— Но ведь я…

Сбитая с толку, Марианна смотрела на него, ничего не понимая. Этот холодный тон, церемонный, почти официальный, тогда как она шла к нему с протянутыми руками, с сердцем, полным радости, почти готовая броситься в его объятия… Но что могло произойти, чтобы до такой степени изменить Язона, ее друга, единственного человека, кроме Жоливаля, которому она доверяла в этом низменном мире? Как же так!

Он даже не улыбнулся? Ничего, кроме полагающихся банальных слов? Ценой мучительного усилия, ибо ее гордость возмутилась, ей удалось побороть разочарование и встретить лицом к лицу эту внезапную гримасу судьбы. Подняв голову и начав быстро обмахиваться веером, чтобы скрыть дрожь пальцев, она смогла вооружить лицо улыбкой, а голос — обязательной светской легкостью.

— Благодарю, — сказала она мягко, — но для меня ваше присутствие здесь — полная неожиданность, — добавила она, сделав ударение на слове «ваше». — Вы давно в Париже?

— Два дня.

— Ах вот как!

Пустые слова, обычные фразы, которыми обмениваются малознакомые люди… Неожиданно Марианне захотелось плакать от бессилия понять, что произошло с ее другом. Было ли что — нибудь общее у этого изысканного, вежливого, холодного иностранца с человеком, который в павильоне особняка Магиньон умолял ее уехать с ним в Америку, освободил ее из каменоломен Шайо, наконец, поклялся никогда не забывать ее и обязал Гракха заботиться о ней…

В то время как она тщетно искала подходящую тему для разговора, Марианну не покидало ощущение скрупулезного осмотра, которому подверг ее американец, и это угнетало ее.

Находясь такое короткое время в Париже, он, пожалуй, еще не мог услышать о ее новом браке и, без сомнения, считал, что это Наполеон содержит в такой роскоши свою возлюбленную. Его блестящие глаза перебегали с изумрудов на золото платья и обратно… беспощадные, обвиняющие… Его молчание становилось тягостным, несмотря на треск фейерверка. Марианна не решалась поднять глаза на Язона из боязни, что он увидит в них слезы. С горечью подумав, что им больше нечего сказать друг другу, она медленно повернулась, чтобы возвратиться в зал, когда он остановил ее.

— Вы не позволите мне, сударыня?..

— Да? — откликнулась она, охваченная невольной надеждой, внушенной этими пятью остановившими ее краткими словами.

— Я хотел бы представить вам мою жену.

— Вашу…

Марианна запнулась. Внезапно силы полностью оставили ее. Она почувствовала себя слабой, растерянной, безвольной и лихорадочно искала что-нибудь, чтобы обуздать свое волнение. Ее руки непроизвольно сложили веер и с такой силой сжали его, что тонкие пластинки слоновой кости затрещали.

Однако Язон, не замечая ее состояния, протянул руку, приглашая женщину, чье присутствие в тени американца Марианна в своем смятении не заметила. С таким ужасом, словно дело шло о призраке, она увидела возникшую из этой тени молодую женщину, невысокую и худощавую, в серебристом платье с черными кружевами. По испанской моде ее темные волосы были заколоты сзади высоким гребнем, с которого спускалась мантилья из таких же кружев, что и на платье, а бледная роза над гребнем и несколько роз в вырезе декольте завершали ее туалет. Под мантильей перед Марианной предстало юное серьезное лицо с чеканными чертами, с тонкими изящными губами, отмеченными странной у существа такого возраста печалью, с большими темными задумчивыми глазами и четко прочерченными на светлой коже бровями. Все вместе оставляло впечатление физической слабости, хрупкости, но выражение лица обнаруживало гордость и упорство.

