Но из глубины теперешнего несчастья она послала мысленную признательность тени своей тетки, ибо благодаря ее предусмотрительности она могла установить, конечно приблизительно, место, где она находилась: где-то возле Киклад, этого созвездия островов, которые делают из Эгейского моря нечто вроде земного Млечного Пути. Так что, направившись к востоку, Марианна могла встретить один из этих островов довольно скоро. А может быть, ей попадутся рыбаки. Ведь это не был, как сказал отвратительный Лейтон, безбрежный океан, где смерть неминуема.

Чтобы согреться, равно как и чтобы приблизить спасение и действенно бороться со страхом, охватывавшим ее в этом безграничном одиночестве, Марианна достала со дна весла, вставила их в уключины и начала энергично грести. Лодка была тяжелая, весла, сделанные для мозолистых матросских рук, а не для нежных женских, тоже, но в физической трате сил покинутая нашла своеобразное утешение.

Не переставая грести, она попыталась представить себе, что могло произойти на борту «Волшебницы». Когда ее уносили, ярость, без сомнения, ослепила ее, но не до такой степени, чтобы не заметить, что Лейтона окружало только человек тридцать, тогда как в экипаже было около ста. Где же остальные? Что сделал с ними этот странный доктор, который, похоже, так же хорошо умел выводить людей из строя, как и лечить их? Заковал? Запер? Может быть, с помощью наркотика… или еще хуже? Негодяй должен был иметь в своем распоряжении целый арсенал дьявольских средств, способных отдать ему без боя людей, в нормальном состоянии сильных и умных. Ее собственный венецианский опыт позволил ей узнать, как с помощью микстуры, настойки или дьявол знает, как точно назвать эту адскую бурду, можно уничтожить волю, выпустить наружу спрятанные инстинкты, довести естество до безумия. И на протяжении последних часов, проведенных Марианной на корабле, у Язона был такой странный, пугающий взгляд!..

По ее мнению, мятеж не вызывал никаких сомнений. Лейтон, возглавивший заговорщиков, стал хозяином корабля. Она не могла поверить, что Язон, как бы он ни был задет и разъярен, мог мгновенно превратиться в алчного грабителя, покусившегося не только на ее жизнь, но и на драгоценности. Нет, очевидно, он схвачен и обезврежен.

Всеми силами Марианна гнала прочь мысль, что Лейтон мог замахнуться на жизнь человека, который был его другом и взял его на борт. К тому же навигационные достоинства Язона делали его незаменимым для управления подобным кораблем. Невозможно, чтобы его убили… Но как же тогда его лейтенант? И пленники?

При мысли о Жоливале, Агате и Гракхе сердце Марианны сжалось. Ведь у преступного доктора не было никаких веских причин задерживать по крайней мере виконта и юного кучера, если только не желание отягчить свою и без того черную совесть бесполезным злодейством.

Для Агаты, к сожалению, ее бесполезность не была столь очевидна. Что касается Калеба, которого Марианна причислила к своим после того, как он хотел задушить Лейтона, ему из-за его торговой стоимости не грозило в ближайшем будущем ничего, кроме продажи на первом попавшемся невольничьем рынке. Но и этого было достаточно, и молодая женщина чувствовала, как ее охватывает огромная жалость к этому великолепному и печальному созданию Бога, к этому существу, чье благородство и самоотверженность поразили ее и кому снова грозило познать цепи рабства, плетку и жестокость людей, отличавшихся от него только цветом кожи…

Запыхавшись, Марианна сделала передышку. Солнце уже поднялось высоко и, отражаясь в море, сильно припекало и утомляло глаза. День обещал быть жарким, а у молодой женщины не было ничего, чтобы укрыться от жгучих лучей.

Чтобы избежать солнечного удара, она оторвала широкую полосу от своего капота и сделала из нее тюрбан, но это не защищало лицо, которое уже горело. Тем не менее она мужественно принялась снова грести на восток.

