Горечь испытаний

      - Сука цветная!
      Его ударили еще несколько раз. Он потерял сознание.
      Когда он очнулся, в комнате стояла неправдоподобная, угрожающая тишина. Стекла окон были разбиты. Повсюду валялись осколки. С трудом повернув окровавленную голову, он увидел Лауру. Она неподвижно лежала на полу лицом вверх, широко раскрыв глаза. "Убили!" - ужаснулся Дайлинг. Превозмогая боль, он подполз к ней. Приник ухом к груди. И вдруг похолодел, услышав ее голос. Ровный. Спокойный. Громкий:
      - Я - лотос. не рвите меня. Я хочу жить.
      И замерла, затихла. широко раскрытые глаза ее по-прежнему глядели в потолок.
      У Дайлинга не было слез. Неся Лауру на руках к машине, он думал лишь о том, чтобы не причинить ей боли. Бережно уложив ее на заднее сидение, сел за руль. Осторожно тронул автомобиль. Через полчаса он подъехал к частному родильному дому. Дежурный врач любезно приветствовал Дайлинга, не обратив, казалось, внимания на его растерзанный вид. Он вызвал двух санитаров и сам вышел к машине. Дайлинг ждал на лестнице, у входа. Прошла минута. Другая. Санитары с пустыми носилками вернулись в помещение. За ними шел врач.
      - Послушайте, что это значит? - крикнул Дайлинг, схватив врача за руку.
      - А это значит, мой милый, - сказал тот, резко высвобождаясь, - что ты со своей крошкой заблудился. Адрес не тот. В этом доме с самого его основания не было черных. И не будет.
      - Но ведь она не негритянка. Она - индуска.
      - Какая разница? Цветная.
      - Но ведь она умирает, доктор.
      - Пусть лучше умрет сегодня одна цветная, чем завтра - все мои пациентки.
      - Да я тебя в каталажке, мерзавец, сгною! Я из госдепартамента, я...
      - А по мне - будь ты хоть сам президент! - врач плюнул ему под ноги. - Проваливай, да поживее. тут тебе не Вашингтон. Сейчас кликну своих парней - тогда тебе и твоей милашке и госпиталь не понадобится. Ну!..
      Теперь Роберт Дайлинг плакал. Плакал все время, пока вез Лауру через ночной город. Город, сиявший разноцветными огнями рекламы. Плакал, пока ехал в полутемный район смрадных трущоб. Туда, где находился родильный дом, доступный для его Лауры...
      Позднее он старался не вспоминать того, что произошло страшной ночью в мотеле под Майами. И после нее. А если воспоминания одолевали его, старался побыстрее накачаться виски. Когда он увидел, что память сильнее алкоголя, он начал посещать тайные притоны. Впадая в полузабытье от героина или морфия, он не переставал видеть перед собой полные ужаса и страдания, беззащитные, молящие о помощи глаза Лауры, лежавшей на полу.
      Она улетела в Индию дней через пять. На другой день после выхода из родильного дома. Осунувшаяся. Молчаливая. Внешне она совершенно спокойно реагировала на свист и улюлюкание дюжины молодцов, поджидавших их у выхода.
      Только крепче прижимала к груди сына, родившегося на два месяца раньше срока.
      Роберт молча шел, втянув голову в плечи. Когда сели в машину, Лаура заплакала. Она горько оплакивала свою убитую, загаженную любовь. Теперь, когда к ней вдруг приходили непрошенной чередой воспоминания об их с Дайлингом встречах в Дели, о его близости, о жизни вместе, она вздрагивала, словно от укола. Проклинала тот день и час, когда впервые увидела Роберта.
      О ночи в мотеле она никогда не вспоминала. Как не вспоминает - спустя некоторое время после операции - тяжело раненый о своих мучениях.
      Дайлинг испытывал стыд. раскаяние. Вернее, эти чувства слились воедино. Они захватывали его, оглушали, уничтожали.
      "Да, да, я не мог защитить любимую женщину - больше чем жену для меня. И своего сына. Боже мой, сына... Да, я всю жизнь отдал утверждению, обоснованию, воспеванию порядка, при котором такое возможно, естественно, закономерно..."
