Глава 3

Прошел час или всего несколько мгновении, и вот они оба уже лежат раздетые. Как это произошло, Ребекка не знала, — время, да и все остальное перестало для нее существовать. Бенедикт был единственной реальностью. Ее всегда пугала страсть, которую этот человек пробуждал в ней, но теперь, в его объятиях, страх улетучился.

Она прижалась губами к его шее и прикоснулась языком к загорелой коже; его пульс участился, а мускулистое тело напряглось. Ее удивило то, что он выругался; но остановить он ее не остановил. Соленый вкус его кожи заворожил Ребекку, рука ее скользнула вниз, вдоль груди. Она потерялась в океане ощущений, порабощенная созерцанием его мужской красоты.

И вдруг Ребекка замерла; что-то пробормотав, он застонал и неожиданно опустился на нее. Его губы провели огненный след от шеи до груди, и от потрясения у нее вырвался порывистый вздох. Затем его крупное тело заслонило вечерний свет, и на мгновение она испугалась этой огромной черной тени, которая закрыла собой весь мир. Потом его рука завладела ее грудью.

Тело ее содрогалось от наслаждения, каждый нерв, казалось, болезненно трепетал. Жар его тела опалял.

— Я тебя хочу, ничего не могу поделать, — целуя то одну грудь, то другую, глухо простонал Бенедикт.

Ребекка захлебнулась затопившей ее чувственностью, о существовании которой она и не подозревала. Так уж сложилось, что жизнь до сих пор не подготовила ее для подобного торжества эротики. Ее тонкие пальцы скользили по его бедрам, и она ощущала, как мускулы его сжимаются, не давая плоти окончательно раскрепоститься. Он отстранил ее руку.

— Боже… Прости меня, Гор…

И вдруг ей показалось, что ее пронзило кинжалом. Хрупкое тело Ребекки забилось от неприятия того, что он с нею сделал.

— Нет, нет, я не верю… — прошептал Бенедикт сквозь зубы.

Боль утихла, и Ребекка вновь погрузилась в поток желания. Она обхватила его широкие плечи, не замечая, как впивается ногтями ему в мышцы.

Бенедикт притих, каждый мускул его крупного тела был сжат непереносимым напряжением. Она взглянула в его пылающее лицо и взмолилась:

— Не уходи, пожалуйста…

Ее слова словно прорвали плотину; напор дикой страсти должен был ее испугать, но вместо , этого она устремилась ему навстречу. Вихрь 1 чувств подхватил ее; она прижалась к нему, и ее ; стройные ноги обхватили его торс. Из груди вырвался крик, казалось, тело ее рассекло пополам.

Сквозь слезы она повторяла его имя. Мир вокруг нее взорвался, и ее — их вместе — закружило в безумном круговороте. Тела их слились, как сливаются капли росы, и его дикий гортанный стон опалил ей губы, когда влага жизни соединила их. Теперь она принадлежит ему целиком. Они стали одним существом…

Ребекка когда-то читала о сексе, но ничего из прочитанного не могло сравниться с действительностью. Невозможно вообразить себе, думала она после свершившегося, чтобы какая-то другая пара во вселенной могла переживать то, что случилось с ними, с ней и Бенедиктом. Его голова лежала на ее плече, прерывистое дыхание сотрясало могучее тело. Она протянула руку, чтобы отбросить прядь волос с его влажного лба, и уже собиралась было поведать ему свои мысли.

Он дернул головой и в ярости схватил ее запястье. Все еще тяжело дыша, он с откровенным гневом процедил:

— Ты была девственницей. Черт знает что такое, Ребекка! — И, отвернувшись от нее, уселся на постели.

Неземное ее блаженство мигом улетучилось от этого враждебного тона. Что случилось? Почему он недоволен тем, что она девственница? Совершенно непонятно. Она приподнялась и, протянув руку, робко дотронулась до крепкой его спины.

— Что-нибудь не так? — спросила она со страхом в голосе.

От легкого ее прикосновения он резко вскочил и повернулся к ней лицом; позабыв о своей наготе, он сверлил ее темными враждебными глазами.

— Я был уверен, что ты порочна, но, Боже мой, подумать только. Гордон, бедняга, ушел в могилу, даже не познав женщины. Что ты с ним сделала, душила его поцелуями, пока он не обезумел от желания?

Ребекку сотряс озноб, нет, не от холода, но от леденящего ужаса, который поднимался по позвоночнику, подступая к сердцу.

— Я тебя не понимаю, — прошептала она, попыталась поднять на него глаза и вновь потупилась, ослепленная злобностью его взгляда.

— Тебе стыдно, сука!

Его жестокие слова хлестнули ее словно плетью, но на сей раз она смело подняла голову. Она все еще не понимала, что же такое произошло, но упоминание о Гордоне насторожило ее. Надо объяснить этот печальный эпизод, Бенедикт должен понять, ободряла она себя. Ведь он ее любит, а она не сделала ничего дурного.

— Как там тебя в газетах окрестили? Крошка Лолита! Карманная Венера! — Он смерил взглядом ее обнаженное тело с явным презрением. Ребекка выпрямилась и перебросила копну спутанных волос за спину. От потрясения она не могла говорить. И так ничего и не сказала. Прежде она собиралась объяснить ему все об этом печальном случае, но его близость, их любовь изгнали все посторонние мысли из ее головы. А теперь… теперь уже поздно.

Его темный взгляд проследил за движением ее рук, затем задержался на груди и снова уставился ей в лицо.

— Я вполне согласен с газетами. Внешне ты отвечаешь всем желаниям мужчины: умна, красива, прекрасно сложена, страстна, но в душе у тебя нет ни капли женственности. Ни тепла, ни сострадания.

Она смотрела на него, на человека, которого любила, которому лишь мгновение назад отдала все, и не узнавала его. Глаза ее вновь и вновь пробегали по его могучему, еще влажному от пота телу; ее руки ласкали это тело, она целовала эти губы. Ребекка встряхнула головой, чтобы сбросить наваждение. Этот высокий нагой мужчина, исходящий злобой, был чужим. Как мог он так обойтись с ней?

— Что, тебе нечего сказать в свою защиту?

— Я не думала, что мне придется обороняться от нападок собственного жениха, — сказала она холодно. — Я полагала, что уж ты-то, Бенедикт, не веришь желтой прессе, во всяком случае, не настолько, чтобы заучивать слово в слово. А ведь с тех пор прошло уже много лет. Мне тогда едва исполнилось восемнадцать. — Интересно, как он это обнаружил? Впрочем, какое это теперь имеет значение? Достаточно того, что он узнал и тут же подумал о ней плохо. Она ожидала лучшего отношения к себе от человека, которого любила. Бенедикт захохотал:

— Газеты, конечно, порой преувеличивают, но моя собственная мать показывала мне дневник Гордона — последнюю запись перед его смертью.

— Твоя мать? — пролепетала, похолодев, Ребекка. Ради всего святого, какое отношение ко всему этому имеет его мать?

— Да, Ребекка, Гордон Браун — мой единоутробный брат, а ты сгубила его, — произнес он безжалостно.

Ребекка тихо застонала; теперь все его поведение приобрело по-настоящему зловещий смысл.

— Думаю, что ты начинаешь понимать… Ребекка, — с расстановкой выговорил он ее имя. — Ребекка — это ведь из древнееврейского? Чародейка. Соблазнительница. Расскажи-ка мне, моя любимая, моя невеста, как ты себя чувствуешь, когда сама попала в ловушку? — злорадно протянул он.

Как себя чувствуешь? — прозвучало в ее ушах словно эхо. Ей казалось, что она распадается на миллион частиц. Но она не даст Бенедикту насладиться зрелищем ее полного уничтожения. Она медленно отвернулась от него и спустила дрожащие ноги по другую сторону кровати; ухватив край простыни, она потянула ее на себя и обернула свое обнаженное тело. — Затем невероятным усилием воли встала на ноги. И лишь тогда повернулась к нему лицом — между ними стояла кровать.

— Следователь вынес заключение о случайной смерти, — тихо сказала она. Почему он обвиняет ее? Она абсолютно ни при чем.

— Да, но мы оба знаем, откуда такое заключение: не компрометировать же добропорядочную католическую семью. Мать не показывала при расследовании дневник ее юного сына — с излияниями о безнадежной любви. Ты собиралась бросить его на следующий день и отказалась от предложенного им кольца.

Бенедикт обошел вокруг кровати, схватил ее левую руку и потер большим, пальцем обручальное кольцо, наблюдая за ней. В золотисто-карих глазах блеснул дикий огонь. Она взглянула на их соединенные руки.

— Гордон купил тебе это кольцо много лет назад, но от него ты принять его не пожелала. Не правда ли, ирония судьбы? Ты чуть было не вырвала то же самое кольцо у меня из рук, когда я предложил его тебе, — цинично проговорил он. — Но ведь ты меня любишь, это так лестно! — Он приподнял ей подбородок, принуждая взглянуть ему в лицо. — Не правда ли, Ребекка?

Она вспыхнула от чувства униженности.

— Нет, не люблю, — солгала она, впрочем, лишь наполовину. Она любила Бенедикта, но не этого мстительного незнакомца. Как может она любить человека, когда каждый его взгляд излучает ненависть!

Напряжение спало с его мускулов, когда она сказала «Нет», и он отдернул от нее руки, как если бы прикосновение к ней было заразным. Она почти физически ощущала исходящую от него злобу и, покрепче обернув себя простыней, собрав ее складками наподобие малоазийского балахона, с достоинством отступила назад — и чуть было не упала, запутавшись ногами в простыне.

Бенедикт подхватил ее и сжал за плечи, удерживая около себя.

— Поступки говорят громче слов, милая моя, и то, что отвергают губы, жаждет твоя плоть, — проговорил он с грубым триумфом. Его дерзкий взгляд упал на ее полную, с затвердевшими сосками грудь, обрисованную мягким шелком простыни.

С пунцовым от негодования лицом она попыталась оттолкнуть его:

— Нет!

— Пятнадцать минут назад ты молила меня о любви. Теперь, я думаю, ты можешь понять, какие муки испытывал мой брат, когда ты его отвергла, — сказал он злорадно и, подняв ее как перышко, бросил на кровать. — Оставайся здесь и обдумай все, пока я приму душ и оденусь. Тогда мы поговорим. — Последние слова прозвучали угрожающе.

«Обдумай все…» Скорее прочь отсюда! Она вскочила, нашла на полу трусы, бюстгальтер и быстро оделась. Ужас переполнял ее; предчувствие беды заставило ее поехать в Лондон, и предчувствие оправдалось. Она была слишком ошеломлена, чтобы в полной мере оценить случившееся, но понимала, что подставила себя сама.

Бенедикт был прав, когда говорил, что она чуть было не оторвала ему руку вместе с кольцом; воспоминание об этом оскорбляло ее. События последних недель чередой пронеслись в голове. Бенедикт никогда ее не любил, даже их близость была фальшью с его стороны. Она вспомнила, как он сказал: «Прости меня, Боже»… или «Прости меня, Гордон»? Он никогда не хотел обладать ею, это она сама бросилась в его объятия.

Трясущимися руками она застегнула пуговицы на платье и сняла кольцо с руки. С мечтой о любви и замужестве было покончено.

Она подняла голову на звук его шагов. Бенедикт выглядел великолепно. На нем был синий дорожный костюм из хлопчатобумажного велюра; темные волосы, еще влажные после душа, были зачесаны назад, открывая высокий лоб.

Ребекка вспыхнула, у нее засосало под ложечкой при мысли о том, что она его потеряла. Но нет, никаких сожалений! Она подавила в себе непрошеную горечь утраты и хладнокровно посмотрела ему в глаза. На ее протянутой руке лежало кольцо.

— Возьми его обратно. Я все поняла, Бенедикт. — Он жаждал мести и использовал ее любовь для достижения своей цели.

— О Боже, нет, оставь себе эту безделушку, она предназначалась тебе. Если я когда-нибудь и подарю кольцо женщине, оно будет стоить в тысячу раз дороже.

Ребекка вглядывалась в его высокомерное насмешливое лицо. Господи, какая же она была дура! Почему сразу не обнаружила его жестокой, безжалостной натуры? Наверное, потому, что ее ослепила любовь…

Ей было больно смотреть на него. Она отвела взгляд и бесцельно оглядела комнату. Тяжелые шторы, мягкий, кремового цвета ковер и, наконец, огромная кровать. Как и все в доме, обстановка была элегантной и очень дорогой. Сама она не вписывалась в эту обстановку и никогда не впишется. Гордон не говорил ей о кольце, ему и не пришлось бы говорить, когда он узнал… Он не хотел ей причинять боль своим уходом из жизни. Она улыбнулась. Да, он был таким. Прежде всего думал о других.

— Ребекка… — Бенедикт дотронулся до ее плеча.

Вздрогнув, она подняла на него влажные от слез глаза.

— Не прикасайся ко мне… Ты не прав, Бенедикт, в одном: Гордон купил это кольцо с любовью в сердце; какое бы дорогое кольцо ты ни купил, по сравнению с ним оно ничего не стоит. У тебя нет сердца.

Лицо Бенедикта потемнело от нескрываемого гнева, и это хоть немного ее утешило.

— И ты смеешь мне это говорить? Хочешь, я процитирую тебе последнюю запись в его дневнике? — И он продекламировал, придавая словам самую циничную интонацию:

— «Бэкки… я люблю ее. Милая Бэкки! Но теперь я знаю, она никогда не будет носить мое кольцо. Она сияет, как самая яркая звезда в небесах. Ее ожидает блестящее будущее. А у меня жизнь кончена…» Бедный малый, совсем сдурел из-за тебя, ты убила его точно так, как если б вонзила кинжал ему в грудь. И не говори мне о сердце, — усмехнулся Бенедикт. — Ты не понимаешь значения этого слова. Но, клянусь, я обучу тебя!

— Не думаю, — спокойно ответила она, не желая больше иметь дело с этим человеком. Она обошла его и направилась к двери. Ей казалось, что она видит кошмарный сон. И если сию же минуту не уйдет, то окончательно погибнет. Она шла пошатываясь, словно по краю пропасти.

Открывая дверь, она подумала, что если поспешить, то можно еще успеть на последний поезд в Оксфорд.

— Ты куда? — резко окликнул он ее. — Я еще с тобой не закончил.

Она медленно, в каком-то забытьи, обернулась и посмотрела на него:

— Нет, ты уже закончил.

Он подскочил к ней и, схватив за длинные волосы, повернул к себе.

— Оставь меня, — сухо сказала она, — я должна успеть на поезд.

Его чувственные губы понимающе ухмыльнулись:

— Но ведь ты собиралась ночевать, Ребекка. Ты ведь хочешь меня, и сама знаешь, что хочешь.

Она увернулась от него, а когда он попытался последовать за ней, оглянулась, зло сверкая фиолетовыми глазами.

— Я слышала, что ученые бывают сумасшедшими, но ты побил все рекорды, — произнесла она враждебно. — Я бы не пожелала тебя, даже если б ты оставался последним мужчиной на земле.

К ее удивлению, он расхохотался:

— Довольно странно звучит, принимая во внимание, что мы обручены.

Она взглянула ему в лицо: в его золотисто-карих глазах была издевка и еще что-то, чего она не могла понять. Затем весь абсурд ситуации внезапно поразил ее. Обручены? Что за насмешка!

— Ты ведь никогда не думал жениться на мне?!

Он прищурился:

— Фактически я не делал тебе предложения, а ты что думаешь по этому поводу? — В голосе его звучала насмешка.

Посрамленная, она не смогла ничего ответить. Он прав, и, повернувшись, она пересекла холл, спустилась вниз и, машинально собрав свои свертки со стола, бросила на него кольцо. Рука Бенедикта задержала ее уже в подъезде.

— Погоди, ты же не можешь ночью бродить по Лондону. Я отвезу тебя на станцию, — проговорил он довольно вежливо.

Она села в машину подальше от него, готовая криком кричать на весь мир от отчаяния, и непроизвольно , сжала кулаки так крепко, что суставы пальцев побелели. Незачем знать этому бесчувственному животному, какую боль он ей причинил.

— Я отвезу тебя в Оксфорд, — сказал Бенедикт, нарушив ледяное молчание.

— Нет, спасибо. У меня есть обратный билет на поезд.

— Ну и что? На машине быстрее. — Он бросил на нее косой взгляд, мрачная улыбка кривила его губы. — Я люблю сидеть за рулем.

Самодовольное высокомерие этого человека поражало ее.

— Но мне неприятно ехать с тобой, — вырвалось у нее. — Чем быстрее я избавлюсь от твоего злобного присутствия, тем будет лучше для меня.

Его сильные руки сжали руль, и он развернул машину в направлении к станции.

— Вероятно, это твой комментарий к разрыву нашей помолвки? — спросил он, бросив в ее сторону внимательный взгляд.

С горьким сарказмом она ответила ему его же словами:

— А ты что думаешь?

Он остановил машину у вокзала. Ребекка нажала на ручку дверцы.

— Подожди, Ребекка. — Повернувшись на сиденье, он взял ее за плечи; темные глаза изучающе впились ей в лицо. — Я не имел в виду… — Он замялся. Она ни разу не видела его неуверенным и, несмотря на желание уйти, против воли замешкалась. — Я не думал, что все так закончится, и… если будут какие-нибудь осложнения… я тебе помогу.

У нее вырвался истерический смешок. Осложнения? Что за чушь? Она будет страдать всю оставшуюся жизнь.

— Нет, спасибо, спасибо.

— Я настаиваю, Ребекка. Если ты будешь беременна, я хочу об этом знать.

Она побелела как полотно. Неужели она так ничего ему и не ответит? Собрав все свое самообладание, она вскинула голову и отчеканила:

— Ты знаешь, Бенедикт, я, вероятно, произвела на тебя впечатление круглой дуры, но это не так. Ты сам однажды заметил, что я великий организатор. Еще неделю назад я начала принимать противозачаточные таблетки. Так что не волнуйся. — Не дожидаясь ответа, она открыла дверцу и вышла из машины.

Бенедикт не пытался ее остановить. Она быстро зашагала прочь, выпрямившись, с высоко поднятой головой, и ни разу не обернулась. О Боже, молилась она, дай мне силы. Мне бы только сесть в поезд и добраться до дому раньше, чем я свалюсь.

Ребекка сидела, съежившись, у окна вагона, глядя в темноту; огни города слепили ей глаза. Она была в шоке, в состоянии оцепенения, но где-то в темных тайниках ее сознания притаилась непереносимая боль. Мысли вернулись в прошлое, и печальная улыбка тронула ее губы. Гордон Браун! Бедный, нежный, заботливый Гордон. Он пришел бы в ужас, если б узнал, как Бенедикт распорядился его кольцом…

Это случилось летом, до того, как она начала слушать курс в университете. Ее отец проводил отпуск дома в Дэвоне. Сидмауз, маленький приморский городок, славился фестивалями народной музыки, а ее отец был поклонником этого жанра.

В середине июля, в первую неделю каникул, Ребекка и повстречала Гордона Брауна. Она шла по берегу, наслаждаясь солнцем и морем, когда ее чуть не сбила стрела ялика, раскачивающаяся во все стороны от ветра; она вовремя пригнулась, но все-таки упала на спину, поскользнувшись на гальке.

Молодой парень, высокий белокурый Адонис, выскочил из воды и помог ей подняться. Вот так они и подружились. Он сказал ей, что учится на первом курсе университета в Эссексе, а когда она скромно призналась, что собирается в сентябре поступить в Оксфорд, назвал ее «гигантом мысли».

В последующие недели они виделись чуть ли не ежедневно. Он учил ее управлять яликом, они гуляли в окрестностях городка, завтракали в маленьких ресторанах в прелестных деревеньках — Ситон и Бир. Им было хорошо вместе. Ее новый приятель гордился своей малолитражной красной автомашиной, в ней они разъезжали по Дартмуру и вокруг него.

Она почти никогда не видела его по вечерам: вечера он проводил с матерью. Раза два он просил Ребекку составить им компанию, но она отказалась. Вечерами она оставалась с отцом.

Он мало рассказывал о своей семье. Она знала лишь, что его мать француженка, но живет в основном в Англии, так как отец у него англичанин. Гордон проводил каникулы с матерью потому, что его отец и старший брат погибли и мать так убивается, что он должен заботиться о ней. Гордон признался, что тоскует по отцу, но со старшим братом, родным по матери, он никогда не был особенно близок, зато мать души в нем не чаяла.

Трагедия произошла в конце августа, на исходе каникул. Вспоминая прошлое, Ребекка теперь сознавала, что уже тогда намечались признаки несчастья, но она была слишком молода, чтобы понять это. В понедельник она не виделась с Гордоном, у него были дела в Лондоне; во вторник они отправились на ялике, и он сильно ударился головой о стрелу.

Она засмеялась и сказала, что нужно быть осторожнее или приобрести ялик побольше, если он хочет сохранить голову в целости. Но он не смеялся. Вместо этого он со всей серьезностью заявил: «Удар по голове ничего не изменит, Бэкки; хуже, чем есть, уже не будет».

Ребекка крайне озадачилась странной его репликой, но с расспросами не приставала. День был превосходный; они привязали лодку в небольшой бухте и устроили на берегу пикник. Затем загорали рядом на подстилке, и Ребекка впервые стала догадываться о том, что Гордон глубоко к ней неравнодушен. Раза два они обменялись поцелуями, вот и все.

Он наклонился к ней, его мальчишеское лицо было нахмуренным, золотисто-карие глаза — печальны.

— Бэкки, я хочу, чтоб ты знала — последние недели были самыми счастливыми в моей жизни, и если бы обстоятельства были иными…

— Гордон, почему такой серьезный тон? — прервала она его признание, не зная, что ему ответить. — Я обещала папе провести завтрашний день с ним. Мы собираемся обшарить Лайм-Реджис, но у нас с тобой до моего отъезда остается еще один день. А потом мы можем переписываться; я уговорю папу приехать сюда на будущий год.

Гордон улыбнулся своей обаятельной улыбкой и нежно поцеловал ее в губы:

— Да, уговори его.

И в этот момент ей показалось, что он выглядит много старше своих лет.

Ребекка вздохнула. Теперь она понимала смысл последней записи в его дневнике. Он знал, что болен, и, вероятно, по здравом размышлении решил, что не должен дарить ей кольцо. Он был слишком добрым, чтобы обременять ее своими проблемами.

Она облокотилась на спинку сиденья и прикрыла глаза. Ритмичное постукивание колес успокаивало. Все это было так давно, она и не вспомнила бы, не случись этот сегодняшний кошмар с Бенедиктом.

Никогда больше она не видела Гордона. Следующий день она провела с отцом. Возвращались они в свое жилище на взморье уже затемно, и по пути к ней пристал совершенно незнакомый человек. Прежде чем она поняла, в чем дело, яркая вспышка осветила ее лицо и противного вида низкорослый мужчина забросал ее вопросами:

— Гордон Браун был вашим другом? Вы с ним поссорились? Видимо, поэтому он был сегодня один? Вы думаете, он нарочно пустил машину со скалы? Это было самоубийство?..

Пораженная Ребекка онемела; вопросы сыпались как пулеметная очередь. Она не помнит, что отвечала; помнит только, что была благодарна отцу, когда он втолкнул ее в дом.

Это была сенсация дня, изобретенная одной из самых низкопробных газетенок. Фотография Ребекки с распущенными волосами, в коротеньких шортах появилась на первой полосе. «Несчастный случай или самоубийство?» — гласил заголовок, а в тексте ей был присвоен титул «крошки Лолиты».

Через неделю состоялось следствие, которое пришло к заключению, что это был несчастный случай, и та же самая газета сообщила об этом на двадцать первой странице.

Бедный Гордон, вспоминала Ребекка с грустью, у него не было надежды на счастье. Ее отец присутствовал на следствии, а затем все ей рассказал. Следователь по уголовным делам дал разъяснения в своем докладе. Гордон обратился в медицинский центр университета еще в мае, жалуясь на головную боль. Обследования обнаружили опухоль в области мозга. В понедельник, перед гибелью, он посетил специалиста в Лондоне, где ему сообщили, что операцию делать нельзя. Он знал, что его ожидает скорая смерть. Патологоанатом обнаружил, что у Гордона произошло обширное кровоизлияние в мозг и, по всей вероятности, он скончался до того, как его машина сорвалась со скалы.

Двое пожилых людей, говоривших с ним за несколько минут до трагедии, сообщили, что он жаловался на головную боль — от перегрева на солнце, как он сказал, — и намеревался ехать домой. Они видели, как он сел в свою малолитражку и, очевидно, собирался дать задний ход — рука его лежала на спинке сиденья и он смотрел назад. Но почему-то передача не сработала, и машина покатилась вперед и сорвалась со скалы.

— Дорогая, что с вами?

Ребекка открыла глаза, смахнула скатившуюся на щеку слезу и увидела, что на нее с сочувствием взирает дама, сидящая напротив.

— Все в порядке, спасибо, — проговорила она, возвращаясь к настоящему.

— Вы уверены? Вы очень бледны.

— Нет, нет, не беспокойтесь, — ответила она, пытаясь улыбнуться. Скорей бы оказаться дома, в своей спальне, но туда еще надо добраться…

Глава 4

Ребекка тихо вошла в дом и на цыпочках поднялась по лестнице. Было уже за полночь, но теперь, когда в доме малыш, Мэри и Руперт могут быть все еще на ногах. Ей смертельно не хотелось с кем-нибудь из них столкнуться.

Она закрыла за собой дверь спальни и прислонилась к косяку; сумочка и свертки упали на пол. Дрожащими руками она расстегнула пуговицы на платье, и оно тоже соскользнуло на пол. Она проковыляла по комнате как старуха и повалилась на узенькую кровать.

Точно раненый зверек, съежилась она в постели, зарывшись под одеяло. Обняв мягкую пуховую подушку, уткнулась в нее лицом и дала волю слезам.

Она все плакала и плакала, хрупкое ее тело содрогалось, а звуки рыданий поглощались подушкой. Проплакала она так до тех пор, пока наконец горло не осипло, а слез больше не осталось; тогда она затихла, но боль внутри не отпускала…

Она повернулась на спину, положив подушку под раскалывавшуюся голову, и стала бездумно глядеть невидящими глазами в потолок.

Бенедикт Максвелл, человек, которого она любила, женой которого надеялась стать, виноват в ее душевных и физических муках. Самое страшное из всего случившегося было то, что он сознательно — с преднамеренной жестокостью, с хладнокровной осмотрительностью — добивался именно такого результата.

Когда она впервые увидела его, то подумала, что встретила человека, уже знакомого ей. Какая же она дура! Конечно, Бенедикт казался знакомым. А почему бы и нет? У него такие же золотистые глаза, как у его младшего брата. Если б она не была так очарована, не проявила бы проклятой доверчивости, ее аналитический ум сумел бы вычислить сходство значительно раньше. Вместо этого она забила себе голову мечтами о любви и вечном счастье.

Ребекка тяжело вздохнула; впервые за все эти ужасные часы она ясно осознала свою глупость. Ведь все было так очевидно. Бенедикт едва заметил ее, когда их познакомили. И лишь когда Руперт назвал ее полным именем, он направил на нее свои мужские чары.

На следующий день Мэри пыталась предупредить ее, а Ребекка самонадеянно заявила: «Я знаю, он создан для меня, и даже если придется страдать, пусть так и будет». Слова оказались пророческими. Когда он пригласил ее в первый раз пообедать с ним, он задал ей вопрос о других поклонниках, на что она весело ответила, что, кроме него, у нее никого нет. Тогда ее еще озадачило, почему он сказал, что верит ей «на данном этапе». Она осознавала с горечью, что он намеренно нагнетал напряжение, чтобы потом побольней ударить ее, и она сама, о небеса, помогла ему в этом. Сколько реплик, которым она не придавала значения, приобрели для нее теперь роковой смысл!

Ребекка беспокойно ворочалась в постели; она хотела забыться сном, чтобы прекратить эти воспоминания, но сон не приходил. Память катила ее, словно по рельсам, от одного эпизода к другому: оживало каждое слово, виделся каждый жест. И что самое печальное — она сокрушалась при мысли, что никогда больше не испытает прикосновения его рук, тепла его губ, не испытает с ним неземного экстаза. Как сможет она существовать без него?

Пусть бы хоть не было этого рокового вечера, подумала она с горечью. Всецело принадлежать ему лишь для того, чтобы узнать, что он к ней равнодушен, что она, собственно, навязалась ему… Эта мысль разрывала ей сердце, смертельно унижала ее.

Когда уже сероватый свет озарил небо, Ребекка припомнила самое для себя унизительное: ведь это частично по ее вине дошло до самого худшего. Бенедикт был не прав насчет ее связи с его братом, не прав в своем к ней отношении. Но одно его замечание было абсолютно справедливым, она не могла не согласиться с ним. Он никогда не просил ее выйти за него замуж. Он подарил ей кольцо, и она тут же внушила себе, что он делает ей предложение. Она даже растрогалась оттого, что он отводил глаза, и решила, что это признак волнения.

Чувство стыда и униженности охватило ее. Теперь понятно, почему он не спешил назначить день свадьбы. Он никогда не намеревался на ней жениться. Он хотел отомстить за своего брата, а она, идиотка, дала ему в руки веревку, чтобы он ее, Ребекку, повесил.

Крик малыша нарушил утреннюю тишину. Ребекка замерла в своей постели. Джонатан требовал к себе внимания. Она взглянула на часы. Какая рань! Малыша кормят каждое утро в шесть тридцать.

Она слышала, как Мэри пересекла холл, и знала, что ей не избежать мучительных расспросов.

Через полчаса она была уже на ногах, потянулась — и тут же поморщилась от боли и опустила руки. Ее мышцы болели в тех местах, где прежде она никогда не знала боли. Просто результат бессонной ночи, заверила она себя, к любовному свиданию это не имеет никакого отношения. Нет, поправилась она: со стороны Бенедикта о любви нет и речи.

Накинув старый махровый халат, она подобрала с пола бюстгальтер, трусы, платье и пошла в ванную. Заперев дверь, встала под душ и, запрокинув лицо под теплые струи, с остервенением стала себя тереть. Убирая длинные черные пряди, свисавшие по спине, она снова и снова намыливала тело, чтобы смыть мучительный, напоминавший Бенедикта запах.

Стук в дверь положил конец неистовому омовению. Она улыбнулась: должно быть, это Руперт. Дом был очаровательный, и супруги собирались его модернизировать, но с осени этого года Руперту предложили место в Гарвардском университете США, и хозяева отложили реконструкцию, так что пока все пользовались одной ванной.