- Аи, мои почки!
      Весь вечер она играла в эту игру. Никогда мы так не смеялись. Если за спину хваталась не она, то хватался Франсис.
      Такой Эдит всегда бывала раньше.
      Ночи на бульваре Ланн становятся все короче. Темп репетиций убыстряется. Все куда-то бегут, суетятся. Клод старается всюду поспеть. Эдит кричит, шутит. Эта музыка всем нам хорошо знакома!
      Плюс ко всему - Мартэн. Мне о нем просто нечего сказать, прошел как сквозняк в доме, не продержался и четырех месяцев. Самый короткий срок из всех, получивших голубой костюм!
      Эдит полна идей. Давно уже она не была в такой форме. Хочется верить, что это воскрешение, что так будет продолжаться годы. Но это солнце Аустерлица; никогда больше оно не взойдет.
      Пока же мы счастливы, полны надежд. Да и как не обманываться! Все внушает нам веру. Мы все вместе перекусываем на кухне. Среди нас какая-то случайная женщина, которой не объяснили, что она не "У Максима", и она продолжает оставаться в шляпе... Мишель Ривгош, новый потрясающий поэт-песенник, и верная Гит тоже здесь. Разговор идет о песнях. Эдит прерывает всех; "Я вспоминаю одну песню..." - и вдруг замирает на месте: "Я вспоминаю одну песню...", но это же здорово! С мелодией в таком духе..." - и она напевает мотив, который звучит у нее в ушах уже несколько дней.
      Мартэн говорит, что напишет слова с ней вместе.
      - Вот видишь, ты все-таки пришел к песне о любви!- смеется Эдит.
      Среди ее друзей композитор Ж.-П.Мулен. Эдит говорит ему: "Живо за рояль!"
      Ее творческий порыв увлекает всех. Еда забыта. Всю ночь кипит работа. Феликс во весь свой огромный рост вытянулся в кресле, сон свалил его с ног... Эдит призывает его к порядку.
      - Эй, здесь сначала все вместе работают. Спят потом!
      - Я этого не знал,- отвечает Феликс.
      Эдит взрывается. Меня разбирает смех.
      Возвратились добрые старые времена. К утру песня готова. Она принесет успех Феликсу Мартэну в "Олимпии". Эдит, свежая, как зяблик на заре, презрительно бросает: "Момона, свари им кофе, они на ногах не держатся!"
      Я смотрю на них. Глаза у всех слипаются. Придется их будить, чтобы они его выпили!
      - Слабаки! Пойдем с тобой в ванную, поболтаем!
      На этот раз Брюно Кокатрикс перестраховывается: с самого начала приглашает Эдит на четыре месяца. И снова она побивает все рекорды: и по срокам и по сборам. Больше, чем когда-либо, она - Великая Пиаф. Эдит счастлива? Не совсем: любовь к Феликсу Мартэну едва теплится в ее сердце.
      "Момона, на время контракта в "Олимпии" его хватит!" - Прогноз звучал не слишком обнадеживающе, но и он оказался чересчур оптимистичным. Феликс Мартэн выдохся через два месяца.
      "Я не знал, что такое Эдит Пиаф! Вот это класс!"
      А мне она сказала: "Видишь ли, Момона, у него широкие плечи, но на него нельзя опереться!"
      Я знаю, что она несправедлива, что дело не в плечах. Ее надо любить ради нее самой, не ожидая вознаграждения. С ней часто трудно, приступы ее гнева не всегда легко выносить, она язвительна, иногда до жестокости, деспотична, ревнива, требовательна, и, однако, к ней можно обратиться с любой просьбой, она всегда готова все отдать. Такова Эдит. Но для Феликса Мартэна она никогда не была большой любовью. Поэтому его можно понять. Кроме того, властность и уверенность Эдит подкреплялись славой и деньгами. Сколько подонков твердили ей, что она самая великая, самая красивая, самая лучшая. Но когда неоновый фасад Эдит Пиаф гас, оставалась женщина с лицом наркоманки и алкоголички, с сердцем, покрытым рубцами, ранами, следами множества ударов. Ни один мужчина не пощадил ее. Каждый отметил своим шрамом.