      И он стонал по ночам, кусая подушку. Весь ужас заключался в том, что то, что случилось, было непоправимо, неискупно.
      Он не пытался, не смел удерживать Лауру. Провожая ее на аэродроме, он только моляще смотрел ей в глаза. И видел в них не осуждение, не неприязнь, не ненависть. Нет - ледяную пустоту. Он заикнулся было о сыне, о его дальнейшей судьбе. Она сделала вид, что не расслышала его слов.
      Вернувшись в Дели почти сразу же вслед за Лаурой, Дайлинг сделал все, что было в его силах, чтобы разыскать ее. Но не разыскал. И он отчаялся. А отчаявшись, ожесточился. Внешне это был все тот же Роберт Дайлинг. Во всяком случае, в ЮСИС никто не заметил в нем никаких перемен. Никто и не знал о том, что произошло там, в Майами. А он? Он не ощущал теперь прежней радости от работы. Вообще ничего не ощущал. Работал как автомат.
      У него часто и подолгу болела голова. Болела печень. и он все чаще вспоминал, что он уже не молод. Не за горами семьдесят...
      "Чертов сквозняк! При такой жаре - верное воспаление легких!" Дайлинг нетерпеливым взмахом руки подозвал слугу. Раздраженно распорядился выключить фены. Надо же додуматься включили фены и кондиционеры одновременно...
      Он одиноко скучал в зале делийского аэропорта, ждал прибытия самолета из Нью-Йорка. Прилетал Парсел. В телеграмме, полученной Дайлингом накануне, говорилось: "Дели буду один день тчк Сообщи Беатрисе тчк Парсел". Найти Беатрису не удалось. Она моталась где-то на севере Индии по точкам "Корпуса Мира". Вся в отца. не сидится им на месте. Носятся по свету, как корабли, потерявшие якоря.
      Дайлинг увидел Парсела на верхней площадке трапа. Бодрый. Свежий. Улыбающийся. Только после того как они обнялись, Дайлинг заметил, что у Парсела едва заметно изредка дергается левая щека. Да лицо чуть темнее, чем раньше. Словно на него легкая тень легла. Стюардесса несла за ним небольшой плоский чемоданчик.
      - Фу ты! Словно и не уезжал отсюда. Жарища, - Парсел ослабил узел галстука. Расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Что-то я не вижу Беатрисы. Надеюсь, она здорова?
      - И я надеюсь. Я не мог ее разыскать. Воюет за наши идеалы на благословенных просторах Индии.
      - Жаль! - Парсел даже остановился на секунду. - Впрочем, нагонит нас в Карачи. А что воюет - это хорошо.
      - Ты остановишься в гостинице?
      - Я предпочел бы у тебя. Если, конечно, это тебя не стеснит.
      - С каких пор между нами стали необходимы подобные церемонии?
      Парсел промолчал. Открыв заднюю дверцу автомобиля Дайлинга, он пропустил вперед стюардессу. Дайлинг, сидя за рулем, в недоумении обернулся:
      - Но, простите, мисс...
      - Рейчел, - спохватился Парсел. - Извини, что не представил раньше, Роберт. Моя секретарша. После окончания траура по Мардж - миссис Парсел. Не обращай внимания на ее костюм. Она прямо с работы, - и он ласково потрепал Рейчел по щеке. Девушка настороженно взглянула на Дайлинга:
      - Очень рада познакомиться с вами...
      Дайлинг внимательно разглядывал девушку в зеркальце над ветровым стеклом. "Хм... У Джерри никогда не было вкуса. ни в выборе жизненных удовольствий, ни в подборе женщин. Романтическая история в духе слезливых немецких пьесок. Богатый вдовец женится на нищей сиротке..."
      За ужином Парсел был задумчив, рассеян. Мало ел. Почти ничего не пил. Что-то тихо напевая, подошел к комбайну, включил. Столовая наполнилась мелодиями симфонического джаза. Парсел стоял у окна, прижавшись лбом к стеклу. За окном черная бездна. лишь где-то далеко мерцал огонек. Жизнь. В пустоте...
      Дайлинг, наоборот, был неестественно возбужден. Ухаживал за Рейчел. Несколько более настойчиво, чем следовало бы гостеприимному хозяину. Парсел, казалось, ничего не замечал. Рейчел сначала по неопытности поддерживала игру. Но когда Дайлинг под столом положил руку ей на колено, поняла, что игра заходит слишком далеко.
      Дайлинг пригласил ее танцевать. Крепко прижал к себе. Рейчел мягко высвободилась из его объятий, прищурила свои великолепные темные глаза и, улыбаясь, еле слышно сказала:
      - Вы хотите не меня, вы хотите сделать больно ему. Да? А ведь вы его не стоите. Он добрый. И... и несчастный. А вы злюка. Зачем делать другим плохо?
      Вернулась к столу, расплакалась.
      "Черт-те что! - думал Дайлинг, беря стакан с виски. Недотрога из летучего бардака!"
      К нему подошел Парсел. Взял его за локоть.
      - Спасибо, дружище Роберт, что ты заботливо опекаешь Беатрису.
      - А мне, знаешь ли, Джерри, мне не нравится, что ты втягиваешь Беатрису в сомнительные дела.
      Дайлинг выжидающе смотрел на него.
      - Я имею в виду Бхилаи.
      - Это она тебе сказала? - криво усмехнулся Джерри.
      - Нет, не она. Резидент ЦРУ.
      - Твой резидент дурак и болтун, видит Бог, - насупился Парсел. - Ну да ладно, с ним мы разберемся. А Бхилаи... Видишь ли, Роберт, для тебя это - всего лишь сомнительные дела, в которых ты сам, впрочем, играешь не последнюю роль. Для меня же, клянусь Иисусом Христом, это одна из генеральных акций нашей внешней политики.
      - Саботаж пуска Бхилаи, Джерри, - недостойная авантюра. Да, я играю в ней свою роль. Но ведь ты меня не спрашивал, нравится она мне или нет.
      - Значит, пусть русские опять выигрывают?
      Джерри разглядывал Роберта, словно видел его впервые. "Акция ему не нравится, - думал он. Тоже мне критик выискался. Тысячу раз плевать я хотел на твои сантименты. Мы платим деньги. И их надо отрабатывать. Что и как делать буду определять я, Джерри Парсел".
      - Подобные "акции" и без того подорвали престиж Соединеных Штатов! Иногда я стыжусь, что я американец. Что же касается Беатрисы...
      _ "Престиж", "стыжусь" - клянусь святым Яковом, раньше я никогда не замечал у тебя подобных настроений, - прервал Дайлинга Парсел. Что же касается Беатрисы, то предоставь ей самой решать, каким путем идти в жизни. Уверен, что она не будет стыдиться, что она - американка! И не забывай, ни при каких обстоятельствах не забывай, что отец ее я, а ты - всего лишь ее крестный.
      Парсел отчужденно посмотрел на Дайлинга и молча вышел из комнаты вместе с Рейчел.
      Глава девятнадцатая ПРИЕМ
      Семен Гаврилович Раздеев любил - даже считал своим долгом - по вечерам навещать подчиненных. Изредка, разумеется. Забота о ближних. Знакомство с их бытом. Начальство должно быть в курсе.
      Он приходил без приглашений. Уверенный, что ему всегда будут рады. Входил без стука. Уже войдя, спрашивал громко: "В доме есть кто?" Иногда брал с собой жену. Авдотья Саввишна подобные "посиделки" не любила. Отмолчавшись с полчаса, уходила, сославшись то на головную боль, то на хозяйственные заботы. Семен Гаврилович сидел упорно. "Вел, - как говорили потом за его спиной удостоившиеся визита, - воспитательное толковище".
      Виктора Картенева Раздеев считал объектом своей особой заботы. Парень молодой. без жены. Оступиться - раз плюнуть. Кроме того, оступится Картенев, а спросят с него, с Раздеева. не обеспечили, товарищ Раздеев. Не оправдали возложенного.
      В этот раз на традиционный вопрос Раздеева квартира Виктора ответила молчанием. Семен Гаврилович заглянул во все закоулки, на кухню. Пусто. Чем бы заняться? Раздеев подошел к этажерке. Книги были все серьезные, толстые. На нижней полке лежала красная сафьяновая папка. В нее вставлен новый блокнот. Первые листы исписаны. Чернила свежие. Вероятно, письмо домой. Ну-ка, ну-ка, что пишет домой наш дорогой пресс-атташе?.. "Дневник Картенева (как его читает Раздеев)
      "... Интересно ли проходят приемы в нашем посольстве? Попытаюсь описать самый свежий в памяти. Он - в честь отъезда одного из советников и прибытия его сменщика.
      Пока прием не начался (да и в ходе и его, и после), больше всех суетится и хлопочет завхоз посольства, неутомимый и вездесущий Иван Михайлович Гарбуз. Ведь надо и зал для приемов подготовить, и в ресторане сделать заказ, и виски, коньяк, вина, водку рассчитать, и официантов проинструктировать. А ему это нелегко - образование неполное среднее, английский не знает, - когда-то немецкий учил, но кроме "Вир фарен нах Анапа" и "Анна унд Марта баден" ничего не помнит".
      На письмо не похоже. Скорее, дневник. А, может быть, где-то тут же лежат и более ранние записи?
      На этажерке других папок или тетрадей не было.
      Что ж, посмотрим дальше...
      "Но вот все готово. Все на своих местах. Без одной минуты семь появляется Бенедиктов и становится на площадке между входом в здание и залом. Он, как обычно, элегантен, - сегодня у него какая-то особенная булавка в галстуке, чуть ли не бриллиантовая. Мол, знай наших. Когда надо, мы можем и умеем вот так. А на лице выражение иное: "Все равно, когда наше время придет окончательно и повсеместно, мы из золота нужники понастроим, ни на что иное оно больше годится не будет"..
      Рядом с Бенедиктовым - старый и новый советники. Посол постоит, встречая гостей, минут пять-десять и пойдет на прием - работать. А им стоять все два часа, пожимать руки входящим и выходящим, улыбаться и провожать тоскливыми взглядами официантов, несущих в зал полные подносы.
      Теперь гость повалил косяком: дипломаты, журналисты, члены парламента, правительственные чиновники, актеры, писатели, торговцы, фабриканты. Блицы фотокорреспондентов вспыхивают непрестанно.
      Через пятнадцать минут зал - сплошной гудящий улей.
      ... Вон в углу торгпред Семин о чем-то говорит с невысокого роста сухоньким, пожилым индийцем. Это Маяк, главный редактор "Индепендент геральд". Семин нервничает - в сегодняшнем номере этой газеты опубликована заметка о якобы неудовлетворительном ходе выполнения советско-индийского торгового соглашения. Правда, эта информация пришла из лондонского бюро агентства Рейтер, но ведь опубликовала-то ее "Индепендент геральд". Между Семиным и Маяком происходит сейчас примерно такой разговор:
      - Господин Маяк, рейтер дезинформировал вас, а вы - сотни тысяч своих читателей.
      - Господин Семин, я, в данном случае - инстанция передающая. Если я буду перепроверять все, что получаю от Рейтер, Франс Пресс или Ассошиэйтед Пресс, то из газеты превращу "Индепендент геральд" в бюро по проверке.
      - А у вас что же - идет только информация западных агентств?
      - Я и рад бы давать вашу, но она постоянно запаздывает...
      В это время к ним подходит другой индиец - Шанкар, редактор юмористического еженедельника. Подвижной, весело улыбающийся, он делает правой рукой такое движение, словно собирается боксировать с Семиным. Минута - и все трое смеются какой-то шутке Шанкара.
      Бенедиктов, взяв под руку заместителя председателя Нижней Палаты парламента Индии, беседует с ним, дружелюбно улыбается.
      - Господин заместитель председателя, - говорит Бенедиктов. - Сегодня Москва запросила точную дату приезда индийской парламентской делегации, которую вы возглавляете. Надеюсь, все остается так, как было указано в вашем письме?
      - Да, ваше превосходительство, конечно. Скажите, а как погода сейчас, подходящая для вояжа?
      - Лучше и быть не может!
      Через пять минут Бенедиктов уже сидит на низеньком диванчике в круглой комнате, примыкающей к залу, с директором департамента социалистических стран МИДа Индии. В этой комнате тишина, прохладнее, меньше людей.
      - Вы не знаете, - спрашивает Бенедиктов, - готова ли программа празднеств в Бхилаи?
