Когда в первые годы существования Советской власти Уинстон Черчилль, бывший тогда членом британского кабинета, выступил вдохновителем антибольшевистского похода четырнадцати буржуазных государств, он, конечно, не мог подозревать, что спустя два десятка лет ему придется ехать в качестве эмиссара правящих кругов Англии и США в Москву – столицу советской державы, союзницы Великобритании. К тому же он вынужден был играть незавидную роль политика, которому приходится оправдываться и маневрировать в связи с нарушением торжественно принятого ранее обязательства открыть второй фронт.

Надо полагать, во время своего первого полета в Москву летом 1942 года Черчилль не мог не задуматься над поучительным уроком, преподанным ему историей. Во всяком случае, когда британский премьер во второй половине дня 12 августа спускался по трапу самолета, только что приземлившегося в Центральном аэропорту в Москве, он имел весьма озабоченный вид. И хотя официальная церемония встречи соблюдалась по всем правилам, включая исполнение национальных гимнов и обход почетного караула, атмосфера царила довольно холодная.

Советские официальные лица вели себя сдержанно. Обходя почетный караул, Черчилль, втянув голову в плечи, пристально всматривался в каждого солдата, как бы взвешивая стойкость советских воинов, сдерживавших отчаянный натиск гитлеровцев на гигантском фронте, пересекавшем советскую землю от Ледовитого океана до Черного моря.

Вместе с Черчиллем в Москву прибыли Гарриман в качестве личного представителя президента Соединенных Штатов на предстоявших переговорах, а также группа военных.

Прямо с аэродрома Черчилля отвезли в отведенную ему загородскую резиденцию в Кунцево, а Гарримана – в предоставленный в его распоряжение особняк в переулке Островского. Остальные члены делегации поселились в гостинице «Националь». Для отдыха у гостей оставалось мало времени: вечером Черчилль и Гарриман должны были встретиться с главой Советского правительства И. В. Сталиным. На этой беседе присутствовали также В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов и британский посол Арчибальд Кларк Керр.

Во время переговоров в Кремле летом 1942 г. Слева направо: У. Черчилль, А. Гарриман, И. В. Сталин.

Это была первая встреча главы Советского правительства с лидером Британской империи. Черчилль был явно взволнован. Его выдавала излишняя суетливость. Премьер уверял, что его радости по случаю прибытия в героическую Москву нет предела. Сталин, напротив, держался очень сдержанно.

Черчилль, начав беседу, поинтересовался положением на советско-германском фронте. Сталин сказал, что ситуация вокруг Москвы сравнительно нормальная. Но на южных фронтах дело обстоит сложнее. В направлении Баку и Сталинграда нацисты наступают с большей силой, чем ожидалось. Им удалось кое-где прорвать линию фронта Красной Армии. Сталин заметил, что ему просто непонятно, как Гитлер сумел собрать в один кулак такое большое количество войск и танков.

– Думаю, – продолжал Сталин, – что Гитлер выкачал все, что возможно, из Европы. Но мы полны решимости удержать Сталинград. Красная Армия готовится предпринять серьезную атаку севернее Москвы, чтобы отвлечь нацистские силы с южных фронтов…

Черчилль заметно помрачнел. Получив информацию о сложном положении на советско-германском фронте, он должен был теперь обосновывать, почему обещание об открытии в 1942 году в Европе второго фронта не будет выполнено, почему вновь откладывается вторжение через Ла-Манш.

Черчилль начал издалека. Сначала принялся многословно рассказывать, как проходит концентрация значительных контингентов войск Англии и Соединенных Штатов, а также боеприпасов и вооружений на Британских островах. Затем стал говорить о возможности сосредоточения значительных германских войсковых соединений на Западе, из-за чего операции союзников в Нормандии связаны, дескать, с большим риском. Наконец, он, как бы невзначай, сказал, что приготовления к высадке будут закончены в следующем году.

Сталин решительно возразил против такого плана. Он опроверг приведенные Черчиллем цифры относительно численности германских войск, якобы находившихся в Западной Европе. Глава Советского правительства утверждал, что в действительности этих войск значительно меньше, а те дивизии, что имеются, не в полном составе. Что же касается риска, в котором упомянул Черчилль, то, по мнению Сталина, любой человек, который не хочет рисковать, не может выиграть войну. Черчилль нехотя согласился с этим в принципе, но сказал, что бессмысленно жертвовать войсками, которые будут так необходимы к следующему лету.

Последовала острая дискуссия, в ходе которой Сталин подчеркивал, что никак не может принять заявление Черчилля, хотя понимает, что не в состоянии заставить британское правительство поступить по-иному. Он вновь сказал, что Советское правительство самым решительным образом не согласно с этим. В свою очередь Черчилль, стремясь отойти от этой неприятной темы, перевел разговор на другую проблему. Он принялся излагать план операции «Факел» – вторжения в Северную Африку, которое намечалось осуществить в октябре 1942 года. Черчилль высказывал мысль, что эта операция выведет Италию из войны.

Гарриман поддержал план Черчилля, добавив, что, насколько он знает, президент Рузвельт хочет предпринять операцию в Северной Африке возможно скорее.

Сталин терпеливо выслушал сообщения об операции в Северной Африке и задал ряд конкретных вопросов. В частности, он поинтересовался политической реакцией на эту операцию во Франции и Испании. Черчилль ответил, что, как он полагает, во Франции будет положительная реакция. Что же касается Испании, то это его мало интересует.

Затем разговор снова вернулся к проблеме второго фронта в Западной Европе, причем Черчилль несколько раз подчеркивал важность операции в районе Балкан, которая станет, дескать, возможной после успешной высадки англо-американских войск в Северной Африке. Беседа закончилась поздно, но Черчилль так и не получил согласия советской стороны на изменение первоначально согласованного между тремя державами плана высадки западных союзников в Нормандии в 1942 году.

Высказанная Черчиллем идея развертывания операций из Северной Африки против «мягкого подбрюшья Европы» показывает, что уже тогда британский премьер вынашивал планы высадки англо-американских войск на Балканах, чтобы вступить в страны Юго-Восточной Европы раньше прихода туда Красной Армии. Суть дела заключалась в том, чтобы, сохранив в граничащих с Советским Союзом государствах реакционные режимы, возродить так называемый «санитарный кордон» против большевизма, повторив тем самым операцию, которую державы Антанты осуществили после первой мировой войны.

Позднее Черчилль в своих мемуарах отрицал тот факт, что он хотел заменить высадку во Франции вторжением на Балканы. Но его изобличают факты и свидетельства современников. Так, известный политический деятель того времени Оливер Литлтон пишет в своих воспоминаниях: «Черчилль все вновь и вновь обращал внимание на преимущества, которые могли быть получены, если бы западные союзники, а не русские, оказались освободителями и оккупировали некоторые столицы, такие как Будапешт, Прага, Вена, Варшава…»

В записке, адресованной министерству иностранных дел Англии, сам Черчилль высказывался вполне определенно. «Вопрос стоит так, готовы ли мы примириться с коммунизацией Балкан и, возможно, Италии?.. Наш вывод должен состоять в том, что нам следует сопротивляться коммунистическому проникновению и вторжению».

Балканская авантюра Черчилля в конечном счете сорвалась из-за решительного сопротивления Советского Союза, а также позиции президента Рузвельта. Он, видимо, понимал, что британская стратегия имеет и антиамериканскую направленность, поскольку установление английского господства в Юго-Восточной Европе никак не соответствовало замыслам Вашингтона, который рассчитывал расширить свое влияние и в этом районе.

Характерно, однако, что даже после отклонения плана операции на Балканах Черчилль пытался оказать давление на тогдашнего командующего англо-американскими экспедиционными силами генерала Эйзенхауэра, с тем чтобы США поддержали балканскую стратегию Лондона. В своих воспоминаниях Эйзенхауэр подчеркивал, что, по мнению Черчилля, «послевоенное положение, когда западные союзники имели бы больше сил на Балканах, было бы более благоприятным для создания устойчивого мира… чем если бы русские армии оккупировали этот район». «Я отлично понимал, – писал далее Эйзенхауэр, – что стратегия может быть подчинена политическим соображениям, если президент и премьер-министр решат, что имеет смысл продлить войну и увеличить таким образом людские и материальные потери. Если это делается для того, чтобы добиться политических целей, которые им представляются необходимыми, я был бы готов незамедлительно и со всей лояльностью пересмотреть соответствующим образом свои планы. Но поскольку Черчилль приводил аргументы военного характера, я не мог с ним согласиться».

Это свидетельство Эйзенхауэра убедительно вскрывает подлинный смысл намерений Черчилля. Что касается замечания лидера британских тори насчет «устойчивого мира» в случае оккупации Балкан западными союзниками, то смысл его понять нетрудно: он имел в виду прежде всего «устойчивость» британского контроля в этой части Европы. Добиваясь такого курса, он, по сути дела, грубо нарушал ранее данное им же обязательство. И это его нисколько не смущало. Впрочем, он сам как-то с предельным цинизмом изложил свое кредо: «Было бы просто катастрофичным, если бы мы твердо соблюдали все свои соглашения».

Идею балканской операции Черчилль с особой настойчивостью проталкивал в конце 1943 года во время Тегеранской конференции руководителей трех великих держав. Это было после того, как Англия и США вновь отказались выполнить свое обязательство о высадке в Северной Франции. Знаменательно, что год назад, будучи в Москве, он зондировал почву насчет балканского варианта. Следовательно, его идея высадки англоамериканских войск в Юго-Восточной Европе имела давнюю историю. Отсюда ясно, что победу над общим врагом Черчилль ставил на второй план. Главное, к чему он стремился, – это закрепить империалистические позиции Великобритании в Европе, ставя при этом во главу угла борьбу против коммунизма.

Характерно, что эти мысли занимали премьер-министра Англии тогда, когда Красная Армия вела кровопролитные бои с гитлеровскими полчищами, защищая не только свою землю, но и все человечество от фашистского порабощения. В летние месяцы 1942 года мы с тревогой следили за ходом боев на Южном фронте, где враг, несмотря на огромные потери, упорно продвигался к Волге и предгорьям Кавказа. Советские люди, напрягая до предела свои силы, делали все, чтобы помочь фронту. Тысячи и тысячи воинов, не щадя жизни, грудью преграждали путь врагу. В то время Советская страна особенно остро нуждалась в эффективной помощи союзников. Самое решающее значение имела бы тогда высадка англо-американских войск во Франции – именно этого ждала советская общественность. Но в Лондоне и Вашингтоне все вновь откладывали эту операцию, руководствуясь мотивами, ничего общего не имевшими с задачей сокращения сроков войны.

На следующий день, 13 августа, в 11 часов вечера переговоры между главой Советского правительства и британским премьером возобновились. Сталин вновь упрекнул западные державы в том, что они не выполняют взятых на себя обязательств. Он напомнил, что всего лишь два месяца назад, когда Молотов был в Лондоне, там договорились об открытии второго фронта в 1942 году. Поскольку теперь выясняется, что эта операция не состоится, Красная Армия может оказаться в сложном положении. Глава Советского правительства далее подчеркнул, что совершенно необходимо, чтобы второй фронт в Северной Франции был открыт именно в 1942 году. Перенесение этой операции на следующий год может сделать ее еще более трудной. Сталин вручил Черчиллю меморандум, в котором подробно излагалась позиция Советского правительства. В нем, в частности, отмечалось:

Ознакомившись с меморандумом, Черчилль, вопреки фактам, принялся уверять, что никакого определенного решения об открытии второго фронта в 1942 году якобы вообще не было. В конце концов он заявил, что ответит на этот меморандум в письменном виде.

Затем британский премьер стал распространяться о том, что планы высадки в Северной Африке это, по его мнению, наилучшая возможность помочь Советскому Союзу. Обращаясь к Гарриману, Черчилль предложил ему высказать свое мнение.

Гарриман поддержал премьер-министра Англии и заявил, что принятое сейчас в Лондоне и Вашингтоне решение является результатом серьезного взвешивания всех обстоятельств.

– Я хочу доложить, сказал Гарриман, что, по мнению президента Рузвельта, намеченное мероприятие отвечает интересам Советского Союза. К тому же эти действия обещают нам успех…

Все эти доводы не поколебали Сталина. Он повторил, что западные союзники пренебрегают необходимостью поддержать Советский Союз именно сейчас, когда это особенно важно. Обращаясь к Черчиллю, он не без иронии сказал:

– Британская армия не должна так сильно бояться немцев…

Черчилль вспылил: он-де возмущен таким обвинением и может простить это только потому, что восхищается героической борьбой Красной Армии. Немного успокоившись, Черчилль добавил, что Сталин не должен упускать из виду существование такой водной преграды, как Ла-Манш. Затем Черчилль стал распространяться о том, что на протяжении первого периода войны Англия, дескать, одна стояла против немецких армий, хотя, как известно, основная акция британской армии в то время заключалась в поспешной эвакуации с европейского континента через Дюнкерк. Далее Черчилль скороговоркой повторил все те же аргументы против вторжения во Францию в 1942 году, не давая переводчику возможности воспроизвести его слова по-русски. Когда, наконец, Черчилль сделал паузу и переводчик с трудом попытался изложить то, что он говорил, Сталин прервал его.

– Дело не в том, – сказал он, – какие слова произнес премьер-министр, а в том, что он продемонстрировал нам здесь свою решимость и боевой дух…

Это замечание несколько разрядило обстановку. Разговор перешел на другие темы. Сталин выразил беспокойство по поводу приостановки конвоев, идущих в Мурманск и Архангельск. Катастрофа с конвоем «PQ-17», сказал он, не должна привести к задержке поставок. Гарриман в принципе согласился с этим, но подчеркнул необходимость более широкого использования южного маршрута через Персидский залив и Трансиранскую железную дорогу, а также пути, ведущего из Аляски в Сибирь.

Черчилль снова поднял вопрос о посылке британских войск после осуществления операции «Факел», чтобы «помочь Красной Армии» несением гарнизонной службы на Кавказе. Сталин не проявил интереса к этому предложению.

В 8 часов вечера Сталин, принимая гостей, собравшихся на обед в Екатерининском зале Кремлевского дворца, был в отличном настроении. Как будто и не было накануне неприятного разговора с Черчиллем и Гарриманом по поводу второго фронта. Но Черчилль в начале вечера явно был не в своей тарелке после резкого разговора со Сталиным, нервно дымил сигарой и часто прикладывался к коньяку.

Между Черчиллем и Сталиным вскоре завязался оживленный разговор – начиная от военной тактики и кончая проблемами послевоенного устройства. Время от времени к беседе подключался Гарриман. В частности, он поднял вопрос о возможности встречи между премьером Сталиным и президентом Рузвельтом, спросив, когда и где такая встреча могла бы состояться. Сталин заметил, что эта встреча имела бы очень важное значение, и предложил провести ее как-нибудь зимой, когда он не будет столь сильно загружен делами фронта. Что касается места встречи, то назывались различные пункты – от Алеутских островов до Исландии.

Затем Сталин перешел к текущим вопросам. Он выразил недовольство задержкой с отправкой конвоев в северные порты Советского Союза и высказал пожелание, чтобы правительства Англии и США приняли меры к ускорению поставок. Черчилль и Гарриман обещали это учесть.

К концу обеда Сталин стал произносить тосты в честь различных родов войск Красной Армии, подходя соответственно к каждому из маршалов и генералов, командующих этими войсками. Из иностранцев тоста Сталина удостоился только президент Рузвельт. Черчилль был явно обижен, но молча проглотил эту пилюлю.

Кофе пили за маленьким столом в комнате, примыкавшей к Екатерининскому залу. Здесь продолжался непринужденный разговор. Сталин и Черчилль обменивались воспоминаниями о различных периодах советско-английских отношений. Заговорили, в частности, о поездке леди Астор в Москву в тридцатые годы. Сталин сказал, что леди Астор уверяла, будто Черчилль конченый человек, что он никогда не будет играть никакой роли на политической сцене. Но Сталин был тогда иного мнения. Он сказал леди Астор: