После ужина Дессу, заправившись изысканным вином и бренди, переговорил с механиками, которые сидели за дальним концом стола. К мам, то есть ко мне, Дуайту и Истилу, он вернулся, сияя от удовольствия и потирая руки.
      – Устройство готово! – объявил он. – Экран на месте. Желаете пострелять?
      – Еще бы, – отозвался Истил, осушив свой бокал.
      – Это надо видеть, – сказал Дуайт. – Кейт... ты должна поехать с нами.
      – Должна?
      – Йоо-хо! – провозгласил Дессу, повернулся и вышел из комнаты.
      – Йоо-хо? – спросила я Дуайта, но тот лишь пожал плечами.
      Всего нас набралось человек двенадцать. Мы поехали в автокинотеатр на трех легких внедорожниках. Ночь была ясной, и Дессу (он сел за руль одного из них, сменив смокинг на ватник) не стал включать фары и не велел включать их другим водителям. Сам он ехал впереди, мчась по дороге, освещаемой только луной и звездами, распугивая зайцев и обсуждая с остальными по рации направление ветра.
      Мы остановились у темной громады проекционной. Пока Дессу ругал всех последними словами за то, что никто не сообразил захватить фонарик, я включила свой собственный, достав его из кармана.
      – Молодец, Тэлман, – похвалил Дессу. – Всегда так хорошо подготовлены?
      – Ну, обычно ношу с собой огонек. Дессу ответил усмешкой.
      – У меня есть приятели, Тэлман, которые бы сказали, что это не огонек. Это – фонарик; огонек – то, на чем жарят негров.
      – Серьезно? Ваши приятели на самом деле подонки-расисты, или им просто нравится эпатировать публику?
      Дессу рассмеялся, отпирая дверь проекционной.
      После ночной поездки свет, который зажгли в помещении, показался очень ярким. Пощелкав тумблерами, включили еще вентиляторы, обогреватели и два больших 35-миллиметровых проектора, которые через амбразуры в стене посылали изображение на экран, теперь водруженный на место.
      Сначала я не заметила ничего подозрительного: это было довольно технологичное помещение, хотя и на допотопный лад, с открытой проводкой, трубами, стеллажами для коробок с фильмами вдоль стен и огромным количеством здоровенных рубильников и толстых кабелей. У каждого из двух громоздких проекторов суетились по двое механиков, надевая бобины на валики и протягивая пленки вдоль рычажков и направляющих. Тут я увидела то, что стояло между проекторами. И не могла отвести глаз.
      – Что за ч-ч-ч?..
      – «Эрликон», крупнокалиберный двадцатимиллиметровый пулемет, – гордо объявил Дессу. – Станковый. Ну, разве не красавец?
      Дуайт, который стоял рядом со мной, держа в руке наполовину опустошенный бокал вина, только хмыкнул.
      И вправду, там, где мог бы находиться третий проектор, стоял очень серьезный пулемет. Его рифленая станина была привинчена к бетонному полу; сзади у него были две обитые войлоком скобы, в которые, видимо, нужно было упираться плечами; сверху – большой, почти круглый барабан с зарядами. Угольно-черный металл поблескивал в электрическом свете. Длинный ствол высовывался в бойницу, жерло исчезало в ночи: оно было нацелено на далекий гигантский экран.
      Справа от пулемета загудел проектор. Кто-то раздавал пиво, кто-то еще – затычки для ушей.
      На первой пленке оказались эпизоды воздушного боя времен Второй мировой войны. Черно-белая пленка, похоже, сохранила документальные кадры. Дессу встал к пулемету и, переведя дух, открыл огонь.
      Даже несмотря на то, что в ушах у меня были затычки, а дуло орудия находилось за пределами помещения, грохот меня оглушил. Дессу шевелил губами и безумно скалился, издавая, как я думаю, очередные «йоо-хо», но его голос полностью тонул в канонаде. Хотя над тарахтящим орудием работала вытяжка, забиравшая большую часть дыма, проекционная очень скоро провоняла кордитом и наполнилась сероватым дымом. Бесформенный мешок, свисавший из-под магазина, дрожал и раскачивался, словно в нем метались перепуганные кошки.
      Все столпились вокруг амбразур и смотрели на экран. Я слегка потеснила Дуайта, который не преминул обхватить меня за талию. Наклонившись ко мне, он прокричал:
      – Усраться можно, а?
      Слева от меня стена проекционной будки освещалась чередой запинающихся вспышек. Трассирующие пули, прорезая темную бездну автостоянки, устремлялись к белому небу воюющей Европы, где пикировали и кувыркались «мустанги» и «мессершмиты», а «летающие крепости» в боевом порядке рвались сквозь облака. Ветра почти не было, и в лучах прожектора клубился дым. Потом пушка умолкла.
      На минуту воцарилась тишина, которая сменилась одобрительными возгласами, аплодисментами и свистом. Сияющий Дессу отошел от лафета, растирая плечи; его лицо блестело от пота. Приняв поздравления, он пожал руку Истилу и кое-кому из механиков. Его жена, надевшая толстую куртку поверх облегающего серебристого платья, приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать мужа.
      Как только пулемет перезарядили, вытряхнули мешок с гильзами и сменили пленку, к орудию встал Истил.
      По всей видимости, нас ожидала историческая последовательность событий: теперь на экране бушевала война в Корее, мелькали «сейбры» и МИГи. Пулемет тарахтел в ритме учащенного сердцебиения. Я смотрела на экран. На нем стали появляться дырочки с рваными краями.
      – Вы у нас впервые, Тэлман, – сказал Дессу, когда Истил закончил. – Хотите пострелять?
      Я посмотрела на него, пытаясь определить, чего от меня ждут: согласия или отказа.
      – Очень любезно с вашей стороны, – ответила я. В первый проектор вставляли новую катушку. – Наверное, мы уже дошли до Вьетнама?
      Дессу отрицательно покачал своей круглой головой.
      – Там воздушных боев не густо. Мы сразу перейдем к арабо-израильскому конфликту.
      Мне преподали очень краткий урок стрельбы из пулемета. В основном наука сводилась к тому, что надо крепко держаться, не закрывать глаза и что есть силы давить вот на этот рычаг. У орудия был довольно примитивный прицел, похожий на мишень для игры в дартс, сжатую до размеров ладони. От пулемета пахло маслом и дымом, да к тому же веяло жаром, как от радиатора. Я уперлась плечами в обитые войлоком скобы и почему-то вспомнила упоры для ног на гинекологическом кресле. Должна признаться, во рту у меня пересохло.
      На экране замелькал обратный отсчет: 5 + 4 + + 3 +2 + 1 +; маленькие стрелки, идущие назад, отмеряли оставшиеся секунды. Потом мы оказались над песками Синайского полуострова, снятого в цвете, а небо заполонили МИГи. Я сощурила глаз, прицелилась и нажала на рычаг. «Эрликон» вздрогнул и толкнул меня так, что пальцы чуть не сорвались с рычага. Трассирующие пули бросились в атаку на экран и исчезли за ним в кромешной тьме.
      Я попыталась прицелиться в самолет, который мелькал прямо передо мной, но это оказалось непросто. Все же, подумалось мне, если снаряды проходят сквозь экран, а не рушат опорную конструкцию, это уже неплохо. «Эрликон» отгремел и умолк. Сначала я решила, что его заклинило, но потом сообразила, что истратила весь боезапас.
      Пошатываясь, я спустилась с лафета: в ушах звенело, руки отваливались, плечи болели, все туловище ныло.
      Дессу быстро схватил меня за локоть.
      – Эй-эй-эй, Тэлман, все в порядке?
      – Отлично, – рассмеялась я. – Полный кайф.
      – Во-во.
      В финале экран уже был продырявлен в центре. Еще трое по очереди подходили к пулемету; и Дуайт, и миссис Дессу отказались. Потом Дессу опять вышел на огневой рубеж, застрекотал проектор, и прежде чем снова разразилась пальба, зрители, толпившиеся у амбразур, разразились и восторженными, и негодующими криками.
      На экране возникла физиономия Саддама Хусейна, непроницаемая, мрачная, с застывшим выражением. Из «эрликона» в нее полетели 20-миллиметровые пули.
      На этой короткой пленке Хусейн выступал в разных ипостасях: он проводил военный совет, шагал вдоль ликующей толпы, инспектировал войска и так далее. Потом в сотне футов над пустой стоянкой опять замаячило его лицо.
      Дессу метил прямо в глаза, пока серебристая ткань экрана не превратилась в клочья, которые, свесившись вниз, трепыхались в воздухе: темная сторона – серебристая, темная – серебристая. Широкий лоб, мясистый нос, густые усы были продырявлены. В конце концов, простреливая полосу между воротом и кадыком, Дессу, должно быть, задел какую-то часть конструкции – посыпались искры, и две очереди внезапно срикошетили в ночное небо ярко-красной римской пятеркой. Пушка опять замолчала; исполинское лицо, никак не исчезающее с экрана, теперь лизали язычки пламени; лоскуты ткани скручивались и падали, а иные взлетали ввысь, подхваченные потоком воздуха.
      Опять раздались шумные возгласы и смех. Дессу выглядел как мальчишка, которого заперли в кондитерской. Он кивнул, отер пот со лба и стал принимать рукопожатия и похлопывания по спине, абсолютно довольный собой.
      В дальнем конце стоянки пламя обрамляло разодранный, зыбкий портрет-исполин.
      Когда компания вернулась на виллу, было уже далеко заполночь, и мы с Дессу расположились у него в кабинете, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Все стены здесь были увешаны мечами, пистолетами и винтовками, начищенными до блеска и помещенными в хромированные рамы. Пахло смазочным маслом и сигарным дымом.
      Дессу затянулся, откинулся на спинку огромного кожаного кресла, отчего оно скрипнуло, и забросил ноги на широкий письменный стол.
      – Тэлман, вы себя когда-нибудь причисляли к социалистам? Похоже на то.
      – Очень недолго, в студенческие годы. Неужели заметно? – Я попробовала кофе, единственное, чего я хотела. Все еще слишком горячий.
      – Ага. Знаете себе цену?
      – Приблизительно.
      – Наверно, можете себе позволить быть социалисткой.
      – Наверно, могу.
      Дессу пожевал сигару, не сводя с меня глаз.
      – Коллективистка, да, Тэлман?
      – Пожалуй, да. Мы все входим в какой-нибудь коллектив. Все мы – часть общества. Да.
      – А ваш коллектив – это мы?
      – «Бизнес»? – переспросила я. Он утвердительно кивнул. – Да, именно так.
      – Вы нам преданы?
      – Думаю, я это уже не раз доказывала.
      – В знак памяти миссис Тэлман?
      – Не только. Это сентиментальная причина, если угодно. Но есть и другие.
      – Например?
      – Я восхищаюсь тем, за что выступает «Бизнес», его...
      – А за что, по-вашему, он выступает? – быстро спросил он.
      Я набрала в легкие побольше воздуха.
      – За разум. За рациональность. За прогресс. За уважение к науке, за веру в технологии, веру в людей, в их ум, в конце концов. А не за веру в Бога, или мессию, или монарха. Или в знамя.
      – Так-так. Ладно. Извините, Тэлман, я перебил. Продолжайте.
      – Я восхищаюсь его успехами, его долговечностью. Горжусь принадлежностью к нему.
      – Даже несмотря на то, что мы злобные угнетатели-капиталисты?
      Я рассмеялась.
      – Разумеется, мы капиталисты, но я бы ограничилась этим определением.
      – Многие из молодых сотрудников – от Шестого до Четвертого уровня – посчитали бы ваши слова об инициативе, напористости, успехе и так далее чем-то близким к ереси, близким к предательству.
      – Но у нас же не монастырь и не государство. Пока. Так что ни ересью, ни предательством это быть не может, правда?
      Дессу изучал кончик своей сигары.
      – Насколько вы горды принадлежностью к «Бизнесу», Тэлман?
      – Разве есть международные единицы измерения гордости?
      – Что для вас важнее: наше общее благо или ваши личные интересы?
      Я опять попробовала кофе. Все еще слишком горячо.
      – Джеб, вы что, просите меня отказаться от каких-то взглядов?
      Он прищелкнул языком.
      – Нет, пытаюсь выяснить, что для вас значит «Бизнес».
      – Это же не один человек, а множество. Некоторые мне нравятся, некоторые – нет. Что касается «Бизнеса» как корпорации, я уже сказала, что не чужда корпоративной гордости.
      – Вы на все готовы ради него?
      – Конечно нет. А вы?
      – Нет. Стало быть, каждый из нас, как я понимаю, работает только на себя, верно?
      – Да, но каждый полагается на поддержку и сотрудничество всех остальных, которые помогают нам достичь личных целей. В этом и состоит смысл социальных групп. Как вы думаете?
      – Итак, чего бы вы не стали делать ради «Бизнеса»?
      – Ну, знаете, обычный набор: убивать, пытать, калечить, вот такие вещи.
      Дессу кивнул.
      – Это само собой разумеется. А как насчет жертвенности? Ради чего вы могли бы чем-то пожертвовать, если не ради «Бизнеса»?
      – Не знаю. Может, ради других людей. Все зависит от конкретных обстоятельств.
      Дессу скорчил гримасу и уставился в потолок, как будто ему внезапно наскучил этот разговор.
      – Ну да, конечно, все всегда зависит от конкретных обстоятельств.
      Я проснулась. Темно – хоть глаз выколи. Что за черт, где я? Без одеяла зябко. Кровать... незнакомая. Послышалось звяканье, словно чем-то бросили в стекло. Я втянула носом воздух, отчего-то испугавшись. Пахнет, не как у меня дома, в Лондоне, не так, как в... Глазго, не так, как в Блискрэге... ах, вот оно что, я в гостях у Дессу. Большая Дуга. Я в Небраске. Домик на каменистом берегу. Снова раздался тот же звук.
      В поисках выключателя ощутила под рукой обезьянку-нэцке. Включила свет, чересчур яркий. Вгляделась в зашторенные окна. Меня мучила слабость, голова болела, не то чтобы слишком сильно, но как бы давая понять: накануне я выпила лишнего. Звяканье повторилось. Я уставилась на телефон, стоящий на втором ночном столике.
      – Кейт! – раздался приглушенный зов. Я застегнула верхнюю пуговицу пижамы, подошла к окну и раздвинула шторы. Передо мной возникло бледное лицо Дуайта. Я открыла окно. Снаружи повеяло холодом.
      – Дуайт, что ты тут делаешь?
      На нем была теплая куртка, но похоже, он успел продрогнуть.
      – Можно войти?
      – Нет.
      – Но здесь же холодно.
      – Нечего было выходить из дому.
      – Я хотел с тобой поговорить.
      – А по телефону нельзя?
      – Нет. В том-то и прелесть моего убежища. В нем нет телефона. Можно писать.
      – Что – письма? – в замешательстве переспросила я.
      Теперь и он пришел в замешательство.
      – Почему письма? Нет, концепции записывать и всякую такую лажу, никто не отвлекает.
      – Понятно. А мобильник?
      – Я его отключаю.
      – Но ведь... ладно, не важно.
      – Пожалуйста, впусти меня.
      – Нет. Какое у тебя дело?
      – Здесь невозможно говорить! Я сейчас околею!
      – Я тоже, поэтому выкладывай быстрее.
      – Ох, Кейт...
      – Дуайт, я весь вечер выслушивала разглагольствования твоего дяди. Если у тебя действительно есть ко мне дело, я была бы очень благодарна, если бы ты изложил его как можно более сжато, чтобы я могла снова лечь в постель. Я очень устала.
      Это его явно задело.
      – Я хотел спросить... не хочешь ли ты прийти на премьеру моей пьесы на Бродвее. – Он почесал голову.
      – Твоей пьесы?
      – Ага, – усмехнулся он. – Наконец-то мое имя будет стоять на афишах. Называется «Лучшая мишень». Это нечто! Тебе понравится.
      – Когда премьера?
      – В следующий понедельник.
      – Я постараюсь.
      – Придешь? Обещаешь?
      – Нет, обещать не могу, но постараюсь.
      – Ладно, – он помедлил. Меня уже знобило.
      – Дуайт, у тебя все?
      – Ну... да. Вроде бы. Я покачала головой.
      – Ладно. Спокойной ночи.
      – М-м-м. Ладно, – донеслось до меня. Он стал разворачиваться. Я хотела закрыть окно. Тут он обернулся:
      – Эй, погоди, Кейт.
      – Что еще?
      – Ты... э-э-э... ну, типа, не хочешь, как бы это сказать, ну, провести эту ночь вместе? Что скажешь?
      Я вытаращила глаза. У меня на языке вертелось множество вариантов ответа, но в конце концов я просто сказала:
      – Нет, Дуайт.
      – Послушай, Кейт, нам с тобой будет так клево!
      – Это вряд ли.
      – Будет! Я тобой обалденно впечатлился!
      – Дуайт, так нельзя сказать, а если даже можно, все равно не стоит.
      – Но, Кейт, я считаю тебя очень привлекательной, то есть я никогда еще не западал на женщин твоего возраста!
      – Спокойной ночи, Дуайт.
      – Кейт, не прогоняй меня! Дай войти. Я не буду ничего требовать, не буду на тебя давить, не думай.
      – Нет. Иди домой.
      – Да ведь!..
      – Нет.
      Видно было, как его плечи поникли под объемистой курткой. Облачко пара у него изо рта обреченно поплыло вниз. Потом он опять поднял голову.
      – Но хоть на премьеру-то придешь?
      – Если смогу.
      – Что тебе стоит, скажи «приду».
      – Не обещаю. Иди домой. У меня ноги синеют.
      – Я могу их согреть.
      – Спасибо, не надо.
      – Но ты постараешься прийти?
      – Да.
      – Ты это говоришь, чтобы от меня отделаться?
      – Нет.
      – А ты согласишься прийти в качестве моей гостьи, моей девушки?
      – Только если ты не найдешь себе ровесницу. А теперь спокойной ночи.
      – Отлично!
      Дуайт повернулся, чтобы уйти, и включил фонарик. Я стала закрывать окно. Он в очередной раз обернулся:
      – Ты серьезно считаешь, что моя идея насчет спасательной шлюпки в Каабе никуда не годится?
      – Идея сама по себе неплоха, только чревата летальным исходом.
      Он покачал головой, уходя в ночь:
      – Облом, черт!
      У меня действительно окоченели ноги, и руки, кстати, тоже. Я набрала в ванну немного теплой воды и, закатав пижамные штаны, села на ее край, чтобы отогреть руки-ноги и восстановить в них кровообращение. Потом вытерлась, вернулась в постель и заснула как убитая.

Глава 6