      - Готова. Сегодня премьер ее утвердил. Видимо, завтра вы ее получите, ваше превосходительство. Кстати, премьер собирается выступить там с большой речью на митинге.
      - Да, - рассеянно отвечает Бенедиктов. И, помолчав, говорит: - неделю назад мы послали ноту протеста. За последнее время орган ЮСИСа "Американский хроникер" допускает открытые выпады против моей страны. Намерен ли МИД что-либо предпринять?
      - МИДу трудно предпринять что-либо в этом деле. Ваш журнал тоже не жалует США. От них поступил аналогичный протест...
      - Первыми начали они. Они первыми должны и кончить! А потом, через наш печатный орган мы разоблачаем их политику лишь в тех аспектах. на которые существует идентичность взглядов моего и вашего правительств.
      - Но ведь это же все равно - критика третьей стороны! Попытка перенести холодную войну на нейтральную территорию, ваше превосходительство!
      - Защита мира, разоблачение агрессоров - что здесь общего с холодной войной? А то, что ежедневно творят их бомбардировщики, пушки, морская пехота, Седьмой флот в Азии - это, по-вашему, очередная мирная инициатива?!
      Да, в данном случае Бенедиктов вряд ли до конца прав. Если МИД Индии требует не касаться третьих стран в нашей внешней пропаганде, по-моему, стоит к этому прислушаться"...
      Посла критикует. МИД Индии критикует. Весьма критически настроенный молодой человек! Дух времени, так сказать. Любопытно.
      "Вон один из ста пятидесяти сотрудников ЮСИСа в Дели пикируется с Раздеевым. О том, что это пикировка, мне ясно, хотя бы потому, с какой нежностью Семен Гаврилович взял американца за локоть, как ласково он заглядывает ему в глаза, как пыхтит и краснеет верзила-янки. Уж чего-чего, а взять противника за "яблочко" мой шеф умеет. И по-настоящему любит это дело"...
      Противника - да. И ехидство твое здесь неуместно, молодой сочинитель!..
      "А Бенедиктов уже в зале - собрал вокруг себя группу журналистов, проводит летучую пресс-конференцию:
      - Господин посол, скажите, где русские будут закупать хлеб, когда весь мир станет коммунистическим?
      - Когда весь мир станет коммунистическим, тогда не будет тех спекулянтов, которые ежегодно уничтожают десятки миллионов тонн продуктов только затем, чтобы не снижать на них цену.
      - В чем вы видите панацею для Индии?
      - Это вопрос к премьеру Индии.
      - Какова помощь СССР в нашей следующей пятилетке?
      - Почти в два раза больше, чем в этой...
      Через минуту Бенедиктов уже возбужденно обсуждает что-то с временным поверенным в делах посольства Италии в Индии...
      Вон стоят два высоких, сухопарых сына Альбиона - помощник военного атташе (в мундире, при орденских ленточках, с моноклем) и, насколько помнится, второй секретарь по политическим вопросам (в вечернем фраке, полосатых брюках, с бабочкой). Они молча пьют виски, глядя в стаканы, изредка обмениваются фразами:
      - Джордж проиграл на скачках десять тысяч фунтов.
      Пауза.
      - Он - мот.
      Длинная пауза.
      - Мне жаль его жену.
      Очень длинная пауза.
      - И детей.
      Пауза до конца приема...
      Вон с тремя черными, лоснящимися, сосредоточенно слушающими африканцами судачит дипломат-европеец. Впрочем, судачит он вечно и со всеми об одном: о фатальной неизбежности атомной войны и вселенском катаклизме. Кто бы что ни говорил, кто бы что ни делал, он махал пухлой ручкой, твердил сквозь пухлые губки: "Ни к чему все это, господа. Ка-а-ак ж-жахнет конец всем честолюбивым замыслам и сладким любовным утехам. Завтрашнего дня нет. реальны только сегодня, сейчас, сия минута. Рептилии где-нибудь на Марсе имеют блестящее миллиарднолетнее будущее. А вы, а я - нет. Ваше сегодняшнее здоровье, господа!".