Но худшее было впереди. К полудню начала одолевать жажда, неторопливая, неумолимая. Сначала молодая женщина ощущала только сухость на губах и во рту. Затем мало-помалу эта сухость завладела всем телом, кожа стала горячей. Тогда она лихорадочно обшарила все закоулки в лодке, надеясь найти какой-нибудь кувшин с водой и пищу, приготовленные на случай кораблекрушения, но не нашла ничего, ничего, что могло бы утолить делавшуюся мучительной жажду, ничего, кроме необъятности голубой воды, словно насмехающейся над ней…

Чтобы немного освежиться, она сняла свои тонкие одеяния, перегнулась через борт и обрызгалась водой. Почувствовав себя немного лучше, она смочила губы и рискнула проглотить несколько капель такой свежей воды. От этого стало еще хуже. Соль обожгла горло и усилила жажду. Голод пришел позже, причем не менее мучительный.

За стакан чистой воды Марианна согласилась бы оставаться без еды хоть несколько дней, но спустя некоторое время она уже не могла игнорировать резь в желудке. Ее положение увеличивало потребности организма, где новая жизнь развивалась в тени ее собственной. Усталость вскоре стала давящей. Солнце жгло безжалостно.

Она с трудом вытащила из воды весла, опустила их на дно лодки и забилась туда же, стараясь хоть немного укрыться от губительных лучей. Никакой земли, тем более корабля, не было видно. Однако если помощь не придет к ней в ближайшее время, она знала, что смерть не замедлит это сделать… медленная и ужасная, к которой ее приговорил — она теперь догадалась — человек, давший однажды торжественную клятву помогать всем больным и умирающим.

Из того, что она никого не встретила и не заметила ни одного паруса, следовало, что «Волшебница», перед тем как оставить ее, уже изменила курс, и Марианна оказалась посреди обширного пространства, распростершегося между берегами Крита и Киклад.

Лейтон не просто хотел избавиться от нее: он хладнокровно обрек ее на гибель.

Убедившись в жестокой реальности ее положения, она хотела заплакать, но удержалась: она не могла позволить себе напрасно истратить хоть одну каплю такой драгоценной влаги, еще содержащейся в ее изнуренном теле.

Наступивший вечер изгнал жару, но сухость, которая завладела всем ее естеством и высасывала влагу, как вампир кровь, еще более усилилась. Ей уже стало казаться, что даже кости требуют воды.

В очередной раз она обрызгалась, ощутила минутную свежесть и вместе с тем искушение скользнуть в эту синюю воду и найти в ней конец мучениям и горю. Но инстинкт самосохранения оказался сильнее, а также загадочный огонь, который, подобно ночнику во мраке комнаты больного или умирающего, еще горел в ней и принуждал жить, жить, чтобы насладиться местью…

Ночь принесла неожиданный холод, и задыхавшаяся весь день от жары Марианна в своем батисте стучала зубами, всю ночь ни на секунду не сомкнув глаз. Только когда лучи солнца снова озарили пустынное море, она смогла наконец заснуть и хоть на время забыть о своих страданиях. Но после сна стало еще хуже. Ее измученное, одеревенелое тело лишилось последних сил.

Ценой невероятного усилия она все-таки приподнялась, но тут же беспомощно упала на дно лодки, отдаваясь безжалостному солнцу, с каждой минутой усиливавшему ее мучения.

Тогда пришли миражи. Несчастная увидела на пылающем горизонте землю, фантастических очертаний корабли, гигантские паруса, которые летели и склонялись над ней, но когда она из глубины горячки протягивала руки, чтобы схватить их, они ловили пустоту и падали на дерево лодки, еще более усталые, чем раньше. День проходил с бесконечной медлительностью. Несмотря на жалкие меры предосторожности, которые она предпринимала против него, солнце словно молот обрушивалось на нее, а во рту язык, казалось, разбух до невероятных размеров и душил ее.

