Потерянный континент

Через секунду я ворвался в комнату. Она была пуста!

Я огляделся в безумном разочаровании. В комнате оказалось еще две двери. Я подбежал к ближайшей и прислушался. Да, за ней слышались голоса, один из них был женский. В нем не было страха, он был ровный, спокойный и полный презрения. Это был голос Виктори.

Я нажал на ручку и резко толкнул дверь — она открывалась вовнутрь — как раз вовремя: Менелек набросился на девушку и потащил ее в дальний угол. В этот же момент за стенами дворца раздался страшный грохот — снаряд разорвался гораздо ближе всех предыдущих. Шум взрыва скрыл звуки, сопровождавшие мое внезапное появление.

Но сопротивляясь, Виктори повернулась так, что Менелек увидел меня. Она ударила его кулаком в лицо, а он начал ее душить.

Увидев меня, он дал волю гневу.

— Что это значит, раб? — закричал он. — Вот отсюда! Вон отсюда! Живо, не то я убью тебя!

Вместо ответа я кинулся на него, ударив прикладом. Он отшатнулся, уронив Виктори на пол, затем громко закричал, зовя стражу, и пошел на меня. Я ударил его снова и снова, но у него, наверно, был бронированный череп.

Он попытался подойти ко мне вплотную, ухватившись за ружье, но я был сильнее и, выхватив винтовку у него из рук, отбросил в сторону и схватил его за горло. Стрелять я не хотел, боясь, что звук выстрела привлечет многочисленную стражу из дальнего конца коридора.

Мы боролись, нанося друг другу удары, роняя мебель, катаясь по полу. Менелек был крепкий мужчина, и боролся он за свою жизнь. Он все время звал стражу, наконец мне удалось стиснуть его горло, но было поздно. Крики его были услышаны, и в комнату внезапно ворвалось человек двадцать, вооруженных до зубов.

Виктори схватила с полу винтовку и проскользнула между мною и ими. Я повалил черного императора на спину, сдавливая руками его глотку.

Остальное произошло за какую-то долю секунды. Над нами раздался треск, а затем в комнате — оглушительный взрыв. Комната наполнилась запахом пороха и гари. Наполовину оглушенный, я поднялся, оставив безжизненное тело противника, и увидел, что Виктори пытается подняться на ноги и повернуться ко мне. Дым медленно рассеялся и моему взору открылись поверженные тела стражников. Снаряд через крышу угодил прямо в охрану, прибежавшую, чтобы защитить императора. Чудом ни Виктори, ни я не пострадали. Комната представляла собой развалины. В потолке была огромная дыра, а стены, отделяющей комнату от коридора, больше не существовало.

Пока я поднимался, Виктори тоже встала и шагнула ко мне. Но когда она увидала, что я невредим, она остановилась посреди разгромленной комнаты, глядя на меня. Выражение ее лица было неясным — я не мог понять, рада ли она мне или нет.

— Виктори! — закричал я. — Слава тебе, Господи, ты цела!

И я подошел к ней, ощущая такую радость в сердце, какой мне не доводилось испытывать с того момента, как я узнал, что «Колдуотер» должен пересечь тридцатый.

Никакой радости в ответ я не увидел, наоборот, она в гневе топнула ножкой.

— Почему именно ты должен был меня спасти! — воскликнула она. — Я ненавижу тебя!

— Ненавидишь меня? — изумился я. — Почему ты меня ненавидишь? Я не ненавижу тебя. Я… я… — Что я мог ей сказать? Я был уже совсем рядом с ней, когда меня будто озарило светом. Почему я не понял этого раньше? Мне сразу стали понятны все необъяснимые для меня ощущения, что я время от времени испытывал с того момента, что впервые повстречал Виктори.

— Почему я ненавижу тебя? — повторила она. — Потому что Снайдер сказал — он сказал, что ты пообещал меня ему, но он меня не получил. Я убила его и хотела бы убить и тебя!

— Снайдер солгал! — вскричал я. И я схватил ее и обнял, и заставил выслушать меня, хоть она боролась и сопротивлялась как юная львица. — Я люблю тебя, Виктори. Ты должна знать, что я люблю тебя — что •я всегда любил тебя, и что я никогда не мог бы дать такого подлого обещания.

Она чуть притихла, но продолжала попытки оттолкнуть меня. — Ты назвал меня варваркой! — сказала она.

Ах вот в чем дело? Вот что продолжает терзать ее. Я прижал ее к себе.

— Ты не можешь любить варварку, — продолжала она, но сопротивление прекратила.

— Но я люблю варварку, Виктори! — воскликнул я. — Самую дорогую дикарку на свете.

Она подняла на меня глаза и, обвив своими гладкими загорелыми руками мою шею, прижалась губами к моим губам.

— Я люблю тебя — я всегда любила тебя! — проговорила она, спрятала лицо у меня на плече и всхлипнула.

— Я была такая несчастная, — сказала она, — но я не могла умереть, потому что думала, что может быть, ты жив.

Пока мы так стояли, забыв обо всем, интенсивность бомбардировки увеличилась: снаряды теперь сыпались на дворец каждые тридцать секунд.

Долго оставаться там означало верную смерть. Возвращаться тем же путем было безрассудно не только потому, что коридор представлял собою развалины, но и потому, что по другую сторону его могло быть слишком много императорских слуг, которые захотели бы остановить нас.

В комнате была еще одна дверь, ведущая в противоположную сторону. Оказалось, что она ведет в третью комнату с окнами во внутренний дворик. Поглядев в окно, я увидел, что он пуст, а окна на противоположной стороне неосвещены.

Я помог Виктори вылезти, затем вылез и сам, и мы вместе пересекли двор. В стене напротив оказалось много дверей, между которыми были маленькие окошки. Мы постояли, прислушиваясь около одной из широких деревянных дверей, и услышали лошадиное ржание.

— Конюшни! — прошептал я, толкнул дверь и вошел. Из города доносился взволнованный шум и близкие звуки боя — треск тысяч ружей, вопли солдат, хриплые команды офицеров и сигналы горнов.

Бомбардировка прекратилась так же внезапно, как и начиналась. Я решил, что враг ворвался в город, потому что доносившиеся до нас звуки были звуками рукопашного боя.

Я ощупью пробирался по конюшне, пока не нашел седла и уздечки для двух лошадей. Но потом, в темноте, мне удалось обнаружить только одну лошадь. Двери на улицу тоже были открыты, и мы могли видеть, как великое множество мужчин, женщин и детей спасается бегством в западном направлении. Солдаты, пешие и конные, тоже участвовали в этом безумном исходе. Тут и там можно было увидеть верблюда или слона несущего на себе офицера или сановника. Было совершенно очевидно, что город может пасть в любой момент — достаточно было взглянуть на обезумевшую от ужаса толпу.

Беззащитные женщины и дети гибли под ногами лошадей, верблюдов и слонов. Рядовой стащил генерала с лошади, и вскочив на нее, умчался по переполненной людьми улице на запад. Женщина схватила ружье и размозжила голову придворному сановнику, чья лошадь затоптала ее ребенка. Вскрики, проклятья, команды, мольбы неслись отовсюду. Это было ужасное зрелище, запечатлевшееся навсегда в моей памяти.

Я оседлал и взнуздал единственную лошадь, оставшуюся в конюшне явно по недосмотру, и немного отступив в темноту конюшни, мы с Виктори стали смотреть на ошалело мечущуюся толпу.

Войти в ее гущу значило обречь себя на большую опасность, чем та, которой мы подвергались, оставаясь внутри. Мы решили подождать, пока поток чернокожих не начнет иссякать, и больше часу простояли, а шум боя все явственнее доносился из восточной части города. Среди бегущей на запад толпы стало все больше и больше появляться солдат в форме, пока они совсем не заполнили улицу. Это было не отступление в полном боевом порядке, а повальное, страшное, беспорядочное бегство.

Сражение шло уже совсем рядом: выстрелы слышались на нашей улице. Затем прошла буквально горсточка храбрецов — маленький арьергард, медленно отступавший на восток и с лихорадочной торопливостью отстреливавшийся от еще невидимого нам врага.

Но и их оттесняли все дальше и дальше, пока напротив нашего укрытия не показался первый ряд вражеских войск. Это были люди среднего роста с кожей оливкового цвета и миндалевидным разрезом глаз. В них я узнал потомков древнего китайского народа.

У них было хорошее обмундирование и великолепное вооружение, сражались они смело, сохраняя отличную дисциплину. Я был так поглощен волнующими событиями на улице, что не услышал появления отряда у нас за спиной. Это была небольшая группа победителей, захватившая дворец и теперь осматривавшая его.

Они нас застали настолько врасплох, что мы оглянуться не успели как стали их пленниками. Эту ночь мы провели под стражей за восточной стеной города, а на следующее утро отправились в долгий поход на восток.

Жестокость захватившие нас по отношению к пленникам не проявляли, а по отношению к женщинам были даже уважительны. Мы шли много дней — так много, что я потерял им счет. Наконец мы дошли до китайского города, расположенного на месте бывшей древней Москвы.

Это был всего-навсего маленький пограничный город, но хорошо построенный и хорошо содержащийся в порядке. В нем базировались огромные военные силы, а кроме того, здесь находился и конечный пункт железной дороги, пересекавшей современный Китай вплоть до Тихого океана.

Все, что мы видели в городе, носило печать высокой цивилизации, и в сочетании с человечным отношением к пленникам во время долгого и утомительного путешествия дало мне возможность надеяться, что можно будет обратиться к какому-нибудь высокопоставленному офицеру.

Общаться с ними мы могли только при посредстве переводчиков, владевших абиссинским. Но их было много, вскоре после того, как мы прибыли в город, я уговорил одного из них передать мою просьбу командующему войском во время возвращения из Нового Гондара о разрешении на беседу с каким-нибудь высокопоставленным должностным лицом.

Ответом на мою просьбу был приказ явиться к офицеру, которому мою просьбу передали. Я шел в сопровождении сержанта и переводчика. Со мной была и Виктори — мне удалось получить разрешение, чтобы она оставалась со мной; после того, как нас взяли в плен, я ни разу не оставлял ее одну.

К моему большому удовольствию, офицер, к которому мы были доставлены, бегло говорил по-абиссински. Он был поражен, когда я рассказал ему, что я пан-американец. В отличие от других, с кем я разговаривал после прибытия в Европу, он был хорошо знаком с древней историей, осведомлен и с положением в Пан-Америке в двадцатом веке, и задав мне несколько вопросов, убедился, что я говорю правду.

Когда же я рассказал ему, что Виктори — королева Англии, он выказал значительно меньше удивления, объяснив, что во время последних экспедиций по бывшей России они обнаружили много потомков древних знатных и королевских семей.

Он тотчас же выделил нам комфортабельный дом, обеспечил нас прислугой и деньгами и вообще всячески демонстрировал нам свое внимание и доброту.

Он мне сказал, что немедленно телеграфирует императору, и в результате нам было велено как можно скорее отправляться в Пекин и представиться правителю.

Путешествие мы провели в удобном поезде, проехав через страну, которая по мере нашего продвижения на Восток, становилась все более процветающей и благополучной.

При дворе мы были приняты с большой теплотой; император проявил крайнюю заинтересованность в состоянии современной Пан-Америки. Он рассказал мне, что хотя он лично крайне сожалеет о строгих законах, установивших барьер между Востоком и Западом, он понимает, так же, как и его предшественники, что признание пожеланий великой Пан-Американской федерации способствовало сохранению мира на земле.

В его империю входит вся Азия и острова на Тихом океане вплоть до 175° восточной долготы. Японская империя больше не существует, она завоевана и поглощена Китаем уже более ста лет назад. Филиппины Являются одной из наиболее развитых колоний Китайской империи.

Император рассказал мне, что создание этой великой империи и распространение цивилизации среди разнообразных и диких народов, ее населявших, потребовало больших усилий в течение почти двух столетий. После того, как он вступил на престол, он убедился, что усилия оправдались и обратил свое внимание на возрождение Европы. Его задачей стало вырвать ее из рук чернокожих и приступить к работе по возвращению находящихся в глубоком упадке народов до того высокого уровня развития, что был свойствен им до начала Великой Войны.

Я спросил его, кто же победил в этой войне. В ответ он печально покачал головой:

— Быть может, Пан-Америка, Китай и чернокожие Абиссинии. Те, кто в войне не участвовали. А сражавшиеся стороны добились лишь взаимного уничтожения. Вы же видели все, и вы лучше, чем кто-либо другой, можете осознать, что ни одна из сторон в этой войне победы не одержала.

— Когда же она закончилась? — задал я еще один вопрос.

Он вновь покачал головой.

— Она еще не окончена. Официально в Европе мир не был заключен. Через какое-то время не осталось никого, кто мог бы заключить мир, а примитивные племена выживших продолжали воевать между собой, потому что ничего лучшего в качестве условий существования они не знают. Война разрушила созданное человеком — война и эпидемии разрушили самого человека. Бог даст, больше никогда не будет подобной войны!

Вам всем известно, что Порфирио Джонсон возвратился в Пан-Америку, привезя Альвареса, закованным в цепи; известно и то, что судебный процесс Джона Альвареса привел к народной демонстрации, проигнорировать которую правительство не могло. Его красноречивое выступление в защиту — не себя, а меня — вошло в историю, таковы были его результаты. Вам известно, что флот был отправлен в Атлантику на поиски меня, что законы, запрещающие пересечение от тридцатого до сто семьдесят пятого, отменены навсегда, и что офицеры были доставлены в. Пекин, прибыв в тот самый день, когда мы с Виктори поженились в присутствии всего императорского двора.

Мое возвращение в Пан-Америку было совсем не таким, как я себе представлял год назад. Вместо того, чтобы быть объявленным предателем родины, я был провозглашен героем. Хорошо было вернуться домой, приятно было быть свидетелем теплого отношения к моей милой Виктори, а когда я узнал, что Делкарта и Тейлора обнаружили в устье Рейна и они находятся на пути в Пан-Америку, то я стал испытывать радость уже ничем не омраченную.

И вот теперь мы возвращаемся обратно, — Виктори и я, а с нами люди, военное снаряжение и полномочия по возвращению Англии ее королеве. Опять я пересеку тридцатый, но насколько изменились условия!

Для Европы начинается новая эпоха. Просвещенный Китай с востока и просвещенная Пан-Америка с запада — две великие мирные силы, которые Бог сохранил для возрождения очистившейся и прощенной Европы. Я через многое прошел, много страдал, но я выиграл и получил две величайшие награды. Одна из них — возможность спасти Европу от варварства и дикости, а вторая — маленькая и самая великая дикарка и победа — Виктори.

Примечания

1

Пролив Ла-Манш.