Поэтому он держал под наблюдением профессора. К сожалению, наблюдения его не увенчались успехом. В то же время он ловко заманил в ловушку ядро мишкольцевской коммунистической ячейки. В донесениях упоминалась девушка под кличкой «Белочка», которая в Хатване села на поезд Мишкольц — Будапешт. Она встретилась с Бушей, получила у него оружие и исчезла. Имя Белочки фигурирует также в наших досье как кличка связной коммунистического центра. Таким образом, мишкольцевская ячейка была связана с центром в Будапеште. Белочка исчезла вместе с оружием. Когда я был у Шалго, ему передали внеочередное донесение от его агента. В донесении говорилось о том, что за день до этого Марианна Калди явилась домой после нескольких дней отсутствия с тяжелым чемоданом. На другой день чемодан исчез. В то же время девушку посетила врач Мария Агаи, которой удалось бежать от моих людей. Ясно, что Марианна Калди и есть разыскиваемая Белочка. Шалго попросил разрешения самому арестовать девушку. Я для виду согласился. Но так как я не верил ему, то послал своих людей во главе с лейтенантом Мольтке на виллу, чтобы они арестовали всех находящихся там. В том числе и Шалго. Остальное вы знаете. Шалго застрелил бедного Мольтке и пытался бежать с девушкой…

Бомбежка прекратилась, наступила тишина, но отбоя воздушной тревоги не было.

— Я просмотрел заметки Шалго, — продолжал Шликкен, — те, что остались, потому что многое он сжег; затем приступил к сплетению нитей, или, если хотите, к складыванию мозаики. Я нашел донесения агента Шалго. Они оказались крайне интересными. В результате, с одной стороны, оставалось в силе мое предположение, что убийство было совершено Борши и Домбаи; на основании же донесения агента Шалго я выдвинул предположение номер два: Кальман Борши и Пал Шуба — одно лицо.

Кальману показалось, что стул под ним закачался. Ему стоило огромнейшего напряжения воли с улыбкой произнести:

— Неужели?

— Именно так. Свое предположение я основывал на следующем. Агент сообщил, что на виллу нанят новый садовник, фельдфебель из юнкеров Пал Шуба, инвалид войны. Шубу приняли на работу в тот самый день, когда сбежал Кальман Борши. Шавош заявил о намерении Борши дезертировать и в то же время устроил Шубу на работу.

— Это действительно логично.

— Безусловно, — кивнул Шликкен. — В другом донесении агента сообщается, что утром четвертого марта у Шубы в гостях побывал лейтенант с женой. На рассвете пятого марта они уехали. Не забудьте, что в ту ночь произошло убийство. Но мои предположения еще надо было доказать. Я приступил к этому, и разочарование последовало за разочарованием. Дал указание начать слежку за Шавошем. И услышал о нем наилучшие отзывы. Надежный человек, настоящий венгерский патриот. Выяснилось, что Шавош не только вас устроил, но и почти каждого из выздоравливающих в клинике больных определял на место.

— Это и я могу подтвердить, — сказал Кальман, немного успокоившись.

— Я запросил в прокуратуре дела на Кальмана Борши и Шандора Домбаи. И новые разочарования постигли меня. В делах я обнаружил три видовых открытки. Открытки были переданы в прокуратуру главным врачом Шавошем. Все три были присланы Кальманом Борши. Первая открытка прибыла из Стамбула, остальные две из Каира; последняя датирована вторым марта. Специалисты-графологи определили, что письма не подделаны. Марки, а также штампы на открытках настоящие… Вот видите, дорогой Шуба, каким путем вы подпали под подозрение.

— У меня мороз пробежал по коже, господин майор. Ваш агент находился на вилле?

— Агент Шалго. После всего этого я стал пристально следить за вами. Видите ли, мне также не понравилось, что вы скрыли от меня свою любовь к Марианне. Это можно всячески объяснить и оправдать, но мне это не понравилось. Мы провели следствие. Все совпадало. Ваше ранение, госпиталь в Киеве, клиника. К сожалению, не удалось устроить очную ставку с вашей матерью, потому что село Велика оказалось в зоне, контролируемой партизанами. Я показал вашу фотокарточку Топойе, но он не опознал вас. Согласно донесению, ту ночь вы провели с Марианной. Лейтенант и его жена спали в вашей комнате. Вся моя работа на протяжении многих недель и мои предположения пошли насмарку. Однако Кэмпбел и главный врач Шавош не выходили у меня из головы. — Он замолчал и стал прохаживаться по комнате. Наконец продолжил: — И все же, несмотря на разочарования и неудачи, мне удалось поймать убийцу.

— Поймали? — спросил с удивлением Кальман.

— Поймал, дорогой Шуба.

— Это действительно увлекательно, как в детективном романе, — улыбнулся Кальман. — И кто же убийца?

— Вы, Кальман Борши.

На мгновение наступила тишина. Затем Кальман начал громко смеяться.

— Простите, господин майор, — сказал он, все еще продолжая смеяться. — Вы обладаете поразительными способностями к юмору.

— Юмор — это соль жизни, дорогой мой. Я, конечно, знал, что вы не признаетесь в убийстве, — проговорил Шликкен. — К разоблачению серьезного противника, — продолжал майор, — я обычно готовлюсь очень тщательно.

— Но почему вы, господин майор, думаете, что я — это Кальман Борши и что именно я убил Хельмеци?

— Я не думаю, я знаю. Расследование, мой дорогой друг, почти искусство. Вы не заметили, что во время допросов я ни разу не спросил вас о лейтенанте и его жене?

— А я бы охотно ответил.

— Придет очередь и этому, — сказал Шликкен. — Вы помните, как вы, немного надломленный, явились ко мне, чтобы давать показания?

— Помню. Я даже вспоминаю, что в это время по радио передавали «Реквием» Моцарта.

— Это была радиола. Хотите послушать?

— С удовольствием. Я думаю, что после бомбежки это было бы весьма кстати.

Шликкен подошел к столику, включил радиолу. Зазвучала мрачная музыка Моцарта. Кальман взглянул на улыбающееся лицо майора. Вдруг музыка оборвалась, только слышался монотонный шум аппарата, и Кальман увидел, что это не радиола, а что-то иное, таких машин он никогда не видел. Неожиданно он услышал голос умирающей Марианны, ясно произносящей его имя: «Кальман…»

Он закрыл глаза, ухватился обеими руками за сиденье, с трудом сдержав себя, чтобы не закричать.

Шликкен смотрел в исказившееся лицо молодого человека и улыбался.

Они оба слушали шепот Марианны:

«Кальман… Я думала, когда кончится война, мы весь день от зари до зари станем бродить по городу».

Майор выключил аппарат.

— Пока и этого достаточно, — сказал он и подошел к Кальману.

Молодой человек открыл глаза. Отсутствующим взглядом посмотрел на Тодта, затем перевел глаза на Шликкена. Вот теперь он уже должен драться за свою жизнь.

— Бедная Марианна… — произнес он тихо. — Это была бесчеловечная, жестокая шутка, господин майор. Вы хотите, чтобы я работал у вас, и в то же время так шутите со мной. Вы знаете, как я любил свою невесту. Вы подозреваете меня, и этого вам недостаточно, вы еще воспроизводите голос несчастной.

Шликкен вытаращил на него глаза.

— Что?! Я шучу? Я подозреваю? — Он уже терял терпение. — Объясните мне, почему из Пала Шубы вы стали Кальманом? И зачем врали, изворачивались?

Кальман, сохраняя серьезность, взглянул на майора.

— Я вас понял. Зная содержание подслушанного разговора, вы, господин майор, предполагаете, что я — Кальман Борши. Этот разговор свидетельствует лишь о том, что я очень любил свою невесту и что я лгал вам. Но я ведь в конце концов сообщил место, где спрятано оружие, кроме того, сообщил две фамилии.

Майор покачал головой.

— Ах, черт побери! Только вы забыли рассказать, что Резге и Кубиш бежали в Словакию.

— Но тогда докажите, что я не Пал Шуба. Устройте очную ставку с моей матерью, фронтовыми товарищами, с обслуживающим персоналом клиники.

— А имя Кальман?

— Пожалуйста, посмотрите мой листок для прописки или инвалидную книжку.

— Что мне там смотреть?

— Моего отца звали Кальманом. Я терпеть не мог имя Пал и очень любил своего отца и его имя. Да и вообще дома меня звали Кальманом. Когда Марианна стала моей, я попросил ее, чтобы, когда мы бываем вдвоем, она звала меня Кальманом. Господин майор, я честно выполнял все ваши задания. Что вы, собственно, хотите от меня?

— Вы ловко защищаетесь, молодой человек, — сказал майор одобрительно и взглянул на Тодта. Капитан пожал плечами. — Когда я впервые прослушал запись, у меня возникли сомнения…

Кальман перебил его:

— Господин майор, ваш агент находился на вилле. Насколько я помню, агент сообщил, что четвертого ночью, когда произошло убийство, я был вместе с Марианной. Это неправда. Ту ночь я провел с Илоной Хорват. Вот какое «достоверное» донесение вы получили от своего агента.

— Совершенно справедливо, но вы и после убийства могли пойти к своей невесте. Вы оба умеете конспирироваться.

— Я прошу вас, господин майор, устроить мне очную ставку с Илоной Хорват.

— Это что-то новое. Действительно нужно проверить. Заметьте себе, капитан. У вас нервы — как канаты, молодой человек, — сказал Шликкен, обращаясь к Кальману. — Я признаю, что здесь имеется много противоречивых моментов. Я, конечно, видел эти противоречия уже давно. Знаете, что я сделал? То, что обычно делают драматурги. Я начал с третьего акта. Я остался при своем идефиксе, что вы — Кальман Борши. И тогда я спросил себя, что бы сделал Кальман Борши, если бы узнал, что его товарища Шандора Домбаи схватили? Если бы я был Борши, то немедленно поставил бы в известность человека, для которого опасен провал Домбаи. И вот вы узнали, что Домбаи находится здесь, в подвале. Как же вы поступили? — Кальман молчал. — В прошлом веке один датский ученый изобрел звукозаписывающий аппарат. Мы применяем его всего года два. Особенно я, потому что обожаю технику. Мы устанавливаем чувствительный микрофон куда-либо и затем записываем разговор на магнитную ленту. Хотите, чтобы я воспроизвел ночь, проведенную вами с Илонкой? Благодарение богу, вы очень внятно говорили. И имя доктора Шавоша произносили довольно четко.

Нависла гнетущая тишина. Кальман мгновенно оценил обстановку. Провалился. Спасения нет. Теперь надежда только на то, что дядя Игнац не попал к ним в руки.

— Вы выиграли, — проговорил он тихо.

— Первая разумная короткая фраза. Я знал, что перед фактами вы сдадитесь, — сказал Шликкен.

Кальман пожал плечами.

— Приходится, господин майор. — Он закурил сигарету. — Когда вы схватили Домбаи?

— К сожалению, мы еще не схватили его, но, надеюсь, с вашей помощью это удастся сделать очень скоро.

Кальман рассмеялся.

— Чему вы смеетесь?

— Рад, что не схватили Домбаи.

— Это вопрос времени. Но я хотел бы спросить у вас кое-что. Почему вы выдали Фекете? Почему провалили Виолу?

— Я догадался, что Фекете — провокатор, что он ваш агент. Он был слишком упитанным для человека, выдержавшего шесть недель тюремного заключения. Многие годы он якобы был безработным, а во рту у него настоящий золотой прииск. Говорил, что не курит. А ментолом от него так и несло, да и между зубов виднелись крошки табака. И еще: вряд ли можно найти такого коммуниста, который бы после нескольких часов знакомства выдал важнейшую тайну организации. Не обижайтесь, но это была точно такая же примитивная штука, как и вчерашняя встреча в ресторане и комедия с этой перевязкой. Я чуть живот не надорвал, глядя, как ваши сыщики ведут наблюдение. В этом следовало бы потренироваться и господину капитану.

— Тодта там не было, — сказал майор, засмеявшись.

Кальман махнул рукой и посмотрел на ботинки капитана.

— Как хотите, но это так, господин майор. А теперь можете расстрелять меня, потому что больше я уже действительно ничего не скажу.

— Посмотрим. Вы не коммунист, — улыбнулся Шликкен, — следовательно, не одержимый, а разумный человек. А я все еще продолжаю верить в здравый смысл…

Кальман до самого рассвета проговорил с Шалго. Старший инспектор сразу узнал его.

— Вы Пал Шуба, не так ли?

Кальман сел на солому, посмотрел на толстяка.

— Почему вас это интересует? Не все ли равно, как меня зовут?

— Мне абсолютно все равно. А вообще-то я Оскар Шалго. Мне кажется, что вы знаете мое имя. — Старший инспектор остановился перед Кальманом. — Если вы не Пал Шуба, тогда Кальман Борши. — Сев на солому поближе к Кальману, он спросил: — Умеете свистеть?

— Умею, — ответил Кальман, подумав при этом, что старший инспектор наверняка свихнулся.

— Нагнитесь ко мне поближе. — Кальман наклонился, толстяк начал ему что-то шептать на ухо. Кальман пожал плечами, повернулся, сел спиной к двери и тихо начал насвистывать. А Шалго, закрыв носовым платком рот, спросил:

— Как вы провалились?

— С каких пор вы знаете, что я Кальман Борши? — Они сидели плечом к плечу, разговаривали и свистели, так как, по мнению Шалго, свист мешал подслушиванию.

— Я давно уже вас подозревал. Но убедился в этом только перед своим провалом. Вы хорошо работали, только все наши предположения настолько совпадали с вашими действиями, что это, как бы сказать, предельно подтверждало подозрение.

— С какими действиями?

— Ну, смотрите сами. — Шалго потер лоб. — Когда вы дали Хельмеци адрес Гемери, откуда-то вам нужно было просмотреть до конца это драматическое представление. С берега Дуная ничего нельзя было увидеть. Церковь была заперта. Когда я узнал, что вы находитесь в связи с девушкой, у меня закралось первое подозрение. Марианна из своей квартиры на улице Вам могла отлично видеть этот божественный спектакль.

— Скажите, кто был агентом в доме Калди?

— Вы все еще не знаете?

— Рози Камараш?

— Кто вам сказал?

— Как-то раз Марианна заметила, что Рози подслушивала у моей двери.

— Ее интересовало, не у вас ли Илонка.

— Она следила и за Илонкой?

— Только за девушкой. Чисто женское любопытство… Илонка Хорват была моим агентом…

Они долго молчали.

— Не шутите. Значит, меня провалили вы, а не Шликкен?

— К сожалению. Я уже не мог предупредить. Я думал, что вы догадаетесь.

— Это невероятно, — сказал Кальман. — Так, как она любила… нет, нет, так любят от всего сердца…

— Она действительно любила вас от всего сердца, да со страху выдала… По всей вероятности, Шликкен заверил ее, что с вами все будет в порядке. Она и меня просила об этом. К тому же она ненавидела Марианну.

— Но… Когда мы были вдвоем в камере, Марианна рассказывала, что Илонку избили немцы.

— Они разыграли спектакль. Шликкен в этом деле большой мастер. Он сначала пишет настоящее либретто и по нему уже ставит пьесу. А девушка училась в театральном училище. Вообще-то она из провинции. В восемнадцать лет она стала любовницей одного политического деятеля и украла у него драгоценности на большую сумму. Ее без шума арестовали во избежание скандала. Мне посоветовали обратить на нее внимание. Я запросил ее дело. Поговорил с ней и предложил ей: или она в течение двух лет будет работать на нас, или ей придется сесть за решетку. У нас она должна будет хорошо работать — убирать, мыть — и исправляться. Я пообещал, что потом она снова сможет продолжать свои занятия. С прошлой жизнью будет покончено, и я помогу ей в этом… Что ей оставалось делать? Она с радостью согласилась. И хорошо работала, только вы сбили ее с толку…

— Почему вы так откровенно говорите со мной? — поинтересовался Кальман.

— Покойники откровенны между собой. А мы ими и являемся. — Шалго закрыл глаза, тяжело вздохнул.

— Зачем вы, собственно говоря, переметнулись в другой лагерь? — спросил Кальман. — Ведь если вас поймают коммунисты, они разделаются с вами.

— Вряд ли у них на это будет время. Вообще объяснить это нелегко. Просто я сыт всем по горло. Вам еще не приходилось бывать в таком состоянии, когда тебя воротит даже от самого себя? Хотя вы еще слишком молоды. А я уже устал. Нет, я не сделался коммунистом… Но, как бы это сказать… Не сочтите, что я оправдываюсь, но я никогда не обижал их, я был человеком принципов, теории…

— Вы ловили их с помощью своей логики, а палачи их мучили или забивали до смерти. Так кто же больший преступник, вы или они?

Шалго открыл глаза.

— Вы что, уже прокурора из себя строите? Не рано ли? — спросил он. — Вы ошибаетесь, если думаете, что я собираюсь защищаться. Я даже не буду ссылаться на то, что я всего лишь соблюдал законы. Можете удивляться. Если бы мне удалось выжить благодаря какой-нибудь ошибке или случайности, я бы не стал выставлять этот аргумент в свою защиту, хоть это и правда, я действительно многих коммунистов раскрыл, но, когда немцы оккупировали страну, я поставил точку, сказал себе: баста! Я предупредил даже нескольких человек, дал им возможность бежать, среди них был и Калди; кроме того, я сжег массу своих записей.

Кальман задумчиво сказал:

— Мы не останемся в живых. Я не буду прокурором, а вы — обвиняемым. Если даже за другое и не накажут, то за убийство нас обоих повесят.

Шалго странно улыбнулся.

— Скорее нас замучают до смерти. Вы не знаете Шликкена.

— Скажите, немцы проиграют войну? — спросил вдруг Кальман.

— Они уже проиграли. И знаете когда? Летом сорок первого.

— Почему именно тогда?

— Потому что плохо рассчитали. Потому что плохо сработали немецкие разведчики. Мне известно несколько донесений тех времен…

— Что ж было в донесениях?

— Разведчики утверждали, что Советский Союз не был подготовлен к войне; что его вооружение было недостаточно современным и тем самым реальные возможности ведения молниеносной войны были налицо. Но они ошиблись в главном: в оценке морального духа населения. Они утверждали, что после нападения немцев все республики во главе с Украиной поднимутся против существующего режима. И я верил этим рассуждениям. Только позже я начал в этом сомневаться. А когда прочитал донесения начальника разведки Второй венгерской армии о действиях партизан, то сказал себе: «Ого, осторожнее, возможно, тебе большевизм не нравится, но что-то в этом движении есть…»

«Наверняка что-то в нем есть, если Марианна могла умереть за свои убеждения, — подумал Кальман. — А она ведь не принадлежала к рабочему классу. Одно небо знает, что в нем такого».

— Меня считали, — продолжал Шалго, — специалистом по делам коммунистов. Я сейчас не хочу разбираться в их теории — это в данный момент не интересно. Я очень много раздумывал также над тем, почему к этому движению присоединяется столько интеллигентов.

— Вы считаете возможным, что после войны англосаксы окажутся против Советского Союза? — спросил Кальман.

— Сейчас я вам скажу такое, что ахнете, — заинтриговал Кальмана Шалго. — Я за последние недели прочитал несколько разведывательных донесений. Английская разведка пытается установить контакт с людьми Канариса. Возможно, и с самим Канарисом. Я даже считаю вполне вероятным, что они еще во время войны договорятся с ними выступить против Гитлера и Советского Союза.

— Как так против Гитлера?

— Да хоть бы так, что люди Канариса уберут Гитлера, чтобы сохранить германскую военную машину и предотвратить вторжение советских войск в Европу.

— Вы плохо знаете англичан, — возразил Кальман и убежденно продолжал: — Англичане не любят коммунистов, это факт, но они джентльмены и не склонны к подобным аморальным действиям.

— Не обижайтесь, молодой человек, если я скажу, что вы в политике профан. Не имеете ни малейшего представления о ней.

Кальман встал, потянулся, расправил свои закоченевшие конечности. Воздух в камере был тяжелым и затхлым, затрудняющим дыхание.

Вдруг в тишине прозвучали обрывки разговора, нарушившие тишину. Послышались шаги. Кто-то спускался по ступенькам в подвал.

Кальман подал знак Шалго, чтобы тот не шевелился.

— Смена часовых, — шепнул он. — Сейчас часовой старой смены уйдет, а новый проверит все камеры. Слышите? Приближается.

— Ничего не слышу.

— Тогда вы просто глухой. Прислушайтесь и не сопите. Вот он подошел к нашей двери. — Кальман услышал, как часовой осторожно отодвинул задвижку и заглянул в глазок. — Теперь он вышел из подвала, — прошептал Кальман. — Слышали, как хлопнула дверь? Выходит во двор, поворачивает направо, идет к воротам… — Вдруг Кальман резко обернулся; лицо у него было взволнованное. — Вставайте и не удивляйтесь, вставайте быстрее! Хотите рискнуть?

— Что вы задумали?

— Рискуете или нет?

Шалго с глупым видом уставился на возбужденного молодого человека.

— В нашем распоряжении двадцать минут. Или мой план удастся, или нас подстрелят, и тогда мы избежим пыток. Я знаю виллу как свои пять пальцев, а сад еще лучше. Ну так как?

Толстяк пожал плечами.

— Что я должен делать?

Кальман подошел к двери. Лег на спину на бетонный пол ногами к двери.

— Придавите меня коленом и душите. Я буду орать, а вы, не жалея, лупите меня, лупите изо всех сил. Если часовой откроет дверь, отскочите в сторону; если он упадет, немедленно хватайте его автомат.

Шалго наступил коленом Кальману на грудь, начал душить его и колотить. А Кальман стал что есть мочи вопить. Несколько раз он ногой ударил в дверь. Они услышали, что часовой подбежал к двери. Посмотрел в глазок, затем быстро распахнул дверь.

— К стенке! — рявкнул он, держа автомат на изготовку.

Шалго, задыхаясь, поднялся, лицо у него налилось кровью, он прислонился к стене, тяжело дыша и пытаясь что-то объяснить часовому.

— Молчать! Свинья! — заорал эсэсовец и шагнул в камеру, направив автомат на Шалго. Одновременно он бросил взгляд на распростертого на полу Кальмана.

— Встать!

Кальман пошевелился. И вдруг молниеносным движением левой ноги он носком ботинка зацепил за пятку охранника, а правой ногой ударил его по коленной чашечке. Эсэсовец упал как подкошенный; головой он ударился о стену. Шалго тут же навалился на него всей тушей. Они с Кальманом быстро связали его и в рот воткнули кляп.

— Снимите ботинки и возьмите их с собой, — тихо сказал Кальман.

Через несколько мгновений они уже бежали по коридору. Прижимаясь к стене, поднялись по ступенькам. На площадке остановились. Кальман заглянул в окно, ведущее в полуподвальное помещение. Коридор был погружен в темноту. Он кивнул Шалго, чтобы тот следовал за ним, открыл окно, влез на подоконник и осторожно спустился в коридор. Шалго проявлял теперь максимум расторопности, теперь он не производил впечатления неповоротливого толстяка. Через несколько секунд он уже сидел верхом на подоконнике; ловко перекинул ноги и с помощью Кальмана бесшумно спрыгнул на пол. Кругом стояла давящая тишина. Кальман махнул своему спутнику рукой и на цыпочках подкрался к своей комнате. Неслышно, как его учили на курсах разведчиков, открыл дверь и вошел. За своей спиной он слышал приглушенное дыхание Шалго.

Заперев дверь, он предостерегающе приложил палец к губам, затем достал из тайника револьвер и отдал его Шалго. Тот жестом показал, что на нем не держатся брюки и что на ботинках нет шнурков. Кальман достал из шкафа поясной ремень и отдал Шалго. Затем открыл окно. Моросил теплый майский дождь. В воздухе стоял свежий аромат сирени.

Без всяких приключений они добрались до развесистых кустов, скрывавших ограду, осторожно встали, плотно прижимаясь к ограде. Было так темно, что Кальман и Шалго еле различали друг друга. Кальман склонился к уху старшего инспектора.

— А теперь осторожнее, — прошептал он. — Ухватитесь за прутья ограды, встаньте на каменную кладку, затем на мои руки.

Шалго кивнул. Быстро взобрался на верх ограды, перемахнул через нее. Прижимаясь к прутьям, спустился вниз и приник к земле.

Кальман легко подтянулся. Он уже был на ограде, когда услышал быстрые шаги приближающихся караульных. Перекинул ногу. В это время завыли сирены и кто-то заорал:

— Тревога!

Кальман спрыгнул на мягкую землю рядом с Шалго, и они помчались, пригибаясь к мокрой траве, по направлению к густым зарослям кустарника.

А сирены продолжали зловеще выть, выть, не переставая…