Эта среда началась как любой другой рабочий день мая 1945 года. Но уже на протяжении двух суток происходили события, которые должны были сделать 9 мая всенародным праздником Победы. В ночь на 7 мая в 1 час 30 минут находившийся во Фленсбурге немецкий адмирал Дениц – его Гитлер перед тем, как отравиться в бункере имперской канцелярии, объявил своим наследником – направил генералу Йодлю телеграфную директиву подписать безоговорочную капитуляцию. В 2 часа 40 минут соответствующий акт был подписан в г. Реймсе, в небольшом школьном здании, где помещалась штаб-квартира генерала Эйзенхауэра. Со стороны союзников капитуляцию принял американский генерал Смит. В качестве свидетелей подписи поставили советский генерал Суслопаров и французский генерал Сэвэ. От Германии, акт о капитуляции подписали адмирал Фриденбург и генерал Йодль.

Последний попросил разрешения сказать несколько слов, что ему было позволено. «Этой подписью, – сказал Йодль, – немецкий народ и германские вооруженные силы сдаются на милость победителя… В этот час я могу лишь выразить надежду, что победитель проявит снисхождение».

Наконец-то нацистский вояка вспомнил об этом слове – «снисхождение». До того оно вовсе отсутствовало в лексиконе фашистских палачей. Присутствовавшие выслушали Йодля молча и ничего не ответили. Церемония быстро закончилась.

Но еще не закончились боевые действия. На протяжении. 7 и 8 мая отдельные соединения вермахта продолжали сопротивление. Даже в эти последние дни агонии гитлеровского рейха продолжали гибнуть люди. Только в ночь на 9 мая в Европе замолкли орудия, прекратились воздушные бомбардировки. Наступила тишина, непривычная, но желанная. Она воцарилась впервые после того, как 1 сентября 1939 г. нацистская Германия развязала вторую мировую войну. За прошедшие с того дня пять лет восемь месяцев и восемь дней на бесчисленных полях сражений, в разбомбленных городах, в гитлеровских концлагерях погибли десятки миллионов людей. Таков был страшный итог бредовой, гитлеровской идеи мирового господства.

Гигантским масштабам только что закончившегося вооруженного конфликта никак не соответствовала скромная церемония в Реймсе. Нельзя было, также допустить, чтобы Советская страна, внесшая решающий вклад в разгром гитлеровского рейха, была представлена при этом лишь наблюдателем. Советское правительство настояло на том, чтобы капитуляция была подписана перед представителями верховного командования всех держав антигитлеровской коалиции. Причем акт о капитуляции следовало подписать в Берлине, в центре фашистской агрессии. Подписанный же в Реймсе акт о капитуляции союзники решили считать предварительным протоколом.

В Берлине, в Карлхорсте, акт о безоговорочной капитуляции Германии был подписан 9 мая в 0 часов 43 минуты. С немецкой стороны подписи поставили генерал-фельдмаршал Кейтель, генерал Штумпф и адмирал Фриденбург. Они привезли соответствующие полномочия от Деница. В Москве об этом было объявлено в первой половине дня. Одновременно день 9 мая был провозглашен всенародным праздником Победы.

Мы все так привыкли за годы войны работать без выходных и без отпусков, что сперва не знали, как распорядиться этими первыми свободными часами. Я принялся обзванивать друзей.

Договорились вечером встретиться на Красной площади. Туда стекались огромные массы народа. Радость и веселье той ночи не поддаются описанию. Незнакомые люди обнимали друг друга, смеялись, плакали. Восторг великой победы охватил всех от мала до велика. Ликующие толпы заполняли не только Красную площадь, но и Охотный ряд, Манежную площадь, Моховую и прилегающие улицы.

В то время посольство США находилось на Манежной площади в здании, соседствующем с гостиницей «Националь» (там сейчас находится правление «Интуриста»). Оттуда, из-за занавески, за бурлящей стихийной демонстрацией той ночи наблюдал советник посольства Соединенных Штатов Дж. Кеннан. Присутствовавшие, при этом вспоминали его слова:

– Ликуют… Они думают, что война кончилась. А она еще только начинается.

Кеннан имел в виду уже широко обсуждавшиеся в Вашингтоне планы выступления США и Великобритании против Советского Союза. Причем сам он стал активным участником теоретического обоснования нового антисоветского курса. Выше уже упоминались его предложения на Ялтинской конференции руководителей трех великих держав. Тогда, при президенте Рузвельте, этим рекомендациям не последовали. При президенте Трумэне ситуация изменилась. Особенно нашумела статья Кеннана, появившаяся в 1947 году в журнале «Форин афферс» и подписанная одной буквой «X».

В этой статье Кеннан сформулировал стратегию «сдерживания» СССР путем «искусного и бдительного применения контрсилы в ряде постоянно меняющихся географических и политических точек, соответствующих изменениям и маневрам советской политики».

Парад Победы на Красной площади в Москве.

Впоследствии Кеннан уверял, что он имел в виду не военную, силу, а политическое давление. Но так или иначе, выдвинутая им стратегия «сдерживания» сыграла важную роль в развертывании «холодной войны». В статье мистера «X» Советский Союз изображался как государство, не допускающее и мысли о мирном сосуществовании с капиталистическими странами, стремящееся лишь к их «тотальному уничтожению». Претворяя стратегию «сдерживания» в жизнь, президент Трумэн делал из нее главный вывод: надо попытаться ликвидировать Советский Союз и другие социалистические страны. Иными словами, стратегия «сдерживания» в практической политике вашингтонской администрации воплотилась в активном антисоветском курсе с упором на использование военной силы.

Спустя 30 лет после появления статьи мистера «X», в ноябре 1977 года, мы встретились с Кеннаном в Западном Берлине на организованном американским Аспиновским институтом международном семинаре, посвященном 60-летию Октябрьской революции. За неделю, в течение которой длился семинарпредставилась возможность о многом побеседовать с Кеннаном. Следя за работами Кеннана – он уже на протяжении ряда лет является профессором Принстонского университета, – я, разумеется, знал, что, сохраняя отрицательное отношение к миру социализма, он во многом пересмотрел свои внешнеполитические концепции. В мемуарах, опубликованных в 1968 году, Кеннан весьма критически оценил свои изыскания 1947 года. По его словам, «самый серьезный недостаток статьи мистера „X“ заключается в неясности относительно того, что, говоря о сдерживании советской мощи, я имел в виду не сдерживание военными средствами военной угрозы, а политическое сдерживание политической угрозы». Вместе с тем Кеннан не отрицал, что сформулированная им стратегия была нацелена на изменение политико-территориальных реальностей в послевоенной Европе и что целью «сдерживания» вовсе не было соблюдение статус-кво, сложившегося в результате второй мировой войны. Иными словами, речь шла о том, чтобы вернуть в лоно капитализма если не Советский Союз, то хотя бы другие социалистические страны, возникшие после победы над фашизмом.

В дальнейшем Кеннан поддерживал: курс на нормализацию советско-американских отношений, высказывался в пользу взаимоприемлемых договоренностей. В 1977 году он выпустил новую книгу под названием «Туча, таящая угрозу», в которой указывал на опасности продолжения гонки вооружений и критиковал правительство США, в том числе и администрацию Картера, за задержку с выработкой нового соглашения об ограничении стратегических наступательных вооружений.

В конце 1977 года в газете «Вашингтон пост» появилась пространная статья Кеннана, посвященная перспективам американо-советских отношений. В этой статье содержится любопытный анализ побудительных мотивов противников разрядки и группировок, к которым они относятся. Это, по мнению Кеннана, прежде всего те, кто не осознал перемен, происшедших между 1947 и 1977 годами, кто говорит о проблемах советско-американских отношений терминами, присущими «холодной войне». Это также те, кто не хочет принять Советский Союз таким, какой он есть, но стремится изменить саму природу советского строя. Еще более влиятельная группировка состоит, по словам Кеннана, из тех, кто рассматривает советско-американские взаимоотношения исключительно как военное соперничество. Сюда входят военные, профессиональные обязанности которых включают создание образа воображаемого военного противника, наделение его вымышленными качествами. А затем к этому «противнику» относятся так, будто он действительно существует.

Кеннан считает подобные калькуляции совершенно лишенными реального понимания ситуации. Между тем те, кто на основе таких расчетов выступает против политики разрядки, обладают существенным влиянием на формирование практической политики Вашингтона. «Эти круги, – резюмирует Кеннан, – считают, что обладают – и они действительно могут это сделать – правом вето на любое советско-американское соглашение в военной и экономической областях, которое не соответствует их требованиям. А я все больше подозреваю, что они не хотят вообще никакого соглашения».

По сути дела, речь идет о попытке повернуть вспять историческое развитие к тому рубежу, когда во второй половине 40-х годов администрация Трумэна взяла курс на отказ от соглашений и сотрудничества с Советским Союзом, выбросив за борт политику президента Рузвельта.

Уже на протяжении длительного времени Гарри Гопкинс: – ближайший друг и наперсник Рузвельта – был тяжело болен. После смерти президента состояние его здоровья значительно ухудшилось. Он уединился в небольшом доме в Джорджтауне, фешенебельном районе Вашингтона, никуда не выходил, сам почти никого не принимал и большую часть времени отлеживался в постели. Но когда вскоре после конференции ООН в Сан-Франциско его посетил Гарриман с предложением отправиться в Москву, Гопкинс, ни минуты не колеблясь, согласился.

Идея этой необычной миссии имела свою историю. Заметное ухудшение американо-советских отношений после прихода в Белый дом президента Трумэна вызвало серьезное беспокойство не только в широких кругах американской общественности, но и внутри кабинета, который в первый период нового президентства в значительной мере состоял из деятелей, работавших вместе с Рузвельтом. В высшем правительственном эшелоне шли горячие дебаты вокруг дальнейшего курса по отношению к. Советскому Союзу. Обмен мнениями, состоявшийся между Трумэном и его ближайшими советниками в апреле, в дни пребывания В. М. Молотова в Вашингтоне, показал, что намечавшийся новым президентом резкий поворот в сторону конфронтации не встречает поддержки у многих влиятельных членов администрации.

В средствах массовой информации также преобладали в то время настроения в пользу продолжения политики сотрудничества с СССР. Гарриман убедился в этом, когда, будучи в Сан-Франциско, выступил на пресс-конференции перед журналистами, освещавшими работу первой конференции ООН. Его высказывания в духе «жесткого» курса по отношению к Москве вызвали возмущение корреспондентов, многие из которых покинули в знак протеста пресс-конференцию.

В этих условиях Трумэну и тем, кто его поддерживал, пришлось предпринять обходный маневр. Перечитывая теперь свидетельства о действиях Вашингтона в тот период, нельзя не прийти к выводу, что усилия предпринимались одновременно в нескольких направлениях. Во-первых, Белый дом, стремясь унять страсти, решил публично продемонстрировать готовность продолжать курс на сотрудничество с Советским Союзом. При этом, однако, предполагалось поставить Москве такие условия, которые были бы для нее явно неприемлемы. Отсюда возникало второе направление: свалить на Советский Союз вину за невозможность продолжать рузвельтовский курс. Третьим направлением была последовательная обработка общественного мнения во враждебном СССР духе и соответствующая работа со средствами массовой информации.

Тут, однако, возникала одна трудность: Трумэн, как говорится, уже выпустил кота из мешка, проявив непозволительную грубость в беседе с наркомом иностранных дел СССР. Еще одним враждебным актом нового президента по отношению к советскому союзнику было подписание им 8 мая 1945 г. приказа о резком сокращении поставок в Советский Союз по ленд-лизу. Сделано это было не только без предварительной консультации с Москвой, но к тому же еще и самым вызывающим образом. Уже на следующий день после подписания приказа были даны указания прекратить в американских портах погрузку материалов для СССР, а те суда, которые находились в пути, получили распоряжение возвратиться из открытого моря в Соединенные Штаты. Многие американские деятели, в том числе и Гарриман, были шокированы столь грубой акцией Трумэна, представлявшей собой явную попытку извлечь политические уступки путем экономического давления. Президенту настоятельно советовали отменить свой приказ, и спустя некоторое время он это сделал. Но советско-американским отношениям уже был нанесен существенный ущерб, и в Москве не могли не зарегистрировать этот факт.

В свете сказанного можно было без особого труда разгадать подлинные мотивы Вашингтона и увидеть настоящую цену заверений Трумэна в добрых намерениях. Тут-то, видимо, и возникла идея о посылке в Москву Гарри Гопкинса. Есть основания считать, что сам Гопкинс не был посвящен во все детали закулисных маневров Вашингтона, хотя он перед отъездом и был проинструктирован Трумэном. Несмотря на недомогание, он дал согласие отправиться в столицу СССР, потому что был искренним сторонником американо-советского сотрудничества и, наблюдая за быстрым ухудшением отношений между обеими державами, горячо надеялся, что положение можно еще исправить. Он был готов лично внести вклад в это дело. Что касается Белого дома, то кандидатура Гопкинса устраивала по вполне понятным причинам: он был ближайшим помощником Рузвельта, его доверенным лицом и участником планов послевоенного сотрудничества с Советским Союзом; он пользовался доверием Советского правительства и лично Сталина, тем более что в Москве хорошо помнили, что именно Гопкинс в тяжелые дни июля 1941 года был послан Рузвельтом в столицу СССР для выяснения способности СССР выстоять и, ознакомившись с положением на месте, со всей решительностью высказал убеждение, что Гитлер не пройдет. Наконец, Гопкинс был страстным сторонником такого послевоенного устройства, в котором развивалось бы равноправное сотрудничество между всеми государствами, и прежде всего между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Поэтому он мог, не кривя душой, говорить о важности и необходимости продолжения политического курса, который был разработан с его, Гопкинса, участием президентом Рузвельтом.

Пребывание Гарри Гопкинса в Москве с 25 мая по 6 июня 1945 г. достаточно подробно описано в его биографии, составленной Генри Адамсом и вышедшей в Нью-Йорке в 1977 году, а также в мемуарах Гарримана.

Уже на следующий день после прибытия в СССР в 8 часов вечера Гопкинс и Гарриман были приняты в Кремле главой Советского правительства. И. В. Сталин приветствовал Гопкинса как старого друга и внимательно выслушал его рассказ о последних днях Рузвельта. Затем Гопкинс стал говорить о том, как велика была уверенность покойного президента в возможности сотрудничества Америки и России в мирное время исходя из опыта их единства в годы войны. Он упомянул далее о том, с каким большим уважением относился Рузвельт к маршалу Сталину, вспомнил о своей миссии в Москву летом 1941 года и о быстром решении президента Рузвельта оказать помощь Советскому Союзу, между тем как многие тогда думали, что Гитлер разобьет СССР в течение нескольких недель. Теперь, продолжал Гопкинс, русские и американцы вместе с другими союзниками разгромили гитлеровский рейх.

Сталин выслушал все это благожелательно.

Решив, что сделано достаточно комплиментов и произнесено много добрых слов, Гопкинс перешел к современному положению. Начал он с того, что в последние полтора-два месяца возникли некоторые новые тенденции, очень беспокоящие всех американцев, веривших в политику Рузвельта. Поэтому-то он, Гопкинс, будучи больным, все же поднялся с постели, чтобы лететь в Москву по поручению Трумэна.

Причина, по которой Трумэн послал его сюда, сказал Гопкинс, именно и связана с тем, что многие американцы озабочены и встревожены тенденциями во взаимоотношениях с СССР. Ему трудно указать на конкретную причину этого изменения, но решающим пунктом было то, что Трумэн нашел затруднительным для себя продолжать политику Рузвельта по сотрудничеству с Россией. Однако Гопкинс объяснил это не взглядами самого президента, а тем, что он, дескать, заметил «ухудшение общественной поддержки», вызванное «неспособностью разрешить польскую проблему». Если, продолжал Гопкинс, польский вопрос быстро не разрешится, ситуация может ухудшиться.

Сталин заметил, что ответственность за эту неудачу лежит на британских консерваторах. Все, что требует Советский Союз, – это дружественной Польши, но англичане хотят возродить довоенный «санитарный кордон».

Гопкинс ответил, что ни правительство, ни народ Соединенных Штатов не имеют такого намерения. Сталин повторил, что он говорит в данном случае только об Англии, консервативные лидеры которой не хотят видеть Польшу дружественной по отношению к Советскому Союзу.

Гопкинс заверил Сталина, что Соединенные Штаты вовсе не возражают, но, напротив, хотят видеть дружественные страны вдоль границ России.

– Если это так, мы легко придем к соглашению, – сказал Сталин.

Проблема Польши заняла большую часть времени на переговорах в Кремле, которые проходили между 26 мая и 6 июня. В целом атмосфера царила благоприятная, стороны откровенно излагали свои взгляды по широкому кругу вопросов. Вместе с тем с советской стороны были высказаны серьезные претензии к западным союзникам.

Во время второй встречи, 27 мая, Сталин поставил вопрос о представительстве Аргентины на конференции в Сан-Франциско. «Большая тройка», сказал он, согласилась в Ялте, что только государства, которые объявили войну Германии до 1 марта, будут приглашены в Сан-Франциско. Между тем Аргентина, которая объявила войну только 27 марта, оказалась представленной на конференции. Какова цена соглашения между главными державами, спросил Сталин, если их решения могут быть так просто отброшены?

Гопкинс принялся объяснять, что произошло. Он напомнил, что в соответствии с соглашением, достигнутым в Ялте, Стеттиниус в Сан-Франциско попросил латиноамериканские делегации поддержать допуск в Организацию Объединенных Наций Украины и Белоруссии. Они согласились и сдержали свое слово. Но латиноамериканские послы пытались обусловить свой голос в пользу советских республик американской поддержкой в отношении допуска Аргентины. Стеттиниус пытался убедить их, что аргентинский вопрос должен быть отложен, но не имел успеха, и в конце концов ему ничего не оставалось, как присоединиться к латиноамериканцам и проголосовать вместе с ними.

– Что уже сделано, нельзя исправить, – сказал Сталин, – и так или иначе, Аргентина – это пройденный этап.

Затем Сталин затронул вопрос о составе комиссии по репарациям. В Ялте была достигнута договоренность о трехсторонней комиссии. Между тем сейчас Соединенные Штаты настаивают, чтобы Франция была четвертым ее членом. Но ведь Франция, сказал Сталин, потерпела военное поражение. Если Франция должна стать членом комиссии, то почему тогда речь не идет о Польше и Югославии, которые решительно боролись и гораздо больше пострадали от рук немцев? Гопкинс ответил, что допуск Франции ему представляется логическим шагом, поскольку она будет одной из четырех оккупирующих держав. Однако если Россия возражает, он полагает, что Соединенные Штаты настаивать не будут.

Сталин выразил также беспокойство по поводу приостановки поставок по ленд-лизу.

– Та манера, в которой все это было сделано, – сказал он, – очень неловка и груба. Если решение было сделано для того, чтобы оказать давление на Россию, то это было коренной ошибкой. Хотя распоряжение Трумэна было затем отменено, оно вызвало у Советского правительства большую озабоченность. Я должен сказать господину Гопкинсу откровенно, что если к русским будут относиться искренне, на дружеской основе, то очень многое может быть сделано, но репрессии в любой форме приведут лишь к прямо противоположному результату.