Была ли она красива, эта женщина, возникшая внезапно летней ночью, чтобы лишить радости Марианну? Даже под угрозой смерти она не способна была сказать это. Ее душу, сердце, глаза захватило жестокое разочарование, начавшее мало-помалу причинять ей боль. Это напоминало будничное серое ноябрьское утро при пробуждении от полного тепла, радости и света сна, и у Марианны мгновенно возникло желание закрыть глаза, уснуть и вновь оказаться среди грез…

Словно из густого тумана доносились обращенные к незнакомке слова Язона, и, несмотря на ее смятение, она отметила, что он говорит по-испански.

— Я хочу познакомить вас с одним старым другом. Вы не возражаете?

— Конечно, если только это настоящий друг!

Ее тон, заметно пренебрежительный и недоверчивый, возмутил Марианну. Внезапный гнев прогнал боль и вернул ей самообладание. С насмешливой улыбкой, которая ответила презрением на пренебрежение, она спросила на чистейшем кастильском:

— Почему я не могу быть «настоящим» другом?

Красивые брови соперницы поползли вверх, но она ответила очень серьезно:

— Потому что мне кажется, что в этой стране в слово «дружба» не вкладывают такой глубокий смысл, как у нас.

— У вас?.. Вы испанка, без сомнения?

С инстинктивной способностью людей моря предугадывать приближение малейшей бури Язон взял руку жены и крепко сжал ее.

— Пилар родом из Флориды, — сказал он мягко. — Ее отец, дон Агостино Эрнандес де Кинтана, владел обширными землями возле Фернандины у нашей границы. Хотя город и небольшой, но страна громадная и более чем наполовину дикая. Пилар в первый раз видит Европу.

Испанка бросила на него недовольный взгляд.

— И последний, надеюсь! Я не собираюсь снова приехать сюда, а тем более остаться, потому что мне здесь не нравится. Только Испания привлекает меня, но, увы, не может быть и речи о возвращении туда из-за ужасной войны, которая ее опустошает! А теперь, друг мой, вы назовете мне имя этой дамы?

«Дикарка! — внутренне взорвалась Марианна. — Примитивная, погрязшая в религии и чванстве! И враг императора, готова поклясться! Неужели мне суждено встречать сегодня вечером только дикарей? После монгола эта… девка!»

Она дошла до исступления и едва удерживала гнев, заставляющий трепетать все фибры ее души. И когда Язон собрался представить ее и, не зная о ее браке, понес бы несусветную чепуху, она сухо предварила его:

— Не утруждайте себя. Судя по вашим собственным словам, миссис Бофор заслуживает извинения за незнание света. Примиритесь с тем, что я осведомлю ее сама. Я — княгиня Сант'Анна, сударыня, и, если я снова буду иметь удовольствие видеть вас, знайте же, что я имею право на обращение «светлейшее сиятельство»!

Удовлетворившись вспыхнувшим в синих глазах Язона изумлением, она слегка поклонилась и решительно повернулась к ним спиной, чтобы удалиться и, возможно, найти Талейрана. К тому же под гром аплодисментов фейерверк уже заканчивался пышной многоцветной аллегорией, изображавшей двух орлов, французского и австрийского, соединенных волшебством господ Руджиери. Но это примечательное творение пиротехники удостоилось лишь презрительного взгляда Марианны.

«Нелепо, — подумала она, — нелепо и напыщенно! Так же как и то, как я вывалила свой титул на голову этой простушке! Но это только ее вина. Как бы я хотела, чтобы она провалилась сквозь землю!.. Мертвой бы ее увидеть, мертвой! Подумать только, она его жена, его жена!»

Три буквы притяжательного местоимения, отныне связывавшего Язона с Пилар, причиняли Марианне мучительное раздражение, как укусы пчел. Ее охватило знакомое желание бежать куда глаза глядят. Это примитивная потребность, пришедшая, возможно, из глубины веков от каких — то предковкочевников, овладевавшая ею всякий раз, когда страдание поражало ее сердце, но не от трусости или боязни противостоять, а из-за необходимости скрыть от чужих глаз собственные чувства и обрести в отдалении и одиночестве необходимое спокойствие.

Она машинально последовала за толпой к бальному залу, где снова запели скрипки в ожидании начала ужина, с единственной целью — продолжить свой путь к карете, к спокойствию своего дома и комнаты. Это посольство и все заполнявшие его люди вызывали у нее теперь отвращение.

Даже присутствие Наполеона, сидящего на красном с золотом троне, установленном для него и Марии-Луизы в глубине зала, не могло остановить Марианну. Она хотела уйти. Но вдруг она увидела направляющуюся к ней группу дам с Доротеей и графиней Кильманзег во главе, и это зрелище вызвало у нее возглас недовольства. Теперь она должна будет болтать о пустяках, обмениваться никчемными фразами, когда ей так необходима тишина, чтобы услышать странные крики, которые испускало ее сердце, и попытаться хоть что-нибудь понять. Нет, это невозможно, она не сможет вынести…

Почти одновременно она увидела рядом с собой Чернышева и, не раздумывая больше, повернулась к нему.

— Вы просили у меня танец, граф. Этот — ваш, если вы желаете.

— Как жестоко, сударыня! У верующего не спрашивают, хочет ли он прикоснуться к божеству!..

Она холодно взглянула в глаза русскому.

— Я хочу только протанцевать этот вальс, и не вздумайте ухаживать за мной, — решительно отрезала она.

На этот раз он ничего не ответил, удовольствовавшись поклоном и улыбкой. На краю танцевального круга Марианна бросила сломанный веер, накинула на руку длинный шлейф и вверила свою талию руке кавалера. Он схватил ее, как хищник добычу, увлекая почти в самую середину танцующих с пылом, вызвавшим у нее меланхолическую улыбку.

Русский был ей неприятен, но он откровенно желал ее, и в состоянии замешательства, в котором находилась Марианна, нельзя было не признать утешительной встречу с существом, испытывающим хоть какое-то чувство, пусть даже такого порядка! Он танцевал превосходно, с удивительным чувством музыки, и у Марианны, вихрем закружившейся в его руках, явилось ощущение, что она летит по воздуху. Вальс освободил ее от тяжести собственного тела. Почему же он не хочет освободить также и ее душу от смятения?

Пересекая в танце просторный зал, она заметила императора, сидевшего на троне рядом с императрицей и тихо разговаривавшего с ней, но ее взгляд не задержался на них. Эти двое ее больше не интересовали. А Чернышев уже увлек ее дальше. Она также увидела Язона, танцевавшего со своей женой. Их взгляды встретились, но Марианна с раздражением отвела свой, затем, внезапно побуждаемая чисто женским демоном кокетства, этой присущей любой задетой женщине внутренней потребностью ответить ударом на удар, болью на боль, она адресовала русскому ослепительную улыбку.

— Почему вы так молчаливы, дорогой граф? — спросила она достаточно громко, чтобы американская пара услышала ее. — Неужели радость сделала вас немым?

— Вы запретили мне ухаживать за вами, княгиня, и поэтому я не смею дать волю словам, чтобы выразить то, что я испытываю…

— Плохо же вы знаете женщин, если понимаете в буквальном смысле их запрещения! Вы разве не знаете, что иногда мы любим, когда нам противоречат, при условии, что это делается любезно?

Зеленые глаза русского потемнели почти до черноты. Он прижал ее к себе с жадностью, не оставлявшей сомнений в полученном удовольствии от неожиданного сближения. Он был вне себя от радости, от ее внезапной приветливости, и Марианне показалось, что он сейчас начнет испускать дикие победные крики. Но он сдержался и удовольствовался тем, что припал щекой к виску молодой женщины и обжигал горячим дыханием ее шею. У крепко прижатой к нему Марианны появилось ощущение, что она танцует с хорошо отрегулированным механизмом, настолько тверды были его мускулы.

— Особенно не подталкивайте меня на непослушание, — шептал он пылко у нее над ухом. — Я смогу попросить больше, чем вы согласитесь, а когда я чего-нибудь прошу, я не остановлюсь, пока не добьюсь желаемого.

