Он вошел и принялся рассматривать книжку-раскраску, забытую Алафэр на полу.

— Не только. Может быть, я хочу помочь тебе. Почему бы тебе не перестать ерепениться? Каждый раз, когда я пытаюсь с тобой поговорить, ты начинаешь дерзить.

— Вообще-то, я тебя не звал. Ты сам постоянно напоминаешь о себе. И ни хрена вы мне не помогаете. Так что перестань пороть чушь.

— Хорошо, допустим, ты прав. Мы обещали тебе что-нибудь сделать. У нас не вышло. Так бывает, и ты об этом прекрасно знаешь. Мне уйти?

— Пойдем на кухню. Я тут собирался есть мюсли. С бананами и клубникой. Хочешь порцию?

— Не откажусь.

Я налил ему кофе с горячим молоком. В окно лился голубоватый утренний свет.

— Не стал подходить к тебе на похоронах. Я не умею выражать соболезнования. Теперь я могу тебе это сказать: мне очень жаль.

— Я не видел тебя на похоронах.

— На кладбище я не поехал. Это ведь дело семейное, правда? Думаю, ты у нас парень правильный.

Я насыпал две чашки мюсли, добавил нарезанные кусочками бананы и несколько ягод клубники. Он сразу сунул в рот полную ложку. Молоко стекало у него по подбородку. Сквозь коротко остриженные волосы проглядывал череп.

— Так-то лучше, браток, — сказал он.

— Так почему же я должен опоздать на работу? — спросил я.

— На одной из найденных тобой пуль остался превосходный отпечаток пальца. Догадайся, у кого из картотеки новоорлеанского полицейского управления точно такой же?

— У кого же?

— В тебя стрелял Виктор Ромеро, приятель. Я вообще удивляюсь, что ты еще жив; в свое время во Вьетнаме он был снайпером. Слышал, ты здорово отделал его машину.

— Откуда ты про это узнал? Даже мне ничего не сказали.

— Мы начали охотиться за этим парнем задолго до тебя. Всякий раз, как где-нибудь всплывает его имя, управление дает нам знать.

— Я хочу спросить у тебя одну вещь, только честно. Как ты думаешь, в этом замешаны федералы?

— Ты серьезно?

— Повторить вопрос?

— Ты же хороший полицейский, Робишо. Всякие истории о заговоре между преступниками и правительством давно вышли из моды, — сказал он.

— Я недавно ездил в новоорлеанское отделение Департамента по иммиграции. Этого Монро, похоже, мучает чувство вины.

— Что он тебе сказал? — Он с новым интересом посмотрел на меня.

— Попытался убедить меня, что ни в чем не виноват. Это ему не удалось.

— Так ты и вправду убежден, что кто-то из федералов или из управления по делам иммиграции и натурализации хочет от тебя избавиться?

— Не знаю. Как бы то ни было, они почуяли, что вляпались в дерьмо.

— Послушай, правительство не станет убивать граждан своей страны. Я думаю, ты просто напал на ложный след, который никуда тебя не приведет.

— Думаешь? А по-твоему, кого из собственных сограждан правительство посылает в Центральную Америку? Бойскаутов? Таких, как ты?

— Нет.

— Вот-вот. Парней вроде Виктора Ромеро.

Он задержал дыхание.

— Хорошо, попробуем копнуть в этом направлении.

— Где это ты видел, чтобы федералы закладывали друг друга? Ты у нас прямо шутник, Майнос. Доедай мюсли.

— Вечно он издевается.

В жаркий полдень мы с Сесилом припарковали полицейский автомобиль у знакомой бильярдной на Мейн-стрит в Нью-Иберия. Ребята из лафайетского колледжа отвинтили в мужской уборной автомат для продажи презервативов и вынесли через заднюю дверь.

— У них там в Лафайете что, презервативов нет? Зачем им было мои-то красть? — разводил руками хозяин заведения, Ти Нег. Я стоял под прохладой вентиляторов, из кухни упоительно пахло жареными колбасками и бамией. Как всегда, кучка пожилых завсегдатаев попивала в углу пиво и раскидывала картишки. — И чему их только в ихнем колледже учат-то? А если кто-нибудь придет за резинкой, что я им скажу?

— Воздержание — лучший способ предохранения.

Ти Нег аж рот открыл от удивления и обиды.

— Что ты хочешь этим сказать? Как ты можешь такое говорить Ти Негу? Ты никак свихнулся, Дейв?

Из прохладной бильярдной мне пришлось выйти на солнцепек — там Сесил записывал показания свидетелей, видевших машину этих ребят. Тут к бильярдной вывернул кремового цвета «олдсмобиль» с тонированными стеклами. Водитель даже не стал толком парковать машину, а просто поставил наискось к тротуару, поставил рычаг в нейтральное положение, открыл дверь и вышел на улицу; двигатель продолжал урчать. Волосы его были зализаны назад, кожа загорелая, как у квартерона[14]. На нем были мокасины с кисточками, дорогие серые брюки и розовая рубашка-поло; однако при его узких бедрах, широких плечах и плоском мускулистом животе одежда выглядела излишеством. Широко расставленные серо-голубые глаза по-прежнему ничего не выражали, однако кожа на лице была стянута так, что над висками появились тонкие белые линии.

— В чем дело, Бубба? — спросил я.

Вместо ответа он двинул мне кулаком в подбородок, да так, что я отлетел к двери бильярдной. Планшетка моя очутилась в углу, я попытался удержаться за стену, и тут дверной проем заслонила его мощная фигура. Он кинулся на меня и двинул пару раз кулаком по голове; я согнулся в три погибели. Я чувствовал запах его пота, смешанного с одеколоном, чувствовал, как он прерывисто дышит: он попытался ударить меня наотмашь, но я успел увернуться. Я и забыл, как сильно он способен ударить. Нанося каждый удар, он поднимался на носки, его мускулистые бедра и упругие ягодицы едва не рвали брюки по швам. Он никогда не защищался, его девиз был — нападение, и он бил, целясь в глаза и нос, с такой яростью и энергией, что ясно было — он не остановится, пока не превратит противника в котлету.

Однако когда он раскрылся, ударом левой я двинул ему в глаз, и его голова дернулась от удара; не давая ему опомниться, я наискось огрел его правой в челюсть. Он покачнулся и сбил медную плевательницу, которая со звоном покатилась по полу, разбрызгивая содержимое. Под глазом у него образовалась красная гематома, а на скуле явственно отпечатался след моего кулака.

Он сплюнул на пол и одернул штаны на поясе большим пальцем.

— Если это был твой лучший удар, ты — слабак, — сказал он.

Вдруг в бильярдную ворвался Сесил — щека оттопырена табачной жвачкой, на поясе болтаются дубинка и наручники, пристегнутые к кобуре. Он схватил Буббу сзади за руки, скрутил его и шваркнул головой о карточный стол.

Бубба поднялся на ноги, на его штанах отчетливо проступили пятна смешанной с табаком слюны. Я заметил, что Сесил потянулся к своей дубинке.

— Что за черт, Дейв?.. — спросил Бубба.

— А в рыло не хочешь? — перебил его Сесил.

— Сукин сын, ты путался с Клодетт. Не пытайся отрицать это. Придержи своего пса, и я тебе мозги вышибу.

— Ты — болван, Бубба.

— Ага. Потому что не ходил в колледж, как ты. Так мы закончим или нет?

— Ты арестован. Повернись. Руки на стол.

— Да пошел ты... Засунь свой жетон себе в задницу.

Сесил двинулся было к нему, но я остановил его.

Я схватил твердую, как кедровый сук, руку Буббы и попытался завернуть ему за спину.

Так мне это и удалось.

Молниеносным движением он повернулся ко мне. У него чуть глаза не лопнули, так сильно он размахнулся. Однако он не смог удержать равновесия, да и я успел увернуться, так что удар пришелся вскользь по уху. И тут я изо всех сил врезал ему правой по зубам.

На губах его выступила слюна, глаза широко раскрылись, кончики ноздрей побелели от шока и боли. И тогда я двинул ему левой, на сей раз повыше глаза; последний мой удар пришелся под ребра с левой стороны. Он согнулся пополам, сползая вниз по барной стойке, и ему пришлось ухватиться за резной выступ, чтобы не завалиться на пол.

Я запыхался, в месте удара лицо мое онемело и распухло. Отцепив от пояса наручники, я застегнул их на запястьях Буббы, потом усадил его на стул. Он наклонился и выплюнул сгусток кровавой слюны.

— Отвезти тебя в больницу? — спросил я.

Он ухмыльнулся; в глазах его заплясали бесовские огоньки, на зубах алело пятно, точно след от помады. Потом выругался по-французски.

— Ты обругал меня потому, что я выиграл бой? — спросил я. — Брось, это на тебя не похоже. Может, все-таки в больницу?

— Эй, Ти Нег, — окликнул он хозяина заведения, — поставь всем за мой счет. Угощаю.

— Нету у тебя счета, — ответил Ти Нег. — И никогда не будет.

Сесил проводил Буббу до машины и запер на заднем сиденье. В прилизанных волосах его остались опилки, которыми был усыпан пол бильярдной. Он смотрел из-за решетки, как хищный зверь из-за прутьев клетки. Сесил завел мотор.

— Сверни-ка в парк на пару минут, — попросил я.

— Зачем это? — поинтересовался Сесил.

— Мы же никуда не спешим, верно? И день такой славный. Давай съедим по мятному мороженому.

Мы пересекли раздвижной мост над заливом Тек. Коричневатая вода стояла высоко, и вдоль зарослей водяных лилий блестели на солнце радужные крылья стрекоз. Я мог различить бронированные спины аллигаторов, притаившихся в тени кипарисов вдоль берега. По заросшей дубами аллее мы въехали в парк, миновали открытый бассейн и остановились рядом с бейсбольной площадкой. Я вручил Сесилу две долларовые бумажки.

— Купи-ка нам три мороженых, — попросил я.

— Дейв, место этого человека — в тюрьме, а не в парке с мороженым, — возразил было Сесил.

— То, что произошло между нами, — личное. Я просто хочу, чтобы ты это понял, — сказал я.

— Этот человек — сутенер. Он не заслуживает пощады.

— Может быть, так оно и есть. Но пусть это останется на моей совести. — Я подмигнул ему и ухмыльнулся.

Ему это не понравилось; тем не менее он взял деньги и побрел искать палатку мороженщика. В бассейне пацаны сигали с вышки в голубую, игравшую солнечными бликами воду.

— Ты и вправду поверил, что я путался с твоей женой? — спросил я у Буббы.

— А разве не так, сука?

— Сплюнь свои ругательства и отвечай нормально.

— Она знает, как залезть мужику в штаны.

— Как ты можешь так о собственной жене?

— Ну и что? Она такая же женщина.

— Неужели ты не понял, что тебя надули? Я-то думал, ты умнее.

— Неужели, когда она сидела рядом с тобой в грузовике, ты ни о чем таком не думал? — улыбнулся он. Его зубы еще были розовыми от крови. Руки его были закованы за спиной, и от этого его грудь казалась еще шире. — Она любит иногда подурачиться, — сказал он.

— Все они это любят. Это не означает, что надо расстегивать ширинку.

— Эй, скажи честно, ты ведь чуть в штаны не наложил, когда я тебя ударил?

— Я хочу тебе кое-что сказать, Бубба. Пойми меня правильно. Сходил бы ты к психиатру. Ты ведь богат, можешь себе позволить. Начнешь лучше разбираться в людях, да и в себе тоже.

— Что я богат, это точно. Да мой садовник получает больше, чем ты. Тебе это ни о чем не говорит?

— Ты не умеешь слушать. И никогда не умел. Потому-то в один прекрасный день тебя ждет большой облом.

Я выбрался из машины и открыл дверцу.

— Ты что? — спросил он.

— Выходи.

Я помог ему выбраться из машины.

— Повернись, — приказал я.

— Что ты задумал? — спросил он.

— Ничего. Я отпускаю тебя.

Я расстегнул наручники. Он принялся тереть запястья. Его широко расставленные серо-голубые глаза сверлили меня недоуменным взглядом.

— Полагаю, то, что произошло у Ти Нега, останется между нами. Так что на сей раз ты свободен. Попадешься еще раз — отправишься в тюрьму.

— Блин, ну ты Робин Гуд.

— Не знаю почему, но у меня такое чувство, что ты — человек без будущего.

— Да ну?

— В один прекрасный день они погубят тебя.

— Кто — они?

— Федералы, легавые или твои дружки. Рано или поздно это случится, и притом тогда, когда ты меньше всего будешь готов. Вспомни ту шлюху, которую поджег Эдди Китс. Когда он с улыбкой постучал в ее дверь, она, наверное, предвкушала уик-энд на островах.

— Думаешь, ты первый легавый, который говорит мне подобную чушь? И всегда-то я слышу эти бредни, когда у вас ничего на меня нет, ни улик, ни состава преступления, ни свидетелей. А знаешь, почему вы так говорите? Потому, что вы носите дерьмовые костюмы, ездите на дерьмовых машинах и живете в хибарах возле аэропорта. И вот вам попадается человек, у которого есть все, о чем вам приходится только мечтать, оттого что большинство из вас слишком безмозглые, чтобы иметь хоть толику моего. И единственным способом рассчитаться вам видится этот. Да-да, именно пурга про то, что типа кто-то скоро меня прихлопнет. Так что тебе я скажу то же самое, что говорю остальным: когда вы сдохнете, я куплю пива и помочусь на вашу могилу.

Он достал из кармана пластинку жвачки, развернул обертку, выбросил ее на землю и сунул резинку в рот. Все это время он не отрывал взгляда от моего лица.

— У тебя ко мне все?

— Да.

— Кстати, вчера я напился, так что не спеши приписывать себе победу.

— Я перестал вести счет давным-давно. Наверное, повзрослел.

— Да ну? Скажи это себе в очередной раз, когда увидишь свой банковский счет. Кстати, я ж тебе должен за то, что ты меня разукрасил. Купи себе что-нибудь хорошее и пришли мне счет. Увидимся.

— Я хочу, чтобы ты понял, Бубба. Если я узнаю, что ты как-то связан с гибелью моей жены, пеняй на себя.

Он продолжал жевать резинку. Потом вдруг оглянулся на бассейн, словно подыскивая нужные слова для ответа, однако вместо этого быстрым шагом пошел прочь. Под подошвами его мокасин похрустывали сухие листья. Внезапно он остановился и обернулся ко мне.

— Послушай-ка, Дейв. Представь, что у меня деловая встреча и мой партнер видит такую рожу. Прикинь, да?

Пройдя еще несколько шагов, он снова обернулся. Солнечные блики играли на его жестких волосах и загорелом лице.

— А помнишь, как вот в этом самом парке мы играли в мяч и орали друг на друга как полоумные? — И, дурачась, ухватил себя между ног. — То-то времечко было, приятель.

По дороге в участок мне пришлось купить упаковку колотого льда и растопить его в чистом пластиковом ведерке. Каждые пятнадцать минут я окунал туда полотенце, прикладывал его к лицу и считал до шестидесяти. Не самый приятный способ полуденного отдыха, однако это спасло меня от перспективы проснуться с физиономией цвета спелой сливы.

Почти перед концом рабочего дня, когда лучи вечернего солнца озарили красноватым светом поля сахарного тростника за окном, я уселся за стол в своем крошечном кабинетике и вновь принялся изучать досье Виктора Ромеро, присланное нам новоорлеанским полицейским управлением. На стандартных снимках анфас и в профиль, сделанных в участке, черно-белый контраст выделялся особенно отчетливо. Его свисавшие к шее черные кудри были словно смазаны маслом, кожа лица казалась белой как кость, а небритые щеки словно кто сажей испачкал.

Его послужной список не слишком впечатлял. Четырежды его задерживали за незначительные правонарушения, в том числе содействие проституции; полгода его продержали в окружной тюрьме за ношение орудий взлома, а еще ему предстояло судебное разбирательство за неявку на рассмотрение дела о вождении автомобиля в нетрезвом состоянии. Однако это список только тех преступлений, в которых его удалось уличить. А сколько, должно быть, остались неизвестными, а следовательно, безнаказанными? К тому же о том, что происходит в голове парня по имени Виктор Ромеро, эта бумажка тоже бессильна дать ответ.

На фотографиях глаза его ничего не выражали. С таким выражением ждут автобуса на остановке. С трудом верилось, что этот самый человек убил Энни, что он в упор расстреливал ее, пока она кричала и пыталась закрыть лицо руками. Неужели этот человек состоит из плоти, мышц, костей и сухожилий, как и все мы? Или его мозг вышел прямо из адского котла, а руки-ноги выкованы в дьявольской кузнице?

На следующее утро нам позвонили ребята из округа Св. Мартина. Негр, рыбачивший на свой пироге близ Хендерсоновой дамбы, заметил под водой затонувший автомобиль. Полицейский-водолаз установил, что это малиновая «тойота», и водитель находится в машине. На место преступления из Сент-Мартинвилля выехали полицейские с коронером, а также тягач.

Я позвонил в Новый Орлеан Майносу Дотриву и предложил ему встретиться на месте.

— Вот и молодец, — сказал он. — Вот это я называю профессиональным сотрудничеством. И когда это я ругал провинциальных легавых?

— Кончай язвить, Майнос.

Через двадцать минут мы с Сесилом уже прибыли к насыпи на краю атчафалайского болота. Жара стояла ужасная, солнце отражалось в водной глади, а поросшие ивняком островки недвижно зеленели в утреннем мареве. Припозднившиеся рыбаки все еще пытались поймать голубого тунца или пучеглазого окуня, устроившись на старых нефтяных вышках, разбросанных по заливчикам, или в теньке на скатах шоссе, опоясывающего водоем. Высоко в небе парили в поисках добычи грифы-индейки. Пахло тухлой рыбой, водяными лилиями и камышами. Неподалеку от берега из воды торчали черные чешуйчатые мордочки мокасиновых змей.

На том месте, где машина шлепнулась в воду, земля была мокрой. Под углом к дороге среди травы и лютиков тянулся след шин; колеса машины проделали глубокие колеи в болотистой почве, и она погрузилась в ил. Водитель тягача, здоровяк в джинсах, с обнаженным торсом, вручил крюк полицейскому-водолазу, стоявшему на мелководье в желтых плавках, с маской и дыхательной трубкой наготове. В глубине, под толщей искрящейся на солнце воды, виднелись очертания «тойоты».

Майнос подъехал как раз в тот момент, когда водолаз прицепил крюк к корпусу автомобиля и трос лебедки натянулся под тяжестью машины.

— Как думаешь, что могло случиться? — спросил он меня.

— Хороший вопрос.

— Может быть, тебе все-таки удалось попасть в него?

— Кто знает. Если так, то как же он здесь очутился?

— Помирать приехал. Даже такой дерьмец, как он, должен сообразить, что такие вещи надо делать в одиночестве.

Тут он увидел выражение моего лица. Откусил сломанный ноготь, сплюнул и стал наблюдать, как лебедка тянет машину наружу.

— Прости, — сказал он.

Внезапно песок вдоль берега вздыбился, точно от взрыва, и на поверхности появилась задняя часть «тойоты», покрытая водяными лилиями и вырванными с корнем камышами. Водитель тягача аккуратно вытащил машину на поверхность и рывком вытянул ее на берег. В заднем стекле зубастой пастью зияла дыра.

Двое полицейских из участка Св. Мартина открыли боковые дверцы, и на землю пролился поток воды вперемешку с илом, мхом и прочей растительностью; извиваясь, плюхнулись на берег угри. Длинные жирные рыбины с серебристыми телами и красными плавниками извивались среди лютиков, словно клубок змей. Тело человека на переднем сиденье завалилось набок так, что голова свисала из открытой пассажирской двери. Голова эта была обмотана засохшей лозой, покрыта грязью и пиявками. Я уставился на тело, Майнос заглянул через мое плечо:

— О господи, да у него пол-лица отъедено.

— Ага.

— Что ж, может быть, Виктор мечтал стать частью природы.

— Это не Виктор Ромеро, — отозвался я. — Это Эдди Китс.