Глава 3

По дороге в туалет Майку пришлось переступить через лужицы, оставшиеся после обеденного мытья посуды. В тесной уборной было холодно; сорокаваттовая лампочка зловеще мерцала над головой. Жирная вода спиралью стекала к кромке решетки в полу и с мерным плеском падала вниз, в длинный подземный канал, уносящий в море шелуху миллионов жизней. Представив эту картину, Майк неуверенно улыбнулся, застегнул молнию, повернулся и пошел к остальным, в более ярко освещенную комнату.

— Пора устроить сиесту, — потягиваясь, зевнула Фрэнки. — Бесчеловечно заниматься чем-то после обеда; можно только спать.

— Отличная философия, — пробормотал Джефф.

— А мне казалось, что сиеста — это марка машины, — хихикнула Алекс.

— Умоляю, только не начинай, — попросил Майк. — Дай нам передышку — хотя бы на три дня.

— Даже меньше, — заметила Алекс. — Два с половиной.

— Думаю, сегодня вечером нужно устроить влом в новый дом, — предложил Джефф. — Чтобы обжиться как следует.

— Ты имеешь в виду новоселье?

— А вот это, — ответил он, — полностью зависит от гостей.

— Полуденная лампочка иссушает землю, — продекламировал Майк. — Цикады и... прочие ползучие твари беспечно поют в апельсиновых рощах.

— Думаешь, стоит приглашать Майка? — с серьезным видом спросила Алекс.

— Хм. Без него мы бы вполне обошлись. Но было бы жестоко его прогнать, так что придется пригласить.

— Фрэнки тоже нужно пригласить, — сказала Фрэнки. — Когда закончится сиеста.

— Одинокая крестьянка бредет по травке с котомкой, — нараспев продолжил Майк. — Но нет! Это же Фрэнки, она несет льняной сверток с рахат-лукумом на дальний рынок, чтобы продать его за гроши.

— Заткнись, — оборвала его Алекс.

— Зря мы ели хлеб с семечками, — пожаловалась Фрэнки. — Они у меня в зубах застряли.

Лиз подняла голову и улыбнулась Майку.

— Что? — спросил он.

— Ничего.

— Что ты улыбаешься?

— Посмотрим, что в наших секретных запасах, — сказал Джефф, расстегивая пряжку рюкзака. — О боже!

— Что такое? — испугалась Фрэнки.

— Мой чудесный и полезный черносмородиновый сок превратился в какие-то очень странные напитки, — возмущенно встряхнул рюкзаком Джефф. — Только посмотрите! Что это значит? Джин... Виски... какая-то непонятная жидкость... жестянки... это же позор! Наверняка кто-то подменил мой рюкзак.

— Что ж, — с притворным смирением вздохнула Фрэнки. — Придется все это выпить.

— Ничего не остается, — поддакнул Джефф.

— Но не сейчас же, — взмолился Майк. — Еще только три часа.

— Конечно, не сейчас. Вечером, тупица. Для разнообразия сегодня будем пить, вместо того чтобы пялиться в телик или заниматься запрещенными действиями с животными — или что там еще ты делаешь по вечерам.

— Это отвратительно. — Алекс демонстративно зажала уши ладонями.

— Отвратительно? — усмехнулся Майк. — Кстати, об извращениях с животными и прочих отвратительных вещах: помните речь в конце семестра?

Фрэнки прыснула.

— Это была самая смешная шутка в моей жизни, — сказала она, отсмеявшись. — Я чуть не описалась.

— И вся школа тоже, — кивнул Джефф.

— Да весь зал намочил штаны, — с улыбкой произнесла Лиз.

— Помните, какая у Лоу была рожа? — Джефф расхохотался. — Черт, будет что рассказать внукам.

— Это была целиком и полностью его вина, — безжалостно заявила Фрэнки.

Алекс с сомнением почесала нос.

— Вовсе нет. Бедняга виноват лишь в том, что живет рядом с фермой. А еще в том, что разозлил Мартина.

— Этого более чем достаточно, — возразил Майк. — Другим и не за такое доставалось.

— Это точно, — кивнула Лиз.

Мы лежим, накинув простыни. Стену заливает вечернее солнце, деревья за окном приобретают цвет раскаленного металла.

— Как жаль, — говорю я.

— Чего тебе жаль?

Я улыбаюсь.

— Много чего.

— А прямо сейчас — о чем ты жалеешь?

— О... о том, что лето не может длиться вечно. Это лето — как обрывок сна.

— Правда?

Я сжимаю его плечо.

— Перестань. Конечно, правда.

— Как скажешь.

— Я же писательница. Раз я говорю, что лето похоже на сон, значит, так оно и есть, черт возьми.

Он смеется.

— Знаешь что?

— Что?

— Ты романтик.

— Ничего подобного!

— Да-да, ты романтик. Притворяешься, что это не так, но на самом деле так оно и есть.

— Ну ладно. Теперь ты. Чего бы тебе хотелось?

— Мое желание — секрет.

— Не может быть, — говорю я. — Скажи.

Он на минуту задумывается.

— Это настоящее желание.

— Как это?

— Обещаю тебе рассказать, когда закончишь писать. Договорились?

— Хорошо. Но почему?

— Потому что я хочу открыть тебе эту тайну после того, как все закончится.

Я его почти не слушаю.

— Мило.

— Да...

Мы еще долго лежим и мечтаем, пока часы не бьют семь.

— Лиз?

— Да?

— Мы не можем лежать здесь весь вечер.

— Почему?

— Так нельзя.

— А мне хочется, — улыбаюсь я.

— Мне тоже. Но от этого суть не меняется.

— Тогда давай хотя бы еще чуть-чуть, — прошу я.

Жить одному по-своему неплохо, но жить с кем-то — это нечто совершенно новое и особенное. Даже если жить вместе совсем недолго. Сегодня, несмотря на нашу близость — а может, и благодаря наглей близости, — Яма кажется чем-то очень далеким, похожим на полузабытый сон. Эти несколько часов становятся для меня средоточием всего мира, а то, что было до и после, словно утрачивает резкость, выцветает. Если бы мы могли жить только в настоящем, не размышляя о том, что было или будет, жизнь стала бы намного легче. Но мы слишком часто не обращаем внимания на сегодняшний момент, зато мысли о прошлом и предвкушение будущего заполняют наше сознание бесплодными сожалениями и иллюзиями. Думаю, отчасти это и делает нас такими, какие мы есть; но сейчас так приятно хотя бы ненадолго забыть об остальном мире и просто быть вместе.

Наконец мы одеваемся. Каждого из нас ждет свой, отдельный мир, где от нас требуются разные вещи.

— А когда он вернулся, то пропустил два учебных года и выпускные экзамены. Вся жизнь коту под хвост. — Фрэнки помолчала. — Несладко ему пришлось, но все равно он никому не нравился.

— Я даже не знал этого парня, — пожал плечами Майк.

Если верить времени, которое показывали часы, день клонился к вечеру. Лиз готовилась к ужину, вынимая из рюкзака и раскладывая вокруг пакетики с рисом и картонные коробки.

— Знаете, я вовсе не этого ожидал, — неожиданно выпалил Джефф.

— Ты о чем?

— Об этом. О Яме. Понимаете, от Мартина всегда ожидаешь чего-то большего... Не знаю...

— Чего-то более сногсшибательного? — подсказала Фрэнки.

— Ну да. Более необычного. Вы же знаете, какие крутые хохмочки у него в багаже.

— Крутые хохмочки — это еще мягко сказано, — заметил Майк. — Вспомните Гиббона. И инцидент с Лоу.

— Он же говорил, что это эксперимент с реальностью, — напомнила Алекс. — Может, на этот раз все по-другому.

— Хочешь сказать, Мартин на старости лет остепенился? — вмешался Джефф. — Что-то сомнительно.

Майк задумался. Ему никогда не приходило в голову, что предыдущие эскапады Мартина были незрелыми; более того, иногда он сомневался, что школьники смогли прочувствовать их скрытый смысл. Большинству задумки Мартина казались изощренными шутками и не более того. Но стал бы Гиббон так неожиданно увольняться из-за простого дурачества? Майк покачал головой. Нет, Мартин был вполне серьезен. И наблюдать за ним было забавно именно из-за того, насколько изобретательно он заметал следы.

Было и еще кое-что. Возможно, учителя странные люди, но не все же они идиоты; если одному человеку удается всегда выходить сухим из воды и сохранять статус в глазах преподавателей, он не может быть просто шутником.

— Что это вообще означает? — спросила Фрэнки. — Эксперимент с реальностью. По-моему, слишком претенциозно.

— Как и большинство вещей в твоем представлении, — вставил Джефф.

— Заткнись, — она натянуто улыбнулась. — Так что же это значит?

— Думаю, Мартин имел в виду, что это более серьезно, чем другие розыгрыши, — проговорила Алекс.

— По-твоему, другие розыгрыши были недостаточно серьезны? — удивился Джефф. — Поэтому все так и смеялись. Одно дело втихую предположить, что замдиректора время от времени любит побаловаться с овечками...

— Спорим, так он и делает, — встряла Фрэнки.

— Но сделать то, что сделал Мартин, — совсем другой разговор, — закончил Джефф, улыбаясь во весь рот. — Кому такое могло прийти в голову?

— Такому, как Мартин, — ответила Фрэнки. — Чудаку. Конечно, он не такой чудак, как мой дядя, но двигается в том же направлении.

— Кто проголодался, поднимите руки, — решительно переменил тему Майк. — Я есть хочу.

— Безобразие: ты так много ешь и не толстеешь, — пожаловалась Фрэнки. — Меня от тебя тошнит.

— А знаешь, от чего меня тошнит? — спросил Джефф.

— От чего?

— Если два пальца в рот засунуть, — самодовольно заявил он.

Помню, я сидела в открытом кафе на заднем дворе «Всадника»; было еще рано, лишь изредка мимо проходили туристы, а за другими столиками сидело несколько молодых семей. Лиза вышла из бара с двумя стаканами пива в руках и направилась ко мне. Не то чтобы мы были друзьями — скорее, знакомыми. В основном виделись у Мартина в кабинете; она была в его команде, как и все мы. Но за пределами его комнаты я почти ее не встречала, и сейчас, на фоне темно-зеленой живой изгороди, она казалась совсем другой. Совсем не такой, как я думала.

Во-первых, она была красива. Трудно поверить, что в душной атмосфере подавленной сексуальности, питавшей Нашу Любимую Школу, это можно было не заметить, не сострить на эту тему. Но оглядываясь назад, я понимаю, что мои одноклассники никогда не говорили о Лизе. Отчасти, возможно, потому, что она не значилась в их мужском каталоге доступных особей противоположного пола: ведь она была девушкой Мартина, и его популярность словно окружала ее защитной оболочкой. Но я знала: главная причина в том, что раньше ее красота не была столь яркой и очевидной.

— Это подойдет? — неуверенно спросила она.

— Да. Спасибо. — Пиво было освежающе холодным. Я провела пальцем по запотевшему стакану и перечеркнула влажную линию.

— Ты не против? — спросила она. — Не хочу навязываться и отнимать у тебя время.

— Конечно, я не против. Хочешь, останемся здесь, или можно пойти ко мне? Там, правда, беспорядок, но на улице сегодня прохладно.

— Ничего. Да. Пойдем куда-нибудь.

— Ладно. Я только допью.

Я внимательно посмотрела на нее. Она действительно стала красивее. Настолько, что я словно отошла в тень. Но было что-то — в ее поведении или в том, как она неловко застыла на краешке стула, — что подсказывало мне: она в панике.

Она поднялась, и в то мгновение, когда свет упал на ее лицо, я заметила мелькнувшую тень глубокого отчаяния. И сразу все поняла.

— Да, — сказала я. — Пойдем. Дома будет удобнее.

Она кивнула. Мы завернули за угол паба, подальше от чужих любопытных глаз, и она произнесла:

— Я хочу поговорить о Мартине.

Я смотрела прямо перед собой.

— Я знаю. — На самом деле я уже давно думала, надолго ли ее хватит.

После ужина, когда солнце за пределами Ямы катилось к закату, они устроились на полу, чтобы поболтать и выпить.

— Мне нравится, как ты это делаешь — та-да, — напевала Алекс, держа на колене прозрачный полупустой пластиковый стаканчик с кьянти. — У кого-нибудь есть чипсы?

— У меня в сумке были кукурузные палочки, — ответил Майк. — Только они раскрошились да и давно открыты.

— А. Ладно, тогда не надо.

— Я их съем, — вызвался Джефф.

— Фу, — поморщилась Фрэнки. Майк нашел палочки, Джефф помахал одной в воздухе, обмакнул в вино и прожевал.

— Они отсырели, — заметил он. — Может, оставить их на потом, когда всем уже будет все равно?

— В любом случае они лучше, чем кьянти, — бросила Алекс.

— На вкус как моча, — согласилась Фрэнки, осушив стакан. — Майки, добавь, пожалуйста.

Майк подлил ей вина.

— Откуда ты знаешь, какой у мочи вкус? — с любопытством спросил Джефф.

— Наверное, и в свежем и в переваренном вреде вкус у этого пойла одинаковый, — посмеиваясь, признал Майк. — Зато оно дешевое. Ради вас я не собирался разоряться.

— Твое здоровье, амиго.

— У меня тут есть... — пробормотала Лиз, расстегнув клапан рюкзака и доставая несколько коричневых бутылок.

— Лиз, это что, пиво? — удивился Майк.

— Ну да.

Майк почесал за ухом.

— Круто. Ты полна тайн и неожиданностей.

Ее лицо осветила мимолетная улыбка.

— Я люблю пиво.

— Знаешь поговорку, — предупредил Джефф. — Вино после пива — и жизнь красива. Пиво после вина...

— Будешь как свинья пьяна, — хором подхватили Фрэнки и Майк.

— Как это верно! — с чувством вздохнула Фрэнки.

— Так будет кто-нибудь? — Лиз сковырнула пивную пробку.

— Я с тобой выпью, — ответил Майк.

У остальных уже были стаканы с вином; они отказались.

Поставив чашку с пивом рядом на пол, Майк расстегнул молнию на спальнике, превратив его в подобие стеганого пончо, и нацепил на плечи.

— Я-то думал, в пещерах тепло, — поежился он.

Джефф задумался.

— Здесь тепло по сравнению с морозильником, — наконец изрек он. — К тому же это не пещера. Это подвал. А пещеры бывают теплыми, потому что там есть шкуры животных и прочая ерунда.

Фрэнки достала перочинный нож.

— Займусь наскальной живописью, — объявила она.

— Не утруждайся. Лучше напиши наши имена, — подсказал Джефф. — Класс Ямы.

— Оригинально, — одобрила Алекс.

— Вдруг кто-нибудь когда-нибудь сюда забредет.

— Сюда никто не заходит, — махнула рукой Фрэнки. — Здесь полно таких ветхих бесполезных углов.

— Если есть что-то ветхое и совершенно бесполезное, готова поспорить, это находится в Нашей Любимой Школе, — скривилась Алекс.

— Джулиан, забыл его фамилию, как-то пошел в душ за четвертым корпусом и вернулся только через три года.

— Он не пострадал? — В притворном ужасе Джефф выпучил глаза.

— Зато отмылся как следует, — засмеялся Майк. — Но правда, большинство наших учителей — ветхие и бесполезные развалины. Мне иногда кажется, что некоторые из них уже умерли.

