Хромой из Варшавы (№6) - Жемчужина императора

Альдо рассмеялся.

– Этого не ждал, но все же опасался, свалившись так внезапно на голову, -вас потревожить. Собственно, так оно и вышло!

– Нет. Вы ничуть меня не потревожили... разве что в том смысле, какого и предположить не могли...

Юсупов снова развернул огромную жемчужину, несколько мгновений, молча и по-прежнему не прикасаясь к ней, смотрел на нее, потом с внезапной холодностью произнес:

– Мне не доставляет ни малейшего удовольствия возможность снова увидеть эту драгоценность. Совсем напротив! Когда мы бежали из Санкт-Петербурга, я нарочно оставил ее там.

– Нарочно?.. Мне говорили, что вы взяли с собой лишь небольшие камни или украшения, но «Регентшу» так легко было снять с этого знаменитого нагрудника. Несчастный Петр Васильев именно так и поступил.

– Я прекрасно мог взять с собой и весь нагрудник, раз сумел вывезти две картины Рембрандта. Вот только существует одно обстоятельство, о котором вы не подозреваете: дело в том, что, придя ко мне в тот... исторический вечер, Распутин рассчитывал быть представленным моей жене, но, кроме того, надеялся, что я ему уступлю – для него это означало «подарю» —то, что он называл «Большой Жемчужиной Наполеона»! В разговорах, которые были между нами перед тем, он часто упоминал о ней, и в конце концов я понял, что он приписывает этой драгоценности магические свойства: она могла ему дать абсолютную власть... богатство, равное императорскому...

– Что за чушь! Наполеон никогда ее не носил. Перед тем, как отправиться в Россию, он подарил ее своей жене!

– Конечно, но вы – человек западный, и потому представить себе не можете, что представляет собой для моей страны тень Императора: его вполне серьезно считали воплощением дьявола, им даже пугали маленьких детей. Кроме того, жемчужина принадлежала и другому французскому императору...

– Победителю при Седане? Благодаря ему, как, впрочем, и его дяде, немцы вошли во Францию...

– Дорогой мой!.. Вы никогда не будете рассуждать так, как сибирский крестьянин, а в особенности – этот сибирский крестьянин! Он был убежден в том, что жемчужина обладает магическими свойствами, потому что с ней связано имя Наполеона. Мой дед, со своей стороны, покупая ее, видел в ней нечто вроде военного трофея. Он подарил драгоценность своей дочери Зинаиде, моей матери. И интересно, что ей, всю жизнь обожавшей драгоценности, именно эту жемчужину носить совсем не нравилось. Она находила ее... тяжелой. И воспринимала скорее как музейный экспонат, своего рода диковинку. Но, поскольку моя невеста восхищалась этим украшением, матушка перед нашей свадьбой отдала жемчужину мне – для Ирины. Подарок доставил моей молодой жене величайшее удовольствие, она носила жемчужину в виде подвески на длинной цепочке, в которую были вставлены и другие жемчуга и бриллианты, она взяла ее с собой в свадебное путешествие. Мы поехали сначала в Египет, затем в Палестину...

– Я тоже в свадебное путешествие ездил в Палестину, – заметил Морозини. – И сохранил об этом далеко не самые лучшие воспоминания...

– Так же, как и я! С нами то и дело приключались какие-нибудь беды и неприятности: для начала я, едва оказавшись в Каире, подцепил желтуху, а мою жену едва не укусил скорпион. В Иерусалиме нас чуть было не раздавила толпа, набившаяся в православный собор, чтобы на нас поглазеть. Мы в брались оттуда невредимыми только благодаря одному молодому дьякону и боковой двери: главную дверь вышибли.

– Эти люди были настроены против вас?

– Нисколько. Наоборот, такой напор толпы следует считать проявлением симпатии. На нас всегда со всех сторон сбегаются поглядеть, когда мы путешествуем, – с горькой улыбкой пояснил Феликс. – Должно быть, нас находят крайне экзотическими фигурами! Короче говоря, пасхальная ночь, которую я там провел, и моя встреча с Тесфе, моим слугой-абиссинцем, которого я нашел в миссии, были единственными отрадными впечатлениями за всю поездку, и я, пожалуй, рад был покинуть эти края. Мы отправились в Италию. На следующий день после нашего приезда мы встретились с молодым итальянским аристократом, с которым я был знаком до того, и пригласили его на ужин, а еще через день он покончил с собой!

– Жемчужина в тот вечер была на княгине?

– Она каждый день надевала ее, и Бамбино – так я окрестил этого итальянца, потому что он выглядел очень уж юным, – восхищался жемчужиной и долго с ней играл. Он, пожалуй, скорее, любил Наполеона, чем наоборот!.. Но и это еще не все: три дня спустя, когда мы уходили с виллы Адриана, Ирину едва не убила пуля террориста, за которым гналась полиция, после чего я чуть не потерял жену в катакомбах святого Каллиста: она задержалась, читая надпись.

– В самом деле, удивительный ряд совпадений! А потом вы вернулись в Россию?

– Нет, сначала заехали в Париж, чтобы забрать украшения, которые я заказал у Шоме. Я умолял тогда Ирину расстаться с проклятой жемчужиной, но она ни за что не соглашалась, и единственное, чего я смог добиться, – жена пообещала больше ее не носить. Для верности я снова прикрепил «Регентшу» к знаменитому нагруднику, который совершенно немыслим на современных платьях...

– ...а когда вы покидали Санкт-Петербург, то даже и не подумали ее оттуда забрать?

– Вы все поняли правильно! И потому я надеюсь, что вы лучше всякого другого поймете, отчего мне больше не хочется иметь дело с этой... этой злополучной вещицей! Я даже в руки ее не хочу брать. Заберите ее, продайте, делайте с ней все, что хотите! Я больше не хочу иметь с ней ничего общего и благословляю небо за то, что моя жена сейчас в Лондоне!

Морозини, совершенно ошеломленный, переводил взгляд с огромной жемчужины, мирно лежавшей перед ним и в свете угасающего дня окруженной сияющим ореолом, на человека, который, стоя в нескольких шагах от стола, с отвращением на нее смотрел.

– Вы поставили меня в очень затруднительное положение! – произнес наконец князь. – Не могли бы вы спрятать жемчужину в сейф, а через некоторое время выставить на продажу? Например, в пользу всех этих беженцев, которым, насколько мне известно, вы помогаете, или дома призрения княгини Мещерской в Сен-Женевьев-де-Буа? Не говоря уж о моем маленьком подопечном!

– Вашими устами глаголет святое чувство, дорогой князь, я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы ее продать. Только продавать ее буду не я! А главное, я не хочу, чтобы при этой упоминались наши имена! Так что займитесь этим сами! В конце концов, это ведь ваше ремесло?

От Морозини не ускользнула грубость тона Юсупова, которой прежде не было. Что поделаешь, и он тоже принимает Альдо за лавочника и ни в какую не желает признать, что роскошный антикварный салон князя все-таки выглядит куда лучше какого-нибудь ресторана или модного дома. Обиженный гость уже собрался ответить, и довольно резко, но дверь внезапно распахнулась, пропуская водоворот черно-бурых лисиц, от которого исходил сложный и пьянящий аромат, напоминавший одновременно розовые сады Исфагана после дождя и таинственные святилища дальних стран, где жгут мирру и сандаловое дерево. Для чувствительного носа Альдо аромат был, пожалуй, чересчур навязчивым, но тем не менее действовал неотразимо. В то же время по комнате разнесся звук мягкого, чуть глуховатого голоса:

– Дражайший Феликс! Простите мне мое вторжение, но нам крайне важно поговорить о необычайно важных вещах!

