тебя успокоит.
      И она начинала импровизировать. Это могло длиться часами. Тут не было ничего удивительного, так как уже в три с половиной года Маргерит выступила на сцене концертного зала и получила свой первый гонорар. Она должна была бы выступать на сцене больших концертных залов - Маргерит была ученицей Надин Буланже и Корто,- а вместо этого занялась песней.
      Первую она написала случайно. Тристан Бернар, писатель, популярный в период между двумя войнами, принес ей как-то поэму "Ах, эти прелестные слова любви".
      - Ты не могла бы положить это на музыку?
      - Я не сумею.
      - Попробуй.
      Песня получилась восхитительной, она исполнялась в фильме Клода Дофэна.
      Так же легко она написала музыку "Чужестранца". Он стал шлягером. Потом был написан "Мой легионер". Успех сопутствовал Маргерит во всех ее работах. Она автор музыки почти всех песен Эдит, она же создала для Колетт Ренар "Ласковую Ирму", в которой поэзия слилась с грубостью нравов предместья. Эта песня пересекла моря и океаны и имела огромный успех в Америке.
      Музыка струилась из-под пальцев Маргерит, стоило ей положить руки на клавиши. Она реально существовала только тогда, когда сочиняла музыку: в тот момент она становилась великой из великих!
      Когда рассказываешь, все получается легко, переходишь от одного к другому, погружаешься в свои воспоминания. Но у нас троих, вернее четверых, так как Мадлен все время была с нами, дело часто шло со скрипом, иногда от крика дребезжали стекла. Несколько раз Эдит все бросала.
      Когда целыми днями только и слышишь: "Ты одеваешься, как шлюха...", "Ты ешь, как свинья...", "Шестилетний ребенок читает лучше, чем ты..." - есть от чего упасть духом.
      Нас с Эдит никто никогда не держал на привязи. Даже во времена Лепле мы жили на улице, были свободны. Что такое учитель, мы не знали, а главное, не желали знать. Когда у Эдит кончалось терпение, она говорила: "К черту твоего Реймона. Давай смоемся".
      Кто бы ее удерживал, только не я. Мы задыхались в комнатенке в отеле "Пикадилли", нам нужен был свежий воздух. Свои номера мы откалывали по ночам, когда Реймон бывал с Мадлен. Он еще пытался соблюсти внешние приличия. Это тоже бесило Эдит: "Либо он со мной, либо с ней. Пусть решается, в конце концов!"
      Эдит всю жизнь жила между одиннадцатью часами вечера и шестью часами утра. И мужчины, которые хотели ее удержать, должны были проводить с ней ночи не только в постели.
      Она говорила: "Ночью живешь иначе, чем днем. Ночью возникает ощущение тепла, всюду горят огни. И люди ночью иные. С ними легко. По ночам я встречаю только друзей, даже если я их не знаю. У людей другие лица, все красивы..."
      И она кочевала из бистро в ресторан, из ресторана в кафе, мы встречались с нашими друзьями, с нашими котами. С ними пили. На следующий день у Эдит раскалывалась голова, и она не хотела работать. Реймон выходил из себя.
      Однажды утром вспыхнула ссора. Эдит дремала в постели, я возле нее. Она зевала и отмахивалась:
      - Реймон, оставь меня в покое, я не хочу тебя видеть.
      - Нет, выслушай.
      - Не кричи, у меня голова трещит.
      - Симона, свари ей кофе, тебе тоже надо проснуться.
      Я отвечаю:
      - Пошел к черту!
      Он взрывается:
      - Хватит, Эдит! Это должно прекратиться. Либо ты бросишь свои привычки, либо я брошу тебя! Ты меня слышишь?
      Он тряс ее за плечи, но она все равно засыпала... Бой быков! Он даже дал ей пощечину. В конце концов ей пришлось его выслушать, Реймон решил выиграть это сражение во что бы то ни стало. Стиснув зубы, с потемневшими от гнева глазами, он метался по комнате. Надо сказать, разойтись в ней было особенно негде. Я не говорила ни слова. Разливая по чашкам кофе, я слушала. Он ей выложил все:
      - Ты живешь, как шлюха, только что этим денег не зарабатываешь! Ты должна бросить всех этих проходимцев и их девок, всю эту банду бездельников, которых ты называешь своими друзьями и которые обирают тебя до последнего су... Они тянут тебя на дно! Ты должна положить этому конец. Речь идет о твоей карьере. Как это будет выглядеть, когда ты начнешь выступать в "АВС"? Журналисты от тебя мокрого места не оставят!
      - Но все эти же друзья приходили ко мне в "Жернис"!
      - Да, конечно! Хорошую услугу они тебе оказали!
      Вдруг до нее доходит то, что он сказал...
      - Я буду выступать в "АВС"? Ты смеешься надо мной?
      - Нет. Я этого добиваюсь. И добьюсь.
      Мы смотрим друг на друга. Эдит в "АВС"! В крупнейшем мюзик-холле! Мы не верим своим ушам. Но Реймон не шутит.
      - Реймон, я не могу с ними так поступить! Они всегда к нам хорошо относились, никогда нас не предавали. Если бы не Анри, у меня не было бы даже платья для "Жерниса"...
      - Не думай об этом. Я все беру на себя. Тебя должны уважать!"
      Эдит не понимала смысла этого слова. На улице не существует такого понятия, как уважение.
      У Реймона хватило мужества встретиться с компанией Эдит. Он знал их всех, ее постоянно видели с ними. Да, Реймон проделал большую работу. Генеральная уборка!
      Среди этих людей были не только мелкие проходимцы, барыги и коты, но были и твердокаменные парни, которых нельзя было запугать. Мы когда-то им платили. Правда, недолго, но они сохраняли на нас свои права. Эдит вообще нисколько не смущало то, что она платила мужчине деньги. У нее создавалось впечатление, что это скорее делало мужчину зависимым от нее, чем наоборот.
      Как Реймону удалось? Он нам ничего не рассказал. Поскольку Эдит все это было неприятно, она предпочла не расспрашивать. Единственное, что она сказала в этой связи:
      - Смотри-ка, Момона, а Реймон-то - настоящий мужчина. Надо кое-что иметь, чтобы это сделать.
      Не зря он когда-то служил в Иностранном легионе! Он это доказал, разогнав весь бордель: котов, Лулу с Монмартра, толстую Фреэль. Дорога открыта! У него была магическая фраза. Если кто-то пытался поднять на него руку, его голубые глаза становились узкими и он сквозь зубы бросал: "Терпеть не могу чужого прикосновения". Когда я впервые услышала эти слова, я задрожала. Очевидно, такое же впечатление они производили и на других.
      То, что Эдит испытывала к Реймону, не было любовью-страстью. Она ему верила. Он был ей необходим, она не могла обойтись без него. Интуиция подсказывала ей, что Реймон - единственный, кто может вырвать ее из мира Пигаль.
      Ассо был первым мужчиной из тех, кого знала Эдит, у которого были иные интересы, кроме желания выпить, погулять или заняться любовью. Достаточно было взглянуть на него, чтобы это понять. Он не был ни очень красив, ни очень молод, но то, чем он обладал, было значительно больше, Эдит в нем не ошиблась.
      Я предчувствовала, что чисткой дело не кончится, и потому боялась за себя и за Мадлену. Я хорошо знала Эдит и не ошиблась. Чем-то ей надо было занимать вечера и ночи. Теперь, когда она осталась одна, Реймон стал ей нужен безраздельно.
      В это время Мадлена начала устраивать сцены. Она прогадала, так как Эдит только этого и ждала. С дружбой было покончено. Эдит не стеснялась:
      - Реймон, передай своей жене, что с меня хватит!
      - Потерпи, Эдит.
      - Ты всех разогнал, я осталась одна, так расстанься же с Мадленой, иначе я брошу все, и тебя в первую очередь.
      Реймон глубоко любил Эдит. Он любил ее, как свою жену, как свое творение и как своего ребенка, но понимал, что ничто не может удержать Эдит. Победы, правда, он еще не добился, хотя знал, что она близка, он ощущал ее тепло в своей руке, как ощущал тепло своей трубки. Он знал, что держит ее и уже не выпустит из рук.
      Со мной у него были старые счеты. Я ему мешала, значит, меня тоже надо было убрать. У нас с ним возникали стычки по любому поводу, даже из-за песен. Пользуясь тем, что я когда-то что-то рассказала ему, подсказала мысль, как это было с улицей Пигаль, я, не стесняясь, говорила: "А, по-моему, это не годится... Я бы на твоем месте сказала так..."
      Ему, разумеется, это не нравилось. Он это пресекал. Ко мне он вообще придирался. Постоянно отпускал замечания по поводу того, как я выгляжу. Для него я по-прежнему оставалась скверной девчонкой. Мне уже было восемнадцать с половиной лет, и если я это подчеркиваю, то потому, что в этом возрасте "половина" много значит!.. Когда он мне говорил: "Ты плохо влияешь на Эдит", я в отместку наговаривала ей на него. Я ему ничего не прощала, а Эдит меня слушала. Секрет был прост: я умела ее рассмешить, он - нет...
      Я отдавала себе отчет, что так бесконечно продолжаться не может. Он был упрям, я тоже. Мы оба не хотели худого мира. Но он был умен, Реймон. И хитер. Он долго готовился к тому, чтобы нанести мне удар, и предусмотрел все.
      Начал Реймон с того, что принял решение расстаться с Мадленой и поселиться вместе с Эдит. Разумеется, нужно было уехать из "Пикадилли", чтобы уже не встречаться на лестницах. Он остановил свой выбор на отеле "Альсина", на авеню Жюно. Там был совсем другой стиль: комната с ванной, телефон, ковер, приличная входная дверь. Контракт с "АВС" уже носился в воздухе, очевидно, он был вполне реальным, потому что отель "Альсина" стоил дорого. Реймон отнюдь не был набит деньгами, а Эдит в то время почти ничего не зарабатывала.
      Он давно решил, что завершит мной "генеральную уборку", теперь ему предстояло это осуществить. В тот день Эдит куда-то ушла. Он выжидал... При всей его худобе я находила, что он вытесняет слишком много воздуха в нашей комнате. Я в упор смотрела на него. Он не спеша набил трубку, двигались только его пальцы; наклонив голову несколько набок, он тщательно раскурил ее; затягиваясь, одним пальцем прикрывал трубку. Взгляд его прищуренных голубых глаз был устремлен на меня. Я знала, что он собирается нанести мне удар, но не боялась. Во мне все кипело, но я была уверена, что сумею ему ответить. С Реймоном мы разговаривали "как мужчина с мужчиной". Некоторое время он молча курил, потом сказал:
      - Момона...
      Тут я поняла, что дело обстоит серьезно. Он никогда меня так не называл. Я была "Симона", и все. Я почувствовала, что внутри у меня все оборвалось, как бывает, когда лифт резко идет вниз.
      Он нервничал, трещал суставами пальцев. У него были длинные тонкие пальцы, красивые руки артиста.
      - Милая Момона, тебе всегда казалось, что я тебя не люблю. Ты ошибаешься. Ты мне, скорее, симпатична.
      - Хватит причитать!
      - Как тебе будет угодно.
      - Обойдусь без твоей жалости. Говори прямо, что тебе нужно?
      - Согласен, так будет проще. Ты знаешь, что я на все готов ради Эдит. Я на нее делаю ставку. Я в нее верю. А... ты на нее плохо влияешь.
      - "Злой гений!" Ты уже это говорил. Неплохо придумано, но нуждается в доказательствах.
      - Ты подаешь ей плохой пример. Убегаешь из дома, напиваешься, сманиваешь ее за собой. У меня для нее есть два контракта: один в "Сирокко", другой в кабаре в районе Елисейских полей, на улице Арсен-Уссэ. Потом она выступит в "АВС". Она должна сменить окружение, образ жизни. Нельзя, чтобы она утратила то, что приобрела. Ты - ее прошлое. С тобой оно постоянно перед ее глазами. А она должна его забыть. Если ты останешься, она ничего никогда не добьется. Речь идет не о том, чтобы вы не встречались, но...
      - Спасибо на добром слове! Ну, знаешь, наглости тебе не занимать!
      - Ты не должна больше с ней жить. Мы переезжаем в другой отель, на улицу Жюно. Я тоже порываю с прошлым. Я не снял там комнаты для тебя.
      - Она согласна?
      - Да.
      - Поэтому она и ушла? Она знала, что ты собирался мне все это выложить?
      - Да.
      - Тогда мне нечего возразить.
      Я забрала свои жалкие пожитки и ушла. Не хотела, чтобы он видел мои слезы. Я была слишком молода, чтобы понять, что он ведет свою игру, что он мне лжет. Он делал ставку на мою гордость. И выиграл.
      Много времени спустя Эдит мне рассказала, что, возвратившись, она спросила, где я, и он ей ответил:
      - Ушла. Совсем. У нее кто-то есть.
      - Ничего мне не сказав?! Вот дрянь!
      Эдит не прощала, когда ее бросали. Сама она могла так поступать, но другие - нет!.. Я шла одна по улице Пигаль, нашей улице! Мое одиночество, мое горе повели меня от Пигаль к Менильмонтану. По бульварам это совсем близко. Я шла к своей матери, сама не зная зачем. И нашла там почти нежные объятия, меня прижали к сердцу. В первый и единственный раз в жизни я пришла не к матери, но к маме... В эти мгновения я все забыла. Все, что было раньше: черствость ее сердца, ее жестокость, ее жадность к деньгам, ее равнодушие - все! Она прижимала меня к себе. Наконец-то я была ее ребенком, о чем всегда мечтала. Этот порыв нежности вернул мне желание жить. Но я не обольщалась, зная, что ее нежность долго не продлится.