— Как, и никто этого не заметил?

— Нет.

— Тогда понятно, почему мне поставили хорошую оценку по истории, — просияла Фрэнки.

— Живая история, — проговорил Майк.

— Что?

— Наша Любимая Школа. Это живая история. Нечто, оставшееся с позапрошлого века. И учителя тоже живые ископаемые. И мы, потому что мы — часть всего этого.

— О боже, я — часть истории, — восхитилась Фрэнки. — Мне это нравится. Пожалуй, напишу об этом в следующем сочинении.

— Скоро сможешь забыть о своих сочинениях и прочей ерунде, — сказал Джефф.

— Разве вы не собираетесь повторять уроки, как послушные дети? — строго спросила Фрэнки и сама же ответила: — Я уж точно не собираюсь!

— Чтобы повторять, нужно сначала что-то выучить, — начал рассуждать Майк. — Значит, мне повторять нечего. Я же ничего не знаю.

— Ага, это называется «лихорадочное обучение», — сказала Алекс.

— Бред, Майки, — отмахнулся Джефф. — За три недели до экзамена начинаешь зубрить и выучиваешь все, что нужно.

Майк пожал плечами.

— Налей мне еще, — Фрэнки протянула свой стакан. Бутылка кьянти в соломенной оплетке пошла по кругу. После некоторых колебаний Лиз откупорила вторую бутылку пива для себя и еще одну передала Майку. Пиво было крепкое, с металлическим привкусом.

— Почему ты пьешь пиво? — спросил Джефф.

— Мне кажется, нельзя говорить, будто мы живем в позапрошлом веке, только потому, что ходим в эту школу, — заметила Алекс. — Ведь мы согласны, что здесь все нужно модернизировать. Только учителя против.

— Хочешь сказать, что я все же не живое ископаемое? — разочарованно протянула Фрэнки.

Лиз вертела в руках коричневую пивную бутылку.

— Я уже вам говорила: мне это нравится, — сказала она. — Заставляет задуматься о... разных вещах, вспомнить прошлое. Понимаете?

— Далекие воспоминания о давно прошедшей юности, что ли? — сострил Джефф.

— Что-то вроде этого.

— Мне кьянти навевает только одно воспоминание: как я спотыкалась о машины на парковке в Италии, — заявила Фрэнки.

— Фрэнки, когда это ты была в Италии? — поинтересовалась Алекс.

— На Рождество. Там очень мило, между прочим. И очень дешевое спиртное.

— Жаль, что мы так редко ездим за границу, — сказал Майк. — Мы вообще никуда не ездим. Я бы хотел побывать в Италии.

— А наша семья уже давно перестала собираться на каникулы, — вздохнула Алекс. — Нет такого времени, чтобы мы все могли освободиться одновременно.

— Большинство людей пьют не чтобы вспомнить, — заметил Джефф. — А чтобы забыть.

— Большинство людей пьют, чтобы напиться, — отрезала Фрэнки.

— Сомневаюсь, что это правда, — сказал Майк.

— Правда.

— Может, некоторые пьют, потому что им нравится вкус спиртного, — предположила Алекс.

— Если бы это было так, все бы пили только черносмородиновый сок, — ответил Джефф.

— И в твоей руке не было бы стакана кислющего кьянти, — торжествующе добавила Фрэнки.

Алекс скорчила гримасу.

— Туше. Но от расслабленности до опьянения долгая дорожка.

— И где ты сейчас?

Она улыбнулась.

— Сейчас я расслаблена, Джефф. Всего-то.

— Расслабленность — это хорошо. Было бы пиво похолоднее, — сказал Майк.

— Ты же только что жаловался, что тебе холодно, — заметила Алекс.

— Это другое.

Скажу сразу: когда мы отправлялись в Яму, мы не подозревали, что за человек Мартин — так же, как не знали, что за люди мы сами. Но наше ошибочное представление о Мартине повлияло на нас не больше, чем все остальные ошибочные представления в нашей жизни.

В век психиатрии каждому известно, что гений и безумие — почти взаимозаменяемые понятия. Но мне кажется, что это утверждение подразумевает, будто одно обязательно тянет за собой другое. И об этом позже мы тоже старались не думать.

Вероятно, наука так и не придумала слово, которым можно было бы охарактеризовать Мартина; это еще одна из причин, почему эти слова, этот рассказ о нем и о нас, должны быть написаны. Где бы Мартин ни был сейчас, эта история продолжается. И хотя в глубине души мне любопытно, хотя мне хочется последовать за нитью истории к ее развязке, рациональная часть моего сознания понимает одно: Мартина больше нет, и нет причин бояться.

Глава 4

Думаю, теперь мы достаточно близко узнали друг друга. За эти три дня мы мало что выяснили: только говорили, пили, а затем стали скучать и утомлять друг друга своим присутствием. Раньше никого из нас не вынуждали так жить: в тесноте рядом с людьми, чьи привычки и свойства вскоре начинают докучать и злить. Раздражение проявлялось по-разному: в саркастических замечаниях, пренебрежительных уколах, что выдавались за невинные реплики. В мелочах. В незначительных вещах. Никто из нас полностью не осознавал, во что нас втянули. Кто-то высказал беспокойство по поводу надвигающихся экзаменов, кто-то пожалел, что мы заперты в подвале, вместо того чтобы готовиться. Большую часть времени мы ждали, пока настоящий момент сменится будущим: состояние, очевидно характерное для детей, как мы осознали позже.

Прошлое, настоящее и будущее: отметки на линии, которая, возможно, является промежутком от начала до конца, а может, всего лишь продолжением чего-то. Обычно мы замечаем лишь ее малую долю — часто ли вы оглядываетесь на минувшие события и действительно ли извлекаете из них уроки? Часто ли вас словно грубо хватают за плечи, разворачивают и заставляют взглянуть на то, что может произойти? Возможно, это уже случилось; а может, не случится никогда.

Только одна вещь из будущего встает перед нами, как стена из камня и пепла, — это смерть. И смерть близкого человека иногда позволяет бросить краткий взгляд в наше будущее. В человеческом сознании смерть — странное и пугающее понятие; за свою жизнь люди учатся прятать свои страхи по разным углам. Откуда берутся эти образы — прах, сухая глина? Какая внутренняя сила вынуждает нас облачать смерть в традиционные одежды, холодные и отталкивающие? И почему смерть всегда находится под землей? Но ответ на этот вопрос лежит в самом вопросе.

Рассказ продолжается. Мои мысли и воспоминания о Яме стали резче, лица и голоса на распределенных позициях более отчетливы, чем я предполагала. Та ночь пришла и ушла в черноте, и второй день наступил лишь семью часами позже, ведь наши привычные часы отхода ко сну и пробуждения меняются медленно.

Майк открыл глаза и увидел темно-серые очертания своей подушки. Призрак сна ускользнул от него и, едва он попытался вспомнить видение, исчез насовсем. Заморгав, он перевернулся и потер лицо и плечи; прищурился, чтобы разобрать цифры на часах, но ничего не было видно. Сквозь пелену сна пробивался приглушенный свет; Майк поднялся на локте и огляделся. В пяти футах слева, к нему спиной, сидела Лиз и читала книгу, освещая ее карманным фонариком. Майк улыбнулся. Тайная жизнь Лиз Шердон, подумал он и перекатился на спину. Уловив его движение, Лиз обернулась через плечо.

— Доброе утро, соня, — прошептала она.

— Привет, — так же шепотом ответил Майк. — Давно проснулась?

— Слишком давно. — Она чуть выпрямилась, подтянув спальник к подбородку. — Я тебя разбудила?

— Нет, я уже сам проснулся. Хотя чувствую себя неважно.

Лиз захихикала.

— Я слишком много пива выпила. Не слышал, как я ползла к туалету в три часа?