Не обращая на гостя ни малейшего внимания, молодая женщина устремилась к Юсупову, протягивая ему обе руки. Альдо только и успел заметить, что вошедшая на редкость хороша собой. Чистый профиль, тонкие черты лица, светлые, неповторимого оттенка голубые глаза, блестящие из-под неправдоподобно длинных и густых ресниц. Длинные волосы цвета воронова крыла были уложены в замысловатую прическу, украшенную крохотной меховой шапочкой, с брошью из светлых сапфиров. Но, если волосы свои незнакомка в жертву моде не отдала, презрев короткую стрижку, то прихотям кутюрье следовала, должно быть, слепо, поскольку ее короткое, с небрежной грацией накинутое манто позволяло увидеть во всей красе совершенно прелестные ножки.

Однако неудержимый порыв, увлекший ее в глубину комнаты, к хозяину дома, угас при виде драгоценного украшения, по-прежнему лежавшего на шелковом платке.

– Ой! Что это за чудо!.. Где вы отыскали эту сказочную жемчужину? Она самая большая из всех, какие мне доводилось видеть! Какая красота! Какая...

Ее руки в черных замшевых перчатках уже почти коснулись «Регентши», но Юсупов крепко сжал их и выпускать явно не собирался:

– Только не прикасайтесь к ней, Таня! Не надо!

– Почему? – простонала та, словно он причинил ей боль.

– Она не приносит счастья. Кроме того, она принадлежит князю Морозини, которого вы видите перед собой и которого я имею удовольствие вам представить. Графиня Абросимова, дорогой друг!

Альдо склонился над рукой, которую графиня протянула ему, не удостоив и мимолетным взглядом. Ее восхитительные голубые глаза были прикованы к жемчужине. На этом прекрасном, чуть восточном лице Морозини без всякой радости увидел уже знакомое ему раньше выражение болезненной алчности.

Юсупов, слегка встревожившись, поспешил вмешаться:

– Мне не хотелось бы задерживать вас, князь! Заберите ваше имущество, – продолжил он, сделав нажим на слове «ваше», – и на этом расстанемся! Но я буду рад снова видеть вас в любой из ближайших дней! Подождите минутку, Таня! Я только провожу нашего друга!

Дольше оставаться у Юсупова было невозможно. Альдо спрятал жемчужину в карман, поклонился графине и вышел из гостиной вместе с хозяином, который проводил его до прихода, с некоторой поспешностью пожал ему руку и вернулся к прекрасной гостье. Тесфе подал Альдо его черное шерстяное пальто, шляпу и перчатки и осведомился, не позвать ли такси. Морозини ответил, что такси его ждет, а вот от телефонном справочника он бы не отказался.

Минутой позже он покинул улицу Гутенберга и двинулся по направлению к бульвару Осман, где находилась контора мэтра Лэр-Дюбрея: в том, что касалось продажи с аукциона, ему не было равных во всем Париже, особенно если речь шла о драгоценностях. А кроме того, встретиться с ним было попросту приятно, поскольку Альдо хорошо его знал и оба радовались любому случаю повидаться – хотя бы ради удовольствия поговорить о драгоценных камнях и прославленных украшениях.

И все же, выйдя от Юсупова, Морозини не без колебаний назвал шофёру адрес конторы Лэр-Дюбрея. Ему захотелось направиться на набережную Орфевр и отдать комиссару Ланглуа эту жемчужину, которая явно никого не привлекала, – за исключением банды убийц! – и которую Альдо находил теперь весьма обременительным имуществом. Ему не терпелось вернуться домой, но он не мог уехать из Парижа до тех пор, пока полицейский не вытянет из него все, что считает нужным. Кроме того, Альдо считал, что у него есть обязательства по отношению к Маше Васильевой. Стоит только подвеске попасть в сейф полиции, и одному богу известно, когда она снова увидит свет! Она останется лежать под замком, не принося никому ни малейшей пользы, да вдобавок еще недоверие комиссара Ланглуа усилится, если Альдо признается ему в том, что хранит у себя вещественное доказательство. Действительно, лучше всего ее продать, и продать как можно скорее.

Мэтр Лэр-Дюбрей, как и рассчитывал Морозини, встретил его с распростертыми объятиями, если только подобное выражение применимо к человеку, в повседневной жизни предельно сдержанному и необщительному. Но таков уж удел любой исторической драгоценности: заставлять даже тех людей, которых никак не назовешь экспансивными, забыть о выдержке и хладнокровии.

– «Регентша»?.. Вы принесли мне «Регентшу»? – воскликнул этот выдающийся оценщик, когда за ними плотно закрылись обитые кожей двери его кабинета и Морозини рассказал, зачем пришел. – И вы совершенно уверены, что это именно она?

– Судите сами! Огромная жемчужина снова, покинула свое укрытие, но этот раз рука Лэр-Дюбрея с благоговейным восторгом взяла подвеску и перенесла ее на письменный стол, под только что зажженную мощную электрическую лампу. В течение нескольких минут в строгом, но вместе с тем роскошном кабинете, украшенном картинами и прочими предметами, которые могли бы осчастливить любой музей, царила глубокая тишина. Альдо, усевшись в кресло, молча наблюдал за оценщиком.

Наконец тот погасил лампу и, не выпуская из рук жемчужины, вернулся на прежнее место за рабочим столом.

– Никогда бы не подумал, что снова ее увижу, – вздохнул он. – Видите ли, князь, я был еще подростком во времена прискорбно памятной нам продажи королевских драгоценностей, и мой отец принимал в этом участие. Зная о моей уже тогда пробудившейся страсти к историческим драгоценностям, он взял меня с собой, сказав, что мне выпал неповторимый шанс увидеть сказочную сокровищницу, собранную французскими императорами, приумножившими то, что досталось им от французских королей. Незабываемое и горестное зрелище, от которого я пришел в ярость! Мне хотелось броситься к этой ослепительной витрине, выхватить из нее хотя бы самые прекрасные вещи и убежать с ними. Я был... потрясен, зачарован... Мое внимание прежде всего привлекли тогда прелестный жемчужный венец императрицы Евгении... и вот это чудо природы, сиявшее среди бриллиантов... О боже!.. Никогда мне не забыть того дня, до самого вечера я плакал и не мог успокоиться. Но вы, наверное, считаете меня безумцем?

– Ни в коем случае! Вы и представить себе не можете, дорогой мэтр, до какой степени мы с вами схожи. Единственное Различие между нами состоит в том, что вы, насколько я заметил, питаете слабость к жемчугу?

Оценщик залился румянцем, словно юная дева при первом объяснении в любви.

– Я его обожаю... А вы нет?

– Нет. Я больше люблю камни. В особенности изумруды и бриллианты, от которых вполне могу потерять голову! При этом, разумеется, невозможно оставаться совсем уж равнодушным к жемчугу. И, кстати, не можете ли вы сказать мне, почему эта жемчужина называется «Регентшей»? С исторической точки зрения это совершеннейшая бессмыслица...

– А вот и нет, имя было дано не случайно. И намного раньше того дня, 28 января 1811 года, когда она перешла из рук Нито в руки Императора, вот только я думаю, что, кроме меня, об этом никто не знает. Да и я обязан своими знаниями случаю и большой удаче, позволившим мне при подготовке к торгам обнаружить в библиотеке замка в долине Луары письмо маршала д'Эстре, который в то время был послом в Риме. Письмо было адресовано его внучатому племяннику герцогу де Бофору и сопровождало удивительный подарок, который следовало «без лишнего шума» передать королеве Анне Австрийской. Король Людовик XIII только что скончался, и молодой Бофор, которого молва называла любовником королевы, был в большой милости. Думали даже, будто его ожидало еще более высокое призвание, и маршал, заботившийся о чести рода, желал упрочить будущее, обещавшее стать ослепительным. Впрочем, только ввиду столь блистательных перспектив маршал решился расстаться с драгоценностью, тайно подаренной ему папой Григорием XV в знак благодарности за мощную поддержку, оказанную ему, тогда всего лишь кардиналу Людовизи, в момент избрания на папский престол. В конце своего письма Франсуа-Аннибал д'Эстре советовал племяннику дать этой несравненной жемчужине имя «Регентша», поскольку именно регентшей стала в это время мать малолетнего Людовика XIV-го.

– Спасибо! Вот теперь название и в самом деле разъяснилось. Зато мне по-прежнему непонятно, почему Анна Австрийская, которая так любила жемчуг и у которой его было так много, никогда даже не упоминала об этом сказочном подарке человека, не столько богатого, сколько благородного и покрывшего себя славой?

– Обстоятельства! Придворный траур – не самое лучшее время для того, чтобы хвастаться подобной обновкой. Да и положение Бофора вскоре изменилось, об этом позаботился кардинал Мазарини. Более того, герцог пять лет пробыл в заточении в Венсеннском донжоне...

– Вы думаете, королева не решалась выставлять напоказ драгоценность, полученную в подарок от человека, которого она отдала на растерзание Мазарини?

– Да, я думаю именно так. Тем более что Мазарини, у которого было на драгоценности чутье, какому позавидовала бы любая ищейка, дал Анне Австрийской понять, что это было бы неприлично, поскольку двор убежден в том, что Бофор – ее любовник. Но и это еще не все. После беспорядков Фронды, играя на более или менее реальной ревности и пользуясь правами тайного супруга, которые королева имела глупость ему дать, Мазарини заставил королеву отдать ему «Регентшу», этот дар любви, который ей самой он носить не позволял!

– Вполне соответствует его натуре стервятника... Но в таком случае жемчужина должна была обнаружиться в оставшемся после него наследстве?

– Нет. Она была получена от Бофора, а Бофора он ненавидел и в нем видел причину всех своих бед. Ему совершенно не хотелось оставлять жемчужину у себя, и он подарил ее одной из своих племянниц...

– Одной из Мазаринеток? Которой?

– Самой красивой и единственной блондинке среди всех: Анне-Марии Мартиноцци, которую он в феврале 1654 года выдал замуж за принца де Конти – маленького, тщедушного, уродливого, болезненного, а ко всему еще и одного из подстрекателей Фронды. Из-за этого ему, как и его брату Конде, пришлось посидеть в Венсенне, в той самой камере, откуда удалось бежать Бофору. Но он был принцем крови, и только это имело значение для хитроумного кардинала.

– А почему он отдал жемчужину именно Анне-Марии?

Мэтр Лэр-Дюбрей откинулся на спинку кресла, чтобы удобнее было блуждать по потолку кабинета блаженным, мечтательным взглядом.

– Знаком ли вам, дорогой князь, некий портрет, написанный неизвестным художником и хранящийся где-то в Версале?

– Нет. И я не понимаю...

– На этом портрете изображена молодая – впрочем, она так и не успела состариться, поскольку умерла тридцати пяти лет от роду! – принцесса Конти, буквально усыпанная жемчугом, и не мелким. Волосы ее забраны, должно быть, в сетку, которую мы не можем разглядеть, потому что она почти полностью покрыта грушевидными жемчужинами, превращающими ее в некое подобие рыбьей чешуи. Что же касается платья, та его часть, которая видна на портрете, тоже украшена невероятным количеством жемчуга.

– И «Регентша» тоже там?

– Нет. Мадам де Конти не желала ее носить при жизни Анны Австрийской, а когда та скончалась, жемчужины у принцессы уже не было.

– Ее украли?

– Опять-таки нет. В 1662 году на Францию обрушился страшный голод, и принцесса продала все свои украшения, весь свой жемчуг, который так любила, ради того, чтобы накормить бедняков Берри, Шампани и Пикардии. Большая жемчужина исчезла, и никто не знал, где она была до тех пор, пока, полтора столетия спустя, не оказалась в руках Нито...

– Красивая история! – оценил Морозини. – Но откуда вы ее узнали?