      Чтобы выстоять, Эдит снова стала прикладываться к рюмке. Немного, но вспышки гнева окрашиваются в тона злости и ненависти. Тогда Мартэн переходит в атаку: он считает, что крепко стоит на ногах: он - "американская звезда" Пиаф, после нее он не останется без контрактов... он ей не прислуга и, вообще, достаточно самостоятелен, чтобы плыть на своих парусах.
      Это разрыв. Сердце Эдит по-настоящему не задето, ему нанесли царапину, но оно кровоточит!
      "Понимаешь, этот был первым после периода пустоты, периода
      безумия. Я думала, он вытащит меня из ямы, а он, сам того не
      понимая, толкает меня в нее головой вперед".
      Задета гордость Эдит, ее самолюбие. Мужчина ее оставил. Она пала так низко, что ее можно бросить, плюнуть ей в душу!.. Каждый день в течение двух месяцев ей придется встречаться с Мартэном, чья гримерная - рядом, придется выносить его самодовольную улыбку! Правда, это продлится недолго. У дверей "Олимпии" ее уже ждет Жорж Мустаки. Он молод, красив, талантлив. Для нее он будет той первой катастрофой, которая повлечет за собой лавину всех остальных.
      Жорж Мустаки каждый вечер поет в "Колледж Инн" на Монпарнасе. Ловкости ему не занимать. Он ставит на туза червей, разыгрывая восхищенное обожание. С Эдит это козырная карта. Не проходит и двух дней после разрыва с Мартэном, как в ее гримерной раздается стук в дверь.
      "Когда он вошел, Момона, меня словно током ударило. Давно я
      этого не испытывала. Изящный, глаза ласковые, улыбка мальчишки,
      который пришел на праздник. Весело и просто он рассказал мне, что
      пишет песни и исполняет их в одном ночном ресторанчике на
      Монпарнасе и что хотел бы просить меня приехать его послушать,
      потому что мое мнение для него очень важно. Представляешь
      картину?"
      Я представляла, как если бы видела своими глазами.
      "Я ответила: "Хорошо, поедем сегодня". На моем месте ты бы
      умерла со смеху, если бы видела, как я выходила из "Олимпии"
      после концерта. Робер (мой шофер) ждет меня с машиной. Я качаю
      головой и сажусь в драндулет Мустаки: стиральная машина на
      колесах. Говорю ему: "А с места она тронется?" - на всякий случаи
      делаю знак Роберу, чтобы он ехал за нами. А вдруг и песни его
      такие же, как тачка!
      Не можешь себе представить, как я радовалась при мысли, что,
      встретив нас, Феликс поймет, что я еще не ухожу в монастырь по
      нем плакать и что мне не приходится долго искать, чтобы найти
      замену.
      Сказать тебе, чем меня купил Мустаки? Откровенно признался,
      что поджидал разрыва с Мартэном. Каждый вечер забегал в "Олимпию"
      узнать, как идут мои любовные дела. Правда, трогательно, а,
      Момона?"
      Когда речь шла о мужчинах, простодушие и доверчивость Эдит лишали меня дара речи.
      Спустя четыре дня согласно установившемуся протоколу, Эдит представила на бульваре Ланн нового "хозяина" - Жоржа Мустаки. Он получил большой джентльменский набор: костюмы, часы и все прочее. Для него, первого патрона после Эдди Константина, не было ничего слишком дорогого. Зажигалка была не золотая, а платиновая - пустячок стоимостью в четыреста тысяч франков. На третий день Мустаки, богема, потерял ее. На следующий день Эдит купила ему такую же другую.
      Эдит уверена, что в лице Жоржа нашла достойного партнера. Он весел, любит, чтобы вечер длился до утра. В еде не привередлив. Готов дружить со всеми. Он привык жить как бог на душу положит, и беспорядочность Эдит ему не мешает. Он никому не читает проповедей: для него благое дело - это жить день за днем, час за часом так, как хочется. И уж, конечно, не ему сдерживать Эдит и говорить ей: "Ложись в постель... Спи... Хватит пить... Не трави себя лекарствами, ни чтобы спать, ни чтобы работать..."
      С ним Эдит в который раз начинает новую жизнь. А новую жизнь что беречь? Зачем над ней трястись, как над старой, изношенной? Жги ее с двух концов!
      Для нее Жорж пишет одну из своих лучших песен "Милорд".
      А ну, сюда, Милорд!
      Садитесь за мой стол!
      На улице так холодно,
      А здесь уютно.
      Дайте мне поухаживать за вами, Милорд.
      Устраивайтесь поудобнее,
      Перекладывайте ваше горе на мое сердце,
      А ваши ноги кладите на стул.
      Я вас знаю, Милорд,
      А вы меня никогда не видели,
      Я портовая девка,
      Уличная тень.
      Так идите сюда, Милорд...
      Жорж берет ее не только талантом. С ним к Эдит возвращается вкус к скандалам. У него не всегда хватает выдержки. На гастролях Эдит нередко приходится накладывать грим, как штукатурку: ночные следы - не обязательно следы любви! Но ничего, ей это всегда нравилось. Когда она мне звонит, у нее счастливый голос: "Мы сегодня ночью с Жоржем сцепились! Чего только не наговорили... Я его обожаю!"
      Для Эдит это никогда не было плохим признаком. То, что она спускала с мужика три шкуры, означало лишь, что она крепко держится за него; а если он выходил из себя и всыпал ей по первое число, также значило, что она ему дорога. Доказательство от противного - самое верное!
      Она делает Жоржа своим гитаристом и решает взять его в Нью-Йорк. Ее девятая поездка в Америку должна начаться 18 сентября 1959 года. Лулу устроил ей контракт на четыре сезона в "Уолдорф Асторию". Она проведет там только один. На этом она простится с Соединенными Штатами и никогда туда больше не вернется.
      Чтобы сменить обстановку после возвращения из турне и отдохнуть немного, Эдит сняла загородный дом в Конде-сюр-Вегр, в департаменте Сена-и-Уаза. "Понимаешь, Момона, перед отъездом в Нью-Йорк я должна немножко запастись кислородом. Это всем будет полезно".
      Полезней было бы, если бы она отказалась от дыни в портвейне и клубники в вине, ее последних кулинарных рецептов, которые следовало бы, скорее, назвать портвейном с дыней и вином с клубникой...
      После смерти Марселя Эдит много внимания уделяла его троим сыновьям. Любимцем ее был Марсель, вероятно, потому, что он был похож на отца и хотел стать боксером. Она пригласила его провести месяц в деревне, куда переехал весь табор. Сама Эдит, которая не умела сидеть на одном месте, все время торчала в Париже.
      Однажды она позвонила мне утром: "Я смываюсь в деревню на несколько дней. Приезжай. Позвони Шарлю, если он в городе, он тебя захватит; я его давно не видела. Ты же познакомишься с Жоржем поближе и скажешь мне, как он тебе нравится. В субботу я возвращаюсь в Париж и ты вернешься с нами; Марсель летит в Касабланку, я отвезу его в Орли".
      Я должна была согласиться, но почему-то отказалась. Может быть, это еще раз спасло мне жизнь.
      Седьмого сентября Эдит в третий раз попадает в автомобильную катастрофу. За рулем ее "D.S.-19" был Мустаки, она сидела рядом, сзади Марсель Сердан и одна молодая девушка. Шел дождь. Жорж слишком поздно заметил разворачивавшийся грузовик. Он намертво затормозил, и машина полетела в кювет. Все бросились к Эдит, помогли ей выйти. Лицо ее исцарапано, по нему стекают ручейки крови, похожие на красную вуалетку. Оглушенный Сердан, спотыкаясь, сам выбирается из машины, он тоже в крови, Жорж, который совсем не пострадал, кричит: "Это Эдит Пиаф! Ей нужно немедленно помочь!"
      Вокруг них водители дальних рейсов. Для них Эдит - не просто Эдит Пиаф, знаменитость, для них она женщина, каких они любят. Они поднимают ее, вытирают кровь своими большими грубыми руками. Несмотря на контузию, Эдит им улыбается, успокаивает их.
      - Кажется, у меня ничего не сломано. А что с моей головой?
      - Большой порез, мадам Пиаф. Голова, знаете, это либо все, либо ничего. Крови много, но это пройдет. Пока не приедет "скорая", вы не двигайтесь. Вот выпейте лучше стаканчик вина, это вас поддержит.
      Когда Эдит увезли, один из них сказал другому:
      - Посмотри-ка на свой свитер, он весь в крови, нужно его замыть.
      - Ты что! Это же кровь Эдит Пиаф! Все равно как автограф! На обратном пути заеду в больницу узнать о ее здоровье.
      Когда в больнице его спросили: "Как передать, кто справлялся?" - он ответил: "Скажите, шоферы Божьей Милости".
      В Рамбуйе Эдит немедленно положили на операционный стол. Хирург зашил ей рану в десять сантиметров на лбу, рассеченную верхнюю губу и разорванные на правой руке два сухожилия. Лицо было покрыто ссадинами.
      В итоге все оказалось не так уж страшно, и я должна была бы считать, что ей повезло. Но как ни старалась, не могла себя в этом убедить.
      "Момона, ты знаешь, где это со мной случилось? В местечке,
      которое называется "У Божьей Милости"... Ты теперь видишь, судьба
      меня хранит. Посмотри на машину, станешь того же мнения!
      До чего же я перепугалась за Марселя! У него все лицо было в
      крови. В тот момент он выглядел настоящим боксером! Самое
      неприятное в этой истории то, что придется немного отложить
      отъезд в Америку".
      Как она ни старается быть в хорошем настроении, я знаю, что ей больно. Рука в гипсе очень мешает.
      Вернувшись на бульвар Ланн, она смотрит на нас с видом виноватого ребенка и, усмехаясь, говорит: "Плохи мои дела... Куда мне ехать с такой мордой... Американцы скажут: "мисс Франкенштейн"! Правда, Момона?"
      На лбу у нее огромный, опухший рубец, концы которого с каждой стороны уходят под волосы. Верхняя губа изуродована. Трудно уверить ее в том, что она похожа на Джоконду! Единственное, что я смогла сказать:
      - Конечно, на вид это так, но ведь это только вид...
      - Ты что, принимаешь меня за идиотку? Дело не в виде. Эта штука на губе мешает мне петь. Это как заячья губа, у меня появился дефект в произношении. Чтобы так не повезло... В больнице мне посоветовали делать массаж лица. Я, пожалуй, начну.
      Те, кто присутствовал на этих сеансах, до сих пор помнят о них. Сначала ей массировали кожу черепа, потом непосредственно рубец, затем лоб и, наконец, все лицо, особенно нажимая на швы. Эдит становилась красной, было видно, как под кожей пульсирует кровь. На нее было страшно смотреть, и ей было ужасно больно.
      - Сделаем перерыв?- спрашивал массажист.
      - Вы уверены, что благодаря вашей пытке я смогу скоро уехать в Америку и буду петь?
      - Абсолютно уверен.
      - Тогда продолжайте. И не бойтесь за меня, я выдержу.
      Эдит нервничала. Она согласна была терпеть боль, но хотела, чтобы дело шло быстрее. У каждого, кому она показывалась на глаза, она спрашивала: "Ну, как я выгляжу? Есть улучшение?"
      Ее успокаивали как могли. Больше всего ее волновал дефект артикуляции.
      Единственным, кто вышел сухим из воды, был Мустаки. Эдит, часто несправедливая и зловредная, была способна на самые деликатные движения души. Когда Жорж сказал ей: "Эдит, это я во всем виноват... Я прошу у тебя прощения!" - она ответила: "Твоей вины тут нет. Кто бы ни сидел за рулем, мне, видно, так на роду написано. И не приставай ко мне больше со своими угрызениями. Сожаления - куда ни шло! Угрызения - ни за что!"
      Месяц спустя в США ее встречали как родного человека, который возвращается домой: цветы, коктейли, речи, радио, телевидение. Пресса была великолепной. "Самую маленькую из великих актрис" встречали так, как это умеют делать только американцы. С соответствующим Эдит размахом, то есть выходя за всякие пределы.
      Впервые в жизни Эдит чувствует себя бесконечно усталой. А ведь она любит эту публику, эту страну, здесь ей все благоприятствует. С Жоржем у них происходят бесконечные сцены, но теперь они уже не развлекают Эдит, а огорчают. Она боится, что снова ошиблась в выборе. В течение нескольких дней она ничего не ест. Она пьет, алкоголь обжигает ее, начинаются боли, сгибающие ее пополам.
      И вот 20 февраля на сцене "Уолдорф Астории" у Эдит все завертелось перед глазами... потом наступил мрак... Она упала. Ее унесли за кулисы, началась ужасающая кровавая рвота. В "скорой помощи", которая ее везла в "Пресбитериэн Хоспиталь", Эдит потеряла сознание. Сирена выла, прокладывая ей путь в городе, который она после Парижа любила больше остальных.
      Врачи поставили диагноз: прободение язвы желудка с внутренним кровотечением. Положение очень серьезное. Когда она приходит в себя, ее начинают готовить к операции, делают переливание крови. Эдит смотрит на чужую кровь, которая вливается в ее вены, она зовет Жоржа. Его приводят. Из палаты он выходит в ярости. У дверей ждут музыканты Эдит.
      - Это серьезно?
      - Готовятся к операции,- отвечает Мустаки.
      В палате Эдит плачет. Позднее она мне скажет:
      "Я попросила его: "Поцелуй меня... Скажи, что ты меня еще немного любишь..." Он мне ответил: "Потом, Эдит, видно будет!"
      Времени терять нельзя, впервые в ее жизни смерть стоит на пороге. Четыре часа остается Эдит на операционном столе. Трижды ей делают переливание крови.
      К ней в Нью-Йорк вылетел Лулу. Он мне звонил оттуда, сообщал новости:
      - Не беспокойся, она спасена. Но на этот раз было очень горячо. Позвони ей дня через четыре, пять, ей будет приятно.
      - Она хоть не одна?
      - Нет, нет, с ней я.
      - А ее тип?
      - Не волнуйся, все в порядке.
      У Лулу всегда все в порядке!
      Американцы не могут опомниться: они всегда считали Эдит самой здоровой маленькой женщиной в мире. Нью-Йорк охвачен беспокойством, газеты публикуют бюллетени о состоянии ее здоровья, люди желают ей выздоровления. В больницу непрерывно поступают телеграммы. Коридор перед ее дверью заставлен цветами... Никогда еще Эдит не была так одинока.
      Когда я ей позвонила, я нашла ее менее подавленной, чем ожидала. Поскольку она мне ничего не говорила, я ее все-таки спросила: "Жорж с тобой?" Она взорвалась: "Момона, никогда не говори мне об этом человеке! Я хочу вычеркнуть его из моей жизни. Когда я проснулась после наркоза, его не было. Он уехал в Майами, во Флориду. Я почувствовала себя такой брошенной, как в больнице Тенон, когда у меня родилась девочка. У него хватило подлости позвонить мне и сказать, что в Майами солнце. Он прекрасно знал, что я не такая дура, чтобы думать, что в Майами живут одни монашки! Я ничего не смогла ему ответить. Все, кто был вокруг меня, забеспокоились. Сестры мне говорили: "Мисс Эдит, вы не должны плакать, это плохо для настроения". Настроение! Можешь себе представить, что оно было ниже нуля!
      Но ты не волнуйся. С сегодняшнего утра я чувствую себя лучше: какой-то человек, я его не знаю, прислал мне огромный букет фиалок! Мне сразу стало лучше. Он американец. Зовут его Дуглас Дэвис".
      глава семнадцатая. "Нет, я не жалею ни о чем"
      Когда Лулу пришел к Эдит в больницу, она сидела, уютно устроившись в подушках, причесанная, подкрашенная. Он смотрел на нее, как на привидение, как на выходца с того света.
      - Что ты так вытаращился? Думал, со мной все кончено?
      Она расхохоталась, готовая обругать его, разорвать на куски - словом, готовая снова жить. Лулу от радости не мог сказать двух слов.
      - Вам лучше! Господи, не может быть, вам лучше!.. Как же я рад, Эдит!
      Он был так счастлив, что совершенно растерялся.
      - Повторяешься, Лулу. По звуку плохо! Стоп, мотор!
      Да, это действительно была та Эдит. Он даже не мог себе представить, насколько она стала прежней.
      - Я чувствую себя даже слишком хорошо, и мне нужно, чтобы меня навещали. В больнице хорошее настроение не создается само собой. Белый цвет еще печальней, чем черный. Я хочу ярких красок, и чтобы вокруг все пело и кричало! Ты знаешь, кто такой Дуглас Дэвис?
      Лулу схватывал с лету. Он давно понимал с полуслова, ему не надо было разжевывать.
      - Сейчас приведу его.
      - Я тебя не просила приводить, я тебя спросила, кто он?
      - Молодой художник.
      - Прислать такой букет фиалок такой женщине, как я,- это уже талант! Интересно, как он выглядит... А вдруг косой...
      Не ожидая продолжения, Лулу бросился к двери.
      - Постой, не горит. Нью-Йорк - не деревня, откуда ты его знаешь? Он так знаменит?
      - О нет! Пока еще нет...
      Эдит сразу погасла, будто задули свечку. Как ни безоглядна была ее вера в людей, за последнее время она дала трещину. С последними патронами ей не везло.
      - Это по твоей просьбе он прислал мне букет? Если да, брось его на помойку и сам ступай следом!
      - Ничего подобного, Эдит. Я его знаю только с тех пор, как вы выступаете в "Уолдорф Астории". Он приходит каждый вечер. Когда вы заболели, он каждый день тратит два часа на метро, проезжает через весь город, чтобы узнать о вашем здоровье.
      - Бедняга! Ему не подсказали, что существует телефон? Или у него нет даже двадцати пяти центов?
      - Он предпочитает узнавать лично.
      - Если ты все это высосал из пальца, у меня снова будет приступ. Если же нет, я завтра встану. Беги за ним, что ты копаешься? Нет! Подожди! Дай мне зеркало. Ах, черт! На кого я похожа! Он будет разочарован...
      - Может, это вы будете разочарованы.
      - В таком случае, выясним это поскорее. Давай, Лулу, одна нога здесь, другая там! А вдруг мне это принесет больше пользы, чем переливание крови?
      Пользы оказалось не просто больше, а гораздо больше.
      Дугласу Дэвису было двадцать три года, это был мягкий и чистый американский юноша, высокий и красивый. Но самым главным было то, что, когда он вошел в палату "мисс Эдит", он продолжал видеть ее такой, какой видел на сцене. Чары театра не развеялись. Он не замечал осунувшегося, уже изможденного лица, худых рук, огромного лба, поредевших волос, нездоровой кожи: он видел только смотревшие на него фиалковые глаза и улыбавшиеся ему губы.
      Он пробормотал:
      - Мисс Эдит, вы very marvelous... Thank you very much!*
      ______________
      * "...very marvelous... Thank you very much!" - "Вы
      замечательны. Я вам очень благодарен!" (англ.)
      Эдит была на седьмом небе. Жизнь снова стала прекрасной. Сама любовь приняла облик этого юноши с ослепительной улыбкой. Все начиналось сначала!
      Ей купили спицы и шерсть, и она немедленно связала ему один из тех немыслимых свитеров, которые были ее коронным блюдом. После Марселя Сердана она их никому не вязала. Эдит вернулась к этому занятию в Нью-Йорке! Нет, она не ошибается - эти приметы не лгут! К ней пришла большая любовь...
      Находившийся в Штатах Жак Пиле навестил ее и нашел такой сияющей, что, не колеблясь, воскликнул:
      - Невероятно! Ты влюблена! Знаешь, сейчас ты прекрасна!
      - Жак, я была уже так далеко, что вернуть меня к жизни могла только любовь.
      Каждый день Дуглас приходил заниматься с Эдит французским языком. Этот период был для нее восхитительным временем. Она чувствовала и вела себя как невеста - имела право быть наивной, верить в чудеса, строить планы, причем никто не говорил ей: "Не морочь голову!" - не называл ее сумасшедшей. Она могла говорить и делать что угодно, Дуглас от всего приходил в восторг. Никогда он не встречал такой женщины! Что верно, то верно!
      Эдит уверена: черная полоса ее жизни, фильм ужасов окончился... Но нет, терпению ее было суждено еще одно испытание. 25 марта, когда она уже выздоравливала и .готовилась под руку с Дугги покинуть больницу, произошел рецидив. Но теперь она не одна, Дуглас идет за каталкой, когда Эдит во второй раз увозят на операцию.
      Она такая легонькая (тридцать пять кило), такая маленькая, что один больной, видевший, как Дуглас провожал Эдит на операцию, спросил у него: "Как себя чувствует ваша дочь?"
      Нет, Дугги, "ее американская мечта", не покинул ее. Когда она пришла в себя, он был рядом. Два месяца спустя, опираясь на руки Дугласа и Лулу, она в дверях больницы вдохнула полной грудью свежий воздух.
      "Когда я попала сюда, была зима... а сейчас весна. (Она
      взглянула на Дугги.) Я счастлива, в моем сердце тоже весна...".
      В ее номере в отеле "Уолдорф Астория" обстановка, однако, далеко не радостная. Несмотря на выздоровление хозяйки, музыканты выглядят подавленными. В ее более чем трехмесячное отсутствие они вынуждены были зарабатывать себе на хлеб чем придется. Им пришлось нелегко. В Соединенных Штатах в музыкантах нет недостатка, своих девать некуда! Ребятам часто приходилось класть зубы на полку.
      Увидев их лица, Эдит расхохоталась.
      - Ну и ну! Кажется, пьеса, которую вы приготовили к моему возвращению, не веселая оперетта!
      - Эдит, больница стоила больше трех миллионов. Нужно расплатиться за отель, купить билеты на обратную дорогу, а у нас нет ни гроша!
      Эдит на все было наплевать, когда речь шла о себе самой, но не тогда, когда дело касалось тех, кто с ней работал. Она едва стояла на ногах, но не колебалась ни секунды.
      - Не вешать нос! Лулу, объяви, что в течение недели я буду петь в "Уолдорф Астории".
      - Но, Эдит, вы не можете. Вы не должны, это безумие!
      - Нет, должна. Мне это пойдет на пользу. И потом, я хочу, чтобы у американцев осталось хорошее воспоминание обо мне, я им стольким обязана.
      Никогда еще она не была более хрупкой, а исполнение - более патетичным. Однако на этот раз в ее голосе звучало не только отчаяние любви, но и ее торжество. Дугги в зале не сводил с нее глаз.
      Эдит не ошиблась. Во всем, что касалось ее профессии, она всегда принимала верное решение. В США ценят мужество. Пресса была восторженной: "Мисс Мужество...", "Храбрая маленькая француженка", "В этой маленькой женщине - львиная сила...", "Никогда еще она так не пела...", "Ее голос по-прежнему чарует..." и т. д.
      Однако Эдит исключила из своей программы "Аккордеониста". Тесситура этой песни слишком растянута, она тяжела для нее. Это еще не окончательно, но Эдит будет петь ее все реже и реже, пока совсем от нее не откажется.
      В течение недели это маленькое черное пламя, пожирающее самое себя, пылало в "Уолдорф Астории". Эдит выстояла. Она не только заработала сумму, которая ей была необходима, у нее еще остались деньги на всякие безумства.
      На самое рискованное денег не понадобилось. Она сказала Дугласу: "Поедем со мной!" Вывезти этот продукт "Made in USA"* было роковой ошибкой, он был предназначен для внутреннего потребления. Во Франции он мог испортиться, потерять вид и аромат.
      ______________
      * "Made in USA" - "Сделано в США" (англ.)
      21 июня 1960 года, когда она опускалась по трапу самолета в Орли, вся пресса была в сборе. Эдит очень гордилась своим американским "медвежонком" и представила его публике. Дуглас не отходил от нее, был счастлив, но чувствовалось, что он сбоку припека, что он не врубается. Он еще не знал, что значит быть "господином Пиаф", но скоро это ему предстояло!
      Завсегдатаи бульвара Ланн смотрели на Дугласа как на пустое место. У него не было хозяйской хватки. Он был жертвой, святым Даниилом, попавшим в ров со львами. Все знали, что титул "патрон" ничего не значит. Командует все равно не он, а она. Поэтому им наплевать на любого, а тем более на мальчишку, свалившегося из Америки! Давно всем ясно, что любовники приходят и уходят, а они остаются. Его дружески похлопали по плечу, стали называть Дугги и вернулись к своим делам. Даже в пустыне он был бы менее одинок!..
      Мне Дуглас очень понравился. От него хорошо пахло мылом, он казался чистым не только снаружи, но и внутри. Он радовался тому, что приехал в Париж. Для него это был своего рода рай, полный художников, выставок, музеев... Он сможет здесь работать. Такой он представлял себе жизнь с Эдит.
      Первое столкновение произошло в день приезда.
      - Дугги, darling*, вот наша комната.
      ______________
      * Darling - дорогой (англ.)
      Он посмотрел на постель, как будто увидел на ней морскую змею.
      - Ты не понимаешь? Это наша спальня.
      - I am sorry*, Эдит. Это невозможно... Я не привык. В Америке у каждого своя постель.
      ______________
      * "I am sorry" - "прости" (англ.)
      Эдит захлопнула дверь. Она покраснела от гнева. Ни один мужчина не говорил ей ничего подобного. В ее жизни он не первый американец. И до него никто не осмелился возражать!
      "Момона, представляешь, как он мне вмазал! Ведь если я
      завожу мужчину, то для того, чтобы он всегда был под рукой! Я не
      собираюсь бегать за ним по всей квартире! Еще не хватало звонить
      ему, как прислуге! Все желание пройдет, пока его отыщешь!
      А Дуглас был не из той породы, что свертывается калачиком у
      ног хозяйки. Он считал, что мужчина не должен быть круглые сутки
      приклеен к своей жене.
      В его стране мужчины живут своей жизнью. Они работают, а
      возвращаясь домой, приносят женщине цветы и сердце. И тогда все
      о'кей!
      Назавтра мальчик взял свой этюдник под мышку и весело
      собрался в поход. Но знаменитый голос пригвоздил его к месту:
      - Дугги, куда это ты?
      - Пойду порисую. Посмотрю Париж, зайду в Лувр...
      - Ты с ума сошел? Пожалей свои ноги. Ты не знаешь Парижа.
      Хочешь куда-нибудь пойти - в твоем распоряжении шофер и машина. А
      сейчас ты мне нужен, останься, любовь моя...
      Он уступил с доброй улыбкой, подумав, что в первый день
      действительно следует остаться с ней, что он пойдет бродить по
      Парижу завтра.
      Он не знал, что любить "мисс Пиаф" - значит жить на привязи.
      Этот славный юноша, начиненный добрыми американскими принципами:
      уважением к женщине и к свободе - был не способен противостоять
      Эдит. Кроме того, понять, что, "если тебе выпало счастье быть
      избранным ею, ты не должен стремиться ни к чему иному...".
      Один единственный раз она позволила ему открыть этюдник, чтобы написать ее портрет. Эдит им очень гордилась.
      "Красиво, а, Момона? Вот такой он меня видит!"
      Это была не Пиаф - эстрадная певица, а образ Пиаф, который простой народ носил в своем сердце.
      Я сразу поняла, что их отношения будут недолгими, что грязь испачкает голубую мечту этого мальчика. Вся обстановка бульвара Ланн с людьми, кишевшими вокруг Эдит, как паразиты, присосавшиеся к ее больному телу, могла его только оскорблять. Слишком все это было ему чуждо.
      Мой тридцатилетний опыт подсказывал, что эта любовь пошла не с той ноги, да и не шла, а ковыляла.
      Эдит на этот раз не выручило ни мужество, ни воля к жизни - она была очень больна. Для подготовки летнего турне оставалось меньше недели. Она с головой ушла в работу, не дав себе ни секунды передышки. Но без допингов, наркотиков и алкоголя ей трудно было выдерживать такие нагрузки. Американские врачи прописали ей, может быть, и хорошую, но очень жесткую диету: молоко, бифштексы... да вроде и все... "Сдохну я от этого жокейского режима. С него не запоешь".