— Нет, — с улыбкой ответил Майк.

— Слава богу, у меня фонарик, а то бы пошла по головам.

— Зачем ты взяла фонарик?

Она пожала плечами.

— Лампочки иногда перегорают.

— Я впечатлен, — признался Майк. — Ты и вправду все продумала, да?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты единственная догадалась взять полотенце. И теперь вот это. Не так уж это и важно, но я вообще не задумывался, что запихиваю в сумку.

— Наверное, я просто привыкла сама о себе заботиться.

— Это полезно, — заметил Майк, подумав, что она имела в виду.

— Возможно. — Повисла тишина. — Майк?

— Да?

— Тебе ночью снился сон?

— Не помню. А что?

— Ты что-то кричал.

Майк смутился.

— Правда? И что же?

— Да я не разобрала. Вот только что. Перед тем, как ты проснулся.

— Вот, уже разговариваю сам с собой. Помню, в прошлом походе старик Мармелад заорал: «Кролики! Будь они прокляты!» Так громко, что все проснулись, кроме него.

— Правда?

— Ага. — При воспоминании о том переполохе Майк улыбнулся.

Лиз смотрела в потолок.

— Когда фонарик горит, можно почти поверить, что над нами ничего нет, — прошептала она. — Вообще ничего.

Майк удивился ее словам, вздрогнул и неуверенно улыбнулся.

— Майк?

— Угу?

— Если хочешь, я тебе покажу кое-что.

— Что?

— Смотри. — Через секунду фонарик погас, и подвал погрузился в кромешную тьму.

— Смотри на дверь, — произнесла Лиз.

Майк невидяще уставился наверх. Перед глазами медленно плыли красно-зеленые круги, даже мягкий переход от света фонарика к полной темноте раздражал глаза. Постепенно круги исчезли.

— Видишь?

— Нет. Где? Что я должен увидеть?

— Наверху, там, где дверь. Почти в самой середине.

Майк напряг зрение.

— Нет. Ничего не вижу.

Раздался нетерпеливый шорох, и внезапно Лиз оказалась совсем рядом.

— Теперь видишь? — Маленькие девичьи ладони повернули его лицо вверх, к невидимой стене напротив, немного выше, чем он смотрел до этого.

— Кажется, да, вижу. А что это?

Над их головами, в черном небосводе, теперь, когда он знал, куда смотреть, виднелся слабый, но отчетливый маленький серый просвет.

— Замочная скважина, — прошептала Лиз и отняла руки от его лица. Через минуту Майк услышал, как она скользнула обратно в свой спальный мешок. — Правда, здорово, что в нашем небе есть звездочка?

— Довольно тусклая звездочка, — вздохнул Майк.

— Да, — согласилась Лиз. — Но все же лучше, чем ничего. И кажется, что она так далеко.

Майк кивнул.

— Да, пожалуй.

Щелкнул фонарик, и крошечное пятнышко утреннего дневного света снаружи померкло и исчезло.

— Не говори остальным, — попросила Лиз. — Это только для тех, кто рано встает.

— Хорошо. — Он задумался на минуту. — Знаешь что? — спросил он, и в этот самый момент задребезжал будильник Джеффа.

— Заткнись, маленький кусок дерьма, — простонал Джефф и шваркнул кулаком по будильнику. Из отверстия спального мешка Фрэнки показались ее руки.

— О боже. Который час? — пробормотала она.

С реки доносится шум детских игр и разнообразные звуки леса: насекомые, птицы, гудение тысяч растений и деревьев, греющихся на солнце. Через лес ведет широкая, утоптанная тропинка, но иногда она ныряет своими ветвями в густые дебри. Если забыть про мерный гул проезжающих машин, лес кажется первобытной чащей, и город за его пределами словно пропадает навсегда.

Мы гуляем в лесу, потому что в такой чудесный день нельзя сидеть взаперти; и еще потому, что нам так много нужно сказать друг другу; так мы сможем во всем разобраться.

