Катрин не ответила, но полный благодарности взгляд, которым она посмотрела на своего оруженосца, доказал, что он попал прямо в точку. Ему повезло, и теперь он оплатил ей хотя бы часть своего долга. И Катрин безмятежно взглянула на солнце, освещавшее белые ледники.

Какое-то время она ехала безмолвно, ни о чем не думая и устремив глаза на разраставшиеся наверху, под самым небом, огромные пожарища. Жосе опять занял свое место позади нее, но вдруг, услышав его покашливание, она вздрогнула и обернула к своему оруженосцу несколько растерянный взгляд.

— Что такое?

— Нужно, видно, подождать графиню де Шатовилен. Она все еще на мосту.

Катрин сдержала лошадь и обернулась. Так и было. Эрменгарда, остановившись посреди моста, казалось, завела оживленный разговор с сержантом, который командовал ее охраной. Катрин вздернула плечами:

— Но что же она там делает? Если она будет продолжать в том же духе, мы до ночи не успеем приехать в Остабат.

— Если бы это зависело только от госпожи Эрменгарды, мы не доехали бы туда и к завтрашнему вечеру, — спокойно заметил Жосс.

Катрин вскинула бровями и метнула на него удивленный взгляд:

— Не понимаю!

— Я хочу сказать, что благородная дама делает все от нее зависящее, чтобы замедлить наше путешествие. Это же очень просто: она кого-то ждет!

— Ждет? И кого же?

— Не знаю. Может быть, того сержанта, который уехал так внезапно и неожиданно из Обрака. Разве вы не заметили, госпожа Катрин, что ваша подруга очень часто смотрит назад?

Молодая женщина удивленно кивнула головой. Ведь, говоря по правде, она не раз уже замечала уловки Эрменгарды. Та не торопилась добраться до Галисии и, находясь в пути, время от времени бросала назад тревожный взгляд. Гневный жар зарумянил щеки Катрин. Она не станет больше терпеть ее маневров, даже если причины у Эрменгарды окажутся вполне объяснимыми. А графиня все болтала на мосту. И Катрин вздыбила лошадь.

— Вперед, Жосс! Пусть нас догоняет, она сумеет это сделать. Я решила, что мы будем в Остабате сегодня вечером. И тем хуже, если мы с госпожой де Шатовилен разъедемся. Я отказываюсь и дальше терять время!

Большой рот Жосса растянулся до ушей, и он пустил коня следом за молодой женщиной.

Полукрепость-полубольница, древняя придорожная станция для смены лошадей под названием Остабат, ранее процветавшая, теперь утратила былое довольство. Трудные времена, а более того, тянувшаяся уже столько лет бесконечная война опустошали королевство Франции, и паломничество почти прекратилось. Добрые люди колебались, отважиться им или нет на путешествие по большим дорогам, ставшим слишком опасными из-за того, что английские и французские группы наемников, присоединяясь к разбойничьим бандам, нападали на путников. Нужно было приложить много труда или же быть совсем нищим, чтобы устремиться в подобное путешествие, из которого часто люди не возвращались. Поэтому не стало больших толп паломников, которых старый приют, расположенный на пересечении трех дорог, из Бургундии, Оверни и Иль-де-Франса, ранее часто гостеприимно принимал, но небольшие группы время от времени приходили сюда. Однако на этом их испытания не заканчивались. В горах бесчинствовали знаменитые баскские бандиты. Кроме того, в проводники часто нанимались негодяи, которые при первом же удобном случае обчищали путешественников. Немало было и господ-разбойников, владевших укрепленными башнями, там и сям стоявшими по склонам больших гор. Эти башни превратились в настоящие притоны, логова для всех этих мастеров мешочных дел и веревки.

— Если нам повезет, — говорила Эрменгарда Катрин, — в приюте мы окажемся одни и устроимся там так, как нам понравится.

Но когда Катрин, за которой преданно следовал Жосс, переступила ворота приюта, она с удивлением увидела довольно большое стадо мулов. Ими деятельно занимались хорошо одетые лакеи. Это были вьючные мулы. Вокруг костра, пламя которого освещало сумрачный двор, отдыхал десяток солдат. Они занимались тем, что жарили на вертеле большую тушу. Короче говоря, здесь расположились люди, обычно сопровождавшие важного господина. Дверь приюта была широко распахнута, и можно было видеть, как здешние монахи неустанно ходили туда и обратно, обслуживая высокого гостя. Мелькали блики разожженного в камине большого огня.

