Ниже по полированному мрамору пробежало несколько трещин. Если не приглядываться, Марта не нанесла надгробию большого вреда, а цели своей добилась. Наступал решающий миг ее поисков, которые в обход, кругами, все-таки привели к рубину. Через несколько минут она все узнает - если, конечно, кто-нибудь не опередил ее на век-другой. Но, судя по всему, это было маловероятно. Марта схватила лом, вставила его в выемку и повисла на нем всем своим весом. Абсолютно ничего не случилось.
      Сначала Марта удивилась. Нет ли еще какого-нибудь скрепляющего шва изнутри? Сомнительно. Снова налегла на лом. Не сразу, но, никуда не денешься, пришлось признать, что она переоценила свои силы и, следовательно, недооценила весьма существенный вес надгробия. Может быть, сам по себе этот вес не так уж велик - мраморная скульптура была бы куда тяжелее, - но его вполне достаточно, чтобы оставить ее с носом. Принцессу замуровали прочно, на века. И та, что полулежала теперь наверху, свысока взирала на Марту красную, взмыленную, взлохмаченную, с натруженными руками. Холодная усмешка бронзовой девы задела Марту, она разозлилась на нее, Как на живую, и, подпрыгнув, снова повисла на ломе, поджав ноги, скрючившись, смешно покачиваясь. И крышка дрогнула. Разверзлась, с натугой, на полдюйма, а потом медленно, как пасть чудовища, неумолимо закрылась. Да, все было бесполезно. К тому же выступ, на который опирался лом, начал угрожающе крошиться. Когда Марта, соскользнув со своего рычага, коснулась ногами пола, до нее, наконец, в полной мере дошла абсурдность всей этой затеи. С легкомысленным, дилетантским оптимизмом она в одиночку хотела предпринять то, что требовало мужской силы! Скорее даже, двух или трех мужчин. Самонадеянная муха, пытавшаяся приподнять пирамиду! Ну вот, теперь уж точно конец. Господи, так безоговорочно лишиться надежды на успех именно тогда, когда она впервые ступила на верный путь, - хоть головой в стену... Марта стояла в оцепенении, ничего не видя, не слыша. Над ней висела неземная тишина, в которую из далекого далека осторожно проникали редкие, неясные звуки. Кап, кап безжизненное падение дождя снаружи. Чуть громче становился стук капель, похожий здесь, в церкви, на отголоски шагов...
      Она не уловила момента, когда подсознательно стала вслушиваться в эту капель. С одной стороны, подумала она чуть позже, странно, что она вообще ее слышит, с такого-то расстояния с другой, казалось, что темп ее нарастает, звук усиливается и да, делается все ближе...
      Только в тот жуткий миг, когда, стряхнув растерянность, Марта обрела прежнюю остроту чувств, она поняла, что эта странная, беспричинная тревога, эти непонятные страхи и ощущения, гнездившиеся за порогом слуха и зрения, все это единилось и материализовалось в чью-то живую плоть, которая находилась сейчас там, в церкви. Почти в обмороке она стояла, выпрямившись, лицом к двери и слушала, как приближаются ней шаги.
      Глава 17
      Душа ушла в пятки, разум метнулся в черную нору бессознательного, но телу деваться было некуда, и Марта застыла, позволив себе лишь опереться о гробницу рукой. Шаги становились все ближе, ближе... Вот они за алтарем, вот приблизились к решетке, вот они уже здесь, сразу за аркой... совсем рядом со ступеньками...
      Даже когда она узнала его, когда ужас исчез, когда она еле сдержалась, чтобы не разрыдаться истерически от облегчения даже тогда она видела, что с ним что-то неладно. Он был пугающе худ, словно его сжигала некая хворь. Черты лица обострились, глаза горели неестественно ярко. И помимо болезни творилось с ним что-то еще, не поддающееся определению, - даже если бы Марта имела время над этим подумать.
      Он сбежал по ступенькам и быстро направился к ней, по пути оглядев со знанием дела место действия и все следы ее попыток. В конце концов, они ведь коллеги.
      - Думаешь, он внутри? - будто сердясь на нее, безо всяких преамбул спросил Тревор. Окинул взглядом статую, потом Марту. - Почему ты так думаешь?
      Уже открыв рот, чтобы ответить, она вдруг застыла, не вещ своим глазам: в руках у него был револьвер.
      - Почему ты так думаешь? - повторил он требовательно, проследил за ее взглядом. - А, это. - Он пожал плечами и сунул оружие в карман. - Я же не знал, мало ли в какую историк ты тут ввязалась, - добавил он, и сердце ее подскочило: он приехал, потому что волновался о ней! - Так почему ты думаешь, что рубин в гробнице?
      Она объяснила. Он недоверчиво вскинул бровь, потом взял ее фонарь, обошел памятник и попытался протиснуться в щель. Ему это было сложнее, чем Марте, из-за роста и ширины плеч. Прошло не больше минуты, и вот он уже выпрямился.
      - Будь я проклят, - пробормотал Тревор почти про себя. - Будь я проклят... - И оценивающе взглянул на надгробие. - Не хочешь ли ты сказать, что пыталась поднять это сама? Не уж умно - для такой-то умницы. - Нагнулся было за вторым ломом, но помедлил. - Как бы тут не было ловушки...
      - Ловушки?
      - Ну, ты знаешь - какого-нибудь колющего-режущего механизма, который срабатывает, как только откроешь крышку, нет, пожалуй, нет. - Он еще раз, внимательней, осмотрел надгробие. - 1720 год. Поздновато для таких штучек. Снова наклонился за ломом. - У тебя есть клинья, я вижу. Молодчина. Будь наготове, когда поднимется крышка, - предупредил он и опытной рукой взялся за дело.
      Марта затаила дыхание, когда крышка с бронзовой красавицей приподнялась, и показалась длинная черная щель.
      Через десять минут он выпрямился и отставил лом. Они славно поработали. Клинья были маловаты, их недоставало, но в любом случае стена не позволяла открыть крышку шире. Теперь между нею и гробницей зияла полоса черноты примерно с фут шириной.
      Они постояли, думая об одном и том же, глядя друг на друга. - Давай, сказал Тревор и указал на отверстие, будто пропуская в дверь. - Это - твое. Твоя находка. - И протянул фонарик.
      Она дрожащими пальцами торопливо включила его, просунула руку с ним под плиту, но опустить туда голову не решилась - и не из страха перед нависающей массой мрамора и металла. Нарушение покоя умерших, пусть даже очень давно умерших, пробуждает в каждом из нас первобытные, древние страхи, и Марта почувствовала внезапное отвращение к тому, что собиралась сделать. Кроме того, из мраморной коробки исходил слабый запах склепа - не тлена, но тени тлена, субстанции так давно запертой, что она уже почти испарилась. Но и в этом, едва заметном душке таилось нечто глубоко омерзительное.
      - Ну же, - нетерпеливо повторил Тревор, не сводя с нее глаз. - Или не хочешь? Может быть, я?
      - Нет-нет, - быстро сказала Марта. Как бы ни билось сердце, это ее, ее открытие. - Я сама. - Собралась с духом, поборола себя, сунула голову под плиту, в прохладную скверну разукрашенной мраморной коробки, и посмотрела вниз.
      Глаза человека, лежащего там без гроба, но на чужом гробу, ответили на ее взгляд.
      - Что там? - нетерпеливо, раз за разом спрашивал Тревор, а она молчала и не шевелилась.
      Потом, как во сне, вынула голову из-под крышки.
      - Что... - начал он было снова, но она слабым жестом велела посмотреть самому.
      Он подчинился, вынув фонарь из ее вялой ладони.
      И сам, уже под крышкой, долго, ошеломленно молчал, потом вылез, выпрямился, но, в отличие от Марты, быстро оправился. Передал ей фонарь, деловито измерил взглядом отверстие, снова просунул в него руки и голову. В неловкой позе, напрягая плечи и спину, наклонился пониже.
      Через несколько мгновений, вывернувшись, вынул сначала голову, а потом, чрезвычайно осторожно, на вытянутых руках вынес из отверстой мраморной пасти того, кому принадлежал взгляд, так поразивший Марту. Тревор бережно уложил его пол, и по тому, как он обращался с телом, было ясно, что оно невесомое, как кукла из папье-маше или картона.
      - Ростовщик, - произнес Тревор, и она кивнула, не в силах оторвать от него глаз.
      В момент своей гибели это был человек умеренного сложения, приблизительно сорока с небольшим лет. Кожа его задубилась и ссохлась, как пергамент, так что черты лица вполне сохранились, и по ним можно было прочесть характер, опасливый, осторожный, даже трусливый. Лоб его был высок, не слегка крючковат, рот и щеки сокрыты черной, курчавой легкой проседью бородой. Довольно длинная, дюймов в семь борода прядями ложилась на грудь, волосы, тоже тронутые сединой, доставали до плеч. Глаза, встретившие взгляд Марты сейчас исчезали, буквально испарялись, превращаясь в две печальные черные дыры. Он был одет так, как одевались торговцы тех времен: в кафтан и панталоны до колен из грубой темно-коричневой шерсти, под кафтаном - черный жилет, длинные черные шерстяные чулки. На одной ноге еще держался не уклюжий башмак с потемневшей, видимо, оловянной, пряжкой; другой башмак он потерял. У кистей рук виднелись оборки пожелтевшего полотна, без кружев, и под бородой - такой же жабо. Он надел все свое самое лучшее, по его скромным понятиям, для разговора с де Маньи, конюшим его патрона и покровителя, и в том же наряде был брошен в эту могилу, на гроб ее законной хозяйки. Это был последний дар мужа, его последняя, обращенная к Шарлотте шутка, ее последний сожитель...
      Глава 18
      От мыслей об изощренной мести принца Марту отвлекло еще одно обстоятельство. Нигде: ни на теле Якова, ни на его одежде, ни даже на светлых оборках рубахи - не было старых пятен крови.
      - Что они с ним сделали? - пробормотала она.
      - Что?.. А! - Тревор встал на колени и перевернул тело. На затылке ясно виднелась глубокая вмятина размером с раздавленное яйцо. Они помолчали, и Тревор снова перевернул тело лицом вверх.
      - Он должен быть в специальном кармане, - проговорил Тревор, - или в мешочке на шее. - И Марта снова подумала, что он знает о таких вещах не меньше ее, а может, и больше. - Ну, давай попробуем. - Он осторожно просунул пальцы под воротник Якова. Марту покоробило, но она переборола себя: уж слишком давно то, что лежало на полу, перестало быть человеком. Но все-таки это зрелище - обыск покойника - неприятно накладывалось на воодушевление удачи, и ей стало не по себе.
      - Вот он, - почти сразу сказал Тревор, тихонько, но неумолимо вытягивая тесемку. Тут борода Якова шевельнулась, как живая, указывая, что предмет на конце тесемки пополз вверх, потом он зацепился за что-то, и Тревору пришлось расстегнуть жилет и засунуть руку под рубаху, чтобы освободить его. Борода на мгновение приподнялась, и Марта увидела ворот полотняной рубахи, окольцовывавший сухую, бесплотную шею. - Вот, - он потянул вверх и в сторону и вытащил из-под воротника маленький темный мешочек - кажется, кожаный, затянутый шнурком. Марта ждала, что он снимет тесемку с шеи, но Тревор осторожно положил его на грудь Якова, прямо на пряди бороды, и мешочек улегся там, подобно кулону на цепочке. И, спрашивая себя, почему он это сделал, Марта заметила вдруг, слегка удивившись, что его трясет, как в лихорадке.
      - Ты - Тревор отстранился и встал на ноги, отдавая ей, как и раньше, право первенства.
      - Нет, ты, - мотнула головой Марта. Тогда он снова опустился на колени и склонился над телом. Движения его внезапно стали порывистыми - он еле сдерживал нетерпение. Когда попытка расширить отверстие мешочка не удалась, он яростно рванул шнур. Но усилия были излишни - старая кожа под пальцами расползлась, открыв небольшое нечто, завернутое в кусочек ткани, шелка или полотна - не понять. И чуть только Тревор коснулся ее пальцем, ткань рассыпалась в прах... Тут Тревор вновь поднялся с колен. В молчании смотрели они на камень. Драгоценность, и впрямь нетленная, как говаривал мистер Брезертон, лежала на останках бренной плоти Якова, на прядях его волос. Это был кабошон приблизительно в дюйм длиной, формой очень похожий на огромную каплю крови, полированный, абсолютно симметричный в своем нагом совершенстве, нагом, ибо лишен оправы. Он лежал, сияя и посверкивая, как бы празднуя освобождение из долгой тьмы, и был какого-то трудно определимого оттенка густого светло-вишневого, местами сливово-красного, мягкого тона, но яркий. Свет пульсировал в нем, и казалось, что он дышит. Его маленькое и словно живое тельце хранило в себе пучину огня, в которой можно было утонуть с головой, и светилась в его глубине, как удачно заметил 250 лет назад Джон Харрингтон, слеза, причем не радужным блеском алмаза, а розовым, ярким блеском, много светлее цвета самого камня. Это был не просто рубин редкой красоты. Это было нечто завораживающее, единой венное в своем роде чудо, которое просто не с чем сравнить, потому что нет ему в мире никакого подобия.
      - Значит, де Маньи не успел его снять, - подумала вслух Марта.
      - Что? А, да, - и Тревор заговорил быстро и нетерпеливо. Поначалу она ни слова не поняла, но звук его голоса заставили включиться.
      - Как мы это сделаем? - говорил он, и по сердитой, повышенной интонации она поняла, что он говорит это не в первый раз.
      - Сделаем - что? - отозвалась Марта устало, и он, теряя терпение, повторил еще раз:
      - Как мы поступим с рубином? Он застал ее врасплох.
      - Не знаю. Я не думала...
      - Не думала?
      - Да, как-то не задумывалась, что будет, когда я его наш.
      - Ладно, - оборвал ее Тревор. - Зато я задумывался. Уверяю тебя, я все обдумал. Смотри. - Тон его стал резким, командным. - Трудность не в том, чтобы увезти его в Англию или Америку. Ты просто возьмешь его с собой, и все. Никто не узнает. Это пустяки. Трудности, - принялся отбивать ритм указав тельным пальцем, - трудности начнутся тогда, когда мы попытаемся продать его в Америке. То есть когда ты попытаешься, - поправился он.
      - Когда я попытаюсь... сделать что? - тупо переспросила она.
      - О, Господи! - Такая несообразительность действовали ему на нервы. Конечно, продать его! А что еще ты собиралась с ним сделать? Повесить себе на грудь? Или на стену?
      - Не знаю. Ничего я не собиралась, - обиделась она. - Я вообще не готова к... к чему-то такому. Я должна подумать.
      - Не надо, - снова перебил он. - Говорю тебе, я уже все обдумал. Слушай. - Он глядел на нее, не отрываясь, словно гипнотизировал. - Ты поживешь здесь еще с неделю. Я как бы случайно встречу тебя где-нибудь и обязательно при свидетелях. Потом мы пойдем погулять. Посетим всех антикваров и блошиный рынок, все лавчонки, где продается старье. Сделаем вид, что ты собираешь красное стекло, все, что похоже на богемское, подвески от старых канделябров и жирондолей, - здесь всюду полно этого барахла. Ты купишь целую кучу всего такого и повезешь в Лондон, а потом и в Америку. В один прекрасный день начнешь мыть и перебирать свои сокровища, а они вечно в пыли, и обратишь внимание на эту стекляшку. Понесешь ее к ювелиру, и когда он определит, что это, я думаю, ты будешь в полной безопасности.
      - Но... - начала она, и напрасно: в его механически увереную речь нельзя было втиснуть и слова.
      - Под безопасностью я подразумеваю, что никому в голову не придет усомниться в твоих правах на камень. Это историческая ценность, и в обычном случае со стороны Германии могли бы быть претензии. Разговоры о расхищенном национальном достоянии и прочее. Однако, - тон его был одновременно и вкрадчивым, и назидательным, - однако в Германии нет единого правительства, и, черт побери, это удачно! Далее: я буду твоим свидетелем. Я был с тобой, когда ты его покупала. Я удостоверю факт законного приобретения. Поняла? Это будет выглядеть просто как счастливая случайность. Камень неизвестно как исчез и так же, неизвестно как, появился на свет Божий, а главное, в том же самом месте, где исчез. Единство места действия прибавит нашим показаниям убедительности. Так что все складывается превосходно. - Но... - попробовала она еще раз, и снова он не стал ее слушать.
      - Знаю-знаю, что ты хочешь сказать. Время. Конечно. Я тоже думал об этом. Разумеется, вернувшись домой, ты очень не скоро обнаружишь этот камешек. Поспешность вызовет подозрения. Полностью с тобой согласен. Из соображений благоразумия придется выждать. Месяцев шесть, может быть, год. Конечно, это будет мучение, но оно того стоит. И чем дольше ты выдержишь, тем труднее им будет что-то доказать. Ну, забросила свои стекляшки и забыла о них. Потом, через год, нашла и стала перебирать - звучит естественно и невинно, верно? Но козырная твоя карта - я. Я буду подкреплять твои показания. Я нужен тебе, дорогая. - Он улыбнулся, и улыбка, подчеркнув его болезненный вид, сделала его похожим на призрака. - Я тебе нужен. Тебе без меня - никак. И как только я удостоверю законность твоего владения камнем, никто не сможет помешать тебе выставить камень на продажу. Тут-то мы и получим свой приз. Ни минутой раньше.
      - Мы? - с силой перекрыла она этот словесный поток. - Мы?!
      Он помолчал немного, потом непринужденно заговорил: - А почему же не "мы"? - и улыбнулся ей своей мертвой улыбкой. - Вряд ли ты сможешь доказать без меня, без моего свидетельства, что купила его здесь, на блошином рынке. Без меня тебе не поверят. Таким образом, я оказываю тебе довольно значительную услугу. Поэтому, - его правая бровь немного поползла вверх, что совсем недавно тронуло бы ее до слез, - поэтому я заслуживаю кой-чего за труды, не так ли? Работник стоит своей цены. Я мог бы запросить половину того, что ты выручишь, - он сделал паузу, потом с эффектным, решительным жестом заявил: - Но, в конце концов, это не моя, а твоя находка. Буду справедлив. Скажем, треть. Это честно, не так ли? 3начит, треть.
      - Понятно. Но ты забыл об одном.
      - Да? Что такое?
      - Если камень и принадлежит кому-то, - подчеркнуто выразительно произнесла она,- так это мистеру Мак-Ивору.
      - Что?!
      - Он послал меня сюда, и он заплатил мне.
      - О, Господи. - Тревор разглядывал ее так, словно не верил своим глазам. - Не хочешь ли ты сказать, что будешь такой невообразимо прекраснодушной дурой и отдашь камень Мак-Ивору, у которого, кстати, и без того полно миллионов, только потому, что он тебе заплатил? Он что, за несчастные несколько фунтов купил тебя, как рабыню, со всеми твоими потрохами придачу?
      - То есть, - безмятежным тоном перебила она его, - я должна сказать ему и мистеру Брезертону, что ничего и нашла, а потом объявить всему миру, что все-таки кое-что обнаружила? Так, да? И как это, по-твоему, выглядит, а? Чем пахнет?
      - Не понимаю, почему тебя это волнует? - перебил он. Это вообще никому не интересно!
      - И ты думаешь, они не поведают всему свету, что наняли меня искать рубин? Думаешь, не опозорят меня с этой смехотворной байкой про блошиный рынок? Думаешь, не поймут, что я нашла рубин на деньги и по поручению Мак-Ивора и просто попридержала, пока стряпала это убогое вранье? Ты что всерьез думаешь, что они такие идиоты?
      - Но это же будет через год! - закричал он. - Да за год может случиться все, что угодно! За год старые хрычи сто раз могут помереть или... - Ну, ладно, если хочешь, жди дольше, чем год. Оба они старики, им осталось недолго, и когда они умрут, мы будем как у Христа за пазухой. Ни одна душа не узнает...
      - Я не о них думаю, - пробормотала она. - Совсем не о них я думаю...
      Впервые он замолчал в замешательстве, и когда эхо донесло до Марты ее собственные слова, она отчего-то сама странно смутилась. Но смятение быстро прошло, едва она поняла, что приняла решение сразу, как только увидела рубин, а не когда заговорил о нем Тревор. Это неосознанно принятое решение теперь четко оформилось в мозгу, потому что она все время незаметно; для себя о нем думала.
      - Не будешь ли ты любезна, - с нарочитой мягкостью произнес Тревор, сообщить мне, что ты имеешь в виду?
      Марта не ответила сразу, заглядевшись на "Глаз Кали". Он был невелик, но явился причиной больших несчастий: за него заплатили жизнью Шарлотта и де Маньи, Яков и трое неизвестных в простых гробах; из-за него сотня людей лишилась крова накануне зимы, - и всему этому был виной камешек длиной в полпальца! Триумфально сверкая на грубой ткани кафтана, на рядах волос с проседью, он казался ей теперь не прекрасным, отвратительным, воплощением дьявольских сил, не вполне растраченных в прошлом. В нем явно крылись не только былые, но и будущие злодейства. Во все времена он будет притягивать к себе жадность, предательство, позор, жестокость, Смерть. Внезапно она возненавидела его, как живого. Впрочем, он и был существом, живущим своей недоброй, отдельной от всех жизнью.
      - Объяснись же, о чем ты? - настойчиво и нетерпеливо спрашивал Тревор. - О чем же ты, если не о стариках?
      - Я думаю, - неуверенно сказала она, - я думаю о тех, кому рубин принадлежит на самом деле... О них. - Теряясь под его взглядом, она, тем не менее, указала сначала на надгробие, потом на Якова.
      - Ну и ну, - протянул он.
      - Они заплатили за это! - перебила она, со злостью убеждаясь, что плохо выражает то, что так хорошо понимает. - Камень - их, их по праву.
      - Погоди-ка, дорогая моя, - отчеканил Тревор слово за словом, глядя на нее так, будто впервые увидел. - Ты хочешь сказать - или мне померещилось? что намерена оставить рубин здесь? Просто уйти и забыть о нем?
      - А почему нет? - Она мужественно встретила его взгляд. - Что от него хорошего, кроме убийств, грабежа и неприятностей? Ведь на всех, кто владел им, он навлекал беду! - Она искренне хотела, чтобы он понял. - Тревор, разве ты не видишь? Это все равно, что выпустить убийцу, или инфекцию, или... Марта! - Слово упало, как удар топора, и она смолкла на полуслове. - Слушай меня и не перебивай. Ты имеешь хоть какое-то представление о том, сколько такая штучка стоит?
      - Такое же, как и ты, - огрызнулась она.
      - Как минимум двести тысяч фунтов, - продолжал он, не обращая внимания на ее реплику. - Причем без учета его исторической ценности. В долларах это будет... полмиллиона, так? Больше даже, чем полмиллиона, - он втуне ждал подтверждения своим выкладкам. - Марта, подумай. Это - безопасность, уверенность и комфорт на всю твою жизнь, пока хватит сил наслаждаться ею. Роскошь, удовольствия, возможность делать все, что угодно, и не принадлежать никому, кроме себя. Ни боссов, ни благодетелей с их идиотскими расспросами, - голос его дрогнул от ненависти. - И ты хочешь сказать, что готова отказаться от этого?
      - Но это не мое, - все еще терпеливо повторяла она, - вещь, которую меня наняли искать. Поэтому я должна либо доставить ее мистеру Мак-Ивору, или оставить там, где нашла, держать язык за зубами. Другого выхода нет.
      - Господи! - сорвался он. - По-моему, кто-то из нас сумасшедший. Неужто ты откажешься от такой удачи, от целого о стояния?
      - Но ведь тебя это не касается! - Она повысила голос, в глубине души поражаясь тому, что делает: невероятно, она посмела восстать против Тревора! - Это мое дело. Мое и только моё! Я работала, я его искала и нашла, и тут ты входишь и командуешь, что мне с ним делать...
      - Конечно, командую, и для твоего же блага. Просто необходимо, чтобы кто-то привел тебя в чувство.
      - Благодарю покорно, - холодно произнесла она, но спохватилась, стоит ли так уж иронизировать над его нежданной заботой? Она все еще подчинялась инстинктивному стремлению оберегать его от всего неприятного. - Тревор, сказ она сдержанно. - Решать - мне, и я решила.
      - Нет, не решила, - так же спокойно возразил он.
      - Нет, решила. - Оба они, как сговорившись, старательно избегали малейшего намека на злость или раздражение. - Прости, если тебе это не по вкусу, - трудно все-таки совсем избежать сарказма, - но я не хочу собственными руками бесповоротно сгубить свою профессиональную репутацию.
      Он вдруг притих, но не так, как раньше, а на глазах обратясь в незнакомца, причем враждебно настроенного. Потом почти вкрадчиво осведомился:
      - Кто тебе рассказал? Она смотрела, не понимая.
      - Кто рассказал тебе?
      - Что рассказал? О чем?
      - Ну, не надо притворяться, - мягко укорил он. - Особенно после того, что ты сейчас сказала.
      - А что я сказала? - изумленно спросила она.
      - Ты сказала: "я не хочу собственными руками сгубить свою профессиональную репутацию", - процитировал он, еде лав особое ударение на "я". - Это намек, не так ли, радость моя?
      - Я не говорила этого. То есть я не так это сказала. Я только сказала, не хочу портить себе ре...
      - Ударение, - перебил он. - "Я не хочу". Эмфаза. Я же не глухой.
      - Но я не имела в виду.
      - Я знаю, что ты имела в виду, - по-прежнему мягко перебил он.
      Они помолчали. Марта, вне себя от удивления, не знала, что и думать, но чувствовала, что случайно, помимо воли, ступила на опасную почву. Она поняла это по его взгляду - холодному, мучающему. Таким она еще никогда его не видела. - Значит, ты все знала обо мне. - Он улыбнулся. - Конечно. Я должен был догадаться, что найдутся добрые души тебя просветить. Кто? Кто, Марта? Скажи мне. Она недоуменно покачала головой.
      - Эдмондс? Лесли? Соунс? Ну конечно, Соунс. - Он улыбнулся еще шире, и ей стало вдруг страшно. - Я просто слышу, как он предупреждает тебя не приближаться к парии, к неприкасаемому. Да. Я попался. В самом начале того, что принято надавать головокружительной карьерой. Я не сделал ничего чудовищного - не более того, что благополучно сходит с рук большинству. Просто они не попадаются. А я попался. Не повезло. С тех пор я - белая ворона. Все было кончено прежде, чем началось... Так же, как у этой красотки на гробнице. - Его улыбка остановилась уже не улыбкой - оскалом, и это было ужасно. - Так, с тех пор для меня все двери закрыты. Я прозябаю на чужие по дачки...
      - Тревор, - перебила она. - Не надо, я не хочу слышать об этом.
      - Всякая грязная работенка, поденщина, пустячные поручения - приклей там, зачисть здесь - вот мой удел. При этом они так осторожны, что не доверяют мне ничего, имеющего хоть какую-то ценность. О, эта их доброта! Я бы вбил ее им в глотки! - Он больше не контролировал себя, его несло. - И Соунс присматривает за мной во имя былой дружбы с моим отцом! Таскает меня в этот клуб, мавзолей чертов, будь он неладен! Почти забытая сцена вспомнилась Марте. Теперь она поняла, почему ей показалось тогда, что один из мужчин по-родительски опекал другого, угрюмого. Впечатление было верным, несмотря на все ее тогдашнее неведение.
      - И ты пытаешься убедить меня, что ничего не знала? - Он все больше пугал ее своей улыбкой.
      - Я и не знала. - Чистая правда, но прозвучало неубедительно. - Ни один человек не сказал мне о тебе ничего плохого.
      - Так я и поверил! - отрывисто засмеялся Тревор. - Я у тебя в руках, ты поймала меня и прекрасно это знаешь. Знаешь, что в одиночку выставить эту штуку на продажу я не могу, - он показал на рубин. - Я засветился, весь профессиональный мир знает об этом. Меня мигом заподозрят. Ни при каких условиях мне нельзя действовать открыто. Я обречен держаться в тени, кто-то другой должен выйти на сцену вместо меня. Ты могла бы мне помочь, - в голосе зазвучал пафос, - но ты не хочешь! Держишь форс, потому что знаешь: я беспомощен, у меня связаны руки. Ты нужна мне, а я тебе, в общем-то, нет. Это ты тоже понимаешь. Для меня это вопрос жизни и смерти, но ты и пальцем не пошевельнешь, чтобы помочь мне!
      Это была почти истерика. Глаза горели, выделяясь на влажной белизне лица: он обливался потом в промозглой сырости склепа. Несмотря на оторопь и сумятицу в мыслях, она нашла определение для происходящего: танталовы муки. Еще здесь, в двух шагах, лежит спасение - а он не может им воспользоваться. Более всего ему нужно сейчас укрыться в тени репутации человека, который общепризнанно - вне подозрений, который мог бы стать фасадом в его сомнительной сделке, мысль о том, что столь безупречная личность никогда не предложит ему своих услуг, что для него подобное предложение достижимей вершины Эвереста, - эта мысль, видела Марта, была выше его понимания. Ибо он искренне верил, что все продажны, и что такие слова, как честь, порядочность, честность - смехотворные заклинания, этикетки на бутылках, которых ничего нет. Все это, с горечью поняла Марта, и было причиной его моральной неустойчивости, его самомнения, бесконечной способности к самообману. Иначе говоря, он был хронически неспособен верно оценивать тех, с кем имел дело
      - Послушай, Марта. - Вкрадчивая мягкость тона предвещала взрыв. Марта, милая, послушай!
      - Послушай ты меня! - закричала она в отчаянии. - Это мое! Это не мое и, уж конечно, не твое, неужели ты этого не понимаешь? Перестань меня уговаривать, это бесполезно. Я сделаю то, что сочту нужным, и здесь тебе нечего сказать, Тревор!
      - Не двигайтесь, - прозвучал вдруг загробный голос, неестественно гулкий под сводчатым потолком. - Вы, двое, не двигайтесь.
      И, переборов мгновенное оцепенение, они медленно повернулись на звук туда, где в проеме арки, на верхней ступеньке лестницы стоял Ставро.
      Глава 19
      Марта мгновенно догадалась, что Ставро явился на их сердитые голоса, тогда как отголоски ссоры, гуляющие в пустом пространстве церкви, позволили ему приблизиться незаметно, заглушив звук шагов. Он был таким же, каким она его помнила, - больным, уродливым, с глинистого оттенка лицом. Н немощное тело, словно заражаясь от близости к сокровищу, излучало энергию высокого напряжения. Он был опасен. Не обращая внимания на Марту, не спуская с Тревора глаз, он стал осторожно спускаться, нащупывая ногой каждую ступеньку. То, что в его руке был револьвер, выглядело совершенно естественным.
      - Как всегда, как всегда, - бормотал он, как бы причитая в унисон каждому шагу вниз по лестнице. - Я должен был знать, что все сызнова повторится, что будет как всегда...
      Значение этих слов тогда ускользнуло от Марты. Она наблюдала за Ставро, который не отрывал взгляда от Тревора, застывшего с мрачной гримасой на лице. Настороженная неподвижность Тревора не избежала внимания Ставро: Шевельнешь рукой - пристрелю!
      Ставро остановился в нескольких шагах от них, на расстоянии, с которого можно было держать события под контролем, и охватил взглядом все: Тревора, Марту, разверстую гробницу, высохшее тело на полу, красную каплю рубина на груди мумии. Потом снова впился глазами в Тревора, медленно покачивая головой, словно в подтверждение каким-то своим выводам, и ухмыльнулся.
      - Ты говорил, она не пойдет другой раз в церковь? - тихо пропел он, силясь быть ироничным, хотя гнев сотрясал его, мешал дышать. - Ты так сказал, да? Что она уже была там и не пойдет больше?