VIII

Делкарт и Тейлор были уже на середине реки и направлялись в нашу сторону. Я крикнул им, чтобы они держались поодаль, пока не выяснится, каковы намерения моих захватчиков. Ребята хотели освободить меня. Но чернокожих солдат было больше сотни, причем они были хорошо вооружены. И я отдал команду Делкарту оставаться в безопасности до тех пор, пока я их не позову.

Молодой офицер звал и манил их рукой. Но они отказались приблизиться, тогда он что-то приказал, в результате чего мне связали руки за спиной, и вся компания отправилась прямо на восток.

Я заметил, что на всех воинах были шпоры, что мне показалось странным, но когда мы прибыли в их лагерь, то выяснилось, что это кавалеристы.

В центре долины стоял бревенчатый форт, на каждом из четырех углов которого было по блокгаузу. Когда мы подходили, я заметил табун кавалерийских лошадей, пасущихся с внешней стороны форта. Это были маленькие, приземистые лошадки, но потертости от седел говорили о их предназначении. Внутри палисада на высоком шесте развевалось знамя, какого я никогда не видел и о каких никогда не слышал.

Мы промаршировали прямо в огороженный поселок, где отряд разошелся, за исключением четверых стражей, которые повели меня куда-то под наблюдением молодого офицера. Он повел нас через плац, где были установлены легкие пушки, в бревенчатое строение, перед которым стоял флагшток.

Меня провели внутрь, и я предстал перед старым красивым негром с военной выправкой, державшимся с большим достоинством. Как я узнал позже, он был полковником, и именно ему я обязан самым гуманным обращением все то время, что я был его пленником.

Он выслушал рапорт младшего офицера, затем повернулся ко мне и принялся меня расспрашивать, но безрезультатно. Тогда он вызвал ординарца и отдал какие-то указания. Солдат откозырял и вышел, вернувшись минут через пять с полосатым стариком с белой кожей — точно таким же первобытным дикарем, как я повстречал в лесу в тот день, когда Снайдер украл катер.

Полковник хотел, как видно, использовать старика в качестве переводчика, но дикарь обратился ко мне на языке, столь же непонятном, что и язык чернокожих. Старый офицер, покачав головой, оставил свои попытки и велел меня куда-то отвести.

Меня отвели в караульное помещение, где я увидел человек пятьдесят белых, одетых в звериные шкуры. Я попытался заговорить с ними, но ни один из них панамериканского не понимал, да и я никак не мог разобраться в их жаргоне.

Больше месяца я пробыл там в качестве пленника, с утра до вечера выполняя различные случайные работы в штабе. Остальные пленники работали гораздо тяжелее меня, и лучшим обращением я обязан только доброте и проницательности старого полковника.

Я ничего не знал о том, что произошло с Виктори, или Делкартом, или Тейлором, да и непохоже было, что мне суждено было когда-нибудь об этом узнать. Меня это Страшно угнетало. Но я исполнял свои обязанности по возможности наилучшим образом и старательно изучал язык захвативших меня в плен.

Для меня было тайной, кто они и откуда пришли. Похоже было на то, что это аванпост какой-то могущественной черной нации, но я не представлял, где эта нация проживает.

К белым они относились как к низшей расе и обращались с нами соответственно. У них существовала литература, и большинство из них, даже рядовые солдаты, были страстными читателями. Каждые две недели пропыленный насквозь всадник гнал свою заезженную клячу с почтой и привозил раздувшийся мешок в штаб. На следующий день он на свежей лошади отправлялся на юг, таща солдатские письма в неизвестную мне далекую страну, откуда они все прибыли.

Войско ежедневно отправлялось, иногда верхом, иногда пешком, как я понял, в патрулирование. Я решил, что небольшие силы в тысячу человек были рассчитаны лишь на установление авторитета отдаленного правительства в завоеванной стране. Позднее я узнал, что мои предположения были верны, и что это был всего лишь один из огромного количества однотипных постов, расставленных вдоль новой границы владений черной нации, в чьи, руки я попал.

