Управляющий гостиницы – старый китаец. Он машет рукой в сторону доски, на которой висят ключи. Судя по всему, кроме нас постояльцев в гостинице нет. Мы выбираем номер, выходящий окнами на улицу и на лагуну. В углу обнаруживаем огромного серого паука.

– Холосый звелюшка! – объясняет нам китаец. – Сколопендла убегай, чёлный вдова този убегай!

Мы решаем поселиться вместе с Арахнидом – так мы окрестили нашего восьминогого ангела-хранителя.

Номер – просторная комната на втором этаже, с крюками в стенах для гамаков и окном, снабженным противомоскитной сеткой. Мы садимся на чемоданы, потому что стульев в комнате нет, и пытаемся поднять настроение с помощью рома и прохладительного напитка под названием кока-кола, который, как утверждают, содержит в себе изрядное количество кокаина – ингредиента, который нам сейчас абсолютно необходим. И напиток этот весьма хорош вместе с легким сухим ромом, который я предпочитаю тяжелому темному рому из патоки.

Экспедиция состоит из пяти человек: доктора Шиндлера, ботаника, доктора Шенберга, обладающего энциклопедическими познаниями во всем, что касается пауков и скорпионов, доктора Сандерса – жилистого молодого англичанина с соломенного цвета шевелюрой (он – химик) и Криса Эванса, нашего фотографа.

И, наконец, меня, взявшего на себя роль летописца нашей экспедиции. У меня имеются некоторые познания в специальностях моих спутников, поверхностные по большей части, но позволяющие мне видеть связи, которые иначе ускользнули бы от их внимания. Мы приехали сюда для отлова сколопендр и сбора образцов их яда для последующего анализа при помощи имеющихся в нашем распоряжении скромных возможностей. Мы можем, разумеется, легко раздобыть мелких экспериментальных животных для оценки токсичности яда. С этим обычно не бывает никаких проблем в таких убогих и нищих краях, как тот, в котором мы очутились.

Позвольте мне сообщить вам, что я ненавижу сколопендр более чем любое другое создание на этой злосчастной планете. И я не одинок в своем отвращении. Многие признавались мне в том, что питают особую антипатию к этим тварям, которые по всему своему устройству столь далеки от царства млекопитающих. Несомненно, одной из важных целей нашей экспедиции является выяснение того, насколько обоснована эта всеобщая неприязнь к сколопендрам, так же как и вызываемый ими ужас. Возможно, что существуют и такие, кому сколопендры по душе. Впрочем, мне попадались люди, которые держат дома тарантулов и скорпионов, но я не встречал ни одного любителя сколопендр. Лично я относился бы к такому оригиналу с глубоким подозрением.

Я могу потрепать своего кота и сказать: «Ну что, котик, тварь ты такая, нравится тебе?» – но попробуйте себе представить мужчину или женщину, которые с удовольствием стали бы чесать сколопендре брюшко. «Ах ты моя сколопендрочка!» Если бы такой человек обнаружился, я бы приказал прикончить его без лишних церемоний, ибо в данном случае мы имеем дело с предателем рода человеческого.

В первую же ночь нас разбудили какие-то скребущие звуки, и в свете фонаря мы увидели Арахнида, сцепившегося в смертельном поединке с самой большой сколопендрой, которую мне когда-либо доводилось видеть. Не зная, как вмешаться в ход сражения, чтобы не причинить вреда нашему странному союзнику, мы встали вокруг и стали наблюдать. Наконец Арахнид одолел сколопендру, которая, показывая нам свое мерзкое желтое брюхо, корчилась и извивалась на полу преотвратительнейшим образом еще долгое время после того, как ее голова была уже отделена от туловища.

Арахнид затем принялся пожирать поверженного противника. Заснуть нам после этого уже не удалось.

Мы встали при первых же лучах зари. Судя по всему, нам следовало подыскать себе более безопасное пристанище. Впрочем, в этом вопросе нам вскоре улыбнулась удача.

