Глава 8. Гея. 1700

Здесь будет город-сад

Ранним утром 25 июня архиепископ Псковский Иосиф у врат главного монастыря Псковской епархии встречал Самодержицу Всея Руси. Утро выдалось погожее и теплое, сопровождающий архиепископа игумен Псково-Печерской лавры Серафим щурился от встающего светила и смешно задирал бороду. Низенького роста, он тем не менее пытался посматривать на окружающий мир свысока.

– Жаль, не приехали вчера! – искренне огорчался отец Серафим. – Владыка Иосиф прочел в Успенском соборе великолепную проповедь!

– О чем? – поинтересовался Ростислав.

– О любви к ближнему! – восторженно нараспев произнес игумен.

– Удивил! – пробормотал себе под нос Иннокентий. – Интересно, бывают ли другие темы?

– Бывают, боярин! – тихонько сообщил ему Иосиф, обладающий на удивление острым слухом. – О любви к Всевышнему.

Кеша чертыхнулся и принялся внимательно вслушиваться в обмен любезностями между главой местной церкви и Самодержицей Всея Руси. Софья Алексеевна заученно кивала головой, слушая о том, какая невиданная честь оказана Псковской земле – лицезреть воочию богоданную царицу и повелительницу. Растекаясь елеем по каменным плитам, оба пастыря заверили государыню в своей лояльности. Лояльность лояльностью, но внезапно живот министра культуры Симонова заявил о своих правах громким урчанием. Глянув на сконфуженного Кешу и поняв намек, игумен пригласил высоких гостей на завтрак.

Пользуясь тем, что во вторник на пищу не было никаких ограничений, в трапезной был накрыт стол, при виде которого Лукулл захлебнулся бы собственной слюной. Монастырь располагался между двух рек: Двины и Пимжи, причем левый берег Двины и, соответственно, правый Пимжи был высоким и обрывистым, так как эти реки с обеих сторон омывали возвышенность Ханья. Мы упомянули об этом обстоятельстве с единственной целью – описать, какое количество рыбных блюд красовалось на столе. Иннокентий – великий знаток и ценитель рыбы – сбился со счета, загибая пальцы при виде знакомых и незнакомых кушаний. Чего только не принесли монахам реки: форель, судак, лещ, налим, густера и окуньки, сазаны и плотва, голавль и жерех. До Симонова внезапно донесся аромат горячей ухи и специй, ноздри его затрепетали – монахи внесли в трапезную котелок с юшкой.

Игумен священнодействовал по правую руку от царицы: приятным голосом объявлял название каждого рыбного блюда и рыбы, из которой оно было изготовлено; когда дело дошло до мясных блюд, отец Серафим скрупулезно уточнял породу живности, возраст и особенности откорма. К примеру, гусей, которых подали в самом конце, откармливали грецкими орехами, вымоченными в сладком вине. У Симонова вертелся на языке вопрос, который он решился задать, лишь расправившись со сладкой гусиной ножкой и запив ее кубком зелена вина.

– Скажите мне вот что, святой отец, – спросил он, доброжелательно глядя на игумена, – единственное, что вы не поведали нам... по поводу ухи. Форель я узнал, но, забодай меня корова, второго ингредиента узнать не смог! Что это была за рыба?

– Хариус! – маслено улыбнулся отец Серафим. – Изволит ли боярин принять участие в ловле рыбы, что состоится завтра на рассвете?

Лицо министра сразу помрачнело.

– Увы! – ответил он. – Завтра мы должны быть в Гдове. У нас каждый день на счету.

Уговорились, что царица с ближними боярами останется в Пскове и заночует в монастыре у гостеприимного игумена Серафима, а премьер-министр с Иннокентием и князем Одоевским тотчас отправятся в Гдов, где позаботятся о постоянном жилище для Софьи Алексеевны.

– Учтите, мой хороший, долго засиживаться в лавре я не намерена! – шутливо пригрозила она Ростиславу. – Мне главное, чтоб в доме были две теплые комнаты: спальная и нужной чулан. Остальное не имеет значения.

– Forever trusting who we are, and nothing else matters![2] – дурашливо пропел Ростислав, усаживаясь в карету.

– Простите, Ростислав Алексеевич, – обратился к нему князь, – это не на латыни? Что означает?

Каманин чертыхнулся. Бери вот и объясняй, башка твоя несдержанная.

