* * *

Долгожданный телефонный звонок раздался рано утром, когда за окном едва начало светлеть. Но для Александры Маккеллерс не было радостнее известия.

Пришлось потратить немало усилий — и не только усилий, — чтобы уговорить служащих таможни аэропорта сообщить ей о прибытии груза.

Мгновенно вскочив с кровати и наскоро приведя себя в порядок, она уже полчаса спустя выводила из гаража свой зеленый «миникупер». Предстояло преодолеть всего около тридцати миль по безлюдной пока дороге. Однако Санди сейчас этот путь казался не менее долгим, чем кругосветное путешествие, так велико было ее нетерпение.

Когда же она увидела вожделенный груз, который с необходимыми мерами предосторожности устанавливали в фургон, Санди охватила такая нервная дрожь, что, казалось, всем вокруг было слышно, как стучат ее зубы. Она готова была расцеловать хмурых после бессонной ночи грузчиков, когда те наконец-то закрыли дверцу фургона и тот тронулся с места.

Ни на миг не упуская красные огоньки подфарников, Санди быстро завела «мини-купер» и устремилась следом за машиной. Господи, сделай так, чтобы ничего не случилось и мои драгоценные, хрупкие, бесконечно прекрасные кубки, бокалы, блюда и сосуды добрались до места в целости и сохранности, мысленно молилась Санди…

Вот фургон въехал в знакомый пригород и, миновав его, направился к центру Нейса. Здесь он затормозил у красивого особняка, на первом этаже которого располагался небольшой посудный магазин, а точнее говоря, салон изысканных произведений из стекла, фарфора и керамики.

Поспешно выбравшись из машины, Санди подбежала к задней двери магазина и отперла ее. Водитель фургона и его напарник с теми же предосторожностями, что и при погрузке, внесли ящики в помещение склада. Расписавшись в получении груза, она поблагодарила мужчин так, словно те были ангелами, посланными ей небесами в помощь, а не государственными служащими на зарплате.

Затем, уже оставшись одна, перевела дух и обозрела свои сокровища. Теперь Санди уже не торопилась, предвкушая то, что ей предстоит увидеть, и с наслаждением отдаляя вожделенный миг.

И вот чудесный миг настал: Санди, усмиряя бешеное биение сердца, открыла первый ящик… и в ужасе уставилась на его содержимое. Она не верила собственным глазам.

— О нет! Только не это! — в отчаянии простонала она, вынимая кубок — один из целого набора заказанных во время недавней поездки в Венецию.

Кошмар не рассеивался. Санди закрыла глаза. С лица сбежали все краски, к горлу подступила дурнота. Она столько вложила в этот заказ — и не только денег!

Дрожащими руками Санди открыла следующую упаковку, но тут же прикусила губу, чтобы не расплакаться. Декоративное блюдо лишь подтверждало растущие подозрения.

Через два часа, когда склад магазинчика, которым она управляла на пару с подругой Мэйбл Далтри, буквально ломился от коробок с посудой, никаких сомнений уже не оставалось. Сбылись самые худшие опасения Санди.

Чем бы ни являлась эта… эта мерзость, настоящее преступление против хорошего вкуса и стиля, но уж явно не изящными, изысканно-прекрасными произведениями стеклодувного искусства, которыми она, Александра Маккеллерс, восхищалась. Возможно, груз, который она получила, но никогда не заказывала, числом предметов и их наименованием соответствовал накладной. Однако во всем прочем был отвратительной пародией на первоклассные вещи, которыми она пленилась и за которые заплатила.

Нет-нет, она ни за что не стала бы заказывать ничего подобного, и уж тем более ни за что не смогла бы выставить такую дрянь в магазине. Их постоянные покупатели отличались большой разборчивостью. У бедняжки внутри все так и сжалось при воспоминании о том, с каким пылом и как самоуверенно она расписывала красоты венецианского стекла.

Борясь с головокружением, Санди уставилась на тарелку, которую запомнила в исполнении из бледно-розового стекла с золотым растительным орнаментом по краю и гербом миланских герцогов Сфорца в центре. Неужели ради этой безвкусицы она поставила на кон и магазин, и свою репутацию, и все личные сбережения? Ради этого звонила из Венеции управляющему банком, уговаривая увеличить кредит? Разумеется, нет! Демонстрационные образцы не имели с этими предметами ничего общего. Решительно ничего!

Не в силах остановиться, она словно в лихорадке хваталась за новые и новые коробки, вопреки очевидности надеясь, что увиденное прежде — какая-то глупая ошибка. Но, увы, никакой ошибки не произошло. Все, что она распаковывала, носило одни и те же приметы откровенной подделки: жуткие формы, отвратительное качество стекла, грубые, кричащие цвета.

Голубой — нежный и удивительный, каким художники Возрождения наделяли одежды мадонн или который так таинственно мерцает на солнце в старинных витражах; зеленый — маняще притягательный и искрящийся в глубине, точно искусно ограненный изумруд; золотистый — переливчатый, тонко-неуловимый, словно только что из мастерской золотых дел мастера… В реальности эти цвета были так же далеки от того, что помнила Санди, как детский набор для рисования от палитры знаменитого художника.

У бедняжки просто голова пошла кругом, когда она попыталась осознать масштабы катастрофы, с которой теперь придется иметь дело. К тому же поставка заказа здорово запоздала относительно договоренного срока, и Санди собиралась уже сегодня расчистить полки, чтобы устроить маленькую выставку венецианского стекла накануне большой рождественской распродажи.

И что же, скажите на милость, теперь делать?

В обычных обстоятельствах, случись какая проблема, Санди немедленно поделилась бы со своей компаньонкой, но в том-то и дело, что сейчас обстоятельства были из ряда вон выходящими. Во-первых, Санди ездила в Венецию сама по себе и на свой страх и риск заключила сделку. А во-вторых, в настоящий момент Мэйбл была гораздо более занята мужем и началом их совместной жизни, чем магазином. Поэтому подруги договорились, что Мэйбл некоторое время будет играть вторую роль в деле, которое они вместе завели в Нейсе, куда заманила их любимая тетя Санди, Джанет Скофилд.

А в-третьих…

Санди закрыла глаза. Она знала: стоит только рассказать тете Джанет, или Мэйбл, или хотя бы Максин Фрирз, ее домовладелице, о финансово-профессиональной каше, что она заварила, как все трое тут же бросятся ей на помощь, все поймут, простят, искренне посочувствуют. Но Санди остро осознавала: из них четверых только она одна вечно умудряется все испортить, принять неверное решение — словом, наломать дров. Одну ее вечно обманывают, надувают, обижают, ранят в самое сердце. Одна она вечно оказывается жертвой…

Бедняжка вздрогнула от гнева и муки. Ну что, спрашивается, с ней такое?

Почему жизнь постоянно сводит ее с людьми, которым нельзя доверять?

Возможно, правы те, кто твердит, что она мягкотела и бесхарактерна. Но это ведь еще не значит, что у нее нет ни капельки гордости, что ей не хочется, чтобы ее уважали.

Ни с кем из остальной троицы ничего подобного в жизни бы не произошло.

Взять, к примеру, Максин — кому в голову придет хотя бы попытаться надуть или одурачить столь деловую и уверенную в себе особу? Или Мэйбл, такую энергичную и полную жизни? Или даже Джанет, несмотря на всю ее тихую кротость?

Нет, только она, Санди, — вечная неудачница, дуреха, никчемная простофиля, у которой словно на лбу написано «Обмани меня».

А виновата во всем она сама. Вспомнить хотя бы, как легко она поддалась на сладкую ложь Крейга Перкина. Вспомнить, какой дурой себя выставила, поверив, будто этот велеречивый мошенник и вправду ее любил, когда на самом деле его интересовали только деньги, которые она, по его мнению, должна была унаследовать.

А потом — какой позор! Крейг бросил ее, заявив, что в жизни не собирался жениться на ней, это она сама нафантазировала себе невесть что и бегала за ним, буквально проходу не — давала. До чего же больно было слышать подобные обвинения!

Даже сейчас, при одном воспоминании о прошлом, щеки Санди запылали жарким румянцем. И не потому что она все еще любила Крейга — Боже упаси! В глубине души она сомневалась, что вообще любила его по-настоящему, скорее позволила убедить себя, будто любит. Просто ей льстило его постоянное внимание, страстные клятвы и уверения, что они, мол, «созданы друг для друга».

Что ж, на ошибках учатся. Никогда больше она не поверит ни одному мужчине, который посмеет, как некогда Крейг, утверждать, будто с первого взгляда сражен пламенной любовью к ней. И клятву она свято выполняла даже тогда, когда…

Щеки запылали сильнее, сердце гулко забилось в груди. Санди отчаянно старалась подавить опасные воспоминания. По крайней мере, следовало признать, что она не повторила дважды одну и ту же ошибку. Зато наделала столько новых…

Как ни болезненны были переживания о загубленном романе и публичное унижение перед всеми, кто знал о той старой истории, но тогда дала трещину только ее жизнь. Теперь же опасность грозила еще и Мэйбл.

С тех пор как подруги открыли магазин стекла и фарфора, им удалось завоевать очень высокую репутацию. Город, конечно, был небольшой, рынок сбыта соответственно тоже, поэтому они старались удовлетворять запросы ограниченного числа покупателей и чуть-чуть, на полшага, опережать их, ненавязчиво создавая моду на то, что поступало на склад.

Как раз на днях Мэйбл радостно поведала подруге, как ловко ей удалось намекнуть нескольким постоянным клиентам, у которых намечалась какая-нибудь знаменательная дата, что подарка лучше, чем редкая ваза или бокал, не придумаешь.

А всего неделю назад пожилая дама, одна из лучших покупательниц, восторженно твердила Санди, что намерена купить две дюжины бокалов для шампанского из венецианского стекла.

— В этом году у нас серебряная свадьба, как раз за два дня до Рождества.

Вся семья соберется. Вот чудесно было бы приобрести фужеры специально в честь такого случая. Я устраиваю большой прием, а высокие бокалы как раз подойдут для коктейлей с шампанским…

— О, чудесно. Лучше и не придумаешь! — пылко согласилась Санди, мысленно уже любуясь изысканными бокалами на роскошном антикварном столе клиентки, представляя, как пламя свечей будет мягко мерцать и отражаться в тонком стекле. А этот нежный молочно-голубой цвет с тончайшими белыми линиями стеклянными нитями, введенными в расплавленную кварцевую массу…

Нет, миссис Макнейл ни за что не купит безобразие, которое я только что распаковала, подумала Санди, с трудом сдерживая слезы.

Однако она не глупая девчонка, а взрослая, самостоятельная женщина. Разве не доказала совсем недавно в Венеции, что может быть решительной, ответственной… и гордой, да-да, гордой. Главное — самой себя уважать, и плевать ей на мнение всех остальных… особенно некоторых, недостойных даже того, чтобы о них вообще думали.

Дерзкие, самовлюбленные, невыносимые мужчины, уверенные, что знают ее лучше, чем она сама. Считающие, что им удастся завладеть и ей самой, и всей ее жизнью. Ложью добиться всего, что хотят, сделав вид, будто любят ее. Как бы не так! Она-то прекрасно понимала, чего именно хотел от нее тот человек.

И недвусмысленно дала понять, что видит его насквозь и все эти хитрости ни к чему не приведут.

— Санди, я понимаю, еще слишком рано говорить такое, но… но я до безумия влюбился в тебя, — сказал он в тот день на площади Сан-Марко.

— Нет! Нет, это невозможно! — отрезала Санди.

— Если это не было любовью, что же тогда любовь? — настойчиво спросил он в другой раз, ласково обводя пальцем губы Санди, припухшие после недавнего порыва страсти.

— Просто вожделение, секс — только и всего! — отважно заявила она тогда и сделала все возможное, чтобы доказать это.

— Не поддавайся на заманчивые обещания уличных торговцев, — постоянно твердил он ей. — Они просто марионетки, с помощью которых организованная преступность обирает доверчивых туристов…

Тогда-то Санди и поняла, чего ему надо было на самом деле. Того же, чего и Крейгу, — ее денег. Только Джанфранко Грассо хотел заполучить еще и ее тело. Крейг хотя бы в сексуальном плане повел себя достойно. И на том спасибо.

— Я не хочу, чтобы мы становились любовниками, пока… до тех пор пока не надену тебе на пальчик кольцо, — нежно прошептал он ей в тот вечер, когда объяснился в любви, той любви, которой, как оказалось позднее, не существовало вовсе.

Смешно вспомнить, как Санди когда-то убивалась из-за его вероломства.

Пожалуй, острое чувство отвращения к себе самой, в которое ее ввергло предательство Крейга, объяснялось скорее пережитым по его милости унижением, чем разбитым сердцем.

Теперь, если она и вспоминала неудавшуюся помолвку, — что, надо признать, случалось все реже и реже, — то лишь с каким-то отстраненным недоумением: и что же она в нем находила? Отправляясь в Венецию, Санди твердо решила доказать себе: она вовсе не легковерная чувствительная дурочка, какой выставил ее Крейг, она никогда, ни за что больше не поверит ни одному мужчине, если тот вздумает клясться ей в любви.

Вернулась же она из поездки, донельзя гордясь собой, новой, хладнокровной, здравомыслящей Александрой Маккеллерс. Если мужчинам угодно лгать ей и предавать ее — на здоровье, она выучилась играть по их правилам, платить им той же монетой. Наконец-то стала взрослой женщиной — взрослой во всех отношениях. И поняла: можно не верить мужчинам, но при этом находить в них сексуальную привлекательность.

Зачем лишать себя удовольствия? Давно канули в прошлое времена, когда женщине приходилось подавлять чувственную сторону своей природы. Времена, когда женщина, прежде чем отдаться мужчине, должна была непременно уговорить себя, что любит его и что — самое главное — он тоже любит и уважает ее.

До сих пор я жила в допотопные времена, говорила себе Санди, руководствовалась давным-давно устаревшими правилами и еще более старомодными моральными принципами. Старомодными и идеалистическими. Что ж, с этим покончено. Наконец-то она проложила себе дорогу в настоящий мир, мир грубой действительности. Стала полноправным членом современного общества. А если мужчинам, точнее, одному конкретному представителю этого племени не по вкусу ее слова или поступки — значит, ничья, один — один. Право наслаждаться сексом ради секса прекратило быть чисто мужской привилегией. И коли Джанфранко Грассо это не нравится — ему же хуже.

Ну неужели он и вправду думал, что она клюнет на столь явную ложь?

Поверит, будто он действительно полюбил ее с первого взгляда?

В Венеции оказалось удивительно много людей его сорта: в основном студентов или, по крайней мере, утверждавших, будто где-то учатся, но на год прервали учебу, чтобы «поглядеть мир». Все они жили собственным умом, по большей части втираясь в доверие к простодушным туристам. В свете своей новой циничной умудренности Санди считала, что эти людишки лишь немногим отличаются от напористых прохиндеев, которые так настойчиво пытаются всучить покупателю просроченный товар.

Правда, Джанфранко Грассо, надо отдать ему должное, утверждал, будто в Англии, откуда он родом, ведет совсем иной образ жизни. Послушать его, так он читает лекции по экономике в каком-то престижном высшем учебном заведении, но взял отпуск, чтобы погостить у итальянских родственников.

Разумеется, Санди ему не поверила, да и с какой стати? Крейг Перкин, например, заявлял, будто стоит во главе самой что ни на есть процветающей финансовой империи. А на деле оказался не более чем мелким надувателем, чудом избежавшим серьезных неприятностей с полицией. Санди с самого начала было ясно: эти двое — Джанфранко Грассо и Крейг Перкин — одного поля ягоды.

Англичанин с итальянскими именем и фамилией просто второе издание былой ошибки Санди.

Слишком красивый, слишком самовлюбленный… слишком уверенный в том, что Санди прямо так возьмет и падет ему в объятия оттого только, что он, мол, страстно мечтает об этом. Нашел дурочку! Два раза на одни и те же грабли не наступают!

О да, ей хватило ума повести себе разумно в отношениях с Джанфранко Грассо, но вот во всем прочем…

Сидя на полу, Санди оцепенело глядела на ящики. От подступающей паники внутри все сжималось, голова кружилась. Происходящее носило какой-то странный налет нереальности. Будто вот-вот ущипнешь себя — и проснешься.

И как только ей теперь посмотреть в глаза Максин, Джанет и Мэйбл и признаться, что она совершила роковую ошибку и чутье подвело ее. В который уже раз…

А управляющий банком? Уж ему-то она точно ни за что не признается.

Вспомнить только, как слезно уговаривала его позволить ей превысить кредит!

Вздрогнув, Санди вскочила. Ясно одно — в первую очередь надо звонить на фабрику и выяснять, что произошло. Она уже тянулась к телефону, как вдруг тот зазвонил сам. Санди трясущимися руками схватила трубку и, поднеся ее к уху, услышала голос Мэйбл.

— Санди, я знаю, ты меня просто возненавидишь… — Подруга помолчала, словно не зная, как приступить к делу. — Понимаешь, Оливеру надо в Штаты… по делам… А он отказывается ехать без меня. А это значит, что нас не будет целый месяц. Оливер говорит: раз уж мы все равно окажемся там, просто грех не погостить недельку у его родственников…

Представляю, что ты обо мне думаешь. Сейчас самое горячее время, а я и так на работе чаще двух раз в неделю не появляюсь. Если ты против, я, само собой, никуда не поеду. В конце концов, дело есть дело…

Санди лихорадочно соображала. И правда, обходиться одной четыре или пять недель будет нелегко. Зато, если Мэйбл уедет, не придется объясняться по поводу итальянского заказа. Незадачливая предпринимательница малодушно призналась себе, что предпочла бы уладить все как можно тише и незаметнее, никого не вовлекая и не оповещая о новой промашке, пусть даже и придется нанять кого-нибудь в помощники на время отсутствия Мэйбл.

— Санди? Куда ты пропала? — встревоженно окликнула ее подруга.

— Никуда-никуда. Я тут, — отозвалась Санди. И, набрав в грудь побольше воздуху, как можно убежденнее произнесла:

— Ну конечно, Мэйбл, непременно поезжай. Глупо упускать такую замечательную возможность.

— Да… а главное, я бы страшно скучала по Оливеру. Но, Санди, мне так стыдно бросать тебя сейчас, перед праздниками. Я ведь знаю, сколько у тебя будет хлопот с новыми поступлениями. Кстати, их уже доставили? Они и впрямь так хороши, как ты расписывала? Может, мне заехать и…

— Нет-нет! Не стоит! — торопливо выпалила Санди.

— Ну ладно, коли уж ты и впрямь не против… — благодарно откликнулась Мэйбл. — Знаешь, мне дали один адресок, говорят, там делают потрясающую мебель «под старину». Хотелось бы сегодня съездить, но, если я понадоблюсь тебе в магазине…

— Поезжай. Я прекрасно обойдусь.

— А когда ты выставишь новые вещи? — полюбопытствовала Мэйбл.

Санди так и оцепенела.

— Ну… я еще не решила.

— А-а-а… а я-то думала, что сразу, как только прибудет заказ, разочарованно протянула Мэйбл.

— Да, я собиралась. Но потом… передумала. Мне в голову пришла новая идея. Город начнут украшать к Рождеству только через две недели, вот и приурочим оформление новой витрины к этому времени… Нарядим елку, расставим…

— Ой, как здорово! Отличная мысль! — восторженно одобрила Мэйбл. — Можно даже устроить небольшое угощение для клиентов… Поставить красиво накрытый стол и даже подобрать вино и еду по цвету к бокалам…

— Просто восхитительно, — согласилась Санди, от души надеясь, что подруга не заметит, как уныло звучит ее голос.

— Ой, а до меня вдруг дошло: мы ведь уезжаем в конце недели, так что я все пропущу, — посетовала Мэйбл. — Ну да не беда, к Рождеству мы непременно вернемся — это я поставила Оливеру в условие. А он, к счастью, полностью согласен, что наше первое Рождество мы должны провести здесь, дома, вместе… Кстати, хорошо, что вспомнила: Санди, ты, уж пожалуйста, прибереги для меня какие-нибудь стекляшечки получше.

— А… да, обязательно, — пообещала Санди.

Если повезет, то за время отсутствия партнерши она сможет все уладить и получить первоначальный заказ вместо этого безобразия. Да, но поспеют ли долгожданные «стекляшечки» к поре рождественских распродаж?

Через час после разговора с Мэйбл Санди снова с тоскливым видом сидела на корточках в кладовой и озирала царящий кругом хаос. За это время она шесть раз пыталась дозвониться на фабрику — и все без толку.

Ужас и злость, обуявшие ее вначале, постепенно уступали место более глубинной и всеохватывающей панике.

На первый взгляд, правда, поводов для беспокойства вроде бы не было.

Представитель фабрики в безукоризненном деловом костюме, с которым она встречалась, производил самое благоприятное впечатление, как и демонстрационный зал офиса со стеклянными стеллажами, где были выставлены восхитительные образцы.

Однако всякий раз, как Санди набирала нужный номер, ответом ей служило лишь глухое молчание. Никаких тебе длинных гудков, свидетельствующих о том, что линия работает…

И вот где-то на границе сознания постепенно начало вырисовываться самое ужасное подозрение, самое дикое предположение.

— Не принимай на веру все, что тебе покажут, — предупреждал ее Джанфранко Грассо. — Иные торговцы без зазрения совести пытаются всучить доверчивым иностранцам несуществующий товар за валюту.

— Я тебе не верю. Ты меня нарочно запугиваешь! — запальчиво огрызнулась Санди. И язвительно добавила:

— Запугиваешь, чтобы я сделала заказ твоему родственнику, верно? Ты ведь именно этого и добиваешься всеми этими баснями, что, мол, влюбился в меня… что я тебе дорога. Если бы я клюнула на твою ложь, вот тогда и впрямь заслужила бы называться доверчивой иностранкой…

Теперь Санди совсем не хотелось вспоминать реакцию Джанфранко на ее обвинения. Да, к слову сказать, и самого Джанфранко Грассо тоже. Нет, она ни за что не позволит себе его вспоминать!

В самом деле? Тогда отчего же после возвращения из Италии он снится ей каждую ночь? Санди тряхнула головой, силясь заглушить ехидный внутренний голос.

Снится? Ну так только потому, что она гордится тем, как сумела выполнить данное себе обещание и не поддаться на его лживые уверения в любви. Вот и весь ответ.

Санди посмотрела на часы. Почти четыре. Сегодня уже нет смысла дозваниваться поставщикам. Лучше поскорей упаковать горе-покупку обратно.

Вечером ей еще идти в гости к Максин, которая сдавала им с Мэйбл помещение магазинчика и славную квартирку Санди в придачу. Со временем из домовладелицы Максин превратилась в хорошую подругу…

— Послушай, — осторожно сказала ей Максин несколько недель назад, — я что-то путаю или действительно кто-то рассказывал, будто венецианское стекло теперь совсем не ценится? Говорят, качество уже не то.

— Ну что ты! — тотчас же встала на защиту полюбившихся изделий Санди. Директор по сбыту показал мне совершенно эксклюзивные вещи, например, бокалы сделанные для одного из римских князей. Они ничем не уступают всемирно известным произведениям шестнадцатого века.

Далее последовала целая лекция об истории художественного стеклоделия в Венеции, мастера которой в тринадцатом веке восприняли и развили опыт стеклодувов Сирии и Византии. Этими сведениями она была обязана Джанфранко Грассо. Именно их он бросил ей в лицо в ответ на обвинения в корыстности.

Именно они и повлекли за собой очередную бурную ссору.

Санди еще не приходилось встречать человека, который так бы бесил ее.

Прежде она не подозревала, что способна испытывать приступы гнева… и страсти.

Гнев и страсть — опасное сочетание!

Помни, сурово одернула она себя, ты не собираешься думать о нем. Или о том… что произошло. К стыду своему, Санди ощутила, как щеки ее заливаются румянцем и начинают гореть. Какие слова говорил ей этот человек!

— Боже, да ты просто чудо! Такая нежная и скромная с виду, такая горячая и необузданная, когда узнаешь тебя получше. Горячая и необузданная…

Злясь на себя, Санди вскочила на ноги. Не смей думать о нем! — снова приказала она себе. Не смей! Не смей!

— Еще кофе, Санди?

— Ммм…

— У тебя озабоченный вид. Какие-то неприятности? — участливо поинтересовалась Максин, отставляя кофейник в сторону.

Подруги только что покончили с едой и теперь устроились в гостиной, обложившись каталогами мебели и тканей. Максин собиралась сменить в гостиной обстановку и, зная хороший вкус Санди, решила посоветоваться.

— Нет, у меня все в порядке, — с деланной небрежностью отмахнулась та. И поспешила переменить тему:

— Какой замечательный темно-коричневый велюр для обивки кресел, ты не находишь? А если еще приобрести бежевые ковры, получится весьма изысканно.

— Да-да, я и сама так Думаю. Я тут присмотрела замечательную ткань, глаз не оторвешь, и даже умудрилась отыскать место, где ее делают, Но, к сожалению, это очень маленькая фабрика. Они сказали, что примут заказ, только если я заплачу вперед, а мне это не хочется делать. Вдруг они деньги возьмут, а ткань не доставят?

Тогда я попросила свой банк навести справки об их финансовом состоянии.

Вот будет жалость, если сведения окажутся неутешительными. Выделка ткани просто чудесная, она так пришлась мне по сердцу, что ни о чем другом и думать не хочется. Но ничего не попишешь: в таких делах лучше все как следует взвесить, сама знаешь. Наверное, ты, когда заключала сделку в Венеции, была как на иголках, пока не удостоверилась, что партнеры достаточно надежны, чтобы иметь с ними дело.

Санди едва не поперхнулась кофе.

— Гм… Ну да, я…

Как тут признаться Максин, что она вовсе ничего не проверяла? Что при виде замечательного стекла пришла в восторг и, начисто забыв все принципы финансовой безопасности, очертя голову ввязалась в сомнительную авантюру?

— А, кстати, мне сегодня звонила Мэйбл. Сказала, что они с Оливером надеются вдоволь поездить по Штатам…

— Ммм… да… — кивнула Санди.

Нужно было вспомнить советы управляющего банком. Ведь всякий раз, когда она обращалась к нему с просьбой о крупных переводах, он досконально изучал мельчайшие подробности сделки. Нечего и сомневаться, если бы он не уходил в отпуск как раз в тот день, когда Санди позвонила, то не преминул бы настоять на самой тщательной проверке.

Однако он не настоял, а сама она и подавно — и вот вам результат. Зерно сомнения, зародившееся в душе Санди еще днем после безуспешных попыток связаться с офисом фабрики по телефону, выросло в могучее древо подозрения и страха. И выросло с устрашающей быстротой.

— А как ты будешь управляться до возвращения Мэйбл? Придется тебе нанять помощника…

— Да-да, конечно, — рассеянно согласилась Санди, гадая, как отреагировала бы Максин, узнай она сейчас правду: что если наихудшие опасения подтвердятся и ошибка окажется не ошибкой, а катастрофической действительностью, то необходимость в дополнительном продавце отпадет сама собой, ибо распродавать будет просто-напросто нечего.

Одна печальная мысль влекла за собой другую. У Санди голова пошла кругом.

Если ей не удастся ничего продать, откуда взять деньги, чтобы вовремя внести арендную плату за магазин? Да, нечего сказать, на этот раз она, похоже, по опрометчивости превзошла саму себя!

Если рассуждать теоретически, горе вполне поправимо. Санди понимала, что родители всегда с радостью помогут ей, да и тетя Джанет тоже. Но не может же она в очередной раз показаться им на глаза и признаться в собственной глупости!

Ну нет, сама кашу заварила, самой теперь и расхлебывать! И первым делом следует настоять на том, чтобы фабрика забрала обратно присланные безвкусные вещи, а вместо них поставила тот товар, что был заказан.

— Послушай, с тобой и вправду все в порядке?

Санди вздрогнула, осознав, что подруга уже давно обращается к ней, а она так ушла в собственные мысли, что не уловила ни слова.

— О да… Все прекрасно…

— Так вот, если тебе действительно понадобится помощь, я всегда могу подменить тебя на пару часов.

— Ты! — Санди в изумлении уставилась на собеседницу.

Та даже покраснела.

— И вовсе незачем делать такое лицо! — с некоторым вызовом заявила Максин. — Между прочим, у меня есть опыт: я подрабатывала в магазине, пока училась в университете.

О Господи, неужели она ненароком оскорбила Максин в лучших чувствах?

Подруга всегда казалась такой неуязвимой и хладнокровной, но на сей раз в ее взгляде определенно затаилась обида.

— Я удивилась просто потому, что у тебя и своих дел по горло, — ничуть не покривив душой, заверила ее Санди.

Рандолф Фрирз основал огромную финансовую империю, и после его смерти дочь унаследовала бизнес. А вместе с ним и попечительство над множеством благотворительных заведений, основанных ее отцом для городской бедноты.

Отец Максин принадлежал к числу филантропов старой викторианской закалки и искренне пекся не только о личном преуспевании, но и о благе ближних своих, к коим причислял всех жителей родного города. Судя по тому, что слышала Санди, Рандолф Фрирз и в прочих делах свято придерживался традиций например, всю жизнь исправно посещал церковь, а после ранней смерти жены перенес всю любовь на единственную дочь.

Максин горячо чтила память отца и старалась не посрамить его имени.

Недаром она всегда заверяла, что во всех добрых поступках нет ее личной заслуги, потому что она лишь исполняет волю покойного.

Сначала, приехав в Нейс, Мэйбл и Санди никак не могли понять, почему Максин до сих пор не замужем. Она уже приближалась к тридцатилетнему рубежу, и в ее поведении, как ни странно для столь деловой и преуспевающей женщины, явно проскальзывали материнские повадки. Да и внешней привлекательностью наследницу старого Фрирза природа отнюдь не обделила.

— Может, она просто никак не может подыскать достойного мужчину? предположила как-то Санди.

В те дни она была полностью уверена, что сама уже обрела более чем подходящего мужа в лице Крейга Перкина, и потому отчаянно жалела всех тех бедняжек, которым еще не успело так повезти.

— Гм… а может, в ее глазах ни один мужчина не способен выдержать сравнения с отцом, — с большей проницательностью заметила Мэйбл.

Так или иначе, но Максин определенно не принадлежала к числу тех, в чью личную жизнь мог беспрепятственно проникнуть любопытствующий взор. Сегодня же она казалась непривычно беззащитной, выглядела как-то мягче и даже моложе. Возможно, потому, что не стала убирать пышные волосы в обычную строгую прическу, а позволила им волной падать на плечи.