Как нам стало известно, за несколько лет до нашего приезда (точнее назвать время жители затруднялись) на острове вспыхнуло восстание рабочих. Революционерка, которую звали Долорес – женщина, получившая образование в Англии, – возглавила восстание. По словам начальника полиции, история была довольно загадочная. Пеоны внезапно взялись за оружие и захватили бы весь остров, если бы не вмешательство британских войск. Тогда мятежники окопались в южной части острова, где они взимали дань с местного населения и построили систему укреплений и тоннелей, сохранившуюся до настоящего времени. Так продолжалось два года, пока наконец мятежники не были разбиты наголову, а их предводительницу Долорес не казнили публично.

Старая тюрьма была расширена, чтобы вместить в нее всех арестованных англичанами повстанцев, а вокруг возвели стену со сторожевыми вышками. Пятерых главарей судили и приговорили к смерти. Остальных выслали на Тринидад, где они работали как каторжники на плантациях. Войска квартировали в тюрьме еще несколько месяцев, после чего их направили на другие острова.

Начальник полиции рассказал мне, что бытовые преступления на острове невозможны. Место здесь маленькое, и каждый знает все про всех. При этих словах начальник многозначительно поднес палец к глазу. Слежка жителей друг за другом – одно из любимейших развлечений обитателей Эсмеральдас. Бинокли и телескопы почитаются как предметы роскоши, и общественное положение человека определяется тем, какими возможностями для слежки он располагает. Город буквально охвачен эпидемией шантажа. За медную монетку или леденец любой ребенок охотно донесет на собственных родителей. Из всего этого я сделал логическое умозаключение, что начальник полиции в таком случае не может не быть самым значительным шантажистом в городе.

Во время революции почти каждый житель острова стал шпионом, потому что никто не знал, какое количество агентов мятежников на самом деле просочилось в прибрежные городки. Суд над мятежниками, благодаря огромному количеству противоречивых доносов, грозил стать таким запутанным, что англичане предпочли перенести слушания в военный трибунал на Тринидаде.

Таким образом, за умеренную плату тюрьма полностью перешла в наше распоряжение. Поскольку строилась она в расчете на большое количество заключенных, мы разместились там со всеми мыслимы ми удобствами. Из деревянных сторожевых вышек три уже повалились, но одна все еще находилась во вполне пристойном состоянии.

Затем мы напомнили начальнику полиции о цели нашей экспедиции.

– Тут у нас есть один человек, который знает об этих тварях очень много… слишком много, – сказал нам начальник. – Он живет в глубине острова. Тут он сделал жест, который явно свидетельствовал о том, какого он низкого мнения о всех, кто живет «в глубине».

Коллега-ученый мог бы оказаться нам неизмеримо полезным, к тому же путь до него вряд ли был далек, ведь ширина острова составляла всего лишь восемь миль. В таких местах всякий обычно знает, где кто живет, а уж если речь идет о чужеземце – то и подавно. Но люди, к которым мы обращались, делали вид, что ничего не слышали о знатоке сколопендр. Одни говорили, что путь туда слишком далек, другие – что у них дел по горло, а третьи – что человек этот давно покинул остров.

Наконец Хосе согласился проводить нас до дома этого исследователя за изрядное вознаграждение.

– Они бояться, – сказал он, постучав кулаком по своей тощей груди. – Моя мачо, моя не бояться сколопендровый люди. Люди брехня собачий рассказывать.

Мы запаслись провизией на сутки, вооружились мачете и двуствольными шестизарядными пистолетами калибра 410. Я давно пришел к выводу, что это самое действенное оружие в том случае, если не ожидаешь встретить никого крупнее змеи или человека. В Малайе я однажды остановил одержимого амоком, выпалив ему в шею из обоих стволов с расстояния в десять футов.

Немощеная улочка внезапно резко уткнулась в заросли сорняков, кустарника и первые деревья джунглей. Но джунгли эти совсем не походили на дождевые леса Южной Америки, поскольку были низкорослыми. То там, то здесь виднелись пальмы «сабаль», различные кустарники, кокосовые пальмы, банановые деревья, отдельные тиковые деревья. По тропинке было трудно Идти, и нам все время приходилось расчищать себе дорогу при помощи мачете.

Тем временем я пытался получить от нашего проводника хоть какие-нибудь сведения по поводу сколопендрового культа.

– Кто такие эти «сколопендровые люди»?

Хосе сплюнул.

– Плохая люди… сильно сумасшедшая… молиться ебаный таракан.

Я сразу же вспомнил о египетских скарабеях, богине-скорпионе и изображениях сколопендр, которые часто встречаются в майянских кодексах. В одном древнем майянском кодексе (подлинность его, впрочем, весьма сомнительна) изображен человек, привязанный к ложу, на которого собирается напасть гигантская сколопендра от шести до восьми футов длиной.

– У них бывают собрания?

Глаза Хосе сузились:, он явно что-то прикидывал.

– Пожалуй.

Я решил временно прекратить расспросы.

Тропинка вилась вверх по склону горы, стояла удушливая жара. Но я почему-то устал от ходьбы гораздо больше, чем мне было обычно свойственно при подобных обстоятельствах. Казалось, словно какое-то тяжелое бремя неотступно и злобно гнетет каждого из нас. Несколько раз проводник сбивался с пути, и нам приходилось возвращаться назад, чтобы отыскать тропу. Впереди, все время громко тявкая, бежала собака, принадлежавшая Хосе, – помесь эрдельтерьера с какой-то другой породой.

Казалось, что мы в пути уже давно, но, посмотрев на часы, я убедился, что не прошло еще и часа. Внезапно собака залаяла громче, и мы подумали, что она загнала на дерево какого-нибудь зверя. Но когда мы добрались до места, то увидели в земле нору, окруженную разбросанными пальмовыми ветвями, из которой доносился собачий визг, полный страдания. Заглянув в яму, которая была глубиной футов в шесть, я увидел на ее дне собаку, которая корчилась, пронзенная бамбуковыми кольями. Судя по всему, это была ловушка, оставшаяся здесь со времен восстания.

– Dios, – беззлобно выругался Хосе. – Pobrecito35. Лучше будет, если вы ее пристрелите, senor.

Я поднял свой 410-й калибр и прикончил собаку выстрелом в голову, затем перезарядил пистолет, и мы продолжили путь.

Проводника, судя по всему, смерть собаки оставила совершенно безучастным. Он открыл рот, положил туда палец и сделал вид, что жует его.

– Ее жрать слишком много… жизнь здесь тяжелый.

К полудню мы достигли поляны, на которой стояла хижина на сваях.

– Aqui, senores36.

Какой-то человек медленно спустился к нам навстречу с помоста. Редко когда в жизни мне доводилось испытывать к кому-либо такую неприязнь с первого взгляда. Человек был довольно высокий, худой, с длинными редкими светло-рыжими волосами и засаленными свалявшимися усами. Он скорчил гримасу, которую, судя по всему, следовало считать улыбкой, показав ряд гнилых зубов и обдав меня потоком столь тлетворного дыхания, что я невольно отшатнулся. Я не мог заставить себя пожать ему руку, но, судя по всему, он от меня этого и не ожидал. Он просто стоял у меня на пути, закрывая дорогу к своему дому.

Глаза его были мутно-серого цвета, словно их покрывали катаракты, и беспокойно метались в глазницах, стараясь избежать встречи с нашими взглядами, в то время как их владелец постоянно совершал какие-то неприятные и суетливые движения, словно его руки и ноги шевелились независимо от его собственной воли. Я представил по одному всех моих спутников, и каждый раз он только кивал в ответ, не произнеся ни слова.

– Мы из Музея Пибоди, прибыли сюда для изучения и отлова местных сколопендр.

При слове «сколопендры» человек вздрогнул, и кончики его усов зашевелились.

– Нам сказали, что вы можете нам помочь.

– Я ничего не знаю, – грубо отрезал усатый. – Я изучаю бабочек. По-моему, сколопендры водятся совсем в другой части острова… на западе.

– Ах, вот как! В таком случае не посмеем более отнимать ваше время, – сказал я, одновременно живо представляя себе при этом, как выглядело бы его лицо, если всадить в него заряд картечи шестого номера. У меня почему-то было ощущение, что вместо крови в этом случае из его головы хлынет поток отвратительной белой жидкости.

Мы повернулись и пошли прочь от хижины.

– Muymalo recibido37, – прокомментировал произошедшее Хосе.

Остров Эсмеральдас надолго запал в голову Холлу. Несколько ночей он не мог покинуть его, пока как-то утром не проснулся, увидев сон о Пространстве Мертвых Дорог:

Мы плывем по широкой реке, и с каждым днем она становится все шире и шире, берега превращаются в далекую зеленую полоску или вообще исчезают в утреннем тумане. Наша лодка – это аутригер с двумя закрытыми сверху крышками долблеными каноэ, которые используются в качестве поплавков с бамбуковым настилом между ними.

Две мачты, на которых мы поднимаем на заре паруса, чтобы поймать утренний бриз, днем служат также креплениями для навеса, защищающего нас от солнца и дождя. А по ночам мы привязываем края навеса к палубе.

Проводник отыскивает быстрое течение ближе к середине реки, а затем возвращается обратно к берегу при помощи возвратных течений, точно так же, как водители съезжают с автострады на боковое ответвление. Время от времени мы проплываем мимо ферм: недостроенные дома, уже пришедшие в упадок, маленькие поля, расчищенные под бананы и юкку – корнеплод, который неизменно присутствует в жестяной обеденной миске любого жителя Амазонии.

Постепенно проток сужается, и мы набираем скорость. Проводник теперь все время настороже, он переходит из одного течения в другое, словно серфингист, а деревья и песчаные берега проносятся мимо.

– Приближаемся к проходу!

Беззвучный поток воды проносит нас через узкий пролив. Неферти видит под водой траву, очевидно, сушу здесь затопило совсем недавно. Впереди – неприступная зеленая стена растительности, но они проносятся через узкую протоку и оказываются на глади большого озера. Какое-то время их все еще несет быстрым течением, и вскоре они теряют землю из вида.

Внезапно течение исчезает, и они начинают медленно дрейфовать в безбрежном спокойствии, пока окончательно не останавливаются.

«Корабль наш спит, как в нарисованной воде, рисованный стоит»38.

Вода чистая и прозрачная – такая же, как воздух над ней. Они могу рассмотреть верхушки огромных валунов, лежащих на глубине в сотню футов, которые постепенно уходят в чернильную темноту, раскинувшуюся под ними, словно бархатное покрывало, чуть-чуть колышущееся, когда что-то шевелится в пучине под ним. В прозрачной воде возле поверхности не видно ни одной рыбы, их присутствие выдает себя лишь едва различимыми глазом шевелением и складками темноты.

Озеро раскинулось во все стороны до самого горизонта, огромное круглое синее зеркало с красным пятном в том месте, где солнечный диск касается воды. Легкая волна, поднявшаяся из глубин, мягко покачивает лодку, указывая на то, что под ней только что проплыло какое-то крупное животное.

Проводник сверяется со своей картой, которая раскладывается, словно аккордеон. Карта ярко раскрашена, и на ней изображены диковинные твари. Некоторые из них словно растут в землю кверху ногами: отростки от их нижних конечностей болтаются в воздухе.

– До ближайшего течения триста миль, – сообщает он, небрежно роняя слова. – Мы можем взяться за весла.

– Мы можем взяться за весла? – переспрашивает Неферти, показывая пальцем на солнечный диск, который не сдвинулся ни на йоту за последнюю минуту.

Уилсон, проводник, потерявший лицензию Белого Охотника за то, что подстрелил носорога из базуки, поворачивает к Неферти свои холодные голубые глаза, взгляд которых заставляет подумать о том, что они всю жизнь смотрели только в прицел ружья.

– Все что нам нужно, это чтобы кто-нибудь нас подтолкнул. В этой воде полностью отсутствует трение.

Он быстро проводит рукою в воде. Черная тень кидается следом, и острые зубы смыкаются в нескольких миллиметрах от его пальцев.

– Видите, сколько нам удалось бы продержаться, очутись мы в этой чертовой воде. Трение полностью отсутствует… рыба-обскура может плавать с невероятной скоростью.

– Тогда почему бы нам попросту не начать вместе выдувать губами воздух, повернувшись в сторону кормы?

– Это ничего не даст. В этом чертовом воздухе силы трения тоже отсутствуют. Толчок, который нам необходим, не может исходить ни от воды, ни от воздуха. Гм… – тут глаза его внезапно вспыхнули, словно серные спички. – Мы в Итоне часто соревновались между собой в дрочке… на скорость и на расстояние. Надо сказать, что все, кто обычно выигрывал состязание на скорость, впоследствии тяготели к пистолетам и ружьям, в то время как победители соревнований на дальность – к дальнобойной винтовке, из которой можно убить человека на расстоянии шестисот ярдов. Так что, возможно, если мы оба встанем на корме и выстрелим, то… судя по всему, со скоростью у вас все в порядке, верно?

– Верно. Когда я настроен на соответствующий лад, мне хватает двадцати секунд.

– Что ж, советую вам немедленно настроиться на этот самый лад, черт побери. Метаболизм наших организмов полностью застопорится в течение часа… Уже осталось только пятьдесят минут, так что нам нужно поторапливаться. Дифференциальное давление должно сдвинуть нас из точки неподвижных координат…

Неферти кивает в знак согласия, скидывает с себя набедренную повязку и швыряет ее куда-то назад с таким видом, словно расстается с ней навсегда. Его узкие желто-зеленые змеиные глаза сужаются еще больше, он становится похожим на змею, застывшую в молчаливой сосредоточенности, почуяв близость добычи. Его соски, уши и нос вспыхивают ярким, сочным багрянцем.

Уилсон стоит неподвижно, как статуя, и только его пульсирующий фаллос и глаза, оглядывающие далекий горизонт в поисках цели, выдают в нем живое существо. Вот оно… взгляд его застывает… яички сжимаются. Он сильнее сжимает спусковой крючок. Все начинается с его длинных, приспособленных для хватания пальцев ног. Его тощее тело блестит, словно рыбья чешуя. Затем все собирается в узел возле Главной Точки Неферти, которая расположена на два дюйма выше того места, где находился бы его пупок, если бы у него он имелся. Рычащая, бешеная тварь – олене-козлокот – рвется из него наружу. Неферти кричит от невыносимой боли, в то время как рога пробивают изнутри его череп, а фонтан крови брызжет из носа.

Уилсон выжимает остатки. Мишень исчезает из его поля зрения. Лодка начинает двигаться – сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее.

– Вперед! – вопит Уилсон.

Ухватившись за скамейки, они с трудом удерживают лодку, которая мотает кормой, словно попавшийся на крючок марлин. Вскоре они попадают в течение со скоростью двадцать миль в час.

Уилсон показывает пальцем:

– Остров Пендра.

Уже на расстоянии пятидесяти ярдов они начинают ощущать черную насекомую вонь, которая впитывается в волосы и одежду. Такое ощущение, словно сколопендры ползают прямо по тебе.

– Не пори горячку, герой. Сначала надо с ними со всеми разобраться.

Когда они сходят на сложенную из известняка пристань, кучка чиновников в заношенных мундирах с ржавыми пистолетами в полусгнивших кобурах окружает их, протягивая к ним руки, словно попрошайки.

– Documentes, senores. Рог favor… passaportes, – скулят они.

Уилсон отстраняет их одним взмахом руки, и они валятся на спины и барахтаются, пытаясь встать на ноги, словно перевернутые жуки.

– Мы направляемся в «Клуб исследователей». Там подают приличные стейки и холодное пиво.

Темные улицы освещены только тусклым светом керосиновых фонарей, которые горят там и тут в окошечках лавок. Никто не покупает выставленный в них товар: старые открытки и журналы, заплесневелые мясные пирожки в целлофановой упаковке, заветренные шоколадные батончики. Никто даже не останавливается посмотреть.

Вокруг повисло молчание, плотная толпа полуобнаженных людей с потухшими глазами; видно, что они умирают от истощения.

– Приходится пошевеливаться, понимаешь. Этим беднягам негде спать. А если они остановятся, то упадут, и тогда им конец. Ну, вот мы и пришли.

Здание выглядит так, словно его перенесли с площади Сент-Джеймс39 прямиком в это место, полное незастроенных участков, мусорных куч и открытых сточных канав. Идеально правильная каменная кладка уже затянулась мхом и каким-то вьющимся растением, густо усеянным желто-зелеными цветами, издающими отвратительный запах – смесь запаха свежих экскрементов и дешевых духов, какими пользуются шлюхи. Внутри дома зловеще мерцает тусклый желтоватый свет.

– Опять электричества нет, – объясняет им Уилсон, не поворачиваясь.

Портье э допотопной ливрее, по которой ползают слизни, выходит из-за своей конторки и встает у них на пути.

– Вы – член клуба, сэр? – властно вопрошает он.

Уилсон толкает портье одним пальцем, и тот валится на пол, слабо дрыгает ногами в воздухе и резко выгибает спину.

– Я бы на вашем месте не стал на него наступать, – предупреждает Уилсон. – Омерзительное зрелище.

Он проводит нас по мраморной лестнице к бару.

– Что за непорядок, Джордж? Опять мертвец у дверей?

– Я сожалею, сэр. Ужасно сожалею. Но в наши дни почти невозможно нанять живую прислугу… А ему удавалось справляться со всем этим отребьем из Делегаций… Ну, вы-то понимаете, сэр, о чем я говорю.

– Скотч со льдом, Джордж, и…?

– «Перно».

– Ваше «Перно», сэр. Самое в этом забавное, сэр, что мало кто из них доживает до дня выдачи жалования. – Бармен наклоняется к нам поближе. – Представляете, предыдущему пьяный моряк снес голову всего три дня назад. Тот так и осел, прямо как мешок.

– Надо думать. У вас есть свободные комнаты, Джордж?

– Клуб пуст, сэр. Можете занимать любую свободную комнату, но я был бы вам премного признателен, если бы вы выбрали что-нибудь на этом этаже. Тяжело мне с моей спиной ходить по лестницам.

– Отлично, Джордж, в любом случае мне не доставило бы радости заставлять тебя лазить по лестницам. И попроси, чтобы с кухни прислали два стейка и холодное пиво. Мы будем в восемнадцатом номере, сразу тут, за углом.

Джордж смеется.

– Все будет в наилучшем виде, мистер Уилсон. Я поджарю стейки и принесу их вам.

В комнате пахнет затхлостью, словно в ней давно никто не жил, – так пахнет в курортных отелях после окончания сезона.

– Джордж, этот джентльмен – из журнала «National Geographic». Приехал сюда изучать местные условия.

Джордж бросает на Неферти суровый взгляд.

– Уж не знаю чего их изучать, сэр. Я придерживаюсь такого мнения, что чем меньше знаешь, тем легче жить.

– Помнишь, Джордж, того испанского профессора, большого специалиста… тоже члена Клуба?

– Да, разумеется. Иностранец, сэр? Он к нам уже давно не заглядывал, но у нас имеется его адрес.

– Отлично, положи его утром рядом с ботинками мистера Неферти. Скажи, Джордж, а Университет по-прежнему открыт?

– Не уверен, сэр. Если вы спросите мое мнение, то я считаю, что с него все и началось… со студенческих бунтов, сэр.

– По-моему, Джордж, причины все же несколько глубже.

– Да, сэр. Так часто бывает, сэр. Вам больше ничего не нужно, сэр? Спокойной ночи, сэр.

На следующее утро, после хорошего английского завтрака, мы выходим в город. Сначала небольшая прогулка. Единственное такси в Зоне реквизировано в полное распоряжение Делегаций. Мы в зоне развалин, свободных участков и постепенно разрушающихся недостроенных зданий. Некоторые из них, предназначавшиеся под жилье, теперь таращатся десятью этажами железобетонных плит и ржавой железной арматуры. Некоторые этажи заселили арабские семьи вместе со своими козами и курами.

– А это правда, что здесь водятся гигантские сколопендры?

– Правда. Видел их собственными глазами… тошнотворное зрелище. Вонь такая, что с ног сбивает.

– А правда, что им приносят в жертву людей?

– Ну, честно говоря, не без этого.

Ряд низких, не выше трех этажей, домов, частью глинобитных, частью бетонных, в причудливых сочетаниях, иногда стоящих прямо поперек дороги, так что пришлось построить над ними эстакаду или проложить под ними тоннель. Все это в целом походит на гигантский улей, построенный какими-то насекомыми, чувство симметрии у которых было нарушено, после того как им скормили дозу изменяющего сознание наркотика.

– Улицы тут нужно выбирать тщательно. Некоторые кончаются тупиком. И одному Господу известно, сколько мертвецов гниет в этих норах.

– Что здесь произошло?

– Рухнул рынок акций, – говорит Уилсон, показывая на заполонившую улицу толпу. Ему каким-то образом удается находить в ней проход и идти вперед с такой легкостью, как если бы на улице не было ни единой души, кроме него самого и Неферти.

Постараюсь объяснять по-простому, по-понятному. Допустим, страна обанкротилась. В сейфах не осталось золота, правительство печатает бумажные деньги, которые ничем не обеспечены. От этого ситуация только ухудшается, так что вскоре эти бумажки уже не годятся даже на то, чтобы подтирать ими задницу. То же самое и здесь. Было выпущено очень большое количество подложных человеческих акций. Они не обеспечены ничем. Вместо золота обеспечением в данном случае служит Сек, измеряемая в Энергетических Единицах. А у них больше нет Секем. А началось все с того, что они начали урезать потихоньку норму Секем каждому на несколько единиц – в расчете на то, что никто ничего не заметит.

– И как много здесь гигантских сколопендр?

– Ну, в начале существовал единственный экземпляр. Но он быстро приспособился к обстановке. Теперь их тут штук тридцать.

– Влияет ли на них дефицит Сек?

– С чего бы? Они от этого только растут как на дрожжах. Как и большинство насекомых и некоторые растения. Секем необходима только млекопитающим. Вы обратили внимание на то, что здесь нет животных? Ни кошек тебе, ни белок…

– Я думал, что их просто съели.

– Нет, ни в коем случае. Они ушли сами – пришел Крысолов с дудочкой и увел их.

Уилсон снова устремляет взгляд на бредущую мимо толпу:

– Самое очевидное решение: вырыть глубокую яму и загнать туда их всех, пока у этих человеческих акций еще наличествуют реакции.

С этими словами он тыкает прохожего острым концом своей электрической трости. Прохожий издает нечеловеческий вопль и отпрыгивает на шесть футов.

– Видите, что я имел в виду? А затем дело только за бульдозерами. Вы, по-моему, хотели полюбоваться на сколопендр? Натяните-ка вот эту маску.

Впереди нас – стоящая стеной толпа изможденных людей, многие из них полностью обнажены и выставляют напоказ чудовищно деформированные гениталии.

– Похоже, нам сейчас понадобятся наши хлопушки.

Это пистолеты калибра .10 с цилиндрами, содержащими пули 0.33. Пули эти имеют заостренный конец из твердого металла, основание из того же материала и корпус из мягкого металла, который расплющивается при попадании, образуя диск размером в половину серебряного доллара.

– Эта пуля расплющивается о человеческую плоть и не проникает внутрь. Зато она прекрасно входит в ту жижу, что у насекомых под панцирем. Ну что же, пожалуй, пора начинать.

Револьверы стреляют практически бесшумно и хлопки их звучат не громче, чем хлопок, когда вынимаешь пробку из бутылки наполовину выдохшегося шампанского, но последствия весьма эффектны. Тела разлетаются ошметками во все стороны, словно гнилые арбузы.

– Накинь-ка этот одноразовый дождевик, герой.

Набросив на плечи длинные пластиковые плащи.

они проходят в брешь, проложенную пулями; под ногами у них все еще корчатся и дергаются оторванные когти и мандибулы ларв. Затем они осторожно, чтобы не запачкаться, выбрасывают плащи в мусорный бак.

В воздухе слышится жужжание сколопендр, принадлежащих к крылатой разновидности: они откладывают яйца в несчастных.

– Как они вылупляются… это еще то зрелище… вон там, гляди!

Нагой человек разрывает пальцами свою плоть, крича от боли, в то время как голова сколопендры пробивается сквозь его кожу в брызгах крови и гноя. Молчаливая толпа проходит мимо, лица ничего не выражающие, оцепеневшие. Обреченная жертва бьется в конвульсиях на земле, в то время как голова еще одной сколопендры пробивается наружу через головку его пениса. Еще одна сколопендра, проев насквозь глазное яблоко, появляется из глазницы. Уилсон добивает несчастного метким выстрелом из своего Н&К .Р-7.

Зона узких проходов между рядами проволочных клеток – шесть футов в длину, четыре в глубину, пять в высоту, – составленных в четыре ряда. В верхних рядах половина клеток пустует, потому что немногие могут вскарабкаться туда по веревочным лестницам и бревнам, на которых сделаны топором засечки. Нижние клетки битком набиты мертвецами и умирающими людьми, у которых сил не хватает даже на то, чтобы выплеснуть ведро с отходами на глиняные дорожки, проложенные внутри этого человеческого крольчатника, переходящего постепенно в голые склоны холмов и развалины жилых кварталов.

Они попадают в небольшой амфитеатр с высеченными из известняка трибунами, окружающими небольшую круглую сцену не более двадцати футов в диаметре, вымощенную каменными плитами. В середине круга находится каменная стела, покрытая мелкими надписями, выложенными из волос, когтей, глаз и ножек сколопендр; иероглифы шевелятся и спазматически дергаются, от чего время от времени наползают друг на друга, перепутываются или превращаются в каракули. Камень живет своей собственной отвратительной жизнью. Под стелой на топчане лежит обнаженный мужчина, привязанный к ложу кожаными ремнями. Топчан изготовлен из твердых пород древесины, а ноги мужчины просунуты в отверстия на мраморном полу – судя по виду, очень древнего происхождения.

Зрители тоже полностью обнажены, если не считать изящных ожерелий в виде сколопендр и браслетов из золотых сегментов с опаловыми глазками; рты зрителей приоткрыты, воздух наполнен их зловонным дыханием, мышцы и кожа на черепах находятся в постоянном движении, корча различные рожи, расширенные зрачки похожи на сверкающие черные зеркала, в которых отражается гнусный идиотский голод.