— Продолжай, — говорит Майк.

— Это не так уж просто... Эта история тянется из далекого прошлого, все произошло намного раньше, чем школа или Яма.

— Ты про Мартина?

— Да. По сути, все просто. Но одновременно и очень запутанно. Многого я вообще не могу понять, потому что не с кем об этом поговорить. Лиза... если честно, это было совершенно неожиданно.

— Мне обязательно знать, что мы выяснили? — бормочет он почти про себя.

— Новости не из приятных.

— Догадываюсь.

По небу проносится стая черных дроздов.

И потом он рассказал мне... стал рассказывать... такие вещи — ну, я уже говорила, о том, где он вырос и все такое. О том, каким он был. И все время повторял: раньше я был совсем другим, не таким, как сейчас; будто ему обязательно нужно было это объяснять. Будто он боялся, что я не пойму. И я повторяла: хорошо, конечно, продолжай... понимаете? Потому что не хотела, чтобы он перестал думать о самом себе, не сейчас, ведь он мог начать говорить о нас. Поэтому я и повторяла: продолжай, и говорила: да, да, чтобы он не прекращал рассказ.

Иногда он гладил мои волосы и твердил, какая я красивая, и все время... не знаю... нервничал все сильнее, словно чего-то боялся. Казалось... у меня было такое ощущение, что он боялся меня; как глупо, ведь все это время я боялась его. Но такое случалось нечасто, лишь иногда, и он ни разу не заходил дальше — только слегка касался моих волос. Но говорил он бесконечно, в основном о каких-то бессмысленных вещах.

Говорил, что его хобби — витать в облаках, придумывать всякие вещи, воображать и так далее... Я спросила, о чем он думает, но он рассмеялся и ответил, что его замыслы для меня слишком грандиозны — не только для меня, но для кого бы то ни было, так он сказал. Может, так оно и было. Комната его была совсем голой, одни стены и больше ничего, ни постеров, ничего такого, так что, может, самое главное действительно происходило у него в голове?

Та женщина, его тетя — вы ее видели, помните? Большую часть времени она сидела дома, а его дядя приходил домой по вечерам. Они оба, наверное, относились к нему в целом нормально — точнее, он. Она иногда была как будто настороже. Они были хорошие. Я к тому, что они были милые люди. И угощали меня чаем — о, вы подруга Мартина? Все было так чинно и уютно. Мне кажется, они были рады... понимаете, что он привел домой подругу, чтобы с ними познакомить, приличную девочку из среднего класса, из своей школы. Так что какое-то время все было очень мило.

О Яме я ничего не знала вплоть до того, как все это началось. Клянусь. Сами подумайте, если бы я знала заранее, я бы кому-нибудь рассказала. Дело не в том, что... я понимаю, мне был известен другой Мартин, не тот, каким его знало большинство людей, но я думала, что эта его другая сторона под контролем... что он научился держать себя в руках. Я не понимала, на что он способен, пока все не началось.

Он всегда был так популярен в школе и везде. Людям хотелось дружить с ним, находиться рядом. Я же сомневалась и чувствовала себя... неблагодарной, что ли. Как будто проблема была во мне. Словно я все придумала, и то, что мне казалось странным, на самом деле было нормальным. И все мои знакомые твердили: тебе так повезло, что ты его девушка. Он никогда не был моим, понимаете? Никогда не был просто Мартином, парнем Лизы. Всегда было по-другому... даже в девичьих разговорах меня всегда к нему привязывали. И казалось, все думают, что я счастлива быть всего лишь дополнением. И знаете, спустя какое-то время такие вещи очень тяжело остановить. Думаю, изначально в нем ничего плохого не было. Если по справедливости... да, он был нормальным парнем. Честно. И когда я вспоминаю, как все начиналось, я должна не обращать внимания... что...

И, наверное, я проявила слабость. Не смогла вот так взять и бросить парня безо всякой причины. Ведь прежде всего... черт, Лиз...