Лодку потихоньку несло, но Марианна не знала, куда ее влечет.

Может быть, она на протяжении часов ходила по кругу, но это уже мало заботило молодую женщину. Она погибла — это точно. Ни на какую помощь нельзя надеяться, кроме последней — смерти. С трудом открыв обожженные глаза, она потянулась к борту, решившись теперь покончить с нечеловеческой пыткой. Но ей удалось только едва приподнять ту тяжелую инертную массу, в которую она превратилась.

Что-то красное промелькнуло в поле ее затуманенного зрения.

Но вот руки коснулись воды. Она удвоила усилия. Шероховатое дерево ободрало ей грудь, но она не ощутила этого, бесчувственная к любой боли, кроме гигантского ожога, в который превратилось все ее существо. Еще небольшое усилие, и ее волосы подхватила волна, а лодка накренилась. Марианна наконец скользнула в синюю воду, сомкнувшуюся над ней милосердной свежестью… Неспособная плыть, не имея к тому же другого желания, как покончить с этим по возможности быстрее, она тонула… Мир живущих исчез для нее одновременно с сознанием.

Однако мучившая ее потребность в воде преследовала ее и после смерти. Вода неотступно заливала ее, и она растворялась в ней. Вода текла сквозь нее, оживляющая и приятная, словно внезапно забившая из источника в иссушенной пустыне. И это не была больше жесткая, соленая морская вода, а свежий поток, легкий, как весенний дождь, шуршащий в молодой листве запущенного сада.

Марианне пригрезилось, что в своем милосердии Всемогущий решил, чтобы она провела свою вечность в утолении жажды, и что она попала в рай умерших от нее несчастных…

Но рай оказался в высшей степени неудобный и жесткий. Ее бесплотное тело стало вдруг причинять ей боль. Она с трудом приоткрыла распухшие веки и увидела прямо перед собой заросшее бородой лицо с черными глазами, выделявшееся на красном движущемся фоне, который она почти сразу определила: надутый ветром парус.

Увидев, что она пришла в сознание, поддерживавший ее одной рукой за голову мужчина поднес к ее потрескавшимся губам что-то твердое и прохладное: кончик глиняной лейки, из которой благословенная вода потекла ей прямо в горло. В то же время он произнес несколько слов на незнакомом языке, обращаясь к кому-то, кого Марианна не могла видеть. Несмотря на слабость, она слегка приподнялась на локтях и заметила черную фигуру, стоявшую против красного паруса, в кровавом огне заката показавшуюся ей зловещей: лодка везла греческого священника. Грязный, заросший до глаз бородой, он с видимым отвращением смотрел на нее, злобно бросая в ответ какие-то слова. В то же время он обвиняющим перстом указал на спасенную, и сейчас же поддерживавший Марианну мужчина торопливо натянул на нее кусок парусины, тогда как другой отвернулся и, спрятав руки в рукава, стал созерцать горизонт. Его нахмуренные брови и смущенное лицо все объяснили молодой женщине. Очевидно, от ее рубашки из тонкого батиста почти ничего не осталось, и вид ее обнаженного тела шокировал, без сомнения. Божьего слугу!

Она хотела улыбнуться, чтобы поблагодарить своего спасителя, но пересохшие губы скривились в болезненной гримасе, и она невольно поднесла к ним руки.

Тогда мужчина, выглядевший как рыбак, взял небольшую склянку с оливковым маслом и щедро смазал ее лицо. Затем он вытащил корзину, взял из нее кисть белого винограда и заботливо опустил несколько ягод в рот молодой женщине, которая их жадно съела. Никогда она не ела ничего лучшего.

Сделав это, он полностью закатал Марианну в парусину, подложил ей под голову свернутую сеть и сделал знак, чтобы она заснула.

На носу лодки, под парусом, чья краснота меркла вместе с днем, священник с безучастным видом ел хлеб с луком, который он доставал из стоявшего перед ним круглого кувшина. После чего он приступил к длинной молитве, и сопровождавшие ее земные поклоны требовали на валкой лодке акробатической ловкости. Затем, когда ночь полностью вступила в свои права, он, даже не взглянув на непристойное существо, которое его компаньон вытащил из воды, примостился в углу, надвинул на глаза свою странную митру и сразу же захрапел.

Несмотря на усталость, Марианне не хотелось спать. Она была полностью истощена, но жажда, ужасная жажда исчезла, смазанное маслом лицо меньше болело, и она чувствовала себя почти хорошо.

Плотная парусина защищала ее от ночной свежести, а в небе одна за другой зажигались звезды. Это были те же звезды, что она видела накануне, распростершись на дне шлюпки, казавшиеся ей такими холодными и враждебными. Сегодня они дружески помигивали, и из глубины сердца спасенная вознесла горячую благодарность Всевышнему, направившему к ней руки помощи в тот момент, когда она в отчаянии решила покончить с собой. Она не могла понять язык человека, напевавшего что-то себе под нос, направлявшего лодку по известному ему курсу, она не знала, ни к какой земле он ее везет, ни где именно она находится, но она жива и это то же море, по которому плывет американский бриг, как, впрочем, и пират, захвативший его.

Но Марианна знала, что там, куда ее везут, она сделает первый шаг к мести. Она знала также, что не успокоится, пока не настигнет Джона Лейтона и не заставит его кровью заплатить за свои преступления. Необходимо, чтобы все моряки, друзья или враги, бороздящие Средиземное море, стали преследовать работорговца, чтобы он оказался повешенным на грот — мачте похищенного им корабля.

Около полуночи взошла луна. Это был тонкий ущербный полумесяц, светивший едва ли сильнее крупных звезд. Легкий ветер надул парус, и за бортом послышался шелковистый плеск воды. Голос рыбака смягчился и окрасился грустью, исполняя такую медленную и убаюкивающую песню, что побежденная Марианна кончила тем, что глубоко уснула. Настолько глубоко, что не увидела появления острова с высокими черными скалами, не услышала торопливого краткого разговора между рыбаком и священником, не ощутила прикосновения рук, уносивших ее, завернутую в парусину…

Но когда она пришла в себя, не было больше ничего, что могло бы подтвердить, что ее спасение не приснилось ей, кроме, пожалуй, исчезновения жажды. Она лежала в тени скалы и нескольких низкорослых кустов на черном песке, покрытом серебристыми водорослями. Перед ней море цвета индиго ласково играло с усыпавшей берег черно-белой галькой. Парусина, в которую ее завернули, исчезла, равно как и лодка, рыбак и священник, но кое-как укрывавшие ее лохмотья батиста высохли, а рядом на камне лежали две золотистые грозди винограда. Она чувствовала себя невероятно слабой и усталой, однако невольно протянула к ним неловкую руку.

Приподнявшись на локте, она съела несколько сочных, сладких ягод, чей вполне естественный вкус подтвердил, что все это ей не снится. Она ощущала пустоту в голове и все тело разбитым, но у нее не было времени попытаться понять, почему спасший ее рыбак оставил потерпевшую на пустынном берегу, ибо как раз в этот момент его уже нельзя было назвать пустынным.

Появившись в отдалении по пробитой между скалами дороге, на песок вышла процессия в белом, до того анахроничная и неожиданная, что Марианна потерла глаза, чтобы удостовериться, что они не сыграли с ней шутку.

Предшествуемая высокой черноволосой женщиной, величественной и прекрасной, как сама Афина, и двумя флейтистками, приближалась вереница юных дев, одетых в античные хитоны с тысячами складок, с переплетенными белыми лентами темными волосами. Одни несли в руках ветки оливы, другие — амфоры на плечах, и они шли попарно, неторопливо и грациозно, как жрицы какого-то древнего божества, напевая своеобразный гимн, которому аккомпанировали нежные звуки флейт.

При приближении странного кортежа Марианна поползла по песку, пока не добралась до скалы, затем с ее помощью встала и спряталась в узкую расселину. Она ощущала головокружение и была еще слишком слабой, чтобы бежать перед этим явлением из прошлого, вынуждавшим ее сделать прыжок более чем на двадцать веков назад.

Но женщины не заметили ее и потому не обратили на нее внимания. Процессия отклонилась к большой смоковнице, в тени которой Марианна разглядела поврежденную античную статую, Афродиту с совершенным торсом, но лишенную левой руки.

Правая плавно закруглялась в приветственном жесте, а голова, которую Марианна могла видеть в профиль, поражала своей поистине божественной красотой.

Под звуки флейт подношения были сложены перед статуей, затем, в то время как девушки пали ниц, высокая женщина подошла к богине и, к великому изумлению Марианны, которая, по — прежнему вцепившись в скалу, затаила дыхание, обратилась к ней на благородном языке Демосфена и Аристотеля, некогда входившем в программу, выработанную Эллис Селтон для своей племянницы.

Восхищенная, забыв на время о своем несчастье, Марианна буквально впитывала в себя низкий и теплый голос…

О Афродита, бессмертная богиня,

Покинь златой дворец отца,

Вернись когда-нибудь, как прежде,

На колеснице, запряженной лебедями,

Утешить боль мою…

Музыка слов, неподражаемая красота греческого языка пронзили Марианну и завладели ее почти безжизненным существом. У нее появилось ощущение, что пылкая мольба вырвалась из ее собственного сердца. Ей было так плохо на душе, она так страдала от оскорбленной любви, любви изуродованной, опошленной, ставшей смешной. Страсть, которой она жила, обернулась против нее самой и разрывала ее своими когтями. Жалоба этой женщины заставила осознать ее собственные страдания, на время заглушенные физическими испытаниями и жгучей ненавистью, которую она испытывала к Джону Лейтону. Она оказалась перед лицом действительности: очень молодая покинутая женщина, израненная и страдающая, терзаемая жаждой быть любимой. Жизнь и мужчины грубо обошлись с ней, словно она была в состоянии противиться их злобе и эгоизму.

Все те, кто любил ее, старались ее поработить, проявить себя господином… за исключением, пожалуй, пылкого призрака, который овладел ею ночью на Корфу. Он был таким нежным… таким нежным и одновременно чувственным! Ее тело помнило о нем, как об источнике свежей воды, утолившем мучительную жажду. И у нее в мозгу промелькнула странная мысль, что, может быть, счастье, невзыскательное и простое, прошло рядом с ней и исчезло вместе с неизвестным…

Теперь слезы текли по ее ввалившимся щекам. Она хотела утереть их остатками рукава, отняла руку от скалы и… упала на колени. Тогда она увидела, что девушки закончили моление и смотрят на нее.

Испугавшись, ибо ее измученному разуму любое человеческое существо казалась враждебным, она хотела скрыться в тени кустарника, но не смогла подняться и снова распростерлась на песке… К тому же девушки уже окружили ее и с любопытством склонились к ней, обмениваясь репликами на языке, не имеющем ничего общего с древнегреческим. Высокая женщина шла медленнее, и перед ней стрекочущий круг с уважением раскрылся.

Нагнувшись к потерпевшей, она отбросила массу слипшихся от морской воды и песка черных волос, спадавших с ее головы, и приподняла к себе восковое лицо, по которому по-прежнему катились слезы. Но Марианна не поняла заданный вопрос. Без особой надежды она прошептала:

— Я француженка… покинутая… сжальтесь надо мной!..

