– Я хотел бы знать такое заклинание, с помощью которого я мог бы разорвать свою душу на две части. Я люблю Сондру и хочу быть с ней, но и о вас обо всех я тоже сильно скучаю.

– Но ты же будешь навещать нас, – заметил Гектор. – Ты сделал правильный выбор, твоя мать одобрила бы твое решение.

Джонатан почувствовал, что Гектор как бы приглашает его задать вопрос о его семье. У него было много вопросов, но он задал самый невинный из них.

– Я похож на мать, Гектор?

– Не на внешность, – ответил Гектор, – однако ваши характеры схожи. Она заметила это сходство уже тогда, когда тебе было от роду всего несколько часов.

– А я думал, что она умерла во время родов.

– Нет, но вскоре после них. Жон подумал, что Гектор, по крайней мере, сказал ему правду.

– Солнце село, – заговорил он о другом, – пора возвращаться.

Но стоило только им с Гектором вернуться к остальным, как Жон пожелал всем спокойной ночи и удалился.

Этой ночью, как и ожидал Джонатан, постороннее присутствие, которое он ощущал много раз за свою жизнь, проявилось в форме расплывчатой серой тени, дрожащей в темноте комнаты. Выбравшись из постели, Джонатан последовал за тенью вниз по лестнице, через холл и пустую спальню для гостей в коридор, который заканчивался позади часовни. В сыром коридоре сороконожки щекотали его босые ноги, а клочья липкой паутины залепляли лицо, но он не осмелился зажечь огонь, чтобы ничем не выдать себя.

Со всеми предосторожностями он нащупал несколько темных ступеней и, протиснувшись сквозь узкий лаз, до половины заваленный камнями, очутился в новом проходе. Здесь под ногами то и дело ему попадались гремящие кости и заржавленные части доспехов. Джонатану пришлось пробираться через остатки того, что являлось частью старинного обычая, о котором он когда-то читал: воинов, даже лучших из них, великих героев своих народов, выстроивших эти стены за много столетий до того, как сюда явились Стражи и объявили крепость своей, замуровывали во внутристенные полости, чтобы они отдали стенам и бастионам частицу своей силы и стойкости.

Суждено ли было призракам этих мертвецов обитать в этой крепости, снова и снова переживая последние часы своей жизни? Может быть, это их стоны слышали Стражи по ночам, или это завывали сквозняки в заброшенных дымоходах? Жон начал дрожать от страха, но тень впереди него уверенно двигалась дальше. Через несколько ярдов, однако, внутристенный потайной ход окончился тупиком.

Джонатан опустился вниз достаточно глубоко.

– Зажги волшебный свет.

Это подсказал ему чей-то голос или же это была его собственная мысль? Не важно. Несколько слов, несложный жест – и в темноте загорелся небольшой золотистый шар размером с яблоко. В его сиянии Джонатан приступил к поискам выхода из тупика и тут же обнаружил под ногами небольшой провал, частично загороженный ржавым щитом. Опустившись на колени и стараясь производить как можно меньше шума, он отгреб мусор в сторону, обнаружив дыру, прорытую под фундаментом крепостной стены. Расчистив достаточно пространства, Джонатан исследовал рыхлую землю, которой была завалена яма.

Почва была мягкой и легко поддавалась его усилиям, как будто когда-то давно кто-то уже прорыл здесь тоннель. Может быть, замурованные в стенах воины не захотели добровольно расстаться со своими жизнями и попытались спастись, сделав подкоп. Если это было действительно так, то они выбрали неверное направление для своего тоннеля, так как рыли они вовнутрь крепости, а не наружу. Джонатан попытался представить себе их отчаяние, когда они поняли свою ошибку. Тем не менее их труд сильно облегчил его задачу, так как он мог вычерпывать рыхлую почву из дыры чуть ли не голыми руками. Если его расчеты верны, то подземный ход должен был привести его к задней стене часовни.

Чем глубже он закапывался в дыру, тем сильнее пахла земля сыростью и гнилью, словно она была перемешана с останками мертвых тел. Лаз был слишком узок, чтобы Джонатан мог использовать свой светящийся шар, поэтому он был вынужден работать на ощупь, в темноте, заранее готовясь к тому, чтобы не вскрикнуть, если рука вдруг наткнется на кости или на разложившуюся плоть. Однако он по-прежнему не чувствовал под руками ничего, кроме мягкой земли.

Он рыл довольно долго, пока его пальцы не сомкнулись вдруг вокруг окаменевшего куска строительного раствора. Сжав его в кулаке, Джонатан выкарабкался из дыры, чтобы получше рассмотреть находку. Лишь только Джонатан оказался во внутристенном лазе, он сразу заметил тонкие лучи бледного утреннего света, просочившиеся сквозь трещины в стене, и до него донеслись голоса Стражей, вышедших к часовне на утреннюю молитву. Он тут же подумал о том, что сейчас ему лучше всего вернуться к себе, пока его отсутствие не обнаружено. Бросив обломок раствора на пол, он быстро пошел по проходу в обратном направлении.

Тем временем Стражи закончили читать утренние молитвы и заклинания. Джонатан прибавил шаг. После молитвы Стражи соберутся в холле, и кто-нибудь обязательно поднимется в его комнату, чтобы разбудить его к завтраку. И, поскольку он уже никак не мог попасть в свою комнату, единственной возможностью для него было оказаться в каком-нибудь другом месте.

Подумав об этом, Джонатан отступил по коридору к тому месту, где внешняя стена была разрушена и осыпалась сильнее всего. Там он ухватился руками за выступы и стал взбираться вверх до тех пор, пока не нашел щель, достаточно широкую, чтобы он мог протиснуться сквозь нее наружу.

Его руки были в грязи и кровоточили, ноги были изрезаны и исцарапаны камнями, острыми осколками костей и доспехов, а плащ был изорван в лохмотья. В таком виде Жон спустился по стене с наружной стороны и очутился на обледенелом утесе, достаточно широком, чтобы он мог на нем стоять, но и только. Резкие порывы холодного ветра с силой ударяли его измученное, ноющее тело о каменную стену крепости, и все же Джонатан попытался пробраться по уступу к дороге, чтобы оказаться у ворот крепости.

От холода руки его начали неметь, а ноги и вовсе потеряли чувствительность, когда выступ внезапно оборвался у угла стены. Это было сделано специально, чтобы враги не смогли использовать его для штурма крепостной стены. За годы и десятилетия, что крепость высилась на этих скалах, естественные каменные контрфорсы осыпались, порода повыветрилась, и кое-где ниже выступа можно было отыскать неглубокие выемки в скале, достаточные для того, чтобы опереться на них кончиками пальцев руки или ноги. Джонатан рискнул и начал свой опасный спуск, проклиная свою непроходимую глупость и бормоча молитвы о спасении, обращенные то к тени, то к богам Стражей.

Довольно скоро он обнаружил в каменной стене утеса достаточно широкую расселину, которая позволила ему немного передохнуть, укрывшись от злого, пронизывающего ветра. Жон ухитрился даже присесть, чтобы перевести дух и растереть замерзшие ноги. В этот самый миг он услышал голос Гектора, звавшего его по имени. Жон понимал, что решись он в одиночку продолжить опасный спуск вниз, и его ожидает неминуемая гибель, поэтому он тут же отозвался на зов, и его крик прозвучал не громче шепота, по сравнению с пронзительным завыванием ледяного ветра.

Ему захотелось остаться там, где он был, захотелось уснуть и присоединиться к шайке призраков, обитающих в крепости. Он так бы и поступил, если бы не гнев, поселившийся в нем с тех пор, как он узнал об обмане Стражей. Ухватившись как можно крепче за острые края расселины, Джонатан высунулся за край утеса насколько возможно и трижды прокричал имя Гектора.

Порыв ветра унес его крик прочь. Он не слышал ответа, не почувствовал, как замерзающие руки ослабили хватку, не понял, что его тело бессильно опустилось на камень. Он немного пришел в себя, когда почувствовал, как Лео приподымает его и как веревка охватывает его тело. Последовало несколько минут, в течение которых он раскачивался на ветру над пропастью, а затем он очутился в объятиях Гектора. В следующую минуту Гектор уже вытаскивал на веревке Лео.

Жон не чувствовал ничего, кроме тепла тела Гектора, который прижал его к себе. Это продолжалось до тех пор, пока он не очнулся. Придя в себя, Джонатан обнаружил, что лежит у камина в большом зале крепости, завернутый в покрывала. Неподалеку от него сидели Лео и Доминик, вполголоса беседуя о нем.

– Я внимательно осмотрел его, – говорил Лео, – он просто сильно исцарапался, но ничего серьезного я не нашел. Никаких следов укуса, только синяки и ссадины. Он скоро поправится.

– Как только оттает, – вставил Жон, открывая глаза, но голос его прозвучал гораздо слабее, чем он рассчитывал.

Лео и Доминик немедленно приблизились к Жону, и на лицах обоих была написана столь искренняя радость, что следующие слова юноши тяжким грузом легли на его совесть:

– Я услышал ночью крик, как будто женщина кричала от боли. Я вышел наружу, чтобы помочь. Должно быть, я упал. Из-за ветра я не мог вскарабкаться…

– Ты поступил неразумно, – заявил Доминик точно таким же тоном, каким он отчитывал Жона в юности, но вовремя заметил, что устремленные на него серебристые глаза принадлежат взрослому, а не ребенку. – Ты жив, и это главное, – заключил он и ушел, оставив Джонатана наедине с его старым учителем.

– Я вижу, что допустил пробел в твоем образовании, – сказал Лео, стараясь, чтобы его голос звучал легко.

– Это не было твоим упущением. Просто я свалился так быстро, что у меня не было никакой возможности спастись. Ни одно заклинание не помогло бы мне избежать удара головой о ту скалу, о которую я треснулся, и спастись от холода, который лишил меня силы.

– Будь осторожен, нам бы не хотелось потерять тебя.

Глаза Джонатана заблестели от слез. Лео подумал, что видит слезы благодарности и любви. Он не мог знать, что то были слезы раскаяния за обман.

Жон выздоравливал гораздо медленнее, чем рассчитывали Стражи. Через две ночи, проведя в постели весь день, Джонатан снова спустился в тоннель под стеной.

На сей раз он был готов к работе, которая ему предстояла. Он переоделся в старое тряпье и легко проскользнул в вырытую им яму, которая, как ему показалось, стала немного шире за те несколько дней, что он отсутствовал. Запах разложения больше не преследовал его, зато почва оставалась все такой же мягкой, влажной и… безопасной. Джонатан трудился без остановок, не чувствуя усталости и не замечая течения времени.

Когда ему наконец удалось продлить свой тоннель настолько, что он очутился прямо под полом часовни, он не осмелился использовать припасенный заранее молоток, чтобы пробиться сквозь каменную кладку. Вместо этого он принялся царапать и отковыривать раствор, и делал это до тех пор, пока ему не удалось выломать один-единственный, очень небольшой камешек. Удовлетворившись этой своей победой, он послал в отверстие один из своих светящихся шаров. Единственным, что он увидел через дыру, была массивная каменная плита, вздымающаяся вертикально совсем рядом с отверстием. Очевидно, это и был алтарь. Сама дыра, проделанная им в полу, располагалась в одном из самых темных углов часовни, и, войди Стражи внутрь, им вряд ли удалось бы ее заметить. Несмотря на это, Джонатан затолкал камень обратно в отверстие и подпер его снизу земляной насыпью, чтобы удержать его на месте. Удовлетворенный результатами своей работы, он выскользнул из тоннеля, переменил одежду и вернулся в свою комнату, чтобы провести в постели еще один день.

Прошло еще две ночи, которые принесли Жону отличные результаты. За это время он сумел расширить дырку в полу настолько, что мог просунуть вовнутрь голову, но не больше.

Он жаждал увидеть Полотно точно таким, каким увидела его Лейт так много лет назад. Джонатан зажег свечу, которую захватил с собой, и установил ее на полу часовни, просунув в отверстие только руку. Затем он высунул из дыры голову и увидел…

И он увидел!..

Слова, написанные его матерью на пергаменте не смогли подготовить его к тому, что предстало его глазам. Красота и ужас соединились в Полотне столь же прочно, сколь прочно были соединены между собой его ткань и пойманные ею души. Чувства, неожиданно нахлынувшие на него, возбудили в нем сильное желание убежать, спрятаться. Джонатан чуть было не выдернул голову из дыры, но вовремя вспомнил, зачем он здесь. Несмело он произнес имя отца: – Вар…

Ему показалось, что ткань Полотна слегка пошевелилась. Это могла быть игра света, но, возможно, ткань собиралась с силами.

– Вар? – снова позвал Джонатан.

На этот раз реакция Полотна была гораздо заметнее. Ткань его заколыхалась, словно ее коснулся легкий сквозняк.

– Я пришел помочь тебе, отец, – прошептал Джонатан.

Ветер подул сильнее. Он затушил свечу Джонатана и закружил по полу часовни густое облако пыли. Джонатан инстинктивно зажмурился, чтобы защитить глаза, и прошептал чуть громче:

– Не важно, насколько могущественно Полотно, все равно я спасу тебя. Полнолуние наступит завтра. Когда ты проснешься, я приду за тобой.

Вряд ли было далеко за полночь, но его работа была уже закончена. Джонатан вернулся в свою комнату, лег на кровать и уснул.

Наутро Жон вышел на утреннюю молитву вместе со Стражами. Время от времени он поступал так и раньше, однако теперь, когда он знал, что находится внутри часовни, он лучше понимал искреннюю мольбу монахов послать им побольше силы. Из них из всех один только Маттас был по-настоящему стар, однако остальные четверо братьев Ордена были бледны и худы, словно больны какой-то тяжелой болезнью, подтачивающей их здоровье и отнимающей силы. После молитвы Стражи сменялись: Маттас должен был занять место Гектора на страже ворот крепости на светлое время суток. Жон смотрел, как сгорбленный старик ковыляет через двор, чтобы расположиться на каменной скамье, залитой ярким светом утреннего солнца, и внезапно почувствовал, как последние остатки вины за то, что он собирался совершить, покинули его.

Его отец не был волшебником, не был никаким злобным созданием, которое заслужило бы вечное заточение в ткани Полотна. Вар был торговцем, может быть, слишком алчным, но его приговор был слишком суров. Джонатан не видел никакого вреда в том, что он собирался сделать. Ему казалось, что Полотно вряд ли обратит внимание на отсутствие одной, столь незначительной души, какой, без сомнения, была душа Вара.

Большую часть дня Жон отдыхал. За ужином он внезапно поднялся и сообщил остальным, что его снова знобит от холода и что боль в ногах, которая беспокоила его в первые дни после неудачной вылазки за стены, вернулась. Он рано лег спать, притворившись, что выпил снадобье Лео, однако он выплюнул его, как только добрался до своей комнаты. Некоторое время спустя, когда Гектор поднялся проведать юношу, он удачно разыграл наркотическое опьянение, но еще не спал, и Гектор не стал запирать дверь. Еще позднее, когда Гектор снова зашел к нему, он увидел на кровати что-то закутанное в одеяло, и ему показалось, что это Джонатан наконец заснул. Тогда Гектор запер дверь его комнаты и пошел дальше по своим делам.

В это время Джонатан уже спускался по скрытым в стене ступенькам. Когда Стражи собрались перед часовней и зазвучали первые слова вечерних заклинаний, юноша скользнул в тоннель и остановился только тогда, когда до отверстия, проделанного им в полу часовни, оставалось меньше фута.

Казалось, тоннель дышал. В нем ощущалось легкое движение воздуха то в одну, то в другую сторону, словно какое-то огромное существо, засевшее наверху в часовне, вдыхало и выдыхало воздух через него. Самый воздух казался живым, осязаемым, то влажным и теплым, то прохладным. При вдохе в тоннель проникал свежий и морозный зимний воздух, при выдохе ноздри Жона улавливали запахи заплесневелой тьмы и разложения.

Поначалу молитвы Стражей доносились как будто издалека, заглушаемые слоем земли и стенами часовни. Они едва ли звучали громче, чем странное дыхание, которое перекрывало своим шумом даже стук сердца Джонатана. Из часовни наверху доносилась какая-то возня и звучали по каменному полу шаги.

В следующий миг на юношу обрушилась настоящая лавина звуков. Раздался пронзительный визг. Ему вторил страшный, хриплый хохот, сопровождаемый сочным чавканьем и хрустом. Над отверстием, проделанным им в полу, замерцали бледные сполохи света. Звуки становились все громче, и Жон почувствовал, как внутри него растет страх. Страшный крик, от которого кровь застыла в жилах, заметался по тесной часовне, эхом отражаясь от каменных стен, а сердитые шаги, оглушая, гремели над самой головой Джонатана. В мозгу его пронеслась одинокая испуганная мысль, что вот сейчас либо каменный пол часовни провалится и похоронит его заживо, либо беснующийся наверху шабаш затянет его к себе и поглотит. Неумирающие духи высосут кровь из его вен, а страшная Ткань вберет в себя то, что от него останется, как она поступила с его матерью.

Глядя сквозь отверстие в полу, Джонатан подумал, что придуманный им план никуда не годится. Даже если ему удастся отыскать своего отца, он ни за что не пролезет сквозь эту дыру. И даже если Вар каким-то чудом сможет протиснуться в тоннель, то куда им идти дальше?

Однако какой-то другой голос настойчиво твердил ему, что он слишком много и настойчиво трудился, чтобы теперь потерять надежду. Жон перевернулся на спину и стал дюйм за дюймом приближаться к дыре. Шум и грохот у него над головой продолжались, мелкие камни и комочки земли сыпались ему прямо на лицо, попадая в глаза. Юноша зажмурился так, что между плотно сомкнутых век выступили слезы, и продолжал медленно ползти вперед и вверх.

Шум прекратился.

Заклинания умолкли.

Дыхание остановилось.

Запертые в часовне твари ждали освобождения.

Неожиданно яркий свет упал на лицо Джонатана. Это было ослепительно-белое сияние, подобное тому, как сияет снег под лучами зимнего солнца. Жон открыл глаза и увидел, что теперь его лицо оказалось как раз под проделанным им отверстием в полу. Он не видел ничего, кроме этого ослепительного сияния, но чувствовал на себе взгляды множества глаз, которые пытались отгадать, насколько сильна решимость в его душе.

Время ползло удивительно медленно. Руки и ноги Джонатана затекли, а тело онемело, словно от холода. Прямо над отверстием появилось темное лицо мужчины. Когда оно немного отодвинулось, Жон сумел рассмотреть некоторые черты этого лица, хотя белый свет все так же бил в глаза. Лицо было треугольной формы, с высокими скулами и широко распахнутыми глазами серебристого оттенка. Волосы мужчины были снежно-белыми, и Джонатан подумал, что таким, возможно, станет его собственное лицо, когда он достигнет зрелости. Должно быть, это отец, но… Лейт описывала его по-другому. Она называла его…

Он почти вспомнил, но истина была унесена прочь, заглушена словами, которые произнес мужчина из часовни.

– Серебряный человек, – сказал он.

В тишине, внезапно установившейся над его головой, Жон ощутил настойчивое напоминание об осторожности, некое предупреждение, не облеченное в слова. На мгновение страх и ужас вернулись в нему, но он поборол их.

– Отец, – улыбаясь, прошептал он.

– Возьми меня за руку.

Чужой голос, так похожий на его собственный, произнес эти слова отчетливо и громко. Жон подчинился, и их руки соприкоснулись. Пальцы мужчины дрожали от переполнявших его чувств, но все равно они оставались холодными и безжизненными.

– Ночь скоро закончится. Для нас могут быть и другие ночи, но не отпускай меня.

Вместо ответа Жон стиснул руку отца. Что-то пыталось разорвать их рукопожатие, тянуло в разные стороны, но Джонатан крепко держал отца за руку до тех пор, пока белое сияние не погасло. Холодный воздух с шипением пронесся по подземному ходу, мимо Жона, по направлению к часовне. Чувствуя, как рука мужчины вырывается из его пальцев, Джонатан удвоил усилия, уперевшись коленями в стенки тоннеля, чтобы воздушный поток не затянул его в бушующий наверху смерч. Кожу его закололи тысячи невидимых иголок, когда существа в часовне в последний раз страшно загремели, кружась и стеная, в отчаянной попытке ударяясь о стены и запертые двери своей темницы.

Внезапно все стихло.

Рука, которую сжимал Джонатан, стала сухой и легкой, словно все живое ушло из его тела, оставив одну лишь пустую оболочку.

– Отец? – прошептал Джонатан и ощутил в руке ответную дрожь. В подсказке он не нуждался. Втащив то, что осталось от его отца, через узкую дыру – осторожно, чтобы не повредить тело об острые края, – он вставил плиты пола на прежнее место и пополз из тоннеля назад, волоча за собой легкую, высохшую оболочку.

Неподалеку от ступеней он отыскал в стене неглубокую нишу и уложил тело отца там. Несмотря на то что сморщенная мумия едва напоминала человека, глаза ее двигались и в них светилась благодарность.

Жон не мог взять тело в свою комнату, поэтому он оставил его в нише, защитив его заклятьем. Прежде чем уйти, он пообещал вернуться после наступления темноты.

Ему пришлось немного подождать в пустой спальной комнате, пока Лео отопрет дверь его собственной комнаты, а затем прокрасться через холл. Вытащив из-под одеяла ворох одежды и белья, он юркнул под одеяло и уснул. Сквозь сон он слышал, как Стражи заходили к нему в комнату, чувствовал руку Лео на своем лбу, но никто из них не попытался разбудить его до самого обеда. Перед обедом Джонатан спустился к ним, одетый нарочито тепло, а его походка была напряженной.

– Как только смогу, я вернусь в Линде, – заявил он, – и я сомневаюсь, что сумею вернуться сюда достаточно скоро.

– Нам нужно обсудить с тобой кое-что, прежде чем ты уйдешь, – сказал ему Доминик.

Джонатану очень хотелось начать разговор немедленно, но он чувствовал себя слишком усталым.

– Завтра, – решил он и вернулся в свою комнату.

Он проспал гораздо дольше, чем хотел. Проснувшись, он обнаружил на умывальном столике еду и бокал со снотворным зельем, которое должно было одурманить его так, чтобы он снова уснул. Дверь в его комнату была не заперта снаружи, даже чуть-чуть приоткрыта, и сквозь нее доносились отдаленные заклинания.

Неужели они ждут, чтобы он явился к часовне и увидел церемонию? Станут ли они после этого отвечать на его вопросы? Может быть, и да, но, прежде чем он отправится к ним, ему надо повидать отца. Джонатан быстро оделся и поспешил в потайной коридор, где он оставил тело.

Сегодня тело выглядело более плотным и живым, а лицо мужчины, хоть и покрытое странной бледностью, было вполне естественного оттенка.

– Вар! – прошептал Джонатан, не осмеливаясь прикоснуться к телу. – Отец?

Глаза человека открылись и остановились на лице Жона. Горькая улыбка искривила тонкие, бескровные губы. Мужчина сел и схватил Жона за руку. Хватка у него была сильная и живая.

– В этих стенах живет колдовство. Я хотел прийти в твою комнату, но не смог. Тогда я попробовал спуститься в твой ход, чтобы… успокоить остальных. Но я не смог. Может быть… когда я наберусь сил.

– Мы уходим отсюда. Завтра же уходим.

– Я чувствую в себе перемену, и все из-за этих долгих лет, которые я провел в плену Полотна. Я не могу двигаться при дневном свете.

– Я могу нести тебя.

– Боюсь, что мое тело вспыхнет как трут, лишь только его коснутся лучи солнца. Мы должны идти ночью.

Джонатан задумался. Ему очень хотелось услышать то, что скажет ему Доминик, однако если церемония будет проходить точно так же, как описывала ее Лейт, то лучшего времени для того, чтобы незаметно уйти, у них может и не быть.

– Как же мы пойдем, если ты не можешь выйти за эти стены? – спросил он.

– Возьми меня за руку и тащи, как тащил из часовни.

– Тогда идем.

В своей комнате Джонатан оставил записку. Она была коротенькой и бессвязной, и в ней говорилось о его любви к Сондре, о том, что он нуждается в ней, если хочет поправиться. Записка в полной мере отражала противоречивые чувства, раздирающие его. Жон надеялся, что Стражи поймут его.

Надев темные плащи с капюшонами, которые скрывали их лица и руки, Джонатан и его отец задержались в главном зале, глядя на то, как монахи читают свои заклинания перед дверью притихшей часовни. Отец Жона произнес одно-единственное слово, и Ткань проснулась. Вопли и завывания пойманных душ заглушили их тихие шаги. Прокравшись за ворота крепости, Джонатан и его отец растворились в лунной ночи.

Отец и сын ушли из крепости рука об руку, и их серебряные волосы и бледные лица казались выбеленными лунным сиянием.