Выход из пещеры был теперь прямо перед ним. Гоблины сгрудились по сторонам прохода, прячась в тени в устье пещеры, тихонько поскуливая от страха и неуверенности. Теперь Лео мог разглядеть их всех: их было больше тридцати. Эти твари ненавидели дневной свет, но сейчас они скорее склонны были убежать от него, не желая нападать.

Лео приблизился к гоблинам так близко, что от резкого запаха их тел на глазах у него выступили слезы. Осветив их факелом, Лео увидел, что большинство тварей были совсем молодыми и среди них было немало самок с детенышами. Выражение их лиц показалось Лео исполненным страха и неуверенности; так, наверное, выглядели бы и человеческие матери. Всего несколько взрослых самцов сжимали в руках примитивное оружие, однако было непохоже, чтобы они горели желанием нарушить это странное перемирие.

– Позвольте мне пройти, и я не причиню вам вреда! – выкрикнул Лео. Он сомневался, что гоблины понимают слова человеческого языка, однако твари расступились, лишь только он приподнял факелы. Пройдя сквозь толпу тварей, Лео очутился на свежем воздухе, где ярко светило солнце. Спускаясь к реке, он слышал, как гоблины ринулись в глубину тоннеля.

Что-то испугало гоблинов, испугало так сильно, что они не обратили внимания на то, что Лео был один и почти не вооружен. Они так боялись чего-то, что не решились напасть. Лео подумал о том, что окажись на его месте Пето, гоблины испугались бы и его.

Что бы ни испугало гоблинов – оно было здесь, в этой долине. В воздухе витали беспокойство и тревога, сходные с теми, какие ощущались когда-то в крепости. Беспокойство было настолько сильным, что даже теплое солнце, под лучами которого начинал подтаивать снег на южных склонах холмов, не в силах было победить его.

На границе Тепеста тропа огибала небольшую рощу. За рощей сидела у тропы фигура в черном плаще с капюшоном. Когда Лео приблизился, человек встал и откинул капюшон на плечи. Лео увидел знакомую светлую кожу и серебряные волосы.

– Жон! – воскликнул Лео, не сдерживая своей искренней радости, однако остановился, и осторожность его позы была почти равна его радости.

– Я так и думал что они пошлют тебя, – проговорил Джонатан вместо приветствия и прибавил предостерегающим тоном: – Возвращайся в крепость.

– Я должен поговорить с тобой и с Иваром. У меня есть нехорошие новости, но ты – я полагаю – уже все знаешь.

– Я не пропущу тебя. Поворачивай назад, если дорожишь своей жизнью.

– Вот как? – Лео горько улыбнулся. – А ведь я учил тебя, помнишь? Может быть, твое могущество и возросло после занятий с Иваром, но со мной тебе не справиться.

Лео опустил руку в карман, прикоснувшись пальцами к мелкому песку, который он припас именно для этого момента. Проделав это, он прочел простое заклинание, которое непременно должно было усыпить юношу. Заклинание всегда срабатывало, пока Жон был молод, но теперь оно не произвело желаемого действия. Скрывая свою тревогу, Лео стал медленно приближаться к Джонатану, разговаривая с ним тихо и спокойно, словно пытаясь успокоить раненое и испуганное дикое животное.

– Пойдем со мной, – сказал он юноше, – давай вместе придем к Ивару и переговорим с ним.

– Нет!!! – это был вопль отчаяния.

Лео продолжал приближаться. В следующий момент он готов был схватить Жона. Лео был больше и сильнее, и он не сомневался, что, если дело дойдет до физического столкновения, он сумеет одолеть юношу и притащить его к Ивару.

– Мы ни в чем не обвиняем тебя, Жон. Просто мы беспокоимся за тебя. Позволь мне…

Лео почти дотронулся до Джонатана, когда увидел его глаза, в которых горела отчаянная решимость, увидел быстрый жест руки, завершающий огненное заклятье, заготовленное задолго до того, как Лео появился на тропе.

Стена пламени выросла вокруг него, последние слова Лео превратились в крик мучения и боли, который скоро перешел в хрип. Обожженное тело Лео рухнуло на тропу и превратилось в головешки. Жон молча стоял над обугленными останками.

– Лжецы… – прошептал он, и прошлое немедленно ожило в нем, подкатив к горлу тугим комком. Слезы застилали ему глаза, а горе душило его, и он не смог прочесть ни одной из молитв Стражей.

– Пусть светлые силы зари, побеждающей тьму… – Слова молитвы внезапно куда-то пропали, как будто смерть Лео мешала ему припомнить весь текст. – Лжецы, – повторил он, продолжая плакать стоя на коленях.

Когда слезы высохли на его щеках, Жон спрятал поглубже свое горе и, переправившись через реку, направился в Линде. Еще издалека он разглядел Сондру в ее ярком голубом плаще, стоящую у дверей таверны, и прибавил шаг. Завидев его, Сондра выбежала навстречу, схватила его за руку и крепко поцеловала.

– Жон! Я так волновалась!

– Волновалась? Из-за меня? Но почему? – спросил Жон, стараясь, чтобы голос его звучал как можно беззаботнее.

– Столько человек погибло, Жон. Пожалуйста, в следующий раз предупреди меня, когда будешь уходить. Я волнуюсь и ничего не могу с этим поделать!

С этими словами Сондра втащила его в двери, как будто каменные стены гостиницы способны были защитить их от всепроникающего зла.

Он исполнил приказ Моргота. Теперь Сондре ничего не грозит. Все остальное не имеет значения.

Маэв стояла у окна собственного дома и смотрела, как туман поднимается над нагретыми солнцем холмами. Вечерело. Над Линде сгущались сумерки.

Она часто мечтала о том, как бы вырваться из-под власти трех ведьм, перестать служить им, но ни разу она еще не осмеливалась испытать на себе силу их проклятья. Моргот обещал ей, что после следующего полнолуния, когда его легионы будут освобождены из плена Полотна, он уничтожит колдуний и их проклятье, которое они наложили на Маэв.

Так же как и она сама, Моргот был красив, но исполнен тщеславия, и многие их цели совпадали. В их душах было так много общего, что Маэв рискнула начать служить Морготу по своей собственной воле.

Уже почти совсем стемнело, и Маэв с минуты на минуту ждала, когда появится ее стая. Быстро раздевшись, она преобразилась в лисицу. Первым прибежал Ласос – один из последних ее любовников, новый член стаи. За ним из темноты возникли Марк и один из старейшин села – Зеполи. Даже в обличье волков все трое были столь неуверены в своих действиях, столь очевидно растеряны и сбиты с толку тем, что им приходилось служить новому господину, что Маэв захотелось вышучивать и дразнить их. После того как ей удалось заманить Фиана в ловушку трех ведьм, он на протяжении нескольких месяцев служил для них источником самых извращенных наслаждений, и ведьмы в конце концов потребовали от Маэв, чтобы следующие жертвы, которых она приведет к ним, обладали способностью к ликантропическим изменениям, в процессе которых истерзанная плоть жертвы могла бы самоизлечиваться. Если бы Моргот не появился в их краях, Марк и Ласос уже весной оказались бы в пыточной машине колдуний и их медленная смерть растянулась бы на все лето, так что оба были бы мертвы еще до того, как с деревьев упали первые листья.

На всякий случай Маэв подождала еще немного, но Андор так и не присоединился к ним. Она не жалела об этом. Он не подчинялся ей, а его отсутствие в гостинице этой ночью наверняка будет замечено.

Маэв вывела стаю в лес за пределами поселка.

Этой ночью они поохотились всласть, в клочья разорвав небольшую стаю гоблинов, которая еще не успела убраться из этих краев. Затем стая беззвучно промчалась по поселку, мимо домов с наглухо закрытыми ставнями, мимо гостиницы, мимо пустых хижин, направляясь к дому, в котором некая семья довольно опрометчиво решила поселиться на самой окраине Линде.

Тяжелые волчьи тела с силой ударяли в дверь дома. Женщина вооружилась пучками пылающей лучины, мужчина схватил серебряный кинжал и короткий меч, который он купил много лет назад у рыжеволосого чужеземца.

Между тем снаружи сильные человеческие руки, покрытые жесткой волчьей шерстью, забросили лисицу на крышу. Маэв без труда справилась с запором ставней на окнах второго этажа и проникла в дом.

Маленький ребенок спокойно спал в резной кроватке, укрытый одеялом, на котором был вышит такой же узор из ягод и листьев, какой украшал сломанные ставни. Рядом с кроваткой лежала девочка постарше, сестра малыша. Ни один из них не пошевелился, не проснулся даже тогда, когда Маэв с треском выломала ставни и в комнату ворвались клубы холодного воздуха и серебристый светящийся туман.

Маэв вынула дитя из кроватки и подняла его над головой так, что серебристый туман окутал его. Кончиками пальцев она ощутила леденящий холод, высасывающий жизнь из маленького тельца. Когда все было кончено, Маэв выбросила тело в окно, где ждала подачки голодная стая. Рычание волков, передравшихся из-за добычи, разбудило девочку. Она села на кровати, прижав к груди колени и отодвигаясь все дальше, по мере того как лисица-оборотень приближалась к ней. «Красивый ребенок», – подумала Маэв, разглядывая соломенные мягкие волосы и тонкие, но уже округлившиеся руки. Девчонка была юна, такую легко заставить забыть прошлое, легко научить чему угодно.

Человеческие руки Маэв вцепились в запястья девочки. Приблизившись к ней вплотную, Маэв закрыла ее своим телом и спросила у Моргота, который серебристым туманом мерцал у окна:

– Можно мне оставить ее себе?

В ответ из тумана высунулось тонкое, длинное щупальце, которое, слегка извиваясь, прикоснулось ко лбу девочки. Маэв почувствовала, как тело девочки затрепетало.

Дверь в спальню с треском распахнулась. С яростным воплем отец девочки ринулся на Маэв и вонзил серебряный кинжал глубоко в ее плечо. Все еще держа девочку за руки, Маэв извернулась и укусила мужчину за запястье, заставив его выпустить рукоять кинжала. Громко визжа от боли, которую причинило ей серебряное лезвие, Маэв выдернула кинжал из раны и бросила на пол.

– Мама! – громко крикнула девочка, обращаясь к замершей на пороге комнаты женщине. С низким рычанием Маэв развернулась и, перехватив девочку поудобнее, выпрыгнула вместе с ней в окно.

Ее стая едва насытилась телом ребенка, которого было, конечно, недостаточно, чтобы накормить трех огромных волков, однако все они подчинились Маэв, окружив девочку плотным кольцом и хватая ее зубами за лодыжки всякий раз, когда девочка порывалась бежать. Плач ее превратился в непрерывный крик ужаса.

В следующую минуту двери дома открылись и мать девочки выбежала на улицу с пучком пылающих лучин в одной руке и с мечом мужа в другой. У меча была серебряная рукоять. Размахивая перед собой своим факелом, она врезалась в самую середину стаи и, не давая волкам приблизиться, стала оттеснять девочку к дверям дома.

Полосы гибкого тумана закружились вокруг женщины. Каким бы прозрачным ни казался этот туман, у него достало сил вырвать из рук женщины сначала факел, а потом и меч, так что она осталась без защиты. Женщина в отчаянье прижимала к себе дочь, а волки приближались, окружая их. Вот туман коснулся лба женщины, заклубился сильнее, высасывая жизнь из теплого тела, чтобы потом оборотни могли сорвать мясо с ее костей. Когда мать упала, девочка внезапно подхватила факел и, хлестнув весело вспыхнувшим пламенем по морде ближайшего к ней волка, со всех ног бросилась в дом.

Волки, занявшись упавшим телом, не обратили на ее бегство никакого внимания, и Маэв захлопнула за беглянкой дверь дома. Толпа мужчин, размахивая факелами, уже бежала по направлению к дому от гостиницы. Все они громко кричали, отвечая на испуганные вопли девочки. Волки бросили добычу и испуганно потрусили в лес.

Туман задержался еще на некоторое время. Поднявшись вверх, он едва заметным облаком опустился над головами толпы, прикасаясь к их страху и ужасу и усиливая эти чувства. Затем он растаял в темноте между деревьями.

Снег вокруг домика был истоптан и залит кровью. Осматривая тело женщины, жители Линде заметили, что на ее ранах уже успели образоваться кристаллы льда. Ее слезы застыли на щеках маленькими ледышками, а широко раскрытые глаза замерзли. Такую странную смерть в селе видели уже не в первый раз, однако впервые у них были свидетели.

В самом домике широкая кровавая полоса отмечала путь мужчины, который ухитрился спуститься по лестнице из детской спальни наверху. Под его прокушенным запястьем уже натекла большая лужа крови. Укус был таким глубоким и сильным, что из рассеченной плоти торчала сломанная кость. Мужчина был смертельно бледен от потери крови и от пережитого потрясения, но сознания он не потерял и даже пытался приподняться.

Кто-то из мужчин оторвал девочку от тела отца, чтобы деревенский лекарь мог заняться раной. Увидев, насколько глубоким был укус, лекарь только спросил:

– Кези, что это было?

– Кто-то, кто был одет в серебристый мех и серебряный туман, – ответила девочка за отца.

– Волки, – пояснил Кези. Лекарь торопливо вытер кровь со своих рук и отпрянул.

– Я могу сделать для тебя только одно, – сказал он, подбирая с пола серебряный кинжал.

– Отведите ребенка в гостиницу. Негоже ей это видеть, – подсказал кто-то.

Голос прозвучал спокойно, но именно он вновь разбудил страх.

– Нет! – закричала девочка. – Я хочу остаться с папой!

Ивару случалось видеть испуганную толпу, и он знал, на что она способна. Они готовы были убить Кези прежде, чем он сможет рассказать им подробности нападения, словно в незнании была какая-то защита. Всю свою жизнь Ивар тщательно скрывал свою силу, однако, как он нередко говорил Жону, могущество волшебника во многом зависело от того, насколько хорошо он знает, когда можно продемонстрировать свои возможности.

– Волчья ягода должна помочь, – начал он с осторожностью.

– Укус слишком глубок, – возразил ему лекарь.

– Проклятье можно отвести, – настаивал Ивар. – Мне случалось видеть такие вещи.

– Отвести проклятье? Кто знает, как это делается?

Ивар глубоко вдохнул воздух, в последний раз взвесил все последствия своего решения и сказал:

– Я знаю.

Лишь только были произнесены эти два негромких слова, как человек, который работал в давильне, готовил самых вкусных жареных перепелов и играл в кости лучше всех в Линде, оказался чем-то гораздо большим, чем сосед и товарищ, на которого можно положиться. Его голос, поза и уверенность на лице внушили всем внезапное глубокое уважение. Ужасы последних дней заставили даже самых скептично настроенных жителей Линде поверить в его силу.

– Отнесите Кези в гостиницу, – распорядился Ивар и вышел наружу.

У самых дверей его поджидал Андор. Ссутулившись, он глубоко задумался, созерцая залитый кровью снег.

– Как ты думаешь, нападут ли оборотни снова? – спросил Ивар таким тихим голосом, что только Андор мог его слышать.

Андор покачал головой.

– Они ушли, – сказал он.

– Те, кто не хочет идти в гостиницу, пусть отправляются домой! – громко крикнул Ивар в толпу.

Кези громко стонал от боли, пока его поднимали с пола и несли по улицам Линде в гостиницу. В гостинице, пока лекарь промывал рану и накладывал шину, Ивар приготовил вино и компресс из волчьих ягод.

– Найди Джонатана, – шепнул Ивар Андору, накладывая компресс на рану. – Мне понадобится его помощь.

Андор направился к двери, но у порога заколебался, ожидая, пока Ивар закончит. Когда повязка была наложена, он сделал другу знак выйти вместе с ним.

– Почему ты никогда не пытался снять проклятье с меня? – с горечью в голосе шепнул он.

– Потому что это не в моей власти. Я не могу снять его ни с тебя, ни с этого бедняги. Просто Кези – хороший человек, которому еще надо вырастить дочь. Я дам ему возможность выбора, какую я дал тебе, – и буду надеяться, что у него окажется такое же самообладание, как у тебя.

– Тогда зачем тебе Жон? Ивар кривовато улыбнулся.

– Люди испуганы, они готовы пролить кровь. Они ни за что не поверят в то, что Кези излечился, если мы не устроим внушительного представления.

Ивар слышал, как Андор поднимается по лестнице на второй этаж, слышал, как он ходит там из комнаты в комнату, в которых Жон имел обыкновение прятаться, когда сборище в гостинице становилось особенно шумным.

В кухню вошла Сондра.

– Ты не видела Джонатана? – спросил ее Ивар.

– Он спустился в пещеру, – ответила Сондра, – я только что сказала об этом Андору.

Андору не пришлось спускаться вниз. Долгая ночь уже отняла у Ивара немало сил, а Андор и Жон скорее мешали бы ему, чем помогали. Когда Ивар спустился в пещеру, Жона там не оказалось.

Открыв свою книгу заклинаний, Ивар освежил в памяти заклинание, исполнить которое был в состоянии самый глупый ученик мага. Он надеялся подыскать что-нибудь более эффектное, однако цветные светящиеся шары, которые поплывут в воздухе, а также пламя, которое должно обвиться вокруг раны на запястье Кези, наверняка произведут достаточное впечатление, создав иллюзию того, что проклятье удалось отвести.

Через некоторое время, когда «исцеленный» Кези провалился в глубокий сон, Ивар снова спустился в свою пещеру и стал ждать Жона. События последних часов измотали его до такой степени, что, несмотря на свое твердое намерение дождаться юношу, Ивар уснул. Было почти утро, когда юноша прошел мимо него, но Ивар не проснулся.

С первыми лучами солнца, так рано, что даже Дирка еще не спустилась в кухню, Ивар упаковал свои волшебные книги в холщовый мешок, забрал из пещеры свой посох и отправился в крепость. Он подозревал, что Стражи в состоянии ответить на многие из его вопросов, касающиеся всех случаев странной смерти, произошедших в поселке за последнее время.

Пока Ивар врачевал Кези, Маэв отпустила свою стаю и прихрамывая поспешила домой. К тому времени, когда она оказалась на крыльце своего дома, рана начала болеть совершенно невыносимо. Войдя в дом и вернув себе человеческий облик, Маэв зажгла лампу и приготовила таз с горячей водой и миску с чудесным жидким мылом. Устанавливая воду на табурете неподалеку от трельяжа, Маэв случайно увидела в зеркале свое отражение. Руки у нее затряслись так сильно, что, опуская таз с водой на табурет, она расплескала чуть ли не половину.

Кинжал был серебряным – это Маэв поняла по боли в ране, однако никакое серебро не могло причинить ей такого ущерба. Когда Маэв отмыла засохшую на плече кровь, она увидела рядом с глубоким разрезом белые волдыри и болезненную желтую кожу вокруг них. Не раздумывая, Маэв откинула с лица свои густые волосы. На лбу тоже появились три белесоватых фурункула. На руках, в тех местах, где серебро прикасалось к ее коже, краснели ожоги, а рядом с ними – все те же белые волдыри.

Летиция, морская ведьма, когда-то наложила на нее это заклятье. Если Маэв не станет служить трем колдуньям, она сама станет такой же, как они.

Маэв снова превратилась в лисицу. В этом облике у нее была, по крайней мере, одна рана – рана, нанесенная кинжалом, но не было ни язв, ни фурункулов. Затем, снова превратившись в человека, Маэв посмотрела на свое отражение в зеркале и вскрикнула. Ее громкий и протяжный вопль услышали даже в домах в центре поселка, и некоторые из жителей Линде начали горячо молиться за спасение жизни того, кого, как им показалось, снова терзают волки. Язвы распространялись буквально на глазах, а желтая больная кожа покрывала большую часть ее лба.

Маэв побежала, сначала на двух ногах, потом – на четырех лапах. До восхода солнца оставалось несколько часов, больше чем достаточно для того, чтобы Моргот использовал свою силу и снял проклятье.

У входа в пещеру Моргота Маэв задержалась и прислушалась. Услыхав мелодичный голос Джонатана, Маэв тихонько выругалась. Если бы не отчаяние, она дождалась бы, пока юноша не уйдет, чтобы разговаривать с Морготом один на один.

Какую победу она могла бы одержать! Юноша был столь силен, что мог бы бросить вызов самим колдуньям и победить их. А теперь Маэв служит его отцу и заискивает перед сыном. До настоящего момента ей удавалось избегать Джонатана, и, входя в пещеру, она надеялась, что он позабыл ее насмешки. Кроме того, они теперь стали союзниками.

В глубине пещеры она увидела Джонатана, сидевшего скрестив ноги на краю бассейна. Тяжелая толстая книга в золотом переплете лежала у него на коленях, а на лбу появились сосредоточенные морщины. Губы и пальцы Жона медленно шевелились, словно у музыканта, пытающегося выучить особенно сложный пассаж.

Маэв опустилась на пол и, спрятав лисью морду между передними лапами, некоторое время смотрела, как между пальцами Жона проскакивают маленькие искры. Жон выглядел разочарованным результатом своих усилий. Будь Маэв в человеческом обличье, ей, наверное, не удалось бы сдержать едкого смешка.

– В свое время придет и умение, – раздался голос Моргота. Он донесся откуда-то из темноты в дальнем конце пещеры. Маэв встала и пошла на голос.

– Маленькая лисичка, – довольно прошептал Моргот, кладя ей на шею руку и пропуская между пальцами мягкий серебристый мех. – Женщина…

Маэв стала изменяться, пытаясь, однако, сопротивляться приказанию, так что Моргот вынужден был повторить его еще раз. Вернувшись в человеческий облик, Маэв встала перед ним на колени, опустив лицо вниз и упираясь руками в каменный пол. Светящиеся шары подплыли к ней совсем близко, заливая ее тело желтым и розовым светом. Маэв оттолкнула один шар, он обжег ей руку, но не сдвинулся с места.

– Помоги мне, – умоляюще прошептала Маэв, но не получила никакого ответа. – Помоги! – повторила она и заглянула в его лицо. Мутные, желтоватые слезы выкатились из ее лиловых глаз и покатились по щекам.

– Это сделали ведьмы? – спросил Моргот, так пристально разглядывая ее язвы и нарывы, словно он находил их прекрасными.

– Ведьмы сказали, что я стану такой же, как они, если предам их. Это проклятье доказывает, что я верна тебе. Покончи с ним.

– Я ничего не могу сделать.

– Но ты даже не пытался!

– Я не могу тратить свои силы на подобную ерунду, – холодно объяснил Моргот.

– Тогда отпусти меня. Позволь мне умолять их о прощении.

Моргот только покачал головой.

– Я приказываю стае, – напомнила Маэв.

– Только до тех пор, пока я этого хочу. Поскольку ты так хочешь проверить мое могущество, я обещаю тебе, что стая не откликнется на твой призыв ни завтра, ни послезавтра, и вообще никогда. Так будет, потому что я так хочу.

Но эта потеря мало что значила для Маэв. Ее стая представляла собой слегка натасканных псов, которые жирели и набирались сил для того, чтобы попасть в лапы трех ведьм. Маэв не было никакого дела до стаи. Тем не менее коварство Моргота больно ее ужалило.

– Я хорошо служила тебе, – снова напомнила она ему.

– Ты служила своим собственным интересам, – возразил Моргот.

– Что же мне теперь делать? – простонала Маэв жалобно.

– Из тебя получается превосходная лисица, – вмешался Джонатан, и на его губах появилась торжествующая улыбка.

– Послужи нам обоим в этом обличье, – прибавил Моргот.

Маэв вздрогнула, повернулась и выбежала из пещеры. Вслед ей неслись раскаты мелодичного смеха Джонатана.

Колдуньи никогда не были столь неблагодарны и требовательны по отношению к ней. Разумеется, и в облике лисицы она была превосходна; никогда ей не доводилось встречать животное с таким безупречным мехом, однако тело лисицы, каким бы прекрасным оно ни было, едва ли было создано для того, чтобы носить все те драгоценные украшения, которые Маэв так любила и настойчиво собирала; не годилось оно и для того, чтобы соблазнять мужчин и превращать их в послушных рабов, чтобы петь и танцевать, словом – для всего того, что делало жизнь Маэв в Тепесте такой приятной.

Моргот помог бы ей, если бы мальчишка попросил его об этом. Но он не попросил. Если это означало войну, что ж – пусть будет война.

Вернувшись домой, Маэв снова осмотрела себя со всех сторон. Язвы разрастались, а рана на плече удлинилась. Маэв быстро оделась и, сжимая в руках испачканную в крови ткань, при помощи которой она мыла и отчищала свое тело, вышла из домика и пошла по узкой тропинке на окраину поселка. Там она, по-прежнему сохраняя человеческий облик, упала на снег и вытянула вперед руки, словно пытаясь добраться до промерзшей земли и вцепиться в нее ногтями.

Три охотника нашли ее перед рассветом. Они принесли ее в гостиницу, и лекарь, который всю ночь ухаживал за Кези, был единственным, кто не спал в этот ранний час. Маэв уложили на скамью возле дверей. Опасаясь, что Маэв может быть не столько ранена, сколько больна, охотники отошли от нее подальше и встали рядом с койкой, на которой завернутый в меха тревожно спал Кези. Лекарь осмотрел ее язвы и заставил выпить немного вина. Когда ее ресницы затрепетали, он спросил ее, что случилось.

– На меня напали, – прошептала Маэв.

– Кто? Волки?

– Нет. Это был человек, и одно его дыхание опалило мою кожу, в то время как его когти рвали мое тело… Он заразил меня какой-то колдовской болезнью. Мы все знаем этого человека… – Несмотря на болезнь ее голос звучал по-прежнему уверенно и властно. Ее спасители внимательно прислушивались. – Это был Джонатан, – закончила Маэв.

– Видел кто-нибудь Джонатана прошлой ночью? – спросил лекарь.

Охотники затрясли головами. Один из них покосился на Кези и сказал:

– Его дочь упоминала о серебряном тумане. Может быть, это… – Он замолчал, так как из своей комнаты спустилась Сондра, готовая приступить к своим утренним заботам. Ее одежда была в беспорядке, а глаза припухли со сна. Увидев посторонних, она откинула назад волосы и поправила свое рабочее платье.

– Что-нибудь произошло? – спросила она, заметив их серьезные лица.

– А где Джонатан? – с невинным видом спросил лекарь и добавил еще более легкомысленно: – Он нам нужен, чтобы помочь перенести Кези.

– Он спустится через несколько минут, но я могу пойти поторопить его, – предложила Сондра.

– Не нужно. В какой он комнате?

– Последняя по коридору направо.

Маэв откинулась на подушку, притворяясь ослабевшей, в то время как со скрытой радостью она наблюдала за тем, как охотники, перешептываясь, взбираются вверх по ступеням. Затем до нее донесся удивленный вскрик Жона, встретившегося с охотниками в коридоре, и короткий шум возни.

«Охотники недооценили юношу», – подумала Маэв, прислушиваясь к испуганным воплям наверху. В следующую секунду все четверо во главе с доктором скатились вниз по ступеням лестницы, сбивая друг друга с ног, спасаясь от огненных шаров, которые преследовали их по пятам. Из своей комнаты выскочил на шум Андор. Заглянув в холл, он сразу попятился назад и вернулся с простыней, которой принялся сбивать пламя. К тому времени, когда пожар был потушен, Джонатана и след простыл.

Маэв видела, как он убегал.

– О да, я просто превосходная лисичка, – одними губами прошептала она, поправляя пожелтевшим пальцем свои все еще прекрасные волосы.

Сидя в пещере возле отца и ожидая его пробуждения, Джонатан думал о пылающем «Ноктюрне», об Андоре с его простыней. Ему вдруг пришло в голову, что все заклинания, которые он выучил, были смертоносными и опасными. Таков был его собственный выбор: он мог бы выучить и другие. Теперь Жон пытался овладеть заклятьем, при помощи которого можно было метать молнии. Сила, которой он надеялся овладеть, пугала его. Если он недостаточно хорошо сосредоточится или ошибется, читая заклинание, молния может поразить его самого. Это было самое опасное время: колдун должен быть полностью уверен в своих способностях, чтобы преодолеть инстинкт самосохранения.

Проснувшись ночью, Моргот сразу почувствовал запах гари, исходящий от одежды сына, и заметил ожог у него на руке. Жон рассказал ему все, что он натворил в поселке, а затем с горечью сказал:

– Мне нельзя было бежать. Я должен был остаться и объявить, что Маэв лжет. Ивар и Андор защитили бы меня.

– А вместо этого ты напал на них. Жон кивнул.

– Теперь мне нельзя возвращаться в Линде. Я был таким дураком! – признал он.

Моргот улыбнулся. Протянув руку, он стер со щеки Жона пятно сажи.

– Тебе нужно было увидеть, что могут твои заклятья. Это только естественно, – ласково сказал он. – Что касается возвращения в Линде, то ты не просто вернешься туда: наступит день, когда ты будешь править этим поселком и всеми окрестными землями в придачу. Когда мы освободим мою армию из плена Полотна, ты поведешь ее. Ничто не сможет устоять перед нашими объединенными силами, сынок.

– Откуда ты знаешь, что все те, кто был пойман Полотном, пойдут за нами? – спросил Жон.

– Они сами поклялись служить мне. Я должен освободить их! – торжественно объявил Моргот. Заметив сомнение на лице Жона, он добавил: – Твоя мать тоже там. И Вар. И еще многие-многие другие порядочные люди, навсегда обращенные в рабство из-за одной минутной слабости. Освободить их будет только справедливо.

Джонатан согласно кивнул.

– Да, – сказал он, скрывая свои сомнения.

Потом он смотрел, как Моргот открывает свою волшебную книгу в золотом переплете, так не похожую на те, которые Джонатан уже изучил.