      Честно говоря, я думаю, его скоро отзовут. Но пока на приемы он ходит регулярно. И пьет, пьет. не раз ему пытались говорить, что не так уж все безнадежно; что, конечно, легче принять такую "философию" - от рюмки до рюмки; что "если бы парни всей земли", то... "Зачем все это? - уныло тянул он. Вот ка-а-а-а-ак жахнет!"... - И он опрокидывал очередную рюмку в рот. И сейчас он одной рукой держится за поднос, чтобы официант не убежал, а другой поднимает рюмку с чем-то, все равно с чем. замызганный галстук съехал на сторону, рубашка с потертым воротничком, брюки забыли, что на свете существует утюг. Африканцы бесстрастны, вежливы, молчат. наконец, один из них мягко вопрошает: "А как же Второй Бандунг? Независимость? Будущее?" "Вот ка-а-а-ак жахнет - и ни Бандунга, ни независимости... Ваше сегодняшнее здоровье!
      В самый разгар приема, когда я мирно потягивал виски с Аларом, главным репортером "Ред Бэннер", и болтал с ним о том, о сем, ко мне подошел дежурный и сказал, что меня зовет "сам". Извинившись перед Аларом, я пошел разыскивать посла. Бенедиктов стоял в вестибюле, в стороне от центрального входа. рядом с ним были Раздеев и Карлов. Бенедиктов раздраженно говорил:
      - Если посол утвердил список приглашенных на прием, то он один вправе его изменить. Когда вы будете давать прием от своего имени, вы и будете приглашать, кого сочтете нужным! И помедлив, мягче, но с явной укоризной добавил: - От вас, товарищ Карлов, признаться, не ожидал!
      Карлов покраснел, молчал. За стеклами очков Раздеева притаилась улыбочка..."
      ... Сукин сын!..
      "А завтра он начнет, - Бенедиктов кивнул головой в мою сторону, приглашать налево и направо. И, снова обращаясь к Карлову, закончил: Поймите, это не каприз. Я не хотел приглашать еще некоторое время этого человека! Сегодня Семен Гаврилович мне напомнил об этом.
      Раздеев скромно потупил очи:
      - А Виктор Андреевич не завтра - он уже вчера начал. Пригласил какого-то самозванца Сардана. Скоро на званые обеды невозвращенцев будем тащить...
      - Ну, полноте! - поморщился Бенедиктов. - Я знаю Сардана, это отличный журналист по сельскохозяйственной проблематике. Скромняга и тихоня. И пригласил его я. Кстати, вас, друг мой, - жест в мою сторону, - я позвал вот зачем. Мне нужно знать завтра-послезавтра, и не в общих чертах, а в деталях, что писала индийская печать о "Корпусе Мира". Дело в том, что заместитель главы этой почтенной организации через два дня будет у меня на ленче.
      К послу заспешила Инна Юртасова.
      Молодая, ослепительно красивая, популярная звезда нашего экрана. Здесь она с культурной делегацией. Все посольство шушукается, что она, мол, бессовестно липнет к Бенедиктову. Пользуется тем, что его жена в Москве. И Иван Александрович к Юртасовой, мол, явно благоволит. А пора бы, мол, и угомониться в его-то годы...
      Мне же кажется, что она из тех натур, что способны опрометью кинуться головой в омут. А почему бы и не полюбить ей нашего посла? Всем вышел".
      ... Чертов пачкун! А, между прочим, вести дневники дипломатам - кроме послов - строго не рекомендуется. Во избежание их возможного разглашения.
      Надо будет захватить с собой эти пасквильные листы. Но спокойно, спокойно! Дочитаем. Может, и автор подойдет. Попадет как раз к овациям благодарной публики...
      Глава двадцатая КАПКАНЫ, КАПКАНЫ
      Джерри Парсел прожил немало лет и повидал всякое на своем веку, но в доме самоубийцы находился впервые. Однако досаднее всего было то, что с ним оказалась Рейчел. Ведь она была на пятом месяце беременности...
      В канун Рождества, двадцатого декабря, ему необходимо было срочно встретиться с банкирами Кливленда. Совсем недавно, около полугода, он приобрел там контрольный пакет акций крупного металлургического завода. В разгаре был очередной деловой спад, и сделка оказалась на редкость удачной. Но полтора месяца назад выяснилось, что бывшие владельцы (две удивительно цепкие и пройдошистые сестры-старушки из Сиэтла) "забыли" своевременно выплатить банковские проценты по нескольким древним ссудам для предприятия. Вся эта история являла собой великолепный пример "дерзкого небрежения прямыми служебными обязанностями". Управляющие двух банков были выдворены вон, получив при этом пониженные пенсии; несколько чиновников были уволены с занесением в "черные" списки. Никто, кроме, пожалуй, владельцев банков да их особо доверенных контролеров, не знал, сколько точно зеленых купюр прилипло к рукам поддавшихся соблазну финансистов. Рядом с шестью фамилиями называли шестизначные цифры. Впрочем, гораздо больше ущерба материального банки опасались моральных потерь, и потому дело не попало ни в суд, ни в газеты. Были, правда, опубликованы кое-где двусмысленные заметки, но в них было столь ничтожно мало возможного подследственного "мяса", что о них тут же забыли. Кругом в избытке было афер и банкротств с фактами красноречивейшими...
      В соответствии с законом, все - даже давние - претензии к предприятию теперь следовало обращать к его новому владельцу. И хотя сумма задолженности была пустячная - двенадцать миллионов долларов, Джерри решил не поручать это своим юристам, а поехать в Кливленд самому: ему хотелось документально проследить подробности, разобраться лично в "анатомии" этого столь нечастого в банковском деле вида преступления. Настроен он был миролюбиво. Даже согласился встретиться с одной из сестер-старушек (другая не приехала, сказалась больной). Миссис Жозефина Скейлз была похожа скорее на сельскую учительницу, чем на бизнесменшу, одержимую одной маниакальной идеей делать, делать, делать деньги (так ее охарактеризовал кливлендский знакомый Джерри). Она презабавно щурилась, произносила многие слова на французский манер (ее предки были родом из Марселя) и даже рассмешила Парсела, рассказав ему скабрезный анекдот о лже-аббате, юной монашенке и говорливой, подслеповатой игуменье.
      Банковские проценты полюбовно решено было погасить совместно: пятьдесят процентов - миссис Скейлз и ее сестра, пятьдесят процентов мистер Парсел. Обе стороны были довольны и уверены, что ловко обхитрили оппонента. Прощаясь с Парселом, Жозефина даже прослезилась. "Шарман!" повторяла она. И думала: "Говорили, что ты - тигровая акула, Джерри Парсел. Оно, может, и так, скорее всего, так. Значит я еще достаточно ловка и гибка, если не только ушла от твоих челюстей, но поживилась за твой счет, отхватила кусок жирный и сладкий. То-то Клод обрадуется! Шарман! Шарман!..."
      Джерри без труда читал мысли провинциальной мастерицы интриги, добродушно посмеивался: "Бог с тобой, фальшивая лягушатница! Благодари Рождество. Благодари мое благостное настроение. Наследника ожидаю". В основе же его решения лежало убеждение - затей его юристы процесс с сестрицами, еще неизвестно, как бы он обернулся и сколько пришлось бы выбросить денег, если бы процесс был проигран.
      Позднее Джерри будет казнить себя за непростительную слабость "стоимостью в шесть миллионов". "Чрезмерная мягкость - верный признак старения!" - будет злиться он. И выжимать с лихвой! - эти деньги из предприятия при любом удобном случае: подписание годового соглашения с профсоюзом, конфликт по зарплате, обсуждение размера надбавок...
      Больше всего были довольны банкиры - деньги возвращались полностью и без дальнейших проволочек.
      двадцать первого декабря Джерри и Рейчел были приглашены на рождественскую вечеринку в администрации предприятия. Джерри любил эти предпраздничные встречи. Поначалу все, казалось бы, шло как нельзя лучше. было шумно, весело, по-домашнему непринужденно. Местные остряки разыграли несколько забавных сценок, в которых продернули, правда вовсе не зло, менеджера, одного из его помощников, еще кого-то. "Шипучка" текла рекой и под тяжестью блюд с индейкой прогибались столы. Санта Клаус, которого никто не узнавал (и не мог узнать - он был профессионалом), галантно преподносил нарядно упакованные сувениры. Джерри была вручена Трубка Мира индейцев. на прихваченной клейкой лентой записке красным фломастером было намалевано: "Мир на земле, добрая воля к людям. Профсоюз". "Клянусь Иисусом Христом, мир на земле будет, но только и только тогда, когда мы покончим с русскими. Хм... добрая воля к людям... Я что-то не припомню такого профсоюза, который проявлял бы в отношениях со мной эту самую добрую волю", подумал Джерри и с неприязнью вспомнил забастовку в Денвере, в результате которой ему пришлось уступить почти по всем пунктам. Рейчел получила трехфутовую куклу-двойняшку - спереди девочка, сзади мальчик. А музыка гремела и захмелевшие кто больше, кто меньше - мужчины и женщины танцевали как могли. летели конфетти, по потолку и стенам плыли причудливые снежинки, вспыхивали и гасли разноцветные лампы и лица танцующих, пьющих, беседующих то голубели, то розовели, то лиловели.
      В перерыве между танцами центр зала опустел. Джазисты разбрелись на пять-десять минут - пропустить стаканчик, зажевать вкусненьким, поболтать слегка. Вдруг в малиновом кругу у микрофона, перед которым только что пела "эта миленькая Уэлси Тутс", появилась высокая небрежно одетая женщина с растрепанными волосами. лицо ее оставалось в тени, и Джерри неприятно поразили огромные черные глазницы. Она с явным усилием выдохнула в микрофон, который вряд ли видела:
      - Вы тут веселитесь, да?.. Вы тут веселитесь, а мой Арчи валяется в городском морге!
      Начав с шепота, женщина постепенно перешла на крик. Если кто-то и не расслышал ее первых слов и не обратил сразу на нее внимания, то теперь весь зал затих, все взгляды устремились на говорившую.
      - У меня трое "счастливых" наследников остались на руках. Трое! Старшему - шесть. Что же мне - улечься с ними в постель и включить газ? И то лучше, чем прозябать. Умница Арчи! Открыл рот, вставил вот это и нажал курок, - женщина держала в руках пистолет. - Но здесь еще сохранилось кое-что... Я хочу увидеть мистера Роджера Кобба, генерального управляющего, который уволил моего Арчи вместе с сотнями других в марте. Я скажу убийце Коббу все, что я о нем думаю. Мистер Кобб, где же вы? Надеюсь, вы хоть не трус...
      За одним из столиков произошло какое-то движение. И вот медленно стал подниматься со стула высокий мужчина. В зале почему-то вспыхнул большой свет. И все увидели, что это был Роджер Кобб. Лицо его смяла беспомощная улыбка.
      - Успокойтесь, миссис... миссис... - проговорил он негромко.
      - Миссис Нори Пэнт, если угодно. Чтобы ты знал, подлец, от кого получишь эту пулю! - женщина стала целиться в Коббса. Раздались испуганные крики женщин, несколько человек бросились на пол. Но выстрелить ей удалось лишь в потолок. В самый последний момент двое подоспевших охранников схватили миссис Пэнт за руки. Она судорожно вздохнула, выронила пистолет и лишилась чувств.
      Среди присутствующих случился врач. Пользуясь нехитрым набором стандартным медикаментов из управленческой аптечки, он тут же оказал ей необходимую помощь. Миссис Пэнт открыла глаза, громко застонала. В приемной Кобба, куда ее перенесли и где уложили на диван, находилось несколько человек. Сжавшись в комочек, женщина, казалось, стала меньше ростом. Ее била дрожь. Она испуганно озиралась по сторонам, и взгляд ее был мало осмыслен. "Как затравленный со всех сторон безжалостными охотниками зверек!" - думала, глядя на нее, Рейчел. Она приняла все происходившее особенно близко к сердцу. "Боже! - думала она. - Место этой женщины в тысячу раз более мое, чем то, которое я сейчас занимаю. Как мне понятно отчаяние этой несчастной! Как понятно и как знакомо - и с детства, и изо всей моей жизни до того момента, как я встретила Джерри". Парсел стоял тут же, в трех шагах от дивана, и тихо разговаривал с заместителем Кобба по персоналу. Подойдя к Рейчел и взяв ее под руку, он сказал так, что слышала лишь она одна: