Но видимо, терпение гиганта истощилось. Он с яростью швырнул через комнату шелковое покрывало, которое Атанас протянул ему, чтобы расстелить на кровати.

— Я не создан для подобной жизни! — закричал он. — Я клефт, а не лакей!..

— Если вы будете так громко выражать недовольство, — холодно заметила Марианна, — об этом станет известно всем. Но вы не только согласились с этой ролью, но и сами предложили ее!

Лично я ничуть не заинтересована продолжать путешествие вместе с вами! Вы слишком неудобный спутник!

Теодорос взглянул на нее из-под кустистых бровей, как готовая укусить собака. Ей даже показалось, что он сейчас оскалит зубы, но он удовольствовался тем, что проворчал:

— Я должен исполнить свой долг перед страной!

— Тогда исполняйте его молча! Вы заметили девиз, высеченный над входом в этот дворец? Там написано: «Sustine vel abstine».

— Я не знаю латыни.

— Это примерно значит: «Терпение рождает смирение». Это именно то, что я делаю с некоторого времени, и советую вам последовать моему примеру. Вы непрерывно ворчите. Судьбу не выбирают, ей подчиняются! Счастье еще, если она дает вам достойную стараний цель.

Лицо Теодороса стало кирпично-красным, тогда как в глазах сверкнули молнии.

— Я знаю это давным-давно, и не женщина будет указывать, как мне вести себя! — закричал он.

Затем, под недовольным взглядом Атанаса, который, по всей видимости, не мог понять такой грубости обращения с дамой, он бросился из комнаты, с грохотом хлопнув дверью. Маленький интендант покачал головой и, в свою очередь, направился к двери, но глаза его улыбались, когда он поклонился перед уходом.

— Госпожа княгиня согласится со мной, — сказал он, — вышколенные слуги — редкость в наши дни.

Вопреки опасениям Марианны, которая думала, что он вернется с грубым платьем монахини, Атанас принес вместе с благословением матери-настоятельницы красивое греческое платье из плотного полотна, вышитое разноцветным шелком умелыми руками послушниц. Вместе с ним оказалась небольшая шаль, чтобы покрыть голову, а также несколько пар сандалий различных размеров.

Конечно, это ничуть не походило на изящные творения Леруа, которые заполняли сундуки Марианны и в настоящее время плыли в утробе американского брига, предназначенные вместе с фамильными драгоценностями Сант'Анна к продаже в пользу Джона Лейтона. Но после того как она помылась, причесалась и оделась, Марианна все же нашла себя более похожей на ту, какой она себя предпочитала.

К тому же она чувствовала себя совсем хорошо — недомогание, заставлявшее ее так страдать на «Волшебнице», практически исчезло. Если бы ее не терзал постоянный неутолимый голод, она могла бы забыть, что ожидает ребенка и что время работает против нее., Потому что, если ей не удастся в ближайшее время избавиться от него, то позже это будет связано, с риском для ее жизни.

Заходящее солнце пожаром охватило комнату. Внизу порт возобновил свою активность. Одни лодки выходили на ночную рыбную ловлю, другие возвращались, сверкая рыбьей чешуей. Но это были только рыбачьи лодки, ни один большой корабль, достойный везти посланницу, не появлялся, и Марианна, опершись о подоконник, чувствовала, как растет в ней такое же, как пожиравшее Теодороса, нетерпение. Она больше не видела его после шумного ухода.

Он должен быть на набережной, среди людей острова, на котором оставили Ариадну, вглядывается в горизонт, поджидая появления марселей с зажженными сигнальными фонарями большого судна…

Появится ли оно, это судно, которое белый голубь отправился искать для нее, чтобы отвезти в почти легендарный город, где ее ждала светловолосая султанша, на которую она отныне бессознательно возлагала все свои надежды?

Сто раз после того, как она у Мелины пришла в себя и ощутила вкус к жизни, Марианна повторяла то, что она сделает по прибытии: поскорее в посольство, увидеть графа Латур — Мобура, добиться через него аудиенции у императрицы или без него стучать во все двери, если понадобится, но донести свою жалобу до кого-нибудь могущественного, способного организовать охоту на пиратский бриг по всему Средиземному морю. Берберийцы, она это знала, были превосходными моряками, их шебеки очень быстроходны, а их средства связи почти такие же эффективные, как машины г-на Шаппа, которые так ценил Наполеон. Если поспешить, Лейтон может быть встречен в любом средиземноморском порту Африки, окружен свирепой сворой, которая заставит его пожалеть, что он родился, и его пленники будут спасены, если время еще не ушло.

Представив себе Аркадиуса, Агату и Гракха, Марианна почувствовала, что глаза ее увлажнились. Она не могла думать о них, не испытывая внутренней боли. Никогда она не поверила бы, когда они находились рядом, что они до такой степени могут быть дороги ей. Что касается Язона, она прилагала все силы и волю, чтобы изгнать его из мыслей, когда он в них появлялся, но это случалось слишком часто! Но как думать о нем, не предаваясь отчаянию, не отдавая сердце на растерзание когтям сожаления? Она больше не чувствовала неприязни ни за его жестокость, ни за причиненную ей боль, сознательно или бессознательно, ибо она честно признавала, что виной всему ее ошибка. Если бы она питала к нему больше доверия, если бы она не ощущала ужасный страх потерять его любовь, если бы она посмела открыть ему истину о ее похищении во Флоренции, если бы у нее было чуть-чуть больше смелости! Но со столькими «если бы» любой ребенок сможет за несколько часов переделать мир…

Тонкие пальцы поглаживали теплые камни, словно черпая из них немного утешения. Он столько повидал, этот старый дворец, чей строгий девиз советовал соглашаться со страданиями! Сколько уже раз солнце, которое там, внизу, погружалось в море, заливая его расплавленным золотом, смотрело в это окно! Но на какие лица, улыбки или слезы? Одиночество Марианны внезапно нарушилось безликими тенями, зыбкими формами, которые кружились в поднятой вечерним бризом янтарной пыли, словно утешая ее. Угасшие голоса всех женщин, которые жили, любили, страдали между этими почтенными стенами, где от славы остался только пепел, нашептывали ей, что не все замерло тут, в старом дворце, прикорнувшем на берегу острова, как печальная цапля, в чуть пробудившемся дворце, который скоро вновь погрузится в небытие сна.

А ее еще ждала череда дней, в которых, может быть, скажет свое слово любовь.

«Амур? Кто первый дал его имя любви?.. Не лучше ли было назвать так агонию?..» Однажды Марианна где-то услышала эти строчки из стихотворения и улыбнулась. Это было давно, когда в воодушевлении своих семнадцати лет она верила, что любит Франсиса Кранмера. Кто же все-таки произнес их? Память ее, обычно непогрешимая, сегодня отказывалась назвать его, но это был кто-то, узнавший на себе…

— Если госпожа княгиня не сочтет за труд спуститься, господин граф ожидает ее к ужину.

Голос Атанаса, как всегда очень мягкий, подействовал на Марианну, словно трубы Судного дня. Внезапно возвращенная на землю, она растерянно улыбнулась.

— Я приду… я сейчас же приду…

Она покинула комнату, тогда как оставшийся Атанас закрыл окно и задвинул за мучительными воспоминаниями тяжелые деревянные ставни. Но когда она подошла к лестнице и протянула руку к белым мраморным перилам, отполированным сотнями рук, управляющий догнал ее.

— Могу ли я просить госпожу княгиню не удивляться ничему, что она увидит или услышит во время ужина? — попросил он. — Господин граф очень стар, и уже давно никто не входил сюда. Он очень польщен оказанной ему сегодня вечером честью, но… слишком много лет живет со своими воспоминаниями. В каком-то смысле они являются частью его, они присутствуют рядом с ним всегда.

Госпожа могла заметить, что он всегда употребляет множественное число. Я не знаю, понятны ли мои объяснения.

— Не волнуйтесь, Атанас, — ласково сказала Марианна. — Меня уже давно ничто не удивляет!

— Но ведь госпожа княгиня так молода!

— Молода? Да… может быть! Но без сомнения, менее, чем я выгляжу… Будьте спокойны, я не огорчу вашего старого господина и не отпугну его семейные призраки!

Тем не менее эта трапеза вызвала у нее странное ощущение нереальности. Не столько из — за старинного костюма из зеленого атласа, который хозяин надел в ее честь и, очевидно, носил при дворе дожа Венеции, сколько из-за того, что он практически не адресовал ей ни единого слова.

Он торжественно встретил ее у входа в большой зал, где поржавевшие доспехи несли караул перед осыпающимися фресками, и провел об руку вдоль бесконечного, загруженного старым серебром стола до кресла, стоявшего во главе стола справа от хозяйского, в которое он сам опустился.

На противоположном конце стола перед креслом, точной копией хозяйского, стоял прибор, но на голубой тарелке старого родосского фаянса лежал полуоткрытый веер из перламутра с цветным шелком рядом с розой в хрустальной вазочке.

И на протяжении всего ужина старый синьор обращался не к своей молодой соседке, а к невидимой хозяйке дома. Изредка он поворачивался к Марианне, стараясь вести разговор так, словно тень графини действительно поддерживала его с достоинством и остроумием. Он проявлял такую тонкую и старомодную галантность, что слезы выступали на глазах молодой женщины и горло перехватывало от волнения перед такой верностью любви, которая победила смерть, с трогательной настойчивостью воскрешая усопшую.

Таким образом гостья узнала, что графиню звали Фиоренца. И такой могучей была сила воображения мужа, что Марианна подверглась галлюцинации. Два раза она определенно заметила, что веер слегка колышется.

Время от времени она находила за украшенной гербом спинкой кресла взгляд Атанаса, стоявшего там в будничном черном костюме, который он оживил белыми перчатками. Но несмотря на изобилие и свежесть подаваемых блюд, несмотря на волчий аппетит, напомнивший ей Аделаиду, Марианна была не способна оказать честь кушаньям. Она едва прикоснулась к ним, прилагая усилия, чтобы вести свою партию в этом призрачном концерте, и, терзаясь, молча молила Бога, чтобы он не продолжался слишком долго.

Когда наконец граф встал и, поклонившись, предложил ей руку, она с трудом удержала вздох облегчения, позволила довести себя до двери, едва удерживая безумное желание убежать, и дошла даже до того, что поклонилась и послала улыбку пустому креслу.

Атанас с канделябром следовал в трех шагах за ними.

На пороге она попросила графа не провожать ее дальше, настаивая на том, что не хочет прерывать его вечерний прием, и почувствовала, как сжалось у нее сердце при виде радостной торопливости, с какой он хотел вернуться в столовую. Закрыв наконец дверь, она обратилась к управляющему, который неуверенно посматривал на нее.

— Вы хорошо сделали, что предупредили меня, Атанас! Это ужасно! Несчастный граф!

— Он счастлив также. Госпоже княгине не стоит жалеть его.

И теперь долгими вечерами он будет обсуждать визит госпожи княгини с… графиней Фиоренцей. Для него она жива. Он видит, как она приходит и уходит, садится рядом с ним, и иногда зимой он играет для нее на клавесине, который он когда-то с большими затратами привез из немецкого города Ратисбонна, потому что она любила музыку…

— И… давно она умерла?

— Но она не умерла. А если и умерла, то мы никогда об это не узнаем. Она уехала двадцать лет назад с турецким губернатором острова, который соблазнил ее. Если она еще жива сейчас, она должна находиться в каком-нибудь гареме…

— Уехала с турком? — опешила Марианна. — Очевидно, она была сумасшедшая? Сам хозяин выглядит таким достойным человеком, таким добрым… к тому же в то время и нравы были построже…

Атанас повел плечами, как бы показывая свое отношение к женской логике, и примирительным голосом ответил:

— Сумасшедшая? Нет! Она была красивая, но взбалмошная женщина, которая томилась здесь от скуки!

— В гареме она, конечно, получила массу развлечений, — язвительно заметила Марианна.

— Не скажите! Турки не такие глупые! Ведь есть женщины, созданные для такого образа жизни. Другие не выносят, когда их возводят на пьедестал: они чувствуют себя одинокими и испытывают страх. Наша графиня принадлежала одновременно к обеим категориям. Она любила роскошь, безделье, сладости и считала своего супруга ничтожеством, потому что он слишком любил ее! И со дня ее отъезда у господина графа разум помутился. Он ни за что не хотел признать, что ее больше здесь нет, и продолжал жить со своими воспоминаниями, словно ничего не произошло. Мне кажется, что от постоянного желания увидеть теперь он действительно видит ее, и он счастлив, может быть, больше, чем если бы она осталась с ним, поскольку годы не затронули предмет его любви…

Но я наскучил госпоже княгине, которая, безусловно, желает немного отдохнуть.

— Вы не наскучили мне, и я не устала. Просто немного взволновалась. Но скажите: где Теодорос? Я его больше не видела.

— Он у меня. Порт действовал на него настолько возбуждающе, что я предпочел отослать его домой. Моя мать занялась им. Но если его услуги…

— Нет, благодарю, — прервала его Марианна с улыбкой. — Я абсолютно не нуждаюсь в услугах Теодороса. Поднимемся, пожалуйста.

Войдя в свою комнату, молодая женщина увидела на столике возле кровати поднос с фруктами, хлебом и сыром.

— Я подумал, — сказал Атанас, — что госпоже за столом не особенно хотелось есть, но ночью ее может посетить внезапный голод.

Теперь Марианна подошла к нему, взяла его пухленькую руку и крепко пожала.

— Атанас, — сказала она, — если бы вы не были последним достоянием, которым реально владеет ваш хозяин, я попросила бы вас уехать со мной. Такой слуга, как вы, — это дар неба.

— Это оттого, что я люблю моего хозяина… Госпожа княгиня может не сомневаться, что моя преданность ей ничуть не меньше, если не больше. Желаю доброй ночи госпоже княгине… И особенно чтобы она не была ничем огорчена.

Ночь, без сомнения, была бы такой доброй, как пожелал достойный слуга, если бы Марианна смогла насладиться ею до конца.

Но едва она погрузилась в первый сон, как была вырвана из него могучей рукой, которая без церемоний потрясла ее за плечо.

— Живо, вставайте! — прошептал сдавленный голос Теодороса. — Судно здесь.

Она с трудом приоткрыла один глаз и взглянула на сморщенное лицо гиганта, освещенное дрожащим светом свечи.

— Что вы говорите? — протянула она сонным голосом.

— Я сказал, что судно пришло, что оно ждет нас и что вам надо встать! Ну же, поднимайтесь!

Чтобы заставить ее встать и поторопиться, он схватил покрывала и сбросил на пол, открыв совершенно неожиданное для себя зрелище: женское тело, укрытое только массой черных волос, нежно позолоченное отблесками света. Эта картина заставила его буквально окаменеть, тогда как Марианна, окончательно проснувшись, с возмущенным восклицанием бросилась за занавес.

— Что за манеры! Вы с ума сошли?..

Он с трудом сглотнул и провел дрожащей рукой по заросшему подбородку, но его расширившиеся глаза оставались прикованными к месту, теперь пустому, где только что лежало прекрасное тело.

— Простите меня! — с усилием выговорил он. — Я не знал.

Я не мог предположить…

— Оставим это! Если я правильно поняла, вы пришли за мной?

Так в чем дело? Мы должны ехать?

— Да… немедленно. Судно ждет нас! Меня предупредил Атанас.

— Но это же безрассудство! Сейчас глубокая ночь!.. А который час?

— Полночь, я думаю, или немного позже!

По-прежнему не двигаясь с места, он казался погруженным в сон. Марианна из укрытия с беспокойством наблюдала за ним. Похоже, он внезапно перестал торопиться. Можно было подумать, что он забыл, зачем он здесь, но в этой дикой фигуре появилась такая мягкость, какой она еще никогда в нем не видела. Теодороса охватывало страстное возбуждение, из которого его необходимо немедленно вырвать.

Не оставляя свое убежище, она протянула руку к маленькому бронзовому колокольчику, оставленному Атанасом на случай, если ей что-нибудь понадобится, но еще не решалась разбудить эхо в спящем доме.

— Идите лучше спать, — посоветовала она. — Это прекрасно, что судно уже здесь, но нельзя же уехать так, никого не предупредив.

Грек не успел ответить, даже если у него было такое желание.

В оставленную полуоткрытой дверь проскользнул Атанас. Первый же взгляд позволил ему оценить необычность открывшейся ему сцены: княгиня спряталась за занавесями балдахина, откуда выглядывали ее голова и обнаженные плечи, тогда как Теодорос так смотрел на кровать, словно собирался упасть на нее.

— Так что? — с упреком прошептал он. — Чем вы занимаетесь? Время не ждет!

— Значит, правда, что говорит этот человек? — спросила Марианна. — Мы сейчас отплываем? А я считала, что из-за турок мы должны остаться здесь на несколько дней.

— Действительно. Однако надо спешить, если вы хотите избежать серьезных неприятностей. То, чем мы рискуем в связи с турками, мелочь по сравнению с другим! Капитан присланной с Гидры шебеки узнал, что три корабля братьев Кулугис, пиратов-ренегатов, направляются к Наксосу! Если они появятся в виду острова до того, как вы его покинете, вы рискуете никогда не попасть в Константинополь, а оказаться в Тунисе, где у Кулугисов находится их невольничий рынок…

— Тогда… я следую за вами! Только уведите этого Теодороса, пока он не превратился в соляную статую, чтобы я смогла одеться!

Из всех слов, способных вывести Марианну из себя, первым, безусловно, были слова о рабстве. После того как Атанас увел Теодороса из комнаты, она торопливо оделась, затем присоединилась к обоим на темной галерее. Когда она появилась со свечой в руке, Теодорос, похоже, овладел собой. Он бросил на нее полный злобы взгляд, давший понять, что гигант не скоро простит ей мгновения слабости, — или того, что он рассматривал как таковую, — причиной которой была она.

Но Атанас ободряюще улыбнулся ей и взял под руку, чтобы помочь спуститься по лестнице.

— Мне стыдно уехать так, тайком, — запротестовала Марианна. — Словно я воровка. Что скажет граф Саммарипа?

Глаза управляющего встретились над пламенем свечи с глазами молодой женщины.

— А он ничего не скажет! Да и что он может сказать, кроме:

«Как она добра…» или «Замечательная идея…», когда я сообщу ему, что госпожа княгиня отправилась на прогулку по острову с графиней Фиоренцей? Это будет очень просто…

Руководимые Атанасом, у которого, похоже, были кошачьи глаза, Марианна и Теодорос пробирались по лабиринту улочек, ведущих в порт, но, попав на набережную, они направились в сторону островка с руинами храма.

Большой трехмачтовик с заостренным, как у меч-рыбы, носом стоял на якоре возле косы. В его впечатляющей оснастке странным образом соседствовали латинские и левантийские паруса. Ни один огонек не светился на борту, и, возвышаясь над неподвижной водой порта, он напоминал какой-то корабль-призрак.

— Лодка ожидает перед часовней родосских рыцарей! — прошептал Атанас. — Она здесь, совсем рядом…

Но по мере, того как приближались к судну, Теодорос все больше хмурился.

— Это корабль не Муилиса и не Томбааиса, — ворчал он. — Это даже не настоящая шебека! Чье же это судно?

— Оно принадлежит Тсамадосу! — раздраженно ответил Атанас. — В самом деле, это шебека другого типа, но очень скоростная, мне кажется. В любом случае, какая тебе разница, раз она послана с Гидры? Видимо, тебе больше не хочется ехать…

Громадная лапа гиганта успокаивающе легла на плечо управляющего.

— Ты прав, брат, и я прошу у тебя прощения. Но мне кажется, я никогда так не нервничал Вот что бывает, — добавил он сквозь зубы, — когда путешествуешь с женщиной!

Шлюпка действительно ждала у маленькой каменной лестницы, и в ней виднелись фигуры двух матросов, присланных перевезти пассажиров на бортМарианна непроизвольно крепко сжала руку Атаиаса и не отпускала ее… Вдруг она ощутила беспокойство, толком не понимая почему. Может быть, из-за исключительно темной ночи и незнакомого корабля?.. У нее появилось ощущение, что она сейчас покинет своего последнего друга, чтобы нырнуть в полную угроз неизвестность, и нервная дрожь сотрясла ее.

Очевидно, управляющий почувствовал ее беспокойство, потому что он прошептал:

— Надеюсь, госпожа княгиня не испытывает страха? Люди с Гидры — добрые ребята и бравые молодцы. Ей нечего бояться с ними! Пусть она только позволит мне поблагодарить ее за визит и пожелать ей доброго пути!

Этих нескольких слов хватило, чтобы успокоить ее.

— Благодарю вас Атанас! Благодарю за все…

Прощание было кратким. С помощью одного из матросов Марианна почти на ощупь спустилась по крутым скользким ступеням, на каждом шагу опасаясь полететь кубарем вниз. Но она беспрепятственно добралась до качающегося дна лодки, куда следом прыгнул Теодорос. Затем лодку оттолкнули багром, и весла бесшумно погрузились в черную воду. Толстенькая фигура Атанаса стала уменьшаться на фоне застывших очертаний домов.

Не обменявшись ни словом, подплыли к кораблю. Стоя на носу лодки, Теодорос, видимо, сгорал от нетерпения подняться на борт, и едва лишь подплыли к свисавшей веревочной лестнице, как он бросился к ней, взлетел с невероятным для такого гиганта проворством вверх и исчез за планширом.

Марианна последовала за ним медленнее, но с достаточной ловкостью, чтобы не воспользоваться помощью матросов.

Однако когда она достигла борта, мощные руки подхватили ее и поставили на палубу. Там она сразу ощутила, что что-то не в порядке.

Теодорос стоял лицом к черной неподвижной толпе, которую молодая женщина не могла не найти угрожающей, возможно из-за ее молчания: слишком уд она напоминала те тени, молча смотревшие с палубы «Волшебницы», когда ее спускали в шлюпке, где Лейтон обрек ее на гибель!

Теодорос говорил на наречии, которого она не понимала. Но в его властном голосе привыкшего командовать человека чувствовалось странная неуверенность, в которой его спутница определила скрытый гневом страх. Он говорил один, и самым пугающим было то, что никто ему не отвечал.

Двое матросов с лодки, в свою очередь, поднялись наверх, и Марианна слышала их дыхание прямо за собой.

Затем кто-то внезапно открыл фонарь и поднес его к лицу, словно выплеснувшемуся из ночного мрака, желтокожему лицу мужчины с резкими чертами, вызывающим носом над длинными усами, с суровыми глазами под изрезанным морщинами лбом, который — и это было самое ужасное в его лице — смеялся, смеялся с такой жестокостью, что Марианна задрожала.

На Теодороса появление этого дьявольского видения подействовало, как голова Медузы. Он яростно вскрикнул, затем повернул к своей спутнице белое как мел лицо, на котором она впервые смогла прочесть страх.

— Нас предали! — выдохнул он. — Это корабль Николаев Кулугиса, ренегата!..

Больше он не смог ничего сказать. Безмолвная толпа пиратов уже набросилась на них, чтобы увлечь в утробу корабля.

Последнее, что увидела потрясенная Марианна, прежде чем черный люк поглотил ее, была сиявшая в вышине яркая звезда, которую внезапно спрятало облако, словно рука, закрывшая плачущий глаз…