Мы ходили каждый вечер в кафе "Глоб" на Страсбургском бульваре. Публика там состояла, с одной стороны, из артистов, с другой - из мелких импресарио, которые всегда могли откопать для себя из кучи оборванцев кого-нибудь, кто бы согласился на самые мизерные ставки. Таких, например, как Эдит,- уже с именем, но еще не котирующихся. Это была своего рода мюзик-холльная биржа.
      Ромео Карлес, шансонье, угостил нас. Мы выпили по рюмочке. Он раньше не видел Эдит, она показалась ему трогательной, несчастной, и спросил ее:
      - Что ты делаешь?
      - Пою.
      Люди этой профессии, даже незнакомые, обращаются друг к другу на "ты".
      - Пришла сюда, может, что подвернется.
      Ромео ее не ободрил.
      - Здесь на хороший контракт не надейся. Смотри, какого ты роста, как одета, женские прелести отпросились на выходной. Здесь тебе трудно будет понравиться.
      - Знаю. Но пока что...- ответила Эдит,- понимаешь... я подыхаю с голоду.
      - Ты бы хотела петь мои песни?
      - Еще бы,- ответила Эдит, хотя знала Ромео Карлеса только по имени.
      - Тогда приходи послушать меня. Я каждый вечер в "Куку" и "Першуаре".
      Она сразу воспрянула духом. Еще бы, предлагают песни, о "деле Лепле" не говорят. Она не знала, что Ромео всегда витал в облаках и имя "Малютка Пиаф" ему ничего не говорило.
      На следующий день она решила:
      - Момона, идем слушать Ромео.
      Мне было это не по душе, потому что она немного выпила и в таком виде могла учинить что угодно.
      И вот мы отправились в "Першуар" - самое модное кафе на Монмартре.
      С порога Эдит начала "выступать". Ромео Карлес был на сцене, и она своим громовым голосом закричала:
      - Я пришла к своему Ромео! Эй! Ромео! Жюльетта пришла!
      В "Першуаре" была шикарная публика. Люди зацыкали на нее, стали кричать, чтобы ее вывели. Я застыла ни жива ни мертва, боясь рот открыть, не было бы хуже.
      Как настоящий артист, Ромео нашел остроумный выход из положения. Он подал ей ответную реплику. В зале засмеялись. Раздались голоса: "Это нарочно. У них такой номер!"
      Я подумала: "С песнями пиши пропало. Ничего он ей теперь не даст".
      Как раз и нет. Перед тем как запеть "Лавчонку", он крикнул Эдит со сцены:
      - Ты, моя Жюльетта! Будь умницей, внимательно слушай.
      Эдит, даже если бывала под градусом, как только касалось дела, то есть ее профессии, вся превращалась в слух, шутки - в сторону.
      Я знаю пустынный квартальчик,
      Уголок, который хочет
      Выглядеть аристократическим,
      Я нашел там в прошлом году
      Крошечную лавчонку,
      Зажатую между двумя домами.
      В антракте она бросилась за кулисы.
      - Это правда? Ты мне даешь "Лавчонку"?
      - Разве заслуживаешь?
      - Да! Послушай, как я ее спою...
      И Эдит запела отрывки из песни. (Она очень долго потом включала ее в свой репертуар.) Ромео был в полном восторге.
      Он подмигнул ей:
      - А чем заплатишь?
      - Поцелуем.
      Вот как все просто между ними началось.
      Они продержались вместе полгода. Для Ромео Эдит была случайным знакомством. Он жил с Жанной Сурза, очень талантливой комической певицей.
      Эдит испытывала к нему дружеские чувства. Внешне он был непримечателен, лысоват, но как человек был очень приятен - приветлив, а, главное, умен. Его забавляли в облике Эдит черты парижского гамэна. Он был первым, кто в этот тяжелый период поверил в Эдит. А для нее тогда это значило больше, чем любовь.
      - Видишь, Момона, рано сдаваться, если такой человек, как Ромео Карлес, дает мне песни.
      Он не только давал. Он сделал больше - написал песню специально для нее. Сюжетом служили мы с нею. Называлась она: "Просто, как "здрасте".
      Это такая банальная исторгся,
      Действительно, совсем не оригинальная,
      Что даже не знаю, по правде говоря,
      Как вам ее пересказать и объяснить.
      Блондинка и брюнетка
      Всегда понимали друг друга...
      Смерть унесла одну...
      Это просто, как "здрасте".
      С нищетой мы по-настоящему познакомились не тогда, когда Эдит пела на улицах, а только теперь. Несколько месяцев в человеческой жизни - не так много, но какими они были для нас долгими и трудными! Мы дошли до того, что продали все, что было приличного из одежды, купленной еще в период Лепле.
      Чтобы раздобыть немного денег, я придумала трюк с фотографией. Я бродила по улицам в районе между Клиши и Барбес. Знакомилась с кем-нибудь. Мы заходили выпить рюмочку, болтали, рассказывали друг другу о своей жизни. Тут я вытаскивала из сумочки фотографию одного из моих братишек, годовалого малыша с медвежонком в руках.
      В зависимости от того, что это был за человек, я говорила: "Это мой ребенок. Его отец бросил меня. Мне нечем заплатить женщине, у которой он живет..." Или: "Мне не на что купить ему лекарства..." Или: "Я его оставила у консьержки, и, чтобы его забрать, мне нужно ей заплатить..."
      Осечки не было, мне всегда давали деньги. Взамен мы договаривались встретиться завтра.
      Я никогда не приходила. Я с ними не спала. Не скажу, что я их не целовала. Иногда без этого нельзя было обойтись. Поэтому с очень противными не знакомилась.
      Эдит вынуждена была соглашаться на это. А что оставалось делать? Но это было отвратительно, и этому не было видно конца...
      глава шестая. Рождение "священного идола"
      И в это время Эдит встретила Реймона Ассо. Они столкнулись случайно в актерском бистро "Новые Афины". Познакомились они раньше, в прекрасный период "Жерниса", в одном из музыкальных издательств, куда он приносил свои песни, Ассо там бывал также по делам Мари Дюба, у которой тогда служил секретарем.
      Это был странный парень лет тридцати, бывший солдат Иностранного легиона. Он служил также и в войсках спаги.* Послужной список специально для Эдит. Для нее не было ничего прекраснее, чем плащ, красные шаровары, сапоги и феска... Мечты уносили ее.
      ______________
      * Спаги - части легкой кавалерии во французских колониальных
      войсках; формировались в Северной Африке.
      Меня также. Мы говорили друг другу: "Какие красивые ребята! Глаз нельзя оторвать!" Это было как удар в солнечное сплетение. Мы мечтали спать с ними под одним плащом.
      Реймон рассказывал Эдит о своей жизни спаги, и она слушала его с бьющимся сердцем и зачарованным взглядом. Ее завораживали любые подробности, вплоть до обязательных по уставу семидесяти двух складок на широких шароварах. А пустыня, а песок, а солнце... жара и краски... Она как будто видела все своими глазами.
      Казалось, Эдит должна немедленно упасть в объятия Реймона. Вовсе нет. У нее в мыслях этого не было. К тому же он был суховат, малообщителен. Эдит, в свою очередь, замыкалась.
      Их первая встреча прошла примерно в таком духе:
      - Ну, Эдит, как дела?
      - Так себе!
      - Не блестяще?
      - Не очень.
      - Расскажи.
      Они начали болтать. Потом еще раз встретились. Эдит ему верила. Казалось, он знал все на свете. Это был настоящий, надежный мужчина. Сухопарый, почти худой, с длинными волосами, длинными мышцами и совсем без живота. Он не был красив, редко смеялся, но это была личность. Когда они встречались, они говорили о профессии. Эдит задавала ему множество вопросов, главным образом о Мари Дюба. У нее в отношении актрисы был настоящий культ, она ей поклонялась. Эдит хотела все знать: как она работает, как выбирает песни, как живет - словом, все! Это восхищение, это любопытство Эдит испытывала задолго до встречи с Реймоном. Однажды, когда мы еще пели на улицах (у нас в тот день случились деньги), Эдит сказала:
      - Пойдем в "АВС" слушать Мари Дюба.
      Мы купили два билета на галерку. Мари Дюба нас потрясла.
      - Нет, какая женщина!- говорила Эдит. Она сидела, наклонившись вперед и вцепившись мне в руку.
      Мари пела одну песню - и люди плакали, пела другую - и они смеялись. Она делала с публикой что хотела. Нельзя сказать, чтобы у нее была эффектная внешность. Среднего роста, волосы черные, прямые, даже не очень красивая, но взгляд ее темных глаз обжигал, его нельзя было забыть. А голос! Вы не думали о том, красив он или нет, он просто не выходил у вас из памяти. Платье простое, элегантное. А жесты... Нужно было видеть, как она изображает женщину в метро,- казалось, вы сами там сидите. Когда она пела "Молитву Шарлотты", ее пальцы, ее руки!- сердце разрывалось от горя.
      Эдит с полными слез глазами молилась и плакала вместе с ней. А я плакала, глядя на них обеих. Эдит повторяла:
      - Так спеть... Уметь так спеть!..
      Когда концерт кончился, она сказала:
      - Я пойду к ней за кулисы. Пойдем, Момона.
      У нас хватило смелости, в наших обвисших юбках, старых свитерах, стоптанных босоножках. Мари приняла нас, как старых знакомых. Она спросила Эдит:
      - Вы любите песни?
      - Я пою,- ответила Эдит.
      - Где?
      - На улице.
      И великая Мари Дюба не засмеялась. Она посмотрела на Эдит.
      От этого взгляда стало тепло на душе. Она сказала:
      - А вы придете ко мне еще.
      Она не спрашивала. Она знала.
      Мы вышли из "АВС", и Эдит сказала:
      - Ты слышала, как она со мной разговаривала?! Она! Мари Дюба! Знаешь, Момона, когда эта женщина перестанет петь, никто не займет ее места.
      Действительно, когда Мари Дюба ушла со сцены, ее никто не заменил.
      Реймон привлекал Эдит главным образом потому, что ее интересовала Мари Дюба. Она была уверена, что он знает, как становятся такими, как Дюба. В начале их знакомства Реймон не проявлял к Эдит интереса. Казалось, он боялся ввязываться в ее дела. Он ведь сразу мог в чем-нибудь помочь Эдит, но ничего не делал: только давал советы, и то сквозь зубы. Что-то вроде: "Я тебе говорю... но ты поступай как знаешь". Он, например, считал, что Эдит не должна соглашаться на любое предложение.
      - Тебе хорошо, но ведь есть-то надо.
      Он ей говорил:
      - Нужно, чтобы тобой кто-то занялся. Причем всерьез. Взял на себя все. Тебе нужно многому учиться.
      Это было предложение, но не прямое. Реймону было свойственно говорить уклончиво. Эдит не понимала. Или не хотела понимать. Она чувствовала, что тогда ей нужно было бы принять Реймона и в другом качестве, а он ей не нравился. И она ему отвечала:
      - Да, мне нужно было бы иметь импресарио. Но сколько я ни искала, до сих пор не нашла.
      - Тебе нужен не импресарио, а кто-то, кто тебя "сделает" целиком. Я повторяю - тебе нужно всему учиться.
      Эдит еще не была готова это понять.
      - С папой Лепле мне повезло...
      - Но это в прошлом,- отвечал Реймон.- Ты упала с большой высоты, и теперь с тебя спрос больше, чем раньше. Теперь ты приходишь не с улицы, а из "Жерниса". Разница...
      Эдит вела себя как дикое животное, которое приручили, но не укротили, она была подозрительна, как необъезженная лошадь. Вероятно, ее породистость проявлялась и в ее нетерпеливости.
      Все, что говорил Реймон, было более чем справедливо. Но она не хотела его слушать, на нее нападала тоска, и тогда она сердилась:
      - В том, что он говорит, есть доля правды... Но он пессимист. Плевать, без него обойдусь.
      Эта фраза на несколько месяцев отодвинула их настоящую встречу. Ассо колебался. Он еще недостаточно верил в Эдит, а она не была в него влюблена. Так ничего не могло получиться.
      Однажды вечером Реймон появился в "Новых Афинах". У него был мрачный, замкнутый вид, плохое настроение.
      - У меня для тебя есть контракт. Ты, конечно, за него схватишься и совершишь ошибку.
      - Не твоя беда,- ответила ему Эдит.
      "Контракт - это хорошо", подумала я. Ассо начинал меня раздражать. Я была не на его стороне. Его осведомленность во всех вопросах действовала мне на нервы.
      - Куда надо ехать?
      - В Ниццу. На месяц.
      - Лазурный берег,- отозвалась Эдит,- от такого не отказываются. Где выступать?
      - В "Буат а витэс".
      - Это прилично?
      - Терпимо.
      - Тогда почему похоронный вид? Такие новости полагается праздновать!
      - Если ты подождешь, мы найдем лучше.
      - Не могу я ждать. Да и не хочу. Наоборот, мне нужно отойти на расстояние от Парижа. От "дела Лепле"... Там мне будет спокойно. Это ведь провинция.
      Да, Эдит умела создавать себе иллюзии! Провинция всегда отстает от Парижа. И для тамошней публики скандальный ярлык с "делом Лепле" все еще был приклеен ко лбу Эдит. Именно поэтому ей и предложили контракт.
      Мне тогда едва исполнилось восемнадцать лет, и я не понимала Реймона. Это был сложный человек. Только несколько лет спустя я осознала, что означал для него наш отъезд в Ниццу. Он, вероятно, не хотел говорить Эдит, но он в нее влюбился всерьез. Гордость ему не позволяла, ему было нужно, чтобы она за ним сама бегала. По поводу ее отъезда он, наверно, заключил с самим собой пари: "Если она уедет, я ее брошу, если останется - займусь ею". Это было в его духе. И он подумал, что проиграл, что Эдит от него ускользнула. Особенно его поразило, что она спросила:
      - А для Момоны ты в этом кабаре ничего не устроил?
      - Нет.
      - Тем хуже, сами разберемся. Я все-таки беру ее с собой.
      Нужно было его видеть в этот момент. Он меня не любил и надеялся, что эта поездка нас разлучит. Может быть, он собирался к ней приехать? Поди знай! Реймон ревновал Эдит ко мне. Его злило, что я имею на нее влияние. Он ее ревновал ко всем. Уже тогда он хотел, чтобы она принадлежала ему одному. Я ему мешала: критиковала, не считалась с ним.
      Как-то перед нашим отъездом он отвел меня в сторону и прочитал нотацию:
      - Послушай, ты имеешь влияние на Эдит. Пусть она не встречается с кем попало, и не давай ей пить.
      - Почему ты ей сам не скажешь? А вдруг ей это нравится и мне тоже?
      Стиснув зубы, он бросил:
      - Ты ее "злой гений".
      Я расхохоталась. Позднее мне вспомнились эти слова. Это я-то злой гений Эдит! Я смеялась не к добру. Эдит легко поддавалась влиянию, и в один прекрасный день ему удалось ее в этом убедить.
      Реймон был недоволен нашим отъездом, но тем не менее позаботился обо всем. Купил два новых чемодана: "Так вы будете выглядеть приличнее". Купил билеты во второй класс: "Так вы сразу займете определенное положение". В то время были вагоны трех классов.
      Он знал, что от нас всего можно ожидать, поэтому сам отвез на вокзал, усадил в вагон и дал множество советов.
      - Не ешьте в купе, пойдите в вагон-ресторан, это приличнее.
      Мы не понимали, почему это приличнее. Мы стояли у окна, он - на перроне.
      - Пойду куплю вам что-нибудь почитать.
      Он пошел к книжному киоску. В них продается всякая всячина, но Реймон знал, что ему нужно. Я наблюдала за ним. Всегда забавно наблюдать за людьми, когда они этого не замечают.
      А тем временем Эдит мне говорила:
      - Мы смываемся вовремя. Твой тип начинает мне надоедать.
      Когда кто-то бывал неприятен Эдит, он всегда становился "моим". Реймон вернулся с довольным видом.
      - Вот. Это вам понравится.
      И он протянул книгу. Я посмотрела название - "Такая девочка". Автор Люси Деларю-Мардрю. Я не знала автора. Мы вообще не знали никаких авторов.
      Эдит читала в то время книжки примерно с такими названиями: "Обманутая накануне свадьбы", "Любовь, принесенная в жертву", "Мать-Девственница", "Соблазненная в день своего двадцатилетия" и т. п.
      Эдит не стала читать книгу, которую принес Реймрн. Прочла ее я. Залпом. И была потрясена. Долго потом я верила в эту историю. Мы с Эдит вообще долго верили в то, что истории, о которых рассказывается в романах,- правда.
      Реймон стоял на перроне, а поезд все не отходил. Я смотрела на вокзальные часы. Большая стрелка как бы играла в чехарду с минутами. Наконец поезд тронулся!
      Реймон держал руку Эдит в своей до последнего мгновения. Она ее не отнимала. Ей это было безразлично. А я смотрела на него и думала: "Ну, старик, ты втрескался". Он мне все-таки улыбнулся. Потом крикнул нам, как взрослый детям:
      - Хорошо себя ведите!..
      Бедный Реймон, он еще мало нас знал.
      История "Эдит - Реймон" - фильм в нескольких сериях. Все было заранее ясно, но Эдит этого не сознавала. А ведь у нее на это было чутье. Итак, первая серия закончилась на перроне Лионского вокзала.
      На первой же остановке мы вышли из вагона и пересели в третий класс. Там было полно солдат, но в купе, в которое мы сели, был только один парень.
      - Перейдем в другое,- сказала Эдит.
      Но мы остались, потому что парень был очень красив. Для третьего класса он был слишком хорошо одет. Эдит не сводила с него глаз. Он взял ее за руку. Она положила голову ему на плечо. Просто поразительно, какая у нее была власть над мужчинами!
      Глядя на них, я понимала, что это любовь, которую показывают в кино! Хорошенькое начало для нашего путешествия!
      Я успела прочитать книжку "Такая девочка". Эдит мне сказала:
      - Читай. Расскажешь мне потом.
      Я смотрела на них, читала - это вполне совмещалось. Все было, как в романе. Когда он вышел покурить в коридор, Эдит сказала:
      - Я не знаю, куда он едет. Он сказал, что выходит не доезжая Ниццы. Мне непременно надо его снова увидеть, я с ним никогда не расстанусь. Я от него без ума, Момона.
      В Марселе мы увидели солнце. Я дремала, но чувствовала, что кругом все залито светом. Потом мы нырнули в грязную тень вокзала Сен-Шарль. Парень сказал Эдит:
      - Я выйду немножко размяться. Подожди меня.
      - Поцелуй меня.
      Он ее поцеловал. И вышел из вагона. Эдит смотрела ему вслед. Я тоже. К нему подошли двое полицейских. Надели на него наручники. Все произошло спокойно, без всякого шума. Он обернулся и улыбнулся ей в последний раз.
      Я посмотрела на Эдит, она была совершенно белая, рот полуоткрыт, будто она хотела крикнуть. Я протянула ей бутылку. Она выпила. Мы ничего друг другу не сказали. Да и что можно было сказать? Поезд тронулся.
      - Момона, как он тебе понравился?
      - Пока ничего, а потом, может быть, стал бы хуже.
      Больше мы о нем не говорили.
      Эдит никогда не щадила Реймона. Первое, что она ему рассказала по возвращении, была эта история. По его плотно сжатым губам я видела, что ему неприятно. На месте Эдит я бы не осмелилась. Но в итоге она оказалась права, потому что он сочинил из этой истории песню, которая имела огромный успех. "Париж - Средиземноморье".
      Поезд уносит меня в ночь.
      Позади меня осталась мертвая любовь,
      А в моем сердце расплывалась скука...
      Тогда его рука взяла мою руку,
      Мне было так хорошо, когда я к нему
      прижалась.
      Когда я проснулась,
      Солнцем был залит вокзал.
      Мой неизвестный любимый спрыгнул со
      ступенек вагона,
      Его окружили мужчины.
      Солнце удваивало мое горе
      И блестело на его цепях.
      Он, может быть, убийца...
      Странных людей можно встретить
      В поездах и на вокзалах.
      Наше прибытие в Ниццу было менее поэтично. Однако первое, что мы увидели, выйдя из вокзала, был человек-реклама. Эдит крикнула мне:
      - Момона, у него на спине мое имя! Догоним его и угостим стаканчиком вина.
      И мы побежали за беднягой, хорошо, что он еле переставлял ноги. Догоняем и читаем:
      "Убийца ли малютка Пиаф? Вы узнаете это сегодня вечером,
      придя в "Буат а Витэс"!
      - Боже, неужели опять все сначала?! Я - убийца! Мерзавцы! Когда же это кончится!
      Она была совершенно подавлена. Я огорчилась за нее, но взглянула на происходящее с другой стороны.
      - Они - скоты, согласна, но все-таки какая ни есть, это реклама. В первый раз люди придут ради скандала, но если они придут еще раз, то уже ради тебя.
      Такое Эдит просекала быстро. Она подумала минутку и сказала:
      - Хорошо, придется проглотить. Но уж тогда директриса кабаре пусть не жмется! Я хочу, чтобы было несколько человек, а не один нищий бродяга. Если уж ставить на скандал, то играть ва-банк! Я поговорю с этой каторжной.
      И они поговорили. Инстинктивно она вела себя как опытный профессионал. Она всегда чувствовала, что нужно делать. В личной жизни ей случалось допускать ошибки, но в том, что касалось ее профессии,- никогда. Но какие силы надо было иметь, чтобы перешагнуть через это: "Убийца ли малютка Пиаф?"
      Доказала она, "кто есть кто", очень быстро. Пригласили ее в "Буат а витэс" на один месяц, а осталась она на целых три. Платили мало, всего лишь сто франков за вечер, ей и ее аккомпаниатору. С нами уже не было Робера Жюэля. Эдит не смогла его удержать в тот период, когда у нее не было работы. Перед отъездом она пригласила Рене Клоарека, человека очень талантливого. Он еще не был известен и жил в небольшом отеле в предместье Сен-Мартен. Ему очень нравилось работать с Эдит. Он приехал со своей женой, миленькой, приятной, но мы не подружились, она была не нашего поля ягода - уютная хозяйственная мещаночка.
      На все про все у нас с Эдит оставалось пятьдесят франков. Это было немного. Никогда мы не ели столько спагетти: "Наворачивай. Дешево и питательно!"
      - Момона, ты должна начать работать, иначе ты не сможешь здесь оставаться. Танцуй.
      И она сказала хозяйке:
      - Прибавляйте мне пятнадцать франков в день, и моя сестра будет исполнять свой танцевальный номер. Она работает на Монмартре в лучших кабаре. Я уговорила ее приехать со мной, ей нужно солнце. Видите, какая она бледная. Если вы хотите, чтобы я осталась, пригласите ее.
      Эдит обладала поразительным апломбом. Не знаю, что подумала директриса, но она согласилась.
      Мои "номера" Эдит создала в нашей комнате. Она обрезала старое платье из черного атласа, прикрепила мне к волосам зеленый бант, посмотрела и сказала:
      - Годится. Поскольку платье атласное, будешь танцевать классику.
      Потом она купила черный школьный фартук и завязала мне красный бант.
      - Наденешь свои туфли на низком каблуке, и у тебя еще один номер. Акробатический. Будешь называться "Кочерыжка".
      Я носила тогда низкие каблуки, я, впрочем, всегда их носила из-за моих лишних пяти сантиметров роста. Эдит не могла с этим смириться.
      Лиха беда начало! Акробатика более или менее получалась; папины уроки не были забыты. Но классика! Я каждый вечер что-нибудь меняла. Я даже не умела двигать ногами в такт, у меня бог знает что получалось.
      В Ницце Эдит отыскала маленький отель неподалеку от пассажа Эмиль-Негрзн. Мы считали его очень приличным. Но нас в отеле приличными не считали.
      Однажды нам действительно стало стыдно. Приходим домой, дверь комнаты открыта, мы видим, как горничная щеткой выметает из комнаты кучу мусора: коробки из-под сардин, из-под камамбера, пустые бутылки, клочки бумаги, ваты... Мы переглянулись, и Эдит прошептала:
      - Господи, и все это было в нашей норе?
      А из комнаты доносится голос:
      - Это же надо быть такими неряхами!.. Грязнули... Ну и грязнули...
      Это было падением с высоты! Мы-то считали себя аккуратными: все заталкивали под кровать!.. Мы быстро смылись и вернулись, когда уже все было убрано...
      В Ницце мы встретили Роже Луккези, дирижера оркестра, он был с приятелем. Они повезли нас на машине посмотреть побережье. Какая красота! Красные скалы, синее море и маленькие, как конфетки, домики... А мы-то думали, что это существует только на почтовых открытках, что это реклама для туристов! Не хотелось показывать, какое впечатление все это на нас произвело, но мы были поражены.
      В Ницце Эдит также пела на улицах. Правда, немного. Здесь это приносило мало денег. Здесь уличные певцы выступают на террасах перед ресторанами на набережной, на берегу моря. Это поддерживает местный колорит. "Соле мио" или "Санта Лючия" - песни клошаров для этого климата не годились.
      В Ницце мы отпраздновали день рождения Эдит, ей исполнился двадцать один год. Не думайте, что был торт со свечами! Нет. Мы даже не знали, что такое бывает. Мы провели вечер вдвоем; перед нами стояла бутылка вина... Уже шесть с половиной лет, как мы жили вместе. Шесть лет... На бумаге это быстро; но в жизни - долго... Ведь есть надо три раза в день, а на еду надо заработать.
      Гастроли в Ницце закончились, и мы сели в поезд. В третий класс. И не ради солдат или моряков; на лучшее у нас не хватило бы денег. Не было никаких парней, не было плеча, на которое Эдит могла бы приклонить голову. Мы сидели, держась за руки, настроение было подавленное.
      У Эдит не было никаких иллюзий. В Ницце мы зря потеряли время: пили, веселились. Еще и еще растрачивали свою молодость. А дальше что? В Париже Эдит ничто не ждало: не только не было контракта, но и надежд на него. За три месяца отсутствия имя малютки Пиаф было забыто, вычеркнуто из памяти. Она это хорошо знала. Она уже достаточно долго варилась в этом котле, чтобы понимать, что зашла в тупик.
      Раннее утро, Лионский вокзал, кругом грязно, мрачно, но пахло все-таки чем-то родным. Здесь был наш дом. Наш город. Панам, о котором она позднее пела:
      О! Мой Панам!
      Как ты. от меня далек!
      И как была красива Сена
      Под солнцем июня...
      На перроне мы выглядели жалкими и несчастными. Хотелось спать. Никто нас не встречал. Реймон?.. Но Эдит ему ни разу не написала, даже не ответила на его письма.
      - Ну, что будем делать?- спросила она.
      У меня не было ни одной мысли.
      - Ну, конечно, когда ты нужна,- тебя нет! И никого нет! К счастью, у меня голова на плечах. Сейчас убедишься.
      И прямо с вокзала она позвонила Реймону.
      - Так вот, Реймон, ты говорил, что готов заняться мной. Я согласна.
      Мгновение она слушала, потом повесила трубку.
      - Он сказал: "Приезжай. Бери такси..."
      Я не могла прийти в себя.
      - Почему вдруг он?
      - А у тебя есть другой вариант?.. С какой стати ему тогда было говорить мне: "Если я тебе вдруг понадоблюсь, позови". Вот я и позвала.
      - Ты мне этого не говорила.
      - Ну и что?
      Еще немного, и мы бы поссорились. Но я была без сил. И потом, какая разница: тот или другой... Кто-то должен был заняться Эдит.
      Мы поехали на Пигаль, в отель "Пикадилли". Реймон нас уже ждал. Он жил там с одной женщиной, ее звали Мадлена. Они так долго были вместе, что их считали мужем и женой. Ассо выглядел еще более угрюмым, чем обычно. Он сказал:
      - Я снял вам комнату.
      Однако в его глазах был влажный блеск, что-то похожее на счастье. Это были первые кадры второй серии. Со слова "приезжай" началась настоящая карьера Эдит.
      Лепле нашел Эдит, но создал ее Ассо. Это был нелегкий труд, ох, нелегкий... но вдохновенно-прекрасный! Да, Реймон был личностью. Он сразу же поставил условия Эдит:
      - Я тебе помогу. Я знаю эту профессию. Знаю людей из этого мира. Даю тебе слово: если будешь меня слушать, про нищету забудешь. Но забудь и про веселье. Тебе придется много работать, придется делать то, что я тебе буду говорить. Парни, загулы - с этим покончено. Если ты принимаешь мои условия, я тебя не брошу. Никогда. Если нет - стучись в другую дверь. Я не марионетка.
      У Эдит перехватило дыхание. Никто никогда с ней так не говорил. Не употреблял таких слов, таких интонаций. Она согласилась.
      Честно говоря, мне больше хотелось, чтобы она отказалась. Не знаю, что бы я тогда за это дала. Если бы она в тот день отказалась из-за меня, я действительно могла бы считаться ее "злым гением".
      Эдит относилась к Реймону иначе, чем к другим мужчинам. Он был тем, кто писал для нее хорошие песни, подыскивал контракты, заботился о ней. Она полностью ему доверяла. Но для нее этого было недостаточно. Мужчина, который говорил ей "до свиданья", когда она ложилась в постель, не мог иметь на нее никакого влияния.
      Но в один прекрасный день все изменилось. Она вошла в нашу комнату смеясь. Она так хохотала, что не могла говорить.
      - Момона, знаешь, кого я сейчас встретила на лестнице? Реймона!
      - Ну и что! Ты его встречаешь двадцать раз на дню. Он живет над нами.
      - Момона! Я без ума! Я влюбилась!
      - Прекрасно!
      - Нет, не говори "прекрасно"... Догадайся в кого?
      Но разве можно догадаться, когда речь идет об Эдит! Торжествуя, она мне крикнула:
      - В Реймона Ассо!
      Вот это была новость так новость! Эдит мне объяснила:
      - Я поднималась по лестнице. Он спускался. Я посмотрела на него и вдруг все поняла. Поняла, почему мы ругались, почему он меня раздражал, все! Я его люблю. Надо же быть такой дубиной, чтобы непонять этого! Такое со мной случается впервые. Обычно я прежде всего об этом думаю...
      - Что ты в нем нашла?
      - Но, Момона, нужно быть слепой, чтобы не видеть, как он красив. У него изумительные глаза, совершенно голубые... Ни у кого таких нет.
      Каждый раз у них оказывались голубые глаза... Голубой цвет был барометром. Если Эдит говорила о мужчине, с которым была: "Тебе в самом деле кажется, что у него голубые глаза? Да они же серые... и к тому же не стальные серые, а так..." - он мог собирать чемоданы! Его время истекло. Из голубых глаз можно было составить целую коллекцию. Тут были все оттенки, и я знала все, что по этому поводу может быть сказано: "Момона, голубой цвет притягивает. В нем много света. И кроме того, глаза не обманывают. Все лжет: слова, жесты. Все может обмануть, но не взгляд".
      Я была с ней согласна. Хотя несколько раз она обманывалась. Раз у Реймона были те глаза, какие надо, все получалось прекрасно. Я, правда, не находила его таким уж красивым, скорее, заурядным. Его можно было сравнить с деревом зимой. Черное, сухое, оно годится для ворон, но не для воробьев!
      - Не спорь, Момона. Это было как гром среди ясного неба!
      Когда у нее гремел гром, возражать не приходилось - оставалось надеяться на громоотвод.
      Мне он заявил без церемоний:
      - Теперь, когда у нас с Эдит все уладилось, ты увидишь, Симона, мы многого добьемся.
      - Пока что ты еще ничего не добился.
      Он пропустил мимо ушей.
      - Не твоя забота. Я еще не то видел. Я не слабая овечка, и вот что я тебе скажу: если хочешь, чтобы мы остались друзьями, не вставляй мне палки в колеса. Сейчас сильнее не ты. Понятно?