— Но… мне кажется, вы уже добились того, чего желали? Разве мы не танцуем вместе? И я даже улыбнулась вам.

— Точно! У такой женщины, как вы, надо всегда просить только больше, всегда немного больше.

— Что же, например? — спросила молодая женщина с вызывающей улыбкой.

Но так уж, видно, было предначертано, чтобы она не узнала, как далеко сегодня вечером зайдет Чернышев по дороге ее благосклонности. С нечленораздельным криком, заставившим вздрогнуть и остановиться рядом танцующих, он так внезапно отпустил Марианну, что она каким — то чудом удержала равновесие и не упала. Затем, не успев возмутиться, она увидела, как русский офицер помчался сквозь танцующие пары, расталкивая их и сбивая с ног, бросился к одной из стен зала и, не страшась ожогов, схватил обеими руками гирлянду искусственных роз из легкой тафты, загоревшуюся от прогнувшейся свечи. Но было уже слишком поздно… Пламя достигло драпировавшего полотно серебристого газа и стремительно распространялось. В одно мгновение вся стена запылала.

С отчаянными криками танцевавшие отхлынули к другой стороне зала, где находился трон. Подхваченная волной бегущих, Марианна оказалась совсем близко от Наполеона, которому принц Евгений старался проложить проход. Она видела, как юный вице-король что-то шептал на ухо императору, а тот повернулся и схватил за руку Марию-Луизу.

— Идите! — сказал он. — Пламя приближается, надо уезжать.

Но молодая императрица, словно зачарованная огнем, оставалась на месте с прикованными к горящей стене глазами.

— Да идите же, Луиза! — приказал император, почти стаскивая ее с сиденья.

Он с трудом повлек ее к галерее. Марианна хотела броситься следом за ними, но обезумевшая толпа увлекла ее к выходящим в парк дверям. Ничто уже не могло остановить эту панику. Но вот загорелся потолок. Огонь с ужасающей быстротой пробежал вдоль другой стены. С пылающего потолка одна за другой стали обрываться позолоченные люстры с грузом горящих свечей и обрушиваться на обезумевшую толпу, кого-то убивая, на ком-то воспламеняя одежду. На одной молодой женщине разом вспыхнуло платье из голубого тюля. Превращенная в живой факел, несчастная с отчаянными криками вслепую бросилась в людской поток, где ей не только не помогли, а старались держаться от нее подальше.

Однако один из офицеров, сбросив свой мундир, попытался им потушить огонь, и они исчезли среди бегущих.

Очень быстро все выходы, начиная с галереи и кончая прорезанными в полотне ложными окнами, охватило огнем. К тому же загорелась, в свою очередь, и галерея, и к салонам посольства понеслась настоящая огненная колесница. Единственным возможным путем спасения остались выходящие в парк высокие стеклянные двери, и толпа устремилась туда с неистовством прорвавшей плотину воды. Удушающий густой черный дым заполнил горящий зал, разъедая глаза и легкие.

Чтобы избавиться от него, мужчины и женщины яростно пробивались к выходу, пустив в ход локти и кулаки, спасая свою жизнь в обнаженном отчаянии первобытного инстинкта самосохранения. Женщины падали и тотчас оказывались под ногами тех, может быть, кто совсем недавно склонялся над пальчиками, которые теперь безжалостно растаптывались в единственном стремлении получить, бесценный дар: свежий воздух.

Подхваченная отчаянной схваткой за жизнь, задыхаясь от дыма и натиска всех этих тварей, с оторванным шлейфом, потрясенная Марианна видела вокруг себя только вытаращенные глаза, вопящие, искаженные ужасом лица. От невыносимой жары, и заполнившего зал дыма ей казалось, что ее легкие вот-вот разорвутся. Неожиданно она узнала Савари, похожего на неуправляемый корабль в бурном море. Министр полиции, такой же зеленый, как и его мундир, выкрикивал что-то малопонятное, безуспешно пытаясь навести порядок.

Выходящая в парк дверь была тут, совсем близко, но обрамлявшая ее драпировка начала гореть, и давка стала ужасной, ибо каждый старался пересечь порог, пока его не охватил огонь. Образовалась пробка. Застряв, гости не могли больше двинуться ни взад ни вперед. Свалка стала неистовой. Кто-то уперся локтем в грудь Марианне, чьи-то руки вцепились ей в волосы. К счастью для нее, немного сзади появился гигантский мужчина, косматый, как медведь, на широченных плечах которого сверкал мундир царского конногвардейца. Он буквально неистовствовал, толкая всех перед собой могучими руками. Упавшая люстра подожгла его волосы. Он изрек дикое проклятие и с такой силой толкнул людскую пробку, что она вылетела с клубами дыма наружу. С ноющей грудью, но спасенная, Марианна оказалась на ведущих в парк ступенях. Но едва она успела наполнить легкие менее горячим воздухом, как у нее вырвался крик боли. Рядом застонала другая женщина, затем еще одна зашлась криком: масло из плошек, так весело обрамлявших стены бального зала, пылая, лилось на декольтированные плечи, причиняя ужасную боль. Марианна бросилась вперед, к алеющей воде бассейна, к которому сбежались слуги с ведрами и мисками.

Она вовремя успела вырваться. Дверь бального зала охватило пламя!

Марианна увидела, как на спускающегося по лестнице князя Куракина упала горящая балка. Страдающий от подагры русский посол рухнул с рычанием раненого медведя, но сейчас же один французский генерал ринулся к нему на помощь.

Прислонившись к каменной статуе, приятно освежавшей ее обнаженную спину, Марианна расширившимися глазами смотрела на парк, застыв от ужаса перед зрелищем разорения и смерти, грубо сменившим очарование праздника, и пыталась отдышаться. Ее грудь сильно болела, плечи, где кожа вздулась от ожогов, тоже. Смешанный с дымом и копотью воздух был малопригоден для дыхания. Бальный зал, теперь полностью охваченный огнем, представлял собой гигантский костер, из которого языки пламени взлетали к черному небу в поисках другой добычи. Неясные фигуры вырывались еще из этого ада в горящей одежде и с воплями катались по земле, пытаясь избавиться от огненных укусов.

Повсюду раненые, умирающие, охваченные паникой люди, не дающие себе отчета, куда они бегут. Марианна заметила князя Меттерниха, бросившегося с ведром воды к пожару.

Она увидела также бегущего мужчину с женщиной в серебристом платье на руках и узнала Язона. Забыв все, что не касалось его жены, он уносил Пилар от опасности.

«Я больше не существую для него, — взволнованно подумала Марианна. — У него только она на уме!.. Он даже не попытался узнать, осталась ли я в живых…» Она вдруг почувствовала себя такой слабой и одинокой, не находя никого, кто бы думал о ней, что обняла статую Цереры и горько заплакала.

Душераздирающий крик раздался рядом:

— Антония!.. Антония!..

Оторвавшись от горестных переживаний, Марианна увидела около себя женщину с распущенными по муслиновым лохмотьям волосами, отчаянно бегущую, несмотря на беременность, с протянутыми руками к пожару. Она с ужасом узнала в ней невестку посла и, бросившись за ней, удержала.

— Сударыня!.. Куда вы? Ради Бога…

Молодая женщина устремила на нее до того расширенные страхом и тоской глаза, что вряд ли она видела что-нибудь.

— Моя девочка! — пробормотала она. — Моя Антония!.. Она там!

Внезапно она вырвалась из рук Марианны и возобновила свой бег. Продолжая кричать, она приблизилась к пожару.

Раздался страшный треск, потолок бального зала обрушился, и Марианна увидела, как в этой огненной бездне мгновенно исчезла фигура несчастной матери.