— Кажется, нам не придется жаловаться на одиночество, — пробормотала Катрин, у которой сразу испортилось настроение. — Хоть келью-то нам здесь дадут?

Жосс не успел ответить, а к Катрин уже направился монах:

— Да пребудет с вами мир Господень, сестра моя! Чем мы можем вам помочь?

— Дать нам комнату, где мы могли бы выспаться, — ответила Катрин. — Но с нами много людей. Остальные на подходе, и я боюсь…

Старый монах добро улыбнулся, и все лицо его сморщилось.

— Господина, который прибыл к нам только недавно? Не бойтесь. Дом у нас большой и открыт перед вами. Сойдите с лошади. Наш брат из мирских займется ею.

Но Катрин уже не слушала его. На пороге конюшни она заметила офицера, который, несомненно, был начальником солдат охраны. Он все еще не снял оружия, а поверх его кирасы был надет плащ с гербовыми изображениями. Несмотря на сгущавшиеся сумерки, Катрин прекрасно узнала эти гербовые знаки, вышитые на плотном шелку офицерского плаща: они принадлежали герцогу Бургундскому.

Она почувствовала, как побледнела, в голове у нее каруселью закружились мысли. Как же так? Невозможно, чтобы герцог Филипп оказался здесь. Такая охрана могла быть эскортом для какого-нибудь господина, но все же была слишком мала для Великого Герцога Запада!.. Однако вот же они, здесь, цветы лилий и герцогские полосы, изображения Золотого Руна… того самого Золотого Руна, знака ордена, некогда основанного в память о ней.

Ее расстроенное лицо и сдержанность, оцепенение поразили монаха, который мягко подергал за уздечку ее лошади.

— Дочь моя! Вам плохо?

Не двигаясь, устремив глаза на Офицера, Катрин спросила:

— Этот господин, что приехал к вам… Кто он?

— Личный посланец монсеньора герцога Филиппа Бургундского.

— Посланец? К кому? В какую страну?

— Вы думаете, я все это знаю? Уж конечно, видимо, к кастильскому монарху или к королю Арагона, а может быть, речь идет и о короле Наваррском. Но вы так нервничаете, дочь моя. Пойдемте. Отдых вам будет на пользу.

Немного успокоенная, Катрин решилась сойти с лошади в тот самый момент, когда Эрменгарда и все остальные из их компании с шумом проникли во двор приюта. Графиня казалась очень недовольной. Очень красная, с поджатыми губами, меча глазами молнии, он?, гневно обратилась к Катрин:

— Ах так! Вот так-то, моя красотка, вот во что вы играете!.. Часами мы гнались за вами галопом и не могли вас нагнать!

— Я не могу терять время, Эрменгарда! — сухо возразила молодая женщина. — На дороге слишком много людей, с которыми вы находите удовольствие болтать. Я испугалась, что к вечеру не попаду в этот святой дом, и ускакала вперед.

— Мне, однако, кажется… — начала было графиня. Но слова ее замерли на губах, а в ее серых глазах зажглась радость. Она тоже узнала гербы на одежде офицера. Широкая улыбка растянула губы, подчеркнутые некой тенью усов.

— Кажется, у нас здесь будет с кем проводить время? — сказала она с удовольствием, которое не укрылось от Катрин. — Это, друзья, без сомнения!

Катрин холодно улыбнулась.

— Друзья? Я вам скорее посоветовала бы, моя дорогая графиня, избегать господина, который отмечен такими гербами. Вы разве забыли, что вы — изгнанница и в очень дурных отношениях с герцогом Филиппом?

— Ба! — произнесла Эрменгарда с беззаботностью. — Мы же очень далеко уехали от Брюгге и Дижона. Более того, у меня сохранилось несколько верных друзей при дворе герцога Филиппа! Наконец, вы же знаете, я никогда не была боязливой. Я люблю смотреть на вещи прямо.

И, подняв низ своего платья из пурпурного бархата и показав длинные и узкие ноги в крепких сапогах, графиня де Шатовилен направилась к двери, у которой все еще стоял офицер и смотрел, как к нему подходила эта внушительная особа.

— Скажи мне, дружок… кто твой господин? — спросила она у офицера.

— Посол монсеньера герцога Филиппа Бургундского, графа Фландрского…

— Сделай нам милость, не перечисляй всех титулов герцога, я их знаю лучше тебя. Мы так протопчемся на этом самом месте до восхода солнца! Скажи мне лучше, кто же этот посланник?

— Да кто вы сами, что учиняете мне такой допрос, мадам?

Но щеки Эрменгарды не успели окраситься в пурпур, впрочем, уже начавшие приобретать темно-коричневый оттенок. В это время узкая, но твердая рука отодвинула офицера, и еще совсем молодой мужчина, одетый с необычайной простотой, не исключавшей некоего изящества, в замшевый кафтан цвета опавших листьев, показался на пороге. На его непокрытой голове коротко стриженные светлые волосы сильно перемешались с сединой. Блики от огня высветили узкое лицо с тонкими губами. Длинный и прямой нос нависал над ними. Ледяной взгляд голубых, слегка выпуклых глаз спокойно устремился на пышущее гневом лицо Эрменгарды. Вдруг улыбка расслабила правильные черты его скучавшего лица, а тусклые глаза заблестели.

— Дорогая моя графиня! Я боялся вас пропустить и уже…

Сдержанный и властный жест пожилой женщины прервал его слова, но было слишком поздно: Катрин не только услышала неосторожную фразу, но увидела и жест. Она вышла из тени и подошла к своей приятельнице:

— А меня, Ян, — сказала она холодно, — вы тоже боялись пропустить?

Художник Ян Ван Эйк, тайный посланник герцога Филиппа Бургундского по разным личным и неличным делам, не стал утруждать себя притворством. Радость, которая отразилась на его лице, была искренней. Он порывисто бросился вперед, протянув руки к тоненькой фигурке Катрин.

— Катрин!.. Это вы? Это именно вы? Это не сон?.. Он был так счастлив, что молодая женщина почувствовала, как в ней тает подозрение. Они были хорошими друзьями во времена, когда она царила при бургундском дворе и в сердце герцога. Много раз она позировала этому великому художнику, гений которого ее восхищал, она ценила также верность его дружбы. Ян даже был слегка влюблен в нее и никогда этого не скрывал. И Катрин, конечно испытывала радость, которую испытывают люди, встречая неожиданно исчезнувшего старого друга. Она хранила о нем только хорошие воспоминания — те долгие часы позирования перед его мольбертом были когда-то часами мира и покоя ее жизни, часами теплых дружеских отношений. Кроме последнего раза. В тот день от герцога Филиппа она узнала о болезни своего ребенка, который был на воспитании у Эрменгарды де Шатовилен. Тогда же она решила уехать из Брюгге и никогда туда больше не возвращаться. Ян Ван Эйк тоже уезжал, но в Португалию, где должен был просить для герцога руки принцессы Изабеллы. И поток жизни увлек Катрин. И вот уже шесть лет, как она не видела Ван Эйка… Она вложила свои руки в те, что протянулись к ней:

— Это именно я, друг мой… и я очень рада вас вновь увидеть! Что же вы делаете так далеко от Бургундии? Думаю, я правильно поняла, что у вас было назначено свидание с графиней Эрменгардой?

Она бросила взгляд в сторону своей подруги и увидела, как та слегка покраснела. Но Ван Эйка вовсе не смутил ее вопрос.

— Свидание — это слишком громко сказано! Я знал, что графиня Эрменгарда направлялась в Компостелл-Галисийский, и так как моя миссия направляла меня по тому же пути, я просто — напросто надеялся поехать вместе с ней.

— Так герцог направил вас к монсеньеру Святому Иакову? — произнесла Катрин с иронией, которая не ускользнула от художника.

— Ну-ну, — сказал он с улыбкой, — вы же хорошо знаете, что мои миссии всегда бывают тайными. Я не имею права о них говорить. Но войдем же в дом, стало совсем темно. Как свежеет ночью у подножия этих гор.

Странное впечатление некоторой нереальности и опасности должно было родиться в душе Катрин в этот вечер, проведенный под старыми сводами общего зала, куда веками толпами набивался народ, движимый общей верой. Сидя за большим столом между Эрменгардой и Яном, Катрин слушала их и не очень-то вмешивалась в разговор. Бургундские дела, которые они обсуждали, стали для нее чужими, она не находила в них ни малейшего интереса. Даже разговор о герцогском наследнике, этом малыше Карле, графе де Шаролэ, которого герцогиня Изабелла родила за несколько месяцев до этого, не заинтересовал ее. Оба собеседника говорили о том, что умерло для нее навсегда.

Но если она крайне мало обращала внимание на их разговоры, то все же смотрела на них с интересом, что было вызвано сообщением Жосса. Когда она вышла из отведенной ей кельи и направилась в большой зал, он неподвижно стоял в почти полной темноте и поджидал ее. Она вздрогнула, увидев, как он возник из темноты, но он быстро приложил палец к губам. Потом прошептал:

— Этот господин, прибывший из Бургундии… его-то и ждала благородная дама.

— А что вы об этом знаете?

— Я слышал, как они совсем недавно разговаривали под навесом для сена. Остерегайтесь. Он прибыл из-за вас.

Большего он не успел сказать, так как к ним шла Эрменгарда с Жилеттой и Марго, которых графиня де Шатовилен просто ослепила. Катрин отложила на более поздний час разговор с Жоссом. А Жосс растворился во тьме, как настоящий призрак. Но именно о его сообщении все время думала Катрин, пока они ели турецкий горох, пили молоко и закусывали яблоками. Взгляд Катрин скользил то по длинному лицу Ван Эйка, то по широкому, жизнерадостному и оживленному лицу Эрменгарды. Графиня де Шатовилен была такой веселой и довольной, что Катрин уверилась в правоте слов Жосса. Похоже, что именно художника она и ждала. Но тогда какое отношение могла иметь их встреча к самой Катрин?

Катрин не была из тех, кто надолго оставляет без ответа волнующие ее вопросы. Поэтому, когда закончился ужин и Эрменгарда, потягиваясь и зевая, встала, Катрин решила перейти в наступление. В конце концов, до настоящего момента она считала Ван Эйка другом. Так пусть он докажет это!

Так как толстая графиня уже выходила из комнаты, а Ван Эйк взял в руки подсвечник, чтобы ее проводить, Катрин его задержала:

— Ян! Я хотела бы с вами поговорить.

— Здесь? — произнес он, бросая беспокойный взгляд в сторону группы горцев, которые сидели кружком прямо на полу вокруг блюда с турецким горохом.

— А почему бы и не здесь? Эти люди не знают нашего языка. Это баски. Посмотрите на их дикие глаза и темные лица. Они же нисколько не интересуются нами. И потом, — прибавила она с тонкой улыбкой, — неужели первых же встречных людей может заинтересовать наша беседа?

— Посланник всегда начеку… просто по обязанности! — Ответил Ван Эйк с улыбкой, странным образом похожей на ту, какой улыбнулась ему Катрин. — Но вы правы: мы можем поговорить. И о чем же?

Катрин не сразу ответила. Она медленно прошла к камину из грубых камней, где мало — помалу догорал огонь, облокотилась о колпак над очагом и прижала руку ко лбу. Она постояла так, давая возможность теплому воздуху проникнуть во все частички своего тела. Катрин знала странную двойственность, заключавшуюся в огне: в зависимости от обстоятельств он становился лучшим другом или наихудшим врагом человека. Огонь согревает продрогшее тело, печет хлеб и темной ночью освещает путь, он же разрушает, пожирает, пытает, мучает, сжигает!..

Ян Ван Эйк с уважением отнесся к ее молчанию. Глаз художника был очарован длинным и тонким силуэтом, выделявшимся на краснеющем фоне. Ткань платья с анатомической точностью повторяла изгибы тела. Тонкий профиль словно был вырезан из золота, а большие ресницы, за которыми прятались фиолетовые зрачки, накладывали на лицо волнующую тень. Художник отметил про себя — и по всему телу у него пробежала дрожь, — что никогда в жизни эта женщина не была так красива! Жизнь и мучения лишили ее свежести, которой была отмечена ее юность, но сделали ее еще более утонченной. Красота стала более зрелой и в то же время какой-то более отвлеченной, духовной. В ней была чистота небесного создания, и вместе с тем почти непреодолимо действовала ее плотская притягательная сила. «Если герцог опять ее увидит, — подумал Ван Эйк, — он будет ползать у ее ног как раб… или… убьет ее!»

Но он не осмелился спросить себя о собственных чувствах. Его с силой охватило властное желание еще раз отразить на картине эту мучительную красоту. Он обнаружил, что его последнее произведение, двойной портрет молодого горожанина, которого звали Арнольфини, и его молодой супруги, произведение, которым он гордился, казалось тусклым рядом с портретом, какой он мог бы сделать с новой Катрин. И он так глубоко погрузился в созерцание, что голос молодой женщины заставил его вздрогнуть.

— Ян, — сказала она мягко, — почему вы сюда приехали? Она на него не смотрела, но все же почувствовала, как он отрицательно кивнул головой.

— Нет, — добавила она живо, — не доставляйте себе труда лгать. Я знаю многое. Знаю, что Эрменгарда вас ждала и что эта история связана как-то со мной. Я хочу знать, каким образом.

Она обернулась и прямо посмотрела ему в лицо. Большие глаза остановились на нем. Опять художник почувствовал власть этой красоты.

— Не меня конкретно ждала графиня Эрменгарда, Катрин. Она ждала посланца из Бургундии. Случай пожелал, чтобы им оказался я…

— Случай? Вы думаете, я забыла привычки герцога Филиппа? Вы же его тайный и любимый посланец… и вовсе не какое-нибудь очередное доверенное лицо. Что же вы приехали сообщить графине?

— Ничего!

— Ничего?

У Ван Эйка появилась улыбка забавляющегося человека, и он продолжил:.

— Да нет же, ничего, прекрасный друг! Я ничего не должен ей передать.

— У вас, возможно, есть для меня что-то… а?

— Может быть. Но я вам этого не скажу.

— Почему?

— Потому что час еще не настал. Так как тонкие брови молодой женщины нахмурились, художник подошел и взял ее за руки.

— Катрин! Я всегда был вашим другом… и страстно желал бы быть для вас чем-то большим. Клянусь вам честью дворянина, что я всегда остаюсь вашим и ни за что на свете не хотел бы причинить вам зла. Можете ли вы мне довериться?

— Довериться? Все это так странно, так смущает! Как могли узнать… в Бургундии, что я еду вместе с графиней Эрменгардой? Разве что астролог герцога прочел это по звездам?

На сей раз художник рассмеялся.

— Вы в это не верите, и вы правы! Это графиня Эрменгарда дала об этом знать! Один посланный ею человек…

— Она! Она осмелилась?.. И еще говорит, что она моя подруга?

— Она и есть ваша подруга, Катрин, но она подруга только ваша, а не того человека, имя которого вы носите. Видите ли, она искренне считает, что вы не на верном пути, что вы никогда не сможете найти счастья с Арно де Монсальви. И кажется, признайтесь же, жизнь все время только и делает, что подтверждает ее слова…

— Не ее дело судить об этом! Есть то, чего Эрменгарда никогда не сможет понять: это любовь, моя любовь к мужу! Я прекрасно знаю, что при дворе герцога Филиппа словом «любовь» украшают самые разные чувства. Но моя любовь ничего общего с этим не имеет. Мы с Арно — одно существо, одна плоть. Я мучаюсь его болями, и, если меня разрежут на куски, каждый из этих кусков будет утверждать, что я люблю Арно! Но ни Эрменгарда, ни герцог не могут понять такого рода чувства.

— Вы думаете? Графиня Эрменгарда — возможно. Она наделена только материнскими чувствами и любит вас как собственную дочь. И на самом деле вас сейчас возмущает то, что она питает к герцогу Филиппу подобное чувство. Она никогда не боялась ни критиковать его, ни говорить самую дурную правду, но она любит его как мать, и ее сердце разрывается оттого, что теперь она изгнана и что ее сын взялся за оружие против Филиппа. И вот она думает, что сделает ему приятное, если сообщит о вас. Это же один из способов — мог подвернуться и другой! — доказать, что она всегда хранит к нему нежные чувства!.. А что касается его…

Подступивший гнев заставил Катрин гордо выпрямиться. Высоко подняв голову, она отрезала:

— Кто это позволяет вам думать, что у меня есть хоть малейшее желание слышать о нем?

Ван Эйк не обратил внимания на этот выпад. Он отвел глаза, отошел от нее на несколько шагов и глухо сказал:

— Ваше бегство надорвало ему душу, Катрин… и я знаю, что сердце его до сих пор истекает кровью! Нет, не говорите ничего, потому что мне нечего вам добавить. Забудьте все, что вас мучает, и думайте только об одном: я только друг ваш и только в этом качестве последую за вами завтра. Не усматривайте в этом ничего более! Желаю вам доброй ночи, прекрасная Катрин!

И, прежде чем она попыталась задержать его, он открыл дверь и скрылся.