Входная дверь была выкрашена в ярко-красный цвет — такого цвета бывает лак для ногтей; ее приоткрыли, чтобы выпустить на улицу клубы сигаретного дыма. Освещены были только барная стойка да бильярд в боковой комнате. На огороженной сцене в глубине зала под музыку оркестрика, ухмыляясь, раздевалась рыжеволосая девица; тело ее было сильно напудрено, чтобы скрыть веснушки. Посетителями были в основном работяги с нефтепромыслов и со строительства газопровода. В глубине зала маячили вышибалы в белых воротничках. На официантках были коротенькие черные блузки, открывающие ребра, черные туфли на высоких каблуках и донельзя облегающие розовые шортики.

За барной стойкой сидели и беседовали с посетителями несколько проституток; когда я входил, они окинули меня быстрым оценивающим взглядом. Над стойкой висела клетка, где на игрушечной трапеции апатично восседала маленькая обезьянка; пол клетки был усыпан ореховыми скорлупками и ее испражнениями.

Тут я понял, что мне придется заказать выпивку, ведь, если я попрошу принести «Севен-ап», могут возникнуть подозрения. Я не буду это пить. Я не буду это пить. Хорошенькая официантка принесла мне бутылку пива «Джэкс» за три доллара. Наливая пиво в стакан, она улыбнулась.

— Чтобы остаться на шоу, надо заказать как минимум две порции, — сообщила она. — Как закончите эту, принесу вам вторую.

— Туут не появлялся? — спросил я ее.

— Кто-кто?

— Приятель Эдди, чернокожий.

— Я тут недавно работаю. Скорее всего, я его не знаю. — И она ушла.

Через некоторое время трое посетителей вышли на улицу, и сидевшая за стойкой проститутка осталась одна. Она допила свой бокал, взяла из пепельницы недокуренную сигарету и направилась в мою сторону. На ней были белые шорты и темно-синяя блузка, а черные волосы убраны под голубую бандану. Она была круглолицей и слегка полноватой, и, когда присела рядом со мной, в ноздри мне ударил запах ее духов, лака для волос и сигарет. Ее глаза светились пьяным блеском, а губы еле сдерживали улыбку.

Перед ней выросла официантка, и она заказала коктейль с шампанским. У нее был северный выговор. Она зажгла сигарету и принялась пускать колечки дыма с такой сосредоточенностью, словно пыталась создать из них причудливую картину.

— Ты не видела Туута?

— Ты имеешь в виду того черномазого? — В ее глазах играла лукавая улыбка.

— Ну да.

— А зачем он тебе?

— Просто давно не видел ни его, ни Эдди.

— Интересуешься девочками?

— Бывает.

— Иногда хочется, правда?

— Иногда.

— А когда хочется, но никого нет, тебе становится плохо. Очень. — Она положила ладонь мне на бедро и провела пальцами по моему колену.

— Когда появится Эдди?

— Ты что-то очень любопытен, милый. Смотри, я уже начинаю плохо думать о тебе.

— Я просто спросил.

Она надула губы, коснулась ладонью моего лица, рука ее скользнула по моей груди.

— Не заставляй меня думать, что ты пришел сюда не за девочкой, а с какой-то дурной целью.

Ладонь ее тем временем опускалась все ниже и ниже, как вдруг пальцы ее нащупали рукоятку пистолета. Она испуганно посмотрела мне в глаза, потом вскочила с места, порываясь уйти, но я остановил ее, схватив за руку.

— Ты — легавый! — взвизгнула она.

— Неважно, кто я. Во всяком случае, для тебя. Тебе ничего не грозит. Понимаешь?

Она мгновенно протрезвела, в глазах ее отразились испуг и злоба.

— Где Эдди? — спросил я.

— Он ходит посмотреть на собачьи бои недалеко отсюда, потом возвращается, чтобы подсчитать выручку. Попадись ему на глаза, если хочешь неприятностей.

— Но тебя-то это не касается, ведь так? У тебя машина есть?

— Что-о?

— Машина, говорю, есть у тебя?

— Д-да, а что...

— Сейчас я отпущу тебя, и ты выйдешь на улицу, якобы подышать воздухом, пройдешь к стоянке, сядешь в машину и уедешь. По пути где-нибудь перекусишь. И только попробуй сюда позвонить.

— Ублюдок!

— Выбор за тобой, детка. У меня есть подозрение, что скоро сюда нагрянет куча фараонов. Хочешь остаться — дело твое. — Я отпустил ее руку.

— Сволочь!

Я кивком указал на дверь. Она соскользнула с обитого винилом сиденья, попросила у бармена свою сумочку. Он дал ей сумку и вновь принялся мыть стаканы. Она быстро-быстро направилась к парковке.

Через пару минуть телефон действительно зазвонил, однако снявший трубку бармен так ни разу и не взглянул в мою сторону. Закончив говорить, он налил себе виски с молоком и принялся вытряхивать пепельницы. Разумеется, я знал, что еще немного — и нервы этой девицы не выдержат. Она, конечно же, боялась меня, да и вообще полиции, но еще больше боялась Эдди Китса и, конечно, вернется посмотреть, случилась драка или перестрелка, и постарается как-то выкрутиться.

Помимо этого, скоро должно было начаться это самое представление, и официантка сновала туда-сюда среди столиков, чтобы убедиться, что все заказали по две порции. Я неловко повернулся и нарочно сшиб локтем бутылку.

— Простите, — сказал я, когда она подошла ко мне. — Принесите мне вторую, ладно?

Она подняла бутылку с пола и принялась вытирать со стола. Ее белокурые волосы блестели, тело было крепким — видно, ей приходилось много работать физически.

— Так вы не хотите, чтобы кто-нибудь составил вам компанию?

— Не сейчас.

— Вот как?

— Перебьюсь как-нибудь.

— Здесь не место для неприятностей, милый, — тихо сказала она.

— А что, я похож на того, от кого могут быть неприятности?

— Много от кого могут быть неприятности. Вот от нашего хозяина — точно. Сама видела, как он для смеху нагревал зажигалкой прутья клетки с обезьянкой.

— Почему ты тогда здесь работаешь?

— Не взяли в монастырь, — ответила она и удалилась, унося поднос с напитками.

Вскоре в бар вошел накачанный мужчина, заказал бармену бутылку пива и принялся грызть арахис и болтать с одной из проституток. На нем были ковбойские сапоги лиловой замши, дорогие брюки кремового цвета, красновато-коричневая махровая майка с V-образным вырезом, а с шеи его свисала полудюжина золотых цепочек и медальонов. Свои длинные волосы он красил в светлый цвет и гладко зачесывал назад, как профессиональный борец. Он достал из кармана брюк сигареты и закурил, не переставая щелкать орешки. Меня он видеть не мог: я сидел слишком далеко, в баре царил полумрак, к тому же он не смотрел в мою сторону. Но я-то его хорошо видел, я сразу же узнал, хотя прежде никогда не видел в лицо.

У него была большая голова, бычья шея и живые зеленые глаза; когда он жевал орешки, у него очень заметно перекатывались желваки. Кожа вокруг рта была сероватой и шершавой, как наждачная бумага. Руки его были под стать всему остальному — пальцы-сосиски, запястья в узлах вен. Шлюха, с которой он разговаривал, курила сигаретку, наблюдая за отражением красного огонька в зеркале позади барной стойки; должно быть, ей хотелось казаться равнодушно-надменной, однако всякий раз, когда отвечала ему, ее голос снижался до шепота.

Его-то голос я слышал прекрасно: никогда не забуду этот гнусавый выговор; таким голосом не говорят, а приказывают. Вот и теперь он отчитывал девицу за то, что она слишком много пьет: его бар — не место, где каждая шлюха может накачиваться спиртным на халяву.

Ранее я сказал, что никакого плана у меня не было. Это не так. У каждого алкоголика всегда есть план; пусть глубоко в подсознании, он всплывет наружу, когда придет время.

Я соскользнул с обитого винилом стула. По пути я чуть было не отпил пива из бокала; в бытность пьющим я никогда не оставлял на столе недопитого. От старых привычек не так-то легко избавиться.

У входа к бильярдную я приметил прислоненный к стене кий и взял его в руки. Кий был тяжелый, сужающийся книзу. Я медленно двинулся в его сторону. Поначалу он не заметил меня, болтая с барменом и поедая арахисовые орешки. Тут взгляд его зеленых глаз остановился на моей персоне, он прищурился, словно оба его глаза соединяла некая пружинка на переносице, отряхнулся и уставился на меня.

— Ты на моей территории, ублюдок. Начинай — и ты проиграешь. Уйдешь — никто тебя не тронет.

Я молча подходил к нему все ближе и ближе. Я заметил, как изменилось выражение его глаз, он нагнулся за бутылкой, в карманах его зазвенели монетки, одна нога оперлась на подставку. Тут он понял, что уже слишком поздно, правая рука его поднялась, защищая лицо.

Это неправда, что зло — абстрактное понятие. Злодеяние всегда убийственно конкретно и от этого еще более отвратительно.

Ухватив кий двумя руками за заостренный конец, я с силой развернул его в воздухе, как бейсбольную биту; тяжелая рукоятка, тоненько свистнув, обрушилась на его переносицу. Послышался глухой удар; глаза его едва не вылезли из орбит, он рухнул на усыпанный окурками и арахисовой шелухой пол. Он лежал скрючившись, закрыв лицо руками; из-под его пальцев ручьем бежала кровь. Говорить он не мог, только дрожал всем телом. В баре воцарилась мертвая тишина; никто — ни бармен, ни проститутки, ни посетители, ни полураздетая мулатка-стриптизерша — не проронил ни звука. Застыв точно статуи, они неподвижно стояли в клубах сигаретного дыма.

Тут я услышал, что крутят телефонный диск, и вышел на улицу.

На следующее утро я вернулся в Нью-Иберия, прихватив с собой мотыля, дождевых червей и другой приманки. День выдался ясный и теплый, и свободных лодок у меня практически не осталось. Все время, пока я обслуживал посетителей, стоя за прилавком, я смотрел, не покажется ли машина шерифа, но дорога была пуста. В полдень я набрал номер рабочего телефона Майноса П. Дотрива.

— Мне нужно приехать к тебе. Есть разговор.

— Нет, тебе не следует показываться в Лафайете. Я сам приеду.

— Что так?

— Не думаю, что тебя там будут рады видеть.

Через час около станции притормозил автомобиль, он припарковал его неподалеку и направился ко мне, по привычке пригнувшись на пороге магазинчика. На нем были полотняные брюки, мокасины из блестящей кожи, светло-голубая спортивная рубашка и галстук в красную и серую полоску, с ослабленным у ворота рубахи узлом.

Его коротко постриженные светлые волосы сверкали на солнце. Он огляделся и с улыбкой обратился ко мне:

— Здорово тут у тебя.

— Спасибо.

— И что тебе здесь-то не сидится?

— Что будешь — кофе или шипучку?

— Не пытайся заговорить мне зубы. Ты у нас герой дня. Я даже на работу опоздал сегодня утром, мне ночью позвонили и рассказали о незабываемом ночном представлении в баре «Джунгли». Я же говорил тебе, что мы не занимаемся подобными вещами. Наше дело — бланки заполнять, сообщать этим засранцам об их правах и убеждаться, что им дали адвоката. Слышал, крови было столько, что пришлось тряпкой вытирать.

— На меня уже есть ордер?

— Он не стал писать заявление, хотя к нему в больницу и приходил помощник шерифа.

— Он хотя бы опознал меня?

— Да этого и не надо. Одна из его проституток записала номер твоей машины. Эдди Китс не любит иметь дело с законом, так что не беспокойся, никто к тебе с наручниками не явится. Но вот с лафайетскими легавыми тебе тоже лучше не связываться. Не очень-то приятно, когда в твоем округе появляется некто и начинает лупить людей кием по переносице.

— Сами виноваты. Надо было привлечь его, когда он мне по причинному месту врезал.

— У тебя нездоровый вид.

— Я плохо спал в последнее время. Так что претензии потом, ладно?

— Ну, знаешь... Я всегда знал, что от тебя всякого можно ожидать, но такого... Ты же его чуть не убил.

В магазин вошли два рыбака и купили приманку и дюжину бутылок пива. Я ссыпал деньги в старый кассовый аппарат.

— Давай-ка прокатимся, — предложил я ему.

Я оставил станцию на Батиста, и мы с Майносом побрели к моему пикапу. Солнце так и пекло.

— Я позвонил тебе сегодня не просто так, — сказал я. — Если тебе не нравятся мои методы, мне очень жаль. Но пойми: не я искал неприятностей, они сами меня нашли. Так что не стоит отчитывать меня в моем собственном магазине, на глазах у моего помощника и покупателей.

— Тоже верно.

— Я никогда раньше так не делал. Неприятное ощущение.

— Всегда трудно играть по чужим правилам. Но если уж ты и решился врезать кому-то кием по башке, то лучшей кандидатуры, чем Эдди Китс, и не придумаешь. Помнишь, я рассказывал, что он поджег проститутку? Так в его досье есть кое-что похуже. Вот, к примеру, год назад был похищен ребенок охраняемого свидетеля. Как ты думаешь, где мы его нашли?..

— Тогда почему вы его не уберете?

Он не ответил, только уставился на негров-рыболовов, сидевших на берегу залива.

— Уж не используете ли вы его как информатора?

— Мы не используем для этих целей убийц.

— Да ладно. Для вас все средства хороши.

— Гангстеров — никогда. Наше ведомство обходится без них. — Он смотрел мне прямо в глаза, на его щеках появились красные пятна.

— Так почему бы вам тогда не упечь его за решетку?

— Ты, наверное, думаешь, что на работе мы только самолетики пускаем. Вовсе нет. Мы делаем много такого, о чем ты даже не подозреваешь. Мы не охотимся за одним человеком, наша цель — накрыть как можно больше этих подонков одни ударом. Единственный способ это сделать — заставить одних давать показания на других. Надо потерпеть.

— Вы хотите добраться до Буббы Рока, так ведь? И поэтому собираете досье на все его окружение, а тем временем его молодчики разгуливают по округе с бейсбольными битами.

— Ничем тебя не проймешь. И вообще, зачем ты мне позвонил?

— Поговорить про Департамент по делам иммиграции.

— Послушай, я сегодня не завтракал. Давай остановимся где-нибудь и перекусим.

— Ты знаешь, что этот Монро из департамента вынюхивает что-то в окрестностях Нью-Иберия?

— Ну да, я про него слышал. Ты беспокоишься за девочку, что живет у тебя в доме?

Я ошарашенно уставился на него.

— У тебя есть удивительное свойство — все время попадаться нам на глаза. Останови-ка здесь, я правда хочу есть. Кстати, тебе придется меня угостить, я забыл дома бумажник.

Я остановился у небольшого заведения, мы уселись за деревянный столик. Негр-хозяин принес нам сэндвичи со свиной отбивной и рис с приправами.

— Так что там про департамент? — спросил Майнос.

— Я слышал, они арестовывали Ромеро и Дартеза.

— Ты-то откуда знаешь? — Он смотрел на бегавших неподалеку чернокожих ребятишек, но взгляд у него стал обеспокоенный.

— Сказал один новоорлеанский бармен.

— Не самый достоверный источник информации.

— Ничего подобного. Ты и сам прекрасно знаешь, что Дартез был связан с какими-то людьми из департамента, иначе зачем им тогда было похищать его тело?

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что департамент использовал этих ребят для контроля за действиями священнослужителей, способствующих незаконной переправке в страну нелегалов.

Он облокотился о крышку стола и стал наблюдать за негритятами, бросавшими бейсбольный мяч.

— А что еще твой приятель-бармен рассказывает про Ромеро?

— Больше ничего.

— А кто он, собственно, такой? Потолковать бы с ним.

— Бубба Рок спросил то же самое. Так что я полагаю, что этот парень в ближайшее время смоется из страны.

— Ну ты даешь. Теперь ты признаешься, что спровадил из города человека, обладавшего ценной информацией. Разреши спросить, как это так получается, что тебе рассказывают то, чего нам ни за что не узнать?

— Я приставил к его башке заряженный пистолет.

— А, ну да. Ты ведь многое узнал о процедуре допроса за время службы в новоорлеанском полицейском управлении.

— Тем не менее я прав, так ведь? Департамент использует их.

— Может быть, и так. Все равно это тебя не касается. Вот что. Мы, из Управления по борьбе с наркотиками, — славные ребята. Наша цель — засадить за решетку как можно больше этих подонков. Мы уважаем парней типа тебя, у которых самые благие намерения, да мозгов маловато. Но советую — не суйся в дела департамента, в особенности если у тебя в доме нелегал.

— Я смотрю, не любишь ты их.

— Мне на них наплевать. А вот тебе следует быть поаккуратней. Однажды я беседовал с высокопоставленным чиновником из службы по делам иммиграции и натурализации, в Белый дом парень метил. Так знаешь, что он мне сказал? «Если поймаете кого из департамента, чистить и жарить их вам придется самим». Так что вот.

— Звучит как очередная байка.

— Ты — прелесть, Робишо.

— Не хочу портить тебе аппетит, но тем не менее: тебе не кажется, что этот самолет затонул потому, что на борту взорвалась бомба? Кто-то хотел убить священника и бедных женщин, бежавших из Сальвадора, после той бойни, что мы там устроили.

— Так ты у нас спец по политике в Центральной Америке?

— Нет.

— Ты там вообще хоть раз был?

— Никогда.

— Ну вот и не говори глупостей.

— Ты просто не пробовал спрятаться от артобстрела в полуразрушенной деревне.

— Хватит пороть ерунду. Я тоже там был, приятель. — Кусок хлеба за его щекой напоминал напряженный желвак.

— Тогда не позволяй этим засранцам из департамента совать нос в твои дела.

Он отложил сэндвич на край тарелки, отхлебнул чая со льдом из своего стакана и задумчиво посмотрел на игравших в тени деревьев ребятишек.

— Ты никогда не задумывался, что с тобой пьяным легче, чем с трезвым? — спросил он. — Прости, я не то хотел сказать. Я тут вспомнил, что у меня в кармане рубашки завалялась кое-какая мелочь. Так что я сам заплачу за обед. Нет-нет, не настаивай. Встреча с тобой — одно удовольствие.

В церкви было темно, прохладно и пахло камнем, воском, водой и благовониями. Сквозь приоткрытую боковую дверь был виден сад, где мальчишкой вместе с другими ребятами я участвовал в крестном ходе в Великую Страстную пятницу. Как сейчас помню залитый солнцем сад, аккуратно подстриженную лужайку и клумбы желтых и пурпурных роз. В глубине сада в искусственном гротике журчал водопад и стояло каменное распятие.

Я вошел в исповедальню и стал ждать священника. Мы с ним знали друг друга уже двадцать два года, и я ценил его участие в бедах простых людей и за это прощал все — и его всепрощение, и нежелание осудить, — как он в свою очередь охотно отпускал мои немудреные грехи. Наконец он появился: это был крупный широкоплечий мужчина с круглой головой и бычьей шеей. В исповедальне стоял маленький настольный вентилятор с резиновыми лопастями, и ветерок слегка шевелил его волосы.

Я рассказал ему про Эдди Китса. Все: и то, как я набросился на него, как ударил кием по переносице, как он лежал на грязном полу, закрыв лицо руками, а между его пальцев сочилась кровь.

С минуту он молчал.

— Ты желал смерти этого человека?

— Нет.

— Уверен?

— Да.

— Ты бы смог сделать так еще раз?

— Нет, если он оставит меня в покое.

— Тогда забудь.

Я продолжал смотреть на него.

— Тебя все еще что-то беспокоит, Дейв?

— Да.

— Ты во всем признался. Не пытайся судить о том, правильно ты поступил или нет. Что сделано, то сделано. Пускай ты поступил дурно, но ведь это он тебя спровоцировал. Этот человек угрожал твоей жене. Неужели Всевышний не поймет тебя?

— Я сделал это не потому.

— Почему же?

— Я поступил так потому, что хотел напиться. Я все время хотел напиться, аж все нутро горело.

— Не знаю, что и сказать.

Я отворил боковую дверь и вышел в сад. Там пахло розами и цветущими деревьями, журчал водопад. Я присел на каменную скамью возле гротика и уставился на носки своих ботинок.

Вернувшись домой, я застал Энни в огороде; стоя на коленях, она пропалывала грядки с помидорами, бросая сорняки в ведро. На ней были джинсы и майка, ноги ее были босы, на лице выступили капельки пота. В то утро, еще в постели, я рассказал ей про Эдди Китса. Она ничего не ответила, только молча поднялась с кровати и отправилась на кухню готовить завтрак.

— Почему бы тебе не свозить Алафэр к своим канзасским родственникам? — спросил я, держа в руке стакан чая со льдом.

— С чего это? — На меня она не смотрела.

— Из-за этого Китса.

— Думаешь, он вернется?

— Не знаю. Иногда их достаточно припугнуть, и они отстанут, но, как будет в этот раз, я не знаю. Но рисковать не хочу.

Она набрала пригоршню сорняков и бросила их в ведро, лоб ее был испачкан землей.

— А пораньше нельзя было сказать? — Она по-прежнему не смотрела в мою сторону.

— Прости. Но тем не менее я все равно хочу, чтобы вы с Алафэр уехали.

— Не хочу показаться напыщенной, Дейв, но я никогда не принимаю решений касательно меня или моей семьи из-за подобных людей.

— Энни, это серьезно.

— Конечно. Для тебя. Ты пытаешься строить из себя крутого полицейского, да семья мешает. Вот ты и решил сплавить нас подальше от Луизианы.

— По меньшей мере, подумай об этом.

— А я уже подумала. Сегодня утром. Целых пять секунд. Даже не думай. — Она прошествовала мимо меня с полным ведром, подошла к овражку на краю участка и вытряхнула туда сорняки.

Вернувшись, она несколько минут серьезно смотрела на меня, потом вдруг рассмеялась.

— Дейв, это уже чересчур. По крайней мере, мог бы предложить нам съездить в Билокси или Гальвестон[9]. Помнишь, что ты сказал, когда посетил Канзас? «Пожалуй, это единственное место в Америке, которому атомная война пошла бы на пользу». И после этого ты хочешь меня туда отправить?

— Ну ладно, поезжайте в Билокси.

— Не выйдет, сладенький. — Она направилась па задний двор, воинственно помахивая ведром взад-вперед.

В тот вечер мы отправились на праздник в Сент-Мартинвилль. Движение по главной улице было перекрыто, чтобы люди могли потанцевать, и на импровизированной дощатой эстраде, устроенной прямо на берегу залива, сменяя друг друга, выступали акадский струнный оркестр и рок-группа. На фоне лавандово-розового неба зеленели верхушки деревьев, легкий бриз шевелил листву дубов в церковном саду. По странной причине рок-н-ролл в Южной Луизиане остался таким же, как в пятидесятые годы — в эпоху Джимми Рида, Клифтона Шенье, Фэтса Домино и Альберта Эммонса. Я сидел за деревянным столиком близко к эстраде, слушал музыку и смотрел на танцующих; передо мной стояла тарелка с красной фасолью, рисом и жареным выменем. Энни и Алафэр отправились искать туалет.

Вскоре с запада поползли черные тучи, порывы ветра понесли по улице опавшие листья, скомканные газеты, бумажные тарелки и пластиковые стаканчики. Однако концерт продолжался, всем было наплевать на дождь и гром; в конце концов, жизнь-то одна — так давайте веселиться. Я сидел и размышлял о том, почему мы становимся именно такими, а не другими. Почему я стал пить: были ли то остатки инстинктивной тяги маленького ребенка к бутылочке с соской, а может, дело в генетической предрасположенности или влиянии окружающих. Вспомнился мне сержант из нашего взвода, и я подумал: вот уж на кого окружающая среда никак не смогла повлиять.

Он вырос в закопченном промышленном городке где-то в Иллинойсе, одном из тех мест, где самый воздух пропитан дымом и выхлопами, а река настолько загажена сточными водами и химикалиями, что как-то раз даже загорелась. Он жил с матерью в низеньком двухэтажном доме, и весь мир его ограничивался работой — он служил стрелочником на железной дороге — и пивной да бильярдной в субботу вечером. По всем признакам он должен был стать одним из тех людишек, что обречены прожить серую, безрадостную жизнь, единственными мало-мальски заметными событиями которой стали бы безрадостная женитьба да повышение зарплаты. Ничего подобного — он был отважным человеком, хорошим другом и заботливым командиром, и, когда мое мужество и сметливость отказывали мне, его хватало на двоих. Мы прослужили бок о бок семь месяцев, однако всякий раз, когда я вспоминаю о нем, передо мной встает одна и та же картина.

Мы только что вернулись в лагерь после двухдневного пребывания под палящим солнцем и перестрелки, в которой вьетнамские солдаты были на расстоянии каких-то пяти миль от нас и в ходе которой мы потеряли четверых. Все тело ныло от усталости, и даже сон не спасал. Это была моя дурацкая идея — устроить эту бессмысленную и бесполезную ночную вылазку; мы моментально напоролись на засаду, были атакованы с флангов и потеряли наших лучших людей. День давно наступил, солнце жарило вовсю, а мне все чудились автоматные очереди из АК-47, вспышками прорезающие черно-зеленый полумрак джунглей.

Тут мой взгляд упал на Дейла, нашего сержанта; склонившись над жестяным тазом с водой, он выжимал свою рубаху. На его загорелой спине отчетливо выступали позвонки, ребра выпирали, а черные волосы были влажными от пота. Он повернул ко мне свое худое славянское лицо. Столько доброты и тепла было в этих глазах, ни одна женщина на меня так не смотрела.

Неделю спустя, когда круживший над деревьями в поисках места для посадки вертолет вдруг завалился на бок и рухнул, он погиб.

Да, личность моего покойного друга явно противоречила всем гипотезам о законах становления характера человека. Тем временем к загородке подкатило с полдюжины мотоциклов «Харли Дэвидсон», на каждом из которых сидело по две женщины, и к толпе танцующих присоединились Клодетт Рок и ее подруги. Наездницы были одеты в промасленные джинсы и черные рубашки с надписью «Харли», под которыми явно ничего не было. Кроме того, их украшали усыпанные заклепками широкие ремни, банданы на индейский манер, цепи, татуировки и сапоги-казаки с металлическими набойками. В руках у каждой была упаковка пива, а из карманов рубах торчали сигаретные пачки. Было в них что-то странно притягательное — как у героинь комиксов про воинов-варваров в кольчугах и кожаных одеждах.

Совсем иначе выглядела жена Буббы. На ней был черный лиф с рисунком из красных сердечек, открывавший для взора пышную грудь, джинсы на бедрах, позволявшие видеть оранжево-пурпурную татуировку в виде бабочки возле пупа. Тут она заметила меня в толпе и двинулась в мою сторону, покачивая бедрами.

Она нагнулась над столиком и улыбнулась мне. От нее разило пивом и марихуаной. В ее глазах играла ленивая улыбка, она закусила губу, словно не давая слететь с языка непристойному предложению.

— Где супруга-то? — спросила она.

— Сейчас придет.

— Она разрешит тебе потанцевать со мной?

— Боюсь, я не очень хороший танцор, миссис Рок.

— Ну, значит, у тебя хорошо получается что-то другое. У каждого есть свой талант.

— Наверное, я — один из тех несчастных, которых природа обделила.

Она томно улыбнулась.

— Солнце спряталось, — сказала она. — А я-то хотела еще подзагореть. Как ты думаешь, я достаточно загорела?

Я ковырнул в тарелке и попытался изобразить на лице добродушную ухмылку.

— Говорят, что у нас в роду были негры и индейцы, — сообщила она. — А мне все равно. Как говорили цветные девочки моей мамаши, у черной ягодки сладкий сок.

Тут она сняла пальцем капельку пота, выступившего на моем лбу, и засунула палец в рот. Сидевшие вокруг уставились на меня, и я почувствовал, что краснею.

— Так мы идем танцевать? — И принялась двигать бедрами в такт песне Джимми Клэнтона, звучавшей со сцены в тот момент. Грудь ее колыхалась, бедра гуляли туда-сюда, она постоянно облизывала губы, точно мороженое ела, и неотрывно смотрела на меня. Сидевшее за соседним столиком семейство пересело подальше от нас. Синие джинсы плотно обтягивали ее ягодицы, руки с растопыренными пальцами были согнуты в локтях у груди. Танцуя, она опускалась все ниже и ниже, демонстрируя незагорелую верхнюю часть своих буферов всем желающим. Я отвернулся и уставился на сцену и тут заметил, что к нам направляется Энни, держа за руку Алафэр. Энни и Клодетт Рок встретились взглядом и мгновенно все поняли, как это могут только женщины. Но Клодетт нисколько не смутилась, в ее красновато-карих глазах продолжала играть ленивая улыбка. Она подмигнула нам, нехотя положила руку на плечо одному из танцевавших поблизости мужчин, и он увлек ее за собой в толпу.

— Кто это? — спросила Энни.

— Жена Буббы Рока.

— Похоже, вы тут без меня славно провели время.

— Судя по всему, она курила «мута».

— Что-что?

— Травку.

— Мне понравилась эта ее оранжевая бабочка. У нее здорово получается ею двигать.

— Она ходила в танцевальную студию. Ладно тебе, ничего такого не было.

— Бабочка? Оранжевая бабочка? — спросила Алафэр. На ней была желтая бейсболка с изображением утенка Дональда, с козырьком в форме клюва, который крякал, если на него нажимали. Я усадил ее себе на колени и пару раз нажал на клюв. Мы все трое рассмеялись, и я был рад, что отвлек внимание Энни. Уголком глаза я успел заметить, как Клодетт Рок танцует с парнем, крепко прижавшись к нему.

На следующий день врач снял швы. Когда я проводил языком в уголке рта, кожа на ощупь напоминала велосипедную камеру. Потом я отправился на собрание анонимных алкоголиков. Вентилятора в комнате не было, стояла духота и воняло сигаретным дымом. Я никак не мог ни на чем сосредоточиться.

До лета оставалась неделя-другая, и дни становились все жарче. Однажды мы сидели за столиком на веранде и ужинали. Я пытался читать газету, но строчки разбегались у меня перед глазами. Тогда я сходил на станцию посмотреть, все ли лодки вернули, потом вернулся в дом и заперся в дальней комнате, где у меня хранились тяжелоатлетические снаряды и коллекция старых джазовых пластинок. Я поставил старую пластинку с концертом Банка Джонсона и под хрустально-чистые звуки его саксофона принялся поднимать сорокакилограммовую штангу, чувствуя, как с каждым рывком мои мускулы становятся тверже и все быстрее бежит по жилам кровь.

Через четверть часа я порядком вспотел; скинув рубашку, я нацепил тренировочные штаны и кроссовки и устроил себе пробежку вдоль берега залива. Опухоль в паху, появившаяся после удара Эдди Китса, почти полностью спала, дыхание мое было ровным, пульс — в норме. Мне бы радоваться, что в моем немолодом уже теле осталось столько сил и выносливости, но мне было слишком ясно, что эти приятные ощущения не в силах способствовать подъему жизненной энергии; я не замечал ни живописности майских сумерек, ни мерцающих в ветвях деревьев светляков, ни плесканья рыбы в зарослях водяных лилий. Летние вечера в Южной Луизиане сказочно красивы, но теперь я не чувствовал этой красоты.