Яма

— Я так и знала, — заявила Фрэнки. — Я так и знала, что мы выберемся.

Лиз включила фонарик.

— Так что теперь можем доесть все наши припасы, — сказала она, озарив тускнеющим лучом последние остатки еды и воды.

— Можно есть, — пораженно проговорил Майк. — Можно есть, правда? Ты уверена? — Он взглянул на Лиз, и вопрос в его глазах был гораздо пронзительнее, чем произнесенный вслух.

— Я же сказала, разве нет? — презрительно бросила она; но прежде чем отвернуться, легонько кивнула. Майк закусил губу. Ему показалось, что он догадался: мощный, невероятно рискованный блеф. Но блефовать нужно убедительно. Едва осмелившись предположить, что происходит, он вместе с остальными беспорядочно накинулся на еду и воду.

— На воду не налегайте, — предупредила Лиз, и на секунду Майк испугался, что она все испортит, проявив излишнюю осторожность. Но потом она добавила: — Я утром хочу зубы почистить.

Он улыбнулся и сделал глоток.

— И все-таки кое-что я не совсем понимаю, — заявил Джефф.

— Да? И что же?

— Почему ты все это время молчала, — ответил он. — И ни с кем не поделилась. Сидела там с самодовольным видом, наблюдала, как мы пытаемся свыкнуться с мыслью о том, что нам придется умереть... и все это время знала, что все это зря.

— Вы иногда меня так забавляли, — начала Лиз, и тут Джефф без предупреждения ударил ее по лицу. Голова Лиз откинулась назад, и она медленно приложила ладонь ко рту. В ярко-желтом свете фонарика струйка крови на ее щеке казалась почти черной.

— Мне плевать, что ты скажешь газетчикам, — напряженно сказал Джефф, и голос его был очень тихим. — Ты изображала Бога, играя с нами. Вы с Мартином друг друга стоите.

* * *

Мне было больно, как же иначе. Все это причиняло боль. Я понимала, что это необходимо, но от этого было не легче. Вообще-то, больше всего я переживала за Майка; ему тоже было трудно исполнять роль безучастного зрителя и наблюдать, как все происходит. Но некоторые вещи надо перетерпеть.

Итак, наконец я установила точную дату и время. Что ж, посмотрим. Поскольку теперь у нас не было еды и почти не осталось воды, результат имел гораздо более важное значение, чем раньше. Естественно, это было неотъемлемой частью моего плана; но, несмотря на адский голод, мне никогда еще не было так трудно заставить себя поесть. Мы расправились с едой и тратили воду, как вздумается. Это пиршество было жертвоприношением Мартину. Это должно было случиться; если бы мы не доели все, что у нас было, уловка бы не подействовала. Он должен был видеть, что мы уверены. Поэтому мне было нелегко.

Где-то там, наверху, Мартин все слышал. Главное, чтобы он услышал этот разговор: реальный вызов, брошенный ему в лицо. Конечно, если бы он знал, что мы догадываемся о его присутствии, он бы сразу раскрыл мой блеф и просто ушел бы. Но — и в этом была суть моей затеи — если, по его мнению, мы верили в свою полную изоляцию от внешнего мира, мне незачем было говорить то, что я сказала; разве что это правда. Это был ключевой момент. Он должен был мне поверить. И остальное — мое почти отчаянное предположение — на эмоциональном уровне просто встанет на свои места у него в голове и вынудит его отреагировать, чего я никогда бы не добилась одними логическими рассуждениями. Я была почти уверена, что Мартин не купился бы на логику; он был слишком умен, чтобы скомпрометировать себя, когда выход очевиден. А я должна была убедиться безоговорочно.

* * *

Когда он вошел, я сидела на стуле в его комнате. В руке он нес сумку, полиэтиленовый пакет; мне показалось, что он пустой. Я поздоровалась. Он ответил, что рад меня видеть, но казалось, его что-то беспокоит... ничего необычного, просто у него был задумчивый вид. Он спросил, не могу ли я немного подождать или же мне хочется поговорить с ним немедленно? Я ответила, что да, я хочу поговорить сейчас. Он сказал, что ждать придется недолго, ему просто нужно кое-что сделать, и снова вышел...

Я собиралась сказать ему, что между нами все кончено, что я больше не хочу его видеть. Я знала, это будет сложно; но я все продумала и, мне казалось, нашла нужные слова. Я просто ждала, когда он обратит на меня внимание, чтобы высказать все, как положено.

Его не было более двух часов. И большую часть времени я так и просидела в комнате... как собака, которой дали команду «сидеть». Это было нелепо: я так привыкла выполнять его приказы. Наконец я поднялась, прошлась по комнате. У Мартина была довольно большая спальня, да и дом был большой; но мебели почти не было. Была кровать. Обычно ребята не убирают постель, а он убирал; еще был шкаф, стол, комод с ящиками и ковер. И больше ничего. Стены совсем голые. Его кабинет в школе был совсем другим: там стояли растения и милые безделушки, пластинки и подушки на полу, чтобы сидеть... это было школьное лицо Мартина; Мартин, которого знали все. Не думаю, что все это ему действительно нравилось. Должно быть, он потрудился, чтобы обставить тот кабинет; естественным путем у него не получилось бы создать такую обстановку. В его спальне даже магнитофона не было.

В конце концов я подумала: это глупо... не могу же я торчать здесь весь вечер. Так что я вышла из спальни и пошла по коридору; звала его, но никто не ответил. Наконец я стала заглядывать в другие комнаты: в ванную, в спальню для гостей. Может, он вышел, подумала я, но это казалось таким странным; хотя в руках у него был пакет. Потом я нашла его. Он сидел в каком-то чулане в конце коридора... я открыла дверь, а он просто сидел там. Он поднял голову. Я везде тебя искала, сказала я. Что ты делаешь?

Ничего, ответил он. Просто... просто слушаю кое-что. На полу валялась пара наушников, маленький стереомагнитофон и какие-то пленки... я сказала, что нам нужно поговорить, поэтому я и пришла. И с того момента все пошло не так, будто он заранее знал, что я собираюсь сказать. Или как будто произошло что-то ужасное... не знаю. Но мне ни с того ни с сего стало страшно: я его испугалась. Он посмотрел на меня и ответил: хорошо, давай поговорим... вот так просто сказал, будто не исчезал никуда на два часа. Мы вернулись в его спальню, и я села. Он ходил взад-вперед, потирая ладони. Помню, я подумала: какой у него нелепый вид, когда он так делает... и начала говорить то, что запланировала, мол, он мне очень нравится но мне не кажется, что наши отношения к чему-то приведут... какую-то бессмысленную чепуху, но все знают, что она значит. Спустя какое-то время я поняла, что он меня не слушает. Его мысли были совершенно в другом месте.

Я поднялась и встала перед ним. Я пытаюсь с тобой поговорить, произнесла я. Он просто смотрел на меня, будто видел в первый раз в жизни, но я не унималась... я сказала, что у нас ничего не выйдет, и попыталась заставить его понять это. Он вдруг схватил меня за плечо и спросил: разве ты меня не любишь? Это было так странно, и я ответила: конечно, ты мне нравишься, но мне просто кажется, что будет лучше, если какое-то время мы не будем видеться. Потом у него в глазах появилось это жуткое выражение... и я помню, как он спросил: значит, ты хочешь сбежать от меня? И я ответила: возможно, так будет лучше... на какое-то время...

А потом... потом он крепко сжал мои плечи, так крепко, что мне стало больно; я хотела было что-то сказать, попросить остановиться, но, посмотрев в его лицо, поняла, что стоит мне произнести хоть слово, он меня убьет... это было такое сильное, внезапное и ужасное осознание, что я совершенно растерялась. Наверное, я закричала, потому что он приказал мне помалкивать. А потом он заговорил... и стал рассказывать... говорил ужасные вещи, и не замолкал. Мне казалось, что я слышу голос чудовища из ночного кошмара... и не помню почти ни слова, потому что тогда на самом деле поверила, что он меня убьет. Не знаю почему. Я просто знала...

Он... и потом...

Я останавливаю пленку. То, что произошло с этой девушкой, в какой-то мере моя вина; то, как я повела себя в Яме, повлияло на Мартина; настолько мощно задело его искусственно созданную личность, что она дала трещину, проявив то, что скрывалось внутри. Лиза была единственным человеком, кому довелось увидеть истинного Мартина. Я вздрагиваю, беру ручку и слушаю дальше.

Он толкнул меня, и я упала... не на кровать, на пол, и мне было безумно больно, и он... тогда он сказал, что любит меня, но он смеялся и прижимал меня к полу, так что я не могла сопротивляться. Я сказала... я кричала, приказывая ему прекратить, пыталась визжать, но он... он... зажал мне рот ладонью так, что я не могла издать ни звука... просто зажал мне рот, будто этого было достаточно, чтобы я замолчала... и... и другой рукой снял с меня трусики. Тогда я его укусила, потому что наконец поняла, что происходит: и это было так глупо, ведь я впивалась зубами в его пальцы, и кровь была повсюду: у меня во рту, господи, мне пришлось ее проглотить, но он даже ни разу не поморщился, будто не чувствовал ничего, ничего... и... он прижимал меня к полу... и проник в меня, я попыталась остановить его, но не смогла ничего поделать... мне казалось, что меня разрывают изнутри, на лице и на ресницах у меня была его кровь, но я все равно его видела...

Потом он остановился и слез с меня, не отрывая ладони ото рта, чтобы я не могла говорить. Я задыхалась, давилась, и тогда он сказал... он сказал, что если... если я кому-нибудь расскажу, где бы я ни была, он найдет меня... и я ему поверила. Он говорил серьезно... по его глазам было видно, что он не шутил. Никогда в жизни мне не было так страшно...

И это было так бессмысленно. Тогда я чувствовала одну лишь боль и... и шок, наверное, не знаю... но это было так бессмысленно. Он же делал это... очень недолго. Кажется... кажется, он даже не кончил, далее не получил никакого удовольствия от... этого, так я думаю. Зачем он это сделал? Господи, зачем он так поступил со мной? Как будто он хотел... наказать меня, наказать за что-то, чего я не совершала.

И снова, слушая ее голос, я плачу и не могу остановиться.

* * *

Когда наступил вечер, обитатели Ямы уснули почти спокойно, впервые за несколько дней.

— Завтра в одиннадцать часов, — счастливо пробормотала Фрэнки. — Всего через четырнадцать часов.

— Засыпай, и время пролетит быстрее, — успокоила ее Алекс.

У нее все еще был больной голос, заметил Майк; но в нем больше не слышалось отчаяния. Забавно, как все изменилось: раньше они с Лиз были единственными, у кого оставалась причина надеяться, а теперь именно они чувствовали себя менее уверенно, понимая, что их надежда выжить опирается на блеф, который может сработать, а может и провалиться.

Постепенно они погрузились в сон. Майк лежал, уставившись в потолок, и нетерпеливо ждал, пока уснут другие. Выдержав некоторое время, он вылез из спального мешка и прошел во вторую комнату; проходя мимо уборной, постарался не дышать. Спустя минуту или две к нему присоединилась Лиз.

— Ты была великолепна, — прошептал он. — Твоя затея сработает. Иначе быть не может.

— Спасибо. Скоро увидим, правда? Все зависит от Мартина. Думаю, он купится. Он слишком уверен в себе; не может и представить, что мы нашли выход из Ямы, так что ему ничего не остается, как поверить, что я говорю правду.

— Все тебя ненавидят, — осторожно заметил Майк.

— Всего на несколько часов, как сказала Фрэнки. Переживу. — Она замялась. — Майк?

— Да?

— Ты правда думаешь, что мы выберемся?

— Конечно. Ты вела себя потрясающе.

— Это Джефф был на высоте, — усмехнулась она.

— Он тебя ударил. Я не знал, что и делать.

— Ты не сделал ничего и поступил правильно, — ответила она. — Ты должен ненавидеть меня, как и все.

— Думаешь, Мартин это проглотит?

— Уверена. Очень важно, чтобы меня критиковали, потому что в конце концов я должна была стать похожей на него как можно больше. И я задела его гордость. Он не позволит, чтобы это сошло мне с рук. — Она замолкла. — Майк? Тебе действительно кажется, что все получится? Правда?

— Надеюсь. Да. Да, ты это сделала.

— Мы это сделали, — поправила она. — Теперь ждать осталось недолго. Завтра я уже смогу заняться обычными делами. Смогу гулять и дышать свежим воздухом, видеть краски. И смогу построить столько сараев, сколько мне вздумается.

Майк тихо засмеялся.

— А я буду есть, есть и есть, — проговорил он, чувствуя, как живот щекочет глупое возбуждение. — Закажу целые горы еды.

— И мы сможем готовиться к экзаменам, — подхватила с улыбкой Лиз.

— А если серьезно? Мы сможем всем рассказать о Мартине? — сказал Майк.

— О Мартине? — сказала Лиз, задумавшись на секунду. — Там будет видно, Майк.

— Почему?

— Потому что у него найдется отличное оправдание, будь уверен. Он явится сюда как раз вовремя, намного раньше одиннадцати, выпустит нас и выйдет, будто все это было всего лишь большой ошибкой. Помяни мое слово, ему все сойдет с рук.

— Не сойдет, — горячо возразил Майк.

— Посмотрим. Но мне кажется, что за свободу нам придется заплатить именно такой ценой — обеспечить Мартину неприкосновенность. Не думаю, что удастся этого избежать.

— Это же безумие, — запротестовал Майк. — Он не может остаться безнаказанным.

— Он слишком умен, — вздохнула Лиз. — Слишком. Он найдет выход, так же как его нашли мы.

— Но мы ведь можем хоть что-то сделать... — начал Майк.

— Шшш. — Он услышал шорох движения Лиз, и вскоре она оказалась рядом с ним. — Обними меня.

Он тихонько обнял ее за плечи.

— Ты мне очень нравишься, — тихо проговорила она. — Я рада, что ты оказался здесь. Не знаю... возможно, без тебя мне бы до всего этого было не додуматься.

— Не говори глупостей, — шепнул он. — Твоя затея была гениальна.

— По-моему, она должна сработать, — сказала она. — Я уверена. Думаю, завтра мы выберемся из этого... кошмара. — Вдруг она истерически рассмеялась.

— Что с тобой?

— Я просто... извини. Хотела сказать: не хочешь как-нибудь зайти на чашку чая? А потом поняла, как это прозвучит.

Майка медленно стал разбирать смех, и вскоре они оба беспомощно раскачивались в безмолвном хохоте, пытаясь не нарушать тишину.

— Подожди... — выпалила Лиз. — На самом деле я хотела сказать совсем другое. Понимаешь... мне кажется, что у нас все будет в порядке. Но может, и нет. Вдруг он не поверит? Так что... давай с толком используем то время, что у нас осталось, хорошо? На всякий случай.

Майк убрал волосы с ее лица.

— Хорошо, — прошептал он. И потом сказал: — Я люблю тебя. По-моему, я влюбился.

Лиз вздохнула, и они долго сидели обнявшись и молча. Наконец они неуклюже помогли друг другу раздеться и расстелили одежду на каменном полу. Прижимаясь друг к другу в дурно пахнущей темноте, они целовались и прикасались друг к другу, гладили друг друга и вместе дрожали. Майк опустился на нее, и они слились в одно целое. Сначала заниматься любовью было неудобно, неловко; но постепенно они приладились друг к другу, и в самом конце темнота ненадолго отступила.

Глава 12

Они уснули там же, и впервые за все время сон Майка был безмятежен. Когда наступило утро, они пробрались на свои места в главную комнату. Хотя они не разговаривали, Майк знал, о чем думает Лиз, — о том, что у них больше нет еды и воды, и если Мартин не явится, это означает, что они ускорили собственную смерть. Одна минута сменяла другую с невыносимой медлительностью.

Остальные не осознавали, с чем им предстоит столкнуться, и безудержно шумели; Фрэнки снова зажгла горелку и пыталась причесаться, держа в одной руке карманное зеркальце.

— Я выгляжу ужасно, — заявила она. — Вы правда думаете, что мы попадем в газеты?

— Как пить дать, — заверил Джефф.

— Вы понимаете, какой разразится скандал? — Майк попытался принять участие в разговоре. — Мартин был всеобщим любимцем. Представьте, что теперь произойдет.

— Не всеобщим, — напомнила ему Лиз.

— На твоем месте я бы помалкивал! — рявкнул Джефф. — Мы не забыли, что ты сделала.

— Я тебя не понимаю, Лиз, — заметила Алекс. — Я думала, что ты... ты всегда казалась такой дружелюбной.

— Послушайте, я не хотела, чтобы кто-нибудь из нас умер, вот и все, — сказала Лиз. — Но не вздумайте делать вид, будто мы с вами были приятелями. Не притворяйтесь, что мы друзья не разлей вода. Охотьтесь за славой где-нибудь в другом месте.

— Ни за какие деньги не буду называться твоим другом, — отрезал Джефф.

— Который час? — спросила Фрэнки.

— Я смотрю, ты уже ведешь себя нормально, — пошутил Майк.

— Мы выберемся отсюда, — счастливо повторила Фрэнки. — До сих пор не могу с этим свыкнуться.

— Полвосьмого, — проговорил Джефф. — Еще долго ждать.

— Что вы собираетесь сделать в первую очередь, — оживилась Алекс, — когда выйдете отсюда?

— Принять ванну, — ответил Майк. — Я воняю. И вы тоже. Надеюсь, никто не обидится.

Они рассмеялись.

— Я чувствую себя отвратительно, — признался Джефф. — Мне хочется отмыться, потом поразмяться. Я сижу на заднице уже... сколько мы тут пробыли? Короче, слишком долго. Я бы пробежался немного.

— Дело твое, — развеселилась Фрэнки. — Только не думай, что я пойду с тобой.

Майк слушал их разговор, не веря своим ушам. Они вели себя так, будто ничего и не было; болтали, смеялись, в точности как в первый вечер. Казалось, прошедшие дни на них никак не отразились. Он встряхнул головой и поморщился: высоко в области затылка начиналась мигрень. То, что всего несколько часов назад эти люди готовились умереть и даже жаждали смерти, казалось почти фарсом; теперь эти страхи улетучились бесследно.

Он понял, почему так думает. Неважно, что они сейчас говорят о Лиз; они ей доверяют. Пусть они ее ненавидят, но, не осознавая этого, до сих пор принимают каждое ее слово на веру, абсолютно безоговорочно. У этой троицы нет ни тени сомнения, что скоро они выйдут на свободу; а вот Майк не был уверен в успехе плана Лиз.

Неужели действительно наступит конец? Несмотря на то, что Лиз сказала прошлой ночью, Майк все еще был полон решимости отплатить Мартину за его подлость. Должен быть какой-то способ его наказать. И было еще кое-что: прошлой ночью он занимался любовью с девушкой, к которой попал в зависимость. Тогда он сказал, что любит ее; но теперь, когда возможность уйти от нее навсегда стала реальной, он осознал, что говорил правду. Прокручивая в голове эту мысль, он украдкой взглянул на Лиз и увидел, что та коротко ему улыбнулась.

— Кто же твоя подруга? — поинтересовалась Фрэнки. — Та, что придет нас освободить.

— Вы ее не знаете, — ответила Лиз.

* * *

Я опускаю ручку и подпираю подбородок ладонью. За окном, поверх деревьев, поверх крыш Нашей Любимой Школы светит солнце; его лучи падают на флюгера и громоотводы, торчащие из серого шифера. Через лес бежит человек в красном спортивном костюме; внизу, в нашем заросшем саду, под струйками поливальных автоматов в воздухе поблескивают радуги. Лак, которым покрыт мой письменный стол, стал медового цвета.

Внутри меня появляется странное чувство. Надев сандалии, я спускаюсь вниз, прохожу через пустой коридор и толкаю коричневую парадную дверь. Подъездная дорожка вновь заросла сорняками; в последнее время я совсем перестала следить за домом, и вот результат. Я направляюсь к деревне, не сворачивая с дороги. В двух местах мой путь преграждают мостики; река здесь изгибается полукругом, перерезая дорогу. У каждого мостика я останавливаюсь и смотрю вниз, на бурлящую воду. Когда я была маленькой, мы пускали по речке кораблики, сделанные из обломков досок папиного сарая. Как давно это было, очень давно, все осталось позади. Мы опускали кораблик в воду у одного моста, а потом со всех сил бежали к другому. Иногда кораблик приплывал, гордо выписывая круги, а мы криками подгоняли его; он рывками двигался дальше и исчезал — где? В море, всегда думала я. Может, некоторые кораблики действительно доплыли до моря.

В жарком вечернем воздухе деревня словно замерла. Я прохожу через рыночную площадь, по закоулкам мимо «Всадника», поднимаюсь на невысокий холм на другую сторону. Я иду без всякой цели, просто гуляю. Рассказ почти подошел к концу, но дело не только в этом. Мне не хочется так быстро записывать, чем все закончилось.

* * *

В девять часов за дверью раздался звук.

— Эй! — закричала Фрэнки. — Мы здесь!

Началась суматоха; они орали и визжали, пока замок медленно поворачивался.

— Осторожно! — крикнула Лиз. — За дверью обрыв.

Майк был поражен: она не выдала себя до последней минуты.

Дверь поддалась, и на секунду, казалось, застряла. А потом распахнулась, и в Яму хлынул невыносимо яркий свет, а в дверном проеме показался силуэт.

Майк, ослепленный светом, ничего не видел, но тем не менее очень отчетливо услышал, как Лиз проговорила:

— Что за черт?

— Эй! — крикнула Фрэнки. — Вы рано. Вы принесли лестницу или что-нибудь вроде того?

— Не могу поверить, что мы наконец выберемся отсюда, — бормотала Алекс. — О, слава богу, все закончилось.

Голос Лиз заглушил все остальные.

— Кто это? — крикнула она. — Кто там?

Повисла тишина, крик замолк, и до других стало доходить, что она только что сказала.

Глаза повернулись к Лиз, чье лицо сияло ярким пятном в свете, льющемся из дверного проема.

— Кто вы? — чуть тише произнесла она.

Фигура над их головами села на корточки у двери.

— Лиз? Это ты? О боже, — произнес голос. — Это же... о боже, что мне делать?

— Лиза? — Выражение неподдельного изумления на лице Лиз было почти комичным. — Ты должна выпустить нас. Быстрее, пока Мартин не пришел.

— Мартина нет, — ответила Лиза. — Вы давно здесь?.. Нет, подождите. Как мне вас выпустить?

— Принеси лестницу, — крикнула Лиз. — Скорее.

— Хорошо. Я мигом. — Она повернулась и растворилась в сиянии над их головами.

— Что происходит? — спросил Майк, с трудом переводя дыхание. — Это не Мартин.

— Какой же это Мартин, — озадаченно проговорила Фрэнки. — Но ты же говорила, что мы не знаем твою подругу. А Лизу все знают.

— Заткнись, — выпалил Майк. — Никто из вас ничего не знает. Лиз?

— Не понимаю, — ответила она. — Что значит Мартина нет? Это бессмысленно.

— О чем вы двое говорите? — вмешался Джефф. — Ты же вроде знала, что она должна прийти.

— Слишком сложно объяснять это сейчас, — отмахнулась Лиз. — Но... ее здесь быть не должно. Что происходит?

Вскоре они услышали резкий треск и звенящий металлический стук. Через несколько секунд в поле зрения появилась Лиза; она тащила деревянную лестницу.

— Я сбросила ее со ступенек, — объяснила она. — Господи, как долго вы здесь пробыли? Вы похожи на привидения.

— Пожалуйста, быстрее, — взмолилась Алекс.

— Хорошо. Вот... попробуйте поймать конец, чтобы она не упала.

Она опустила лестницу по стене Ямы; ее сразу же подхватили нетерпеливые пары рук.

— Держите! — крикнула она вниз. — Поймали?

— Да, — ответила Лиз. — Давайте, ребята. Лезьте наверх.

Майк задержался.

— Лиз? Ты ведь не это планировала, да?

Она покачала головой.

— Я ожидала совсем другого. Но по крайней мере, мы на свободе. Будь благодарен маленьким божьим милостям. — И потом, с внезапной улыбкой, она обхватила его руками и прижала к себе. — Пойдем. Давай выбираться отсюда.

Они ринулись наверх, оставляя Яму позади, и вышли на солнечный свет.

* * *

Через пять дней я гуляла в лесу на закате. К тому времени фрагменты головоломки встали на места; ситуация прояснилась. Мартин пропал, и никто не знал, где он. Мой блеф сработал — во всяком случае, наш побег удался; но мы освободились совсем не так, как я предвидела. Это сделала Лиза, и никто другой; и к тому времени как мы вышли на свободу, Мартин уже двенадцать часов как исчез неведомо куда.

И я поверила.

Оставшись одна в его доме, Лиза попыталась осмыслить все то, что он сказал перед уходом, и ей открылась чудовищная и невероятная история, поверить в которую было практически нереально. Но на пленках, оставленных Мартином, было все, что нужно; это были записи первых дней, и она почти сразу услышала упоминание о корпусе английского языка. Пленки, которые могли бы — которые должны были — доказать его вину, исчезли.

Внешне в те дни я выглядела неплохо. Ссадина на лице в том месте, куда меня ударил Джефф, почти зажила, и чувствовала я себя намного лучше. Поразительно, но за дни, проведенные в Яме, наш физический облик почти не изменился. Конечно, мы были грязные и похудели. Но стоило помыться, и никаких следов кошмара не осталось. Должно быть, мы были молоды и жизнеустойчивы. Но гораздо медленнее затягиваются душевные шрамы.

Что до того, где сейчас Мартин, мне это правда неизвестно. Но в тот вечер, гуляя в лесу, я дала себе слово: быть начеку, не расслабляться.

Не для того, чтобы защитить себя: ведь со мной Мартин уже разделался, так я считаю. Но когда в один прекрасный день он появится снова, может, в далеком будущем, по крайней мере один человек будет к этому готов.

* * *

— Вот и все, — говорю я, складывая стопку бумаги. — Конец.

— Дописала?

— Да.

— И рассказала все?

Я улыбаюсь.

— Нет. Но там есть все, что нужно.

— Хорошо.

— Хочу спросить тебя кое о чем.

— Неужели? И о чем же?

— Давным-давно, не знаю даже, помнишь ли ты об этом...

— Может, и помню, — отвечает он.

— Давным-давно я спросила тебя, чего бы тебе хотелось, и ты сказал, что поделишься со мной, когда я закончу писать.

— Я так сказал?

— Да, — говорю я. — Не дразни меня. Я знаю, ты помнишь.

— А! Точно. Ну да, возможно, так оно и было.

— И?

— И что?

Я улыбаюсь.

— Не шути со мной. Что это было за желание?

— А. — Он выглядывает в окно. — Тебе видно, что там?

— Да.

— Еще светло, можем прогуляться в деревню. Выпить чего-нибудь.

— Хорошая идея. Тогда расскажешь мне по дороге.

— Хорошо.

Мы вместе спускаемся с чердака и закрываем за собой дверь.

Эпилог

Предварительные заметки по поводу «Ямы»

Это и есть «Яма» — динамичный, напряженный рассказ, который Элизабет завершила за четыре месяца. Поскольку рассказу предшествовал продолжительный период практически полного молчания, он явился для нас глубоким шоком, и не в меньшей степени потому, что показал работу острого и изобретательного интеллекта. Школьные сочинения Элизабет, относящиеся непосредственно к периоду перед Ямой, дают довольно общее представление о ее способностях, но «Яма» превосходит все ожидания. Сразу после происшествия многие специалисты полагали, что уход от реальности, вызванный психологической травмой Элизабет, может затянуться надолго, что, возможно, ей никогда не удастся восстановить доступ к тем участкам сознания, вокруг которых ею же были возведены барьеры. В свете этого «Яма» представляет собой не только первый кардинальный шаг к улучшению состояния Элизабет за последние шесть лет, но и один из самых захватывающих документов в истории современного психоанализа.

Текст как таковой якобы рассказывает историю Ямы. Что касается существования Ямы в том виде, как ее пережила Элизабет и четверо других школьников, ее отчет достоверен." Более того, его точность выходит за рамки беглого обзора событий и достигает такой степени, что на раннем этапе рассказ Элизабет повторяет версию развития событий, представленную доктором Элиотом Лоуренсом непосредственно после происшествия (статья Э. Лоуренса «Структура и последствия социальной депривации: новые истории болезни»). Однако впоследствии грань между объективной реальностью и субъективной фантазией становится в сознании Элизабет все более размытой, хотя внутренняя целостность сохранена в «Яме» на протяжении всего текста, лишь с незначительными ошибками (вернее, субъективная иллюзия вплетается в повествование практически незаметно; о явных допущениях и/или, возможно, намеренных неточностях будет сказано позже). По здравому размышлению, главы, действие которых происходит в Яме, совпадают по содержанию с отчетом доктора Лоуренса вплоть до главы 8 рассказа. (Любопытно, что при описании происходящего в Яме Элизабет использует преобладающий в современной литературе рассказ от третьего лица; но в оставшихся параграфах переключается на повествование от первого лица. Очевидно, этот прием помогает ей искусственно дистанцировать себя от воспоминаний, пробуждаемых повествованием, в тех ситуациях, когда речь заходит о травме. Похоже, этот прием не всегда себя оправдывает: вплоть до главы 8 — и в некоторых последующих параграфах — Элизабет описывает происходящее внутри Ямы в близком соответствии хронологии доктора Лоуренса. То есть, выстраивая подобный искусственный барьер, Элизабет предоставляет себе свободу в изложении событий, повлиявших непосредственно на нее, но избавляется от необходимости активно участвовать в их реконструкции во время написания текста.)

Тем не менее после главы 8 становится ясно, что Элизабет все сильнее склоняется к своей «альтернативной концовке», в которой она искусно манипулирует ситуацией в Яме, в результате чего все подростки остаются в живых. Важно понять, что такая альтернативная трактовка фактов глубоко закрепилась в сознании Элизабет еще в самом начале повествования, так как уже на первых страницах рассказа она заговаривает о своих длительных отношениях с Майком за пределами Ямы. Не считая одного или двух случайных упоминаний о том, что между событиями Ямы и моментом написания истории прошло намного больше времени, чем Элизабет пытается внушить читателю, иллюзия чрезвычайно достоверна и воспринимается убедительно. (Было установлено, что Майкл Роллинз скончался на шестнадцатый день.)

В соответствии с уровнем школьного образования, Элизабет кажется подходящим вплести в основную канву довольно претенциозные метафорические и символические наслоения. В большинстве своем эти приемы используются на удивление зрело. Наиболее неуклюжа и очевидна введенная ею метафора «призрачного лета», которое является фоном событий за пределами Ямы.