Их язык давался мне медленно, но я уже мог понять, что говорят мне, и мог вполне понятно ответить. Первым делом я увидел, что ко мне относятся как к рабу — так относились ко всем попавшим к ним белым.

Почти каждый день приводили новых пленников, и недели через три после того, как я был взят в плен, с юга пришел отряд всадников на смену одному из базирующихся здесь. В лагере после прибытия свежего пополнения было большое ликование, встречались старые друзья и завязывались новые знакомства. Но, конечно, самыми счастливыми были те, кого сменяли.

На следующее утро они отправлялись в путь, и пока они собирались на плацу, нас, пленников, вывели из наших жилищ и построили перед ними. Было принесено несколько длинных цепей с кольцами между звеньями через каждые несколько футов. Сначала я не мог догадаться, для чего предназначены эти цепи. Но скоро я об этом узнал.

Несколько солдат защелкнули первое кольцо вокруг шеи могучего белого раба, затем, один за другим остальные из нас были выведены на свои места, и работа по заковыванию нас в кандалы шея за шеей продолжалась.

Полковник наблюдал за процедурой. Вдруг взгляд его упал на меня, и он сказал что-то молодому офицеру, стоявшему около него. Тот подошел ко мне и знаком велел мне следовать за ним. Я повиновался, и меня отвели к полковнику.

К этому времени я уже кое-что понимал на их языке, и когда полковник спросил меня, не предпочту ли я остаться при нем в качестве слуги, я постарался выразить свое согласие насколько можно более выразительно. Я уже достаточно насмотрелся на жестокость рядовых по отношению к белым рабам, чтобы не испытывать желания отправиться в поход на неизвестное расстояние, прикованным за шею, тем более, что солдаты собирались подгонять нас большими кнутами для того, чтобы рабы передвигались побыстрее.

Пленники, а их было более трехсот, вышли из ворот навстречу судьбе, мне неизвестной. Бедняги знали не больше о том, что ожидает их впереди, за исключением того, что их ведут куда-то, где они будут продолжать делать то, что умели до того, как их взяли в рабство черные завоеватели, а рабство для них окончится вместе с жизнью.

Мое же положение изменилось. Меня из штаба перевели обслуживать жилище полковника. У меня стало больше возможности свободно передвигаться, мне больше не надо было спать в одной из тюрем для рабов — у меня была своя каморка около кухни в бревенчатом доме полковника.

Мой хозяин всегда был добр ко мне, и с его помощью я быстро выучил язык и узнал многое о людях, захвативших меня в плен, что до сих пор составляло для меня тайну. Полковника звали Абу Белик. Он был полковником абиссинской кавалерии; название страны мне ничего не говорило, но полковник Белик уверял меня, что это древнейшая цивилизованная страна в мире.

Полковник Белик родился в Аддис-Абебе, столице империи, и до последнего времени командовал императорской дворцовой охраной. Зависть, амбиции и интриги одного из офицеров привели к тому, что он утерял расположение своего императора и в качестве знака неудовольствия повелителя был переведен на пограничную заставу.

Честолюбивый, пятьдесят лет назад еще молодой император Менелек XIV знал, что по ту сторону великих вод лежит огромный мир. Он однажды даже пересек пустыню в северном направлении и долго глядел поверх голубых морских вод на будущее своей империи.

Там лежал мир, который надо завоевать. Менелек занялся строительством громадного флота, хотя его народ морских переходов не совершал никогда. Его армия переправилась в Европу. Сопротивление им было слабым, и в течение пятидесяти лет его солдаты все отодвигали границы дальше и дальше на север.

— Желтые люди с востока и севера теперь оспаривают наши права здесь, — сказал полковник, — но мы победим, завоюем мир, принеся христианство пребывающим во мраке язычникам и Европы, и Азии.