– Когда принцесса продавала свои драгоценности, маршалу д'Эстре было восемьдесят девять лет. Он старался не терять из виду жемчужину, безутешно сожалея о том, что так неудачно ее подарил. Меня очень интересовал этот человек. Мне удалось найти другие заметки и документы, благодаря которым я смог восстановить всю историю. То, что вы сегодня принесли мне «Регентшу», для меня очень много значит. Это настоящий праздник для меня. Она так прекрасна!

Жемчужина покоилась в ладони оценщика, и он легонько поглаживал ее пальцем. Альдо молчал, не желая прерывать мгновения нескрываемого счастья, но мэтр Лэр-Дюбрей сам разрушил чары, со вздохом сказав:

– Но, к сожалению, мне, должно быть, снова предстоит ее потерять? Ведь если вы пришли ко мне, значит, хотите, чтобы ее продал?

– Может быть, вы захотите купить ее для себя? – с улыбкой спросил Альдо.

– Увы, жена мне этого не простит! Она тоже в своем роде величайшая редкость, поскольку терпеть не может драгоценностей. Могу ли я поинтересоваться, кто продает эту великолепную вещь? Вы сами?

– Нет. Но продавец хотел бы остаться неизвестным, если вас это не смущает.

– Нисколько. Если вы его представляете, условия будут наилучшими. Дело в том, что как раз...

Он прервался и, взяв со стола толстую папку, принялся листать бумаги.

– ... через десять дней состоится аукцион, где будет выставлено много довольно интересных драгоценностей, принадлежавших двум владельцам. Оба недавно скончались. «Регентша» могла бы стать главным лотом этих торгов... Или вы предпочитаете, чтобы она продавалась отдельно?

– Отнюдь. Наоборот, я хотел бы, чтобы она была продана как можно скорее. Вот уже больше недели как я уехал из Венеции, и мне не терпится туда вернуться...

– Тогда постараемся сделать все, чтобы не задерживать вас слишком надолго. Я попрошу вас поставить несколько подписей, а затем потихоньку займусь подготовкой: начну рассказывать о жемчужине кое-кому из коллекционеров...

Выйдя из кабинета мэтра Лэр-Дюбрея, Морозини почувствовал облегчение. Теперь, когда «Регентша» покоилась в ультрасовременном сейфе прославленного оценщика, ему оставалось лишь спокойно вернуться в квартиру Адальбера... и позвонить в Вену. Больше всего на свете ему сейчас хотелось услышать голос Лизы, а может быть, если повезет, то до него донесется и щебетание его птенчиков! А дальше – сплошные удовольствия: он уже предвкушал хороший ужин, мирный вечер у камина, с общими воспоминаниями или разговорами об археологии, потом – безмятежный сон... Спокойная ночь без забот, без цыганской музыки, без полицейских и даже без сновидений! Давно Альдо не чувствовал себя до такой степени уставшим...

Но, скорее всего, он слишком многого хотел. Когда после трехчасового ожидания Морозини наконец соединили с Веной, на другом конце провода раздался голос Иоахима, дворецкого, который церемонно изложил ему последние новости: нет, княгини нет дома, и госпожа графиня тоже отсутствует! Нет, сегодня к вечеру они не вернутся! И завтра не вернутся, и послезавтра их тоже не будет... Дамы уехали в Зальцбург, в гости к друзьям, которые дают несколько концертов музыки Моцарта, а в завершение устраивают большой бал.

– А когда же они должны вернуться?

– Не знаю, ваше сиятельство! Дамы взяли с собой довольно-таки... внушительный багаж.

– А близнецов? Их они тоже с собой прихватили?

В голосе Иоахима, и без того скрипучем, послышались нотки явственного неодобрения.

– Разумеется! Княгиня – прекрасная мать и... – Ох, вот уж это я знаю не хуже вас! Не будете ли вы так любезны сообщить мне, у кого они гостят?

На другом конце провода повисло молчание, прерываемое лишь коротким сухим покашливанием, отчего Альдо просто вышел из себя.

– Эй, Иоахим! О чем вы задумались? Может быть, речь идет о государственной тайне?

– Н... нет! Нет... но позвонить им нельзя.

