Третья и последняя конференция руководителей трех держав антигитлеровской коалиции во многом отличалась от двух предыдущих совещаний такого рода. Прежде всего своеобразие этой конференции состояло в том, что она проходила вскоре после победоносного завершения войны в Европе над гитлеровской Германией и ее сателлитами. Это, с одной стороны, создавало атмосферу приподнятости и как будто должно было облегчить решение стоявших перед конференцией задач. С другой стороны, давали себя знать определенные центробежные силы, затруднявшие согласованные действия и как бы уводившие участников встречи в разные стороны.

Еще одной особенностью Потсдамской конференции было то, что она и по составу отличалась от встреч в Тегеране и Ялте. Соединенные Штаты на этот раз представлял Трумэн, взгляды и методы действия которого существенно отличались от практики Рузвельта. Британская делегация только на первой части конференции возглавлялась Черчиллем. После его поражения на всеобщих выборах Англию с 28 июля представлял К. Эттли, лидер победившей лейбористской партии. Появление новых политических фигур западных держав не могло, разумеется, не наложить отпечатка на работу Потсдамской конференции.

В отличие от двух предыдущих встреч «большой тройки», где многие вопросы ставились и решались изначально, Потсдамская конференция уже располагала многими важными конкретными соглашениями, достигнутыми между союзниками как в отношении дальнейшего ведения войны (например, о выступлении Советского Союза против Японии), так и по вопросам послевоенного устройства. Поэтому участникам встречи в Потсдаме в ряде случаев оставалось лишь подтвердить или конкретизировать уже имевшиеся принципиальные решения. Это, однако, оказалось не таким простым делом, ибо западные представители пытались ревизовать некоторые из имевшихся соглашений, в связи с чем на конференции шла порой острая дипломатическая борьба. Наряду с этим возникли, конечно, и новые проблемы, которые надо было обсудить и решить.

Пожалуй, наиболее важным вопросом, подвергшимся всестороннему обсуждению, был вопрос о переустройстве безоговорочно капитулировавшей Германии. Тут также имелись рекомендации, выработанные Европейской консультативной комиссией, созданной по решению Московской конференции министров иностранных дел в 1943 году. Однако после окончания военных действий в Европе возникла новая ситуация. В правящей верхушке западных держав все более охотно играли с черчиллевской идеей использования людского и экономического потенциала Германии для возможной в перспективе войны против Советского Союза. Поэтому намечавшиеся ранее планы полной демилитаризации и демократизации Германии теперь не устраивали вашингтонских и лондонских политиков. Советской делегации пришлось вести на Потсдамской конференции решительную борьбу против такого рода тенденций. Это была борьба во имя безопасности Европы и в то же время борьба за мирное будущее Германии, за подлинные национальные интересы немецкого народа.

Советский Союз добился принятия конференцией совместных решений о денацификации, демократизации и демилитаризации Германии как единого целого. Известно, что США и Англия в годы войны разработали план расчленения Германии на несколько отдельных государств, преимущественно сельскохозяйственного характера. Тем самым Вашингтон и Лондон рассчитывали одним махом покончить с опасным конкурентом и создать благоприятные условия для империалистических махинаций в сердце Европы. Этим планам не суждено было свершиться, поскольку СССР с самого начала занимал в отношении к ним отрицательную позицию. Выступая 9 мая 1945 г., в День Победы, глава Советского правительства И. В. Сталин заявил, что Советский Союз «не собирается ни расчленять, ни уничтожать Германию».

В утвержденном на Потсдамской конференции Соглашении о политических и экономических принципах для руководства при обращении с Германией в начальный контрольный период были поставлены следующие цели: полное разоружение и демилитаризация Германии; ликвидация всей германской промышленности, которая может быть использована для военного производства; уничтожение национал-социалистской партии и ее филиалов; роспуск всех нацистских учреждений; предотвращение всякой нацистской и милитаристской деятельности и пропаганды; подготовка к окончательной реконструкции германской политической жизни на демократической основе. В разделе об экономических принципах четко указывается, что Германия должна рассматриваться как единое экономическое целое и что германскую экономику следует децентрализовать с целью «уничтожения существующей чрезмерной концентрации экономической силы, представленной особенно в форме картелей, синдикатов, трестов и других монополистических соглашений».

Нацистские военные преступники на скамье подсудимых в Нюрнберге.

Слева направо: Риббентроп, Геринг, Кейтель.

В дальнейшем западные державы пошли на срыв достигнутой договоренности. Столкнувшись с невозможностью использовать всю Германию в своих империалистических целях, они решили вопреки духу и букве потсдамских соглашений превратить ее западную часть в плацдарм готовившейся агрессии против СССР и стран народной демократии. Был взят курс на ремилитаризацию Западной Германии и включение ее в военный блок НАТО. Тогда трудящиеся восточной части страны создали свое, социалистическое государство – Германскую Демократическую Республику, ставшую оплотом мира в Европе и социального прогресса на немецкой земле.

За прошедшие годы о Потсдамской конференции написано много – ив нашей стране, и за рубежом. Надо отдать должное тем западным исследователям, которые пытаются объективно оценить ее работу, так же как и последующее развитие. Но немало, и предвзятых суждений. В американской и английской литературе особое место занимают мемуары деятелей, причастных к событиям того периода. Цель их ясна: представить по возможности: в благоприятном свете свои действия и набросить тень на политику Советского Союза, приписав ему всякого рода неблаговидные мотивы.

Для Советского Союза третья встреча руководителей трех держав антигитлеровской коалиции имела особое значение. Война, победоносно закончившаяся менее чем три месяца назад, была одним из тягчайших испытаний, когда-либо пережитых нашей Родиной. В этой войне решалась судьба первого в мире социалистического государства, решалось будущее мировой цивилизации, прогресса и демократии. Чтобы завоевать победу, советскому народу пришлось вынести на своих плечах основную тяжесть битв, принести огромные жертвы. После окончания войны в Европе советская дипломатия видела главную задачу в том, чтобы закрепить добытую такой дорогой ценой победу, надежно оградить Советское государство и другие свободолюбивые народы от новых посягательств реакционных сил, создать условия для обеспечения прочного мира.

В основе своей это была та же принципиальная линия, которую Советский Союз проводил на протяжении всей своей истории, не исключая и периода войны. Трехсторонние соглашения, заключенные на конференциях глав правительств и на других международных форумах в годы совместных боевых действий, отражали интересы каждой из сторон. Разумеется, западные державы и тогда имели свои взгляды как на конкретные проблемы ведения войны, так и на послевоенное устройство. При выработке решений нередко шли горячие споры. Но в условиях продолжавшейся борьбы против общего врага, к тому же в обстановке, когда Советский Союз нес основное бремя войны против гитлеровской Германии, не было иной альтернативы, кроме достижения согласованной позиции, приемлемой для всех участников переговоров. Все это требовало немалых усилий, позитивного подхода, готовности пойти на разумный компромисс, терпения, доброй воли, желания достичь соглашения. Важное значение имело и то, что во главе правительства США стоял в военные годы такой реалистически мыслящий политик, как Рузвельт. Своей трезвой позицией он, не в пример Черчиллю, не раз способствовал принятию в конечном счете разумного решения по самым острым вопросам. Американский исследователь Стэнли Гофман в сборнике «Размышления о холодной войне» констатирует: «Со стороны Рузвельта имелось совершенно явное большое желание мирного сотрудничества с Советским Союзом. Президент понимал советскую заботу о своей безопасности, что нередко вызывало его крайнее раздражение Черчиллем на протяжении войны».

Но дело было не только в стремлении Рузвельта понять и учесть позицию и интересы партнера по переговорам. Имела также значение его принципиальная установка на продолжение сложившегося в годы войны сотрудничества с Советским Союзом и в послевоенный период. По сути дела, это означало отказ от проводившейся правящими кругами западных держав между двумя мировыми войнами политики, направленной на конфронтацию с Советским Союзом, а по мере возможности и на ликвидацию социалистического строя, появление которого в октябре 1917 года многие влиятельные политики Вашингтона, Лондона и Парижа считали «ошибкой истории». Для исправления этой «ошибки» они даже были готовы воспользоваться услугами германского фашизма;

Важнейшим политическим итогом практики сотрудничества держав антигитлеровской коалиции как раз было то, что многие западные деятели, прежде всего американские, продемонстрировали готовность сотрудничать с Советской страной во время войны и в послевоенный период на равноправной основе. В какой мере был готов к такому решающему, повороту Черчилль – вопрос особый. Но он так или иначе оказался вынужденным поддержать важнейшие положения этой политики, в частности основополагающий принцип единогласия великих держав, на котором базируется Устав ООН. Что же касается президента Рузвельта, то он, как известно, неоднократно подчеркивал свою решимость осуществить такой поворот и коренным образом перестроить отношения с Советским Союзом по сравнению с довоенным периодом.

Рузвельт отдавал себе отчет в том, что в Соединенных Штатах действовали весьма влиятельные противники такого нового подхода, ни в коем случае не желавшие распространять практику военного сотрудничества с Советским Союзом на мирное время. Поэтому он не хотел откладывать практические соглашения с СССР, касающиеся послевоенного периода.

Тут, несомненно, проявилась дальновидность президента Рузвельта и его единомышленников. Они приложили немало усилий к тому, чтобы еще до окончания войны провести ряд союзнических конференций на различных уровнях и заложить основы политического и экономического послевоенного сотрудничества. Инерция этого курса, а также настроения широких масс американского народа в пользу продолжения сотрудничества с СССР вынудили американскую делегацию на Потсдамской конференции подтвердить ранее принятые союзниками решения и пойти на совместную договоренность по ряду других вопросов, хотя сменившееся в Вашингтоне руководство уже поворачивало руль американской политики в другую сторону. Но дело было не только и даже не столько в инерции. Положительные решения, которые в конечном счете приняла Потсдамская конференция, были достигнуты прежде всего благодаря упорной борьбе советской дипломатии, подкрепленной мощью социалистической державы.

Помимо указанных выше причин новое американское руководство, не решилось тогда порвать с практикой военного сотрудничества, видимо, и потому, что чувствовало себя еще не совсем уверенно: новая администрация пришла к власти лишь за несколько месяцев до Потсдамской конференции. Ч. Болен, присутствовавший в качестве переводчика на всех конференциях «большой тройки», отмечал, что «Потсдам отличался от двух предыдущих конференций военного времени – отличался по атмосфере, по стилю и по существу». Характеризуя настроения в западных делегациях, он писал:

Напомним, что на Тегеранской и Ялтинской конференциях, где американцами и англичанами ставился вопрос о расчленении Германии на несколько государств, Вашингтон и Лондон согласились на изменение западной границы Польши за счет территорий, входивших ранее в Германию. Такая позиция объясняется наряду с другими причинами также и тем, что тогда влиятельные круги Англии и США все еще рассчитывали на создание буржуазной Польши, которая служила бы «барьером против коммунизма». К моменту Потсдамской конференции, однако, американские и английские политики убедились, что тенденция развития идет в сторону возникновения народно-демократической, дружественной Советскому Союзу Польши. Отсюда перемена их позиции в надежде, что если не Польша, то Германия станет оплотом реакции и орудием, которое империалистические силы могли бы использовать в своих целях.

Для более полной картины приведем свидетельство еще одного американского дипломата – Р. Мэрфи, который был весьма близок к новому президенту и принимал активное участие в формировании его политического курса. «Хотя Трумэн, – писал Мэрфи, – публично и обещал выполнять с честью все обязательства Ф. Рузвельта, он Никогда не чувствовал себя ответственным за его великий план… заключавшийся в следовании повсюду совместно с русскими».

Итак, еще одна особенность Потсдамской конференции заключается в том, что, хотя по идее она вполне могла бы увенчать целую серию военных конференций и ознаменоваться триумфом политики сотрудничества держав антигитлеровской коалиции, такая возможность была утрачена еще до начала ее работы. Двое из трех ее участников, а именно делегации США и Великобритании, отправлялись в Берлин с прямо противоположными целями. Они уже приняли решение похоронить саму идею сотрудничества с Советским Союзом и шли по пути конфронтации с социалистической державой. Вопреки планам, разрабатывавшимся при Рузвельте, они возвращались к довоенному курсу, направленному на изоляцию СССР, на отстранение его от решения мировых проблем. Они были озабочены приобретением «позиции силы», с которой они могли бы диктовать Советскому Союзу свою волю.

Уже тогда в недрах политической кухни США формировалась мессианская идея американского руководства всем миром. Сразу же по вступлении в должность президента Трумэн с присущими ему грубой откровенностью и самоуверенностью заявил: «Русские скоро будут поставлены на место, и тогда США возьмут на себя руководство развитием мира по пути, по которому его следует вести». Эти мечтания подогревала атомная бомба, работа над созданием которой была близка к завершению. Дж. Бирнс информировал в апреле 1945 года президента Трумэна о том, что атомное оружие «может оказаться столь мощным, что будет потенциально в состоянии стирать с лица земли целые города и уничтожать население в беспрецедентном масштабе». При этом он выразил веру в то, что бомба может дать прекрасные возможности «диктовать наши собственные условия в конце войны».

Становилось все более очевидным, что вашингтонские политики взяли курс на конфронтацию, а при определенных условиях и на войну против Советского Союза. 18 мая заместитель государственного секретаря Дж. Грю заявил в узком кругу: «Будущая война с Россией очевидна… США должны исходить из этого, формируя свою „межвоенную“ дипломатию… Война может разразиться в ближайшие годы. Поэтому нам следует поддерживать в готовности свои вооруженные силы».

Все же на том этапе правительство Трумэна еще не решалось открыто провозгласить свой новый курс и приняло участие в Потсдамской конференции. На то были свои причины: во-первых, открытый разрыв с СССР уж слишком шокировал бы тогда мировое общественное мнение, во-вторых, Вашингтон предвидел, что резкий поворот в политике США натолкнется на сильное сопротивление внутри страны. Дж. Бирнс свидетельствует, что «к окончанию войны надежды американского народа на продолжение американо-советского сотрудничества были столь велики, что возникло бы огромное разочарование, если не негодование, не попытайся мы сотрудничать с русскими». Но попытка эта в значительной мере делалась лишь для отвода глаз.

Расхождения относительно дальнейшей внешнеполитической линии имели место и в самом правительстве США. Многие министры, работавшие еще с Рузвельтом, сомневались в правильности антисоветского курса. Американский историк А. Шлезингер, исследуя тот период, считает, что борьба шла между сторонниками раздела мира на сферы влияния и так называемыми «универсалистами», претендовавшими на вмешательство США во всех уголках земного шара. Конечно, в этом споре участвовали различные школы мысли, были разные нюансы, но если смотреть в корень, то вопрос стоял так: продолжать ли практику сотрудничества между государствами с различными общественными системами, сложившуюся в годы войны, или отказаться от нее и вернуться к старому курсу, враждебному Советскому Союзу и исключающему всякие серьезные соглашения с ним. В этой связи не лишены интереса суждения представителей течения в современной американской историографии, которое окрестили как «ревизионистское». Их вывод следующий: появившаяся после окончания войны «новая американская политика – это лишь возобновление Трумэном дорузвельтовской политики ярого антикоммунизма». Сейчас в США многие полагают, что, если бы рузвельтовская линия не была изменена, «холодная война» не началась бы. «Ее можно было избежать, – пишет С. Гофман, – если бы мы придерживались более умеренных взглядов».

В 1975 году в США вышла книга Чарльза Ми «Встреча в Потсдаме», содержащая немало подробностей о ходе конференции. Хотя в ряде случаев в книге дается весьма объективное освещение обсуждавшихся в Потсдаме проблем, автор пытается изобразить дело так, будто все участники конференции не были склонны сохранять характер отношений, сложившихся в годы войны. Если это верно в отношении западных деятелей, то совершенно не соответствует позиции советской стороны. Советская делегация прибыла на Потсдамскую конференцию с готовностью внести конструктивный вклад в ее работу. Советский Союз неизменно стремился продолжать плодотворно осуществлявшееся в годы войны сотрудничество с западными державами. Выступая в июне 1973 года по американскому телевидению, Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев говорил: «Можно было ожидать, что союз военных лет откроет новую эру широкого мирного сотрудничества между Советским Союзом и Соединенными Штатами. Могу сказать с уверенностью: наша страна стремилась к этому, мы хотели закрепить и развить добрые отношения, основа которых была заложена в период войны».

Известно, однако, что для согласия необходимо стремление к этому по крайней мере двух партнеров, для ссоры – достаточно воли одной стороны. Причем тот, кто поворачивает на дорогу конфронтации и войны, нуждается в соответствующих силовых средствах. Президент Трумэн и его окружение уповали на силу атомного оружия. Направляясь в Потсдам, американский президент с нетерпением ждал сообщения об испытании первой атомной бомбы. На борт крейсера «Аугуста», который вез его через Атлантику, регулярно шли шифровки о ходе подготовки к испытаниям в Нью-Мексико.

17 июля около 5 часов после полудня тенистый тихий парк дворца Цецилиенхоф огласился шумом моторов и скрежетом тормозов: участники Потсдамской конференции съезжались на первое пленарное заседание. Англичане прибыли раньше всех. В сопровождении детективов в штатском Черчилль вышел из машины и направился в апартаменты, предназначенные как рабочее помещение для британской делегации. Через несколько минут с шумом, под аккомпанемент воя сирен прибыла группа Трумэна. Сначала на усыпанной галькой дорожке появился эскорт мотоциклистов, затем – бронированный джип и наконец машина президента, на подножках которой застыли детективы. Процессию завершал бронетранспортер, полный вооруженных людей. Все они выскочили на площадку перед дворцом, держа наготове пистолеты и автоматы. Образовался живой коридор, по которому Трумэн и Бирнс прошли во дворец, широко улыбаясь. Вслед за ними подъехали машины советской делегации. Все собрались за большим круглым столом, покрытым кремовой скатертью, с флажками трех держав в центре.

Непосредственно за столом в креслах с высокими спинками расположились главы делегаций, а в обычных креслах – их ближайшие советники. Остальные члены делегаций и эксперты заняли места позади. Рядом с И. В. Сталиным находились В. М. Молотов, А. Я. Вышинский, А. А. Громыко и переводчик В. Н. Павлов; рядом с Трумэном – Бирнс, Леги, Дэвис и переводчик Болен; рядом с Черчиллем – Иден, Кадоган, Эттли и переводчик Бирз. К. Эттли был приглашен Черчиллем в качестве наблюдателя на случай, если в итоге предстоявших парламентских выборов в Англии консерваторы потерпят поражение и лидер лейбористской партии возглавит британское правительство и, соответственно, делегацию на Потсдамской конференции.

Журналистам и фотокорреспондентам было предоставлено 10 минут, чтобы заснять историческое событие. После того как они покинули зал, Черчилль спросил:

– Кому быть председателем на нашей конференции?

– Предлагаю президента Трумэна, – сказал Сталин.

– Английская делегация поддерживает это предложение, – поспешил присоединиться британский премьер.

Трумэн явно был польщен, но внешне реагировал сдержанно, даже сухо. Он лишь заметил, что принимает на себя председательствование.

Первое заседание началось с согласования повестки дня конференции. Но уже после предварительного обмена мнениями Трумэн почувствовал неловкость из-за того, что не прореагировал более эмоционально на избрание председателем конференции. Он решил поскорее исправить эту оплошность.

– Так как меня неожиданно избрали председателем этой конференции, – заявил он, – то я не мог сразу же выразить своих чувств. Я очень рад познакомиться с Вами, генералиссимус, и с Вами, господин премьер-министр. Я отлично знаю, что здесь я заменяю, человека, которого невозможно заменить, – бывшего президента Рузвельта. Я рад служить, хотя бы частично, той памяти, которая сохранилась у вас о президенте Рузвельте. Я хочу закрепить дружбу, которая существовала между ним и вами…

Затем Черчилль от имени британской делегации выразил Трумэну благодарность за то, что он принял на себя председательствование на конференции, и чувства доброй памяти о президенте Рузвельте. Сталин кратко добавил, что чувства, выраженные Черчиллем, полностью разделяются советской делегацией.

Что касается повестки дня конференции, то Трумэн предложил рассмотреть вопрос о создании специального Совета министров иностранных дел для урегулирования вопроса о мирных переговорах. Далее он сказал о необходимости обсудить и утвердить принципы, которыми должен руководствоваться Контрольный совет для Германии. Перейдя к вопросу об обязательствах, взятых союзными державами на Ялтинской конференции, президент отметил, что многие из этих обязательств остаются невыполненными, в частности, что касается Декларации об освобожденной Европе. Трумэн предложил, чтобы настоящая конференция рассмотрела этот вопрос. Прием Италии в Организацию Объединенных Наций президент также поставил в ряд проблем, подлежащих обсуждению. Заканчивая свое выступление, Трумэн сказал:

– Вопросы, которые я поставил перед вами, являются, конечно, очень важными. Но это не исключает того, чтобы были поставлены дополнительные вопросы.

– Мне кажется, – сказал Черчилль, – что нам следовало бы составить некоторую программу нашей работы, чтобы посмотреть, сможем ли мы сами выполнить всю повестку дня конференции или же часть вопросов следует передать министрам иностранных дел. Мне кажется, нам не нужно устанавливать всю программу работы сразу, а ограничиться определением круга вопросов на текущий день. Мне, например, хотелось бы добавить польский вопрос.

Сталин выразил сомнение по поводу процедуры, предложенной Черчиллем.

– Все-таки, – сказал он, – хорошо было бы всем трем делегациям изложить вопросы, которые они считают нужным поставить на повестку дня. У русских есть вопросы о разделе германского флота и другие… Второй вопрос – это вопрос о репарациях. Затем следует обсудить вопрос об опекаемых территориях.

Черчилль сразу насторожился и тут же спросил:

– Вы имеете в виду территории в Европе или во всем мире?

Глава советской делегации уклонился от прямого ответа. Он сказал, что еще не знает точно, что это за территории, но добавил, что «русские хотели бы принять участие в управлении опекаемыми территориями». Далее, излагая свои соображения по повестке дня, Сталин сказал, что следовало бы обсудить вопрос о восстановлении дипломатических отношений с бывшими сателлитами Германии. Необходимо также поговорить о режиме в Испании. Затем глава Советского правительства упомянул проблемы Танжера, Сирии и Ливана как возможные темы для обсуждения. Что касается польского вопроса, то, по мнению Сталина, его необходимо обсудить в аспекте решения тех вопросов, которые вытекают из факта установления в Польше правительства национального единства и необходимости, в связи с этим, ликвидации эмигрантского польского правительства в Лондоне.

Эти предложения не вызвали возражений. Участники переговоров договорились, чтобы три министра иностранных дел регулярно собирались и выбирали те конкретные вопросы повестки дня, которые должны быть рассмотрены руководителями держав на очередном пленарном заседании.

Когда обсуждался вопрос о функциях Совета министров иностранных дел, Сталин спросил:

– Это будет совет, подготавливающий вопросы для будущей международной мирной конференции?

– Да, – ответил Трумэн.

– Для мирной конференции, которая закончит войну, – патетически продекламировал Черчилль.

– В Европе война закончилась, – уточнил Сталин. – Совет определит и подскажет срок созыва мирной конференции.

Трумэн, как известно, вовсе не хотел созыва мирной конференции. Но он не решался тогда раскрыть свои карты и на вопрос Сталина ответил недвусмысленным «да». Пожалуй, он чуть-чуть выдал себя лишь тем, что особо подчеркнул: «Конференция не должна созываться до тех пор, пока мы не подготовимся к ней должным образом». Участники встречи, по предложению Трумэна, договорились начинать пленарные заседания не в 5, а в 4 часа после полудня.

– Если это принято, – сказал Трумэн, – отложим рассмотрение вопросов до завтра, до 4 часов дня.

Но перед тем как заседание было закрыто, произошел любопытный диалог, который представляется важным привести в протокольной записи.

Советское правительство уже имело неприятный опыт с итальянскими трофейными судами, захваченными западными державами. Естественно, что оно сочло необходимым проявить такую настойчивость в отношении германского флота.

18 июля в 1 час 15 минут дня президент Трумэн прибыл на виллу Черчилля. Британский премьер пригласил его на ланч. Трумэн захватил с собой только что поступившую из Вашингтона телеграмму о результатах испытания атомной бомбы в Нью-Мексико. Ознакомив Черчилля с ее содержанием, президент поднял вопрос о том, что и как следует сообщить по этому поводу Сталину. Он, Трумэн, разумеется, не имел в виду, подобно Стимсону, продемонстрировать русским добрую волю. Он думал о другом: как избежать обвинений в том, что он проявил злую волю.

Трумэн считал, что если ознакомить советских представителей с подробностями взрыва, то это лишь ускорит их вступление в войну против Японии, чего он вообще предпочел бы избежать. Оба западных лидера полагали, что поскольку больше нет нужды в советской помощи на Дальнем Востоке, то самое лучшее было бы вообще ничего русским не говорить. Но это в дальнейшем могло иметь отрицательные последствия. Конечно, рассуждали собеседники, неплохо бы просто потянуть время, пока из Вашингтона не поступят более полные данные об испытании бомбы.