Страницы дипломатической истории
ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Бережков Валентин Михайлович / Страницы дипломатической истории - Чтение
(стр. 41)
Автор:
|
Бережков Валентин Михайлович |
Жанр:
|
Биографии и мемуары |
-
Читать книгу полностью
(2,00 Мб)
- Скачать в формате fb2
(2,00 Мб)
- Скачать в формате doc
(548 Кб)
- Скачать в формате txt
(532 Кб)
- Скачать в формате html
(2,00 Мб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50
|
|
1. Планы учреждения Организации Объединенных Наций следует «похоронить как можно скорее», поскольку единственным практическим результатом создания международной организации будет обязательство Соединенных Штатов защищать «раздутую и нездоровую русскую сферу влияния».
2. Необходимо разъяснить американскому народу ошибочность мнения, будто безопасность мира зависит от принятия нами безоговорочных обязательств использовать наши вооруженные силы в каких-то конкретных обстоятельствах, предусмотренных неким юридическим документом. Соединенные Штаты должны сохранить право самим решать, где следует использовать наши вооруженные силы.
3. Соединенным Штатам придется «списать» Восточную и Юго-Восточную Европу, если они не будут обладать волей «идти до конца» и сопротивляться всеми физическими и дипломатическими ресурсами установлению русского влияния в этом районе.
4. Соединенные Штаты, должны принять как свершившийся факт полный раздел Германии и начать консультации с англичанами и французами о создании западноевропейской федерации, включающей западные районы Германии.
По сути дела, это была программа раскола мира на два враждебных лагеря. Президент Рузвельт и его ближайшее окружение не вняли призывам Кеннана и продолжали курс на развитие боевого сотрудничества, на совместное строительство послевоенного мира. Когда 4 февраля в Ливадийском дворце открылась конференция трех, Черчилль поспешил выразить «глубокое восхищение той мощью, которая была продемонстрирована Красной Армией в ее наступлении». И. В. Сталин ответил, что зимнее наступление Красной Армии, за которое Черчилль выразил благодарность, было выполнением товарищеского долга. Согласно решениям, принятым на Тегеранской конференции, Советское правительство не было обязано предпринимать зимнее наступление… «Советское командование начало наступление, и даже раньше намеченного срока. Советское правительство считало это своим долгом, долгом союзника, хотя у него не было формальных обязательств на этот счет». Сталин предложил руководителям союзных держав учесть, что «советские деятели не только выполняют свои обязательства, но и готовы выполнить свой моральный долг по мере возможности».
Западным политикам тем самым напомнили события недавнего прошлого. Когда Красная Армия в первые годы войны вела тяжелые бои с преобладающими силами вермахта, Лондон и Вашингтон не только не подумали о своем моральном долге перед союзником, но и систематически нарушали свои собственные неоднократные обязательства об открытии второго фронта. Деятелям союзных держав нечего было сказать на это. Черчилль лишь выразил пожелание, чтобы «наступление советских армий продолжалось столь же успешно». Таким образом, в дни Ялтинской конференции ситуация на фронтах сложилась так, что западным политикам пришлось признать: без активного участия Советского Союза Соединенные Штаты и Англия не в состоянии справиться с гитлеровской Германией.
Была и другая, не менее важная военная проблема, которая наложила отпечаток на атмосферу ялтинской встречи, – стремление западных союзников, прежде всего США, получить от Москвы конкретные обязательства насчет вступления СССР в войну против Японии. США считали тогда своей важнейшей задачей добиться договоренности с Советским Союзом, по этому вопросу.
Предварительные встречи
До официального открытия конференции между руководителями трех держав имели место предварительные встречи. 4 февраля в 3 часа, дня И. В. Сталин прибыл в Воронцовский дворец для беседы с Черчиллем. В мемуарах премьер-министра отмечается, что произошла «интересная дискуссия» относительно дальнейшего хода войны против Германии. Сталин сказал, что в Германии не хватает хлеба и угля, а ее транспортная система серьезно, повреждена. Весь военный организм Германии тяжело болен. Самые лучшие генералы сошли со сцены. И хотя Гитлер все еще располагает значительными бронетанковыми силами, его рейх уже не является мировой державой, которая могла бы держать войска повсюду, где ей заблагорассудится. Выслушав эти рассуждения, Черчилль обратил внимание на военную ситуацию в Западной Европе. Подойдя к карте и показав прохождение фронтов, он особо остановился на обстановке в Италии.
В 4 часа Сталин нанес визит Рузвельту в Ливадийском дворце. Ссылаясь на виденные им по пути в Ялту разрушения, президент сказал, что сейчас он еще более «кровожаден» по отношению к гитлеровцам, чем был в Тегеране в 1943 году. Сталин заметил, что разрушения в Крыму не идут ни в какое сравнение с тем, что нацисты творили на Украине. Там они разрушали методично и продуманно. Коснувшись своего путешествия на крейсере «Куинси» через Атлантику, Рузвельт рассказал, что держал пари насчет того, придут ли русские в Берлин раньше, чем американцы освободят Манилу. Сталин высказал мнение, что американцы возьмут столицу Филиппин до того, как Красная Армия вступит в Берлин, поскольку на рубеже Одера идут очень тяжелые бои. Хотя советским войскам удалось создать несколько предмостных укреплений, они встречают ожесточенное сопротивление врага.
Затронув положение на Западном фронте, Рузвельт сообщил, что генерал Эйзенхауэр не предполагает форсировать Рейн ранее марта, поскольку сейчас течение в реке слишком стремительно и ледоход затрудняет понтонные операции. Поэтому, заключил Рузвельт, решающее наступление на Германию придется, видимо, перенести на весну…
Настало время отправляться в Большой зал Ливадийского дворца, где на 5 часов намечалось первое пленарное заседание конференции. Из соседней комнаты появился морской пехотинец. Став за спинкой кресла-коляски, в которой сидел президент, он покатил ее к выходу. Сталин шел рядом. По пути он спросил Рузвельта:
– Не думает ли господин президент, что французам следует иметь зону оккупации в Германии?
– Это неплохая идея, – ответил Рузвельт и, помолчав, добавил: – Но если это будет сделано, то исключительно в порядке любезности. – Он недолюбливал де Голля, и это сказывалось на его отношении к французским делам.
– Пожалуй, таков единственный резон для предоставления французам зоны оккупации, – согласился Сталин.
Первое пленарное заседание Ялтинской конференции открыл, по предложению Сталина, президент Рузвельт.
– Ни в законе, ни в истории, – начал он, – не предусмотрено, что я должен открывать совещания. Лишь случайно я открывал совещания в Тегеране. Но я считаю для себя большой честью открыть нынешнее совещание. Прежде всего хотел бы выразить благодарность за оказанное мне гостеприимство.
Немного помолчав и окинув взглядом общество, разместившееся за большим круглым столом, в центре которого были укреплены три флажка участников антигитлеровской коалиции, президент продолжал:
– Руководители трех держав уже хорошо понимают друг друга, и взаимопонимание между ними растет. Все они хотят скорейшего окончания войны и прочного мира. Поэтому участники совещания могут приступить к своим неофициальным беседам. Я считаю, что нужно беседовать откровенно. Опыт показывает, что откровенность в переговорах позволяет быстрее достичь хороших решений. Перед участниками совещания будут карты Европы, Азии и Африки. Но сегодняшнее совещание посвящено положению на Восточном фронте, где войска Красной Армии столь успешно продвигаются вперед. Прошу кого-либо доложить о положении на советско-германском фронте.
По предложению Сталина доклад сделал заместитель начальника Генерального штаба Красной Армии генерал армии Антонов. Он подробно рассказал о ходе наступления, начатого советскими войсками 12–15 января на фронте от Немана до Карпат протяженностью в 700 км, указав главные направления отдельных группировок.
– Вследствие неблагоприятных погодных условий, – пояснил Антонов, – предполагалось эту операцию начать в конце января, когда ожидалось улучшение погоды. Поскольку операция эта рассматривалась и подготавливалась как операция с решающими целями, то хотелось провести ее в более благоприятных условиях. Однако ввиду тревожного положения, создавшегося на Западном фронте в связи с наступлением немцев в Арденнах, Верховное командование советских войск отдало приказ начать наступление не позже середины января, не ожидая улучшения погоды.
Далее Антонов доложил о соотношении сил на направлении главного удара советских войск, о целях, поставленных Ставкой, и о достигнутых результатах. В заключение он высказал пожелания советской стороны к западным союзникам:
– ускорить переход союзных войск в наступление на западном фронте… начав наступление в первой половине февраля;
– ударами авиации по коммуникациям препятствовать противнику производить переброски своих войск на восток с Западного фронта, из Норвегии и из Италии; в частности, парализовать узлы Берлин и Лейпциг;
– не позволять противнику снимать свои силы из Италии.
Текст сообщения генерала армии Антонова был вручен в письменном виде Рузвельту и Черчиллю.
Когда доклад о положении на советско-германском фронте был окончен, Сталин спросил, нет ли вопросов.
Рузвельт поинтересовался, как советская сторона предполагает поступить с немецкими железными дорогами.
Антонов ответил, что, поскольку подвижной состав и паровозы, оставляемые немцами, малопригодны для использования, германские железные дороги придется на ряде главных направлений перешить.
Рузвельт предложил, чтобы штабы союзников совместно обсудили этот вопрос, поскольку их войска сейчас быстро сближаются друг с другом. Сталин не возражал против этого.
Затем Черчилль сказал, что у него имеется ряд вопросов, которые следовало бы обсудить трем штабам. Например, сколько времени потребуется немцам для того, чтобы перебросить из Италии восемь дивизий на советский фронт, и что следовало бы предпринять, чтобы предотвратить такую переброску? Не следует ли перебросить часть войск союзников через Люблянский проход на соединение с Красной Армией?
Это, конечно, была не случайная импровизация. Британский премьер уже давно настаивал на продвижении западных союзников наперерез советским войскам. Не получив в свое время поддержки Рузвельта, он сейчас, в последний момент, снова попытался протащить свой «балканский вариант», делая вид, будто хочет помочь Красной Армии. Впрочем, он сам тут же засомневался в успехе своего предложения, заметив: «…Не будет ли слишком поздно это предпринимать».
В конечном счете Черчилль выразил пожелание, чтобы эти и другие вопросы были обсуждены штабами трех держав. Все согласились.
Об операциях на Западном фронте сообщил американский генерал Маршалл, рассказав о сложностях, связанных с положением в Арденнах, где немцы сосредоточили «весьма большие силы». Далее Маршалл сообщил, что вскоре немцы, вероятно возобновят подводное наступление, так как они создали улучшенный тип подводной лодки. Сложность в том, что имеющиеся у союзников приборы не могут обнаруживать эти лодки. Вот почему действия английских и американских тяжелых бомбардировщиков были направлены в последнее время против верфей, на которых строятся подводные лодки. Эти операции, как заявил Маршалл, не шли, однако, в ущерб ударам авиации союзников по промышленным объектам Германии.
Когда генерал Маршалл закончил, свой доклад, Черчилль сказал, что, прежде чем участники совещания перейдут к невоенным вопросам, он хотел бы остановиться на проблеме, связанной с форсированием рек. Мы, пояснил Черчилль были бы благодарны, если бы находящийся сейчас в Ялте офицер, ведающий этим вопросом у западных союзников, мог войти в контакт с советскими военными в целях получения информации о форсировании рек. Известно, добавил британский премьер, что русские обладают большим опытом, в особенности что касается форсирования рек по льду.
Сталин обещал помочь в этом деле, задал ряд вопросов относительно предстоящих военных операций союзников. Он поинтересовался длиной фронта, на котором предполагалось осуществить прорыв, наличием на этом участке укреплений противника, а также тем, располагают ли союзники необходимыми резервами, в частности, имеется ли достаточно танковых дивизий, что особенно важно. Генерал Маршалл обстоятельно ответил на эти вопросы, подчеркнув, что на 35 пехотных дивизий союзники имеют примерно 10–12 танковых.
Далее состоялся обмен мнениями относительно координации военных действий. Сталин заметил, что имеется разнобой в действиях союзников. Советские войска прекратили свое наступление осенью. В это время начали наступление союзники. Затем все получилось наоборот. Подчеркнув необходимость избегать этого в будущем, он предложил согласовать планы дальнейших операций. Черчилль высказался в пользу того, чтобы военные занялись всеми этими вопросами, пока главы правительств будут обсуждать политические проблемы. Его предложение было принято.
Британский премьер предложил обсудить на следующем пленарном заседании политические вопросы, а именно о будущем Германии. И добавил:
– Если у нее будет какое-либо будущее. Сталин тут же бросил реплику:
– Германия будет иметь будущее!
О будущем Германии
Открывая пленарное заседание 5 февраля, президент Рузвельт сказал, что, обращаясь к проблеме Германии, следует прежде всего рассмотреть вопрос о зонах временной оккупации, который, по его мнению, становится все более актуальным.
Сталин сразу же взял слово и заявил, что необходимо обсудить следующие вопросы. В первую очередь предложения о расчленении Германии, которые были выдвинуты США и Англией еще на Тегеранской конференции. Следует также обсудить, продолжал Сталин, допустим ли мы образование в Германии какого-либо центрального правительства или ограничимся тем, что в Германии будет создана администрация, или если будет решено все же расчленить Германию, то там будет создано несколько правительств по числу секторов, на которые будет разбита Германия.
Третий вопрос, выдвинутый Сталиным, был вопрос о конкретном содержании безоговорочной капитуляции Германии. В заключение глава Советского правительства предложил обсудить вопрос о возмещении Германией убытков, о размерах этого возмещения.
Выслушав соображения Сталина, президент Рузвельт сказал, что, насколько он понимает, поставленные вопросы вытекают из вопроса о зонах оккупации Германии.
– Может быть, эти зоны будут первым шагом к расчленению Германии? – спросил президент.
Это была довольно уклончивая формулировка, и Сталин счел необходимым заметить, что если союзники предлагают расчленить Германию, то так и надо сказать. Пока же имел место лишь обмен мнениями по этому вопросу.
Наступила пауза, после которой слово взял Черчилль. Он принялся пространно рассуждать насчет различных вариантов расчленения Германии. Начал он с утверждения, что сам метод проведения границ отдельных частей Германии слишком сложен, чтобы по нему можно было принять решение в течение пяти-шести дней, пока будет работать конференция, что потребуется тщательное изучение исторических, этнографических, экономических факторов и длительное обсуждение вопроса.
– Если Пруссия будет отделена от Германии, – продолжал премьер-министр, – то ее способность начать новую войну станет сильно ограничена. Создание еще одного большого германского государства на юге, столица которого могла бы находиться в Вене, обеспечило бы линию водораздела между Пруссией и остальной Германией.
На этот раз Черчилль говорил уже не о пяти-семи мелких германских государствах, а прежде всего о более крупных образованиях, одно из которых, со столицей в Вене, видимо, мыслилось им скорее как противовес Советскому Союзу.
Коснувшись далее вопросов, связанных с долиной Рейна и промышленными районами Рура и Саара, Черчилль предложил создать специальный аппарат для подготовки доклада правительствам, по которому они смогли бы принять окончательное решение.
При обсуждении проблем, связанных с намерениями союзников предъявить Германии требование о безоговорочной капитуляции, Черчилль заметил, что безоговорочная капитуляция дает возможность предъявить немцам дополнительное требование о расчленении Германии. На это Сталин возразил, что требование о расчленении – это не дополнительное, а очень существенное требование. Рузвельт предложил решить вопрос о расчленении в принципе, а детали отложить на будущее. В итоге было решено поручить министрам иностранных дел рассмотреть этот вопрос.
Затем участники совещания перешли к вопросу о репарациях. Сообщение по этому поводу сделал И. М. Майский, изложив основные положения советских предложений. Они сводились к тому, что Германия должна производить натуральные платежи как путем изъятия примерно 80 % ее национального богатства, так и в виде ежегодных товарных поставок. Цели репараций должны были также сводиться к разоружению Германии. Поэтому специализированные военные предприятия подлежали изъятию на 100 %. Срок репараций устанавливался в 10 лет, причем они должны были производиться под строгим англо-советско-американским контролем. Советская сторона считала справедливым в возмещение своих прямых материальных потерь получить в порядке изъятия и ежегодных поставок не менее 10 млрд. долл. Причем это, разумеется, была лишь очень незначительная часть всей суммы прямых материальных потерь Советского Союза.
Выслушав советское предложение, Черчилль сказал, что проблема репараций очень сложна. Это показал опыт разработки мирных условий после первой мировой войны и реализации репарационных требований, в частности Англии. От Германии удалось с большим трудом получить лишь 1 млрд. ф. ст. Причем осуществлено это было только благодаря тому, что Англия и США инвестировали большие суммы в Германии. В итоге Англия взяла у Германии несколько старых океанских пароходов, а на деньги, которые Германия получила от Англии, она построила себе новый флот. Черчилль сказал, что не следует повторять этот негативный опыт.
Далее обсуждался вопрос о целесообразности использования германской рабочей силы, причем Сталин заметил, что СССР пока еще к этому не готов.
Черчилль коснулся дальнейшей судьбы 80 млн. немцев – что будет с ними после безоговорочной капитуляции Германии?
– Призрак голодающей Германии, с ее 80 млн. человек, встает перед моими глазами, – воскликнул Черчилль. – Кто будет ее кормить? И кто будет за это платить? Не выйдет ли в конце концов так, что союзникам придется хотя бы частично покрывать репарации из своего кармана?
Конечно, все это были важные проблемы. Но столь трогательная забота Черчилля о еще продолжавшей войну гитлеровской Германии, разорившей почти всю Европу и принесшей небывалые опустошения, голод, нищету, страдания и смерть миллионам и миллионам людей на оккупированных нацистами территориях, прозвучала несколько странно. Рузвельт сразу же почувствовал это и сказал:
– Я согласен с Черчиллем, что нужно немного подумать о будущем Германии. Но, несмотря на великодушие Соединенных Штатов, которые оказывают помощь другим странам, мы не можем гарантировать будущее Германии. Соединенные Штаты не хотят, чтобы в Германии жизненный уровень населения был выше, чем в СССР. Соединенные Штаты желают помочь Советскому Союзу в получении из Германии всего необходимого…
Если внимательно проследить за дискуссией по вопросу о репарациях с Германией, то становится очевидным, что Черчилль, ссылаясь на все новые сложности на пути справедливой компенсации Советскому Союзу его гигантских потерь, не хотел думать о жертвах советского народа, подвергшегося гитлеровской агрессии. Его гораздо больше заботил вопрос о том, как создать благоприятные условия для послевоенной Германии. В этом смысле президент Рузвельт занимал противоположную позицию, неизменно подчеркивая необходимость прежде всего удовлетворить справедливые требования Советского Союза.
В итоге обмена мнениями была достигнута договоренность о создании Репарационной комиссии из представителей трех держав со штаб-квартирой в Москве. После этого Сталин предложил выработать основные руководящие линии для Репарационной комиссии. Он высказал мнение, что основным принципом при распределении репараций должен быть следующий: репарации в первую очередь получают те государства, которые вынесли на своих плечах основную тяжесть войны и обеспечили победу над врагом. Эти государства – СССР, США и Великобритания. Возмещение должны получить не только русские, но также американцы и англичане, и притом в максимально возможном размере. «Если Соединенные Штаты, – сказал далее Сталин, – не заинтересованы в получении из Германии машин или рабочей силы, то могут найтись другие формы репараций, более подходящие для них, например сырье и т. п. Во всяком случае, должно быть твердо установлено, что право на репарации прежде всего имеют те, кто сделал наибольший вклад в разгром врага».
Рузвельт и Черчилль согласились с этими соображениями.
Мысли о послевоенном мире
Третье пленарное заседание Ялтинской конференции, состоявшееся 6 февраля, началось с обсуждения вопросов, оставшихся открытыми после конференции в Думбартон-Оксе, где вырабатывался проект устава новой международной организации безопасности. Несогласованными остались правила голосования в Совете Безопасности. Для внесения новых американских предложений слово было предоставлено государственному секретарю США Э. Стеттиниусу.
Эти предложения содержали новые элементы, и советская сторона согласилась их изучить. Однако окончательно вопрос о процедуре голосования был решен уже после Ялтинской конференции в ходе обмена посланиями между Рузвельтом и Сталиным. Записанная в конечном счете в Уставе ООН формула основывается на принципе единогласия великих держав и обеспечивает такой порядок, который исключает возможность навязать державе – постоянному члену Совета Безопасности ООН волю других государств в вопросах, имеющих принципиальное с точки зрения ее интересов значение.
Высказывания руководителей трех держав в Ялте в связи с планами послевоенного устройства дают представление о том, как мыслился тогда послевоенный мир.
Прежде всего следует подчеркнуть, что при различии позиций по тем или иным вопросам все три лидера сходились в одном – в том, что единство великих держав – участниц антигитлеровской коалиции имеет решающее значение для поддержания прочного мира на земле. Так, Черчилль признал, что вопрос о том, будет ли мир построен на прочных основах, зависит от дружбы и сотрудничества трех великих держав. Президент Рузвельт в свою очередь напомнил, что в Тегеране «три державы заявили о своей готовности принять на себя ответственность по созданию такого мира, который получит одобрение народов всего мира». Сталин заявил, что «самое важное условие для сохранения длительного мира – это единство трех держав».
Однако в рамках этого общего положения каждый из трех участников ялтинской встречи имел свои специфические приоритеты. Черчилль, естественно, прежде всего был озабочен судьбами Британской империи. В одном из своих выступлений он прямо заявил об этом, приведя конкретный пример, который он квалифицировал как «трудный для Англии». Если, сказал он, Китай попросит возвратить ему Гонконг, то Великобритания будет иметь право высказать свою точку зрения и защитить ее, однако Великобритания не сможет принять участия в голосовании. Со своей стороны Китай имел бы право полностью изложить свой взгляд по вопросу о Гонконге, и Совет Безопасности должен был бы решить вопрос без участия британского правительства в голосовании… Поскольку, однако, продолжал Черчилль, этот вопрос затрагивает суверенитет Британской империи, британскому правительству было бы обеспечено право вето. Обращаясь к другому примеру, Черчилль сказал, что если, бы Египет поднял вопрос относительно возвращения ему Суэцкого канала, то он, Черчилль, допустил бы обсуждение этого вопроса без всякого опасения, так как британские интересы также были бы обеспечены правом вето. Таким образом, Черчилль и мысли не допускал, что народы, территории которых находились тогда под господством британских империалистов, могли бы использовать новую организацию безопасности для обеспечения их суверенных прав. Напротив, он считал, что процедура, предложенная Соединенными Штатами, дает возможность не только сохранить империю, но и улучшить маскировку этого устремления. Он заявил, что «было бы нежелательно создавать впечатление, будто бы три державы хотят властвовать над всем миром, не давая другим странам высказывать свое мнение». Иными словами, говорите сколько угодно, лишь бы все оставалось по-прежнему.
Именно на это и обратил внимание глава советской делегации. Он сказал, что, как ему представляется, решения, принятые в Думбартон-Оксе, имеют своей целью обеспечить различным странам не только право высказывать свое мнение. Его никто не отрицает. Однако дело обстоит серьезнее. Если какая-либо нация поднимет вопрос, представляющий для нее большую важность, она сделает это не для того, чтобы только иметь возможность высказать свое мнение, но и для того, чтобы добиться решения по нему. «Среди присутствующих, – продолжал Сталин, – нет ни одного человека, который оспаривал бы право наций высказываться в Ассамблее. Однако не в этом суть дела. Черчилль, по-видимому, считает, что если Китай поднимет вопрос о Гонконге, то он пожелает только высказаться. Неверно. Китай потребует решения. Точно так же, если Египет подымет вопрос, о возврате Суэцкого канала, то он не удовлетворится тем, что выскажет свое мнение по этому поводу. Египет потребует решения вопроса. Вот почему сейчас речь идет не просто об обеспечении возможности излагать свои мнения, а о гораздо более важных вещах».
Коснувшись опасения, высказанного Черчиллем относительно того, как бы не подумали, что три великие державы хотят господствовать над миром, Сталин отметил, что пока две державы приняли предложения, которые, как они полагают, защитят их от обвинения в стремлении к такому господству. Что касается Советского Союза, то он изучит эти предложения. Далее Сталин продолжал: «Черчилль говорил, что нет оснований опасаться чего-нибудь нежелательного даже в случае принятия американских предложений. Да, конечно, пока мы все живы, бояться нечего. Мы не допустим опасных расхождений между нами. Мы не позволим, чтобы имела место новая агрессия против какой-либо из наших стран. Но пройдет 10 лет или, может быть, меньше, и мы исчезнем. Придет новое поколение, которое не прошло через все то, что мы пережили, которое на многие вопросы, вероятно, будет смотреть иначе, чем мы. Что будет тогда? Мы как будто бы задаемся целью обеспечить мир по крайней мере на 50 лет вперед… Вот почему вопрос о будущем уставе международной организации безопасности приобретает такую важность. Надо создать возможно больше преград для расхождения между тремя главными державами в будущем. Надо выработать такой устав, который максимально затруднял бы возникновение конфликтов между ними. Это – главная задача».
То была глубокая, принципиальная постановка вопроса, проникнутая подлинной заботой о будущем. Следовало создать такой механизм международной организации безопасности, который обеспечил бы возможность сохранения мира для грядущих поколений. Тогда говорилось о десяти годах, но Сталин прожил лишь восемь лет. Гораздо раньше, спустя неполных шесть недель после ялтинской встречи, умер Рузвельт, и его преемники круто повернули курс США в сторону конфронтации и подготовки войны против Советского Союза. Одним из инициаторов этого поворота оказался и Черчилль, хотя он уже и не находился у власти. Все это произошло вскоре после окончания военных действий против гитлеровской Германии и милитаристской Японии. Но в административной машине США и Англии и раньше были элементы, исподволь готовившие такой крутой поворот.
В последние годы мне не раз приходилось бывать в Западной Германии, беседовать там с людьми самых различных политических взглядов. Те из них, кто в начале 1945 года находился в вермахте в офицерском звании, неизменно рассказывали одну и ту же историю: попав в плен к американцам или англичанам, они проходили через особые комиссии, где представители командования западных союзников на допросе всегда задавали вопрос – готовы ли вы выступить на стороне Англии и США против Советского Союза?
Ответы бывали разные, но тем не менее немецкие пленные, попавшие в руки англичан и американцев, оставались в своих военных подразделениях, а захваченное у них оружие хранилось в боевой готовности на складах. Оно могло в любой момент быть пущено в ход против СССР.
В свете всего этого важно отметить, что на встрече лидеров трех держав в Ливадийском дворце еще преобладала атмосфера сотрудничества. Причем не только на пленарных заседаниях, но и при неофициальных встречах. На позднем обеде в Юсуповском дворце, который дал Сталин 8 февраля в честь руководителей Англии и США, как обычно, произносилось немало тостов. Главной темой было единство трех великих держав. Особенно это подчеркивал британский премьер.
– Никогда, – заявил он, – на протяжении этой войны даже в самые тяжелые часы я не чувствовал такую ответственность, как ту, которая лежит на мне на этой конференции. Мы уже на вершине горы, и перед нами раскрывается широкая панорама. Давайте не будем недооценивать трудностей. Нации – товарищи по оружию – в прошлом нередко расходились в разные стороны через 5 или 10 лет после войны. Таким образом, миллионы людей оказывались в заколдованном кругу, падали в пропасть и должны были снова подниматься вверх ценой огромных жертв. Перед нами теперь имеется шанс избежать ошибок прошлых поколений и обеспечить надежный мир… Защищать свою страну – это славная участь, но нам предстоят еще более важные завоевания. Мы должны воплотить в жизнь всеобщую мечту о том, что люди будут жить в мире, защищенные нашей непобедимой силой от агрессии и зла. Моя надежда на славного президента Соединенных Штатов и маршала Сталина. В них мы видим борцов за мир, которые, повергнув врага, поведут нас на выполнение задачи борьбы против бедности, смятения, хаоса и угнетения. Таковы мои надежды, и, говоря от имени Англии, я заверяю, что мы не будем в этом позади. Мы не ослабим наши усилия в поддержании ваших усилий. Затем слово взял Сталин:
– Я предлагаю тост за наш союз, за то, чтобы он не потерял характера близости и свободного высказывания мнений.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50
|
|