— А вы христианский народ? — спросил я.

Он удивленно посмотрел на меня, утвердительно кивнув.

— Я христианин, — продолжал я, — мой народ — самый могущественный в мире.

Он улыбнулся и снисходительно покивал, совсем как отец ребенку, высказывающему детское суждение в противовес высказыванию взрослых.

Тогда я решил доказать мою правоту. Я рассказал ему о наших городах, нашей армии, нашем великом флоте. Он отплатил мне той же монетой, потребовав цифр, и в конце концов я вынужден был признать, что мы значительно превзошли их только во флоте.

Менелек XIV был непререкаемым правителем всего африканского континента, всей древней Европы, за исключением Британских островов, Восточной России и Скандинавии, а кроме того, владел огромными пространствами и процветающими колониями в тех местах, где когда-то были Аравия и Турция.

Он имел постоянную армию численностью в десять миллионов человек, а его народ владел белыми рабами численностью в десять — пятнадцать миллионов.

Полковник Белик, в свою очередь, был очень удивлен, узнав о великой нации по ту сторону океана, а когда он узнал, что я морской офицер, то стал обращаться со мной с еще большей деликатностью, чем раньше. Ему было трудно поверить моим заверениям, что в моей стране чернокожих немного, и они находятся на более низкой ступени социальной лестницы, чем белые.

В стране полковника Белика положение было прямо противоположное. Он считал белых существами низшего порядка, и уверял меня, что даже немногие свободные белые в Абиссинии никогда не могут занять социального положения, хоть сколько-нибудь сопоставимого с положением черных. Они живут в самых бедных кварталах, в маленьких поселках для белых, и черный, вступивший в брачный союз с белой женщиной, или черная женщина, вышедшая замуж за белого, подвергаются социальному остракизму.

Вооружение и амуниция у абиссинцев значительно примитивнее, чем у нас, но очень эффективны в войне с плохо вооруженными европейскими варварами. Их винтовки очень похожи на пан-американские магазинные винтовки двадцатого века, но в магазине у нее только пять патронов, да один в патроннике. Они невероятной длины, причем даже у кавалерии, и бьют с огромной точностью.

Абиссинцы очень красивая черная раса — высокие, мускулистые, с великолепными зубами и правильными чертами лица, явно семитского происхождения — я говорю о чистокровных абиссинцах. Это патриции — аристократия. Офицеры в армии почти полностью представлены именно ими. Среди солдат доминирует низший негритянский тип с более толстыми губами и широким, плоским носом. Эти люди, как мне объяснил полковник, набраны из завоеванных племен, проживающих в Африке. Это хорошие солдаты — храбрые и верные. Они умеют читать и писать и преисполнены чувства собственного достоинства и гордости, которого не хватало, судя по известным мне древним африканским исследованиям, их прародителям. В целом же несомненно, что черная раса под управлением людей того же цвета кожи в течение двух последних сотен лет развивалась значительно лучше, чем под властью белых в течение всей истории развития человечества.

Пленником маленького пограничного форта мне довелось пробыть чуть больше месяца, а затем полковник Белик получил приказ поспешить на восточную границу с большей частью своих подчиненных, оставив в форте только один эскадрон. Поскольку я был его личным слугой, то сопровождал его тоже, верхом на абиссинском пони.

Мы стремительно передвигались в течение десяти дней в самом сердце древней Германской империи, останавливаясь только тогда, когда нас заставала ночь и стараясь быть поближе к воде. По пути нам часто попадались маленькие заставы типа той, в которой размещался полк полковника Белика, причем всюду в это время оставалось по эскадрону или отряду, нужному для защиты, основные силы все ушли по приказу на северо-восток — в том же направлении, что и мы.

Полковник, естественно, не посвящал меня в причины приказа. Но стремительность нашего передвижения и то, что все возможные силы были направлены на северо-восток, убеждали меня в том, что что-то жизненно важное грозит или даже случилось уже с доминионом Менелека XIV в этой части Европы.

Поверить в то, что обычный бунт белых дикарей мог послужить причиной мобилизации таких сил, что мы встретили, сойдясь с ними в одной точке, я не мог. Шла бесчисленная кавалерия, инфантерия, бесконечные артиллерийские фургоны и пушки, нескончаемые потоки повозок с экипировкой, амуницией и провиантом.

Здесь я впервые увидел верблюдов — громадные караваны, навьюченные самыми различными, но тяжелыми ношами; видел я и слонов, выполняющих те же функции, караваны их растягивались на многие мили. Это было чудесное зрелище, исполненное варварской роскоши — люди и животные, шедшие с юга были ярко разукрашены, что контрастировало с серой пограничной формой, к которой я уже привык.

До нас дошли слухи, что едет сам Менелек, и вспышка волнения, вызванного этим сообщением, в войсках мне показалась чрезмерной — ведь у нас уже на протяжении веков правителями были самые обыкновенные люди, осуществлявшие руководство на протяжении лишь нескольких лет.

Увидев такую реакцию, я стал раздумывать, каков же эффект присутствия повелителя среди войск во время битвы. Мне стало очень интересно, что бы могло дать такое оживленное состояние, доходящее почти до истерики, во время сражения с равным во всех остальных отношениях республиканским войском?

А если император отсутствует? Что же тогда? Это тоже очень интересно.

На одиннадцатый день мы добрались до нашего места назначения — окруженного стенами приграничного города тысяч на двадцать жителей. Прежде чем попасть к воротам города, нам пришлось миновать несколько озер и пересечь несколько старых каналов. В городе много зданий, за исключением их каркасов было построено из древнего кирпича и хорошо вытесанного камня. Это, как мне сказали, было взято из руин древнего города, стоявшего когда-то на том же самом месте.

Название теперешнего города было Новый Гондар. Стоит он по моим предположениям, на развалинах древнего Берлина, одно время бывшего столицей старой Германской империи, но теперь ничего, кроме строительного материала, использованного для нового города, от него не осталось.

Когда мы приехали, город был нарядно украшен флагами, вымпелами, великолепными коврами и стягами — слух оказался верным: должен приехать император.

Полковник Белик предоставил мне максимальную свободу, разрешив ходить куда и. где мне будет угодно после выполнения моих весьма скромных обязанностей. Благодаря его доброте я провел много времени, осматривая Новый Гондар, беседуя с его жителями и буквально исследуя город чернокожих людей.

Поскольку на мне была полувоенная форма со знаком личного слуги офицера, то даже чернокожие обращались со мной довольно вежливо, хотя по их манерам было видно, что я для них все равно что грязь под ногами. Они отвечали на мои вопросы, беседовать же со мной они не хотели. Все, что я узнавал, все сплетни, я услышал от других рабов.

Войска приходили с запада и юга и уходили на восток. Я спросил старого раба, сметавшего на улице мусор в маленькие кучки, куда идут солдаты. Он удивленно посмотрел на меня.

— Ну, воевать с желтыми людьми, конечно же, — сказал он. — Они перешли границу и направляются к Новому Гондару.

— А кто победит? — спросил я.

Он пожал плечами: — Кто знает? Я надеюсь, что желтые люди, но Менелек могуществен — желтым людям придется потрудиться.

На тротуарах собирались толпы посмотреть въезд императора в город. Я тоже занял свое место среди них, хотя терпеть не могу толпу, но я рад, что остался, потому что смог стать зрителем такого великолепного варварского зрелища, какого никогда ни один пан-американец увидеть не мог.