– Да почему же, скажите на милость?

– В замке, где царит музыка, нет ни одного телефона, поскольку эти режущие слух звонки там совершенно неуместны.

– Но хотя бы почту там могут получать? Или письма тоже производят слишком много шума, оскорбляющего слух? Так все-таки у кого они гостят?

– У его светлости князя Коллоредо-Мансфельда – и этим все сказано! – провозгласил дворецкий с пафосом, приличествующим упоминанию о столь прославленной особе. – Недопустимо тревожить такое знатное семейство!

– Скажите, пожалуйста, милейший Иоахим, а я-то кто такой?

– Э... Ну конечно же! Прошу ваше сиятельство простить мое прискорбное упущение. Я только хотел сказать...

– Вы превосходно высказали все, что хотели!

Альдо так бросил трубку, что телефон едва не раскололась. Он был в бешенстве, и не только потому, что Лиза позволила себе несколько дней отдохнуть в обществе Моцарта. Морозини просто-напросто сильно недолюбливал Коллоредо со чады и домочадцы, упрекая их в том, что они перегибают палку в своем преклонении перед гениальным композитором, которому их предок буквально не давал жить! А кроме того, она могла бы сама предупредить мужа о поездке вместо того, чтобы перепоручать это несносному Иоахиму.

– Ты на него рассердился? – поинтересовался Адальбер, войдя в комнату с кучей книг и сваливая ее на письменный стол.

– На кого?

– На мой телефонный аппарат. Чем он тебя обидел, за что ты над ним так измываешься?

– Он соединил меня с этим дураком Иоахимом. Лиза, ее бабушка и близняшки в Зальцбурге, у Коллоредо, и напыщенный кретин просто раздувался от ощущения собственной значимости, сообщая мне это. А все потому, что они – родовитые князья...

– Тогда как ты сам всего-навсего жалкий венецианский медиатизированный князек, да еще ко всему прочему и лавочник... Держи! Только что для тебя принесли вот это письмецо, – прибавил археолог, выхватив из груды книг длинный, узкий голубоватый конверт. – Точно от женщины: чертовски вкусно пахнет!

Конверт и в самом деле благоухал, и, еще не взглянув на подпись, Альдо уже знал, от кого оно: чуткий нос назвал ему имя отправительницы.

– Графиня Абросимова! – вполголоса пробормотал он. – Откуда у нее мой адрес? То есть, вернее, твой?

– А сам-то ты откуда ее знаешь?

– Только сегодня днем встретил у Юсупова.

– Тогда все очень просто: он и дал ей адрес.

– В таком случае он ясновидящий, потому что я не помню, чтобы делился с ним такими сведениями. Да и с какой стати мне было давать ему свой адрес? У него нет ни малейшего желания снова нас видеть – как меня, так и «Регентшу».

– В таком случае ясновидящая сама графиня... И чего она от тебя хочет, если это не слишком нескромный вопрос?

– Приглашает меня завтра к себе на чай, поскольку весьма сожалеет о краткости нашего недавнего свидания. Еще она пишет, что знает меня понаслышке и ей необходим совет...

– Очень уж туманно. И что ты ей ответишь? Альдо сложил листок и сунул его в карман.

– Ответа не требуется. Прекрасная дама явно не сомневается в том, что я приму приглашение. Она меня ждет – вот и все.

– Ага... А что, она красивая?

– До неприличия. Она, должно быть, грузинка, черкешенка или еще кто-нибудь в этом роде...

– И ты, конечно же, пойдешь?

– А ты не пошел бы? Хотя бы из любопытства? Адальбер пожал плечами и принялся расставлять книги на полках.

В вопросе нередко уже заключен ответ...

Глава IV

УЖИН «У МАКСИМА»

Прекрасная черкешенка, – и впрямь прекрасная! – жила на тихой улочке поблизости от Трокадеро[2], в маленькой квартирке на четвертом этаже османовского дома, где стекла в лифтах были украшены гравировкой, а на лестнице лежал темно-красный ковер, прижатый к ступенькам блестящими медными прутьями. Дверь Альдо открыло странное существо женского пола, которое вполне могло бы родиться от брака Бекасины с Чингисханом. Совершенно круглое лицо обрамлял черный шелковый платок, сколотый под подбородком золотой булавкой. Кругленький носик соседствовал на этом лице с жестокими монгольскими глазами, черными, словно яблочные семечки. Что касается рта, то, пока женщина не заговорила, казалось, будто его нет совсем: всего-навсего узкая щель в пышке не так уж часто открывавшаяся.

– Я – князь Морозини, – объявил Альдо.

– Госпожа графиня ждет князя... Существо проводило Альдо в гостиную, поразившую его банальностью своего убранства: стулья и кресла, обитые ярко-желтым шелком, вокруг дивана в том же стиле Людовика ХV из большого магазина бархатные шторы в тон обивке, подделка под персидский ковер, люстра с хрустальными подвесками и такие же подвески на подсвечниках по обе стороны камина, на котором гордо высились часы в корпусе из белого мрамора. На стенах – два скучных пейзажа, зато на одноногом столике в хрустальной вазе – великолепные темно-красные розы на длинных стеблях.

Только эти розы и оживляли комнату, где ничто, кроме них не указывало на присутствие в доме молодой и красивой женщины. Впрочем, в гостиной любого дорогого отеля можно было увидеть такие же. Альдо подумал, что красавица Таня, скорее всего, сняла эту квартиру вместе с обстановкой. Но стоило графине появиться на пороге, и все вокруг словно озарилось светом ее волшебной красоты.

Как и накануне, она была в черном, – позже Альдо узнает, что других цветов в одежде она не признавала, – и пусть для любой другой жгучей брюнетки это было бы совершенно неприемлемо, Тане все оказывалось к лицу: ее сияющие голубые глаза и кожа оттенка камелии словно излучали собственный свет. Крепдешиновое платье графини, скорее всего, было от Жана Пату. Благодаря Лизе, хотя сама она одевалась по преимуществу у Жанны Ланвен, Альдо научился распознавать стиль едва ли не всех парижских кутюрье. Но, разумеется, особенно его заинтересовала брошь из светлых сапфиров и бриллиантов, придерживающая у плеча складки платья. Он просто не отводил от украшения взгляда.

А молодая женщина тем временем быстро приближалась к Альдо, протягивая ему обе руки.

– Феликс даже не дал нам времени познакомиться! – с ослепительной улыбкой воскликнула она, – Но ни с одним человеком на свете мне так не хотелось встретиться, как с вами!

Взяв обе руки Тани в свои, Альдо склонился над ними, коснулся одной губами и, улыбнувшись в ответ, спросил:

– Могу ли я узнать, чем вызвано столь лестное для меня внимание?

– Скромность вас не украшает, дорогой князь! Только не говорите, что не знаете, насколько вы интересуете женщин. Ведь поистине вы вобрали в себя сверкание прекраснейших бриллиантов, редчайших рубинов, самых великолепных изумрудов, всех драгоценностей, какие когда-либо украшали монархов или императоров! Вы словно явились из мира «Тысячи и одной ночи»!

– Клянусь вам, у меня нет ни волшебной лампы, ни ковра-самолета, а дамам, любящим необычные украшения, должны куда больше нравиться ювелиры вроде Шоме или Бушерона. Меня привлекают только исторические драгоценности...

– То, что вы – коллекционер, тоже всем известно! Но прошувас, садитесь и давайте поговорим!.. Или лучше идемте пить чай! Думаю, там уже накрыли...

В столовой, обставленной не менее банально, чем гостиная, единственную теплую ноту вносил самовар, стоявший посреди стола в окружении булочек, баранок и прочих непременных принадлежностей русского чаепития. Дочь Чингисхана тоже была здесь, но по знаку хозяйки удалилась... Пригубив чай, заваренный тонкими и умелыми белыми руками, украшенными одним-единственным бриллиантом, Морозини спросил: