Кровать была широкой, полуторной. И длинной - покрывало в ногах обнажало простыни. И девственной. Сергей никогда не был здесь, вообще не заходил в комнату, минуя ее, если ему требовалось пройти мимо, не заглядывал, спеша в другой конец квартиры, в библиотеку или зимний сад. Все их встречи проходили противоположной стороне. В той части квартиры, что окнами выходила во двор. На сквер с редкими прохожими, всегда спешившими по неотложным делам, чистый ухоженный сквер, где пересекались цементные и гаревые дорожки, а аккуратные изгороди оберегали цветники, с всегда пустыми деревянными узорчатыми скамейками под всегда работавшими коваными, причудливо изогнутыми фонарями и вечно чистыми урнами. Дети никогда не играли в сквере, ни разу она не видела и не слышала под окнами веселящуюся ребятню.... Да и невозможно представить себе было возню малышей или подростков в этом дворе, шумную и озорную. Невозможно было представить беготню по чистым, геометрически выверенным тропкам и газончикам, огражденным бордюрным камнем, радостное ковыряние в идеально чистой песочнице, засыпанной белым морским песком, под грибком с лубочными картинками. Точно все это предназначалось для чего-то иного.
      Чего-то, что не имелось ни у кого из живущих в доме. Нечто им не принадлежащее. Пока? уже?
      Прошла еще минута - постель разобрана. Полностью готова. Откинут край одеяла - последний штрих. И теперь пора идти за светлой; за Светланой.
      Держась легко и непринужденно, в точности так же, когда всходила она по лестнице на второй этаж заведения. И встретила женщину, спешащую вниз, чей взгляд легко проходил сквозь предметы... взгляд, оставленный в кабинке для просмотра. Она была схожа с той женщиной, в недолгие минуты, проведенные без светлой, без Светланы.
      Девушка снова оглядела девственную кровать. Надо было идти, но..., что-то удерживало и она продолжала стоять перед кроватью, напряженно вглядываясь в загнутый край одеяла.
      Она провела рукой по простыни и почувствовала... как объяснить? Тишину... комнаты, нет, всей квартиры. Тишину окружающего пространства: вещей и предметов, окон и стен, пола и потолка. Тишину, только тишину... ничего более.
      Светлана услышала шаги и внутренне собралась. Выпрямилась на слишком мягком диване. Блики, бегавшие по столешнице остановились в ожидании, замерли; она оторвала взгляд от лакированной поверхности и прислушалась к приближению. И изменила позу. Поза важна, подумалось, напомнилось ей, первый взгляд чаще всего бывает решающим в такие минуты. Все, что после, лишь его следствие.
      Она напоследок окинула взглядом комнату, и в этот момент в гостиную вошла Марина. Светлая ошиблась, бесшумный паркет подвел ее, хозяйка пришла раньше. Чуть-чуть раньше, чем она ожидала.
      Девушка подошла к светлой. И только последний шаг внезапно замедлился. Нерешительный, он оборвал ритм движения, спутал и скомкал.
      Она протянула руку. Пальцы дрожали, и светлая заметила это. Подала руку. Новое соприкосновение. Ничего успокаивающего Тысячи иголочек сорвались с самых кончиков пальцев, пронзив протянутую ладонь.
      Она поднялась и была увлечена, охотно поддаваясь и приноравливаясь к шагу, и следя неотрывно за словами хозяйки, которые должны были в эти мгновения сорваться с ее уст. Но ничего не было, Марина молчала, просто шла, увлекая светлую за собой, и светлая старалась не сбиться с избранного шага и не пропустить самый важный момент - миг начала. Светлана чувствовала руку, лежащую на ее обнаженной талии, ощущала холодок прикосновения - и снова ждала. Марина смотрела прямо, глаза ее не отрывались от светящегося параллелограмма коридора. Она не оборачивалась, каждый миг, которого ждала светлая, был ей пропущен.
      Кровать была холодна. Они обе ощутили это, едва вошли в спальню. Марина во второй раз. И от этого обе вздрогнули, синхронно, и потому каждой показалось, что непроизвольный мышечный рефлекс пробежал по коже другой.
      Марина сама раздела ее. Светлана замерла, она пыталась отыскать глаза хозяйки дома, чтобы встретиться с ними, но Маринин взгляд всякий раз ускользал прочь. Она долго возилась с крючками бюстгальтера, точно оттягивала неизбежное. наконец, сняв, повесила его на спинку кресла.
      Светлая снова вздрогнула, когда пальцы коснулись резинки на бедрах, вздрогнула, хотя и ожидала этого робкого прикосновения. Ей подумалось, что это от холода.
      Прикосновение длилось долго, очень долго, пальцы медленно спускались вниз по бедру, к коленям, икрам, точно кожу, отделяя последнюю полоску одежды. Светлая сглотнула подступивший к горлу комок. А затем переступила с ноги на ногу.
      Неслышный хлопок белья о спинку кресла и новое прикосновение. Ладони.
      Марина замерла перед ней, одним коленом упираясь в пол. Затем медленно, через силу, выпрямилась.
      Ладонь примерзла к бедру.
      Светлана прижалась, обняла и начала расстегивать крючки вечернего платья Марины. Бездвижная ладонь отвлекала, и она медлила.
      Платье упало на пол, оставив Марину в черном. Она улыбнулась про себя. И, отойдя на шаг, начала танец.
      Тот самый танец. Медленный, пряный, захватывающий. Шаг за шагом, жест за жестом. Светлая повторяла его не отступив ни на йоту от виденного хозяйкой, от исполняемого на сцене с темной. Множество раз. Начав с самого начала. Шаг за шагом продвигаясь к концу. Тому, что был явлен Марине дважды в эти сутки, многажды до этой ночи. Тому, что исполнялся светлой и темной каждую ночь.
      Марина захолодела. И почувствовала какой легкой и хрупкой - какой чуждой - становится с каждой прошедшей минутой. Такой хрупкой - одно легкое прикосновение и случится невозможное. Необратимое. Звон и боль расколет ее. Свет затопит. И другая темная, возьмет силу над ней.
      И она подняла - с усилием, с мукою, с напряжением нервов и мускулов руки. И остановила светлую, коснувшись ее.
      Только так наваждение спало. Видение прежнее и прежнего вернулось. Или то вновь явь была, та явь, что виделась ей мгновение в просмотровой кабинке, та явь, что мороком обвила ее, ледяным ветром обдула и снова исчезла за завесью.
      Да и что видела она перед тем, как остановиться - сухие ломкие движения, то замедленные, то поспешные, обвивавшие ее, затачивающие в морозные болезненные петли, каждым кругом сужающиеся, уплотняющиеся и твердеющие? Танец ли то был или в яви действо это имело другое название и назначение? Что мог видеть сторонний наблюдатель из кабинки, из множества несуществующих кабинок вокруг них - ту же болезненную грацию ломких шагов, колких движений?
      Она тряхнула головой, прогоняя явившиеся ей тяжкие видения яви. И светлая, остановившись этому по знаку немедленно. Не так. Иначе. По-другому. Она умела иначе - и прикоснулась к темной. К новой своей партнерше. И стала опускать грацию, касаясь губами обнажившуюся грудь..
      И снова была прервана.
      Не танец был нужен, иное. Совсем иное. Что, подскажет только она сама.
      Она сама торопливо избавлялась от грации, от остатков черного, без помощи замершей светлой. Совсем иное. Такое иное, как не свет - тьма. Как не вакуум - тишь. Как не колкий мороз по пальцам - нежное дыханье. Только как объяснить это?
      Ни слов, ни жестов не было дано ей для понимания. Ни мыслей, ни чувств. Иное было. Как не прогнать сон холодною, ломкой явью, пытающуюся вернуть себе прежнюю власть над ней. Как не изменить сна, - не изменить сну. Как следовать ему? - чтоб не порвалась картинка, чтоб не истаял звук, и не повеяло морозцем от теплой чуть шершавой кожи.
      Значит, не в той, что танцевала, причина, не в движениях ее, не в словах и жестах. И не в том, что танцевала она. Но сейчас нужно то необъяснимое, что не выразить ничем, а можно лишь ощутить отсутствие его.
      Она освободилась от всего черного, что составляло различье. Откинула дальше край одеяла, нарушив его мерзлую монолитность. И лишь затем, тихо, едва слышно попросила у светлой, сказала ей:
      - Выключи свет, - прошептала она, и светлая исполнила просьбу. Коснулась клавиши, и смотрела как медленно, неохотно смиряясь с потерей пространства, с властью времени, уходит, меркнет, электрический свет. Как тускнеют лампочки, и белое свечение их переходит в желтое, оранжевое и потухает совсем. Насовсем.
      И тогда покой и тишь снизошли на нее. Она накинула одеяло, размашистым жестом, плавным и нежным, исполненным той легкости, что опустилась на ее плечи и заключила в свои объятья. Накрыла себя и ее, мягко притянув с краешка кровати, плотнее прижалась к светлой. И замерла - в ожидании. В успокоении. В блаженной недвижности.
      И прежний сон оставил ее, иной пришел на смену ему. Объял, увлекая за собою. Запамятовал, подарив новую память.
      Новые миры и новые жизни подарил ей, бесконечную череду, и каждая следовала за каждой, и не было меж ними перерывов, как и не было торопливых смен. Как прилив следует за отливом, как набегающая волна оставляет берег, чтоб волна следующая омыла его, так размеренно меняют друг друга сны, следуя каждый за каждым. В свое строгое время. Время, у которого нет границ.
      Марина задышала спокойно и ровно. Объятия ее ослабли, и пальцы сами соскользнули с плеча.
      Светлая почувствовала это и поднялась осторожно, и села на кровати, стараясь не потревожить дарованный сон. Она оглянулась, и ей показалось, что Марина улыбается - чему-то своему, далекому, что может принадлежать лишь ей и никому, кроме нее в целом мире. Девственный сон снизошел на нее, и она отдалась ему. Одному.
      Светлана была чужой в этих объятиях. И она поспешила покинуть их. Но прежде чем оставить спящую, - а иначе для нее невозможно уйти было, светлая обошла все комнаты. Одну за одной. И в каждой гасила свет. Искала выключатели, прятавшиеся от нее в самых разных местах, упрямо находила их, скрывавшихся то за креслом, то под диваном, то скрытых пуховыми игрушками, то затаившимся за картиною, находила и нажимала, давила клавишу или кнопку. И свет умирал, то медленно, то мгновенно.
      И лишь когда последний его источник в прихожей остался, она закончила свой обход. Подошла к вешалке, сняла норковую шубу и запахнулась в нее. На улице холодно, морозное небо заглядывало колючими звездами в окна домов. Марина не видела его, не чувствовала холода, исходившего от него, скрывшись от этого мира в девственных сновидениях своих. Тонкая улыбка озаряла ее лицо.
      Дожидаться она не решилась. В кармане норковой шубы оказалось несколько мятых червонцев, должно быть, сдача. Ей должно было хватить на ночное такси.
      Последний раз заглянула она в спальню, чтобы притворить за собой дверь. В далеком свете прихожей лицо Марины едва виднелось, но улыбка все же была различима на нем. Она грустно вздохнула и подумала о наступившем завтра, пришедшем на смену вчера всего четыре часа назад. Но наступившим только для нее, для Марины новый день придет поздним утром, наверное, даже днем. Совсем другим днем, так не похожим на все ее дни, сколько их ни было, сколько ни будет.
      И она покинула спальню.
      Последний источник света был давлен и погас немедленно. Она запахнулась в шубу и открыла дверь. Так же осторожно, стараясь не шуметь, как выходила из спальни, она покинула квартиру. И закрыла дверь за собой. Щелчок дверного замка был едва слышен ей, до спальни он уже не добрался.
      Весь Октябрь 01