Изнемогая от ужаса, чувствуя, как желудок поднимается к горлу, Марианна согнулась вдвое, и ее вырвало. В висках стучало, она была вся в поту. Подняв голову, она увидела, как музыканты из оркестра, успевшие выбежать в парк, бросились к раненым, чтобы похитить их драгоценности. И к несчастью, они были не одиноки: взобравшись на ограду посольства, чернь, с радостными криками смотревшая на фейерверк, теперь тоже бросилась на лакомую добычу. Целые банды отребья перелезали через ограду в парк со сверкающими глазами изголодавшихся волков и начинали грабить, производя не больше шума, чем ползущие змеи.

Персонал посольства, несмотря на свои усилия, не в состоянии был бороться с этим густым приливом, не менее опасным, чем огонь. Несколько мужчин пытались защитить подвергнувшихся нападению женщин, но их было слишком мало, чтобы противостоять грабителям.

«Однако же, — подумала потрясенная Марианна, — сюда должны были прислать пожарных, солдат… наконец, вооруженный эскорт императора…»

Император, увы, уехал, и его эскорт последовал за ним.

Сколько времени потребуется, чтобы какая-нибудь воинская часть пришла навести порядок и заставить убраться бандитов? Внезапно чья-то рука сорвала ее диадему вместе с прядью волос, затем, схватив колье из изумрудов, потянула, чтобы открыть застежку. Марианна закричала:

— На помощь! Грабят!..

Другая рука, грубая и дурно пахнущая, закрыла ей рот.

Она инстинктивно стала бороться с обидчиком, мужчиной с удлиненным бледным лицом, с жестокими глазами, одетым в грязную, пропотевшую блузу. Царапаясь и кусаясь, она вырвалась из его лап и, держась за колье, пустилась бежать, но он в два прыжка настиг ее и снова схватил. Она ощутила, как к шее прикоснулось холодное лезвие ножа.

— Отдай, — прорычал бандит хриплым голосом, — не то зарежу!

Он слегка придавил, и сталь впилась в нежную кожу.

Парализованная страхом, Марианна подняла руки, открыла застежку колье, которое скользнуло в карман грабителя, затем вынула из ушей сверкающие серьги… Нож исчез. Марианна подумала, что он оставит ее в покое, но не тут-то было.

Бандит осклабился и нагнулся над ней. Прямо ей в лицо пахнуло винным перегаром, и она буквально взвыла от отвращения, но влажный холодный рот уже прижался к ее губам и заглушил крик поцелуем, от которого сердце ее оборвалось. Одновременно бандит прижал ее к себе и грубо потащил к клумбе пионов, охранявших вход в рощу.

— Давай сюда, цыпочка! От такой красотки не уйдешь, пока не попробуешь, да еще от аристократки! Редко так везет!

Избавившись от отвратительного рта, Марианна продолжала сопротивляться и вновь начала кричать, криком пронзительным, безумным, который насильник никак не мог остановить. Тогда он изо всех сил ударил ее по лицу и бросил на землю. Он уже нагнулся, чтобы затащить ее под ветки, когда из окутывавшей рощу тьмы возникла мужская фигура, бросилась к бандиту и отбросила его шага на два от Марианны. При багровом свете пожара она узнала Чернышева. Его лоб пересекал кровоточащий рубец, одежда обгорела, но вид у него был бодрый.

— Уйдите, пожалуйста! — прогремел он. — Клянусь Святым Владимиром, я сейчас выпотрошу этого мужика!

Он не смотрел на Марианну. В пляшущем зловещем свете она видела, как в его зеленых глазах заблестела дикая радость, радость предстоящего боя. С готовыми схватить руками, собрав все силы воедино, без оружия и совершенно не обеспокоенный своей недавней раной, он смело выступил против негодяя и его орудия мясника.

— Он украл у меня драгоценности, — прошептала Марианна, поднося руку к горлу, где колье оставило кровавый след.

— Больше ничего? Он не изнасиловал вас?

— У него не хватило времени, но…

— Отправляйтесь куда-нибудь в укрытие. Я верну ваши драгоценности… Что касается этого подонка, пусть он благодарит Казанскую Божью Матерь! У себя забил бы его насмерть кнутом, если бы он только посмел коснуться вас!

Мужчина расхохотался и выплюнул грязное оскорбление, затем поудобнее взял нож своей черной лапой.

— Но он вооружен! — простонала Марианна. — Он убьет вас.

Прищурив глаза, так что они превратились в две узкие косые щелочки, внимательно следя за противником, казачий полковник презрительно рассмеялся.

— Он? Его нож не спасет ему жизнь. Я голыми руками укрощаю диких лошадей и убиваю медведей! За две минуты я задушу его, будь он с ножом или нет!

В стремительном броске Чернышев схватил за горло злодея, который, потеряв от неожиданности равновесие, тяжело упал на землю, не успев воспользоваться ножом. Хрипя, полузадушенный, он отбивался от русского. Нож выскользнул из его руки, и Марианна, живо нагнувшись, попыталась схватить его. Но бандит, несмотря на худобу, был очень силен. Он уже овладел собой и резким движением освободил шею. Оба соперника, перекатываясь друг через друга, тесно сплетенные между собой, словно две разъяренные змеи, предавались дикой схватке на влажной траве лужайки.

Для русского не было секретов в рукопашном бою, и Марианна не особенно беспокоилась о нем. Но вдруг она заметила еще двоих в картузах и блузах, которые подбирались к сражавшимся: без сомнения, товарищи ее обидчика, идущие на выручку. Теперь партия становилась неравной, и Чернышеву была необходима помощь. Быстро оглянувшись, она увидела, что большая группа солдат появилась в парке, перебравшись через ограду, неся с собой ведра, лоханки и материалы для оказания помощи. Придерживая на себе остатки платья, она побежала к ним, остановилась около склонившихся над ранеными мужчин в зеленой форме и схватила одного из них за руку.

— Граф Чернышев! — закричала она. — Скорей! Он в опасности! Они убьют его!.'.

Тот, к кому она обратилась, повернулся, посмотрел на нее… И настолько нереальной была обстановка этой гибельной ночи, что Марианна ничуть не удивилась, узнав в нем Наполеона. Черный от копоти, в изодранном мундире полковника егерей, он готовился унести раненую женщину, тихо стонавшую на каменной скамье. Это, безусловно, он, возвращаясь к горевшему посольству, привел с собой подкрепление, которое теперь наводило порядок в парке.

— Кто собирается его убить? — спросил он.

— Люди… там, в роще! Они напали на меня, и граф пришел на помощь! Скорей, их трое, они вооружены, а он с голыми руками…

— Что это за люди?

— Я не знаю. Бандиты! Они перелезли через забор…

Император выпрямился. Под нахмуренными бровями его серые глаза обрели твердость камня. Он позвал:

— Евгений! Дюрок! Сюда! Оказывается, теперь начали убивать.

И император Франции, эскортируемый вице-королем Италии и герцогом Фриульским, со всех ног побежал на помощь русскому полковнику. Успокоившись за судьбу Чернышева, Марианна машинально вернулась к бассейну. Она не знала больше ни что ей делать, ни куда идти. С полным безразличием она посмотрела на появление наконец пожарных или по меньшей мере видимости пожарных, ибо их оказалось только шестеро… и, судя по походке, совершенно пьяных. Донеслись яростные крики Савари:

— Вас только шесть?.. А где остальные?

— Не… неизвестно, мой… мой генерал!

— А ваш начальник? Этот дурак Леду где?

— В де… в деревне, мой генерал.

— Шесть! — взвыл Савари, пьянея от злобы. — Шесть из трехсот! А где насосы?

— Там… но нет воды. Отдушники на Больших Бульварах заперты, а ключа нет.

— Где же этот ключ?

Пожарный беспомощно развел руками, что еще больше взбесило министра полиции. Марианна увидела, как он устремился вперед, таща за собой несчастного, который делал отчаянные усилия, чтобы сохранить равновесие, и у нее не было сомнения, что через несколько секунд Савари придется испытать гнев куда более грозный…

Тем не менее помощь прибыла. Это были приведенные императором его гвардия и целый полк пехоты, которые теперь пытались спасти посольство и его обитателей. Из библиотеки на улице Луа принесли большую лестницу, и вода из бассейнов пошла в ход. Но Марианна вскоре потеряла всякий интерес к происходящему вокруг. Раз император взял на себя руководство, все уладится. Она слышала, как раздается в парке его металлический голос.

В душе у нее было пусто, голова раскалывалась от боли.

Она ощущала, что все ее тело истерзано, и ей не удавалось найти силы, чтобы попытаться уйти отсюда, отыскать карету и вернуться к себе. Что-то сломалось в ней, и, возможно, из — за этого она безучастно смотрела на невероятную сцену опустошения, которую представлял собой разоренный парк. Этот громадный пожар, который за считанные минуты поверг в прах изысканное блестящее общество, оставив после себя только горе и смерть, слишком напоминал ее собственную жизнь, чтобы она не была им глубоко задета. Роковой бал нанес ей последний удар, который она не чувствовала себя способной вынести. И некого было порицать, кроме самой себя. Как могла она быть настолько слепой относительно своих собственных чувств? Потребовалось столько ухищрений, столько борьбы с очевидностью, даже с мнением ее лучших друзей, столько бесплодных сражений с невидимкой, чтобы прийти наконец к этому жестокому исходу, воплотившему в единственном образе, образе Язона, выбравшего другую женщину, неопровержимую действительность, заставившую ее признать: она любит Язона, любила всегда, даже когда считала себя влюбленной в другого, а он казался ей достойным только ненависти. Почему она не сообразила это, когда в девичьей комнате Селтон-Холла он заключил ее в свои объятия, чтобы похитить поцелуй, от которого она почувствовала головокружение? Как она не поняла причину своей радости, когда он появился в подземелье Шайо, своего разочарования, когда он покинул Париж, не простившись с ней, своего волнения перед букетом камелий, принесенным ей в будуар перед тем памятным концертом, своего нетерпения и в конце концов жестокого разочарования, когда она напрасно ждала его по дороге в Италию, вплоть до последней минуты перед заключением бессмысленного брака? Ей еще слышался полный сомнения ласковый голос Аделаиды: «А вы уверены, что не любите его?»

О да! Тогда она была уверена в страстном увлечении и гордости, которую испытывала от жгучих цепей плотской любви, связывавших ее с властелином Европы. При внезапном пробуждении, постигшем ее среди всех этих ужасов, Марианне открылась подлинная суть чувства, привязывавшего ее к императору. Она любила его с гордостью и страхом, с радостью, приправленной восхитительным ощущением запретного плода и опасности, она любила его со всем пылом юности и жадной плоти, открывшей благодаря ему волшебные чары, рождаемые полным единением двух тел. Но теперь она понимала, что ее любовь была создана восхищением и признательностью. Она попала во власть удивительного обаяния, перед которым никто не мог устоять, и когда он покинул ее, вызвав такие страдания, испытанная тогда ревность была жестокой, жгучей, но в какой-то Степени возбуждающей. Она оказалась не такой мучительной и тоскливой, как это безумное содрогание всего ее естества перед навеки соединенными Язоном и Пилар. И теперь, когда она потеряла навсегда счастье, которое судьба так долго пыталась вложить ей в руки, Марианна чувствовала, что она также потеряла всякое желание жить.

Более сильное, чем по ее прибытии на бал, ощущение, что она всего лишь пустая марионетка, вернулось к ней вместе с сознанием неудавшейся из-за собственной ошибки жизни. Из-за гордости, безумия и ослепления она позволила Язону бросить ее, вернуться к другой и связать свою судьбу с этой другой. Эта Пилар будет жить с ним в стране, где растет хлопок, где поют темнокожие, это она будет разделять каждое мгновение его жизни, она будет спать каждую ночь в его объятиях, она принесет ему детей…