Вниз по широкой улице, может быть даже когда-то исторической Унтер-ден-Линден, приближался сверкающий кортеж. Во главе его на конях двигался полк гусаров в красной форме, черных как ночь. За ними на верблюдах ехали отряды стрелков. Император сидел в золоченом седле под балдахином на спине громадного слона, так увешанного богатыми драпировками и украшенного искрящимися драгоценными камнями, что видны были лишь глаза и ноги животного.

Менелек, довольно грузный человек, довольно пожилой, но держался он с достоинством, приличествующим прямому потомку пророка, каким он себя считал.

Глаза у него были умные, но хитрые, а черты лица отмечены чувственностью и жестокостью. В молодости он, должно быть, был довольно красив, но сейчас внешность его была отвратительна — для меня, во всяком случае.

Следом за императором двигались полки за полками самых разных родов войск, среди которых были даже полевые пушки на слонах.

Непосредственно за императорским слоном в окружении войск шел огромный караван рабов. Старый подметальщик улиц, стоявший рядом, объяснил, что это дары из отдаленных районов от командиров пограничных фортов. Большую часть из них составляли женщины, предназначенные, как я понял, для гаремов императора и его фаворитов. Старик, увидев этих несчастных белых женщин, бредущих навстречу своей несчастной судьбе, сжал кулаки, и я, разделяя его чувства, был столь же беспомощен, не в силах изменить их участь.

В течение недели войска проходили через Новый Гондар, двигаясь все время с юга и запада в восточном направлении. Каждый новый контингент привозил императору дары. С юга везли ткани, украшения и драгоценности; с запада рабов — с запада везти больше было нечего.

Судя по количеству женщин-рабынь, они знали слабость своего императора.

А затем появились солдаты с востока, далекие от той радостной уверенности, с какой они шли с запада и юга, — их везли в крытых фургонах, окровавленных и страдающих. Сначала это были маленькие партии по восемь-десять человек, а потом по пятьдесят, сто человек, пока, наконец в один прекрасный день не привезли тысячу искалеченных и умирающих солдат.

Тогда-то Менелек почувствовал неуверенность. В течение пятидесяти лет его армии покоряли все земли, по которым проходили. Поначалу он лично предводительствовал, затем стало достаточным его пребывания в сотне миль— от линии боев: для малых сил было достаточно сознание того, что они сражаются во славу своего повелителя, чтобы одерживать победы.

Как-то утром Новый Гондар был пробужден громом канонады. Это был первый намек жителям города, что враг теснит императорские войска. С фронта неслись покрытые грязью верховые курьеры. Свежие войска спешно направились из города к месту боев, а около полудня выехал и Менелек в окружении свиты.

В течение трех дней можно было слышать не только канонаду, но и треск ружей — бои шли не далее, чем в двух лигах от Нового Гондара. Город был переполнен ранеными. Непосредственно за пределами города велись земляные работы. Даже самому непросвещенному было ясно, что Менелек ожидал дальнейшее отступление.

И действительно, императорские войска отошли, а точнее, были выбиты врагом за эти защитные укрепления. Артиллерийские снаряды начали рваться уже в городе. Менелек вернулся и занял свои апартаменты в каменном здании, который все называли дворцом. В этот вечер наступил перерыв в военных действиях — было заключено перемирие.

Полковник Белик велел мне одеть его к семи часам на торжество во дворце. Среди смерти и поражения император решил дать банкет для своих офицеров. Я должен был сопровождать и обслуживать своего хозяина — я, Джефферсон Тарк, лейтенант Пан-Американского флота!

В уединении полковничьего жилья я уже привык к своим лакейским обязанностям, легким благодаря доброте моего хозяина, но мысль о появлении на публике в качестве обычного раба пробудила все мои тонкие чувства. Но делать было нечего, пришлось подчиниться.

И все же я до сих пор не в состоянии включить в повествование описание того чувства унижения, что я испытывал в тот вечер, стоя позади моего хозяина в молчаливой готовности, то наливая ему вина, то нарезая ему мясные кушанья, то обмахивая его большим опахалом из перьев.

Хотя я его любил и уважал, но сейчас, оскорбленный положением, я мог бы вонзить в него нож. Но в конце концов долгий пир закончился. Столы были убраны. Император поднялся на возвышение в конце комнаты и уселся на трон, после чего началось веселье. Только древняя история знала такое — музыканты, танцовщицы, жонглеры и тому подобное.

Около полуночи церемониймейстер объявил, что сейчас приведут рабынь, которых император получил в подарок к приезду в Новый Гондар, и после того, как повелитель выберет себе понравившуюся, остальных он подарит присутствующим. Ах, какая поистине королевская щедрость!

Открылась маленькая боковая дверь и ввели бедняжек, затем их выстроили в длинный ряд перед троном. Ко мне они были спиной. Я мог видеть только иногда профиль какой-нибудь из девушек посмелее, оглядывающих помещение и пышные сверкающие форменные одежды офицеров. Это были профили юных хорошеньких девушек, но ужасом они были отмечены все. Я содрогнулся, представив себе их печальную участь, и отвернулся.

Я слышал, как церемониймейстер скомандовал им пасть ниц перед императором, слышал, как они опускались на колени и касались головами пола. Затем вновь раздался его голос, резкий и повелительный.

— Пади, рабыня! — вскричал он. — Повинуйся своему господину!

Я взглянул, привлеченный тоном, которым он произнес эти слова, и увидел тоненькую, прямо держащуюся фигуру в центре распростертых на полу девушек, с руками, скрещенными на груди и высоко поднятой головой. Она стояла спиной ко мне, я не видел ее лица, но мне хотелось увидеть выражение дикой молодой львицы, столь открыто выказывающей неповиновение среди стада перепуганных овец.

— Пади! Пади! — орал церемониймейстер, наступая и наполовину вытащив меч из ножен.

Кровь моя закипела. Стоять в бездействии, пока негр оскорбляет храбрую девушку, принадлежащую моей расе! Я инстинктивно шагнул вперед. Но в этот момент Менелек поднял руку, останавливая своего офицера. Император выглядел заинтересованным, но отнюдь не рассерженным поведением девушки.

— Давайте узнаем, — сказал он спокойным приятным голосом, — почему эта молодая женщина отказывается выразить почтение своему повелителю, — и он сам задал этот вопрос непосредственно ей.

Она ответила ему по-абиссински, но с акцентом и с ошибками, что продемонстрировало ее недавнее знакомство с этим языком.

— Я не встаю на колени ни перед кем, — промолвила она. — У меня нет повелителя. Я сама повелительница в своей стране.

Услышав ее слова, Менелек откинулся на троне и оглушительно расхохотался. Следуя его примеру, что судя по всему, было обычной и необходимой процедурой, гости старались превзойти один другого в усилиях хохотать еще громче императора.

Девушка на это только еще выше вскинула подбородок — даже спина ее выражала полнейшее презрение к завоевателям. Наконец, Менелек восстановил тишину одним движением бровей, и каждый из верных гостей сменил веселую мину на соответствующий хмурый взгляд.

— И кто, — спросил Менелек, — ты такая, и как называют твою страну?

— Я Виктори, королева Велибритании, — ответила девушка так быстро и неожиданно, что я захлебнулся от удивления.

IX

Виктори! Здесь, и рабыня черных завоевателей! Я сделал еще один шаг к ней, но более здравые мысли удержали меня — ничем я не мог ей таким образом помочь, надо действовать втихомолку. Мог ли я и таким образом ей помочь, я не знал. Все казалось за пределами моих возможностей, но я все равно буду пытаться сделать все.

— И ты не преклонишь колени передо мной? — продолжал Менелек.

Виктори решительно покачала головой.

— Тогда я тебя выберу первой, — сказал император. — Мне нравится твое мужество, а сломить его будет еще большим удовольствием для меня. Не волнуйся, этим я займусь сегодня же ночью. Отведи ее в мои покои, — обратился он к офицеру, стоявшему рядом.

Меня удивило, что Виктори очень спокойно последовала за офицером. Я попробовал идти следом — я должен был быть рядом с ней, чтобы поговорить или помочь по возможности. Но пройдя из тронной залы через несколько других помещений, в том числе и по длинному коридору, я увидел, что дальнейшее следование за ними невозможно, поскольку перед комнатой, в которую офицер ввел Виктори, стоит страж.

Офицер почти тотчас же появился вновь и отправился обратно в направлении к тронной зале. После того, как страж велел мне уходить, я спрятался за дверью, а когда он повернулся ко мне спиной, я пробрался в комнату напротив, так что офицер, уходя, меня не заметил — комната была неосвещена. Долгое время я оставался там, наблюдая за часовым у двери комнаты, где томилась Виктори, и выжидая более благоприятных обстоятельств, чтобы попасть туда.

Я не пытаюсь полностью описать мои ощущения в тот момент, когда я увидел и узнал Виктори, потому что описанию они просто не поддаются. Я никогда не мог себе даже представить, что вид человека может так на меня подействовать, хотя я постоянно думал о ней, но думал как о потерянной для меня: мертвой или в лучшем случае за сотни миль на запад, что для меня, в сущности, было то же самое.

Я был исполнен странного, безумного желания быть рядом с ней. Не только, чтобы помочь или защитить ее, я жаждал дотронуться до нее, обнять. Я сам себе удивлялся. Что еще поразило меня — это чувство необъяснимого подъема, охватившее меня с того момента, что я ее увидел. Зная, что участь ее хуже смерти, зная, что я сам могу погибнуть, защищая ее, я был счастливее, чем когда-либо — только потому, что вновь увидел фигурку маленькой язычницы. Объяснить я этого не мог, это сердило меня; присутствие женщины никогда раньше не вызывало у меня таких ощущений, а ведь у меня были связи с красивейшими женщинами.

Казалось, я уже годы провел, прячась за дверью в плохо освещенный коридор дворца Менелека XIV. Печальный свет газового рожка слабо освещал черное лицо караульного. Казалось, парень врос корнями в пол. Было такое впечатление, что он никогда ни повернется, ни уйдет отсюда.

Вскоре после того, как я спрятался, опять раздались звуки канонады. Перемирие окончилось, вновь начались военные действия. Очень скоро после этого раздался грохот разрыва снаряда уже в городе, и затем время от время слышался грохот взрыва недалеко от дворца. Желтые люди снова бомбардировали Новый Гондар.

Сразу же по коридору в разных направлениях засновали по своим делам офицеры и рабы, а потом появился и сам император, мрачный и разгневанный. Его сопровождало несколько слуг, которые по его повелению остались около двери в покои, куда он вошел один и где находилась Виктори. Я было дернулся, чтобы последовать за ним, но коридор был переполнен людьми. В конце концов, они разошлись по своим комнатам по ту сторону коридора.

Какой-то офицер с рабом вошли в комнату, где прятался я, что заставило меня укрыться в другом, совершенно темном углу. Уходя, раб зажег там свет, поэтому следовало найти себе другое место для укрытия.

Тихонько ступив в коридор, я увидел, что там не осталось никого, кроме караульного перед императорской дверью. Он поднял глаза, как только я вышел из комнаты. Я пошел прямо на него, мгновенно приняв решение и изобразив раболепие, в чем преуспел; он потерял бдительность и подпустил меня ближе, чем на длину своей винтовки. А затем уже было слишком поздно — для него.

Молча и внезапно я ухватился за шейку приклада, одновременно нанеся ему чудовищный удар кулаком между глаз. Он удивленно откачнулся, не в силах подать голоса, тогда я вырвал у него ружье и одним ударом уложил его.