Как-то утром Эдит взорвалась:
      - Момона, это невозможно. Как в доме для престарелых. Он только и делает, что говорит: "Ты меня видела в "Альгамбре"? А в "Этуаль"?.." Через год я буду годна только на то, чтобы чистить господину его ботинки!
      - Эдит, это скоро пройдет. Он поймет. Надо дать ему время. Естественно, у него закружилась голова. Он опьянен.
      - Возможно. Но я не люблю мужчин, которых от вина развозит. Когда я завожу любовника, я хочу, чтобы он говорил мне о любви, а не о работе! Это я умею и без него.
      В тот же день она сказала Лулу Барье:
      - Не заключай больше с Ивом контрактов на мою программу.
      Лулу ответил:
      - Давно пора. Директора мюзик-холлов уже больше не могут приглашать вас вместе.
      Когда Эдит любила, это всегда было в первый раз на всю жизнь и никогда не было ничего подобного. Я же считала, что менялись только объекты.
      Любовь Эдит напоминала температурную кривую. Вначале стрела шла вверх прямо к 42°, термометр разрывался. Потом, жар спадал, и кривая напоминала зубья пилы. Я называла это периодом "американских гор". Потом наступал упадок, ниже 35°, ей становилось холодно, сердце зябло, и она начинала кого-нибудь искать, чтобы его согреть.
      Чтобы жить с Эдит, нужно было обладать железным здоровьем! В последний раз температура Эдит в период жизни с Монтаном подскочила во время концертов в "Этуаль".
      В каком-то смысле Ив был наивен. Он думал, что его успех произведет впечатление на Эдит. Он глубоко заблуждался. Для того чтобы она его выдерживала, она должна была продолжать повелевать, а он заискивать. Но это был не тот случай. Он ей говорил: "Я тебя люблю". Это была правда. Но он прижимал баб по всем углам. Эдит это знала. Слишком часто я видела, как она плачет. Она жаловалась мне: "Момона, этот мужик приносит мне столько горя, я так больше не могу". Она это говорила, но жизнь показала иное. Мы прожили с Ивом еще много времени.
      По опыту я знала, как заканчивались ее связи с мужчинами. Неприятности. Ссоры. Эдит нервничала, пила. По ночам никто не спал. Среди ночи, вернее, ближе к утру, Эдит звонила мне: "Момона, иди ко мне" - или будила меня, если я спала рядом. И начиналось: "Представляешь, что он сделал!" Это длилось час, потом она мне говорила: "Мой бедненький, мой котенок, у тебя слипаются глазки, иди спать". Я уходила, но через десять минут она меня снова звала, и все начиналось сначала.
      Мы еще до этого не дошли. У великой любви просто падала температура.
      Нужно сказать, что Ив тоже вносил свой вклад. Случались сцены, которых он мог бы избежать. Однажды вечером он вернулся домой как ни в чем не бывало, довольный собой. Но Эдит выстрелила без промаха:
      - В следующий раз скажи своей курице, чтобы чистила тебя щеткой, когда отпускает домой. На тебя смотреть противно. Посмотри на свое плечо (пиджак Ива был в пудре и помаде). Ты мне нужен не для ровного счета! Я не подбираю чужих объедков!
      Он прикусил язык. Но захотел играть в супермена. Она послала его подальше.
      - Не ломай из себя марсельского вора в законе,- это лезет у меня из ушей! Мне смешно, когда строят из себя паханов! Что такое настоящий вор - я знаю! Я знаю, из какого он теста! В моем доме под твою дудку плясать никто не будет! Если тебе надоело, собирай вещички, я тебя не держу! Беги к своим курам, пусть квохчут вокруг!
      На этот раз чувствовалось, что она говорит серьезно. Ив быстро дал задний ход! Он громко рассмеялся: нельзя сказать, чтобы смех вышел непринужденным. Он обнял ее и стал говорить нежные слова - черт, он это умел! Он крепко обнимал ее, прижимал к себе и осыпал "я тебя люблю". В его объятиях она выглядела такой невесомой и хрупкой, что я говорила себе: "Не может быть, чтобы она ему не уступила!"
      - Эдит, ты же знаешь, ты одна в моем сердце. Негодяи, которые говорят, что я тебя обманываю, клевещут из зависти. Наше счастье им спать не дает. Ты - моя жизнь. Ты мне веришь?..
      - Да,- выдохнула она, улыбаясь и сияя от радости.
      Но Ив, к сожалению, продолжил, неосторожно раскрыв свою сокровенную мечту.
      - Когда они увидят наши имена, соединенные на афише и написанные одинаково крупно, они поймут, что мы с тобой связаны на всю жизнь...
      Она вырвалась из его объятий. Он попал в самую точку. Со своей грустной улыбкой "уличной-девчонки-которой-не-повезло", она ему сказала: "О, со мной, знаешь ли. любовь на всю жизнь продолжается не так долго". Потом добавила холодно: "Что касается наших имен на афише: комедия окончена! Я уже сказала об этом Лулу!"
      Можно иметь метр восемьдесят семь роста, можно быть сложенным, как бог, но после таких слов нельзя не согнуться в три погибели...
      Однако их имена встретились на афише еще раз. И по воле Эдит.
      Во время оккупации Марселю Блистэну пришла мысль снять фильм с Эдит. Он сказал ей об этом, и она ответила: "Великолепная задумка. Клянусь, мы сделаем такой фильм". Но тогда об этом не могло быть и речи, Блистэн скрывался. В декабре 1944 года снова возник с уже готовым сюжетом. Он очень прост и сделан будто по мерке Эдит: известная певица встречает парня, она его любит, делает из него человека, а потом уходит от него и остается одна.
      Эдит прочла сценарий и рассмеялась: "Ну, Марсель, не так хорошо, как здорово! Ты предсказал будущее. Я согласна у тебя сниматься, но при условии - возьмешь Ива Монтана",
      Блистэн не возражал, но продюсеру это имя ничего не говорило. Его сомнения можно было понять, ведь деньги-то вкладывал он. Афиша с именами Эдит Пиаф и Ива Монтана не вызывала желания бежать в кино со всех ног.
      Но когда Эдит чего-нибудь хотела, она умела взяться за дело. Пятнадцатого января 1945 года она устраивает для продюсера коктейль в клубе "Мейфер" на бульваре Сен-Мишель, где каждый вечер выступает Ив. Ив поет. Блистэн просит Эдит спеть одну из ее песен. Все было условлено заранее. Эдит заставляет себя просить. "Ну, хорошо, только одну, для тебя...". Она поет, и потрясенный финансист говорит Марселю: "Эта женщина гениальна, а у Монтана очень хорошие внешние данные. Я согласен".
      Так решилась судьба фильма "Безымянная звезда". Вместе с Эдит снимались Марсель Эрран, Жюль Бери и два дебютанта: Серж Режиани и Ив Монтан.
      Несколько лет спустя Ив сказал: "Я всем обязан Эдит". Он говорил истинную правду.
      Хотя у Ива был аппетит людоеда, готового все проглотить, в жизни ему не хватало уверенности в себе. На кинопробах он выглядел бледно. "Не волнуйся. Ты создан для кино, у тебя врожденный талант. Ты далеко пойдешь".- Липший раз Эдит предсказала будущее.
      Съемки фильма прошли спокойно, за исключением финального эпизода. "Безымянная звезда" заканчивалась кадром в духе Чарли Чаплина. Великая актриса уходит из студии, одна, ее маленькая фигурка исчезает на горизонте...
      На этот раз великой актрисой стала я. Эдит в тот день была сильно навеселе. Говорила она хорошо, но пройти, не шатаясь, три метра не могла. Марсель кричал:
      - Иди прямо!
      Эдит хохотала:
      - Не могу. Я падаю с ног от горя!
      - Скажи лучше: от пьянства!
      - Оставь меня в покое: сними Момону!
      Марсель посмотрел на меня и сказал:
      - Надень ее костюм. Тебе поправят прическу, и со спины ты сойдешь.
      Хоть я и убеждала себя, что меня снимают только со спины, сам факт присутствия перед камерой произвел на меня большое впечатление. А Эдит смеялась: "Я нашла тебе профессию: будешь моей дублершей".
      Мы по-прежнему жили в "Альсина". Между Ивом и Эдит внешне все шло как будто хорошо, но я знала, что это ненадолго. Она жила рядом с ним, но не вместе с ним. Они продолжали совместную жизнь как бы по привычке.
      После Освобождения в нашей жизни снова появилась Гит, Маргерит Монно. Она полюбила Ива. "Он столь же красив, сколь талантлив",- говорила она. Эдит это было приятно. Когда она рассказывала Гит о своих любовных увлечениях, та всегда находила их чудесными, казалось, еще немного, и она положит их на музыку.
      Эдит преследовала одна мысль, но она стеснялась сказать об этом Гит. Все же она решилась: "Я едва осмеливаюсь сказать об этом именно тебе, но когда у меня рождаются слова песни, я слышу и музыку. Все приходит одновременно, понимаешь? Как ты думаешь, не попробовать ли мне сочинить крошечную мелодию?"
      Нужно было быть такой тактичной, как Гит, чтобы Эдит не замкнулась в себе. Ведь она не имела никакого представления о сольфеджио! Сказать это такому композитору, как Маргерит Монно: та могла подумать, что ее разыгрывают.
      - Попробуй, Эдит, я тебе помогу.
      - Ты не будешь издеваться надо мной? У меня в ушах все время звучит один мотив. Можно я тебе это сыграю?
      - Давай.
      И Эдит вот так, с ходу, сыграла нам мелодию, которая превратилась потом в "Жизнь в розовом свете".
      - Я как-то не чувствую,- сказала Гит.
      - Значит, тебе не нравится.
      - А слова?
      - Пока нет. Мне просто не давал покоя этот мотив.
      - Тебе, во всяком случае, он не подходит, ты никогда не будешь это петь. Но ты должна продолжать. Почему бы тебе не сдать экзамен и вступить в SACEM как автору мелодий?
      - Меня уже "завернули" как автора слов.
      Гит засмеялась.
      - Это не имеет значения. Я в первый раз тоже провалилась. А до меня Кристинэ, композитор, автор "Фи-фи"... да многие другие!
      Маргерит Монно провалилась! Мы были поражены. И Эдит сразу приободрилась: "Попробую еще раз".
      Вероятно, песне "Жизнь в розовом свете" было суждено судьбой появиться на свет. У Эдит была приятельница, певица Марианна Мишель, приехавшая из Марселя. У нее был покровитель, владелец неплохого кабаре на Елисейских полях, и у нее все складывалось удачно. Но, как обычно бывает с начинающими, у нее не было репертуара. Эдит время от времени встречалась с ней, и та постоянно ныла:
      - Не могу найти хороших песен. Чтобы заявить о себе, нужен шлягер. Эдит, вы не могли бы написать для меня песню?
      - Есть одна мелодия, которая не выходит у меня из головы. Она в вашем духе. Послушайте.
      Эдит напела ей мотив, который перед этим сыграла Гит.
      - Потрясающе. А слова?
      - Подождите. Вот если так...
      И Эдит, неожиданно взяв карандаш, написала:
      Когда он меня обнимает,
      Когда нашептывает мне на ухо,
      Для меня все вещи - в розовом свете...
      Марианне не очень понравилось.
      - Вы думаете, это хорошо? Вещи? А если мы поставим - "жизнь"?
      - Прекрасная мысль! И песня будет называться "Жизиь в розовом свете".
      Назавтра песня была готова. Но так как Эдит не была членом SACEM, она не могла ее подписать.
      Мы бросились к Гит.
      - Вот, смотри. Я сочинила слова на эту мелодию. Послушай.
      Гит возмутилась:
      - Надеюсь, ты не собираешься петь такую чушь?
      - Это не для меня, а для Марианны Мишель. Но я думала, ты поможешь "довести" ее.
      - Нет, я действительно ее не чувствую.
      Прокол. Но если у Эдит что-то не получалось, она обязательно старалась добиться успеха. Она не мирилась с неудачей. У нас был очень милый приятель, Луиджи, талантливый человек, хороший композитор, но неудачник. Эдит обратилась к нему. Из ее музыкальной фразы он сделал "Жизнь в розовом свете", и ему не пришлось об этом жалеть. Марианна Мишель исполнила ее, и песня получила во всем мире такой колоссальный успех, как никакая другая. Ее перевели на двенадцать языков. Особенно нас смешило, что ее поют по-японски. Эдит говорила мне: "А вдруг они поют: "Моя жизнь - это розовые рыбки?"
      Ее включили в свой репертуар великие американцы Бинг Кросби и Луи Армстронг. А о них нельзя сказать, что они были поклонниками французской песни. Она служила связкой и звуковым фоном в фильме "Сабрина" с Одри Хэпберн, Хэмфри Богартом и Уильямом Холденом. В свое время в течение одного года было распродано более трех миллионов пластинок, она хорошо продается и сейчас. На Бродвее ночной клуб называется "Жизнь в розовом свете". Эта мелодия была невероятно популярна в Нью-Йорке. Мы с Эдит часто слышали, как ее насвистывали и напевали на улицах. Песня имела такой успех, что Эдит рвала на себе волосы: "Какой же я была идиоткой, что не спела ее!" Она ее исполнила, но спустя два года.
      Дома (для нас место, где мы жили, всегда было "домом", будь то отели или меблированные квартиры; мы не делали разницы. Эта манера говорить всегда удивляла Ива. Он-то знал, что такое дом...) сердечные дела с Ивом шли все хуже. Что касается работы, она была на подъеме.
      - Ты слишком влезаешь в кино, Ив. Ты говоришь, что оно приведет тебя в Америку. Но ты можешь туда попасть и с песнями. И кроме того, ты в любом случае добьешься успеха и в том и в другом. Сольный концерт в "Этуаль" сделает тебя единственным, самым значительным исполнителем французской песни.
      Она хотела довести дело до конца, закрепить его успех. Ив был ее творением. Она не смешивала чувства с работой, даже если в личном плане у них не клеилось.
      Перед концертом в "Этуаль" Ив утратил свой победный вид. Он уже не хвастался. Он репетировал, пока не валился с ног и не начинал хрипеть. Каждый раз, когда ему казалось, что он сделал удачную находку, он кричал:
      - Эдит, это годится, как, по-твоему?
      - Хорошо, хорошо. Не останавливайся. Прогони мне всю программу.
      Под конец Ив не выдержал:
      - Я уже ничего не чувствую и ничего не понимаю. Я так боюсь...
      Эдит подняла на него глаза. Нужно было видеть этот взгляд. В нем было все: удовлетворение, месть... Она повернулась ко мне и сказала:
      - Видишь, Момона. Так создается артист.
      Его качества труженика и бойца она особенно ценила. "Он весь отдается песне,- говорила она. Он еще будет диктовать ей свои законы". И вечером она прижималась к нему. Снова наступал прилив любви, рожденный лихорадкой творчества.
      Надо было иметь колоссальную смелость и силу, чтобы выступить в 1945 году с сольным концертом на сцене "Этуаль",- два часа один на один с публикой, привыкшей к программе варьете. Даже Эдит Пиаф этого еще не делала. По-моему, до Ива с сольным концертом на сцене "Этуаль" выступал только Морис Шевалье. Да, Ив был отважен! Поэтому хотя мы и верили в него, но тряслись от страха. Как Эдит его опекала, как носилась с ним! Он взлетел соколом в поднебесье. Все было ради него. Анри Конте написал для него две новые песни: "Большой город" и "Он делает все".
      Утром в день премьеры Ив сказал:
      - Эдит, я хотел бы тебя попросить кое о чем: ты не поставишь за меня свечку в церкви?
      - Дурачок, уже поставила! И сейчас еще раз сходим с Момоной.
      Мы, как всегда, поднялись на Монмартр в Сакре-Кёр и поставили свечку святой Терезе из Лизье. Это уже вошло в привычку...
      Вечером, стоя перед "Этуаль", Эдит все-таки сказала Иву: "Теперь ты доволен? На афише только твое имя".
      Ив ответил с некоторой горечью: "Вытирать потом кровь с морды я тоже буду один".
      Во время концерта Эдит все время была за кулисами. Она не оставляла его ни на минуту. Я была в зале с семьей Ливи, приехавшей из Марселя. Сидя в бархатных креслах, они сияли от счастья. Видеть сына, своего мальчика, на этой сцене! Что они должны были чувствовать? Они забыли и думать об Америке!
      В антракте я побежала к Иву. Дверь его гримерной была закрыта для всех, но не для меня. Проживи я еще сто лет, я не забуду его взгляда: "Ну как?"
      - Все хорошо!
      - Никто не уходит? Не скучно?
      - Зал в твоих руках. Держись!
      Я осталась за кулисами. Он выдержал до конца. Второе отделение было решающим. Внимание в зале могло внезапно ослабнуть. Публике могло надоесть видеть перед собой одного и того же актера. Мы все дрожали от напряжения. Когда Ив запел:
      Что такое со мной?
      Почему я так люблю,
      Что кричу от любви...
      Он на мгновение повернул голову туда, где стояла Эдит. Этот крик любви предназначался ей. Он ей его посвящал. Я видела, как у нее из глаз выкатились две крупные слезы. Как мы были взволнованы!
      Концерт окончился, и зал, битком набитый снобами и профессионалами, пришедшими посмотреть, как будет сожран (а почему бы и нет?) отважный укротитель, стоя аплодировал и ревел: "Еще! Еще!"
      Когда в последний раз дали занавес, Ив, уходя со сцены, обнял Эдит и сказал: "Спасибо. Я тебе обязан всем".
      Глядя из окна гримерной, как расходился с премьеры "Весь Париж", Эдит сказала мне: "На этот раз все кончено. Больше я ему не нужна". От этих слов веяло ледяным холодом одиночества.
      Да, он больше не нуждался в Эдит, но она еще раз позаботилась о его будущем. В бар "Альсина" часто заходил Марсель Карне. Он очень любил поболтать с Эдит. На концерте Ива в "Этуаль" он заговорил с Эдит:
      - У Монтана прекрасные внешние данные и редкое умение держаться.
      - Не забудьте его имя. Он не только певец, он великолепный драматический актер и создан для кино.
      Год спустя Ив снялся в главной роли с Натали Натье. в фильме Марселя Карне "Двери ночи", и это при том, что вначале предполагалось пригласить на эти роли Жана Габена и Марлен Дитрих.
      Эдит работала очень много. Лулу не давал ей оставаться в простое. Ив по-прежнему ревновал и не хотел разлучаться, но уже ничего нельзя было сделать, у каждого были свои обязательства. Песня, которая их соединила, теперь все чаще разлучала.
      Под Рождество у Эдит был концерт, мы с Ивом ее ждали. Не знаю почему, но нам было невесело. Мы сидели в ожидании. Чего? Эдит, разумеется, но за ней, мы это чувствовали, следовало еще что-то другое. К тому же мы с Эдит не любили эти праздники. Чтобы их любить, нужно отмечать их с детства. А это был не наш случай. Они были не про нашу честь. Мы смотрели на чужое счастье в витринах магазинов, наполненных игрушками и сладостями, в окнах ресторанов...
      Мы встретили Рождество втроем, очень мило. Эдит казалась еще очень влюбленной в Ива. Все было хорошо, но тут Ив допустил бестактность. "Этот праздник засчитаем за два, потому что на Новый год я поеду в Марсель к родителям".
      В тот момент все как будто сошло, но на следующий день Эдит кипела: "Представляешь, Момона! С утра до вечера клянется мне в любви, а семейка для него важнее. Что бы он ни говорил, я для него всегда буду на втором месте".
      И в ночь под Новый год мы остались одни. После концерта Эдит мы, никому не нужные, пошли на Монмартр в "Клуб пятерых".
      "Пятеро" - это были пять ребят, сдружившихся в бронетанковой дивизии генерала Леклерка. Они создали нечто вроде очень шикарного частного клуба. Каждый вечер они приглашали к себе какую-нибудь знаменитость. Несколько раз обращались к Эдит, но у нее никогда не было времени.
      В тот вечер она мне сказала: "Не хочу оставаться в гостинице. Пойдем сходим к ним".
      Мы попали как кур в ощип. Народу было мало, и - не везет, так уж не везет - никого знакомых. Одни, без мужчины, мы не вписывались в обстановку. Все кидались конфетти и бумажными шариками; от этого становилось еще тягостней. Нам надели бумажные головные уборы: Эдит получила матросский берет, я шляпу в стиле Директории. Мы были настолько растеряны, что даже не напились. Нам для этого всегда нужно было быть на подъеме, хотеть смеяться или уж быть в глубоком горе.
      Нам ничего не хотелось. Мы были опустошены. В полночь мы поцеловались. Праздник прошел. Мы вступили в Новый год.
      - Послушай, Момона, некоторые верят, что как начинается год, таким он и будет. Ну и смеху у нас будет в 1946 году!
      Не скажу, сбылось ли это полностью, но начало года, во всяком случае, оказалось неудачным. Не прошло и трех дней после возвращения Ива, как они снова сцепились. В последний раз.
      Эдит репетировала перед отъездом в турне. Как всегда в таких случаях, она была вся в работе, без косметики, не причесана, в старом джемпере и юбке - одержимая песней. И вдруг раздался голос Ива, резкий, как удар гильотины.
      - Прекрати! Это не годится!
      Эдит послушно, чисто механически, остановилась.
      - Что не годится?
      - То, что ты делаешь! Сплошные штампы! Голая техника! Ничего ни здесь, ни здесь (он хлопнул себя по животу и по голове).
      - А ну-ка повтори, что ты сказал.
      Руки в боки, вытянув шею, она смотрела на него с высоты всех своих ста сорока семи сантиметров, не веря своим ушам.
      - Повтори, говорю. У меня уши заложило!
      - Это плохо, я бы спел...
      - Ты бы ничего не спел! Своими "я бы" можешь заткнуться! Меня от них тошнит. Если в один прекрасный день я решу брать уроки у первого встречного, я поманю тебя пальцем. А теперь я позволю себе потерять еще одну драгоценную минуту и дам тебе бесплатно последний совет. В отношении того, что ты презрительно называешь "штампами" и "техникой"! Желаю тебе иметь их побольше в запасе, потому что настанет день, как- это бывает со всеми нами, когда они тебе пригодятся. Однажды они спасут тебя, когда у тебя ничего не окажется за душой. А теперь уходи. Довольно я на тебя насмотрелась.
      Через пять лет она могла бы принять советы Ива. Но не тогда.
      Они не успели по-настоящему помириться, как Эдит уехала в турне по Эльзасу.
      Я знала, что в первом отделении в том же концерте выступают девять парней, которые назывались "Компаньон де ла Шансон".* Она знала их понаслышке, не больше. Во время оккупации мы их однажды слышали на гала-концерте в "Комеди Франсэз", организованном Мари Бель. Ансамбль принимали неплохо. Эдит тотчас же окрестила их "Бойскаутами Песни". В них самих было что-то освежающее, потому что всегда приятно видеть девять ребят, веселых и хорошо сложенных, слушая которых не надо напрягать извилины.
      ______________
      * "Компаньон де ла Шансон" - "Друзья песни" (фр.).
      Я не поехала в турне с Эдит. Она сказала, что хочеть уехать из "Альсина" и просила меня остаться и заняться новой квартирой, которую подыскивал Лулу. И все-таки я удивилась, когда он мне сказал: "Звонила из Эльзаса Эдит и просила немедленно снять ей дом. Ей почему-то нужно, чтобы в нем было много комнат. Что ты об этом думаешь? (У меня не было ни малейшего представления.) Ну, я нашел ей кое-что подходящее на улице де Берри. Пойдем посмотрим".
      Дом оказался скромным на вид. Я не могла и предположить, что благодаря Эдит жизнь в нем будет так богата событиями.
      Вы входили во двор. В глубине его было что-то вроде особняка с небольшим садом. Деревья в этом саду, казалось, плакали от скуки и мечтали о деревне. Когда мы обосновались, чтобы им было не так скучно, мы им подарили карликового петушка Пюпюса и в пару ему курочку Ненетту. Но веселее выглядеть они не стали! У них по-прежнему был потерянный вид, словно они не понимали, почему выросли здесь. Я их любила, они были похожи на меня. Я ведь тоже не знала, что здесь потеряла.
      Вы поднимались на три ступеньки и попадали в вестибюль. Дом был одноэтажным. Я не помню, сколько в нем было комнат, но было просторно, прилично обставлено и стоило довольно дорого. Лулу спросил:
      - Тебе нравится?
      Не знаю почему, но я не была в восторге.
      - Дом не плохой, но очень большой.
      - Она так и хочет.
      - Не собирается нее она здесь поселить этих бойскаутов!
      Мы рассмеялись, но, наверное, не дали бы руку на отсечение, что этого не случится.
      Когда речь шла об Эдит, никогда ничего нельзя было знать заранее. Так я, не зная, вернется ли она из поездки в отель или поедет сразу на новую квартиру, приняла свои меры предосторожности. По телефону она мне только сказала: "Встречай меня на вокзале". И все. Я поставила в комнатах цветы и перевезла кое-что из вещей. Я ждала возвращения Эдит в некотором смятении, нюхом чуя, что что-то не так.
      На вокзале, как всегда после долгой разлуки, она подозрительно осмотрела меня, как мать, которая боится, что дочь в ее отсутствие потеряла невинность. "Ты плохо выглядишь! Надеюсь, ничего не натворила?" Потом она обняла меня и поцеловала. Я снова стала "ее" Момоной.
      Едва усевшись в такси, она бросила шоферу: "Улица де Берри, 26".
      Я оторопела. Мы не едем в "Альсина". Какое счастье, что я подумала о цветах. Я спросила ее осторожно:
      - А как же Ив?
      - С ним покончено. Я приняла решение. Он больше во мне не нуждается и сумеет повести свой корабль сам. Ты увидишь, Момона, я окажусь права. В остальном у меня масса идей. Я решила заняться "Компаньонами". Я из них сделаю потрясающий ансамбль. Такой, какого еще не было. Они будут делать все совсем другое.
      - И они согласны?
      - Они еще ни о чем не подозревают. Я все это надумала в поезде. Но они согласятся.
      - Послушай, Эдит, но ведь девять человек сразу! Как ты с ними справишься?
      - Не беспокойся. Нужно уметь меняться, в этом секрет вечной молодости.
      Мы приехали на улицу де Берри. Эдит удивилась, но ей понравилось. Однако больше всего ей хотелось рассказывать мне о своем хоре. Аппетит приходит во время еды: ей уже нужен был не один воспитанник, а девять. "Они еще "сырые". Мне будет очень трудно, но я все поломаю".
      Я ждала, что она выделит одного из них, произнесет одно имя. Но нет! Может быть, она хочет попробовать всех по очереди? От Эдит всего можно было ожидать!
      - Слушай, надо разыскать Чанга. И мне будет нужна секретарша.
      Ошибки быть не могло, мы обосновались капитально. Я не смела напоминать ей об Иве, но я о нем думала. Ему было известно, что она возвращается сегодня. Он ничего не знал об улице де Берри, но Лулу даст ему адрес. Как он поступит?
      Их расставанье было самым тяжелым из всех, на которых мне пришлось присутствовать. Поздно ночью, видя, что Эдит не вернулась в "Альсина", Ив пришел на улицу де Берри. Сначала он робко позвонил. Эдит мне сказала:
      - Если это Ив, не открывай.
      У меня сжалось сердце. Я смотрела на него через опущенные жалюзи. Сначала он звонил, как сумасшедший, потом начал стучать кулаками в дверь. Удары гулко разносились по двору. Потом он прекратил грохот и, прижавшись ртом к дверной щели, сказал очень громко: "Эдит, открой... Я знаю, что ты здесь, впусти меня!"
      Он оставался так некоторое время, неподвижно. У меня разрывалось сердце. Я металась между окном и комнатой Эдит. Она заткнула себе уши и засунула голову под подушку. Она мне кричала: "Я не хочу его слышать! Я не хочу все начинать сначала! Пусть он уйдет, Момона, иначе мне никогда не излечиться от него!" Она еще любила его, но считала, что должна остаться одна. Я страдала вместе с ними. В нашей жизни было столько хорошего!
      Мне Ив нравился, он был честным, открытым. Когда он смотрел вам прямо в глаза, ему невозможно было солгать. У него было красивое лицо здорового человека. Он был настоящим мужчиной. Я не могла видеть, как он страдает.
      Не знаю, сколько времени это продолжалось, Ив ушел с большим достоинством, прямой, словно окаменевший. Он пересек двор усталой походкой зверя, не одержавшего победы в схватке.
      Я продолжала стоять у окна. Рассветало. Эдит спала, как ребенок. Когда утром она встала, я взбила подушку, еще мокрую от слез.
      глава десятая. Завоевание Америки
      "Компаньоны" заняли свое место в периоде, который мы назвали "фабричным производством" и которому суждено было длиться долго, Мы пережили много разных периодов... и хороших, и плохих.
      Девять мужиков - это же орава! Одному и то надо оказывать внимание, но когда все умножается на цифру девять - покоя не жди. Здорово утомляешься. Причем не от удовольствия. Его можно получить только единовременно и от одного человека.
      Когда эти девять лбов выгрузились у нас со своими чемоданами, мне стало не до смеха. Как десантный отряд. И пошло-поехало ! Они у нас жили и не жили, так как у них была общая на всех квартира на Университетской улице. Все беспрерывно сновали туда и обратно. И как всегда, в доме Эдит ночевать мог кто угодно.
      У новой секретарши (кажется, ее звали Ивонной), хорошенькой девушки, глаза от удивления вылезали из орбит. Подобного дома она никогда не видела. Ей хотелось за всем уследить и все понять одновременно, но ей это не удавалось.
      Чанг обладал поистине китайской мудростью: "Мамамизель это нравится? Тогда Чангу тоже нравится!
      Я же, по правде говоря, впервые в жизни растерялась... Это было выше моего понимания, это был перебор. Я не могла любить всех скопом, мне нужно по отдельности. Я сказала себе: "Подождем. Флагман объявится".
      Эдит была совершенно счастлива. Она сияла, как всегда, когда бывала влюблена. В ванной испытывались новые пудры и помады, сооружались новые прически.
      По вечерам все собирались словно у лагерного костра. Рассаживались вокруг Эдит: пламенем была она. Эдит мне говорила: "Слушай их внимательно. Каждому есть что рассказать. Я еще не знаю, что с ними сделаю. Сначала я должна их изучить".
      Слушая их, я узнала, что Фред, солист, был учителем в Аннонэ. Из того же края Рене, художник, ставший тенором. Джо, тоже оттуда, сын владельца бумажной фабрики - ничего удивительного, весь город этим занимался. Рыжий Альбер из Пессака в Жиронде был акробатом-иллюзионистом, а стал тенором. Марк, родом из Страсбурга, окончил консерваторию по классу гармонии. У баса Ги отец - директор банка, как и у Жана-Луи, родившегося в Кольмаре, студента Высшего коммерческого училища, мечтавшего стать профессиональным футболистом. Наконец, из Лиона приехали Жерар и Юбер, которые готовились работать в торговле.
      Эдит не потребовалось много времени, чтобы разобраться в них и оценить по своим меркам. Вскоре они стали: Джо-Большой, Ги - Паршивый Характер, Поль-Новичок, Альбер - Солнечный Зайчик, Жерар-Весельчак, Марк-Пианист, Фред-Солист, Юбер - Видный парень, Жан-Луи-Менеджер.
      - Теперь, Момона, я в них разбираюсь.
      - И что ты собираешься делать с этим отрядом? Будешь играть роль вожатой?
      - Я их переделаю. Понимаешь, когда они поют, становится ясно, что они еще не выросли из детской одежды. Я научу их носить брюки.
      - А они послушают тебя?
      - Все, как один.
      Именно этот один меня и интересовал. Который из них?
      Не могли же существовать в доме на равных правах девять мужиков, нормально сложенных и крепко сшитых; из их рядов обязательно должен был выделиться один, тот, который направится в постель Эдит.
      Это мне предстояло вскоре узнать, но прежде я увидела, как Эдит потерпела у них поражение.
      Беседы в стиле "вокруг костра", забавные проделки в жанре бойскаутов, шумное веселье мальчишек, выпущенных на природу,- это входило в "курс омоложения через молодежь" и было довольно приятно. Это нас тем более восхищало, что те, кто прошел школу улицы, очень быстро начинали играть в "папу-маму" не понарошке; наши песни были ближе к блатным куплетам, чем к пасторалям...