— Ну?.. Я жду…

— Рассказывать… но что? — мягко спросила она.

— Да все… об этом сногсшибательном браке! Можешь не объяснять причину, я знаю ее.

— Ваше величество знает причину?

— Конечно. Оказалось, что Констан питает слабость к тебе. Когда я узнал об этом… браке, он мне все рассказал, только чтобы ты избежала моего самого величайшего гнева!

Было ли это следствием тлевшего до сих пор под пеплом безразличия того самого гнева, но внезапно кулак Наполеона с силой обрушился на бюро.

— Почему ты мне ничего не сказала? Я имел право, мне кажется, быть предупрежденным… и немедленно.

— Без сомнения! Но, сир, могу ли я спросить у вашего величества, что бы это изменило?

— Изменило… в чем?

— Скажем… в дальнейшем развитии событий. И затем, я действительно не видела возможности, после того, что произошло в тот вечер, снова просить аудиенции у вашего величества, чтобы сообщить новость. Я опасалась оказаться слишком не к месту среди торжества вашей свадьбы. Лучше было исчезнуть и найти выход из положения своими собственными возможностями.

— Грандиозные возможности, как оказалось, — съязвил он. — Сант'Анна! Черт возьми! Недурная находка для простой…

— Остановитесь, сир! — сухо оборвала его Марианна. — Ваше величество готовы забыть, что имя Мария-Стэлла было лишь маской, карнавальным костюмом. Замуж за князя Сант'Анна вышла не она, а дочь маркиза д'Ассельна. В рамках нашего сословия такой союз вполне естествен! Ваше величество, кажется, единственный, кого он удивляет, судя по тем откликам, которые мне пришлось слышать после возвращения. Высший парижский свет нашел гораздо более удивительным…

Снова кулак обрушился на бюро.

— Довольно, сударыня! Вы здесь не для того, чтобы сообщать мне, как и на что реагирует Сен-Жермен. Я знаю это лучше вас! Что я хочу услышать, это каким образом вам удалось стать женой человека, которого никто никогда не видел, живущего безвыходно в своих владениях, скрывающегося даже от своих слуг? Я полагаю, что не он же приезжал сюда, чтобы найти вас?

Марианна ощутила, как в ней закипает гнев. Она вскинула голову и крепко сжала руки в перчатках, как привыкла делать в трудную минуту. Настолько же спокойная внешне, насколько в действительности взволнованная, она ответила:

— Один из моих родственников устроил этот брак… во имя спасения чести семьи.

— Один из ваших родственников? Но я считал… А, понял! Держу пари, что речь идет о кардинале Сан-Лоренцо, этом наглеце, которому дурачок Клари, желая вам понравиться, отдал свою карету, несмотря на мой приказ. Интриган, как и все ему подобные!

Марианна позволила себе улыбнуться. Готье де Шазей был вне пределов досягаемости императорского гнева. Ему ничуть не повредит ее признание.

— Заключайте пари, сир, вы выиграете! Это действительно мой крестный, поскольку он теперь глава нашей семьи, сделал для меня такой выбор. Что было тоже вполне естественным.

— Только не для меня!

Внезапно Наполеон вскочил и стал метаться по комнате одному ему свойственной нервной походкой.

— Совершенно не для меня, — повторил он. — Это мне, отцу, надлежало позаботиться о будущем моего ребенка.

Если только, — добавил он безжалостно, — я не заблуждаюсь относительно моего отцовства?

Марианна резко поднялась и обратила к нему лицо с пылающими щеками и сверкающими глазами.

— Я никогда не давала вам повода сомневаться во мне, тем более оскорблять! И я хотела бы теперь узнать, какого рода могли быть действия вашего величества относительно этого ребенка, кроме принудительного брака матери с кем угодно?

Воцарилась тишина. Император кашлянул и отвел глаза от прикованного к нему дерзостно — вопрошающего взгляда.

— Разумеется! Иначе и не могло быть, раз мне, к несчастью, невозможно признать ребенка. По крайней мере я доверил бы вас, тебя и его, одному из моих верных, кому-либо, кого я хорошо знаю, в ком я был бы уверен… уверен!..

— Кому-либо, кто согласился бы с закрытыми глазами взять возлюбленную Цезаря… и богатое приданое. Ибо вы щедро одарили бы меня, не так ли, сир?

— Конечно.

— Другими словами: муж — ширма? Как вы не можете понять, — страстно воскликнула Марианна, — что это именно то, чего я никогда бы не вынесла: быть отданной… точней сказать, проданной вами одному из ваших слуг! Быть обязанной принять мужа из ваших рук!

— Ваша аристократическая кровь, без сомнения, возмутилась бы, — проворчал он, — при одной мысли отдать руку одному из взлетевших на гребне славы, одному из моих придворных, всему обязанному своим мужеством, пролитой кровью…

— ..и вашей щедростью! Нет, сир, Марианна д'Ассельна не постыдилась бы выйти замуж за одного из этих людей, но я скорей предпочла бы умереть, чем согласилась быть отданной вами… вами, кого я так любила, другому… Подчинившись кардиналу, я только следовала обычаям дворянства, которые требуют, чтобы девушка слепо соглашалась с избранным старшими супругом. Так я меньше страдала, — Вот какие у вас доводы! — с холодной улыбкой сказал Наполеон. — Объясните же теперь, какие были основания для брака у вашего… супруга! Что могло побудить Сант'Анна жениться на женщине, забеременевшей от другого?

Сознательно оставив без внимания умышленную грубость Марианна четко ответила:

— То, что другим оказались вы! Вот так, сир, без вашего ведома вы наградили меня приданым. Князь Коррадо женился ради ребенка с кровью Бонапарта.

— Я понимаю все меньше и меньше.

— Однако это так просто, сир! Князь, как говорят, поражен какой-то тяжелой болезнью, которую ни за что в мире не согласился бы передать по наследству. Таким образом, он был вынужден видеть, как угасает с ним древнее славное имя, пока кардинал Сан-Лоренцо не рассказал ему обо мне.

Из-за кастовой гордыни князь и думать не мог о случайном усыновлении, но эта гордыня смирилась, когда он узнал, что речь идет о вас. Ваш сын достоин носить имя Сант'Анна и обеспечит его продолжение.

Снова молчание. Марианна неторопливо направилась к открытому окну. Вызвав в памяти Коррадо Сант'Анна, она вдруг ощутила удушье, охваченная странными чувствами из-за вынужденной лжи. Больной человек, которого она видела мчавшимся на неистовом Ильдериме? Это невозможно! Но как объяснить самой себе? Это добровольное заточение, эта белая кожаная маска, которую он носил во время своих ночных поездок? Ей вдруг почудилась в глубине залитого солнцем императорского парка высокая мощная фигура в просторном, хлопающем на ветру плаще. Больной?.. Нет!

Просто тайна. А Наполеону нельзя доверить тайну.

Он прервал молчание.

— Пусть будет так, — сказал он. — Я принимаю ваши доводы, они достойны уважения, и я могу их понять. Кроме того, мы никогда не могли ни в чем упрекнуть князя, который после нашего прихода к власти всегда вел себя, как подобает верноподданному. Однако… вы сейчас произнесли одну странную фразу…

— Какую?

— Вот: князь, как говорят, поражен какой-то: тяжелой болезнью. Так это «как говорят» позволяет предположить, что вы… не видели его?

— Никого не пропускать сюда, пока не позову тебя!

Отвечаешь жизнью!

Мамелюк сделал знак, что он понял, и исчез. Тогда Наполеон схватил Марианну за руку.

— Идем! — сказал он только.

Почти бегом он увлек ее к скрытой за одним из настенных панно двери, открывшей узкую винтовую лестницу, по которой он заставил ее взбираться полным ходом. Лестница привела в комнату, небольшую, но обставленную с тонким вкусом, всегда сопутствующим подобным помещениям, созданным для любви. Господствующими цветами здесь были светло-желтый и бледно — голубой. Но Марианна не успела рассмотреть окружающую обстановку, не успела подумать о своих предшественницах в этом тайном убежище. С проворством умелой горничной Наполеон уже отколол булавки, удерживавшие атласный ток, расстегнул платье, соскользнувшее на пол, и за ним с невероятной быстротой отправил и нижнюю юбку и рубашку. В этот раз и речи не было о медленных и нежных приготовлениях, об умелом сладострастном раздевании, сделавшем тогда в Бютаре из Марианны более чем согласную жертву всепоглощающего желания, и которое во время Трианона придавало столько очарования их любовным прелюдиям. За считанные секунды светлейшая княгиня Сант'Анна, оставшись в одних чулках, оказалась брошенной на стеганое желтое одеяло, борясь с кем-то вроде спешащего солдафона, который без единого «слова овладел ею, покрывая ее губы исступленными поцелуями.

Это было так грубо и торопливо, что на этот раз удивительное очарование не успело заявить о себе. Через несколько минут все закончилось. И в виде заключения его величество поцеловал ей кончик носа и похлопал по щеке.

— Моя милая маленькая Марианна! — сказал он с неким умилением. — Решительно, ты наиболее очаровательная из всех женщин, которых я когда-либо встречал Я серьезно опасаюсь, что ты заставишь меня всю жизнь делать глупости.

Ты сводишь меня с ума!

Но эти хорошие слова были бессильны утешить» милую маленькую Марианну «, обманутую в своих надеждах и, соответственно, сердитую, к тому же испытывавшую неприятное ощущение, что она выглядит немного смешно. Она с гневом обнаружила, что в тот момент, когда она поверила, что действительно вновь обретает своего возлюбленного, снова их свяжет драгоценная и опьяняющая нить прежней любви, она только удовлетворила внезапное неистовое желание женатого мужчины, который, быть может, боялся, что жена застанет его врасплох, и который, без сомнения, уже жалел, что потерял голову. Вне себя она сорвала с постели одеяло, чтобы прикрыть наготу, и встала. Распустившиеся волосы заструились по бедрам, окутывая ее черным блестящим покрывалом.

— Я бесконечно польщена, ваше величество, сделав вам приятное, — сказала она холодно. — Могу ли я надеяться, что вы сохраните ко мне благосклонность.

Он нахмурил брови, сделал гримасу и, в свою очередь, встал.

— Вот еще! Теперь ты начинаешь дуться? Пойми, Марианна, я хорошо знаю, что не уделил тебе столько же времени, как и раньше, но ты, я думаю, достаточно рассудительна, чтобы понять: все изменилось здесь, и я не могу больше вести себя с тобой, как…

— Как холостяк! Я знаю! — сказала Марианна, решительно повернувшись к нему спиной, чтобы пойти к зеркалу у камина и привести в порядок свою прическу.

Он последовал за ней, обнял, прижался губами к ее обнаженному плечу, затем громко рассмеялся.

— Ты стала очень гордой! Ты единственная женщина, способная заставить меня забыть о своем долге перед императрицей, — сказал он с неловкостью, только ухудшившей дело.

— Да… я горжусь, сир, — степенно проговорила она. — Я только сожалею, что заставила вас забыть о нем на такое короткое время.

— Что ж ты хочешь, долг есть долг…

— И хлопоты о скорейшем получении наследника! — закончила она, думая уязвить его.

Но ничего не произошло. Наполеон адресовал ей сияющую улыбку.

— А я надеюсь, он не заставит себя долго ждать! Я хочу сына! Само собой разумеется. И я надеюсь, что ты тоже принесешь мне толстенького мальчугана. Если ты хочешь, мы назовем его Шарлем, как моего отца.

— И как некоего господина Дени! — пустила стрелу изумленная Марианна.

Вот как он заговорил теперь о ребенке? И так естественно, словно они уже давно женаты. Ее охватило непреодолимое желание досадить ему.

— А может быть, это будет девочка! — сказала она, впервые предполагая такую возможность, ибо до сих пор, один Бог знает почему, она была уверена, что будущий ребенок будет мальчик.

Но все ее попытки вывести его из себя оказывались сегодня бесплодными. С радостным видом он заявил:

— Я буду очень счастлив, если родится девочка. У меня уже есть два мальчика, ты знаешь?

— Два?

— Ну да, маленький Леон, родившийся несколько лет назад, и крошка Александр, в прошлом месяце увидевший свет в Польше.

На этот раз побежденная Марианна умолкла, уязвленная больше, чем могла себе представить. Она еще не знала о рождении сына у Марии Валевской, и ее особенно задело то, что она попадала в один ряд с другими любовницами императора и ее ребенок, хочет она этого или нет, станет одним из внебрачных императорских детей.

— Мои поздравления! — сказала она, почти не шевеля губами.

— Если у тебя будет девочка, — продолжал Наполеон, — мы дадим ей корсиканское имя, красивое! Летиция, как моя мать, или Ванина… я люблю эти имена. Теперь поспеши одеться… Кончится тем, что продолжительность этого свидания вызовет подозрения.

А теперь он беспокоится о том, что могут сказать? Ах, действительно, он так изменился. Он полностью вошел в роль солидного женатого человека! Марианна была раздражена.

Он оставил ее одну, может быть, щадя ее стыдливость, но скорее всего торопясь вернуться в кабинет, сказав, чтобы она спустилась к нему, когда будет готова. Впрочем, Марианну охватила такая же торопливость: теперь она спешила покинуть этот дворец, где ее великая любовь — она это чувствовала — готова была получить опасную трещину. Она с трудом могла простить ему такую торопливую любовную интермедию, от которой за лье несло мещанином!

Когда она вошла в кабинет, Наполеон ждал ее с шарфом в руке. Он галантно укрыл ее плечи и неожиданно ласково, словно ребенок, который просит прощения за содеянную глупость, спросил:

— Ты по-прежнему любишь меня?

Вместо ответа она лишь пожала плечами и чуть грустно улыбнулась.

— Тогда попроси меня что-нибудь! Я хочу сделать тебе приятное.

Она готова была отказаться, но внезапно вспомнила о том, что накануне ей рассказывала Фортюнэ и что так беспокоило ее подругу Сейчас или никогда есть возможность оказать ей услугу и немного досадить императору. Глядя ему прямо в лицо, она одарила его сияющей улыбкой.

— Во всяком случае, есть некто, кому вы через меня смогли бы доставить радость.

— Кто же это?

— Госпожа Гамелен. Оказывается, когда у нее арестовали банкира Уврара, одновременно был арестован и генерал Фурнье-Сарловез, который находился там совершенно случайно.

Если Марианна собиралась досадить Наполеону, это ей полностью удалось. Мгновенно приветливая улыбка скрылась под маской Цезаря. Он повернулся к своему бюро и, не глядя на нее, сухо заявил:

— Генералу Фурнье нечего было делать в Париже без разрешения Его резиденция — Сарла! Пусть он там и сидит.

— Как будто ваше величество, — продолжала Марианна, — не знает, какие нежные узы соединяют его с Фортюнэ. Они обожают друг друга и…

— Вздор! Фурнье обожает всех женщин, а госпожа Гамелен без ума от всех мужчин. Они прекрасно могут обойтись друг без друга. Если он был у нее, то, безусловно, по другой причине.

— Конечно, — не смущаясь согласилась Марианна. — Он страстно желает вновь получить свое место в рядах Великой Армии, и ваше величество это прекрасно знает!

— Особенно я знаю, кто он такой: смутьян, буян, сорвиголова, который ненавидит меня и не может простить мне мою корону!

— Но который восхищается вашей славой! — нежно проворковала Марианна, сама удивляясь тому, что находит аргументы, чтобы защитить человека, вызывающего у нее неприязнь. — И Фортюнэ будет так счастлива!

Наполеон с внезапным подозрением взглянул на нее.

— Этот человек… а откуда, собственно, вы знаете его?

Дьявольское искушение охватило Марианну. Как бы прореагировал он, если бы она сказала ему, что Фурнье пытался в ночь его августейшей свадьбы изнасиловать ее? Безусловно, пришел бы в ярость! И эта ярость была бы для нее отличной местью за все, но Фурнье могла стоить жизни или вечной немилости, а он не заслужил этого, хотя и был несносным и наглым!

— Знать его — это слишком сильно сказано! Просто я видела его однажды вечером у госпожи Гамелен Он приехал из своего Перигора и умолял ее походатайствовать за него. А я не стала задерживаться. Мне показалось, что генерал и моя подруга очень хотят остаться в одиночестве!

Взрыв императорского смеха свидетельствовал о ее удаче. Наполеон подошел к ней, взял руку, поцеловал и, не отпуская ее, повел к двери.

— Хорошо! Ты выиграла! Скажи этой распутнице Фортюнэ, что она скоро снова увидит своего деревенского петушка! Я выпущу его из тюрьмы, и к осени он вернется на свой пост. Теперь убегай поскорей. Мне надо работать.

Они попрощались у порога: он — легким поклоном, она — традиционным реверансом, таким торжественным, таким чопорным, словно они за этой закрытой дверью вели только салонную беседу. На галерее Аполлона Марианна встретила Дюрока, который ждал ее, чтобы проводить к карете, и предложил ей руку.

— Ну как? Довольны?

— Очень, — едва проговорила Марианна. — Император был… очень мил!

— Это настоящий успех, — согласился главный маршал. — Теперь вы полностью вошли в милость! И вы еще не знаете, до какой степени! Но я могу сказать вам это, ибо вы, безусловно, вскоре получите уведомление о вашем назначении.

— О моем назначении? Какого рода назначении?

— Придворной дамой, вот так! Император решил, что, как итальянская княгиня, вы присоединитесь к другим иностранным фрейлинам, которые в этом ранге причислены отныне к особе императрицы: герцогиня де Дальбер, госпожа де Перигор, княгиня Альдобрандини, княгиня Шижи, графиня Бнакорси… Это вам принадлежит по праву.

— Не я не хочу! — вскричала взволнованная Марианна. — Как он посмел это сделать? Причислить меня к его жене, обязать меня служить ей, поддерживать ей компанию?

Он сошел с ума!

— Пожалуйста, тише! — торопливо проговорил Дюрок, с беспокойством оглядываясь вокруг. — Не слишком подражайте госпоже де Перигор в ее оценках. И главное, не теряйте самообладание. С назначением решено, но прежде всего декрет еще не подписан, хотя графиня Доротея уже приступила к исполнению своих обязанностей; затем, насколько я знаю нетерпеливый и нетерпимый характер герцогини де Монтебелло, это бремя не займет у вас слишком много времени.

За исключением больших приемов, на которых вы обязаны присутствовать, вам не придется приближаться к императрице, входить в ее комнату, разговаривать с ней, сопровождать ее в карете… Короче говоря, это просто почетная должность, но она имеет то преимущество, что заставит замолчать злые языки!

— Если так необходимо, чтобы у меня была должность при дворе, разве нельзя было определить меня к кому-нибудь другому из императорской семьи? К принцессе Полине, например? Или, еще лучше, к матери императора?

На этот раз главный маршал рассмеялся от всей души.

— Моя дорогая княгиня, вы сами не знаете, что говорите! Вы чересчур красивы для очаровательной шальной Полины, что касается госпожи Матери, если вы хотите быстро погибнуть от скуки, присоединяйтесь к батальону мрачных и благочестивых дам, составляющих ее окружение. Когда герцогиня д'Абрантэ вернется из Португалии, спросите у нее, как она, с детства знакомая с госпожой Летицией, выносит атмосферу отеля де Бриенн и бесконечное переливание из пустого в порожнее, являющееся там главным развлечением.

— Ну хорошо, — смиряясь, вздохнула Марианна, — снова я вынуждена сдаться! Итак, я буду придворной дамой!

Но во имя неба не спешите, дорогой герцог, с подписанием этого знаменательного декрета! Чем позже он появится…

— О, если повезет, я смогу протянуть до августа, а может быть, даже до сентября!

Сентября? Марианна сразу же заулыбалась. В сентябре ее состояние будет достаточно заметным, чтобы избавить ее от появления при дворе, ибо, по предварительным расчетам, ребенок должен был родиться в первых числах декабря Она вышла на крыльцо и непроизвольно протянула руку для поцелуя Дюроку.

— Вы сама любовь, дорогой герцог! И, что гораздо дороже, настоящий друг!

— Я предпочел бы ваше первое определение, — проговорил он с комичной гримасой, — но я удовлетворюсь и дружбой. До скорой встречи, милая дама!

День уходил в оранжевом неистовстве заката за холмами Сен-Клу, где легкий бриз неторопливо вращал крылья ветряных мельниц. На променаде Лоншана было очень людно, целый сверкающий мир блестящих красивых всадников, светлых туалетов и разноцветных мундиров. Здесь можно было увидеть только пышные перья, кружева, драгоценности и позолоту в этот предвечерний час, когда хорошим тоном считалось показаться в бесконечных вереницах экипажей, которые шагом поднимались или спускались, часто часов до 11 вечера, по длинной аллее, как вошло в моду у старинных богатых посетительниц аббатства Лоншан, смазливых кокеток и певичек в царствование Людовика XVI и пользовалось не меньшей популярностью у щеголих Директории после революционных мук.

Вечер был такой приятный, что Марианна решила продлить удовольствие и возвращаться домой не спеша. Она сегодня обновила сюрприз Аркадиуса к ее возвращению: новый экипаж — открытую коляску, заказанную им у каретника Келлера. С ее зелеными бархатными подушками и сверкающей медью коляска выглядела роскошной и оказалась очень удобной. Многие поглядывали на великолепный экипаж и ту, кто его занимал: женщины с любопытством, мужчины с видимым восхищением, вызванным как полулежавшей на подушках очаровательной молодой женщиной, так и четверкой белоснежных липицанов, которыми уверенно управлял надутый от гордости в новой, черной с золотом ливрее Гракх. Некоторые гуляющие, узнав Марианну, адресовали ей поклоны или улыбки. Среди них были м-м Рекамье, баронесса де Жокур, графиня Кильманзег и княгиня де Талейран, которая, встретив ее карету, бурно приветствовала ее с видом собственницы. Очевидно, сиятельная дама считала себя в какой-то мере первооткрывательницей этой новой звезды высшего парижского общества. Некоторые мужчины подъезжали, чтобы, сняв шляпу, поцеловать ей руку, в то время как их лошади шли вплотную к коляске, но у Марианны не было желания вести праздные разговоры, и она ограничивалась улыбкой, приветливым словом и не удерживала их, даже красавца князя Понятовского, готового повернуть обратно, чтобы сопровождать ее, несмотря на то что он ехал в Сен-Клу, где его ждал император. Она предпочла отдаться убаюкивающему покачиванию коляски, вдыхая тепловатый воздух, напоенный сладким ароматом цветущих акаций и каштанов. Ее равнодушный взгляд скользил по пестрому потоку, оживляясь, увидев знакомое лицо.

Однако когда движение было приостановлено людьми князя Камбасерес, сияющего в своем обычном раззолоченном одеянии, над которым возвышались тройной подбородок старого бонвивана и напудренный парик 1780 года, чтобы сделать проход для их хозяина, внимание Марианны остановилось на одном всаднике, который резко выделялся среди всей этой блестящей толпы. Не столько, впрочем, костюмом, сколько характерной примечательностью лица и всего его облика. Он приближался по боковой аллее, уверенно управляя красивым золотистым гнедым, приветствуя улыбавшихся ему многочисленных женщин, и образовавшийся затор, похоже, ничуть его не беспокоил.

По обтягивавшему торс темно-зеленому мундиру с красными нашивками, по украшавшему высокий воротник кресту Святого Александра и особой форме большой черной треуголки с султаном из перьев Марианна догадалась, несмотря на алевший на его груди крест Почетного легиона, что это русский офицер. Без сомнения, это был один из атташе царского посла, старого князя Куракина, которого она часто встречала у Талейрана. Но этого офицера она никогда не видела, тогда как лица других, таких как Нессельроде или Румянцев, были ей уже знакомы. Это же лицо запоминалось с первого взгляда.

Прежде всего он был превосходным кавалеристом. Это чувствовалось по той легкости, с какой он сидел в седле, своеобразному изяществу, не исключавшему, однако, силы, и по совершенным линиям мускулистых ног, обтянутых белой кожей лосин. Фигура его также была весьма примечательной: очень широкие плечи и узкая талия. Но самым необычным казалось его лицо блондина с тонкими бакенбардами, торчавшими на щеках, словно золотые стружки, со строгими чертами греческой статуи, но с чуть раскосыми, дикими, ярко-зелеными глазами, выдававшими азиатскую кровь. Было что-то татарское в этом человеке, который по мере приближения к коляске все больше замедлял ход своего коня…

Он кончил тем, что полностью остановился в нескольких шагах от Марианны, но… только для того, чтобы уделить внимание ее лошадям. Он внимательно осмотрел каждую в отдельности от ушей до хвоста, немного отступил, чтобы полюбоваться всей упряжкой, снова приблизился… Марианна подумала, что он даже спешится, чтобы поближе рассмотреть их, когда его взгляд упал на молодую женщину. И снова начались» смотрины «.

Словно влитый в седло, метрах в двух от Марианны, офицер стал разглядывать ее с вниманием энтомолога, открывшего редкое насекомое. Его дерзкий оценивающий взгляд перешел с густых темных волос к лицу, уже окрасившемуся негодованием, затем к гибкой колонне шеи, к плечам и груди, немедленно закрытой черно-золотым кашемиром. Возмущенная, с неприятным ощущением выставленной на продажу рабыни, она испепелила взглядом грубияна; но, погруженный в созерцание, он, похоже, и не заметил этого. Более того, он достал из кармана монокль и вставил его в глаз, чтобы восхищаться с большим удобством.

Марианна быстро нагнулась вперед и кончиком зонтика коснулась плеча Гракха.

— Делай что хочешь, — сказала она ему, — но уедем отсюда! Видимо, этот субъект решил торчать здесь до Страшного суд».

Юный кучер бросил взгляд на незнакомца и рассмеялся.

— Видать, у вашего светлейшего сиятельства появился новый поклонник! Посмотрим, что я смогу сделать. Впрочем, похоже, что мы сейчас поедем.

Действительно, длинная шеренга карет пришла в движение. Гракх стронул лошадей, но русский офицер остался на месте. Он только повернулся слегка в седле, не спуская глаз с кареты и ее хозяйки. Тогда разъяренная Марианна бросила ему: , — Наглец!

— — Не надо сердиться, госпожа княгиня! — заметил Гракх. — Это русский, и всем известно, что русские не знают правил. Они дикари! Этот, наверно, не свяжет трех слов по — французски. И он просто не может показать иначе, как вы ему понравились.

Марианна ничего не ответила. Офицер, безусловно, говорил по-французски. Изучение этого языка было обязательной частью воспитания для русского дворянства, а он явно родился не в дымной избе. В нем чувствовалась порода, хотя его поведение не делало чести его воспитанию. В конце концов, главное заключалось в том, чтобы избавиться от него.

Хорошо еще, что он ехал в противоположном направлении.

Но когда ее коляска проехала под шедевром Кусту — трехарочной решеткой, представлявшей ворота Майо и открывавшей ограду Булонского леса, она услышала голос Гракха, спокойно объявившего, что русский офицер по-прежнему здесь.

— Как? Он следует за нами? Но ведь он направлялся в Сен-Клу…

— Может, он и ехал туда, но теперь уж не едет, раз он сзади нас.

Марианна обернулась. Гракх был прав. Русский так спокойно следовал за ними, в нескольких метрах, словно это было его законное место. Увидев, что молодая женщина смотрит на него, он даже адресовал ей широкую улыбку.

— О! — воскликнула она. — Это уж слишком! Подстегни лошадей, Гракх! И в галоп!

— В галоп? — растерялся юноша. — Но я могу кого-нибудь опрокинуть!

— Ты достаточно ловок, чтобы избежать этого. Я сказала: в галоп! Надо показать, что могут сделать такие животные и такой кучер, как ты!

Гракх знал, что бесполезно спорить с хозяйкой, когда она говорит таким тоном. Экипаж рванулся вперед и помчался по дороге из Нейи, пересек площадь Звезды, по-прежнему украшенную нелепой Триумфальной аркой из раскрашенного полотна, и вылетел на Елисейские поля. Стоя на сиденье, подобно греческим возницам, разгоряченный Гракх во всю силу легких горланил «Берегись!» при виде малейшего препятствия или случайных пешеходов. Те, впрочем, останавливались, ошеломленные при виде элегантной коляски, увлекаемой со скоростью ветра четверкой белоснежных лошадей… и преследовавшего ее всадника, мчавшегося во весь опор. Ибо спокойная трусца русского сменилась бешеной скачкой. Увидев, что коляска помчалась галопом, офицер дал шпоры своему коню и пустился в погоню с жаром, ясно доказывавшим, какое удовольствие он испытывает. Его треуголка слетела, но он даже не обратил на это внимания. Ветер развевал его светлые волосы, а он понукал свою лошадь дикими криками, перекликавшимися с возгласами Гракха. Трудно было им остаться незамеченными, и многочисленные зеваки с изумлением провожали глазами этот живой смерч.

С громовым грохотом коляска пронеслась по мосту Согласия, обогнула стены Законодательного Корпуса. Русский догонял, и Марианна была вне себя.

— Мы так и не смогли избавиться от него до возвращения домой! — прокричала она. — Мы уже почти приехали.

— Надейтесь! — ответил Гракх. — Вот и помощь!

Действительно, другой всадник бросился вслед за ними.

Им оказался капитан польских улан, который, видя явно преследуемую русским офицером изящную коляску, счел нужным вмешаться. Марианна с радостью увидела, как он перерезал дорогу русскому, который волей-неволей вынужден был остановиться, чтобы не вылететь из седла. Гракх инстинктивно натянул поводья. Коляска замедлила ход.

— Благодарю, сударь! — крикнула Марианна, в то время как оба всадника укрощали своих лошадей.

— К вашим услугам, сударыня! — ответил тот радостно, прикладывая к красной с синим конфедератке затянутую в перчатку руку, которую затем припечатал к щеке русского офицера.

— Ого, дело пахнет небольшой дуэлью! — заметил Гракх. — Удар шпаги за улыбку… ничего себе!

— Ну что ты вмешиваешься во все, что только увидишь? — рассердилась Марианна, которая была не в состоянии выслушивать болтовню Гракха. — Быстро отвези меня и возвращайся посмотреть, чем кончится дело! И обязательно узнай, кто эти господа! Я посмотрю, что смогу сделать, чтобы помешать поединку.

Вскоре она ступила на землю во дворе своего особняка и отправила Гракха на место происшествия. Но когда он через несколько минут вернулся, юный кучер не смог сообщить ей ничего нового. Оба противника уже исчезли, а собравшаяся небольшая толпа разошлась. Сильно раздосадованная этим инцидентом, ибо она опасалась, что он получит большую огласку, чем заслуживает, и о нем узнает император, она сделала то, что применяла всегда в подобной ситуации: стала ждать возвращения Аркадиуса, чтобы обговорить с ним эту проблему.