8

Беседа Кальмана с Тимаром длилась почти два часа. От подполковника Кальман ушел не в очень-то хорошем настроении: прощаясь, подполковник сказал, что, возможно, им придется встретиться еще раз.

— Я и тогда не смогу добавить ничего нового, — сказал Кальман, беря отмеченный пропуск.

— А вдруг на досуге и вспомните что-нибудь, — возразил подполковник.

Нет, Кальман не сердился на следователя, понимая, что тот во многом прав, что его подозрения в общем-то небезосновательны; на его месте он вел бы себя, вероятно, точно так же.

— Скажите, товарищ подполковник, почему вы не верите мне? Я действительно не знаю ни доктора Марию Агаи, ни товарища Татара. Даже имени такого не слыхал.

Тимар ничего не ответил — наверно, не захотел открывать свои карты. А Кальмана именно эта его замкнутость и подозрительность раздражала больше всего.

Выйдя из здания, он позвонил Каре.

— Зайди ко мне, — предложил полковник. — Я сейчас же закажу тебе пропуск.

Приветливый тон Кары несколько успокоил Кальмана.

Они обнялись, как всегда. Кара попросил секретаршу сварить кофе.

— Если появится товарищ Домбаи, — сказал он девушке, — пусть заходит. Садись, Кальман, — обратился он к приятелю.

Кальман сел и, тяжело вздохнув, откинулся в кресле Кара достал из сейфа альбом.

— Вот, получил, — сказал он и принялся листать его. — Кто это тебе вручил? Юдит что-то объясняла мне, но из ее объяснений я ровным счетом ничего не понял.

Кальман рассказал Каре историю с альбомом: пока он с профессором Акошем обедал в ресторане, кто-то подменил альбом.

— Ключ от комнаты был при мне, — пояснил он. — И вообще все эти дни за мной кто-то неотступно следил.

— Странно, — удивился Кара, листая альбом. — Ты-то как думаешь, почему подменили альбом?

Кальман неторопливо поправил складки брюк, потом только поднял глаза на полковника.

— Какой-то твой агент, вероятно, послал тебе это, — предположил он.

— У меня нет агентов в Вене.

— Ну, кадровый разведчик.

— Я контрразведчик, у меня нет закордонных информаторов. Ну, а теперь расскажи поподробнее, каким образом этот альбом попал к тебе.

— Пожалуйста, — сказал Кальман. — По этому поводу ты мне и звонил?

— И по этому тоже…

— Ты знаешь, с кем я встречался в Вене?

— Понятия не имею.

— С Оскаром Шалго.

— Да не может быть!

— И не раз. Представь себе; Шалго — французский гражданин, сменил фамилию.

— На Отто Дюрфильгера?

— Ты это знаешь?

— И стал майором французского Второго бюро? — продолжал Кара.

Кальман оторопел.

— Ты это серьезно?

— Вполне. И не очень рад тому, что ты с ним встречался.

— А я даже был у него в конторе.

— Знаю. Ты хотел уговорить его, чтобы он вернулся на родину.

— Тебе и это известно? — удивился Кальман.

— Жаль, что тебе не удалось вытащить его сюда, — продолжал Кара, уклоняясь от ответа. — Шалго много о чем мог бы порассказать. Побродяжничал он немало. Хорошо бы, если бы ты вместе с историей об альбоме написал также, когда и где ты встречался с Шалго.

Они замолчали, потому что вошла секретарша с кофе. Она что-то тихо сказала Каре.

Кальман пил кофе и раздумывал над только что услышанным. Он убедился в том, что Кара не откровенен с ним, но решил пока не говорить ему о своем предположении.

Когда секретарша вышла, Кальман поставил чашку на стол и, словно Шалго вообще не интересовал его, стал говорить о другом. Рассказал, как его допрашивал подполковник Тимар и что расстался он с ним не в наилучшем настроении. Понятно, что Мария Агаи хочет докопаться до истины. Но чего хотят от него, Кальмана Борши?

Кара допил свой кофе.

— Разве Тимар не сказал тебе?

— У меня было такое ощущение, что он не верит мне ни на йоту. Скажи, Эрне, ты знал когда-нибудь коммуниста по имени Виола?

— Знал.

— Этот человек жив?

— К сожалению, нет. Шликкен и его палачи убили Виолу. Между прочим, знала его и Марианна. Одно время она была его связной.

— Я никогда не слышал от нее этого имени, — сказал Кальман. — Когда случился его провал?

— Я думаю, в первые дни мая.

— И вам известно, кто его выдал?

— Именно это и хочет выяснить Тимар.

— Он не называл мне этого имени, — задумчиво проговорил Кальман. — Он все расспрашивал меня о Татаре.

— Товарищ Татар в подполье работал под фамилией Виола.

Кальман, пораженный, не смея поверить в то, что услышал, посмотрел на полковника.

— Татар и Виола?..

— Одно и то же лицо! Он скрывался в Ракошхеди, оттуда руководил работой северных ячеек. Но провокатору удалось узнать пароль и выдать его немцам. Где ты слышал имя Виолы?

— Мне назвал его Шалго, — вырвалось у Кальмана.

Теперь наступила очередь Кары удивляться.

— Шалго?

— Да, мы припоминали с ним старое, и он назвал это имя.

— Странно, — задумчиво проговорил Кара. — Очень странно.

Вошел Домбаи и остановился у двери. Кара показал ему на кресло.

Домбаи не хотел мешать их разговору и сказал, что лучше зайдет попозже, тем более что у него масса дел. Кальман поднялся и пошел ему навстречу.

— Да садитесь же вы! — прикрикнул на них Кара.

У Домбаи был такой кислый вид, что Кальман сразу же почувствовал недоброе.

— А ну, расскажи Шандору, с кем ты встречался в Вене.

— С Шалго, — сказал Кальман. — Только не заставляй меня повторять все сначала, да еще со всеми подробностями.

Охотнее всего Кальман сбежал бы сейчас домой. Слова Кары о Виоле встревожили его не на шутку. Нет, он не ошибся. Фекете был провокатором. Вот что он должен доказать!

— Что с тобой? — спрашивал его Домбаи, дергая за рукав. — Ты что, оглох?

Кальман пробормотал что-то об усталости, что ему очень много пришлось работать в последние месяцы и что он хотел бы поехать отдохнуть.

— А о чем ты спрашивал?

— Что с Шалго?

— Не знаю. Вернее, все, что узнал, я уже рассказал Эрне. Как Маргит?

— Хорошо. — Домбаи встал. — Я сейчас вернусь, — сказал он Каре. — Мне нужно отдать кое-какие распоряжения, а затем я хотел бы все же доложить тебе.

Кальман поднялся.

— Подожди, пойдем вместе, — сказал он.

— Нет, ты не уходи, — остановил его Кара. — Мне еще надо с тобой поговорить. — Кальман сел опять в кресло. Он казался самому себе жалким и смешным. Закурив, он вопросительно посмотрел на полковника.

— Я хотел попросить тебя об одной любезности, — пояснил Кара.

— О какой?

— Но прежде я должен тебя предупредить: все, что я тебе сейчас скажу, — государственная тайна.

— Тогда не говори. Хочу жить без тайн.

— Увы, я должен тебе сказать об этом. В течение двух лет ты был руководителем лаборатории «В». Ты хорошо знаешь работающих там инженеров и техников, лучше меня знаешь документацию приборов ВН…

— Почему ты подозреваешь в чем-то инженеров и техников? — перебил его Кальман. — На основании одной лишь схемы включения ВН—00—7 можно без труда додуматься до устройства прибора. А схема включения побывала в руках и монтажников, и мастеров, обслуживающих контрольно-измерительную аппаратуру.

Реплика Кальмана смутила Кару.

— Откуда ты знаешь, что речь идет о приборе 00—7? — спросил он удивленно.

— Агента вы хоть захватили? — вместо ответа спросил уже совершенно спокойно Кальман, сделав вид, будто он не слышал вопроса полковника. Но Кара не ответил Кальману, а недоуменно уставился на него. — Я говорю о Балаже Пете и об инженере.

— Откуда ты их знаешь?

— Я тоже немножко полистал твой альбом, — сказал Кальман. — Истратил на это полночи.

— Ты расшифровал телеграмму?

— Частично. Или, может быть, фамилия курьера не Пете?

— Значит, ты все знаешь?

— Только то, что удалось расшифровать. А о дальнейшем догадываюсь. Вы перевербовали Пете и послали на явку. А затем упекли в тюрьму Даницкого.

— Нет, не «упекли», — возразил Кара, — а англичанин не вышел на явку. Но, как я понимаю, ты знаешь и то, кто послал мне этот альбом?

— Этого я не знаю, но думаю, что скоро узнаю. Мне просто нужно хорошенько поразмыслить над всем происшедшим. Кое-что я уже подозреваю.

Кальман подошел к Каре.

— Эрне, — сказал он, дотронувшись до его рукава. — Может быть, я и в самом деле веду себя странно, но ты пойми меня правильно, у меня есть на то причина. Если бы ты был в состоянии помочь мне, я рассказал бы тебе все откровенно. Но, увы, ты не можешь мне помочь, а я не хочу понапрасну обременять тебя своими заботами.

— Можешь совершенно спокойно рассказать мне все.

— Пока еще нет. Может быть, когда-нибудь позже. Но прошу тебя, верь мне.

— Да в чем дело? Почему ты говоришь какими-то загадками?

— Вы расшифровали текст, изъятый у этого Пете?

— Пока еще нет, — сказал Кара. — Но это вопрос времени.

— А по-моему, его шифровка — набор случайных цифр, чтобы ввести вас в заблуждение.

— Почему ты так думаешь? — с интересом спросил полковник.

— Я попытался представить себе ход мысли моего дяди, — сказал Кальман. — А поскольку я знаю его лучше, чем вы, мне кажется, я разгадал его замысел. Шалго, по сведениям, полученным от французского агента, продался англичанам.

— Точно.

— Но из донесения, если я правильно расшифровал текст, явствует, что Шалго не знает имени инженера, согласившегося на сотрудничество с иностранной разведкой. Теперь слушай меня внимательно, потому что в этом — существо вопроса. Вполне вероятно, что эти важные сведения майор Рельнат не сообщил даже своему курьеру, хотя, впрочем, ты знаешь это лучше меня.

— Правильно, не сообщил!

— Откровенно говоря, это и так ясно. Имя агента — в шифровке. Если агент даже провалится, он не сможет выдать самого главного… — Кальман немного задумался, прошелся по кабинету. — Все, есть! — воскликнул он вдруг. — Вот, представь себе: я — Игнац Шавош, и вдруг ко мне заявляется Шалго, который известен мне как французский агент. Я встречаю его с опаской: предателей никто не любит. Шалго сообщает мне, что майор Рельнат собирается перебросить через границу курьера X. У этого курьера находится шифровка, которую он должен передать агенту по кличке «Доктор». Что делаю я в этой ситуации?

— Ну, что же ты делаешь?

— Я задерживаю этого курьера. Разгадываю шифр, перевербовываю агента и — теперь слушай особенно внимательно — перебрасываю его через границу с фальшивым заданием, ложными инструкциями и бессмысленным текстом на микропленке.

— Но зачем? — удивился Кара.

— Затем, что я не позволю, чтобы ценный материал угодил в руки моих соперников. Предполагаю, что Шалго и его подручные надеются заполучить этот материал с моей, Шавоша, помощью. Где же гарантия, что Пете отдаст чертежи именно мне?

— Очень смелое предположение! — заметил Кара. — Но в нем есть своя логика.

— Даю голову на отсечение, что из шифровки вы так и не узнаете фамилию инженера, согласившегося продать материал. Я не хочу сказать, что в этом сообщении нет никакого имени, но если оно и есть, то только для того, чтобы направить вас по ложному пути.

— Это понятно, — сказал Кара, облокотись на стол. — Ты думаешь, что англичане, зная имя инженера, теперь пошлют своего собственного агента добывать документацию?

— Или уже послали.

— Интересно. Может, ты и прав, — согласился Кара. — Тогда получается, что мы стоим на берегу широкой реки и у нас нет лодки. Выходит, все нужно начинать сначала?

— Да, конечно, — подтвердил Кальман, — но теперь вам гораздо легче, потому что вы уже знаете, на что идет игра.

Кальман рассуждал правильно: Кара и его сотрудники зашли в тупик. Правда, Даницкого они разоблачили. Поймали они и Пете. Но все это было весьма и весьма слабым утешением. Необходимо было воспрепятствовать вывозу на Запад документации ВН—00—7. А это было делом нелегким.

Группа Кары приступила к секретной проверке всех работавших в лаборатории, и это было, пожалуй, самым трудным и хлопотливым делом.

Кальман, понятно, ничего не знал, он был поглощен своими заботами. Прежде всего он перебрал в памяти все свое прошлое. Валялся на тахте и глядел в потолок. Он старался припомнить все, до самой незначительной мелочи. И Кальман ругал себя сейчас, что не расспросил об этом Шалго: старший инспектор наверняка мог бы сообщить ему кое-какие интересные сведения. Стоило Кальману смежить веки, как перед ним вставал хромой здоровяк. Человек этот сказал ему тогда, что его зовут Фекете и что он слесарь.

Неожиданно Кальмана охватило волнение: ему припомнилась одна фраза, которую Фекете обронил, когда мимо их камеры проводили Шалго: «Хорошо, что только один день довелось мне пробыть с ним вместе, — невыносимый тип».

Кальман вскочил и, возбужденный, принялся бегать по комнате. Когда пришла Юдит, он, все еще взволнованный, привлек ее к себе, поцеловал и тут же сбивчиво, торопясь, рассказал о своем открытии.

— Так почему же ты не спросил Шалго, кто был тот человек? — удивилась девушка.

— Я должен его найти! — воскликнул Кальман и посмотрел на Юдит.

— Но как? Ведь в Венгрии каждый пятый носит фамилию Фекете.

— Но не у каждого шрам на верхней губе и не каждый Фекете хромает на левую ногу.

— А что, если он только прикидывался хромым?

— Тогда у меня еще больше причин разыскивать его: уже одно это доказывает, что он был провокатором!

Юдит сидела подавленная, бессильно уронив руки на колени.

— Ну что ж, попробуем разыскать его. — Она печально посмотрела на Кальмана. — Хотя Домбаи и его людям сделать это было бы куда легче.

— Ты уже отчаялась?

— Я не отчаялась, но и твоего недоверия к Шандору не понимаю.

— Потому что ты не слышала той магнитофонной записи, — возразил Кальман. Он обеспокоенно посмотрел на девушку. — Получается, будто Виолу предал я! Из-за меня он погиб. Так что невиновность свою я смогу доказать только одним способом — если найду этого самого хромого Фекете.

Работы профессора Калди в течение многих лет регулярно публиковались и в странах Запада. Год назад лондонское издательство «Пегас» заключило со старым профессором договор на издание английского перевода его «Избранных сочинений по эстетике». Профессор согласился подписать договор при условии, что корректуру пришлют ему в Будапешт. Издательство приняло условие старого ученого. Но вот несколько недель назад Калди получил приглашение поехать — разумеется, за счет издательства — в Лондон и там прочесть верстку и подписать книгу в печать. Вначале идея поездки понравилась профессору. Однако Кальман не посоветовал ему ехать, и Калди отказался от предложения издателя и настоял на выполнении условий договора. А четыре дня назад из Лондона приехал главный редактор издательства, мистер Томас Шаломон, высокий полнеющий мужчина лет пятидесяти пяти. Гость остановился в «Грандотеле» на острове Маргит. В тот же вечер он дал в честь старого ученого ужин. На ужине присутствовала и Юдит. Это был приятный вечер. К удивлению Юдит, Шаломон хорошо и глубоко знал венгерскую литературу.

А в это время полковник Кара беседовал в своем кабинете с подполковником Тимаром. Тимар рассказал Каре, что ему как следователю удалось до сих пор выявить. Кара, правда, не был его начальником, но Тимару просто хотелось знать его мнение о деле Виолы, поскольку в свое время Кара и сам являлся членом этой подпольной группы.

— Видите ли, товарищ подполковник, — объяснял ему Кара, — Марианна Калди обязательно должна была знать подпольную кличку Татара, пароль и запасную явку.

— Тогда, значит, и доктор Агаи знает их, товарищ полковник.

— Но почему же? Марианне Калди положено было знать все это потому, что она была связной Татара. Ведь она, возвратившись из какой-нибудь очередной поездки, могла не застать Татара на старой квартире; Татару приходилось в то время часто менять адреса. А ведь связь не должна была прерваться. Когда был схвачен Татар? Вам удалось установить точную дату?

— Показания сильно расходятся. Но можно совершенно точно сказать, что это произошло между двадцатым апреля и десятым мая, — ответил Тимар, перелистав документы.

— Первого мая Татар уже был в застенке, — вставил Кара. — Я должен был встретиться с ним первого числа, но он не вышел на встречу. Итак, Калди не могла быть предательницей, потому что она погибла между двадцать пятым и тридцатым марта. Если бы Татара выдала она, Шликкен не стал бы тянуть с его арестом до конца апреля.

— Это верно, товарищ полковник, — согласился Тимар. — Но факт остается фактом, что ни один из членов мишкольцевской ячейки не знал Татара не только в лицо, но даже никогда не слышал его настоящей фамилии. Я допросил всех, кто остался в живых. Бушу, сапожника, знал один только Клич, покончивший жизнь самоубийством. Сам Буша погиб в начале апреля, а вот знал ли он запасные явки Татара — это вопрос.

— Маловероятно, — заметил Кара. — Теперь я понимаю, почему вы подозреваете Борши. Вы думаете, что Марианна, когда ее посадили в одну камеру с Кальманом, назвала ему и пароль и содержание сообщения, которое она должна была передать Татару?

Тимар кивнул.

— Товарищ полковник, взгляните вот на эту схему. — Тимар расстелил на столе лист ватмана и принялся объяснять значение различных нанесенных на нем линий и кружков.

— Это Татар, — показал он на красный кружок. — А вот ваша группа, товарищ полковник; синий кружок — это ячейка города Мишкольца. Вот здесь уйпештские ячейки, здесь звено Буши, тут вот связная Марианна Калди. — Он на мгновение задумался. — Давайте посмотрим, где произошел провал. Вечером семнадцатого были схвачены подпольщики в Мишкольце. Нам известно, что их выдал один инженер, по кличке «Ворчун». К сожалению, ему удалось сбежать на Запад. Понятно также, как и почему провалился Буша. Поскольку, однако, из его звена больше не был арестован ни один человек, можно сделать вывод, что Буша никого не выдал. На следующий день схватили Белочку, то есть Марианну Калди. Кто выдал ее — нам неизвестно. Из мишкольцевской ячейки ее никто не знал. О том, что Марианна Калди и Белочка — одно и то же лицо, известно было только Буше, Татару и доктору Агаи.

— И Домбаи, — добавил Кара.

— Итак, четверо. Из этих четверых ни один не мог предать Марианну, иначе этот человек выдал бы и свою ячейку. Между прочим, трудно представить, чтобы Марианна не рассказала о своих подозрениях жениху. На мой взгляд, Борши знает очень много об этом деле. И я могу объяснить, почему он молчит.

— Почему?

— Взгляните вот на эту таблицу, товарищ полковник.

Кара стал внимательно рассматривать аккуратно вычерченную хронологическую таблицу, где значилось следующее:

«18 марта 1944 года, до полудня: перестрелка на квартире доктора Агаи. Побег.

18 марта 1944 года, после полудня: доктор Агаи у Марианны Калди. Татар в Ракошхеди.

18 марта 1944 года, вечер: Марианна Калди арестована.

18 марта 1944 года, ночь: Борши приезжает из Сегеда, его также арестовывают.

25—30 марта 1944 года: допросы, смерть Марианны Калди и Буши.

30 марта — 14 апреля 1944 года: Борши находится на излечении в госпитале.

15—26 апреля 1944 года: Борши снова переводят на виллу гестапо, берут на работу садовником.

26 апреля 1944 года: Борши опять арестовывают.

29 апреля 1944 года: арестовывают профессора Калди.

28 апреля — 1 мая 1944 года: провал Татара.

30 апреля 1944 года: Борши вместе с Шалго совершают побег».

Кара задумчиво курил и, глядя на хронологическую таблицу, пытался угадать, к каким же выводам пришел подполковник Тимар.

— Если я правильно вас понял, — тихо сказал он, — вы, товарищ Тимар, полагаете, что во время своего второго ареста Борши, узнав от Марианны пароль и явку, где скрывался Виола, из страха перед пытками выдал немцам сообщенные ему секретные сведения.

— Совершенно верно, товарищ полковник, но с одним дополнением: позднее, желая, по-видимому, загладить свою вину, он присоединился к вашей группе.

— Очень смелое предположение.

— Знаю, но — обоснованное. Я иду еще дальше. Он же выдал и… адрес квартиры, где скрывался профессор Калди.

— Ну что вы! Почему же он тогда не выдал Домбаи?

— Потому что не знал, где Домбаи находился. Но дядю своего он успел выдать, потому что в тот же день немцы пытались арестовать и Игнаца Шавоша. Таковы факты, товарищ полковник.

— Факты, не спорю, упрямая штука, но ваши выводы ошибочны. Профессора Калди выдал доктор Игнац Шавош.

— А где доказательства? — воскликнул подполковник. — Только показания Борши и Домбаи. Но они оба сами ссылаются при этом на немецкого врача, от которого якобы это слышали.

— И что же вы собираетесь предпринять? — Кара, явно недовольный, поднялся.

— Внесу предложение на арест Кальмана Борши.

— Но улики, собранные вами, неубедительны. Погодите немного.

— Не могу поступить иначе, товарищ полковник. Знаю, что Борши ваш приятель, но иногда люди ошибаются и в друзьях.

— Вы уже доложили о своем предложении?

— Да, доложил.

Кара поднялся, подошел к телефону и набрал номер заместителя министра.

— Эрне Кара. Привет. Мне нужно немедленно поговорить с тобой.

Час спустя начальник следственного управления сообщил подполковнику Тимару, что заместитель министра не дал разрешения на арест Кальмана Борши.

9

В библиотеке своей лондонской квартиры доктор Шавош беседовал с Шалго.

— Знаете, Шалго, — говорил он, вглядываясь в лицо бывшего старшего инспектора, — если бы нам с вами милостью божьей объединить наши усилия, мы добились бы фантастических успехов!

— Ну что ж, полковник, давайте объединимся! — весело согласился толстяк.

Шавош, немного помолчав, заметил:

— К сожалению, это невозможно.

— Почему же? — спросил Шалго, хотя уже заранее знал, каков будет ответ. Шавош был крепким орешком и ловко умел скрывать свои мысли.

— Скажите, вы доверяете мне?

Вопрос был поставлен в лоб, но Шалго понимал, что если он собирается добиться чего-нибудь от Шавоша, то должен быть хотя бы в известных пределах откровенным. Пососав толстую сигару и опустив тяжелые веки, он сказал:

— Нет. Так же, впрочем, как и вы мне. — С его лица сбежала добродушная усмешка, он пощипал свой подбородок и с некоторой грустью продолжал: — А поэтому, дорогой полковник, обстановка вынуждает меня к самозащите.

— Что вы имеете в виду? — полюбопытствовал Шавош, прищурив один глаз.

Шалго подался корпусом вперед.

— Что случится, если однажды кто-нибудь возьмет да и шепнет французам, что я одновременно работаю и на вас?

— Не говорите глупостей, Шалго! — возмутился Шавош. Он хотел еще что-то добавить, но толстяк, подняв руку, остановил его:

— Только не клянитесь, полковник! Я ведь тоже немного знаю нашу профессию, и правила игры мне достаточно известны! — Он положил сигару, достал из кармана платок, откашлялся. — Оберегать меня вы будете только до той поры, пока я не перестану представлять интерес для вашей службы.

Шавош рассмеялся и покачал головой.

— И как вы этого собираетесь достигнуть? — спросил он.

— Очень просто. — Шалго в упор посмотрел на Шавоша. — Я опорожняю для вас свой сейф не сразу, лишь небольшими порциями. И удерживаю в своей памяти не все, а только то, — он сделал паузу, — что кажется мне наиболее целесообразным.

Шавош внимательно слушал рассуждения толстяка и чувствовал, что наступил подходящий психологический момент, когда он может спросить, каковы же отношения между Кальманом и Шалго. В Вене он уже однажды спрашивал его об этом, но тогда Шалго уклонился от ответа. Сейчас толстяк, кажется, разоткровенничался.

— Шалго, вы завербовали моего племянника?

Шалго, удивленный, но и довольный, взглянул на полковника, потому что ему тоже хотелось знать, встречался ли Шавош с Кальманом в Вене.

— Интересно, почему вы думаете, что я завербовал его?

Шавош пожал плечами. Отвечая, он взвешивал каждое слово.

— Просто думаю, что и французам не помешал бы свой агент в Дубне. Вы же, дорогой Шалго, имеете полную возможность скомпрометировать Борши, а значит, и заставить его работать на себя.

— Как будто вы не можете заставить его работать на себя! — парировал Шалго.

— Сейчас речь не о нас. Я хотел бы слышать ваш ответ.

Шалго потер подбородок и усмехнулся.

— Я понимаю вас, полковник. Вас смущает то обстоятельство, почему я, когда работал секретным сотрудником в новой венгерской контрразведке, не выдал, не разоблачил Кальмана? И вы тут же делаете вывод, что я завербовал его. Должен согласиться, что умозаключение вполне логичное.

Шавош утвердительно кивнул.

— Совершенно верно. Из донесения барона Жиграи я знал, что венгерская контрразведка занимается Кальманом и что его уже несколько раз допрашивали. Пытались доказать, что он английский агент. Но им не удалось этого сделать в основном потому, что вы, Шалго, отказались тогда дать против него показания. Отсюда логичный вопрос: почему?

Улыбка Шалго стала еще мягче. Он хихикнул себе под нос и сказал:

— Действительно, логичный вопрос. В особенности если принять во внимание, что Кальмана подозревали не только в том, что он сотрудничал с англичанами, но и в том, что он был агентом гестапо и выдал немцам и Марианну Калди и всю подпольную группу Татара. Чтобы успокоить вас, скажу, что я тоже знал об этом идиотском подозрении. Кальман обратился ко мне за советом: что ему делать. А я посоветовал ему молчать. И тем не менее я не завербовал его.

— А позднее? — настаивал Шавош.

— И позднее нет. Хотя и получил приказ на его вербовку.

Полковник поиграл галстуком и задумчиво проговорил:

— Почему же вы не выполнили приказ?

— А вот это как раз то, чего вы, дорогой полковник, не в состоянии понять! — бросил Шалго.

— Не хитрите, Шалго! — воскликнул полковник.

— И тем не менее это так! Оскар Шалго способен в определенные моменты жизни быть сентиментальным. Представьте себе, я чувствовал самые настоящие угрызения совести. А позднее, когда я действительно получил приказ завербовать его, я понял, что это мне уже не удастся сделать. Борши за это время успел перемениться. Поймите, полковник: как это ни парадоксально, я люблю этого человека и хочу, чтобы он был счастлив!..

Шавоша привели в замешательство слова Шалго. Интуитивно он почувствовал, что толстяк совершенно искренен. Каким сделалось добрым, мягким его лицо, когда он говорил о Кальмане! Интересно, знает ли Шалго, что ему, Шавошу, все же удалось заставить Кальмана вновь сотрудничать с английской разведкой.

— Я хотел объяснить вам, для чего я, собственно, пригласил вас в Лондон.

— Слушаю вас, полковник, — сказал толстяк, откинулся в кресле и полуприкрыл свои тяжелые веки.

— Я хотел бы, чтобы вы поехали в Будапешт. Погодите, Шалго, не перебивайте. Выслушайте до конца. Вы знаете, что Кальман Борши секретный сотрудник «Интеллидженс сервис». Много лет мы держали его в резерве. За это время он вырос в физика-атомщика, стал ученым, работает в атомном центре в Дубне, Теперь и я постараюсь быть совершенно откровенным с вами. Известная вам документация нас не очень интересует. Достанем — хорошо, но важнее всего для нас Борши! Мы просто не можем отказаться от него. Вот я и хочу попросить вас: поезжайте в Будапешт и восстановите нам связь с Борши.

— Это была бы напрасная трата сил, — отказался Шалго, дивясь про себя столь странному предложению Шавоша: ведь он только что сказал ему, что не выполнил аналогичного приказа французов. Чего хочет, собственно, этот Шавош? И вслух он добавил: — Нет в наших руках ничего такого, чем можно было бы «прижать» Борши.

Шавош усмехнулся, и морщинки на его лице снова бросились врассыпную по всему лицу.

— А если есть? Если у нас есть материал, с помощью которого мы сможем без всякого риска для себя заставить его работать на нас?

Шалго становилось все больше не по себе. Он скрестил свои пухлые руки на груди и ничего не отвечал, делая вид, что вся эта история совершенно не интересует его. Зато полковник все так же с жаром продолжал:

— Ну, а если мы все же располагаем убедительными доказательствами, что Кальман в самом деле был агентом фон Шликкена? И документально сможем подтвердить, что это он был виновником провала группы Татара?

Шалго был поражен; Он не хотел верить тому, что услышал, и наугад бросил:

— Это же чушь! Вы и сами хорошо знаете, что Кальман никогда не был предателем!

— Конечно, знаю! И тем не менее мы можем доказать это. В нашем распоряжении имеются такие документики, что нет в мире суда, который решился бы снять с него обвинение в предательстве.

— Интересно, — сказал Шалго и тут же стал прикидывать, какие же «документики» могли находиться в руках Шавоша.

И он быстро разгадал замысел Шавоша: ведь он-то точно знал, что Кальман не предатель, поскольку ему была известна и вся история предательства группы Татара и сам предатель; правда, он, Шалго, никогда не говорил об этом Кальману, надеясь, что Кальман никогда не узнает этого. Шалго поднял глаза на Шавоша и с отвращением посмотрел ему в лицо.

— Какой же вы жестокий человек, полковник. Неужели вы способны погубить собственного племянника?

Лицо Шавоша передернулось — замечание Шалго больно задело его.

— Вполне возможно, что мои действия кажутся вам жестокими, — возразил он осторожно. — Но это совсем не так. Это просто моя принципиальность…

Толстяк нетерпеливо отмахнулся:

— Принципиальность? Давайте не будем обманывать друг друга, полковник. Мы оба с вами — игрушки в чужих руках. Э, да все равно, продолжайте. Извините, что я вас перебил. Но меня всегда злит, когда вполне понятные вещи замаскировываются высокопарными словами.