Молния сверкнула в глазах присевшей на корточки женщины, и, к величайшему удивлению Марианны, она быстро прошептала тоже по-французски:

— Это хорошо. Ни слова больше, ни жеста, сейчас мы заберем тебя с собой.

— Вы говорите…

— Я же сказала: ни слова! За нами могут следить.

Она стремительно расстегнула удерживаемый золотым аграфом белый льняной пеплум, украшавший ее плиссированную тунику, и набросила его на плечи молодой женщины. Затем, по — прежнему тихим голосом, она отдала какое-то распоряжение своим спутницам, которые, на этот раз молча, подняли Марианну и поставили на ноги.

— Ты можешь идти? — спросила женщина. Но тут же она сама ответила на свой вопрос:

— Конечно, нет, ты босая. Ты не дойдешь до первого поворота дороги. Тебя понесут.

С невероятной ловкостью девушки быстро сделали подобие носилок из перекрещивающихся веток, связанных лентами из их волос. Марианну положили на них, затем шесть ее новых подруг подняли носилки на плечи, тогда как остальные укрыли ее сорванными с растущего рядом дикого винограда лозами, цветами бессмертника и серебристыми водорослями, В изобилии лежавшими на песке, создав видимость траурной процессии. И когда Марианна нашла взглядом глаза необыкновенной жрицы, та слегка улыбнулась.

— Будет лучше, если ты притворишься мертвой: это избавит нас от возможных неприятных расспросов. Турки считают нас безумными и из-за этого побаиваются нас, но… не следует недооценивать их!

И для большей достоверности она накинула полу пеплума на лицо Марианны, не дав ей возможность высказать свое мнение.

Однако пожираемая любопытством молодая женщина прошептала:

— Разве поблизости есть турки?

— Они всегда неподалеку, когда мы спускаемся на пляж. Они подстерегают наш уход, чтобы уворовать амфоры с вином, которые мы ставим перед богиней. Теперь замолчи, не то я оставлю тебя здесь!..

Марианна воздержалась от дальнейшего разговора и старалась держаться по возможности неподвижной, в то время как женский кортеж, запев новую песню, на этот раз торжественный траурный гимн, пошел в обратном направлении.

Шествие длилось долго и проходило по дороге, которая казалась в высшей степени тяжелой и крутой. Под затруднявшей ей дыхание тканью Марианна на своем неудобном ложе из веток, с головой, чаще опущенной ниже ног, ощутила возвращение тошноты. Однако ее носильщицы обладали, видимо, недюжинной силой, ибо на этом бесконечном подъеме они ни разу не снижали темпа и не переставали петь.

Но когда она почувствовала, что носилки поставили на землю, молодая женщина не могла удержать вздох облегчения.

В следующий момент ее переложили на матрас, покрытый упругим мехом, который показался ей вершиной комфорта, и открыли лицо. В то же время царившая снаружи жара уступила место приятной прохладе.

Комната, где она находилась, длинная и низкая, выходила двойным узким окном на далекую синеву, о которой нельзя было сказать, то ли это небо, то ли море, то ли оба вместе.

Многое повидала эта комната за долгие века. Две мощные дорические колонны поддерживали потрескавшийся потолок, на котором поблескивали следы позолоты, а в центре его бородатое :лицо с сиянием вокруг головы, очевидно, какого-то святого, пристально смотрело громадными глазами. На кирпичных стенах соседствовали остатки фресок, таких же поврежденных, как и роспись потолка. С одной стороны двое эфебов на проворных ногах скакали за процессией византийских ангелов, строгих, как правосудие, в их пестрых одеяниях и грозно посматривавших на бездельников, тогда как другая стена, выбеленная известью, ограничилась простой нишей, в которой на траурном черно-белом фоне возвышалось печальное божество в зеленом одеянии, с копьем в руке, сидевшее на голубом троне. Бронзовая позолоченная лампа с разноцветным стеклом, видимо, из мечети, свисала с потолка как раз под бородой святого, а что касается меблировки, то она состояла, не считая покрытой козьей шкурой кровати, на которой лежала Марианна, из нескольких табуретов и низкого стола с широкой глиняной вазой, полной крупного винограда.

Стоя посреди всего этого, поклонница Афродиты в длинной белой тунике не казалась больше такой анахроничной.

Скрестив руки на пышной груди, она внимательно рассматривала свою находку с заметным замешательством. Приподнявшись, чтобы сесть, Марианна увидела, что они остались только вдвоем.

Все девушки исчезли, и, поскольку новоприбывшая, похоже, искала их взглядом, женщина объяснила:

— Я отослала их. Нам надо поговорить… Кто ты?

Ее тон нельзя было назвать любезным. Женщина проявляла явную подозрительность.

— Я уже сказала вам: француженка. Потерпев кораблекрушение, я…

— Нет! Ты лжешь! Иоргос, рыбак, перед рассветом оставил тебя на берегу. Он сказал, что выловил тебя из воды вчера вечером, когда ты вывалилась из лодки. Ты была полумертва от жажды и истощения. Что ты делала в той лодке?

— Это длинная история…

— — А у меня времени предостаточно! — сказала незнакомка, придвигая табурет, на котором она и расположилась.

Странным был этот диалог с каким-то чудом ожившей античной статуей. Женщина как нельзя больше подходила к своему необыкновенному жилищу. Прежде всего трудно было сказать, сколько ей лет. Кожа у нее гладкая, без морщин, но взгляд — зрелой женщины. Сейчас она особенно походила на воплощение Афины, однако ее миндалевидные глаза почти достигали непропорциональности византийского взгляда. — с потолка. Только что она сказала, что ее считают безумной, но, опровергая это, от нее исходила спокойная сила, уверенность, к которой Марианна была чувствительна и которая, во всяком случае, не вызывала у нее боязни.

— В этой лодке, — сказала она спокойно, — я умирала от жажды, как вы сами сказали, и если я бросилась в воду, то только чтобы поскорей закончить мучения.

— Разве вы не видели лодку Иоргеса?

— Я больше ничего не видела. Что-то красное прошло у меня перед глазами, но я подумала, что это очередной мираж! Вы знаете, что значит умирать от жажды?

Женщина сделала отрицательный знак головой, но на последних словах голос изменил Марианне, она побледнела и откинулась назад. Незнакомка сдвинула брови и живо встала.

— Ты еще хочешь пить?

— И есть…

— Тогда подожди… расскажешь потом!

Немного позже Марианна, подкрепившись холодной рыбой, козьим сыром, хлебом, бокалом необычно пьянящего вина и кистью винограда, вернулась к жизни и была в состоянии удовлетворить любопытство своей хозяйки, насколько это можно будет сделать, избежав новых неприятностей.

Эта женщина была гречанка, жила на захваченной турками территории, и ее послали к этим самым туркам, чтобы восстановить дружеские связи между их странами. Марианна какое-то время колебалась, не решаясь начать свой рассказ, затем задала встречный, вполне естественный вопрос, чтобы выиграть еще немного времени для размышлений.

— Будьте так добры, — попросила она тихо, — вы не можете хотя бы сказать, где я нахожусь? Я не имею об этом ни малейшего понятия…

Но женщина и не подумала ответить.

— Откуда ты приплыла на своей лодке?

— С корабля, который направлялся в Константинополь и бросил меня в открытом море перед рассветом три дня назад, должно быть, — вздохнула Марианна. — Предыдущим утром мы обогнули Киферу…

— Какой стране принадлежит этот корабль? И что ты сделала, что тебя бросили в море? B одной рубашке?

Голос женщины был полон подозрения, и Марианна с отчаянием подумала, что в ее истории было действительно что-то сногсшибательное и в нее трудно поверить. Тем не менее у правды всегда больше шансов попасть в цель, чем у самой ловко придуманной басни.

— Корабль американский. Бриг из Чарлстона в Южной Каролине. Капитан… Язон Бофор!

Она с трудом произнесла это имя, и при этом что-то вроде рыдания вырвалось из ее груди, но оно неожиданно смягчило строгие черты женщины. Ее густые брови, такие черные, словно покрашенные китайской тушью, приподнялись.

— Язон? Красивое греческое имя у американца!.. Но ты, похоже, страдаешь из-за него: значит, ты Медея этого Язона?.. И это он бросил тебя в море?

— Нет… не он!

Протестующий крик вырвался из самого сердца Марианны, которая, внезапно взволновавшись, продолжала угасшим голосом:

— На корабле вспыхнул мятеж… Язон, без сомнения, арестован… может быть, убит, и мои друзья вместе с ним!

Тогда, опуская пережитую в Венеции личную драму, которая только добавила бы не правдоподобия ее положению, она начала рассказ о трагически завершившемся для нее плавании «Волшебницы». Она рассказала, как Лейтон, желая захватить корабль, который он наметил для работорговли, сделал все, чтобы восстановить Язона против его подруги, как ему удалось, насколько она представляла себе ход событий, осуществить этот захват, как, наконец, он оставил ее без средств к существованию и надежды на помощь в открытом море. Она высказала, заканчивая, свои опасения относительно судьбы тех, кто остался на борту: ее друг Жоливаль, Гракх, Агата и также Калеб, подвергшийся истязанию за попытку избавить корабль от злобного демона.

Без сомнения, она вложила в свои воспоминания о пережитых ею трагических днях достаточно страсти и искренности, ибо, по мере того как она говорила, сомнение постепенно исчезало с лица женщины, уступая место любопытству. Скрестив длинные ноги, поставив локоть на колени, а подбородок на ладонь, она слушала с явным интересом, но в глубоком молчании. И когда Марианна, уже встревоженная этим молчанием, робко спросила:

— Разве… это не кажется вам чересчур необычайным? Я прекрасно понимаю, что моя история похожа на роман… однако клянусь вам, все это правда!

Женщина только пожала плечами.

— Турки говорят, что у правды есть крылья и никто не властен над ней… Твоя звучит удивительно… как любая правда. Но успокойся, мне приходилось слышать истории еще более удивительные, чем твоя! Тебе остается сказать мне твое имя… и что ты собиралась делать в Константинополе…

Трудный момент наступил, момент выбора, который мог иметь тяжелые последствия. С самого начала этого разговора Марианна сомневалась, стоит ли назвать свое подлинное имя. Она думала взять другое, объяснить свое пребывание на американском судне как бегство увлекшейся женщины, желающей оставить между ее преступным счастьем и гневом мужа по возможности большее расстояние, но по мере того как, рассказывая, она всматривалась в строгое лицо своей хозяйки, она испытывала все большее отвращение к необходимости преподнести ей любовную историю, которую та может найти мерзкой. К тому же Марианна знала о своем неумении лгать, тем более трудно сделать это перед таким дышащим честностью лицом. Даже простая скрытность ей плохо удавалась: недавнее крушение ее любви было тому ярким доказательством.

Неожиданно она вспомнила слова Франсуа Видока, сказанные им, когда они возвращались вместе с берегов Бретани:

«Наша жизнь, мой дорогой друг, — это огромный океан, усеянный рифами. Мы должны в любой момент ждать крушения. Лучше всего приготовиться к нему. Тогда появляется шанс выйти из него живым».

Риф был здесь, перед ней, скрытый за высоким непроницаемым лбом, за загадочными чертами… Марианна подумала, что ей больше нечего бояться, кроме гипотетической мести, и решила идти напролом. Последствия после всего не имели больше никакого значения, и если эта женщина посчитает ее своим врагом и убьет ее, это не будет большой катастрофой. И без обиняков она заявила: