- Значит, перевалило на вторую половину, - ласково улыбнулась Джекки.
      - Но ведь будет мальчишка, правда? - доверительно заглянула ей в глаза Рейчел. - Ведь девочка не может быть таким буяном! Он мне полночи заснуть не давал, все колотил пяточками в разные места.
      - К сожалению, нет таких симптомов, которые положительно указывали бы на пол ребенка. И сегодня, как и миллион лет назад, эту загадку наверняка можно разгадать лишь после рождения ребенка, - вздохнула Джекки. - А пока он находится под сердцем матери, пол его - большая тайна, чем структура колец Сатурна.
      - Но я же чувствую, - недовольно воскликнула Рейчел и сама удивилась тону своего голоса. - Я же чувствую по удару, что это нога мужчины!
      - Когда я ходила с сыном, - Джекки положила руку на плечо Рейчел, - я почти вообще ничего не ощущала. А девочка, боже мой, каких только "гранд-шоу" от нее я не натерпелась! Бывали дни, когда я с уверенностью твердила: "Джон, у нас будет тройня, как минимум".
      - Дети... - задумалась Рейчел. Она осторожно погладила себя по животу. И вдруг ощутила толчок точно в то место, где в этот момент находилась ее ладонь. "Словно он что-то хочет сказать мне уже теперь", подумала она, прижав к животу обе ладони. Однако повторных толчков не было. "Почти все женщины, которых я знаю, хотят родить мальчика. И это так естественно. Ведь мальчик - это наследник лучших качеств любимого мужчины, его преемник, продолжатель рода. Мы меньше всего думаем о девочках, о дочках, ибо любим своего единственного мужчину самоотверженно. Пусть Джерри не красавец, пусть, но мой сын возьмет от него именно то, за что я люблю Парсела, чем горжусь: его ум, его силу, его мужественность. Наверное, девочек хотят одинокие матери. Это тоже естественно. Для них дочь будущая подруга, самый близкий человек. Ах, ну к чему вся эта философия. Иногда я чувствую себя самкой зверя. Он кормит семью, мое извечное призвание - ее продолжать, растить молодняк, хранить жизнь. Хранить жизнь моих детенышей... Если бы я была зверем другой породы, мне было бы наплевать на всех чужих детенышей. Но ведь вот я не видела троих детей Норины Пэнт, а мне стало безумно их жаль. Как своих..."
      - Хотите одну совсем не рождественскую историю? - печально улыбнулась своими большими глазами Рейчел.
      - В мире столько еще слез и печали, - неопределенно протянула Джекки.
      - Но эта история, - возразила Рейчел, - произошла несколько дней назад и, представьте, прямо на наших глазах.
      - Джон говорил, что вы ездили в Кливленд, - теперь глаза Джекки смотрели заинтересованно.
      - Верно, в Кливленде это и произошло, - вздохнула Рейчел...
      Легкий ветер доносил ароматное дыхание то одних, то других кустарников и цветов, ласково звенела теплая волна, дети Кеннеди играли то в нежные игры взрослых, то в жесткие детские игры. А Рейчел Парсел рассказывала о самоубийстве кливлендского безработного и о попытке его жены отомстить.
      - Как много сейчас подобных случаев, - негромко, спокойно отметила Джекки Кеннеди. - Когда я была моложе, мне хотелось раздать все деньги, мои и Джона, бедным. Вообще всем бедным, неважно где - в Бостоне или в Калькутте. Увидев чужого голодного ребенка, я лишалась аппетита. Плакала, переживая за уродов и калек. Потом поняла: все во власти Божьей. Бог дал Бог взял. Не мы придумали этот свет, не мы установили в нем порядок вещей, не нам его и менять. Я убеждена, что где-то существуют незримые, но высшие весы, и на них каждому человеку отмеряется его доля радости и печали.
      - А если этих отмеренных на точных весах радостей у кого-то вовсе нет и вся жизнь состоит из одних печалей? - упрямо спросила Рейчел.
      - В таком случае, моя дорогая, словно успокаивая ее, произнесла Джекки, - этих радостей было с избытком у его предков или будет у потомков. Впрочем, давайте пошлем этой женщине и ее сироткам сладкого пирога. Я думаю, им будет приятно.
      - Да, - рассеянно согласилась Рейчел. И подумала: "Если она... если они еще живы".
      Ярдах в трехстах от того места, где находились женщины, из воды выбежали Маркетти и Лэсси. Собака подбежала к Джерри и улеглась у его ног. Маркетти тоже подошел к боссу, спросил: "Я вам не нужен, сэр?". Джерри молча покачал головой, посмотрел на итальянца, как показалось Джону, неприязненно, даже зло. Маркетти быстро пошел к "женскому" тенту, гоня перед собой ногами разноцветный мяч. Вскоре с ним поровнялась Лэсси. "Приятный мальчик этот Дик, - думала, наблюдая за Маркетти, Рейчел. - Не заумный, не задавака. Остроумен. Жадноват до денег. Видимо, маловато их было в его семье".
      - Джекки, дорогая, как вы думаете - Дику хватает этих самых жизненных радостей, отмеренных судьбой?
      Джекки с искренним удивлением посмотрела на Рейчел. Рассмеялась: "Вообще-то из меня плохая гадалка. Что же касается Маркетти, то я о нем, честно говоря, задумывалась меньше, чем о нашей Лэсси. Гор-р-раздо меньше!".
      И Джекки захлопала в ладоши, закричала: "Лэсси! Лэсси! Ко мне!". Оставив мяч, собака бросилась к хозяйке. "Аристократка! - обиженно подумала о Джекки Рейчел. - Собака ей ближе, "гор-р-раздо" ближе, чем этот парень...". Маркетти подошел к Джекки, заговорил о чем-то. Джекки охотно ему отвечала. На лице Маркетти, словно приклеенная, была его обычная сладкая улыбка. Джекки тоже улыбалась, но механически, бездумно. "Вот две маски на лицах, - Рейчел встала, налила себе сок, потрепала за ухом Лэсси. - Обе вызваны к жизни необходимостью. Только одна всячески хочет привлечь к себе внимание, а другая всячески хочет себя от него оградить... Впрочем, Бог с ними, с масками. Загадочно ведет себя последнее время Маркетти. Вдруг стал ни с того ни с сего за мной ухаживать. Чуть ли не пытается роман завести. Зачем? Совратить беременную жену Джерри Парсела? Зачем? Конечно, кому не хочется нравиться? И Джерри ревнует - а он ревнует, я это вижу! - это и забавно и приятно. Только не надо близко подходить к грани, которая запретна и которую преступить - грех... А Джерри может быть бешеным. Я пока не видела, но слышала и - главное чувствую, что может". Ричард Маркетти наклонился теперь к Рейчел, чуть ли не к самому ее уху. шепчет что-то смешное, не фривольное, а так, чуть-чуть. Вроде бы все это можно было сказать вслух, ведь в том, что он шепчет, нет ни тайны, ни непристойности. Но он шепчет ей все это чуть не в самое ухо, усы и губы вот-вот его коснутся. А Рейчел не отталкивает его, она смеется, она поощряет этот флирт.
      После ленча Джерри и Рейчел прогуливались в декоративном парке ранчо. В центре его размещалось небольшое проточное озеро. В нем царствовал "хозяин" - так называл огромного аллигатора менеджер ранчо. Было приятно не спеша идти по тенистым аллеям, через лужайки, через старинного вида мостики над многочисленными ручьями. Духота томила, Рейчел обмахивалась большим японским веером.
      "Хотелось бы особо привлечь ваше внимание, сэр, к одному обстоятельству, - вспомнил Джерри недавний устный доклад Ларссона. - Тем более, что данные о нем поступают из разных мест - Чикаго, Гарлема...". "Что же это?" - поинтересовался Джерри. "Видите ли, - Ларссон на мгновение замялся, но тут же продолжал, - мисс Парсел по своей собственной инициативе предпринимает самостоятельные поиски нитей заговора против мистера Джона Кеннеди. Ей в этом активно помогает господин Раджан-младший". "Вот как, спокойно заметил Джерри, хотя был поражен тем, что услышал. - Расскажите-ка поподробнее". Выслушав Ларссона и отпустив его, он несколько раз медленно прошелся по кабинету. "Идиотка, - думал он, не в силах заглушить в себе раздражение. - Поставлена на ноги целая государственная служба, расследованием заняты лучшие профессионалы. А тут - на тебе, два дилетанта хотят выскочить в герои, всех обштопать, спасти Америку. рисколюбы! В таких делах в два счета можно и под нож, и под пулю, и под колесо угодить. И будет сработано так, что никаких концов не найдешь. Беата, девочка моя! Зачем, ну зачем лезешь ты в самое пекло кровавой политической кухни? Жизнь - смертельная битва. В ней нет, совсем нет места для полудетской забавной игры в воры-сыщики. Надо поговорить с ней и строго-настрого запретить ребячьи шалости со взрослым динамитом".
      В тот же вечер Парсел встретился с дочерью. Но разговора не вышло. Выслушав его, Беатриса, смеясь, сказала: "Ты, папа, всю свою жизнь выстроил сам. И никогда никого не спрашивал, что тебе делать и как. Ведь так? Так. А я - твоя дочь. И этим, я полагаю, все сказано". Джерри сердито смотрел на дочь и не знал, огорчаться ему или радоваться. Но ведь она так завершала их разговор во второй раз* первый раз это произошло совсем недавно, когда он коснулся ее взаимоотношений с Раджаном. Да, характер у Беатрисы был жесткий. Его, Джерри Парсела, характер. "Пока я жив, уберечь ее ото всех бед - моя забота, - горько думал он. - Тем более в этом "деле" с Кеннеди. да и в других - все в моих руках. А когда я уйду, кто защитит мое единственное дитя от всех прелестей этого купающегося во взаимных любвях света? Кто? Ее черномазый друг?".
      Сейчас, чтобы отвлечься от этих сумрачных мыслей, Парсел внимательно огляделся вокруг, прислушался к шорохам и шумам парка.
      - Ты заметила, поет лишь одна птица? - Джерри увидел, что Рейчел встала, взял из ее руки веер, стал осторожно обмахивать ее сам.
      - Неужели одна? - удивилась Рейчел. - А мне кажется, что их тут целый ансамбль.
      - О, это особый певец! - воскликнул Джерри. - Имма Сумак в облике птицы!
      И почти без перерыва и без всякого перехода продолжал:
      - Кстати, как тебе нравится наш итальянский солист, наш современный Карузо, наш несравненный Дик Маркетти?
      Рейчел с удивлением смотрела на мужа?
      - При чем тут Маркетти? - наконец вымолвила она.
      - Как при чем? - в свою очередь удивился Джерри. - Разве ты не знаешь, что он в детстве принимал участие в конкурсе певцов в Риме и даже получал призы?
      - Конечно, нет! - искренне удивилась Рейчел.
      - Вот видишь, и хорош собой, и молод, и вокалист отменный, продолжал Джерри.
      - Ах, это! - улыбнулась Рейчел. Щеки ее порозовели, глаза искрились. - И ты что же, ревнуешь?
      - А почему бы и нет? - недобро усмехнулся Джерри. - От человека, который с твоей женой проводит достаточно много времени и на людях, и наедине, жди подвоха.
      - А от жены? - Рейчел перестала улыбаться. Джерри тотчас заметил это и понял, что дальше разговор вести в том же духе нельзя.
      - Жена Цезаря вне подозрений! - сказал он, возвращая веер Рейчел целуя ее в лоб.
      "Бешеный!" - Рейчел смотрела на Джерри откровенно влюбленным взглядом.
      "Ну, берегись, Дик Маркетти! - думал в то же время Джерри. - Это говорю я, Джерри Парсел". Отрывок из раннего романа Хью Уайреда* "Тайна исповеди"
      (*Псевдоним Джерри Парсела)
      ...Реджинальлд стоял в пикете шестой час. Накрапывал мелкий, назойливый дождь, такой привычный в эти осенние промозглые недели в Детройте. Было три часа пополудни. день медленно клонился к концу. Блеск мокрых крыш, блеск мокрого шоссе, блеск мокрых оконных стекол городских зданий - весь этот блеск приглушался ровной и, казалось бы, такой невесомой матовой пеленой дождя. Реджинальд уже дважды, по очереди с товарищами по пикету, заглядывал в кабачок, расположенный совсем неподалеку. Сначала он выпил пива. Но это не подняло его настроения. Напротив, он изрядно продрог. И когда настала вновь очередь его пятнадцатиминутного перерыва, он "искупал язык" в ямайском роме. "Странное дело, - думал Реджинальд, выходя на улицу, - казалось бы, подумаешь, какой пустяк стаканчик коричневой бурды. Ан, нет! И греет, и светит, и веселья прибавляет". Посмеиваясь чему-то своему, Реджинальд быстро подошел к заводским воротам. Он еще издали увидел, что пикетчики стояли теперь в линию. "Будут дела!" - подумал он, прибавляя шаг и потирая при этом руки. "Реджи!" - услышал он чей-то знакомый голос. Оглянувшись, он увидел, как его нагоняет Джимми-Длинный Ус из его же цеха. "А меня послали вытащить тебя из паба! - радостно сообщил он. И, наклонившись к Реджинальду, доверительно сказал, понизив голос: Обещают штрейкбрехеров". "Кто обещает?" - поинтересовался Реджинальд. Джимми-Длинный Ус раскрыл уже было рот, чтобы сообщить о том, кто обещал штрейкбрехеров, как из-за угла приземистого старого квартирного дома выскочили два грузовика. Они остановились в шаге от линии пикетчиков, и из них тотчас посыпались на мостовую люди. Одеты они были все неброско, на руках имели рукавицы из брезента, в руках - металлические пруты. "Какие молодые", - подумал Реджинальд, успев занять свое место в пикете и продолжая разглядывать лица прибывших. Из кабины водителя первого грузовика не спеша вылез невысокий, добродушного вида человек. "Это же Перри, помощник менеджера по персоналу, - подумал Реджинальд. - Ему-то чего здесь надо?". Перри сделал какой-то знак рукой тем, кто прибыл на грузовиках, и они быстро сгрудились у проходной. Перри короткими шажками пробежал вдоль линии пикетчиков, заглядывая внимательно каждому в лицо. Делал он это молча. Молчали и рабочие. "Ищет кого или хочет запомнить, кто в пикете стоит, что ли?" - подумал Реджинальд. Как и все другие рабочие, он хмуро и внимательно наблюдал за действиями Перри. А тот вновь подошел к толпе привезенных им штрейкбрехеров, обернулся к пикетчикам и громко произнес: "Господа! Не будем ссориться. Вы пропустите нас с миром, а сами ступайте по домам. Дело к вечеру. Через полчаса начнется телевизионная трансляция футбольных матчей". "Ты сам убирайся домой свой телик смотреть!" добродушно порекомендовал ему Джимми-Длинный Ус. "Прочь с дороги!" закричал Перри и, ухватив ближайшего к нему пикетчика за рукав, отшвырнул его в сторону. за Перри двинулись парни с прутьями. "Драться и мы умеем!" подумал Реджинальд и со всего размаха двинул кулаком в челюсть надвигавшегося на него штрейкбрехера. Тот, вероятно, не ожидал столь активного нападения. Удивленно посмотрев на Реджинальда широко раскрытыми глазами, он стал медленно оседать на тротуар. В последний момент металлический прут все же помог ему удержаться на корточках* Реджинальд весело смотрел на скорчившегося перед ним парня, ждал. Посидев так с минуту, парень медленно выпрямился во весь свой рост, также медленно размахнулся металлическим прутом и с силой опустил его на голову рабочего. Реджинальд устоял. Закрыв глаза, он почувствовал, как что-то теплое стекает по его лбу. "Дождь сильнее пошел", - отметил он про себя и провел рукой по голове. Рука была красная. Удивленный, он лизнул ее, даже понюхал. Кровь. Он поднял глаза, чтобы посмотреть в лицо ударившему его парню. тот вновь занес над головой прут. Реджинальд успел схватить прут рукой, отшвырнуть далеко назад. Парень испуганно оглянулся, словно искал сзади себя кого-то, кто мог бы ему помочь.
      Потасовка шла вдоль всей линии пикетчиков. Перри спрятался в кабину грузовика, но его оттуда выволок Джимми-Длинный Ус.
      - Меня нельзя бить! - закричал Перри. - Я не выношу боли!
      - Ах ты, сукин сын, боли не выносишь? - завопил Джимми. - А сюда явился на званый обед? Да еще всех этих ублюдков с собой приволок!
      - Чего с ними митинговать, - угрюмо заметил пожилой рабочий. - Они же, гады, искалечат всех наших!
      Джимми-Длинный Ус ударил Перри кулаком в солнечное сплетение. Тот упал. Джимми стал бить его ногами в живот. Реджинальд, обхватив штрейкбрехера за плечи обеими руками, рванул на себя, и они покатились по скользкой мостовой. Завыла полицейская сирена, другая. Минуты три-четыре спустя двое полицейских с трудом оторвали Реджинальда от его жертвы. рабочий сидел на штрейкбрехере верхом и методично бил его головой о решетку водостока. Оба были вымазаны в грязи и крови. Вскоре грузовики увезли штрейкбрехеров. Пикетчики остались у ворот завода. Среди тех, кто нуждался в помощи врача, был Реджинальд. Лежа на тротуаре рядом со своей жертвой и дожидаясь машины муниципального госпиталя, он думал о том, что человек во всем похож на зверя. Голодный, он, так же как зверь, готов убить за кусок еды. И готов убить, сохраняя жизнь своего потомства. Реджинальд думал о судьбе своих четырех детей. И еще он думал о том, что если его уволят, он работы больше, пожалуй, никогда для себя не найдет. "Сорок девять лет, почему-то усмехнулся он. - Нет, работы мне больше ни за что не найти...".
      Это писалось, когда Парсел был молодым, много лет назад. Тогда, перечитав написанное, Джерри задумался. Действительно, чем человек отличается от зверя? Тем, что он трудом своим создает материальные блага? Но он больше, гораздо больше сжирает, выпивает, сжигает, использует этих благ, чем может, чем имеет право себе позволить. Следовательно, разум, увы, не является сдерживающим началом. Да разве только в этом дело? Разве не звериное начало толкает человека к накопительству всего и вся в гораздо большей степени, чем это делают звери, запасая пищу на долгую зиму? Разве не в предвидении непредвиденного я коплю свои миллионы? И жалко ли мне таких вот Реджинальдов и их детенышей? Думаю, не более, чем процветающему гризли - семейство его голодающего собрата. И никто здесь ни в чем не виноват. Выживает умнейший, сильнейший, хитрейший. Когда я слышу, что в ком-то просыпается или проявляется инстинкт зверя, я не могу сдержать усмешку. Все эти инстинкты дремлют под практически невесомым покрывалом, сотканным человеком за миллионы лет его борьбы за существование. Покрывало это называют и совесть, и честь, и человеколюбие, и - как только его не называют. И мгновенно отбрасывают, рвут в клочья, уничтожают вовсе, как только обстоятельства и окружающая среда заставляют нас быть самими собою. Можно переделать пустыню, превратив ее в цветущий оазис; можно сотворить ракету и достичь на ней самые далекие звезды. Нельзя переделать лишь природу человека. Хотя, не спорю, на какое-то время и в каких-то условиях его можно в определенной степени одомашнить, окультурить, приручить...
      Недалеко от одного из выездов из Нью-Йорка на север расположилась небольшая, но уютная пиццерия под импозантным названием "Итальянское каприччио". Маленькие окна ее, словно прищурившись, глядели на шумную, почти всегда безлюдную улицу из полуподвального помещения. Рядом с зальчиком, в который едва втиснулось пять столиков, примостился скромный бар. Днем посетителями этого отнюдь не фешенебельного заведения бывали главным образом водители и пассажиры проезжего транспорта. По вечерам клиенты менялись. теперь шли жители соседних улиц развлечься, мелкие гангстеры и проститутки, готовившиеся идти на дело. За неделю до Рождества часов в шесть вечера в "Итальянское каприччио", которое особенно славилось среди знатоков своей "пиццей с анчоусами", приехали двое мужчин молодой и пожилой. Владелец пиццерии Альберто Гвездуччи, сорокалетний глава многочисленного и шумного семейства, был платным осведомителем ЦРУ. Он отлично знал пожилого. Им был Вернон Ковэр, начальник отдела тайных акций ЦРУ. Он частенько навещал "Итальянское каприччио", каждый раз - с новыми спутниками. Так было и на сей раз - Альберто видел молодого впервые. Это был Ричард Маркетти. Усадив гостей за свободный столик, он сам взял у них заказ на вина, ласково сообщил, согнувшись: "Еду вам подаст Ева". Тотчас появилась прелестная юная итальянка.
      - Мне надо перекинуться парой слов с хозяином, - словно извиняясь, сказал Ковэр Маркетти. - Зато оставляю вас во власти чар нашей благоухающей апеннинской розы. Ева, мне как всегда - с анчоусами, - и, улыбнувшись, Ковэр исчез.
      - А вам тоже с анчоусами? - Ева с профессиональной внимательностью разглядывала Ричарда.
      _ А что бы вы пожелали съесть сами, если бы были голодны, как мать Ромула? - по-итальянски спросил он.
      - Вы итальянец? - деланно удивилась она, хотя сразу же догадалась об этом.
      - Си, синьорина, - слегка поклонился он.
      - Тогда тоже с анчоусами, - девушка улыбнулась Маркетти широко раскрытыми черными глазами, вишневые губы зазывно блестели в неярком свете дешевых ламп-фонариков. "Хороша, клянусь Франсиском Ассизским - хороша!" млел Дик. "Еще один голодранец в ухажеры метит, - мысленно фыркнула она. Конечно, Рокфеллер с Ковэром не заявится. Все нищие красавцы".
      - Сейчас ваша пицца пожалует - прямо с плиты! - и она исчезла на кухне. Маркетти думал о том, как это в сущности невероятно, и вместе с тем естественно, что в бедных, именно в бедных многодетных семьях его соплеменников появляются на свет божий девочки неземной красоты. Как они расцветают в пятнадцать лет, увядают в двадцать, высыхают или раздаются вширь в тридцать. Ему хотелось пить и есть. несколько раз он оглянулся на дверь, за которой исчезли и Альберто, и Ковэр, и Ева. Однажды его глаза встретились с глазами неопрятного старика, который неторопливо ел свою пиццу за соседним столиком. Маркетти и в голову не могло прийти, что за ним наблюдают люди Ларссона. Ах, хороша Ева. Он, кажется, отдал бы год жизни за то, чтобы на одну-единственную ночь стать ее Адамом!
      Внезапно появился Альберто. Он устало улыбался, в руках у него не было подноса с вином. Ричард тоже заулыбался, но насторожился.
      - Где же "кьянти"? И где мой друг?
      - Они оба вас ждут, - шепнул ему на ухо Альберто. - Следуйте за мной.
      И громко добавил: "Ваш друг позвонил куда-то и срочно укатил. Вам просил передать вот это". Маркетти развернул розовый бланк счета пиццерии. Он был пустой, и Ричард сунул его в карман пиджака. Альберто быстро провел его через кухню. Вскоре они оказались в небольшой комнате, где стояло всего два стола. Один из них был накрыт. За ним сидел Ковэр. На другом стоял старенький "чейнджер".
      - Не хватает музыки, - словно очнулся от глубокого раздумья Ковэр, когда пицца и вино были поданы и Альберто, пожелав им славного аппетита, удалился. - Музыка! За волшебными аккордами Моцарта я готов идти через снега и пески.
      Невысокого роста, худой, он был подвижен, быстр. Однако его движения были не резкими, а скорее плавными. Он достал из яркой обложки с портретом великого немецкого музыканта новенький черный диск, положил его на вертушку, включил проигрыватель. Раздались какие-то тягучие, чавкающие, хрюкающие звуки, они повторялись и повторялись. Сквозь них прорывалось шипение и щелканье. Через минуту Ричард понял, что это не дефекты студийной работы, а специальная запись, создающая эффект "плывущих" звуков. Ковэр выпил бокал вина и с удовольствием принялся за пиццу. "Ай да пицца! Ай да Альберто! У нас в Вашингтоне нет ничего похожего". "Отменная пицца, ничего не скажешь", - согласился Маркетти.
      - Чувствуется мастер. Профессионал, - продолжал Ковэр. И вдруг: - Вот вы себя профессионалом считаете?
      Маркетти несколько дольше, чем нужно было, цедил вино маленькими глотками из стакана.
      - Разумеется, - продолжал негромко Ковэр. - Но какой же профессионал приведет за собой на встречу "хвост"? А вы привели. Хорошо, что у меня память на фото отменная. Я видел это лицо - и недавно - в одной частной фототеке. Ну ладно, его сейчас пустят по ложным следам. Это, в конце-концов, деталь. Хуже, что под угрозой целое. Вы, Ричард Маркетти, взяты под подозрение не только людьми Парсела, что само по себе уже не просто плох, а скандально, отчаянно плохо. Вы наследили так неловко, что вас подозревает служба Кеннеди. Вы понимаете, что это такое?
      Теперь Дик, поставив свой фужер, уныло молчал. Наконец он выдавил из себя: "Вы это точно знаете?". Ковэр ничего не ответил. Похлопав Маркетти по спине, он сочувственно произнес: "Только не скисай. Это совсем последнее дело. Подкрепись". Вернону Ковэру было ничуть не жаль этого смазливого итальянца. "Задание у него было не из самых легких, конечно, - думал Ковэр, глядя, как через силу ест и пьет Маркетти. Легко сказать - следить за настроением, связями, намерениями самого Джерри Парсела. Но уж если взялся - а он взялся! - то будь мудрее змеи, быстрее антилопы, сильнее тигра. Спокойнее всего было бы убрать этого Маркетти куда-нибудь в Африку или даже в его Италию. Но это уже будет третий провал, третья неудача моих сотрудников за последние полгода. А шеф не любит неудачников. Да и кто их любит... нет, это не годится. Тогда остается один выход - сделать так, чтобы Маркетти сам "подставился" под Парсела. В таком случае он будет "жертвой" обстоятельств, а это совсем другое дело".
      - Как у тебя, между прочим, отношения с миссис Парсел?
      - Думаю, неплохие, - осторожно сказал Маркетти. - А что?
      - Сейчас необходимо отвлечь от тебя внимание людей Парсела, я имею в виду - от твоего задания. Сделать это можно, пустив их по ложному следу.
      - При чем тут Рейчел... миссис Парсел?
      - Мы уже как-то говорили с тобой, Дик, - Ковэр взял Маркетти за плечо, другой рукой осторожно повернул к себе его лицо. Сквозь прядь вьющихся сивых волос на итальянца смотрели маленькие острые бледно-голубые глаза: - Рейчел Парсел должна быть твоей союзницей. Мне ли, старому человеку, говорить тебе, красавцу в соку, как это делается?
      - Я уделяю ей все признаки внимания, какие возможны в рамках приличий, - отведя глаза в сторону, проговорил Дик.
      - Ты говоришь о каких-то рамках приличий! - Ковэр всплеснул рукамиРечь идет о карьере всей твоей жизни, а ты - "рамки приличий"!
      - Я боюсь, что может произойти что-то непоправимое, удрученно вымолвил Дик. - Боюсь панически.
      - Дик Маркетти, Дик Маркетти, - с укором повторил Ковэр, - ты закончил нашу школу. Потом ты закончил школу телохранителей в Джорджии. Мы проверяли тебя в деле. И никогда, даже в самой критической ситуации, ты не проявил и тени трусости. Что же случилось сейчас? И из-за чего весь разговор? Из-за того, чтобы лечь в постель с молодой, интересной, доброй, богатой бабой и заручиться ее покровительством на будущее, на всякий случай?
      Маркетти молчал. "Как у него все складно получается пришел, увидел, победил, - думал он, глядя пальцами соломку на бутылке. Я Рейчел вроде бы жизнь спас. Она со мной мила, учтива - и только. Да на ее месте любая вела бы себя так же. Джерри есть Джерри. Ковэру очень хочется ударить Парсела побольнее, и чужими руками. Парсел тоже кому-то мешает. Кажется, калифорнийской группировке. неужели все мы, все до единого, кому-то мешаем. Но тогда нужны ли мы в этом мире?".
      - Она беременна, - глухо сказал он. Ковэр легонько толкнул Маркетти в грудь, сально улыбнулся. "Этот макаронник еще, не дай Бог, "расколется" если люди Парсела прижмут его поплотнее. Лучше, жестче нужно отбирать к нам людей. Как он юлит, как извивается. Противно, что это мой сотрудник".
      - Я попробую, - проговорил, наконец, Ричард Маркетти. Я попробую...
      Глава двадцать первая СОН ДИКА МАРКЕТТИ
      Ему снилось, что отец привел его, четырехлетнего, в зоопарк. И хотя он точно знал, что в то время они не только не жили, но и не бывали в Риме, ему почему-то казалось, что это римский зоопарк. был ранний летний праздничный вечер. Веселые, нарядные люди громко переговаривались, ели сладости, мороженое,еще что-то, аппетитно шуршавшее в разноцветных целлофановых пакетиках. Все спешили к загонам со слонами - слониха Джильда только что родила слоненка.
      Дика вели за руки мать и отец. Они тоже уговаривали его посмотреть на новорожденного слоненка-сына. Но Дик упрямился, плакал, он тянул их к вольеру с жирафами. Когда они, наконец, пришли туда, два взрослых жирафа медленно подошли к сетке. Вопреки протестам матери, отец поднял его на руках вверх. Один из жирафов степенно перегнулся через сетку, обнюхал теплыми ноздрями лицо Дика и лизнул прямо в нос шершавым языком. Дик достал из кармана отцовского пиджака пачку вафель"Они старые, плохие", отговаривал его отец. Но Дик не послушал его. Вскрыв пачку, отдал все вафли жирафу. Он с жадностью съел лакомство. И вдруг закачался на своих длинных ногах и рухнул в траву. Голова его оказалась рядом с сеткой, и Дик увидел, как редкие крупные слезы выкатывались из большого глаза и исчезали в траве. Он испугался и тоже заплакал. Оглянулся. Понял, что он совсем один у вольера - ни родителей, ни смотрителя, никого. И заплакал громче прежнего.
      Он побежал - по пустынной дорожке зоопарка, по безлюдной улице, мимо пустых скверов, стоявших у тротуаров машин, автобусов. Раза два ему встречались фонтаны, из которых мощными струями била вода. Но шум этой падающей воды не успокаивал среди тишины и безлюдья, а пугал еще больше.
      Неожиданно он услышал громкий звонок, с облегчением вздохнул и вбежал на второй этаж старого здания. Успел! Он как раз секунда в секунду успел на урок в школу.
      Смешно! Только что ему было четыре года. И вот он уже одиннадцатилетний парень. "Все меняется быстро-быстро, как во сне", думает он. "Жених!" - дразнят его во дворе девчонки. "Жених!" - с затаенной гордостью говорит мама. Дик слушает рассказ учителя о бессмертной поэме Данте. И чувствует на себе взгляд Джины. Она сидит за ним в левом ряду. Смотрит на него влюбленно, откровенно влюбленно. "О чем писал Данте?" вопрошает учитель, молодой человек, франтоватый, жизнерадостный. "О любви", - шепотом отвечает Дик и оборачивается к Джине. "О любви", радостно поддерживает она. "О любви!" - грохочет весь класс. Мальчишки и девчонки вскакивают со своих мест, кричат, свистят. И тут Дик видит, что в классе собрались взрослые люди. Без звонка все поднимаются со своих мест, и в торжественной тишине выходят на улицу.
      Тепло, солнечно. Покинувшие школу вытягиваются в процессию и чинно идут по широкому бульвару к церкви. Люди прибывают, прибывают, и вскоре уже тысячи мужчин и женщин в праздничных одеждах вливаются в огромный нарядный храм.
      Во главе процессии - Дик и Джина. Он одет в темный выходной костюм, она - в подвенечное платье. так вот оно что это же их свадьба! И никто, ни один человек не удивляется, что жениху и невесте по одиннадцать лет. Дик и Джина подходит к священнику. У него доброе, иссеченное морщинами лицо и ласковые синие глаза, в которых плавают золотистые лучики жаркого цвета. Сладко поет орган, и словно с небес льются божественные звуки - хор самозабвенно исполняет нечто светлое, бессмертное. Ритуал, который откуда-то хорошо знаком Дику, завершается вопросом. "Да", - говорит от твердо и громко. "Да!", - вторит Джина. Они выходят из церкви. Вокруг них танцует, кружится толпа друзей, но они не узнают ни одного лица. Все их поздравляют, спрашивают, где будет проходить свадебный пир. "Вы разве не получили приглашение? - спешит ответить каждому его мать. - Свадьба будет через десять лет во Дворце Дожей в Венеции". никто не удивляется. Напротив, люди улыбаются, кивают, расходятся.
      Дик и Джина садятся в маленький спортивный "фиат" и через минуту уже летят высоко над землей.