– Это английский, – любезно поправил он, – строка из песни, уважаемый Алексей Никитич, весьма популярной у нас на родине. Михалыч, уважь нашего гостя, изобрази на своем ситаре священный опус!

Иннокентий немного покряхтел, подождал, когда карета тронется, а затем достал из-под сиденья упакованную в чехол гитару. Пробежался легонько по струнам для проверки настройки, а затем негромко запел:

So close no matter how far

couldn’t be mach more from the heart

forever trusting who we are

and nothing else matters…

– Странный стиль игры! – отозвался князь Алексей, когда утихли последние ноты. – Да и манера пения... я никогда не слышал, чтобы так пели.

– Мы все со странностями! – уклончиво ответил Ростислав. – А поэты, говорят, вообще. Вы, любезный князь, слыхали когда-нибудь о стране с названием Япония?

– Где это? – вопросом на вопрос ответил князь. – Я считал, что знаком со всеми странами. Но такого названия, признаться, не слыхал.

– Есть такая страна! – продолжил беседу уже Иннокентий – он лучше владел предметом. – Да что страна! Целая культура! Целая культура на одном маленьком острове. Так мы не об этом. Не обладая философией японца, смысл их литературных творений вообще не понять... перевод с языка звучит обычным набором фраз, и непонятно, почему тот же Мацуо Басе с его «Соломенным плащом обезьяны» настолько популярен. А ведь он – наш с вами современник.

– Простите, – не понял Одоевский, – а почему вы заговорили о Японии? Нам предстоит туда путешествие?

Ростислав чертыхнулся во второй раз.

– Нет, Алексей Никитич, – сказал он, – сравнение с Японией было чисто эфемерным. Впрочем, поскольку вы являетесь главой Сибирского приказа, вам предстоит еще многое узнать об этой стране.

– Ох! – вздохнул князь. – Не были бы вы столь любезны, Иннокентий Михайлович, передайте кучеру, чтобы остановился. Мне непременно нужно облегчиться. Спасибо!

Когда он вышел в придорожные кусты, Ростислав посмотрел на сконфуженного Иннокентия.

– Ты бы ему еще анекдот про китайскую пишущую машинку рассказал! – фыркнул он.

– Между прочим, – заметил Кеша, – японскую тему затронул ты.

Вот япона мать! Ростислав постучал пальцем по лбу и поклялся следить за своими мыслями. Еще бы завел с князем беседу о порноиндустрии! Тут вернулся повеселевший Одоевский и взахлеб заговорил о своей любви к блюдам из рыбы. Одно лишь омрачало князя. Чрезвычайно богатая фосфором и витаминами A и D пища вызывала у достойного князя Алексея банальный понос. Он страдал, но отказаться от ломтика-другого рыбного филе было выше его сил. После третьей остановки за пять верст Ростислав остановил уменьшившийся наполовину поезд и потребовал к себе фельдшера.

– Пабло! – обратился он к сержанту на итальянский манер. – У тебя в котомке угольку активированного супротив диареи не найдется? Чего-то наш Алексей Никитич занедужил.

– А як же ж! – воскликнул бравый эскулап. – Есть такое дело. Но я бы советовал вечерком сосновых шишек заварить в котелке – всю хворь как рукой снимет.

– Спасибо! – прокряхтел бедный князь, когда ему в пасть засыпали горсть черных таблеток, и он судорожно сглотнул их, запив водой. – Бог мой, они что, живые? Во рту вдруг как забулькало!

– На здоровьице! – улыбнулся фельдшер. – Я после такого обильного стола тоже парочку капсул мезима принял – сразу легче стало.

– А ну-ка, друг любезный, – вмешался Иннокентий, – дай и мне этого мезима. У меня такая тяжесть в желудке, точно у акулы, которая наглоталась железных ядер.

– Дай и мне! – протянул руку Ростислав.

Лекарь щедро одарил объевшихся бояр лекарством и заторопился к себе в повозку. Поезд еще не тронулся, как Ростислав крикнул бровастому Овдокиму, наделенному ассоциативной кличкой Леонид Ильич.

– Леонид Ильич, спой что-нибудь!

– Конфетки-бараночки! – загундосил Овдоким во весь голос.

В головной карете Ростислав с Иннокентием едва не надорвали животы.

Почти девяносто верст отделяли крепость Гдов от древнего Пскова, девяносто верст – почти двести километров. Но за длинный световой день наши путешественники так и не смогли добраться до цели, пришлось заночевать в живописном месте на берегу Чудского озера, не доехав до Гдова верст пятнадцать. Кареты и повозки поставили по-казачьи – кругом – и наскоро поужинали захваченными монастырскими припасами. Затем утомленные долгой дорогой путники завалились на боковую.

Ночь прошла совершенно спокойно, если не считать звуков, издаваемых лесными обитателями: уханьем совы, заячьим писком и чьим-то тяжелым топотом. Ранний рассвет заявил о себе туманом и сыростью, заставив раздуть потухшие за ночь костры и собраться у них.

– С-сколько время? – поинтересовался Иннокентий у молчаливого премьер-министра, выбивая зубами чечетку.

– Начало шестого, – буркнул тот и закрыл глаза. Раз туман позволяет поспать, то почему бы этого и не сделать.

Иннокентий еще некоторое время клацал зубами, а затем достал из кареты свою любимую удочку-телескоп и принялся передвигать валуны на поляне.

– Греешься? – спросил Ростислав, не открывая глаз.

– Червей ищу! – охотно пояснил раскрасневшийся Кеша. – Самая погода для снетка. Если все будет хорошо, такую уху сготовлю, не хуже чем у Серафима в монастыре.

– Ты бы лучше поохотился! – проворчал премьер-министр, засыпая. – Я от кабаньего окорока не отказался бы...

Кеша осклабился и исчез в тумане.

Ехать стало возможным только в десять часов, атак все утро над берегом озера висел плотный туман. За какие-то полтора часа Симонов умудрился наловить ведро всяческой рыбы: снетка, красноперок, плотвы и окушков; Осип, добровольно взявший на себя обязанности повара, сварил отличную уху, которой все остались довольны. Каманин вместо окорока получил кусок буженины и был им вполне удовлетворен. Все остальные налегали на уху, весело сплевывая кости в огонь. Наиболее крупные экземпляры кучер-гастроном поджарил на противне, который лежал в багажном отделении царской кареты, любезно предоставленной Софьей в распоряжение своего фаворита.

Легким бегом оставшиеся версты преодолели за два часа. Болота закончились, местность стала здоровее, некоторое время дорога даже шла в гору. Лиственный лес сменился сосновым бором, затем пошел смешанный: осина, береза, граб, ель, сосна и даже кое-где попадался дуб с ясенем. Последнюю версту перед Гдовом проехали по бескрайнему полю. Лес здесь вырубили в незапамятные времена, чтобы не подобрался незамеченным возможный враг, и по отросшей после укоса траве бродили меланхоличные буренки. Присматривал за ними пастух – столь же меланхоличный паренек годочков четырнадцати.

Дорога здесь уже была порядком разбита многочисленными подводами, телегами, а то и просто волокушами, стаскивающими к крепости заготовленное сено. Иннокентий проводил взглядом четверку волов, тянущих здоровенную подводу со свежеспиленными бревнами, глубокомысленно почесал в затылке и сказал Ростиславу:

– Я пару лет назад работал на гаторе[3]. Гитару двенадцатиструнную дюже купить хотел, вот эту самую... Работка адова, но хорошо оплачивается... К чему это я? А! Так вот каждое из тех полешек ясеневых распиливалось двухэтажной рамой минут пятнадцать... Интересно, как эти парни управляются с такими поленяками?

– Молча, – буркнул Ростислав, – капля камень долбит. Один сверху, другой, соответственно, снизу. И пошло: наше – ваше, наше – ваше, наше – ваше...

– Перекур! – подхватил Кеша. – Так бревно неделю пилить можно. Думаю, генерал какую-нибудь конструктивную идею им подкинул... не без того.

Началась слобода перед крепостью, исправно работающая на нее в мирное время и находившая приют за крепкими стенами во время военное. Дотошный Кеша насчитал аж тридцать дворов – приличная деревенька. Слева показалось еще одно селение, поменьше. Там, по рассказам Волкова, жили рыбари. Рыбацкий поселок был дальше от крепости, но и издалека были видны громадные сети, висящие на просушке между вбитыми в землю кольями. Со стороны поселка тянуло запахом водорослей и рыбы.

– Парадиз! – произнес на петровский манер Каманин. – Рыбаки есть, крестьяне имеются, солдат хватает. Осталось среднее сословие на ножки поднять... не пересолив с тяговым усилием. Иначе получим какую-нибудь Кампучию второй половины семидесятых...

При слове «Кампучия» проснулся дремавший князь Волконский и посмотрел в окно.

– Наконец-то! – обрадовался он. – Хуже каторги это путешествие через половину страны!

Ростислав рассмеялся.

– Посмотрим, Алексей Никитич, что вы скажете, когда вам придется преодолеть не жалких триста верст, а полторы – две тыщи верст, инспектируя какой-нибудь Красноярский острог! А то и Братский! Про Читу мы скромно не упоминаем... А кстати, Аляска не входит в ваше подчинение?

– Господа! – взмолился несчастный глава Сибирского приказа. – Да ведь мне жизни не хватит, чтобы посетить все эти места! Вы полагаете, Ростислав Алексеевич, чтобы я всю жизнь провел в разъездах?

Каманин внимательно посмотрел в глаза князю.

– Тогда, – тихо, но твердо сказал он, – выбирайте достойных помощников и организуйте службы контроля над их деятельностью. За последние два года мы повесили тридцать шесть воевод – оборзевших зверей, дравших по три шкуры с тех, кого они призваны были защищать. Четырех воевод пришлось повесить вместе с прихлебателями, которые организовали чуть ли не мафиозные группировки на подконтрольных им землях. Вопрос номер один: сколько воевод нужно повесить, чтобы остальным была наука – служить по чести? Али повывелись честные люди на земле русской и необходимо возрождать породу? Что ж, возродим, хотя и хлопотно это... Идея понятна, князь?

– Ясней ясного! – хмыкнул Алексей Никитич. – Одно только мне непонятно: откуда столько народу набрать? Сибирский приказ – это вам не хиханьки.

– Ищи, князь, ищи! – сурово молвил премьер-министр. – Должны быть на Руси толковые люди! Нужно только искать!

Вблизи Псковских врат маячил верхом на породистом рысаке сам генерал Волков с подзорной трубой в руках. Увидав поезд, поскакал навстречу, сдерживая горячего жеребца. Не генеральское дело – нестись во всю прыть, аки флигель-адъютант. Проскакав шагов пятьдесят, остановил коня. Ждал, пока подъедет головная карета и из нее выйдет друг и соратник Ростислав. Подождав, пока тот вылезает из кареты, спешился.

– Ну, здорово! – протянул руку для приветствия.

– Бонжур, мон женераль! – ответил Каманин и внезапно крикнул, обернувшись к карете: – Эй вы, вылезайте, покажитесь господину генералу!

Вылезали, жали руки. Передав поводья коня своему адъютанту, Волков с товарищами пошли пехом и свернули с дороги налево – туда, где вдоль Гдовы были сложены штабеля бревен, теса, мха и готовых кирпичей, уложенных на поддоны. Где-то недалече раздавалось тарахтение мотора непонятной системы.

– Константиныч, чего там пыхтит, как паровоз? – спросил удивленный Иннокентий. – Кажется, в двигателях разбираюсь, а вот такого звука ни разу не слышал...

– Эх ты, дитя цивилизации, – рассмеялся граф, – дыма, что ли, не заметил? Это ведь локомобиль, двигатель паровой! Основной привод для лесопилки либо лесопильной мельницы по-здешнему. Доски растирают здесь.

Волков прямо-таки наслаждался звуком произносимых словосочетаний, ранее ему неизвестных. Они подошли ближе, к почти двухметровому забору из необрезной доски. За забором пыхтело так, словно рота красноармейцев после длительного полового голодания попала на представление в стриптиз-бар. Охранник у ворот почтительно козырнул, пропуская высоких гостей. Навстречу выскочил мастер из местных.

– Здорово, Семеныч! – поприветствовал его Волков. – Вот привел к тебе экскурсию.

– Добрый день, ваше сиятельство, – поклонился мастер генералу и гостям, – милости просим!

Он повел гостей к пыхтящему чудовищу высотой в три метра и больше всего похожему на перевернутый паровоз. Снизу время от времени со свистом била струя пара, маховики со стуком толкали шатуны, вращающие трансмиссионный вал. Сбоку на вал был насажен аршинный шкив, с которого посредством кожаного ремня вращательный момент передавался на расстояние чуть ли не в двадцать метров в помещение лесопильной мельницы. С той стороны время от времени сквозь пыхтение локомобиля доносилось тонкое повизгивание пил.

Вновь прибывшие со священным ужасом наблюдали работу монстра. Мастер внезапно глянул на манометр.

– Аникейка! – заорал он. – Шкуру спущу, воду давай!

Спавший на мостике возле теплого котла подросток лет пятнадцати (как можно спать в таком шуме) при вопле начальника проснулся и, схватив два жестяных ведра, спрыгнул вниз – на штабель аккуратно сложенных дров.

– Пулей! – повторил мастер. Парнишка кивнул и помчался к речке, что находилась всего в нескольких шагах.

Волков пытливо посмотрел на приятелей. Ростислав едва заметно кивнул и направился к выходу. Следом потянулись остальные.

– Пойдем квасу с дороги попьем! – предложил граф, кивая на свежесрубленный трактир, от которого ветер доносил запах сосновой смолы и мха. – По лицам вижу, что есть вопросы.

Стоящий на низком крыльце половой встретил их вежливым «милости просим» и провел посетителей за отдельный столик в углу общей залы. Поскольку день был рабочий, а время обеда уже закончилось, то в трактире не было ни души. Увидав посетителей, к ним поспешил сам хозяин – опрятный мужичок небольшого роста с культяпкой вместо правой ноги.

– Знакомьтесь, местная достопримечательность! – представил Андрей Константинович трактирщика своим коллегам. – Русский вариант Джона Сильвера – Иван Серебрянников, прошу любить и жаловать! Нам бы кваску, хозяин!

– А я бы пожрать не отказался! – сказал Иннокентий. – Самое время.

Князь Одоевский в знак согласия кивнул головой. Ростислав тоже был не против.

– Ушица двойная только что поспела! – нараспев произнес Серебрянников.

Глаза путешественников потухли, лица окаменели, они стали молча потягивать квас.

– Что такое? – недоуменно спросил Волков. – У вас лица евреев, замученных Великим Постом.

Иннокентий объяснил, что уха им уже в печенках, потому как последний раз они вкушали ее четыре часа назад. А до этого хлебали два раза намедни.

– Расклад понял! – развеселился генерал. – Ты нам, Иван Семеныч, дай чего мясного: ветчины, каши какой, солений...

– Но ушица-то стерляжья! – воззвал к небесам трактирщик. – Чай, не каждый день готовим!

Расстроенного хозяина услали за скоромным, а повеселевшие министры принялись тянуть пиво, называемое на старорусский манер квасом.

– Константиныч, – начал беседу Симонов, – ты мне скажи, сколько в этом чудище лошадиных сил? Выглядит оно могуче.

– Сорок пять! – гордо ответил генерал. – Ой, боже ж мой, не делайте такие лица! Это типичный локомобиль, что устанавливались на Мальцовских заводах. КПД, согласен, херовое, но это лучшее из лучшего, что мы имеем на сегодняшний день.

Князю Одоевскому в этот момент приспичило посетить уборную. Пользуясь случаем, Иннокентий спросил Волкова:

– А нормальный дизель не могли установить? Он в десять раз меньше, а мощность во столько же раз больше!

Генерал допил квас и внимательно посмотрел на оппонента.

– А топливо для своего дизеля ты вырабатывать будешь? У локомобиля много недостатков, но одно неоспоримое достоинство: его топливо – дрова. В них у нас недостатка нет.

Кеша поднял руки. Про солярку он и забыл. Привык, что ее можно достать на любой заправке! А с заправками здесь туговато. То топливо, что есть, используется для вездеходов и «Мурены», а Хранитель как-то не рассчитывал на межсистемный нефтепровод. Свои запасы у России есть, и запасы огромные, но сколько труда необходимо вложить, пока «черное золото» раскроет им свои объятия.

Вернулся Одоевский, следом за ним – половой с подносом, уставленным всяческой снедью: блины, пирожки с говяжьими губами, жареные ломти свинины, соленые грибы, капуста, тарелка с корнишонами. Поставил на стол, ушел. Вернулся еще с одним подносом, на котором лежали кольцами колбасы и еще пирожки – с требухой.

– Так жрать, – вздохнул Иннокентий, мрачно поглядывая на собственное пузо, – ни в жизнь не похудеешь!

– Так не жри! – прорычал Волков, вцепившись крепкими зубами в румяную колбасу. – Нам больше будет!